Александру Степановичу, учителю географии, пришлось очень туго. Ни звонки, ни крики не помогали. Ребята нервничали, не слушали объяснений, не знали уроков. Кто-то с «камчатки» крикнул:

— Расскажите лучше про кругосветную лотерею!

Александр Степанович обиделся было, но, сообразив, что это не праздная просьба, принялся рассказывать все, что сам знал.

В классе водворился порядок. Прекратился шопот, смолк смешок; до большого перерыва ученики внимательно слушали занятные истории.

Под рокот голоса учителя у Миколы, воображавшего себя выигравшим кругосветное путешествие, захватило дух. Вот-вот… еще немного, и он полетит…

В перерыве выбрали «выигрышную комиссию». Пупырков Гришка важно восседал в председательском кресле и командовал:

— Тяни, клоп!

Ося — самый маленький ученик в школе — «на общее счастье» опускал свою пухленькую, в чернильных пятнах, ручонку в грязную Гришкину шапку и тянул свернутые в трубочки билетики.

— Пустой…

— Пустой…

— Пустой…

Это «колдовал» Сенька Шпиль.

Утром, когда мать подняла его с постели, первым делом он спалил гусиное перо и три раза плюнул в колечко из своих пальцев. Перо сгорело без остатка, а слюна не обмочила пальцев, и Сенька был уверен, что билет достанется именно ему. Если он и колдовал теперь, стоя в толпе, так это для аннулирования чужого колдовства, не больше.

Пол у председательского стола уже покрыт клочками изорванных билетов, а Гришка-председатель продолжал спокойно выкрикивать:

— Пустой…

— Пустой…

— Пустой…

Ося давно морщился. У него болели ручонки от непривычной работы. Ребята переминались с ноги на ногу и все так же нетерпеливо ожидали розыгрыша.

В грязной шапке оставалось совсем мало билетов: видно было даже дно ее. И вдруг…

— 174!

— У кого 174?

На секунду в классе воцарилась абсолютная тишина, потом раздался звонкий голос Миколы:

— У меня! У меня! Вот он…

Высоко держа над головой билет, Микола прошел к столу президиума. Гришка сделал величественный жест рукой, означавший: «тише!», и важно принялся сличать билеты. Затем, посовещавшись с членами комиссии, он провозгласил:

— Выигрыш выпал на билет № 174. Выиграл правильно товарищ Микола Омельченко!

И шум сразу пошел по комнате, выкатился в коридор, побежал по классам, запорхал от парты к парте:

— Счастливый! Микола выиграл…Омельченко… Он слово, наверное, знает.

Собрались ученики всей школы. Старшие смеялись.

— Ну, брат, за чем дело стало? Лети, коли выиграл… Кланяйся Чемберленовой бабушке! Да скажи Муссолини — пусть поменьше чихает!

Микола был серьезен. Теперь он уже был уверен, что выиграет кругосветное путешествие. Ведь до сих пор у него была только одна сороковая шанса на выигрыш подлотереи и одна пятимиллионная на выигрыш кругосветного путешествия. Теперь же, раз билет подлотереи выигран, его шансы на выигрыш кругосветного путешествия сразу увеличиваются в сорок раз, и, стало быть, он располагает одной стадвадцатипятитысячной шанса на выигрыш кругосветного путешествия, как и каждый обладатель билета.

— Как знать! Всякое бывает.

Неудачный «колдун» — Сенька Шпиль — бранил Кольку Панкратова:

— Мошенник! Мошенник! Обманщик! Ты говорил, что твое средство самое верное… Я и перо палил, и через дырку плевал… Все сделал, даже все время колдовал, когда разыгрывали, ничего не помогло… Обманщик ты, вот что! Деньги выманил…

Смущенный Колька вдруг сообразил:

— А кто тебе велел колдовать, когда розыгрыш был? Я же тебе этого не велел. Ну вот и испортил. Сама себя раба бьет… Пенять не на кого. Надо было слушать.

И он гордо отвернулся от неудачника.

Если бы не звонок, пожалуй, вышла бы драка, потому что Сенька не отставал и продолжал приставать со своими укорами.

В тот вечер Микола просидел до двенадцати часов над стареньким глобусом, обводя его чуть видными линиями в разных направлениях. Во сне он видел себя рассекающим пространство, где-то в беспредельной вышине, на огромном вертящемся и сверкающем аэроплане невиданной конструкции.

А за две тысячи верст от Харькова, в глухом Пермском селе Ярушине, появился свой «авиятор». Так прозвали односельчане Антошку Жукова.

Антошка давно забросил свою ледяшку, перестал озорничать и налег на учебу. Учитель диву давался: откуда такое? Ведь, казалось, меньше всего парень интересовался географией, а тут, посмотри-ка, — и какая такая Китайская страна, и что за народ китайцы, и кто за китайцами живет, и кто туда дальше, к краю, как говорят, земли, и что над землею, и что под землею…

Старики при встрече с Антошкой обязательно принимали солидный вид, хмурили лица и будто всерьез спрашивали:

— Ну, авиятор, как там у вас на небе? Далеко ли ночью летал?

Чтобы не доставлять пищи для насмешек, Антошка старался отшучиваться в тон:

— Далеко летал, высоко летал, а таких мудрецов не видал.

Кончались такие любезности дружным общим смехом.

Отец старался вернуть Антошку на землю.

— Да пойми ты, — говорил он, — два миллиона их, билетов-то, а выигрывают шашнадцать. Подели и увидишь, на сколько билетов один выигрыш приходится. А ты уже в авияторы записался и лететь собрался. Ты, брат, особенно не надейся: выйдет — ладно, а не выйдет — и так проживем.

Дед Назар, наоборот, все время поддерживал надежды Антона.

— Эх, молод еще, не знаешь… А какие, брат, чудеса бывают…

После такого вступления всегда начинались рассказы о царевичах, жар-птицах, колдунах, кащеях и коврах-самолетах. И хоть не верил Антошка этим бредням, а воображение его распалялось. То воображал он себя героем, спасителем родной деревни от голода, то защитником китайцев от англичан.

С одной стороны, трезвые рассказы отца, с другой — фантастические бредни деда Назара. Мальчик попал в какой-то круг, в котором трудно было отличить реальное от фантастического.

В картотеке издательства «Правда» появилась новая карточка подписчика Антона Жукова, почт. отд. Солнцево, Пермской губ., с. Ярушино.

Каждый день отправлялся Антон за девять верст в Солнцево. Там, робко потоптавшись с полчаса у окошка и дождавшись очереди, он тихо спрашивал:

— Газетку нельзя, дяденька? От спасибо…

И бережно уносил под полой свою газету.

Дома, вдвоем с отцом, они прочитывали всю газету, от строки до строки. Отец больше всего любил первую страницу и последнюю. Карикатура, передовица, телеграммы о заграничных новостях, «суд»… Антошка, наоборот, любил третью страницу — отдел «На местах».

— Тятя, — кричал он — на остров Врангеля прибыл пароход. А вот про Карскую экспедицию пишут… Вышла, слава богу, в открытое море…

Но, конечно, основной целью подписки была авиалотерея. Все, что относилось к ней, заучивалось буквально наизусть.

Так провели в мечтах, меж газетой и сказками, долгую крестьянскую зиму. Когда же зазвенели миллионами серебряных колокольчиков мутные ручьи, и на жирной земле появились первые несмелые, свернутые еще, лепесточки, и деревья покрылись бледной, нежной зеленью — крестьяне наладили «ремонент» и дружно двинули в поле.

На время авиалотерея уступила место пахоте и бороньбе. Потом начали сеять. Дед Назар ходил по полю и давал советы приятелям:

— Как кладешь? Да как кладешь, спрашиваю? Рассевай, подсеивай, чтоб ветерком ее подхватило… Вот так. Понял?

Крестьяне не хотели обижать старика. Принимали его советы, как нечто новое и полезное.

— Пусть потешится старик. Сам не сеет теперя, пусть его командуваит.

Было это в яркий весенний день. Маленькое далекое серебряное облачко только подчеркивало бесконечную голубую чистоту воздуха. В придорожных тополях пели малиновки. Высоко, с песней, неслись, словно ныряя и плавая, жаворонки. Подсохшая земля вся сплошь была покрыта ярким изумрудным ковром. Густой щеткой зеленели озими, пробивались яровые.

Антошка упруго и легко шагал по дороге в село Солнцево за газетой. Ему казалось, что все поет вокруг, и песнь эта отзывается в его собственной груди.

Мечты о далеких странах, приключениях и путешествиях теперь, когда покончили с севом, снова овладели мыслями мальчика. Тянуло на простор, за горизонт; на моря, в воздух, к солнцу.

Антон знал, что розыгрыш авиалотереи начался еще на прошлой неделе. Поэтому и несли его так быстро молодые ноги.

Может быть, и таблица напечатана… Может быть, и выиграл. Как знать! И он все прибавлял шагу.

Обратно он уже не шел, а бежал. Кололо в боку, не хватало дыхания. Но ноги упорно несли его вперед. За пазухой Антошка нес драгоценный номер «Правды». Таблица была помещена на третьей странице.

Чем меньше оставалось итти до Ярушина, тем больше становилась уверенность Антона, что он несет за пазухой свое счастье.

У околицы встретился Кузя Толоконцев.

— Куда так летишь, авиятор? Может, авария стряслась?

Антон только отмахнулся и быстрей помчался к родному дому.

— Тятька, — ворвался он вихрем в избу. — Тятька, гляди, вот она, таблица! Вот, гляди! — И, разложив газету на столе, кинулся в чулан, где стоял его заветный красный сундучок. Дрожащими руками развернул он тряпицу, достал красивый, хрустящий розовый билет и бегом вернулся в комнату.

— Тятька! Тятька! Смотри здесь в таблицу, а я буду в билет смотреть! Погоди, погоди! Ты смотри в билет, а я сам буду в газету…

Антошка нервничал, спешил, дрожал, а отец посмеивался:

— Ну и горячка! Чего спешить? Не горит ведь, поди, твой билет?

Антон быстро пробежал глазами и пальцами по таблице. Лицо его побледнело.

— Что, нету? — спросил отец.

— В газете нету, — замялся Антошка, — а у билете не знаю…

— Эх, шляпа ты, шляпа! Гляди! Вот он номер, а тут, може, он тоже есть. Как есть, значит, и выиграл. Понял?

Просмотрели еще раз таблицу. Еще… Переглянулись. Снова внимательно осмотрели билет, номер, проверили на свет…

Стояли оба — отец и сын — растерянные, недоумевающие…

— Ужель и вправду? Антошка… И взаправду выиграл.

Антон не мог прочесть номер билета. Буквы и знаки прыгали у него перед глазами.

— Може, ошибка? — бормотал он, а в груди, точно молотками, билось что-то и вопило:

— Летим! Летим! Летим!

Затея сына теперь перестала казаться отцу такой безобидной. Билет ему не мешал. Он и сам не прочь был бы полетать по дальним краям,

Но… отпустить четырнадцатилетнего сына в опасное кругосветное путешествие… это в его планы не входило.

Уговоры, просьбы, конечно, не помогли. Антошка упорно стоял на своем.

— Поеду, и все…

Вечером соседи собрались в тесной избе Жуковых. Охали да ахали. Многие все еще не верили, что и впрямь их Ярушину такой почет и счастье выпали. В самой, можно сказать, Москве билет для них вытянули…

Дед Назар хитро улыбался и успокаивал отца:

— Эх, голубок… Вот мне помирать пора, а много я на своем веку хорошего видел? Говори, коли знаешь. Солдат должен все знать!

— Что и говорить! Верно, что в темноте живет наш брат, — уныло тянул отец, — но, и то сказать, перья на ем еще не обросли, а уже туды же, летать…

В избушке церковного старосты в тот вечер было большое собрание. Лавочник Аристарх Сидорыч, дьякон о. Никанор, псаломщик, староста и старостиха, отставной стражник Адрианов всячески обсуждали событие. На столе стояла четверть водки, лежали в рассоле добрые огурцы, сиротливо жались к селедке крутые яйца.

В четвертый раз псаломщик выходил на улицу.

— Ну, что, летит? Летит? — сыпались вопросы, едва он возвращался. — Ужели на такую отчаянность решится?..

— Кто его знает? Не разберешь… Гуторят, гуторят, а толком не поймешь…

Часов около двенадцати сам стражник Адрианов пошел в разведку.

— Летит! — сказал он, возвратившись, и залпом выпил стакан водки.

Дьякон важно перекрестился:

— Упокой, господи, душу отрока сего!

Утром односельчане провожали Антона в «губернию».

От имени общества Кузя Толоконцев сказал прочувствованную речь. Она отняла у оратора и слушателей три минуты. Кузя больше топтался и заикался, чем говорил:

— Лети, браток, — сказал он, — и не забывай камуницку партию, котора возносит тебя, как ангела, под облака… и не забывай нас, а на дорогу, пока до губерни добьешься, вот возьми — обчество миром жалует…

Кузя протянул Антону клетку, в которой были поросята, гуси и куры.

Рыжий мерин сельсовета с места пошел рысью и скоро скрыл путешественника за поворотом дороги. Долго еще стояли крестьяне, глядели, как садилась пыль, только-что поднятая скрывшейся сельсоветской повозкой.