Солнце снова взбирается по небосклону. Но недавно буйствовавшие потоки пока чуть журчат. Ледяные глыбы, еще час тому назад долбившие берег, преграждавшие путь новорожденным айсбергам, пока неподвижны.
— Ньга-ньга! Чох-чох! Ээхэоу!
Высунув язык, разбрызгивая слюну, бегут лохматые псы. Прыгают легкие сани, скрипят груженые. Хомеунги-Умка-Наяньги — опытный вождь. Он пользуется ночным холодом, чтобы продвинуться еще на десяток километров вперед. Там — промысел, там — охота. И по-прежнему Ченьги-Ченьги наваливается упругой грудью на корму кожаного каяка, а с уклона скользит на санях. Хомеунги не без гордости оглядывается на нее, и всякий раз когда глаза его останавливаются на коренастой фигуре молодой женщины, великий вождь племени медведей-воинов вздыхает.
Собаки внезапно остановились, метнулись в сторону, потом заскулили и, поджав хвосты, сели на снег. Лишь вожак Нумка не издал ни звука.
Хомеунги вскочил и погладил вожака:
— О Нумка, мудрейший из псов! Недаром в тебя вселился дух Горенги…
Не останови Нумка упряжки, разбился бы Хомеунги вдребезги: перед ним был обрыв, а далеко внизу — покрытый льдами океан. На самом краю обрыва Нумка задержал собак.
Хомеунги-Умка-Наяньги обернулся:
— Стойте! — закричал он, тряся руками над головой. — Стойте!
Племя столпилось вокруг вождя.
— Всем объявляю, — торжественно произнес Хомеунги-Умка-Наяньги, — из первой же добычи Нумка получит мозги и горячую кровь! Ему вы обязаны спасением моей жизни! Поглядите, какой обрыв!
Ченьги-Ченьги вытащила из-за пазухи красную тряпицу и повязала ею Нумке голову. Симху-Упач сказал:
— Надо возблагодарить доброго духа Горенги, поселившегося в сердце Нумки, за то, что он бодрствуя охраняет наш путь!
И шаман запел:
Великий отец племени!
Ты не ушел от нас совсем.
Мертвое тело твое отдыхает, но живой дух твой в теле пса племя свое охраняет…
— Племя свое охраняет, — однотонно подхватили мужчины.
— А теперь, — сказал Хомеунги, — нужно двигаться дальше. Не то батюшка-солнце опять растопит снег. Шаман, ты хвастаешься открытыми глазами.
Скажи, не видят ли твои глаза спуска к морю?
Симху-Упач долго осматривал обрыв. Никто не заметил довольной улыбки, мелькнувшей на его лице. Потом шаман зажмурил глаза, достал из-за пазухи связку медвежьих клыков, завертел ею над головой и стал кружиться все быстрей и быстрей. На губах у него выступила пена. Вдруг он крикнул:
— Вижу! — и свалился почти замертво.
Его отнесли на сани, бережно накрыли оленьими шкурами. Караван собачьих упряжек двинулся в ту сторону, куда шаман упал головой.
Хомеунги, внимательно следивший за срезом обрыва, вскоре увидел впереди выступ. Он остановил собак. Карниз, косо опускавшийся по обрыву, мог служить дорогой. Хомеунги сел в сани и стал спускаться, все время притормаживая ногами.
Берег был отлогий, на него взгромоздился торосистый морской лед. Начали просыпаться ручьи. Полозья все глубже зарывались в снежную кашу. Надо было пересечь широкую полосу торосов, выехать на гладкий лед… А шаман спал и не с кем было посоветоваться…
Хомеунги-Умка-Наяньги не сразу заметил, что собаки остановились. Вождь повернул голову и увидел, что Нумка-вожак обнюхивает человека, лежащего наполовину в воде. Человек был без сознания. Только маленькое ружье на груди еле заметно то поднималось, то опускалось. Дышит!
Это белый человек. А за спасение белого можно получить большую награду.
Хомеунги вскочил, подбежал к неизвестному. Он опустился на колени прямо в воду, приложил ухо к груди. Да, живой!
Хорошая находка! Великая удача!
— Эй, — крикнул он, призывно взмахнув рукой. — Ченьги-Ченьги, Пальчи-Нокья!
Скорей ко мне!
Хомеунги не хотел просить помощи у племени — ведь тогда придется делить награду со всеми.
Подбежавшие женщины помогли поднять и перенести неизвестного на сани вождя.
Хомеунги пошел пешком, рядом с санями.
Слева в ледяном обрыве показалось углубление. Хомеунги погнал собак к нему.
— Здесь будем отдыхать, пока не подмерзнет.
Чужестранца положили на меха, а рядом разожгли тюленье сало, смешанное с сушеным пометом и мхом. Поднялся неимоверный смрад.
Неизвестный пришел в себя. Он чихнул, достал из кармана флягу, изрядно глотнул из нее и лишь после этого осмотрелся.
Нет, он все еще галлюцинирует: черти, ведьмы, адские огни… Вот к нему подходит главный черт. У него закрученные рога, как у матерого барана.
Должно быть, он, Джонни, слишком плотно поужинал и выпил лишнее. И теперь его преследует кошмар: перед ним те, у кого он когда-то собственноручно выдирал изо рта золотые зубы, у кого отрывал косы, кого посылал как материал для медицинских, химических и прочих опытов…
Джонни с силой толкнул Симху-Упача. и шаман едва ни растянулся. Послышался звонкий смех Ченьги-Ченьги, за ней расхохоталось все племя. Джонни поглядел по сторонам и схватился за автомат. А что если это не сон, а явь? Ведь он, черт возьми, в Арктике? И если существует ад, то он должен быть именно здесь, в этих проклятых местах!
— Эй, ты, рогатый! — крикнул Джонни, сжимая автомат. — А ну подойди поближе!
Симху-Упач, низко кланяясь и угодливо улыбаясь, приблизился к Джонни-Счастливчику.