Они уехали, наверное, на рассвете, когда Клоди еще крепко спала. Единственный их след — отпечаток шин на песчаной дороге у дома — Клоди обнаружила, когда вышла утром на крыльцо.

Утро было золотое, солнечное, как будто не октябрь стоял на дворе, а июль или начало августа. В саду заливались дрозды, синицы прыгали по кустам жимолости, ворковали где-то под крышей голуби — все было мирно, по-деревенски покойно, пахло нагретой землей, травой, немножко свежим навозом — запахи, которые тоже вселяли успокоение. И все-таки Клоди чувствовала какую-то тревогу, неуверенность, ей было не по себе в этой тихой и на вид такой приятной вилле.

Почуяв девочку, опять заскулил по-щенячьи Казак в своей клетке.

— Сейчас приду, Казак! — крикнула собаке девочка.

Но в эту минуту сверху, из открытого окна спальни, послышался жалобный детский голосок, и Клоди бросилась в дом.

Бабетт сидела на постели, тараща еще сонные глаза.

— А где Жанин? — опять захныкала она, увидев Клоди. — Я хочу Жанин… И где мое молоко?

— Молоко я сейчас тебе принесу. А Жанин скоро приедет, — отважно лгала Клоди. — Сейчас мы с тобой оденемся, попьем тепленького молочка, а потом пойдём смотреть собачку… Ведь ты еще не видела здешнюю собачку, Баб? Ее зовут Казак, и она очень хорошая…

Но, говоря так, Клоди со страхом думала о встрече Бабетт с Казаком. А вдруг Казак станет бросаться на малышку, как он бросается на Жюля и Ги, напугает ее до полусмерти, а потом ее за целый день не успокоишь?.. И еще одна забота угнетала девочку: есть ли в доме молоко? Позаботились ли оба приятеля об этой насущной пище детей или привезли одни только острые закуски для себя? Что делать, если молока не окажется?

Однако в холодильнике стояли две пузатые белые бутылки, и Клоди облегченно вздохнула: втайне она и сама хотела выпить молочка за завтраком.

Она быстро одела Бабетт, причем заметила, что нарядный матросский костюмчик девочки уже изрядно помят и запачкан. «Интересно, подумал ли Жюль о платьицах для своей дочки?» — мелькнула у нее мысль. Впрочем, остановиться на этой мысли ей не пришлось: Бабетт торопила завтракать и идти смотреть собаку. На время малышка как будто позабыла о Жанин и о маме с папой — Казак поглощал все ее мысли. Приближаясь к клетке собаки, Клоди крепко прижала малютку к себе: что-то сейчас будет?

Вот и Казак — его большая пушистая голова, круглые уши, волнистая рыже-белая шкура, медвежьи, глубоко запрятанные в шерсти блестящие глаза.

— Казак, Казак, здравствуй, вот и мы! — нарочито беспечно заговорила Клоди, крепко держа за руку малышку. — Казак хороший, Казак добрый… Ты его не боишься, правда? Только не нужно пока подходить слишком близко. Казак ведь с тобой еще незнаком, он даже никогда, наверное, не видел таких маленьких девочек…

Однако Казак, обнюхав их издали, вдруг запрыгал, затанцевал, приветливо виляя хвостом. Верхняя губа его приподнялась, показывая кипенно-белые зубы.

— Смотри, Бабетт, он тебе улыбается! — закричала радостно Клоди. — Смотри, какие у него красивые зубки, какой он пушистый…

— Казак… хочу Казака… — пролепетала малышка, храбро приближаясь к железной решетке.

— Он не может к тебе подойти. Видишь, он за решеткой, — сказала Клоди.

Личико малышки мгновенно сморщилось, рот искривился.

— Казак… Иди сюда, ко мне, Казак… — заныла она, уже приготовляясь плакать.

— Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, не плачь, — заторопилась Клоди. — Ну знаешь что: хочешь, мы возьмем собачку к себе в домик? Хочешь?

— Хочу, — пролепетала Бабетт.

— Ох, и влетит мне за Казака, если ненароком приедут дяди и застанут собаку в доме! — вслух рассуждала Клоди, с трудом отстегивая тугой карабин цепи, который никак не хотел подаваться: видно, давно никто не отпускал собаку побегать на воле.

Но вот цепь упала на землю. Казак, еще не веря своему счастью, помотал головой, взвизгнул пронзительно и вмиг перемахнул через решетку. На дорожке перед домом он исполнил буйно-радостный танец с прыжками выше головы и счастливым визгом. Клоди крепко прижимала к себе Бабетт, но Казак, натанцевавшись, улегся у ног девочек и положил свою круглую ушастую голову прямо на лакированные туфельки Бабетт. Клоди ласково погладила его, и Казак в ответ облизал ей нос.

Бабетт была в восторге, она радостно смеялась, теребила пса за уши и хвост, даже лежала с ним рядом, а Клоди радовалась, что вот наконец девочка успокоилась, не капризничает, не требует свою Жанин и, видимо, совершенно довольна жизнью. Все трое устроились на ковре в холле: Клоди принесла игрушки Бабетт, которыми заинтересовался Казак, облюбовавший небольшой мячик и резинового ежа. Он то подкидывал высоко мячик и ловил его на лету, то бросался на ежа, делал вид, что охотится за ним, брал его в зубы и, услышав резиновый писк, далеко отбрасывал от себя. А Бабетт валялась на ковре, заливаясь смехом, тиская собаку, и Казак в ответ только улыбался да лизал ей руки.

— Вот видишь, какой у нас завелся друг, — трепля собаку за уши, говорила Клоди малышке.

Однако скоро Клоди заметила, что Бабетт уже не так охотно играет с собакой, что все чаще она начинает грустно поглядывать по сторонам. И правда, вскоре послышалось знакомое:

— Хочу к маме… Где Жанин?..

И опять хныканье, капризное и печальное.

К счастью, у Клоди был большой запас сказок. В ход пошли Сандрильона, и «Мальчик с пальчик», и «Три поросенка», и «Красная шапочка». Под эти сказки Бабетт заснула, и Клоди смогла приготовить несложный обед, пока Казак караулил спящую на ковре малышку. Бульон, вареный цыпленок — все это Клоди умела сготовить еще для отца.

Однако за обедом снова полились капризные слезы:

— Не буду-у… Не хочу-у… Не люблю куру-у…

— Но это же очень вкусно, Бабетт, маленькая… Смотри, и я ем, и Казак ест, и ему нравится… Казак, ты хочешь бульона? И косточку тоже будешь?

Казак гарцевал вокруг стола, всем своим видом показывая, что и бульон и цыпленка он съест с благодарностью. Его пример заставил Бабетт проглотить только полчашки бульона. Ни кусочка второго она съесть не пожелала.

— Господи, что же я стану с тобой делать! — с отчаянием твердила Клоди. — Ведь ты почти ничего не ела со вчерашнего утра! Ну, скажи своей подружке Клоди, чего бы тебе хотелось покушать: кашку, салат, мяса?

— Котлетку Жанин… — опять раздался жалобный голосок. — Жанин… Котлетка…

Клоди чуть не расплакалась сама:

— Ну где я возьму тебе эту котлетку? В Онфлёре хозяйка ухитрилась что-то сварганить для тебя, а я ничего такого не умею… Вот, оставили меня с тобой на мученье! А вдруг ты умрешь с голоду, кто тогда будет виноват? Наверное, все скажут, что это я тебя уморила! Боже мой!

Казак, видно, понимая, что девочкам несладко, терся то возле Клоди, то возле Бабетт, сочувственно подскуливал, клал им поочередно на колени свою круглую, ушастую голову, смотрел, казалось, в самое нутро умнющими медвежьими глазами.

Взгляд Клоди уже в который раз обегал уютный холл: что бы такое придумать, чтобы занять малышку, развеселить ее, заставить поесть?

Вдруг глаза ее усмотрели на низком столике в углу темный экран большого телевизора.

— Ба! Совсем позабыла! Ведь у нас есть еще развлечение! — радостно воскликнула она. — Иди сюда, Бабетт, маленькая, сейчас мы с тобой будем смотреть телевизор и есть вкусные бутерброды.

— Броды… — неуверенно повторила Бабетт.

— Да, да, бутерброды, — с деланным оживлением продолжала Клоди. — Ты же почти взрослая девочка и, конечно, знаешь: все, когда смотрят телевизор, непременно должны при этом что-нибудь жевать. Ты знаешь это, Баб? Будешь смотреть и кушать?

— Буду, — пролепетала малышка.

— Ну вот и отлично! — бесконечно обрадовалась Клоди. — Вот смотри, я делаю тебе вкусный-превкусный бутерброд с ветчиной. Держи его. А теперь иди сюда: видишь, вот я включаю телевизор. Сейчас экран засветится и заговорит…

Бабетт снова уселась на ковре перед телевизором. Рядом растянулся Казак. Он получил остаток малышкиного бульона и кусок цыпленка и, видимо, чувствовал себя вполне в своей тарелке.

Экран телевизора замерцал призрачно-голубоватым светом, на нем промелькнули какие-то беглые тени, тени превратились в молодого, щеголеватого диктора, который, жеманно поджав губы, что-то, видимо, говорил. Однако звука не было. Сколько ни нажимала, сколько ни крутила Клоди кнопки телевизора, он молчал. Девочка вспомнила, что накануне Ги и Жюль намеревались смотреть футбольный матч, но телевизор молчал. Они пытались его чинить, бранили на чем свет стоит какого-то мастера Брасье, который копался в его внутренностях и, как видно, все испортил.

Бабетт жевала свой бутерброд и смотрела скучными глазами на диктора с кокетливыми бачками, продолжавшего что-то говорить. Клоди понимала, что вскоре малышка будет снова пускать слезу и звать Жанин и маму. «Что делать? Что же делать?» — раздумывала Клоди.

И вдруг — о чудо! — диктор исчез, и на его месте появились прелестные кошечки: одна взрослая, пестрая, и три котенка — черный, белый и тигровый.

— Бабетт, смотри, смотри, да ведь это «Кошки-аристократки»! — радостно завопила Клоди. — Смотри, Бабетт, сейчас мы увидим с тобой приключения этих кисок!

Браво! Теперь и звука никакого не нужно: Клоди отлично знает историю кошек-аристократок! Пускай только показывают, а уж она сумеет рассказать Бабетт их приключения, понятные даже самым маленьким детям.

— Вот смотри: та большая кошка — это кошка-мама, — начала она, удобно примостив Бабетт у себя на коленях. — А три котенка — это три ее дочки. Все кошачье семейство получило богатое наследство от своей хозяйки. Богатая дама оставила кошкам свой дом с садом, обстановку, много денег. Но у дамы был еще слуга, который за ней ходил и работал на нее всю жизнь. Видишь, вон на экране тот человек с усами — это и есть слуга Серж. Серж очень обиделся на хозяйку за то, что она оставила все наследство кошкам, и поклялся истребить все кошачье семейство. Ты поняла, Бабетт, что значит «истребить»? Нет? Это значит, что он поклялся уничтожить любыми способами маму-кошку и трех ее дочек. Но кошка-мама ходит очень довольная: она ничего не знает о злых мыслях Сержа, она рада, что у ее деток теперь есть деньги и они смогут учиться. Вот видишь, котятки сидят за роялем — учатся играть. Тигровый, видно, лентяй: смотри, как он жмурится, ему, конечно, хочется спать, а не упражняться на рояле. А беленькая — хорошая, прилежная киска, вон как она играет гаммы… До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до-о… — запела Клоди. — Очень красивая киска, такие у нее ловкие лапки… А сейчас, видишь, они все сидят за столом, завтракают, и мама-кошка учит своих дочек хорошим манерам. Мяукает, что за столом нужно сидеть прямо, не разваливаться, не класть локти на стол. Вот Серж принес им на блюде рыбу. Мама-кошка учит кисок резать рыбу только специальным ножичком, ловко отделять косточки. А у Сержа мрачное, сердитое лицо, он на кошачье семейство просто смотреть не желает. Может, и рыба, которую он принес, отравлена…

Клоди могла бы еще долго рассказывать о кошках-аристократках, но на экране вдруг замелькала надпись: «Конец второй серии», и снова появился диктор. Лицо его потеряло жеманное выражение, он был серьезен, даже суров и заговорил, видимо, о чем-то важном. Бабетт зевнула, скуксилась. Звука в телевизоре по-прежнему не было.

— Как жаль, что нам больше не показывают кисок, — сказала со вздохом Клоди. — Диктора смотреть, конечно, неинтересно. Сейчас мы с тобой придумаем еще что-нибудь, Баб, а пока выключим-ка этого диктора.

Она протянула руку, чтобы выключить телевизор, но в это мгновение на экране появился пожилой человек с почти белыми усами. Клоди ахнула:

— Инспектор Дени! Тот самый инспектор, который занимается детскими делами в Бельвилле! Инспектор, который занимался мной, когда умер мой папа! Смотри, Бабетт, смотри, малышка, это мой знакомый, его зовут инспектор Дени. Он был тогда очень добрый, очень заботливый, но непременно хотел меня упрятать в интернат или в детский дом. Говорил, что для меня это будет счастье. Но ты же знаешь, Бабетт, что такое детский дом, сама там была… Ведь знаешь?

— Ммм… — промычала малышка.

— Ну конечно, знаешь, — продолжала свое Клоди, разглядывая старого знакомого на экране. — Пусть даже он будет такой же шикарный, как твой, но все-таки это не свой дом, а государственный. Мне очень не хотелось туда идти, хотя я и была тогда бездомная, беспризорная. Тогда мсье Клеман, старый приятель инспектора, начал его просить за меня, чтобы меня отдали Сими. И Дени с трудом, но согласился. Какое славное у него лицо, правда, Бабетт?

— Ммм… — опять сказала Бабетт.

Кажется, ее клонило ко сну, но Клоди была так поглощена видом выступающего инспектора, что ничего не замечала.

— До чего же жаль, что нет звука, — сокрушалась она. — Так хочется узнать, о чем он говорит. Нет, нет, я еще подожду выключать. Здорово интересно, когда вдруг видишь знакомого. Правда, малышка?

На этот раз Бабетт ничего не ответила. Клоди наклонилась, чтобы убедиться, не спит ли она, но увидела широко открытые глаза, устремленные на экран.

— Мама, — пролепетала Бабетт, протягивая руки к телевизору, — моя мама…