— Я умираю без тебя-а-а… — подпевает Белла Элле Фитцджеральд, посасывая кусочек засахаренного лимона. И, посылая проклятия на голову подрезавшего ее водителя, — зачем еще жива я-а-а…
Надо было выезжать в обед, тогда она не попала бы в пятничный исход из города. С тех пор, как Белла переехала, ей рукой подать до ее родителей — всего пятьдесят миль. Но сегодня их увитый цветущими глициниями домик, расположенный в «миленькой-премиленькой» деревеньке в Сассексе, кажется просто недостижимым, так долго приходится тащиться по сельским дорогам.
Нельзя было попадаться вчера на глаза Селин. Пришлось выслушивать ее нескончаемый монолог про ее вечно чем-нибудь болеющих кошек. Потихоньку отступая к двери, Белла только мелко кивала головой: «Какой ужас. Выпадают клочьями? Вся в струпьях? Бедное животное». Кошки Селин всегда страдали от какой-нибудь мерзкой болезни, о чем хозяйка беспрестанно рассказывала всем по очереди. Целый день то от одного стола, то от другого доносилось: «Свечки в попу? Кошмар! Да ты что?»
И почему Селин их не пристрелит? Взяла бы себе чистенького, здорового котеночка.
Она вперилась в дорожный указатель. Так, первый поворот, второй; наверно, надо повернуть на следующем.
— Ты обо мне забы-ы-ы-л, уходить не проща-а-а-ясь… — снова затянула Белла.
* * *
Темнеет. Красные огоньки едущей впереди машины приковывают взгляд, особенно на фоне черного неба и асфальта. Ей нравится вести машину ночью. Бегущая в свете фар дорога ведет в неведомое. В небе сияют безымянные созвездия.
Из задумчивости ее выводит знак поворота: «А259 РайХастингс». Бросив попытки обогнать едущий впереди «фиат», еще более древний, чем ее красный «пежо», она перестраивается обратно, в полосу поворота. Ей возмущенно мигают сзади. Так, надо сконцентрироваться! Но как? В последние месяцы она все время чувствует себя усталой.
Она вспоминает, что мили через две будет старая площадка для грузовиков и кафе. Это кафе — реликт шестидесятых, когда вокруг гоняли мотоциклисты в черных косухах, с девчонками в мини-юбках на заднем сиденье. Да, вот оно, и даже не перестроено в безликую придорожную забегаловку, где все из пластика — стулья, яичница и натянутые улыбки персонала. В таком Мак-Тошнальде вас обязательно встретит девушка с бейджем с надписью: «Добрый день! Я НИККИ. Рада Вас обслужить», хотя видно, что она совсем не рада. Почему бы так сразу не сказать: «Я Чармиан. Перебьетесь».
Внутри старого кафе Беллу встречает яркий свет, шипение сковородки и запах завтрака, который длится здесь целый день, — яйца, бекон и бобы. Немногочисленные посетители смотрят на Беллу поверх своих газет и кружек с чаем. Она смущается, потому что на ней все еще офисный костюм, мало подходящий к этому месту. Ей кажется, что она невыносимо громко стучит каблуками. Они выбивают по полу морзянку: «Все посмотрели на Беллу, все посмотрели на Беллу». Она расстегивает пиджак, чтобы выглядеть не так официально. Новая юбка, кажется, слишком задралась от сидения в машине, но Белла подавляет желание одернуть ее немедленно.
— Заплатишь, когда поешь, дорогуша, — говорит официантка за стойкой. — Я только что заварила чай, сейчас налью. И принесу тебе сэндвич.
Она разливает свежий чай, металлический чайник и обручальное кольцо на ее руке запотевают в облачке пара.
— Как дела, Джим? — поворачивается она к симпатичному мужчине, который подошел к стойке. — Куда сегодня едешь?
— Только до Саутгемптона. Дай-ка булочку на дорожку.
— Тебе? Тебе я всегда дам.
— Что о нас подумает леди? Не обращайте на нее внимания, — обращается он к Белле.
На водителе хлопчатобумажная рубашка с поддетой под нее белой футболкой, ковбойка, какие носят в Америке. У него загорелая, жилистая шея. Он поддергивает закатанные рукава и поглаживает себя по руке. Из-под рукавов видны черные волосы.
— Все нормально? — улыбается он.
Белла опускает взгляд, понимая, что слишком настойчиво его рассматривала. Ее глаза упираются в его руки. Коротко обрезанные ногти, сильные, подвижные пальцы.
— Да, все нормально, спасибо.
— Точно? Может, вас подвезти? Вы не заблудились?
— Нет-нет, спасибо еще раз, — натянуто улыбается Белла в ответ, чувствуя себя на редкость глупо из-за собственного стеснения. — Я на машине.
— Ну ладно. — Он отступает на шаг и, улыбаясь, поднимает руки в пораженческом жесте «Не трогаю, не трогаю». Вот уже отвернулся к официантке.
У отошедшей к столику Беллы в руках сэндвич: толстый кусок соленого бекона между двумя ломтиками горячего хлеба с маслом. Она вгрызается в него и с независимым видом — у меня все в порядке, чего уставились! — прихлебывает чай. Да уж, леди, нечего сказать.
Стоя в очереди в кассу, она замечает в витрине пудинг, который так нравится ее отцу, и покупает два больших куска. Пусть он абсолютно несъедобный, но отец не любит все эти изысканные ванильные, присыпанные корицей десерты, которые делает ее мать.
— С тебя только за пудинг, дорогуша. Джим заплатил за твой чай и сэндвич, — до Беллы не сразу доходят слова официантки. — Сказал, что такой красивой девушке не к лицу грустить. Эх, я бы с таким красавчиком — хоть на край света!
Она хохочет, и Белла тоже невольно улыбается.
Снова дорога. Рыцарь в ковбойке не выходит у нее из головы. А что, если бы она согласилась, чтобы он ее подвез? И села бы с ним в грузовик?
Он бы ее подсадил и успел увидеть мелькнувшие под юбкой чулки. А она сидела бы в кабине, поглядывая на всех других автомобилистов сверху вниз, и любовалась бы его точеным профилем, вдыхая запах мужской кожи, пота и хлопка.
В тепле его кабины уютно. Ногам передается вибрация мощного двигателя. Его крепкое, словно скала, тело так близко. Она хочет, чтобы он молча обнял ее, хочет уткнуться в его надежную грудь и почувствовать на себе его тяжесть.
И тогда она прикасается к нему. Ее пальцы пробираются вверх, по вылинявшим джинсам, по натянутому сукну. Он поворачивает к ней свое лицо, пытаясь прочесть в ее глазах то, что она не отваживается сказать, потом включает аварийку и съезжает на обочину.
В мигающим свете аварийных огней он отводит ее руку и, легко подняв за талию, переносит назад, в фургон. Она ждет, прислонившись спиной к сложенным ящикам. Из темноты приближается его силуэт. Он задирает ей юбку. Воздух наэлектризован предвкушением. Она судорожно вздыхает, когда его теплая рука ласкает ее бедра. Его рот. Его руки. Его…
Встречная машина отчаянно мигает фарами. Ослепленная, Белла не сразу догадывается переключить дальний свет.
— Господи, до чего ты дошла, — ругает она саму себя. — Мечтаешь о дальнобойщиках, как выжившая из ума старая дева.
Очевидно, следующие по списку — строители: «Ну, где тут у вас влажность, мэм?». Потом электрики: «Я вам вставлю такой пистон», потом курьеры: «Куда мне это пристроить, лапочка?» — и так далее. Тебе срочно надо с кем-нибудь переспать! Это уже не шутки. У тебя там, наверно, за год все заросло, как зарастают проколотые уши. Можно сказать, ты снова девственница!
Возвращение под родительский кров всегда вызывает у нее смешанные чувства — радость и страх одновременно. Находиться в самом доме приятно: полированная мебель, изящные цвета, всюду порядок. Это так разительно отличается и от квартиры, которую они снимали с Патриком, и от ее нового жилища. В ее собственном доме царит хаос — подушки безумных расцветок и экзотические ковры; картины, так и не извлеченные из коробок; разросшиеся цветы, уже сваливающиеся с полок. Здесь же все на своих местах, с кухни доносятся вкусные запахи. Кулинарные таланты матери выше всех похвал, и это, пожалуй, единственное, что с ней примиряет. И, конечно, всегда приятно видеть отца, с его беззлобными шутками, добрым характером и неизменной радостью от ее приезда.
Однако многое здесь вызывает и постоянное раздражение. Она не любит обязательные визиты к соседям; те, скорее всего, тоже терпят их только из уважения к ее родителям. Ее раздражает необходимость все время доливать себе вина за столом, потому что бокалы ее матери такие маленькие, что впору пришлись бы лилипутам. Каждый раз, когда она тянется за бутылкой, за ней с укоризной следят две пары глаз. Ей кажется нарочитой манера отца внимательно выслушивать собеседника, его медлительность и даже всегдашняя справедливость, а тут еще — всегда правая мать, никогда не снимающая маску стоического разочарования.
Иногда ей кажется, что в присутствии ее родителей кто угодно будет выглядеть пятилетним ребенком. С ними невозможно разговаривать на равных. Стоит высказать мнение, хоть на йоту отличающееся от их собственного, как уничтожающая реакция не заставит себя ждать. Отец только снисходительно усмехнется и понимающе кивнет, что означает: «Вырастешь, поймешь». А мать, закусив губу, обязательно скажет:
— Что за глупости. Разве я тебя так воспитывала?
Дома Беллу ожидают невысказанные вопросы.
— Нашла себе кого-нибудь? — нетерпеливо спрашивает лампа с шелковым абажуром цвета слоновой кости, стоящая в гостиной.
— Достаточно ли ты стараешься? — укоризненно вздыхают бархатные занавески.
— Ты не молодеешь, — сварливо замечает серебряная солонка.
— Сколько же нам еще ждать? — жалуются мягкие ковры под ногами.
Алессандра, ее мать, никогда не позволила бы себе такой неделикатности. Она — мастер невысказанных упреков. В беседе с ней любая, даже самая нейтральная тема может таить массу ловушек. Молчание Алессандры порой красноречивей любых слов.
— Помнишь Сару Форбс, она училась классом младше и жила на Черч-стрит, в доме с полукруглым окном, — сказала мать в прошлый приезд Беллы. — Она только что вышла замуж. За очаровательного молодого человека. У нее была такая красивая фата, очень удачно скрывала нос.
В этой простой фразе на самом деле таилось: «Она на год младше тебя, страшная, а вот смогла же выйти замуж. И притом удачно. А ты?»
Белла ловко увернулась и ответила пушечным ударом:
— Какая молодец. Обязательно пошлю ей поздравительную открытку. А как ты думаешь, она уйдет с работы? Она ведь, кажется, работала в магазине?
Это означало: «Подумаешь, вышла замуж. Зато она полный ноль. Ты могла бы хоть немного похвалить меня за мои профессиональные успехи, мама».
— Я думаю, муж в состоянии ее содержать, Белла, дорогая. Он юрист, младший партнер в одной уважаемой фирме, — невозмутимо улыбнулась Алессандра. — Он такой умница, определенно многого добьется. Но мужчинам вообще легче, правда? Не сравнить с работающими женщинами.
Впечатляет: атака по всем правилам: «Сара закадрила не просто богатого, но и умного. У мужчин нет тикающих, как бомба, биологических часов, поэтому они могут концентрироваться на карьере. А твои часы неумолимы».
Белла не сдается, но ее ответный удар слаб и бесцелен:
— Она что, не могла найти кого-то поприличней? Этих юристов сейчас развелось как собак нерезаных.
Все, контрнаступление захлебнулось. Алессандра лишь тихо вздыхает и поправляет и без того безупречный начес.
— Не сделаешь ли нам кофе, Белла, дорогая, — и, уже через плечо, — я поднимусь наверх. Кстати, в голубой банке домашнее печенье, угощайся.
Это coup de grace, полная победа: «Раз уж не можешь найти мужа и нарожать нам внуков, то хоть кофе сделай. А вот научилась бы печь печенье, как я, может быть, и муж нашелся бы».
Кроме того, Алессандра, на взгляд Беллы, очень противно, как диктор, произносит все иностранные слова, особенно итальянские (на самом деле она родилась в Манчестере, хоть и в итальянской семье). Она произносит имя «Белла» с таким мягким томлением на двойном «эль», что сразу вспоминается какой-нибудь итальянский официант, сующий вам под нос огромную членообразную перечницу и бубнящий: «Добавить перца, белла синьорина?»
Порой Белле хочется крикнуть прямо в лицо матери, что ей не нужен никакой муж. Но тогда Алессандра примет такой недоверчивый вид, как будто увидела инопланетянку. Что это за женщина, которой не нужен муж? Она что, монашка? Может, назло ей действительно стать монашкой? Белла представила себе выражение лица матери при словах «мама, я ухожу в монастырь, ты никогда меня больше не увидишь». В глазах Алессандры отразится непонимание, неловкость, вина и, возможно, легкое облегчение. А что, в монастыре можно было бы стать настоящей затворницей и в покое кельи снова вернуться к живописи, к радости красок и форм. Остальной мир перестал бы для нее существовать, став лишь материалом для воображения. В уединении ее рисунок приобрел бы необыкновенную ясность, а четкие штрихи твердо ложились бы на девственно чистый лист. Тут она не выдержала и фыркнула:
— Сколько пафоса, просто сюжет для полотна «Святая Белла и божественная кисть».
Когда она наконец подъезжает к дому, мать уже спит. Белла заходит в чулан, поздороваться с псом Хундом. Но тот уже тоже свернулся калачиком в своей корзине, зарывшись в ее старое детское одеяльце. Только отец ждет ее, читая за кухонным столом женский журнал. Он нежно обнимает Беллу и спешит поставить чайник.
— Папа, смотри, что я тебе привезла, — Белла раскладывает пудинг на изящные фарфоровые тарелки.
— Здорово! Только не говори маме. Послушай, это правда? Здесь пишут, что шестьдесят четыре процента женщин готовы влюбиться в мужчину, если увидят его плачущим, — тычет пальцем в строчку Джеральд.
— Сомневаюсь. Ты что, не знаешь, как выдумывают такую статистику? Опрашивают пять человек из редакции. Но вообще-то женщинам и впрямь больше нравятся мужчины, не скрывающие своих чувств, — говорит она, разливая чай. — Не плаксы, конечно, но такие, которые не стесняются показать, что у них на душе.
Джеральд фыркает в чашку с чаем:
— Ловко завернула.
Он отламывает кусочек пудинга и глядит на нее поверх металлической оправы своих очков.
— Так ни с кем и не познакомилась? — спрашивает он приставучим родительским тоном.
— Папа, на тебя я почему-то не обижаюсь. Нет, пока не познакомилась. Так что парадно-выходной костюм можешь не доставать.
— Прости, дорогая. Мы просто желаем тебе счастья.
— Ничего, папа. Я понимаю, что вы хотите внуков. Но не переживайте, все хотят. Это просто такой этап в жизни. Вы повзрослеете.
Джеральд улыбается:
— А куда девать слюнявчик с Винни-Пухом, который мы купили? И обои с зайчиками? У нас их заготовлено двенадцать рулонов — лежат на чердаке.
— Отстань, папа! — завершает она разговор. — Я привезла тебе пудинг. Чего ты еще от меня хочешь?
Белла заходит в свою старую спальню. Комната сейчас выглядит иначе, несколько уютнее. В первую же неделю после того, как она уехала учиться в художественную школу в Лондон, Алессандра перекрасила стены в нежный персиковый цвет, на фоне которого красовались джунгли, а-ля Таможенник Руссо.
Конечно, Белла-дорогая, если ты хочешь что-нибудь попроще, то всегда можно переделать, например, нарисовать на дверцах шкафа лилии.
Но Белла так и не заставила себя прикоснуться к стенам. С тех пор мать сама дважды обновляла интерьер, несмотря на то что комнатой никто не пользовался. Кровать, однако, по-прежнему стоит на своем старом месте, у окна. Белла поплотнее закутывается в одеяло и выключает свет.
* * *
Маленькая девочка лежит в кроватке, обнимая своего плюшевого любимца — лягушонка Фернандо. Это потертая в крепких объятиях, заслуженная игрушка. Фернандо боится темноты, поэтому в изголовье горит маленький голубой ночник, рассеивая по комнате мягкий, струящийся свет.
Белла слышит, как мама разговаривает с няней. Поппи хорошая, она иногда приходит к ним по вечерам. У нее крашеные волосы в мелких кудряшках, а в холщовой сумке всегда есть изюм в шоколаде. Однажды она даже разрешила Белле лечь попозже и посмотреть фильм ужасов.
Уходя, мама наставляет Поппи:
— И не позволяй ей вставать. Она всегда жалуется, что кто-то сидит под кроватью, но ты ее не слушай.
— Ладно, — отвечает Поппи, — счастливо отдохнуть.
Алессандра входит в спальню.
— Мы уходим, дорогая. Слушайся Поппи. — Она наклоняется поцеловать дочь. Белла с наслаждением вдыхает запах маминых духов и шелка, тянется обнять ее.
— Не трогай, прическу испортишь. Спокойной ночи, дорогая. Приятных снов.
Следом заходит отец:
— Хочу пожелать тебе спокойной ночи, девочка.
Он подходит на цыпочках, хотя Белла еще не спит и сидит в своей постельке, и крепко ее обнимает. Она чувствует прикосновение гладкого атласа (это галстук скользнул по ее щеке), потом легкое царапанье жесткой ткани пиджака и просит:
— Папа, посмотри, ну пожалуйста.
Джеральд становится на четвереньки и смотрит под кровать.
— Никого нет, — затем встает с колен и посылает ей воздушный поцелуй, — пока, зайчонок.
— Пока, пока, — отвечает Белла.