На Востоке все интересовались канзасскими событиями. Многие либерально настроенные дельцы стояли за свободные штаты, жертвовали деньги в комитеты помощи переселенцам и помещали статьи в газетах. Они с восторгом приняли человека, сражавшегося в прериях и потерявшего там сына, человека, за которым так рьяно охотились рабовладельцы.

Брауна пригласили в комитет помощи переселенцам. Не возьмет ли он на себя организацию отряда или маленькой армии из членов комитета в Канзасе? Для этого нужны средства и оружие? Ну что же, мистеру Брауну не трудно будет собрать то и другое, пусть только он побольше рассказывает северянам о Канзасе. Однако мистер Браун обязан помнить: деньги и оружие должны идти исключительно на оборону.

Здесь тоже предпочитали лицемерить.

Итак, Джон Браун отныне был облечен полномочиями комитета. Он собирал ружья и доллары, печатал в газетах воззвания: «Я прошу всех искренних защитников свободы и человеческих прав, будь то мужчины или женщины, поддержать это дело посильной помощью».

Выступать более открыто Браун не решался. Слишком много врагов оставалось у него в Канзасе. Каждый южанин с удовольствием прикончил бы старого Брауна.

Из Северной Эльбы пришло письмо Джона-младшего, уехавшего домой вместе с Джезоном: «Вчера через Кливленд проехал полицейский комиссар. Я узнал, что у него есть ордер на твой арест за канзасские дела. Будь осторожен, отец».

Аболиционисты из комитета советовали Брауну изменить внешность. Его раздражали эти советы, хотя они не лишены были смысла. Брауну пришлось отпустить бороду.

В доме судьи Рэссель, аболициониста, где жил Джон Браун, соблюдалась строгая конспирация. На ночь гость клал под подушку револьвер. Он говорил жене судьи:

— Я не хотел бы портить кровью ваши ковры, но вы знаете, я не могу живым отдаться им в руки. Здесь, в моем револьвере, восемнадцать жизней.

И он просил ее в случае тревоги прятать ребенка, иначе, стреляя, он будет бояться за малыша.

В особняках самых почтенных граждан Новой Англии начались тайные собрания, на которых выступал старик с белой неровной бородой и лицом ястреба. Его грубая обувь, его пасторский сюртук — все это производило впечатление. Хрипловатым, резким голосом он говорил слова, пронизывающие своей силой и убежденностью:

— Я иду крутой дорогой. Единственная цель моей жизни — служить делу свободы. Я не открываю мои планы. Их никто не знает, кроме меня.

Его спрашивали:

— Капитан Браун, вы начали вашу борьбу против дискриминации от имени Общества помощи эмигрантам?

— Нет. Я начал борьбу против этой поганой старой блудницы от имени Джона Брауна.

Этот ответ повергал всех в трепет и восторг. У Брауна теперь появились друзья и почитатели. Самые разнообразные люди добивались его расположения и доверия и с готовностью помогали ему. Среди этих людей были: Теодор Паркер — знаменитый бостонский проповедник, доктор Сэмюэль Хоу, который во время своего кругосветного путешествия сражался на стороне восставших греков против турок, Томас Хиггинсон — унитарианский священник, который потом стал писателем, в войне Севера с Югом воевал во главе негритянского полка и был серьезно ранен, Лютер Стирнс — осторожный биржевик, председатель Канзасского комитета, Фрэнк Сэнборн, окончивший Гарвардский университет, восторженный и пылкий юноша, секретарь Канзасского комитета штата Массачусетс, и другие.

То, что Браун объединял таких различных людей, показывает силу его обаяния. Даже враги его не могли отрицать эту силу. Эндрью, губернатор штата Массачусетс, случайно увидевший Брауна в Бостоне, писал впоследствии: «Это был очень привлекательный человек, умевший сильно влиять на людей».

Сэнборн предоставил Брауну все свои деньги, полученные от отца.

Браун сразу сделался героем молодежи. Таким представлялся молодым аболиционистам идеальный борец за свободу. Лицо Брауна, его холодные глаза, сдержанные манеры — все отвечало образу героя. Он мог располагать ими, их жизнью, их средствами — они щедро отдавали ему себя.