Филиппина лежала на боку на своем матрасе, подтянув колени к груди. Со вчерашнего дня ее мучили боли в желудке, но сегодня они стали настолько невыносимыми, что она нашла в себе силы только для того, чтобы подняться и попить воды. О том, что можно позвать на помощь, девушка как-то не подумала. Ее тошнило, мучили позывы к рвоте, ей хотелось освободиться от отвращения, которое она сама к себе испытывала. Дважды или трижды ее уже вырвало, но теперь сил на это не было. Она молча плакала, прижимая руки к животу. Кошмары, терзавшие ее во сне, отныне не покидали девушку и когда она бодрствовала. Словно привидения, они кружили по комнате вокруг нее. Любой громкий звук казался ей лязгом металла или грозовым раскатом. Любой запах, в том числе и собственного пота, наводил на мысль о запахах, исходивших от лежавших на земле мужчин. Куда бы она ни устремила взгляд, всюду видела перед собой их траурный танец. Она растворилась в своем наказании. Пребывая во власти разрушающего душу безумия, она стала его пленницей.

От природной веселости, миловидности, лукавого взгляда не осталось даже воспоминания. Личико Филиппины осунулось, под глазами залегли черные круги, она с трудом дышала одновременно через нос и рот и, даже будучи укрыта несколькими одеялами, дрожала от холода в своей подземной келье. Смерть казалась ей единственным способом положить конец невзгодам, не сгореть со стыда.

Временами она ловила себя на том, что просит прощения у своей покойной матери, потом снова и снова предавалась мысленному самобичеванию. Оскорбление, которое она нанесла ее памяти, было неизгладимо. Разве она достойна избавления от этих мук? Дьявол прокрался в ее душу и осквернил ее, а раз так, она отказывается жить в грехе! Чистилище, о существовании которого она узнала здесь, в Сен-Жюсе, казалось ей предпочтительнее преисподней, где она, без сомнения, окажется, если выживет. Ближе к Господу у нее будет шанс избежать адского пламени.

Тень, отбрасываемая свечой на каменную стену, была огромной и навевала мысли о костре, разожженном для казни.

Жестокая судорога свела желудок, и девушка со стоном согнулась еще сильнее. Сатана, плененный в ее пустых внутренностях, сетовал на свою участь. Филиппина сжала зубы. Пусть ее жгут, рвут щипцами, пронзают копьем — пусть! Она не поддастся ему, не позволит ему вырваться на свободу. В момент смерти она не будет чувствовать себя проклятой…

Филиппина не слышала ни звука открывающейся двери, ни шагов. Она ощутила только, что на плечо опустилась чья-то рука и пытается заставить ее перевернуться. Девушка, не открывая глаз, решительно отбросила эту руку, все еще пребывая во власти бреда.

— Никогда! — пробормотала она, уверенная в том, что это демон явился за ней.

* * *

Аббатиса побледнела, найдя ее в таком состоянии. Девушка не хотела ничего видеть, знать, понимать. Взволнованная настоятельница присела на корточки у изголовья юной мадемуазель де Сассенаж. Пришел ее черед ощутить себя виноватой. Как могла она позволить гордыне настолько ослепить себя, когда на последнем этаже башни в этом самом здании…

— Филиппина, дитя мое! — срывающимся голосом позвала она.

Девушка съежилась еще сильнее.

Аббатиса твердой рукой потрясла ее за плечо:

— Посмотрите на меня, Филиппина, во имя всемогущего Господа, ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ! — почти крикнула она, в одно мгновение обретя былую решительность.

Только в ипостаси холодной и непреклонной монахини сможет она возвратить девушку к жизни…

Еще мгновение Филиппина сопротивлялась, однако слова аббатисы все же проникли в ее сознание, напомнив, что она обязана ее уважать и слушаться. Девушка открыла глаза, повернула голову и увидела на своем плече руку с узловатыми пальцами и коротко состриженными, покрытыми бороздками ногтями.

— Это вы, мадам? — спросила она испуганно.

— Да, это я, дочь моя, — мягко произнесла аббатиса.

Она нажала на плечо девушки, и Филиппина перекатилась на спину, но тут же подтянула к груди колени — так сильна была боль в животе. Рукой, которую она до этого прижимала к области желудка, она схватилась за руку аббатисы, словно это прикосновение могло облегчить ее страдания.

— Хватит терзаний! Они живы, и вы тоже живы, Филиппина. Вы уже достаточно наказаны.

Выражение боли исчезло с измученного лица девушки.

— Приехал мой отец?

— Пока нет. Я прикажу, чтобы вам принесли воды обмыться, чистое платье и похлебки, которую вы съедите. Этого, думаю, будет достаточно, чтобы успокоить боль в животе. Вероятно, вас стошнит, может, даже до рвоты, но тогда это уже будет не страшно. Нужно, чтобы ваше тело вспомнило то, о чем вы пытались его заставить забыть.

— Да, мадам, — кротко произнесла Филиппина.

— Когда будете готовы, отправляйтесь в лечебницу. Сестре Альбранте нужна ваша помощь.

В глазах девушки заметалась паника. Она побледнела и задрожала.

— Я не смогу, — пробормотала Филиппина.

— Разумеется сможете. Возьмите себя в руки, дитя мое. Это приказ.

Филиппина кивнула.

— Это и станет для вас искуплением, — добавила аббатиса с ободряющей улыбкой, потом встала и, не оборачиваясь, вышла из кельи.

Она сделала то, что должна была сделать.

Стоя между двумя кроватями, сестра Альбранта помогала Лорану де Бомону удерживаться в положении «на боку», когда в комнату вошла Филиппина. Юноша, которого она видела со спины, кашлял с легко различимым присвистом. У Филиппины не было времени на сомнения. Сострадание заставило ее броситься к постели молодого человека прежде, чем она поняла, что делает. Став на колени на кровать позади него, она удержала раненого в положении, удобном для манипуляций сестры-целительницы. Опоенный маковым настоем, который ему давали каждые два часа, Лоран де Бомон не мог управлять своим телом, и сестре Альбранте одной с ним было не справиться.

— Наконец-то ты пришла, — с улыбкой приветствовала она девушку. — Самое время, я совсем выбилась из сил.

Филиппина кивнула, но сердце у нее внезапно сжалось.

Она только что осознала, что эта широкая мощная спина, перевязанная вкруговую и покрытая кровоподтеками, принадлежит одному из мужчин, чувствами которых она так легкомысленно играла. Голова у нее закружилась, и девушка почувствовала, что падает на спину. Рука Альбранты ее удержала.

— Все хорошо, моя Елена, — пробормотала сестра-целительница. — Здесь не место для обмороков…

Филиппина смотрела на монахиню, не понимая, почему та называет ее чужим именем. Недомогание понемногу проходило.

— Простите меня, — сказала девушка. — Это, наверное, из-за болей в животе.

— Иди понюхай мяту, — посоветовала ей сестра Альбранта, в то время как Лоран де Бомон после очередного приступа кашля сплюнул небольшой сгусток крови.

Филиппина отошла от кровати. Юноша повалился на постель — глаза закрыты, лицо бледное, как у мертвеца, из уголка губ стекает красноватая струйка слюны… Прикрыв рот рукой, девушка выбежала на улицу. Стоило ей возле куста вербены освободиться посредством рвоты от недавно съеденного, как ее охватило желание бежать. И если бы рядом не оказалось монахинь, которые как раз входили в церковь, Филиппина, без сомнения, поддалась бы этому порыву. Однако она тут же сообразила, что таким поступком в очередной раз подала бы своим младшим сестрам дурной пример. Поэтому она вытерла рот рукавом и, понурив голову, вернулась к зданию аббатства. Альбранта ожидала ее на пороге. Обняв девушку за талию, она отвела ее в кладовку.

— Тебе потребуется вся твоя выдержка. Как видишь, я еще не успела поставить их на ноги, хлопот с ними много, поэтому буду рада, если ты сможешь подменять меня у постелей больных.

— Преподобная мать мне сказала… — начала было Филиппина, которая как раз, пошатываясь, дошла до стола.

Ноги слушались ее с трудом.

— Разве она целительница? — резко оборвала ее Альбранта. — В этой обители только я могу знать, кто чувствует себя хорошо, а кто — плохо. С тобой все в порядке, а вот с ними — нет. Вот такие дела!

— Вы ошибаетесь, сестра, мне плохо, — возразила Филиппина, опускаясь на скамейку, на которой совсем недавно сидела аббатиса.

Заперев дверь на ключ, Альбранта достала из сундука синий флакон, подаренный знахаркой. Слабость, испытываемая Филиппиной, была достаточным основанием, чтобы прибегнуть к помощи снадобья. Она налила в ложку три капли и сунула под нос девушке.

— Чем говорить глупости, лучше выпей вот это. Через пару минут силы к тебе вернутся. И ни одной живой душе не рассказывай, чем я тебя поила.

Филиппина поморщилась, ощутив во рту вкус коричневатого зелья.

— Горькое, — сказала она, фыркнув, как лошадь.

Альбранта звонко расхохоталась.

— Нужно ли, чтобы лекарства имели приятный вкус? Конечно нет, моя Елена, потому что, будь они вкусны, больные в лечебницах никогда бы не переводились!

Щеки девушки порозовели от приятного тепла, которое она начала ощущать в затылке, потом оно опустилось к плечам и постепенно достигло ног. Она улыбнулась. Сестра Альбранта, взгляд которой был полон нежности, стояла перед ней, опершись бедром о стол и соединив руки, — такой девушка привыкла видеть ее, когда могла проводить с ней время.

— Я вспомнила! — воскликнула она, повеселев. — Я уже пробовала это снадобье!

— Это правда.

— После смерти мамы, когда нас привезли сюда. Эти стены, такие высокие, такие толстые, показались мне похожими на стены тюрьмы. И всюду пахло ладаном… Помню, мне стало дурно, когда я увидела надгробный памятник матери. Потом мы с вами познакомились, сестра. И вы сказали, что время залечит мои раны.

— И я готова тебе это повторить, — подхватила сестра-целительница. — Время лечит любые раны. Но знаешь ли ты, что заставила меня здорово поволноваться?

— Я поступила очень дурно, — сказала Филиппина, не отводя глаз.

— Я говорю не о них, а о тебе, о том, что ты чуть было не свела себя в могилу. Неужели ради этих двоих стоило так над собой измываться? — недовольным тоном спросила Альбранта.

Глаза Филиппины широко распахнулись от изумления: таких речей она услышать не ожидала.

Заметив ее недоумение, сестра Альбранта развела руками.

— Не думай, что я оправдываю твое поведение по отношению к ним, юная дева, вовсе нет, но умирать из-за такой безделицы в твоем возрасте… — и она прищелкнула языком.

— Из-за безделицы? — запинаясь, повторила Филиппина. — Но Лоран де Бомон бледен, как мертвец…

— Нет, Лоран де Бомон идет на поправку, чего я не могу сказать о Филибере де Монтуазоне, который доставляет мне массу хлопот. Эти двое все равно бы подрались, не из-за тебя, так из-за другой. У нынешних мужчин принято хвататься за меч при малейшей оказии, лишь бы продемонстрировать свою доблесть. Они похожи на оленей, которые дерутся перед самкой, вот мое мнение…

— Вы так добры, что пытаетесь облегчить мое бремя, сестра, но я прекрасно знаю, что в случившемся виновата только я одна, — сказала Филиппина тихо.

— Ничто в этом мире не может быть только плохим или только хорошим. Со временем ты это поймешь и научишься определять соотношение доброго и злого. А пока тебе стоит избавиться от чувства вины, которое сейчас совершенно бесполезно, и помочь мне с ранеными. Тебе это по силам?

— Я буду стараться.

— Уж я за этим прослежу. Разумеется, ты будешь видеться только со мной и нашими дуэлистами.

— Конечно.

— Тогда в добрый час!

Сестра Альбранта снова взяла ложку и прошла к сундуку, решив, что еще две капли зелья девушке не помешают, потом закупорила флакон и поставила его на место.

— Подставляй-ка рот, — сказала она, подходя к девушке. — думаю, скоро оно будет казаться тебе слаще меда.

— Этому вряд ли суждено случиться, сестра, — заверила монахиню Филиппина, слизывая эликсир кончиком языка и морща при этом нос.

— А я-то думала, ты станешь меня расспрашивать, захочешь узнать секрет этого снадобья…

— Я умею хранить секреты!

— Тем лучше, моя Елена, потому что до приезда твоего отца я хочу открыть тебе несколько тайн.

Филиппина подозрительно посмотрела на монахиню, потом, убедившись, что она не шутит, встала и нежно поцеловала ее в щеку. С первых своих дней в аббатстве именно рядом с сестрой Альбрантой она чувствовала себя лучше всего.

— Идем, мне нужно подробно тебе рассказать, как ухаживать за этими безмозглыми дамскими угодниками…

— Я хочу что-то у вас спросить, — обратилась к сестре-целительнице Филиппина, когда они вышли из кладовой. После разговора с ней девушка испытала огромное облегчение. — Почему вы называете меня Еленой?

Сестра Альбранта невесело усмехнулась. Правда занозой сидела в ее сердце. Она дала клятву. Знахарке. Жанне де Коммье. Поклялась открыть Филиппине ее настоящее имя в день, когда она достигнет брачного возраста. Однако она не давала обещания объяснить, почему это так долго оставалось тайной. Поэтому ей пришлось прибегнуть к спасительному обману:

— «Позаботьтесь о моей Елене, — попросила меня твоя мать. — Красотой она превзойдет остальных, и имя Филиппина будет казаться слишком блеклым в ореоле ее сияния». Пришло время исполнить ее завет, моя крошечка. Я предрекаю тебе, и ты должна быть к этому готова: на жизненном пути ты повстречаешь многих, кто будет стремиться к обладанию тобой.