— Эй, в лодке! Отвечайте: кто там с вами? — рычит рупор.

С маленького суденышка что-то отвечают.

— Рыбаки? Ловите сардину? Знаем мы эту сардинку! Знаем, кого вы там ловите! Подходи ближе! Цепляй его! — ревет рупор.

Шторм нарастает. В лицо хлещут колючие брызги. Волны перекатываются с борта на борт, обдают людей с головы до ног. В океане без устали рыщут катера береговой охраны и таможенники. Все суда из ближней гавани брошены в погоню за рыбачьими мотоботами. Неспроста эти проклятые рыбаки в восьмибалльный шторм вышли на лов! Ясно, у них на борту беглецы, и там, в океане, они переправят их на какое-нибудь заранее подготовленное судно. А тогда — поминай как звали!

Уже час, как известно о побеге. Мощные прожекторы шарят по океану. Белые столбы света, похожие на гигантские бледные пальцы, роются в воде, ощупывают каждый вал, каждую выемку в волнах. А юркие мотоботы рассыпались по изрытому бурей океану, исчезли в тумане, брызгах, мраке наступившего вечера. Но вот, наконец, пальцы прожекторов нащупали жалкие маленькие суденышки, схватили их и крепко зажали: держим, теперь уж не упустим! Подходите сторожевые катера!

Пойманные в эту беспощадную полосу света, рыбаки чувствуют себя беспомощными.

— Швартуйтесь! — гремит команда.

Огни катеров то появляются, то исчезают, но держат мотоботы на прицеле. Пришвартоваться никак не удается. Едва мотобот приближается к катеру, как тотчас же волна отшвыривает его. Рвутся швартовые канаты, ломаются дубовые багры, которыми подтягивают мотобот к катеру. А с катеров несутся в рупор проклятия и угрозы:

— Прыгай! Прыгай сюда, черт возьми! Разобьешь голову — тоже не жалко.

Подымается горой огромная волна, и вместе с волной рыбаки прыгают на борт катеров. Мотоботы кое-как подцепляют и берут на буксир. Пока катера двигаются к гавани, пойманных обыскивают, допрашивают.

— Это местные рыбаки, сеньор, — докладывают начальству береговые охранники. — Мы их всех знаем.

— А вы ручаетесь, что это действительно рыбаки, а не переодетые беглецы или их пособники? — добивается начальство.

За рыбаков берется политическая полиция.

— Теперь мы с тобой пропали, — говорит Франсиско Лопес Карвальо. — Если ребята скажут, что это мы с тобой уговорили их выйти в такую ночь на лов, нам отсюда уже не выбраться. Поймут, что мы в заговоре.

Однако проходит несколько часов — и Карвальо понимает: ни один рыбак не проговорился. Ни один не выдал.

Страна поднята на ноги. В аэропортах, на вокзалах, на всех шоссе дежурят переодетые сыщики и полицейские. Описания примет беглецов, их фотографии в кармане у каждого шпика. Приказано найти во что бы то ни стало всех бежавших, а в особенности одного, самого главного — Большого Себастьяна. Радио, телефон, телеграф загружены приказами и распоряжениями о погоне и розысках. Сам правитель вызвал к себе коменданта тюрьмы. Правитель в бешенстве:

— Прохлопали самого Большого Себастьяна! Знаете, какие теперь могут быть осложнения в стране?! Бежал Большой Себастьян!

В тюрьме привели в чувство сержанта Ламбрино и четверых его помощников. Добиться от них какого-нибудь связного рассказа невозможно. Да и что они могут сказать? Что их усыпили хлороформом? Это и без того ясно. Уже арестованы все часовые, стоявшие на посту в момент побега. Все они показали, что не видели со своих мест беглецов. Комендант тюрьмы сеньор Торральва допрашивает часового Каскао, который, по донесениям, дружил с бежавшим часовым Афонзо Пулидо.

— Рассказывал он тебе, что сговорился с бежавшими коммунистами или что сам он коммунист? — добивается начальство.

— Ничего и никогда он мне не говорил, — упорно твердит молодой солдат. — Хоть на куски меня режьте, сеньор…

— Резать тебя мы не будем, а на войну пошлем, — обещает комендант. — Поклянись святой мадонной, что ничего не знал о побеге: — требует он.

По лицу солдата пробегает усмешка: Каскао вовсе не набожен.

— Клянусь, — говорит он.

На всякий случай его все-таки решают подержать в одиночке. Так Каскао, только что охранявший заключенных, сам становится узником Форталезы. Но, несмотря на это, у солдата отличное настроение. Он улыбается.

По очереди вызывают на допрос политических из внутренней тюрьмы. Все они согласно показывают: беглецы заперли их в камерах. Им ничего не было известно, они ничего не слышали и не видели.

И все-таки комендант отправляет их в карцер на разные сроки.

— Пускай поголодают, — говорит он мстительно.

Коменданту очень не по себе: этот побег отразится на его карьере. Как бы его не перевели из этой дыры в другую, еще худшую.

В радиусе четырехсот километров перекрыты все дороги. На шоссе останавливают все проходящие машины. Некоторые, не стесняясь, обыскивают. Уже найдена одна из машин с французским номером, которая стояла на закате у кофейни тетки Марии. Увы, в машине оказалась пара самых почтенных туристов с вполне исправными документами. Зато вторая машина так и не нашлась. Скрылась в неизвестном направлении и «Прилежная кошка». Куда мог укрыться так ярко размалеванный фургон? Где находится его владелец? Полиция до сих пор не может обнаружить.

На всякий случай отправлены инструкции послам в иностранных государствах: может, за границей станет известно о месте нахождения беглецов? И в особенности Большого Себастьяна! На родине Пулидо арестовали всех его близких — мать, сестер, братьев, а заодно переворошили и всю деревню.

Начальство затребовало жандарма Ромеро. Старый идиот, не мог уследить даже за тем, что делалось у него под самым носом! Однако Ромеро глубоко оскорбился: оказывается, он, жандарм, знал о побеге с первых же минут и тотчас же пустился преследовать беглецов. Ему совершенно точно известно: беглецы, разбившись на группы, вооруженные и переодетые, пробрались в столицу. Некоторые из них отправились туда автобусами.

Немедленно были допрошены все шоферы местной линии. Кто-то из шоферов припомнил двух незнакомцев, которые вышли на центральной площади столицы.

В столице начались обыски и аресты. Правитель обрушил на город новую волну террора. Проверяли жителей всех центральных площадей. Дома демократов и тех, кого подозревали в красных симпатиях, были под неусыпным надзором.

«Большой Себастьян», «Большой Себастьян», — без конца повторялось в секретных бумагах, инструкциях и донесениях.

«Большой Себастьян», «Большой Себастьян», — гудели телеграфные провода.