"Я пререкалась с подругой на уроке декламации", "Я пререкалась с подругой на уроке декламации", "Я пререкалась с подругой на уроке декламации", - громко стучал мелок, выписывая на доске в двадцатый раз одну и ту же фразу. Наконец мелок раскрошился, рассыпался белой пудрой и крошками по полу, и писавшая остановилась передохнуть. Резким движением она откинула опустившийся на лоб темный чуб и открыла неправильное, скуластое личико с широким носом и серыми глазами, которые, казалось, всегда были наготове, чтобы шаловливо подмигнуть.

 - Что за бессмысленное занятие! - воскликнула она, разглядывая неровные строчки. - Интересно, исправляет Кассиньольша кого-нибудь этими упражнениями? И потом, каждое слово здесь - бесстыдное вранье! Во-первых, я вовсе не пререкалась, а дралась с Алисой Мэйсон; во-вторых, эта злючка и доносчица никогда моей подругой не была и, клятву даю, никогда не будет!

Последние слова она почти прокричала в лицо красивой высокой девочке, примостившейся в углу и насмешливо наблюдавшей за "упражнениями".

 - Отлично, - холодно протянула та, - все будет известно госпоже Кассиньоль. И какое прозвище дала ей мадемуазель Лисси Бойм и как она отблагодарила мадам за все старания сделать из нее, невоспитанной девчонки, приличную молодую особу.

В открытые окна классной доносились монотонные, наводящие тоску гаммы. Их уныло и старательно разыгрывали чьи-то неповоротливые пальцы. Солнечные блики скользили по стене, останавливаясь то на заплатанной карте Франции, то на расписании уроков в пансионе Кассиньоль. На противоположной стене висел пожелтевший лист с латинскими склонениями слов "республика" и "лес".

Были каникулы, и в пансионе оставалось только несколько воспитанниц. Девочки не уехали в родительские дома либо из-за дальности расстояния, либо потому, что им некуда было ехать. По распоряжению начальницы оставшиеся воспитанницы, чтобы не болтаться без дела, совершенствовали свои познания в "изящных искусствах".

Алиса Мэйсон делала вид, что поправляет свою акварель: вид из окна классной. На самом деле она явилась сюда, чтобы насладиться унижением своего врага Лисси Бойм.

Лисси отлично это понимала. Произнося якобы в пространство насмешливые или язвительные замечания, ока метила в хорошо известную ей цель...

 - Хм... приличную молодую особу! - иронически повторила она. - Ну, конечно, некоторые считают, что поминутно приседать, барабанить на рояле "Веселого крестьянина" и повторять, как попугай, вызубренную фразу из Вергилия - значит быть "приличной особой"! Интересно, на что нам понадобятся эти приседания и латинские фразы, если придется делать что-нибудь настоящее в жизни?

 - Что-нибудь настоящее? - насмешливо подхватила Алиса. - По-твоему, это ходить с красными флагами, кричать на всех перекрестках о мире, водиться с разным сбродом? Мы кое-что знаем, мадемуазель Бойм. И мы не станем держать это про себя.

 - Другого я от тебя и не ждала, - хладнокровно сказала Лисси, обращаясь на этот раз прямо к Алисе Мэйсон. - Недаром у нас многие не желают с тобой водиться! А дружбу Мари Клодель ты покупаешь за пирожное и конфеты.

 - Ах, ты... - Алиса Мэйсон собиралась ответить что-нибудь уничтожающее, как вдруг в окно просунулась голова в мелких кудряшках, напоминающая баранью, и пискливый голос прошепелявил:

 - Девочки, потряшающие новошти! Алиша, милочка, што я тебе шкажу!..

 - Что еще там за новости? - проворчала разгоряченная Алиса.

 - Когда ты ждешь брата? - спросила шепелявка, вертя во все стороны малюсенькой курносой мордочкой.

 - Вероятно, завтра или послезавтра. Ты же помнишь, Мари, он при тебе звонил мне из Парижа, - досадливо отвечала Алиса.

 - Ну, так жнай: он уже приехал! - Мари Клодель восторженно вскинула руки. - Он шам, я его тотчаш же ужнала. Он такой крашивый, такой крашивый! - захлебывалась она.

 - Да что ты говоришь! Где ты его видела? И почему ты вообразила, что это Рой?

Мари Клодель, сияющая и гордая оттого, что первая принесла такую важную новость, показала на лестницу.

 - Они там, у начальницы. И твой брат, и этот его учитель, кажетша, миштер Хомер, и еще целая компания мальчиков... Но твой брат лучше вшех! - прибавила Мари, пользуясь стеклом окна, как зеркалом, и поправляя кудряшки.

 - Целая компания мальчиков? - воскликнула Алиса. - Значит, они приехали всей группой? Какой олух Рой! Почему он не предупредил меня заранее, что приедет не один! А теперь я в таком виде, - она оглядела свое далеко не будничное платье. - И волосы в беспорядке, и руки в краске.

 - Наверное, жа тобой шейчаш пришлют, - сказала Мари. - Я шлышала, начальница что-то говорила мадемуазель Ивонн. Ох, какой штрашный этот миштер Хомер! Недаром твой брат писал, что мальчики прожвали его Гориллой, - с увлечением продолжала она. - А мальчики преинтерешные! Один, вожле твоего брата, такой шветлый, даже решницы белые. У другого огромные шерые глазищи. А еще у одного вид шонный-прешонный. - Мари затрясла головой, и все ее кудряшки пришли в движение.

 - С братом это, наверное, Фэниан Мак-Магон. Я про него слышала, - сказала Алиса. - Кажется, он очень хитрый... - Тут она увидела, что Лисси усмехается, и взорвалась: - Стыд и срам, если посторонние узнают, что у нас тут делается! Находятся девицы, которые дерутся, как торговки...

 - Ну, если я дерусь, как торговка, то ты, голубушка, как бешеная кошка, - Лисси отвернула рукав джемпера и показала руку, исполосованную длинными царапинами. - Полюбуйся-ка, Мари, на работу твоей подружки!

Мари затрясла головой.

 - И шлышать ничего не хочу, - запищала она. - Значит, ты вынудила ее так поштупить. Алиша - наштоящий ангел. Тш!.. - оборвала она свою защитительную речь. - Шюда кто-то идет.

В классную с тихим шелестом влетело какое-то бледное, ссохшееся существо, совершенно плоское и удивительно похожее на листок, вынутый из гербария. Это была младшая из сестер Кассиньоль, которую школьницы прозвали Засухой. Ивонн состояла при своей старшей сестре Жюстин в роли бессловесного, покорного и почти бесплотного исполнителя всех ее поручений и приказаний.

 - Мадемуазель Бойм, по случаю приезда гостей из-за границы моя сестра освобождает вас от наказания, - обратилась она к Лисси, легко касаясь сухой ручкой плеча девочки. - Начальница уверена, что вы уже осознали свой проступок и сделаете для себя выводы на будущее.

 - Осознала, мадемуазель, - перебила ее Лисси. - Значит, можно идти? - Она бросилась к окну.

 - Погодите, погодите, есть же дверь! - испугалась Засуха. - И потом нужно переодеться. К мадемуазель Мэйсон приехал брат и с ним целая школьная экскурсия из Америки. Они будут, наверное, все осматривать...

 - Ну вот, пускай Мэйсон и переодевается. А я и так хороша! - хладнокровно сказала Лисси, перемахивая через окно прямо в сад.

Засуха только всплеснула ручками.

...А теперь мы должны вернуться с вами к утру этого дня, когда немногие оставшиеся в пансионе воспитанницы сидели на уроке декламации. Дело в том, что в недрах пансиона Кассиньоль, этого привилегированного учебного заведения, шла длительная и жестокая война. Все воспитанницы делились на две враждующие между собой партии. Вожаком партии так называемых представительниц "голубой крови" была Алиса Мэйсон, предводительницей "простых" - Лисси Бойм.

Вообще Лисси Бойм была той "паршивой овцой", которая портила госпоже Кассиньоль все ее маленькое стадо. Вот уже пятнадцать лет госпожа Кассиньоль успешно существовала в городе как начальница и владелица аристократического пансиона.

Многоцветные проспекты и рекламы пансиона Кассиньоль, закрытого учебного заведения для девушек из лучших семей, "призванных нести в мир идеал женщины и матери", щедро рассылались по всем столицам мира. В Париже, Нью-Йорке, Стокгольме можно было прочитать проспект, восхваляющий пансион, расположенный "в чудесной, горной местности Франции, где юные существа расцветают, как цветы" Как широко вещала реклама, пансион Кассиньоль обучал своих воспитанниц утонченным манерам, изящным искусствам, математике, литературе, кулинарии и латыни.

Все это выглядело так соблазнительно, что многие семейства не только Франции, но и других стран, даже Соединенных Штатов, прельстясь обещанными благами, везли своих наследниц в Верней.

Пансион заполнился дочерьми богатых рантье, коммерсантов, носительницами старых аристократических фамилий. В этой компании звездой первой величины была Алиса Мэйсон, отец которой имел солидный счет в американском банке. Букет был бы не полон для госпожи Кассиньоль, если бы в нем не цвел золотой заокеанский цветок. Отныне в проспекте пансиона мог по праву стоять еще один пункт: "Состав пансионерок обеспечивает знакомство и дружбу с лучшими семействами Старого и Нового Света".

 И только однажды госпожа Кассиньоль "промахнулась": приняла в число воспитанниц шальную дочку какого-то безвестного немецкого врача - однофамильца знаменитого профессора, владельца самых фешенебельных санаториев Европы - Эдварда Бойма. Именно совпадение фамилий ввело госпожа Кассиньоль в заблуждение. А когда ошибка выяснилась, было уже поздно: доктор Бойм уехал простым судовым врачом в далекую экспедицию, а его дочь Лисси осталась на попечении госпожи Кассиньоль И вот начальница, недолго думая, принялась вымещать на виновнице этой ошибки свою досаду.

Лисси Бойм оказалась крепким орешком! Кассиньоль бесилась, но должна была сознаться самой себе, что потерпела с этой девчонкой полное поражение.

Ни публичные выговоры, ни состояние в "пикете", ни другие наказания не могли вытравить из девочки дух лукавой предприимчивости и насмешливости. "Неисправимое злонравие", - говорила начальница, но это была простая шаловливость, избыток молодых сил, богатство одаренной натуры, которая протестовала, не желала прозябать в скучных рамках пансиона и громко заявляла о себе. В конце концов несправедливые придирки начальницы возмутили некоторых пансионерок, а мужественное поведение Лисси, остроумные эпиграммы, которые она сочиняла на старшую Кассиньоль, сделали ее любимицей и вожаком большинства девочек. Правда, пансионерки из богатых и аристократических семей сторонились Лисси: она была явно из другого "общества" и отпугивала их своей резвостью и мальчишескими манерами. Эти льнули к Алисе Мэйсон - первой красавице пансиона, богачке и к тому же любимице начальницы. С каким жаром госпожа Кассиньоль обычно нашептывала посетителям пансиона: "Обратите внимание вон на ту, высокую... Хороша, как майский день, наследница американского миллиардера... Черные слуги, бриллианты, плантации... И при этом самых лучших правил и поведения".

О междоусобице, которая бушует в недрах пансиона, госпожа Кассиньоль, разумеется, не рассказывала. Она не рассказывала о том, что каждая прогулка, каждое занятие заканчивалось стычкой: классная, приемная, улица немедленно превращались в плацдарм для боевых действий обеих партий. Вот и сегодня в пансионе произошел, как выразилась госпожа Кассиньоль, "прискорбный случай".

Дело в том, что оставшиеся на лето девочки готовили ко дню рождения начальницы торжественный вечер. На этом вечере должны были выступать с пением, декламацией и разными отрывками из прозаических произведений лучшие воспитанницы. Все это готовилось якобы втайне от госпожи Кассиньоль, но было ей отлично известно, так как всеми приготовлениями руководила ее собственная сестра Ивонн. Начальница ничего не имела против: она пригласит на вечер самых именитых жителей города, еще раз продемонстрирует им своих воспитанниц - это будет отличной рекламой пансиона. К тому же и девчонки будут заняты работой, у них не останется времени на шалости и зловредные выдумки.

 - И займи непременно эту Бойм, - наказывала она сестре. - Пусть и она работает. Дай ей выучить какой-нибудь длинный отрывок...

 - Но, мне кажется, она не выражала желания выступать на этом вечере, - робко заикнулась Засуха.

 - Ага, она не желает праздновать мой день рождения, эта дерзкая девчонка! - вспыхнула начальница. - Все равно заставь ее готовить что-нибудь потруднее. Мне дела нет до ее настроений!

И вот в великолепный летний день пансионерки сидели за изрезанными предыдущими поколениями навощенными партами из темного дуба, зевали, лениво перешептывались. Кое-кто рисовал на листках бумаги карикатуры, кое-кто читал под партой запрещенный роман.

Засуха вызвала первой Катрин Ульм, неуклюжую и робкую девочку, круглую сироту. Алиса и ее подруги давно облюбовали Катрин Ульм для своих насмешек и проделок. Катрин пугали привидениями, бросали ей за ворот лягушек, выскакивали из темных углов навстречу. Робкая от природы, девочка стала пугаться каждого пустяка, легко теряла нить мыслей, и память у нее становилась все хуже. Теперь, подойдя к Засухе, она оглядывалась на девочек, как затравленный зверек.

 - Дитя мое, прочтите оду Виктора Гюго "Лира и Арфа", ту самую, которую мы сообща с вами выбрали для вашего выступления, - прошелестела Засуха, приглаживая сухой рукой свои сухие волосики.

Катрин молчала, испуганно озираясь по сторонам.

 - Да она, мадемуазель, не знает даже, кто такой Виктор Гюго! - сказала, скорчив гримасу, Алиса Мэйсон. - Вы попробуйте ее спросить.

Девочки из "партии" Алисы засмеялись. Катрин опустила голову.

 - Разумеется, вы знаете, дитя, нашего великого национального поэта Виктора Гюго? - спросила Засуха.

Катрин молчала.

 - Не знает! Не знает! - запели на все голоса Алиса и ее подружки. - Не знает, кто такой Гюго!

 - Замолчи! Сейчас же замолчи! - раздался повелительный голос Лисси Бойм. - Не смей приставать к Катрин!

Чтобы предотвратить ссору, Засуха вызвала Алису. Скорее, скорее занять чем-нибудь класс! Задать какой-нибудь каверзный вопрос, отвлечь их внимание. Иначе будет стычка, и ей, Ивонн, опять нагорит от сестры!

Бедная Засуха пробормотала через силу:

 - Мадемуазель Мэйсон, вы ведь, кажется, тоже готовите балладу Виктора Гюго?

 - Да, мадемуазель.

 - Так вот не объясните ли вы мадемуазель Ульм, что отличает романтическую поэзию Виктора Гюго от поэзии классической?

 - Да, мадемуазель, - опять сказала Алиса. - Прежде всего лирическая печаль.

 - Отлично! Совершенно верно, - закивала Засуха. - А еще что? Вспомните, что говорила вам весной на уроках литературы моя сестра. Основное отличие поэзии романтической...

 - Вожвеличение твоего я. Вожвеличение швоего я, - подсказала со своего места Мари - вечный суфлер Алисы.

 - Вожвеличение швоего я, - машинально повторила Алиса.

Пансионерки дружно захохотали.

 - Павлин-романтик всегда возвеличивает свое я и вдобавок романтически обожает Херувима! - явственным шепотом бросила Лисси Бойм.

Хохот усилился. Даже сторонники Алисы, "голубокровки", смеялись, глядя на растерянную и сердитую физиономию своей предводительницы. Прозвище было на редкость меткое: во внешности красивой девочки, в ее манере держать себя что-то неуловимо напоминало надутого, поглощенного собственной особой павлина. А намек на увлечение Алисы учеником иезуитской коллегии привел всех в особенный восторг.

Алиса возвращалась на свое место вне себя от злости. Ее авторитет среди "голубокровок" был явно подорван. Что может быть хуже смеха, убивающего почтение! И во всем виновата эта ухмыляющаяся дерзкая девчонка Лисси Бойм.

Алиса на миг забыла свою аристократическую сдержанность и, проходя мимо Лисси, изо всей силы цапнула дерзкую за плечо.

 - Вот тебе, будешь меня помнить!

Но тут же самое Алису сильно ущипнули: это Мадлэн Корбье, соседка Лисси, смешливая, розовощекая девочка, вступилась за свою любимицу. А там пошло и пошло... Кого-то награждали тычками, кто-то визжал и отбивался, кому-то трепали пышную прическу. Алиса царапалсь и шипела, как настоящая кошка. Наконец она не выдержала и заревела. Это был вульгарный рев самой обыкновенной уличной девчонки, а не наследницы великолепного имения и плантаций Мэйсонов.

Засуха, давно уже дрожавшая и лепетавшая что-то в углу класса, умоляюще протянула к девочкам сухонькие ручки: что она скажет сестре? Как объяснит ей неслыханный скандал при подготовке торжественного вечера, которая поручена ей, Ивонн - старой, слабой, беспомощной!

Кажется, Лисси первая заметила, что Засуха почти в обмороке. Во всяком случае, именно Лисси влезла на парту и закричала:

 - Стоп! Довольно! По местам! Репетиция продолжается!

И от этого решительного и хладнокровного голоса все, даже Алиса Мэйсон, вспомнили, что они благовоспитанные молодые девицы из почтенных семей, и стали расходиться по своим местам, хмуро и сконфуженно поглядывая друг на друга.

 - Боже, что я скажу сестре! Как быть, если до нее это дойдет! - простонала Засуха, все еще стоя в углу, как наказанная старая девочка.

 - Вы скажете ей, мадемуазель, что мы просто повздорили - я и мадемуазель Мэйсон - и что вы считаете нужным наказать нас, - подсказала Лисси Бойм. - Незачем расстраивать госпожу Кассиньоль, - добавила она, подмигивая остальным.

 - Но сестра сама захочет назначить вам наказание, - снова простонала несчастная дева.

 - Пускай! - тряхнула головой Лисси. - Пускай назначает. Незачем выдавать Засуху, ей и так несладко приходится, - шепнула она Мадлэн Корбье.

Алиса Мэйсон и ее сторонницы молчали. Декламация закончилась в полном порядке. Алиса вышла к кафедре и прочитала оду Гюго, и только ее сбитая набок прическа напоминала о том, что произошло в классе. Зато у Лисси Бойм всюду краснели "боевые ранения".

Вот почему в этот день Лисси Бойм оказалась наказанной "за шум и пререкания с мадемуазель Мэйсон на занятиях декламацией", как гласила официальная версия, подсказанная Засухе все той же Лисси. Наказать свою любимицу Алису госпожа Кассиньоль, разумеется, не пожелала.

И вот одна надменная и нарядная, а другая в старом джемпере с вылезающими из рукавов красноватыми руками подростка направились разными дорогами (дверь, окно) в приемную госпожи Кассиньоль.