Этой ночью, как и накануне, Матье спал плохо. В окрестностях Сассенажа было жарко, стояла удушливая духота. Юноша перевернулся на бок осторожно, чтобы не разбудить младшего брата, с которым делил кровать. Луи лежал на спине, широко открыв рот, и громко храпел. Матье улыбнулся. Он тысячу раз щипал его, чтобы хоть ненадолго в комнате стало тихо, а то и бросал в рот пойманных на лету мух — но все было бесполезно. Ему захотелось размять пальцы рук, как раньше, но он вовремя спохватился. Днем ему удавалось забыться, во многом благодаря постоянному присутствию рядом Фанетты. Но с наступлением темноты перед глазами снова вставало лицо Альгонды. Вот и сейчас он внезапно проснулся с мыслями о ней и о младенце, которого она, сияя от счастья, протягивала ему навстречу. Помнил он и то, чем закончился этот сон: Альгонду и ребенка уносила в своих когтях отвратительная Марта. Неужели этот кошмар никогда не кончится? Матье долго лежал и смотрел, как шевелятся во сне губы брата, пытаясь забыть тревожное сновидение, но страх, что стоит ему закрыть глаза, и оно снова оживет, мешал ему заснуть. Отчаявшись найти успокоение в сне, он соскочил с кровати, обошел ложе отца, натянул брэ и вышел в ночь. Во дворе, утонувшем в густой тени замка Сассенаж, было пусто. Медленным шагом, потягиваясь на ходу, чтобы размять спину, он обошел донжон. Через несколько часов он снова встанет у печи, и пройдет еще один день. Как и каждую ночь, когда бессонница выгоняла его на улицу, вскоре он оказался у дома кузнеца. Здесь Матье остановился. Был ли это зов оружия? Или жажда крови? Жажда мести? Избавится ли он когда-нибудь от этого наваждения? «Не раньше, чем барон и эта дрянь заплатят за оскорбление!» — повторил в который раз голос мщения внутри него. И все же Матье знал, что до сих пор всей душой любит Альгонду, что совсем его не радовало.

В тишине раздался лязг металла. Матье замер от неожиданности, навострив уши. Звук исходил из дома кузнеца. Юноша отступил в тень. Дверь дома открылась. Набросив на плечи накидку, Фанетта переступила порог. Волосы девушки были покрыты ночным чепцом, в руке она держала кувшин. Она остановилась и зевнула, прикрыв рот ладошкой, хотя сейчас ее никто не мог видеть. Матье улыбнулся.

— Перед кем ты манерничаешь? Перед летучими мышами? — насмешливо спросил он, выступая из тени.

Девушка вздрогнула и прижала пальцы к губам, чтобы не вскрикнуть от испуга и удивления. Юноша поспешил сказать:

— Чш-ш-ш! Стража услышит! Это я, Матье!

Фанетта рефлекторным движением запахнула на груди полы накидки.

— Ты почему здесь?

— Не спится. А ты?

Она показала кувшинчик.

— В доме не оказалось воды, а пить хочется.

— Можно я тебя провожу?

Фанетта посмотрела в ту сторону, где обычно прохаживались дозорные. Никого… Скорее всего, они давно спят. Значит, их с Матье никто не увидит.

Ничего не ответив, она направилась к колодцу, который располагался совсем близко от их дома. Матье последовал за ней. Наполненное водой ведро стояло на перилах, на уровне пояса. Повернувшись к Матье спиной, она зачерпнула из него своим кувшином. Было очевидно, что эта неожиданная близость и темнота смущают девушку.

Матье тоже вдруг стало не по себе. Живя в лесу, он делил постель с молодой потаскушкой, удовлетворявшей плотские потребности его товарищей-разбойников, но, вернувшись в Сассенаж, ни разу не спал с женщиной. Слишком живы были воспоминания о том, как хорошо ему было с Альгондой. К Фанетте же он всегда относился бережно и с уважением. Все же этой ночью, когда все вокруг дышало весной, гульфик его вздулся под напором взбудораженной плоти.

Голова вдруг пошла кругом… Не осознавая, что делает, Матье приблизился к девушке и сказал охрипшим голосом:

— Фанетта…

Сердце девушки сильно забилось в груди.

— Отойди! Я могу тебя забрызгать.

Матье прижался к ней и ласково накрыл ладонью ее пальцы, сжимавшие ручку глиняного кувшина.

— Позволь мне…

Она замерла в нерешительности. Что он имеет в виду? Движение руки, помогающей ей поднять наполненный до краев кувшин, или прикосновение губ, которое она ощущает на своей шее?

— Прошу тебя, Матье! — взмолилась Фанетта. От волнения в горле у нее еще сильнее пересохло.

Матье помог ей поставить кувшин рядом с ведром и повернул к себе лицом.

— Не нужно…

Она хотела было оттолкнуть его, но он с силой прижался губами к ее губам. Фанетта отшатнулась, зацепив локтем кувшин, который с глухим стуком упал на землю и разбился. Этот звук помог Фанетте прийти в себя. Она решительно оттолкнула от себя юношу и перевела дух.

— Я хочу тебя, Альгонда! Здесь, сейчас! — задыхаясь, прошептал Матье. Он сгорал от желания. Ночь же скрыла от его затуманенных вожделением глаз черты девушки.

Фанетта задохнулась от возмущения. Альгонда! Снова Альгонда! Какая же она дуреха! А ведь за последние несколько месяцев она успела уверовать, что по-настоящему нравится Матье! На самом же деле он проводил с ней время, чтобы развеяться и поскорее забыть ту, другую! Велико же было удивление Матье, когда, приблизившись снова к девушке, вместо поцелуя он получил пощечину. Удар был настолько силен, что он отступил назад. Он сказал «Альгонда», или ему это только послышалось? Фанетта расплакалась. Вышло так, что Матье загородил ей дорогу к дому, поэтому она побежала к арке, через которую можно было попасть на соколиный двор.

Кровь застучала у Матье в висках, прилила к низу живота. Он так и не понял, за что получил пощечину. Решив, что прелестница просто решила заманить его в более тихий уголок, он последовал за девушкой. Они оба бежали босиком по утоптанной земле, поэтому звуки шагов были едва слышны. Да и кому было их услышать? Матье завернул за угол. Найти Фанетту не составило труда: совсем рядом слышались тихие всхлипывания. Он решил, что все дело в смущении и стыдливости. «Девственницы всегда ломаются и жеманятся, когда приходит момент расстаться с невинностью», — убеждала его потаскушка, с которой он развлекался там, в лесу. Вспомнив о том, как у них все было с Альгондой в первый раз, на реке, Матье ужасно разозлился. Альгонда не только не пыталась оттолкнуть его, она уступила сразу и поощряла его! А теперь эти слезы Фанетты… Она правда испугалась или просто хочет обмануть его, прикинуться девственницей, а на самом деле только и мечтает ему отдаться? Кто знает, может, барон уложил к себе в кровать и ее тоже? Эти мрачные мысли только подстегнули его желание. Сжав кулаки, он наклонился над Фанеттой. Девушка стояла на коленях, прижавшись спиной к каменной стене, и дрожала от гнева и досады. Тень в этом месте была самой густой. Их никто не увидит.

— Поди прочь! Ты меня совсем не любишь! — заикаясь и вытирая слезы, сказала она.

Эти слова озадачили Матье, и все же не изменили его намерений: опустившись на колени с ней рядом, он одной рукой закрыл девушке рот, чтобы она не закричала, а другой повалил набок.

— Ты почти голая под накидкой и хочешь, чтобы я поверил, что ты вышла среди ночи во двор за водой? А на самом деле? Барон давно уехал… Так к кому ты шла, Фанетта? Говори! Признайся, ты видела, что по ночам я брожу вокруг вашего дома! Признайся, ты вышла, чтобы соблазнить меня!

За это время он успел развести девушке ноги и вставить между ними колено, чтобы она не успела сжать их, пока он расстегивает штаны. Фанетта изо всех сил заколотила его кулаками по спине. Гнев придал ей сил, и она изловчилась больно укусить ладонь, зажимавшую ей рот. Матье отдернул руку.

— Как ты смеешь так со мной обращаться, калека несчастный! — воскликнула она. — Или ты думаешь, что все женщины только по тебе и сохнут? Ненавижу тебя! Если ты надругаешься надо мной, клянусь, я тебя убью! Богом клянусь!

Он выпрямился, готовый войти в нее. Тонкий луч лунного света упал на искаженное лицо девушки. Никогда прежде он не видел на нем такой ненависти и решимости. Его собственная решимость пошатнулась. Криво усмехнувшись, он с горечью проговорил:

— Месть… Знала бы ты, Фанетта, как тяжело нести эту ношу!

— Куда хуже быть опозоренной и жить с этим!

В наступившей тишине они смотрели друг другу в глаза. Вокруг не слышалось ни звука. Похоже, стражники в Сассенаже не могли пожаловаться на плохой сон. Соколов их крики тоже не разбудили. Матье перекатился на бок.

— Прости меня.

Фанетта в ответ промолчала. Подобрав под себя ноги, она прижалась подбородком к коленям, завернулась в накидку и оперлась спиной о стену, отделявшую соколиный двор от общего. Ночной чепец соскользнул во время схватки, рыжие волосы рассыпались по плечам. Матье сел с ней рядом и прижался затылком к каменной кладке. Ему было невыносимо стыдно. Где-то вдалеке закричала ночная птица, и, услышав этот звук, они оба инстинктивно вздрогнули.

— Раньше ты бы ни за что такого не сделал, — сказала она.

Раньше… До нападения ястреба. До отъезда Альгонды. До того случая с Мартой. До его обучения у сира Дюма. До встречи с лесными разбойниками. Матье взял Фанетту за руку. Она не стала противиться. Даже наоборот. Их пальцы крепко переплелись.

— Того Матье, что был раньше, давно нет, Фанетта. И твоей любовью, твоим терпением этого не изменишь. Я долго пытался стать прежним. Но никогда не смогу…

— Ты пришел не из-за меня, верно? Ты хочешь получить меч, выкованный моим отцом. Зачем?

Лгать? Изворачиваться? Нет!

— Чтобы убить барона, — со вздохом признался Матье.

— Из-за Альгонды?

Он не ответил.

— Я — девственница, Матье. Прошу тебя, верь мне.

— Я тебе верю.

Он сказал это искренне. Девушка улыбнулась, хотя он и не мог видеть ее лица. Несмотря на то, что только что между ними произошло, а может и из-за этого, она получила от него нечто особенное, очень ценное, — доверие.

— Ты до сих пор ее любишь? — спросила Фанетта.

— Я ее всегда любил.

— И готов ради нее умереть от руки палача?

Матье невесело усмехнулся. Не это ли сказала ему сама Альгонда в тот день, когда расстроилась их свадьба?

— И я не смогу помочь тебе ее разлюбить, ведь так?

Он сжал ее пальцы — сильно, до боли, а потом помотал головой, не найдя в себе мужества произнести это вслух.

— Мне нужно время, чтобы смириться с этим. Дай мне немного времени, хорошо? А потом ты на мне женишься. Однажды утром я проснусь и пойму, что ты ушел и забрал с собой свой меч. Может, ты дашь мне сына и мы вместе с ним будем тебя оплакивать, а может и нет. Это неважно. Мне просто нужно свыкнуться с мыслью, что ты не будешь со мной. Мне уже сейчас надо к этому привыкать. Ты понимаешь?

— Зачем тебе это? Почему ты решила меня простить?

Фанетта встала. Было очевидно, что взволнована она не меньше, чем сам Матье. Дрожащими руками она разгладила и надела чепец, заправила под него свои растрепанные волосы и сказала прежде, чем раствориться в ночной темноте:

— Не обманывай себя, Матье. Я не простила тебя. Наоборот. Я хочу дать тебе шанс отомстить, хотя тебя за это и повесят. Что бы там ни говорили, женщины не слишком отличаются от мужчин. Вот и я лучше стану жить воспоминаниями о тебе, чем отдам тебя ей живым и невредимым. Потому что я люблю тебя. И никогда не полюблю другого.

Услышав этот приговор, Матье закрыл глаза. Когда он открыл их, Фанетты рядом уже не оказалось.

* * *

И все-таки он приехал! Джем в роскошном парадном одеянии, извлеченном по такому случаю из сундука, приосанившись, внимал любезным речам Жака де Сассенажа, который наконец-то прибыл в Рошешинар.

Разумеется, они уже виделись. Не прошло и пары дней после приезда принца в замок, как сосед приехал, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, но после короткой беседы удалился, сопровождаемый Ги де Бланшфором. Подобное поведение свидетельствовало больше о любопытстве, нежели об уважении. Подумать только! Мусульманин на французской земле! Человек, чей отец доставил христианскому миру столько неприятностей! Джем прекрасно понял подоплеку происходящего. Он хорошо знал людей. С проявлениями любопытства он сталкивался на любом празднике, куда его приглашали, и успел к этому привыкнуть. Однако сегодня он превзошел сам себя. Не в силах позабыть образ прекрасной незнакомки, он решил использовать все свое обаяние и понравиться барону и добиться таким образом, чтобы распахнулись двери, ранее для него закрытые.

Гостя принц поджидал, сидя, вопреки своему обыкновению, в невысоком кресле. При виде барона он встал. «Буду вести себя с ним как с равным, — решил он. — Пусть он знает, что я умею приспосабливаться к чужим нравам и обычаям!»

— Я глубоко тронут вашим вниманием, барон! Я наслышан о красоте ваших земель и о вашем великодушии и щедрости. Мсье де Бланшфор рассказал мне о вас столько хорошего, что это не вам пристало склоняться передо мной, а мне перед вами!

Жак де Сассенаж не верил своим ушам. Произношение у принца было прекрасным, говорил он с легкостью человека, прекрасно владеющего чужим языком. Во время первой встречи принц не вызвал у него особого интереса. Он тогда все еще пребывал во власти гнева: подумать только, изгнанный султан все-таки поселился у него под самым носом, хотя в свое время он отверг просьбу Ги де Бланшфора предоставить в его распоряжение замок Сассенаж. К последнему он и приехал, чтобы выразить свое неудовольствие, и уехал успокоенный, но судьба турка-изгнанника была ему все так же безразлична. Он едва запомнил лицо мужчины, сидящего на ковре в окружении слишком оголенных женщин. В тот день принц показался ему чуть ли не самим сатаной во плоти. Сегодня же ему против воли пришлось признаться самому себе, что обаяния этому турку было не занимать.

— Мне говорили, что искусством стихосложения вы владеете столь же умело, как и оружием! — с улыбкой сказал он. — Это правда?

Джем провел по своей заостренной бородке рукой, на которой сияло множество перстней. В ясных ярко-голубых глазах его сверкнуло лукавство:

— Право же, когда тебе делают такой комплимент, было бы глупо разубеждать собеседника! Вы не против выйти на террасу? Оттуда открывается прекрасный вид на ваши владения, и я не устаю им любоваться!

Принц элегантным жестом пригласил Жака де Сассенажа выйти из комнаты, и тот не замедлил пройти через сводчатый дверной проем, оказавшись на террасе. Они вместе приблизились к каменной балюстраде и оперлись о перила. Вид на окрестности был действительно прекрасным, и Жак с удовольствием обвел хозяйским взглядом огромные леса и долины рек, простиравшиеся до замка Бати в Руайане.

— Каждый день я созерцаю ваши владения, сосед, и, признаюсь, испытываю горячее желание в них поохотиться. Быть может, мне удастся загнать какого-нибудь дикого зверя. Такого же дикого, каким, наперекор моей воле, являюсь я, живущий здесь, словно в клетке!

Жак вздрогнул. В этих словах принца не улавливалось ни грусти, ни горечи. Просто признание очевидности, неоспоримой и безжалостной. Он обернулся и посмотрел на гордый и красивый профиль этого человека. Джем же, не моргая, хотя дневной свет был очень ярок, смотрел вдаль.

— Что сказал бы поэт, подобный вам, при виде такой красоты? — спросил барон.

— Он бы сравнил лазурь неба с драгоценным камнем, в котором соединились воедино золото и голубизна, воспел прозрачное сияние рек и родников и таинственную тишь лесистых склонов и закончил бы свое произведение надеждой, что весна в этот край еще вернется.

— А вы сами что бы сказали, принц?

Джем улыбнулся собеседнику.

— Мое сердце ждет весны. Я во всем вижу знак, что она не за горами…

Жак де Сассенаж, сам того не желая, подпал под очарование заморского гостя-пленника.

— Не хотите ли завтра составить мне компанию? Мой ловчий прислал сказать, что обнаружил оленя, чьи рога станут исключительным трофеем. Я с удовольствием послушаю, как вы расскажете об этой охоте дамам и кавалерам из моей свиты.

Глаза Джема заблестели. Он наклонил голову и прижал руку к сердцу в знак признательности, а потом снова повернулся и стал смотреть на далекие леса, наслаждаясь первым дуновением ветра победы и взаимопонимания.

На следующее утро он проснулся с ощущением силы и бодрости во всем теле, чего с ним давно не случалось. В сновидениях он видел Хушанга. Доказательств своей правоты он получить не мог, и все же внутренний голос подсказывал ему, что его верный товарищ и брат успешно преодолевает все препятствия, встающие у него на пути. Он посетил мессу, организованную Ги де Бланшфором в память о Хушанге. Все госпитальеры почтили часовню своим присутствием, и Джем с удивлением внимал речам Филибера де Монтуазона, которому вздумалось выразить восхищение храбростью и военной доблестью «погибшего». Окруженный рыцарями-монахами в плащах с вышитыми на них белыми крестами, принц стоял в душном от благовоний помещении с приличествующим обстоятельствам выражением грусти на лице, хотя в душе радовался, что так ловко обвел врагов вокруг пальца. Несколько минут он даже молился Богу христиан, Богу своей матери. Он просил, чтобы Он ниспослал мир и покой в ее сердце, уберег ее от Баязида и помог Хушангу достичь желаемого.

По окончанию мессы он вернулся к своим товарищам.

Только Насух и Анвар знали правду. Чтобы не вызывать ненужных подозрений, они втроем помолились Аллаху вместе с остальными своими соотечественниками, которые искренне горевали по Хушангу. Женщины молились и плакали в смежной комнате.

Вскоре после обеда, закинув за плечи колчаны со стрелами и луки, Джем в сопровождении все тех же Анвара и Насуха вышел во двор. Сев на коней, они выехали за охраняемые ворота. У подножия крепости их ожидал барон Жак. Тот поспешил представить турок десятку сеньоров, с которыми он пребывал в дружеских отношениях и которые сегодня сопровождали его на охоте. Никто из присутствующих, похоже, не испытывал к иноземцам неприязни, только на лицах некоторых ясно читалось удивление, ведь лошадь принца и кони его товарищей были не оседланы. На лице Джема читалась решимость продемонстрировать свои умения.

Когда барон тронул коня, принц легко догнал его и, улыбаясь, поехал рядом.

— В чем причина вашей веселости, принц? — удивился Жак.

Джем склонил к нему обернутую тюрбаном голову.

— Еще вчера я бы сказал, что это невозможно, но сегодня, посмотрите-ка, — мусульмане и христиане вместе идут по одному следу! Как вы полагаете, что запомнят потомки об этом дне?

— Имя того, кто убьет оленя!

— Значит, это будет мое имя! — решительно сказал Джем.

Он ударил лошадь пятками и стал быстро удаляться от отряда охотников. Барон де Сассенаж последовал за ним.

Однако очень скоро охотники столкнулись с необходимостью соотносить свои действия с действиями загонщиков. Собаки несколько раз поднимали в подлеске олених, и те в страхе бросались наутек, перепрыгивая через низкие кусты. Джем не раз хватался за лук, просто ради того, чтобы испытать удовлетворение от момента, когда стрела попадает в цель, и вовремя останавливал себя — это была бы слишком легкая добыча.

Прошло четыре часа, прежде чем они наконец напали на след оленя. Охотники рассредоточились, чтобы не упустить ценную добычу. Жак де Сассенаж остался рядом с Джемом и одним из приближенных принца. Они оставили лошадей на опушке и углубились в лес, с трудом продираясь сквозь пышные заросли папоротников и близко растущие друг к другу деревья. Ступали охотники тихо, держа луки наготове и внимательно поглядывая по сторонам. Насух, верный своим привычкам, снискавшим ему в Анатолии славу непревзойденного охотника, искал на земле следы оленя. Внезапно он замер и едва заметно махнул рукой. Это был знак остановиться.

Стоя плечом к плечу, Жак и Джем увидели, как он едва уловимым кивком указал им на заросли кустарника, утопавшие в густой тени леса. Олень затаился именно там и смотрел на охотников. Животное тяжело дышало, однако голова его, украшенная великолепными благородными рогами, была горделиво поднята.

Олень был так красив, что на какое-то мгновение охотники растерялись. И этого мгновения оказалось достаточно, чтобы животное повернулось и скрылось в чаще. Джем опомнился первым и бросился в погоню, перепрыгивая через поваленные деревья, кустики и низкие ветки.

Он был моложе и выносливее, чем барон, и тот скоро понял, что в быстроте и ловкости им не сравниться. Очень скоро Джем оторвался от спутников — с исцарапанным и исхлестанным низкими ветками лицом, он бежал, зажав стрелу в зубах и неотрывно глядя на круп удаляющегося животного. Этого оленя ему не догнать… И вдруг послышались крики. Животное встало на дыбы, потом попыталось броситься сначала вправо, потом влево. Однако круг охотников сомкнулся. Оставалось только умереть, и он решил сделать это достойно. Остановившись на грибной полянке, он повернулся лицом к Джему. Их взгляды встретились. Оба с трудом переводили дыхание. Во взгляде обоих горел воинственный огонь. Олень поскреб землю копытом и наклонил голову, готовый напасть. Джем поднял лук. Стрела вылетела в тот самый миг, когда олень ринулся на противника, и вонзилась животному в лоб. Олень пошатнулся, но, влекомый силой инерции, продолжал бежать, и Джему пришлось отскочить, чтобы не оказаться сбитым с ног. Джем быстро присел. Ноги оленя подогнулись, он упал на колени, а потом повалился на бок и затих на пожухшей прошлогодней листве. И только голова его продолжала едва заметно дергаться. Он был повержен. Джем разогнулся, подошел к оленю и, склонившись над ним, посмотрел ему в глаза. Потом ласково коснулся морды животного, в то время как другая его рука уже вынимала из-за пояса нож. Со всех сторон на поляну сбегались загонщики. Но Джем думал только о главном — о том, что обязан почтить смелость и мужество противника.

Жак де Сассенаж прибежал на поляну вовремя, чтобы увидеть, как принц целует животное и одновременно перерезает ему горло.