Нет, если бы Клоди услышала разговоры мсье Клемана с Надей, она, наверное, засмеялась бы от души: это ей-то плохо живется! Вот старые чудаки, они и представить себе не могут, как у нее теперь все здорово! И оказывается, совершенно напрасно она боялась Ги! Этот «леопард» (как продолжала она звать про себя Ги) оказался вовсе не страшным, а очень добродушным, легким и веселым человеком. Между ним и Клоди завязалось даже нечто вроде дружбы. Она охотно бегала для него за сигаретами, носила бесконечные записки Жюлю, у которого не было телефона, на улицу Кримэ, чистила его электробритву, и Ги даже поручал ей покупать хорошее мыло и крем, которым он натирался после бритья. А он постоянно смешил Клоди разными невероятными историями, которые рассказывал с самым невозмутимым и серьезным видом.

Он выспросил у Клоди, какие сласти она больше всего любит, и постоянно приносил ей гостинцы. Кроме того, он по-королевски одарял девочку деньгами на кино, на цирковые представления, на катанье по Сене.

— Можешь развлекаться до ночи, — великодушно говорил он, давая Клоди деньги, — тут тебе хватит и на кино, и на всякие другие развлечения.

— А как же уроки? — нерешительно спрашивала Клоди. — Сими ведь сама готовит меня в лицей, и я должна много выучить к завтрему. И потом, Сими велит мне укладываться в постель не позже десяти.

— Можешь сказать ей, что это я освободил тебя от занятий, — величественно заявлял Ги. — А ложиться в десять — это предрассудок. В твоем возрасте нужно вовсю пользоваться счастливым детством.

И Клоди, освобожденная этим позволением от всяких угрызений совести, пользовалась «счастливым детством» действительно вовсю: просиживала по два-три сеанса в кино, ходила в цирк, в бассейн пли просто слонялась по парижским улицам в компании таких же девчонок и мальчишек. Она давно хотела иметь свою «стаю» — теперь у нее была эта возможность благодаря деньгам Ги. Она щедро делилась ими с ребятами бельвилльских мастеровых. Ей было безразлично — ровесники они ей или малыши 7–8 лет. Важно было, что теперь это ее «стая» и что слушаются они ее беспрекословно. Она велела им звать себя «Анжелика — королева ангелов», и теперь «ангелы» ходили за ней хвостом.

Однажды, когда она вместе с тремя маленькими девчонками из своей компании ела мороженое и покупала билеты в кино (кстати, на афише значилось крупными буквами: «Не моложе 18-ти»), кто-то отчетливо произнес:

— И долго ты собираешься так болтаться?

Она вздрогнула, вскинула глаза. Возле нее, засунув руки в карманы джинсов, стоял предводитель другой «стаи» — тот, которого звали Вожаком. На этот раз Анри Жюльен смотрел на нее без насмешки, а с каким-то даже участием.

— Что? Что такое? — хрипло переспросила Клоди.

— Я спрашиваю: не надоело тебе шляться вот так, без дела, по улицам? Ты ведь небось даже неграмотная?

Она покраснела и тут же вскипела:

— Кто ты такой, чтоб совать нос в мои дела? Катись своей дорожкой!

— А я тоже иду в кино. Моя дорожка как раз туда лежит. — Он показал свой билет и прибавил: — Что же, мадам Назер уже совсем от тебя отступилась?

— Убирайся! Не смей ко мне приставать! Убирайся, я тебе говорю! — в исступлении закричала Клоди.

Слезы вдруг полились у нее из глаз, и, чтоб скрыть их, она убежала. В кино она в тот вечер не пошла. Сими встретила ее ласково, спрашивала, не больна ли она, заботливо трогала лоб, уложила ее пораньше в постель. Но Ги, она заметила, был мрачен, хмурился и при виде забот Сими отпускал насмешливые замечания.

— Сими, душечка, а мы больше не будем учиться? — спросила вдруг девочка.

Она уже лежала в кухоньке на своей раскладушке. Рыженький хвост разметался поверх подушки, а темные блестящие глаза вопросительно смотрели на молодую женщину.

Сими заметно смутилась.

— Да нет, конечно, непременно будем, — отвечала она бодрым тоном, — но сейчас, понимаешь, это никак не удается. Ги требует больших забот, его надо подкормить после того ужасного места. Там его держали впроголодь. Ты это сама понимаешь. Потом, ему хочется повидаться с друзьями, повести к ним меня. Вот я и не успеваю. Ты уж прости меня, Диди.

И Сими так виновато опустила голову, что Клоди кинулась обнимать и утешать ее: конечно-конечно, все это временно и они скоро снова примутся за прерванные уроки.

Клоди проснулась посреди ночи. Что-то было неладно не то с ней, не то с надувным матрасом, на котором она лежала, не то с кастрюльками, что висели на полке над ее головой. Она прислушалась. Кухонька, где она спала, только тонкой шерстяной портьерой отделялась от комнаты Сими и Ги. И оттуда из темноты до Клоди донесся их шепот. Вернее, шептала Сими, а голос Ги никак не желал понизиться до шепота, и Сими это, видимо, приводило в отчаяние.

— Ради бога, Ги, ну я тебя прошу. Она же услышит… Ну пожалуйста, дорогой, ради меня…

— Дрыхнет она, как сурок, можешь не беспокоиться, — зевая, говорил Ги, — а и услышит, тоже не беда. Она — девчонка смышленая, все сама должна понимать. Там, где двое своих, не всегда должна быть посторонняя третья.

— Но это я, я взяла ее, я настаивала. Спрашивай только с меня, — надрывалась шепотом Сими.

— Вот я с тебя и спрашиваю. С какой стати, спрашиваю, я должен у себя в доме стесняться, приспосабливать свою жизнь к какой-то приблудной девчонке? Хочу позвать домой приятелей выпить, бац — у девчонки ангина, жар, ей, видите ли, нельзя дышать сигаретным воздухом! Вернусь попозже — снимай туфли, не шуми, не разговаривай: ребенок спит! Всюду и всегда эта девчонка! А если я раздобуду денег и мы с тобой сможем махнуть на Канарские острова, или в Таиланд, или в Перу, ты что же, и туда потащишь ее за собой?

— Чтобы уехать, надо сначала разбогатеть, — уклончиво пробормотала Сими.

— Ба, за этим дело не станет! — Ги хохотнул. — Нет, ты мне ответь: потащишь ее за собой?

Клоди услышала тихий плач. Надувной матрас под ее худеньким, скорченным тельцем завздыхал, затрепыхался, заходил волнами. Как ни старалась девочка затаиться, лежать неподвижно, ее трепет, ее волнение передавались матрасу, и даже металлическая раскладушка тренькала и точно скрежетала зубами.

Но те двое, за портьерой, ничего не слышали — так были заняты своей распрей.

— Что ж, значит, ты хочешь, чтобы я ее прогнала или засунула в приют? — всхлипывая, спрашивала Сими. — Чтоб она больше тебе не докучала?

Ги долго молчал. Девочка на надувном матрасе дрожа ждала его ответа. Наконец он сказал, почти не понижая голоса:

— Можешь с этим не торопиться. Я еще подумаю. Мне пришли в голову кое-какие соображения.

Шепот умолк. Видно, те двое заснули. А девочка на надувном матрасе продолжала мучиться, дрожать, обливаться холодным потом. Что теперь делать? Куда деваться? К кому идти? Была у нее единственная тетка в Бретани — сестра покойной матери, но и та умерла в прошлом году. А чужим кому она нужна — такая слабосильная, неученая, худущая! Клоди-то, глупая, думала, что Сими к ней привязалась так же крепко, как она, а теперь ясно, что в любую минуту Сими предаст ее, сделает все, что прикажет Ги, выбросит по первому его слову Клоди на улицу.

«Папа, папа, почему тебя нет, почему ты умер?» Клоди вспомнила тот последний день, когда она приносила на леса завтрак отцу в его старой сумке-мюзетте, ощущение его жесткой широкой ладони на своем затылке, его низкий, с сипотцой голос:

— Посмотрим, посмотрим, что хорошего ты мне принесла сегодня, моя рыженькая? Ты же у меня отличная хозяйка. — И похвалился дочкой перед своими товарищами-каменщиками, которые сидели тут же, на лесах, каждый со своей едой: — Она после смерти жены у меня весь дом ведет. Даром что ей только двенадцать.

Горе затопило девочку. Она уткнулась лицом в подушку и бормотала дрожа, задыхаясь:

— Папа, милый папа, мой собственный, мой единственный, ты видишь меня? Видишь, как мне плохо? Папочка, возьми меня к себе, я здесь никому-никому не нужна! Возьми, папа…