Заброшенная пустынь находилась в самом сердце леса Кульм. Там было тихо и пустынно — именно такое место Жак де Сассенаж и искал. Звук шагов по плиточному растрескавшемуся полу эхом отдавался под низкими позеленевшими сводами святилища, поэтому, вздумай кто-то пойти за ними следом, они бы об этом сразу же узнали. Напряжение, которое сводило ему плечи с того самого разговора с Мартой, чуть отпустило. Барон Жак еще раз выглянул в коридор, дабы убедиться, что там никого нет, затем закрыл за собой массивную, обитую гвоздями дверь. Они оказались в маленькой комнатушке без окон — одной из трех, которые сохранили жилой вид, в отличие от остальных помещений, за многие годы колонизованных насекомыми и растительностью. Местные жители наведывались сюда крайне редко, если не считать воров и разбойников. Поэтому, если в окрестностях случались ограбления или вооруженные нападения, Прево со своими людьми в первую очередь заглядывал сюда.

Прево и порекомендовал Жаку де Сассенажу это место, когда проблема с волками была улажена. «Про эту пустынь давно забыли и Бог, и дьявол!» — были его слова. Барон Жак именно в таком месте и нуждался.

Он остановился в мигающем свете фонаря, который Прево отвязал от своего седла и передал ему перед тем, как уехать обратно в деревню. Барон зажег его и пригласил своего младшего сына Франсуа и друга Эймара де Гроле проследовать за ним в полуразрушенное здание пустыни.

Оба его спутника с серьезными лицами ожидали, когда же он заговорит. Эймар де Гроле стоял, прислонившись спиной к стене, чуть согнув ноги и упираясь в поросший мхом пол подошвами сапог. Руки он скрестил на груди. Франсуа присел на старый деревянный табурет, сплошь источенный жуками. Рядом с ним валялся древний, набитый соломой матрас, в котором подрастал выводок крошечных мышат.

— Вы наверняка спрашиваете себя, что мне взбрело в голову и зачем я привез вас сюда, — начал Жак, устремляя взгляд на облупленное распятие, висевшее на ржавом гвозде на стене, прямо над головой его сына.

От этого распятия расходилось звездами тончайшее кружево огромной паутины, протянувшейся через весь сводчатый потолок.

— Наверняка с вами, друг мой, приключилась какая-то неприятная история, — отозвался Эймар.

Жак кивнул.

— Хуже и быть не может. В моем доме поселился дьявол.

Франсуа вздрогнул.

— Что вы такое говорите, отец?

— Правду, сын. Я сражался с ним, а потому знаю, каков он и на что способен.

Эймар нахмурился, и густые прямые брови его сошлись в одну темную черту. Он промолчал. Барон Жак был его закадычным другом, поэтому он ни на мгновение не усомнился ни в его храбрости, ни в том, что он пребывает в здравом уме.

Франсуа переводил испуганный взгляд с отца на его друга и обратно. Жак подошел к нему и погладил по плечу.

— Все, о чем я вам сейчас расскажу, должно оставаться тайной. Кроме вас никто не должен это знать.

Франсуа поднял голову и посмотрел на отца. Он был белый как полотно.

— И даже Луи?

— Особенно Луи.

— Но ведь он — старший, — возразил Франсуа. Он не чувствовал в себе достаточной силы, чтобы сразиться с дьяволом, даже если отец его об этом попросит.

Жак вздохнул и сказал:

— Луи слишком резкий и бескомпромиссный. Он не смог бы смириться с существующим положением вещей, если бы узнал правду. И наверняка постарался бы, не сообщая мне, что-то предпринять, поставив под угрозу нас всех.

— Даже если сам дьявол перешел тебе дорогу, Жак, ты можешь на меня рассчитывать! — сказал Эймар де Гроле, ударяя себя кулаком в грудь.

Барон поблагодарил его невеселой улыбкой и снова обратился к сыну:

— Ты помнишь свою мать?

— Почему ты спрашиваешь, отец? При чем тут она?

Жак сделал пару шагов назад, чтобы лучше видеть лица обоих своих собеседников. Он прекрасно знал, что Эймар боготворил Жанну де Коммье, но, узнав о том, что они с Жаком любят друг друга, отступился и стал для нее верным другом.

— Нам врали. Все эти годы! И то была страшная ложь!

— Что ты этим хочешь сказать, Жак? — спросил Эймар, у которого при упоминании о Жанне, как обычно, чаще забилось сердце.

Жак на секунду закрыл глаза. Здесь, в месте, освященном многолетними молитвами монахов, услышит ли его дьявол и покарает ли за признание, которое он собирается сделать? Нет! Дьявол остался в Бати и плетет там свои интриги, а ему предстоит найти средство обезопасить от них себя и родных. Голос его понизился до шепота, веки же оставались полуприкрытыми, когда он начал свой рассказ:

— Твоя мать до сих пор жива, Франсуа.

Юноша вздрогнул всем телом. Стул, источенный жуками и избыточной влажностью, не выдержал: ножка отломилась, и Франсуа повалился спиной на пол. Пока он вставал, ругаясь себе под нос, Эймар де Гроле с волнением смотрел в глаза своему другу Жаку.

— Ты хочешь сказать, что это она одержима дьяволом?

Жак печально покачал головой.

— Нет, но от прежней Жанны в ней ничего не осталось. Она сошла с ума.

Пока сын отряхивал брэ от пыли и потирал ушибленное о выступающие края плитки место, досадуя на себя за неловкость и совершенно сбитый с толку словами отца, Жак де Сассенаж рассказал ему и Эймару о событиях последних дней.

* * *

— Перестань немедленно, или меня стошнит! — со смехом вскричала Жерсанда и увлекла дочь обратно к кровати.

Она присела на край постели, чтобы отдышаться. С таким весом и после таких треволнений у любого голова пойдет кругом!

Альгонда уселась рядом с матерью. Филиппина так и осталась сидеть на прежнем месте и с изумлением смотрела на кружащихся по комнате мать и дочь. Эффективность эликсира была просто поразительной!

— Сейчас не время хворать, милая моя матушка! — проговорила Альгонда и звонко чмокнула мать в пухлую щеку. — Я словно снова на свет родилась!

— Я вижу, вижу, моя малиновка! Господи, как же я этому рада!

Она с улыбкой обняла девушек за плечи. Но в это мгновение проснулась и заплакала маленькая Элора, нарушая чудесным образом установившееся между тремя женщинами взаимопонимание.

Альгонда вскочила на ноги и подошла к колыбели. Рядом на стене висел роскошный обюссонский гобелен, на котором были изображены рыцарь и дама его сердца.

— Прелесть моя! — пропела она, беря девочку на руки и прижимая к груди.

Элора сразу же затихла. Сердце Альгонды радостно застучало. При желании она с легкостью вспоминала белый прекрасный город и голубоватый свет, который, она была в том уверена, исцелит все ее душевные раны, даже самые застарелые. Все страхи ее волшебным образом испарились. Она не знала, каким образом обведет вокруг пальца Марту, как спасет от нее себя и свое дитя, как добьется исполнения пророчества, но одно было ясно: у нее все получится.

— Ой-ля-ля! Что скажет мэтр Жанисс, когда увидит меня растрепанной? — проговорила Жерсанда у нее за спиной.

Альгонда повернулась и с радостным удивлением воззрилась на мать.

— Мэтр Жанисс приехал с тобой?

Щеки управительницы замка зарделись.

— Ты должна знать, Альгонда! Мы собираемся пожениться. Конечно, если барон позволит.

— Какая замечательная новость, Жерсанда! — воскликнула Филиппина и коснулась ее рукава своей холеной ручкой.

— Похоже, она всех радует, — почти извиняющимся тоном отозвалась управительница, увидев, каким счастьем светится лицо дочери.

— Ты же знаешь, я люблю его как отца! Позови его, пускай посмотрит на маленькую Элору! Наверное, он тоже волнуется! — предложила Альгонда и подошла к окну, скрытому за задернутыми занавесями.

— Не покажешься же ты ему в таком виде! — с упреком сказала ее мать. — Ты ведь в одной рубашке!

Альгонда совсем забыла, что раздета.

— Ты права, пойду приведу себя в порядок. Мне давно пора занять свое настоящее место в этом доме!

— Дело в том, что мы приехали не одни… — проговорила Жерсанда, кусая губы.

При виде виноватого лица матери Альгонда остановилась и посмотрела на нее вопросительно.

— Матье тоже здесь, — сказала Жерсанда. Ситуация была неловкой, и ей хотелось поскорее объясниться с дочкой.

У Альгонды задрожали руки. Матье… Ее Матье!

— Он знает об Элоре. Я сама ему сказала! — вступила в разговор Филиппина.

У Альгонды подкосились ноги — поступок ее юной госпожи знаменовал собой большие перемены. Она присела на обитый камчатной тканью табурет, так, чтобы видеть обеих женщин, и прислонилась спиной к стене. Жерсанда и Филиппина смотрели на нее с одинаковой нежностью.

— Я не все рассказывала тебе в письмах и, по правде говоря, не знаю, почему он согласился ехать с нами, — сказала Жерсанда, которой не хотелось, чтобы Альгонда тешила себя надеждами, грозившими обернуться большим разочарованием.

Альгонда с беспокойством посмотрела на мать. Жерсанда продолжала, нервно теребя подол своего платья:

— В последнее время они с Фанеттой всегда были вместе…

Альгонда опустила голову. Она перестала качать Элору, но даже не заметила этого.

Филиппина пожала плечами:

— Теперь, когда родился ребенок, хотела бы я посмотреть, как эта Фанетта его удержит! Он женится на тебе, Альгонда. Я об этом позабочусь.

Раньше Филиппина клялась, что не допустит, чтобы они с Матье были вместе, теперь же… Такая перемена удивила Альгонду, однако она не стала ни о чем спрашивать. Судя по всему, причиной было чувство, которое ее юная госпожа питала к принцу Джему. И все же Альгонда не могла допустить, чтобы Матье взял ее в жены по принуждению. Не этого она хотела… А еще была Марта. Если даже Филиппина позволит им с Матье быть вместе, что предпримет гарпия на этот раз, чтобы их разлучить? Альгонда не забыла, что по своей воле отказалась от Матье, чтобы его спасти. Она и сейчас была готова принести эту жертву. Невзирая на появление на свет Элоры… Ради Элоры!

— Не нужно, мадемуазель Елена! — сказала она и с ласковой улыбкой посмотрела по очереди на дочь барона и на мать.

— Ты не хочешь? — удивилась Филиппина.

— Нет. Мы должны уметь позволять тем, кого мы любим, самим решать свою судьбу. Иметь право выбора так же ценно, как и быть свободным. Не хочу, чтобы Матье его лишили.

Филиппина опустила глаза. Щечки ее порозовели — она осознала всю справедливость слов своей наперсницы. Быть может, в этих словах крылся даже укор… Однако она не обиделась. Она его заслужила. Опустив глаза, Филиппина стала разглаживать ладошкой подол своего желтого платья из переливчатого шелка, измявшийся во время, обратной дороги. На нее вдруг навалилась усталость. День подходил к концу, и он принес достаточно треволнений. Филиппина подняла свой чуть курносый носик и сказала:

— Я сделаю так, как ты захочешь, Альгонда! Знай, на этот раз я не стану препятствовать, даже если ты захочешь вернуться в Сассенаж, если тебе там будет лучше…

Альгонда улыбнулась. Действительно, ее госпожа сильно переменилась.

— Пока еще рано говорить об этом, мадемуазель Елена. Подождем сначала, что скажет мне Матье при встрече!

Она встала, передала Элору матери, которая к этому времени успела поправить свои косы. О том, чтобы появиться перед хозяевами растрепанной, и это вдобавок к измятому и запыленному в дороге платью, не могло быть и речи.

— Покачай ее немного, мамочка! Мадемуазель Елена, прошу вас в первый и последний раз, помогите мне одеться! В одиночку я с корсетом не справлюсь!

От удивления Филиппина часто-часто заморгала.

— Я? Но ведь…

Альгонда засмеялась и, подмигнув, сказала:

— Если сир де Монтуазон не врет, только Франсин может каждый день кормить меня ядом. И я очень хочу посмотреть, какое у нее будет лицо, когда я встречу ее одетой и здоровой!

Эта мысль пришлась Филиппине по душе. Качаясь от усталости, она все же встала с кровати, оставив Жерсанду шептать ласковые слова на ушко своей крошечной внучке. Говоря себе, что Луи пришел бы в ярость, узнав, что она собирается сделать, Филиппина последовала за Альгондой в ее уборную. Но стоило у них за спинами упасть толстой бархатной занавеси, как в награду за покладистость она получила страстный и сладкий поцелуй.

* * *

В сердце старинного полуразрушенного эрмитажа снова воцарилась тишина. Жак де Сассенаж стоял, слушая глухой стук собственного сердца и глядя на друга и сына, опустивших головы в глубоком раздумье. Он прокашлялся и отошел от двери, к которой прижимался спиной. От волнения он вспотел, но теперь ему вдруг стало холодно. Его спутники не шелохнулись. Мыслями он снова вернулся в прошлое, ставшее сейчас тяжким бременем. Последние четыре дня он только и делал, что предавался воспоминаниям. Многое стало понятно, многое открылось с новой стороны, многие маски упали, многие недомолвки Марты обрели смысл. Не столько события последних дней, о которых он только что рассказал сыну и Эймару, сколько его собственные догадки и выводы, стоившие ему немало трудов, занимали его мысли.

— Знайте, что до сегодняшнего дня я, как и вы, пребывал в сомнениях, не знал, что мне делать, — сказал он, подойдя к ним поближе.

Эймар де Гроле и Франсуа невольно сделали то же самое, чтобы лучше слышать, и теперь они втроем стояли возле ниши, в которую сын барона поставил фонарь. В нем по-прежнему горела восковая свеча, наполняя комнату едва слышным запахом дыма и меда. Жак положил руки им на плечи так, что вместе они образовали треугольник. Сын и друг внимательно смотрели ему в глаза и ждали. Эймар де Гроле, который никогда не сдавался без борьбы, спросил:

— Ты не думал передать это дело в епархию?

Жак отрицательно помотал головой.

— Я слишком хорошо знаю их обычаи. Пока суд да дело, эта дьяволица пепла от них не оставит! С колдуньей такой силы я еще не сталкивался. На моих глазах сквозная рана у нее в горле заросла, а сама она в это время смеялась надо мной! Нет, церковники с ней не справятся. Если бы она их боялась, то не ходила бы на мессы. Порог церкви она переступает безбоязненно.

— Если так, мы пропали, — перекрестившись дрожащей рукой, сказал Франсуа.

— Я так не думаю, — отозвался барон Жак.

Он убрал руки с плеч своих спутников.

— Если бы она хотела нам навредить, то давно бы уже сделала это. Она сама мне об этом сказала. Она дожидается какого-то события. Чего-то, что связано с Жанной, Еленой и Альгондой.

— А я думал, в деле замешана Сидония, — проговорил, поднимая глаза на отца, Франсуа.

— Сидонию она просто использовала, чтобы отвлечь внимание от своей истинной цели. Она — невинная жертва чужих интриг и, без сомнения, пленница ведьмы. Верь мне, сын! Я денно и нощно обдумывал то, что случилось, старался вспомнить прошлое и понять. И на сегодняшний день я знаю, почему Жанну постигло такое ужасное несчастье!