Любит ли она? Этот вопрос без конца возникал в голове Филиппины, однако она понимала, что не может на него ответить. Волнение? Да! Радость? Конечно! У нее были все симптомы влюбленности. Дрожащие пальчики, холодный пот, приятное покалывание внизу живота, частое биение сердца каждый раз, когда на нее смотрел Ангерран. Но любовь ли это? Вот в чем вопрос!

Она не переставая думала о нем все эти длинные дождливые дни. Что неудивительно, поскольку Сидония с удовольствием вспоминала свою свадьбу, и сын упоминался почти в каждой ее фразе, как припев в песне. Ангерран, Ангерран, Ангерран… В улыбке, шутке, жесте. Он постоянно был с ними, между ними. И душа Филиппины не находила покоя.

Восемь дней. Достаточный ли это срок, чтобы судить о силе привязанности?

Наконец вернулось солнце.

Сидония сообщила Филиппине, что беременна, и по тому, к сожалению, не сможет совершать верховые прогулки, как той хотелось. В ее возрасте это было бы сумасшествием. Даже носить под сердцем ребенка — уже безумство. На подобные мысли ее наводила усталость, давившая ей на плечи все дни, последовавшие за празднествами. На сей раз Сидония прислушалась к советам супруга и посетившей ее знахарки. Она будет вести себя благоразумно. И хорошенько отдохнет, прежде чем отправиться в Бати чтобы там ожидать рождения малыша. Дорога туда неблизкая, и уже это может стать для будущей матери серьезным испытанием. О более рискованных мероприятиях не могло быть и речи.

Работы в Бати должны были закончиться через полмесяца. Об этом супруге сообщил Жак, который, как только установилась хорошая погода, стал чаще навещать вассалов и выезжать на охоту. Однако Филиппину он с собой не брал, считая, что подобные развлечения не для девиц ее возраста. По правде говоря, Филиппина прекрасно понимала, какова цель подобного маневра, — как можно реже оставлять Сидонию наедине с Мартой. Отец рассчитывал, что дочка составит его беременной супруге компанию. И все же Филиппина, которая пять долгих лет просидела взаперти в аббатстве и истосковалась по скачке и по свободе, мечтала лишь о том, чтобы ощутить, как ветер треплет волосы, бедром почувствовать нервный бок лошади. С трепетом вспоминала она приятное возбуждение, которое охватывало ее, когда они катались на лошадях с Ангерраном. Возможно, пустив коня галопом, она заодно развеет и свои сомнения? Может, всему виной обстоятельства, как в случае с тем молодым послушником в Сен-Жюсе? Запретное желание или любовь, у которой нет будущего? И то и другое казалось таким соблазнительным… Действительно ли она скучала по Ангеррану, или же он появился в ее жизни только для того, чтобы окончательно исцелить ее от чувства вины перед Филибером де Монтуазоном и Лораном де Бомоном?

Она постоянно испытывала потребность двигаться, жить, узнавать. Познать себя истинную, без лицемерия, не считаясь с навязанными кем-то понятиями о добре и зле. Первые два дня ее сопровождали двое солдат. Разумеется, она испытала то неистовое удовольствие, которого так жаждала, и ощутила столь желанное утомление во всем теле, но ответа на свои вопросы не нашла. Наоборот, у нее появился еще один вопрос. Что делает Альгонда в ее отсутствие? Она представляла, как ее горничная без конца бегает по замку, стараясь занять руки, а то и голову работой. Хотя, быть может, она пользуется моментом, чтобы хорошо провести время с Матье. Что ж, очень скоро они будут делать это на законных основаниях — они ведь обручены. Даже день свадьбы уже назначен — она состоится накануне их отъезда. Филиппине Матье был по душе. Ей нравились его шутки. И гораздо меньше — когда он чмокал в щечку свою суженую. В этом-то и заключалась новая проблема. Почему ей так не хочется, чтобы они поженились? Почему она так сердится, когда ей сообщают об успехах юноши? Почему ей так хочется запретить ему ехать с ними в Бати? Заставить вернуться к отцовской печи? Отнять у него Альгонду? Почему, когда Альгонда сказала, что любит Матье больше всего на свете, Филиппина почувствовала себя так, словно ее предали?

На третий день одиноких прогулок ей пришлось принять очевидное: представить, что Ангерран уложит в свою постель какую-нибудь служанку из трактира, ей куда легче, чем Альгонду в объятиях возлюбленного на тюках с соломой в загородке, где тот упражнялся во владении оружием.

Вот где таился ответ на ее вопрос! Снова она была вынуждена признать, что чувства ввели ее в заблуждение. Она любила любовь, само понятие любви. Не Ангеррана. И вдобавок ко всему была жуткой собственницей. Она не станет мешать счастью Альгонды, но она хотела, чтобы девушка принадлежала только ей. И была с ней. До тех пор, пока в Бати не найдется другая, более подходящая исполнительница роли горничной и не заменит ее. Это случится. Это неотвратимо. Там, в основной резиденции отца, гости будут бывать у них намного чаще, чем в Сассенаже. У нее появится подобие собственного двора. И тогда Альгонда получит назад свою свободу.

Обретя эту уверенность, категорически не желая чувствовать себя виноватой, Филиппина развернула лошадь и направилась в замок, чтобы удостовериться в том, что Альгонда не сидит без дела. И чтобы лишить её приятных минут в обществе возлюбленного, она задала горничной столько работы, что той хватило до ночи.

На следующее утро Филиппину осенило. Она любит прогулки верхом, а раз так, Альгонда будет ее сопровождать. Стоило горничной уложить последнюю прядь в ее прическе, как девушка сказала:

— Мне надоело, что ты все время что-то чистишь, натираешь, бегаешь с метлой! Мне нужна не замарашка, а подруга. Идем! — потребовала она, увлекая Альгонду на лестницу.

Та, успев привыкнуть к импульсивности своей госпожи, покорно шла следом, пока не оказалась нос к носу с лошадью, которую по приказу дочери барона подвел к ней конюх.

— Мне очень жаль, Елена, но я никогда не сидела в седле, — призналась Альгонда.

— Ничего, я тебя научу! — успокоила ее Филиппина, проглотив легкое разочарование.

Если таким образом Альгонда думает увильнуть, она ошибается. Разве не вольна Филиппина казнить ее или миловать? С радостным волнением и удивлением Филиппина вдруг осознала, что в саду аббатства в день дуэли проявилась ее истинная природа. Она любила властвовать, покорять. Прельщая по-женски или приказывая на правах госпожи — все равно. Даже если она и извлекла из случившегося урок и старалась не злоупотреблять больше своей властью, она поняла, что аббатиса соврала, говоря, что, осуществляя эту власть, она навлечет на свою голову проклятие. Нет ничего предосудительного в том, чтобы получать желаемое. Альгонда покорится, иного выбора у нее нет.

Целый день Альгонда упражнялась в искусстве верховой езды под насмешливыми взглядами своего возлюбленного и Филиппины, которую их способность понимать друг друга с полуслова выводила из себя. Однако из-за этого она не собиралась отказываться от своего каприза.

К вечеру Альгонда достигла определенных успехов, и Филиппина решила, что завтра же они вместе отправятся на верховую прогулку.

Так и случилось. Несмотря на боль в натруженных накануне ягодицах, Альгонда мужественно переехала через подъемный мост вскоре после полудня двенадцатого сентября 1483 года, радуясь тому, что наконец выбралась за пределы замка и сможет немного развеяться. Вчера она расстроилась, увидев, что Матье с таким остервенением лупит чучело, что ткань порвалась и содержимое высыпалось наружу. Матье остался стоять, присыпанный соломой, удивленно глядя на чучело.

Чем лучше у него получалось, тем труднее было Альгонде свыкнуться с мыслью, что из него все-таки выйдет воин.

И все же через десять дней она станет его женой. Пока она ехала по дороге, ведущей в Гренобль, впереди — Филиппина, позади — трое солдат, в их с матерью комнате портниха шила ей свадебное платье. Филиппина настояла на том, что подарит им с Матье наряды к торжеству. Праздничный стол снова накроют под большим дубом или в зале для приемов в замке, если будет плохая погода. Гостей соберется немного: их милости во главе стола, обитатели замка и родственники Матье. Со стороны Альгонды будет лишь ее мать. Но девушку это нисколько не огорчало. Альгонда была против излишеств: отец Венсан, в свое время крестивший ее, проведет скромный обряд, потом мэтр Жанис подаст ее любимые блюда, которые с радостью пообещал приготовить. Под мелодию скрипок они будут танцевать до рассвета. Это будет прекрасный праздник, разумеется, не сравнимый с предыдущим, но и этого будет достаточно, чтобы она почувствовала себя счастливой. Тем более что на следующий день им придется собирать вещи. Она сама так захотела, выбирая с матерью дату свадьбы. Альгонда рассчитывала увезти с собой яркие, радостные воспоминания. Надеялась, что это смягчит боль расставания.

— Ты чувствуешь, как раскачивается круп?

Она повернула голову и посмотрела на Филиппину, которая замедлила бег своего коня, чтобы Альгонда могла ее догнать.

— По правде говоря, я почти ничего не чувствую, кроме боли в ногах и попе.

Филиппина звонко рассмеялась.

— Ты привыкнешь, вот увидишь. И не зажимайся, наоборот, отдайся движению.

Альгонда кивнула в знак согласия, но ноги ее остались напряженными — девушка боялась упасть. Отдайся движению! Так вот что ждет ее, стоит ей покинуть Сассенаж! Три дня назад ее разыскал Матье. Филиппина в то время как раз отправилась прогуляться верхом по лесным тропинкам. Альгонда на соседнем поле собирала дикие цветы, чтобы обновить букеты в вазах. Он подошел, когда она, напевая, сорвала ромашку.

— Ты красивей всех цветов в мире, — прошептал он, укладывая девушку на траву в тени камня.

Он любил ее на этот раз нежно и бережно, а потом лег рядом, зажав в зубах травинку. Глядя на облака, гонимые восточным ветром, одну руку он закинул за голову, а другой обнял Альгонду. Как в детстве, они долго лежали, выискивая на небе очертания фантастических фигур, которые им рисовало воображение. Настроение у Матье было куда более воинственное, чем раньше, но Альгонда решила, что не позволит своим мрачным мыслям испортить такой прекрасный момент, тем более что им уже пора было расходиться. Матье вернулся к своим упражнениям, а она — к оставленной в траве охапке цветов. Говорили они теперь только о приготовлениях к свадьбе.

— Ты знаешь, где на Фюроне «ванна»?

Альгонда вздрогнула.

— А почему вы спрашиваете?

— Потому что туда мы и поедем.

Сердце Альгонды забилось быстрее. Что означает эта загадочная усмешка на губах Филиппины? Неужели она узнала? Но как?

— Это опасное место. Там Фюрон уходит под скалу. Это не лучшая задумка, мадемуазель Елена. Тем более что недавние дожди размыли берег.

— Показывай дорогу.

— Нет!

Филиппина от негодования подскочила в седле.

— Это приказ, Альгонда.

— Я его не исполню.

И чтобы доказать свою решимость, она натянула поводья — так, как ее учили. Лошадь остановилась. Филиппина остановила свою. Дорога в этот час была пустынна. Охранники сильно отстали и не могли их слышать. Девушки уставились друг на друга.

— Если ты не покажешь дорогу, я попрошу это сделать охранников, если откажешься ехать дальше, они тебя заставят, пусть даже тебя придется привязать к седлу…

Альгонда растерялась. Холодный, решительный тон дочери барона не оставлял сомнений в том, что так и будет. Она сжала челюсти и кивнула.

— Я предупредила вас, ваша милость, — сказала она и ударила лошадь пятками.

Несколько долгих минут они молчали. Лошади их шли бок о бок. Потом Филиппина шумно вздохнула. Потом еще раз. И еще.

— Перестань дуться! Не хочешь же ты испортить мне все удовольствие от прогулки? — наконец сказала она.

— Для меня это не удовольствие, а наказание. И я повинуюсь, потому что я — служанка, а вы — моя госпожа. Большего вы не можете от меня требовать, — упрямилась Альгонда.

— Но я ведь не ребенок! И я просто хочу посмотреть. Я не собираюсь топиться.

— Никогда не знаешь, что тебя ожидает! Река — это река, один неверный шаг… Это глупая затея. Ума не приложу, кто мог вам ее подсказать.

— Мелюзина!

Сердце Альгонды замерло, однако она скрыла свое волнение и передернула плечами.

— Я понимаю, что это может показаться невозможным…

— Вы выбрали правильное слово, — с иронией сказала Альгонда.

— Перестань прикидываться оскорбленной королевой, это я — дочь барона, а не ты, — рассердилась обиженная Филиппина.

— Можете мне об этом не напоминать. Но это ничего не меняет. Мелюзина — это легенда. И ее имени недостаточно, чтобы заставить меня передумать.

— Даже если я скажу, что там она назначила мне свидание?

Альгонда замкнулась. Молчание — единственная возможность держать в узде свои чувства. Душа ее металась между страхом, злостью и непониманием. Она из собственного опыта знала, что Мелюзина во сне могла навеять Филиппине эту мысль о встрече втроем. Не потому ли ее госпоже так внезапно пришла в голову мысль усадить свою горничную в седло? Может, фея решила дать ей новое поручение?

— Ты не хочешь узнать…

— Нет, — отрезала Альгонда.

— Вот странно! — буркнула Филиппина. — И почему я от тебя это терплю, сама не знаю!

«Я тоже не знаю, почему я это терплю», — с горечью подумала Альгонда, стиснув зубы. Когда у Филиппины хватит здравого смысла отказаться от ее услуг, какой это будет счастливый день! Вполне возможно, все тогда пойдет, как раньше. Однако сейчас не время самообольщаться. Это случится очень нескоро. Матьё мечтает теперь только о приключениях и даже забыл о предосторожности, хотя раньше боялся до свадьбы сделать ей малыша, начиная с первого раза, на реке. Он гордился своим мускулистым торсом, своей ловкостью, умением точно стрелять из арбалета, тем, что дарил ей удовольствие и наслаждался ею. При этом он совершенно не жалел о прошлом. И получить меч ему хотелось сильнее, чем жену. Он жил в предвкушении счастья. Черт подери, в один и тот же день он получит и то и другое! Невесту в ножнах из хлопчатобумажной ткани, меч — в кожаных. Одну белокожую, с жилками цвета Фюрона, другой — с серебряными отблесками, выкованный совсем недавно в кузнице замка. Свадебный подарок кузнеца. Какой замечательный подарок! И какая задумка! Он ходил, гордо выпятив грудь, а она томилась, прислуживая юной госпоже, осыпаемая то похвалами, то упреками. И во имя чего все это? Ради какой-то жалкой феи, которая не способна сама уладить свои дела!

Не доехав немного до тропинки, полого спускавшейся к реке меж зарослей папоротника, по которой она обычно ходила, Альгонда свернула в лес, на крутую тропу, которая тоже вела вниз. Отсюда уже был слышен яростный рев потока, отдававшийся эхом в ее душе.

— Еще далеко? — спросила Филиппина.

— Вы не передумали?

— Конечно нет! Мне еще никогда не было так интересно!

На последнем плоском участке дороги Альгонда спешилась. Здесь земля была сплошь укрыта кустами ежевики. Так значит, Елена возжелала встретиться с Мелюзиной? Ее, Альгонду, хотят принудить покориться судьбе?

— «Ванна» внизу, за этими кустами.

Филиппина дождалась, пока подъедут охранники, и приказала им ждать здесь вместе с лошадьми. Ощущая прилив скорее злости, чем отваги, Альгонда стала спускаться. Колючки рвали подол юбки.

— А другой дороги нет? — жалобно спросила Филиппина, продираясь сквозь заросли. У нее на икрах уже появились царапины.

— Я вас предупреждала, мадемуазель Елена. И это еще хорошая дорога, дальше будет хуже. Если хотите, вернемся…

— Нет. Раз ты здесь прошла, я тоже смогу.

Не обращая внимания на царапающиеся побеги, Альгонда ускорила шаг. Внизу, за поросшими мхом стволами, виднелся Фюрон. Казалось, он бросает Альгонде вызов. Что ж, если Филиппина оступится и сорвется, она сама виновата! Она не полезет в воду ее спасать. Пусть об этом побеспокоится Мелюзина. В конце концов, это ее задумка. И Альгонда невольно усмехнулась, подумав, что прежде такой злой она не была. Ей хотелось, чтобы обе получили то, что заслужили! Она стала такой же злой, как гарпия. Хотя, если вдуматься, ее с Мартой уже кое-что объединяло — обе стали игрушками в руках якобы добрых созданий. Не удивительно, что Марта такая жестокая и горит жаждой мести. Неужели Альгонда обречена ей уподобиться?

И в этот миг Альгонда, вспомнив все, что случилось с ней со времени ее первой встречи с феей, сказала себе, что была бы намного счастливее, если бы Матье получил ранение и не смог больше держать в руке оружие, а Филиппина не вернулась бы с этой безумной прогулки.

Стоило ей, охваченной гневом, представить последнюю картину, как рев потока перекрыл крик, донесшийся откуда-то сверху.

Ее юбки зацепились за куст растущего между двумя камнями чертополоха, через который она хотела переступить, поэтому она смогла лишь повернуть голову на крик. Этого было достаточно, чтобы увидеть, как на мадемуазель де Сассенаж, выставив когтистые лапы, пикирует ястреб.