На другой день курьерский поезд повез Солнцевых, Гарри и Рыбникова в Москву.
Как только они разместились в купе, Лев попросил Гарри рассказать о Подземном городе. Он хотел знать все до мельчайших подробностей.
Гарри Гульд тотчас же начал. Он прерывал рассказ лишь тогда, когда у него гасла трубка или когда подыскивал нужное русское слово.
— Раш научил меня говорить по-русски еще до того, как мы попали в Подземный город. А в Подземном городе нам разговаривать почти не приходилось. Нам не позволяли рта раскрыть… Но русский язык я не забыл… Я только прошу меня не перебивать, и тогда я все расскажу… Я был на войне в Африке. И вот меня ранили. Я очнулся в немецком госпитале. Я не понимал, почему меня не убили. Почему не выбросили шакалам. Потом пришел офицер пропаганды, геббельсовская обезьяна, говорит: «Мония черных не любит, мы, немцы, будем любить: иди в нашу армию. Пойдешь — будем лечить, не пойдешь — тебе капут…» Я понял — они хотели сделать из меня приманку, чтобы все негры шли к ним…
— Разве с Рашем вы познакомились в Африке? — перебил Солнцев.
— О, нет. Но если бы не Африка, я не встретил бы того русского…
— Дальше, прошу вас.
— А дальше… Меня все же не убили, а посадили на старый «юнкерс» и отправили в Германию… Оказывается, пришел приказ: собрать самых здоровых и сильных в отдельную команду. В Германии содержали в особом бараке. Сначала я был один, потом стали приводить других пленных. Все это были сильные люди. Приводили также и не очень сильных, но они были ученые. С ними пришел единственный русский — морской инженер, которого мы назвали Раш. В этом лагере мы пробыли около полугода. Нас заставляли работать в шахтах, а потом отвезли вдруг в порт, посадили на пароход, заперли в трюм. И мы поплыли неизвестно куда…
— Русский не говорил вам, при каких обстоятельствах он попал в плен? — снова перебил Солнцев.
— Очень мало. Он сказал лишь, что был в беспамятстве, когда его подобрали.
Рыбников понимал, что происходит в душе Льва.
— Знаешь, — сказал он, — в первую минуту и мне показалось, что этот самый Раш — твой отец. Должно быть потому, что «Дельфин» погиб в Арктике — по-видимому, недалеко от этого Подземного города.
— Да, да, — подтвердил Гарри. — И я еще знаю, что сначала немцы его лечили — верно, хотели узнать секреты. Ничего не узнали. И прислали в нашу команду. Он очень хороший инженер. Вот мы и встретились.
* * *
…В темноте смутно угадывались очертания крутых высоких гор.
Военнопленным приказали спуститься по штормтрапу прямо в воду. Неглубоко под водой была скрыта площадка. Пленные стояли на ней по колено в воде, сбившись в кучу. Никто не шевелился: боялись сорваться.
Но вот вода забурлила, рядом с пленными вынырнула рубка какого-то подводного судна. Голос из радиорупора приказал всем войти в рубку. Пленные волновались. Слабо освещенный трап привел их в большую каюту. Когда людей набилось до отказа, кто-то задраил наверху люк, и Гарри показалось, что судно погружается. Затем последовало несколько толчков. Судно как будто плотно пришвартовалось к стенке. В стене каюты открылись двери. Все тот же каркающий голос приказал выходить. Пленные очутились в длинной стальной трубе. По-видимому, она соединяла судно с туннелем, пробитым в породе. Этим ходом пленные прошли в огромную пещеру. Свет многих электрических ламп отражался разноцветным сиянием в сталактитах. Дальше они шли по мосту над пропастью — слышно было, как далеко внизу бурлит вода, затем попали в помещение, напоминающее шахтный двор, и, наконец, вошли в большую стальную камеру.
В этой камере, где неумолчно жужжали вентиляторы и ни на секунду не гас яркий электрический свет, им суждено было провести много лет. Гладкие стальные стены: ни трещинки, ни щелочки. На высоте человеческого роста узкие бойницы, а в них — стволы автоматов…
Загремел репродуктор:
— Внимание! Приказ номер один. Вы прибыли в Подземный город, чтобы работать. Жить будет только тот, кто научится беспрекословно повиноваться. До полной победы Германии во всем мире вы не увидите солнца. Единственный путь к солнцу — через полную победу германской армии. Следовательно, приближать эту победу — в ваших интересах. Вы обязаны забыть: первое — свое прошлое, второе — происхождение, третье — национальность, четвертое — имя. Вы должны работать, только работать. Это сохранит вам жизнь. Старайтесь не хворать — больных мы не держим. Каждый обязан постоянно носить на шее свой номер. Замеченный без номера будет немедленно уничтожен…
В полу открылся прямоугольный люк. Из него поднялся длинный металлический стол. На столе были миски с похлебкой, куски хлеба. Под каждым куском лежала номерная бляха на шнурке. Одновременно из стен выдвинулись железные нары. Пленные нерешительно сели: то была первая трапеза в Подземном городе.
— Наденьте номера на шею и подходите по очереди к окошку, — приказал невидимый диктор, едва пленники очистили миски.
В стене открылся небольшой квадратный люк. Очевидно, пленных фотографировали с номерами на шее, как собак. Гарри Гульду достался номер 3157, Рашу — 4369.
Еще там, в бараке, негр проникся уважением к советскому офицеру. Гарри старался держаться поближе к русскому, брать с него пример, обо всем с ним советовался.
Зверский режим, издевательства, оскорбления — на первых порах все толкало пленных к самоубийству. Собирался покончить с собой и Гарри. Он — человек, а не машина, не вещь и не желает работать на фашистов…
Русский офицер, коммунист, спокойно надел на шею номер и дал себя сфотографировать. Гарри даже показалось, что Раш слегка улыбнулся при этом. Не может быть, чтобы русский офицер сдался. Он что-то знает, что-то задумал…
Позднее, когда удалось переброситься несколькими словами, Раш объяснил:
— Нет, умирать нам нельзя. Это дезертирство. Пока мы не уничтожим этот Подземный город или, по крайней мере, не разоблачим его тайны, мы остаемся на передовой.
Гарри понял…
* * *
…Лев Леонидович молча сидел на диване и, уставившись в одну точку, слушал повесть о таинственном Подземном городе. Надя переводила взгляд с мужа на Гарри, и по ее подвижному лицу видно было, как глубоко волнует ее рассказ негра.
Гарри Гульд часто останавливался, припоминая и подбирая слова. Никто их не тревожил. Купе было заперто, поезд мчался сквозь ночь, ритмично постукивая колесами на стыках.
В третий раз Гарри Гульд набил трубку, затянулся и повел рассказ дальше:
— Раш не такой, как все. О, нет! Он — советский офицер. Он не падал духом. Нигде спасения не видно, никто не ждет, а он видит и ждет. У него глаз острый: все видел, все понимал. Только об этом никто не знал. Я рядом спал, я знал. Все спят головой на железе — очень больно. А мы с русским спали хорошо: полночи моя голова на его плече, полночи его голова на моем плече.
Каждое утро радио кричит: «Выходи на работу!» Не хочется идти. Все сонные, больные, никто не успел отдохнуть. Но радио требует, автоматы в бойницах — надо идти… Все очень грязные, волосатые, как звери: мыться не давали, бриться не позволяли. Раз в неделю стол забирал одежду вниз, — там ее прожарят и опять пришлют. Еще присылали вонючую жидкость, и радио приказывало: надо натираться. Надсмотрщики не хотели болезней… Еще очень хитрая выдумка была: всюду охрана, а никого не видно. Никто не ведет, не показывает дороги, а идем туда, куда хотят гитлеровцы: куда надо идти — дорога открыта, а куда нельзя — щит и пулемет. В шахте тоже: работаем, охраны нет, но если кто слово скажет, сразу радио кричит: «Номер такой-то, замолчать. Первое предупреждение». Это очень плохо: если три раза предупреждение, радио говорит: «Номер такой-то, останься». Человек остается в шахте — и мы больше не видим его, не знаем, куда он пропал…
Раш стал наладчиком: когда машина испортится, ему поручают ремонт. А ремонта нет, — он умело показывает всем, как надо притворяться, будто работаешь изо всех сил. Но делали мы мало. Мы бурили перфораторами породу. Целый день работаем, потом идем в камеру. Утром придем в шахту, уже вся порода взорвана, вагонетки стоят, нам грузить надо. Мы не видели, кто взрывает породу.
Все время горит электричество. Очень ярко — глаза болят. Когда день, когда ночь — никто не знает. Сколько мы жили под землей — как запомнить? Один раз ложимся спать, Раш тихо шепчет: «Завтра апрель, первое число, весна идет… Триста семнадцать дней мы в Подземном городе». Я спрашиваю: «Откуда ты знаешь?» Раш отвечает: «Работа и отдых — сутки. У меня на бляхе, с другой стороны, столько черточек, сколько суток мы здесь». Здесь это совсем просто, но там все растерялись и никто не считал дней. Только русский не растерялся. Дальше все хуже, хуже… Люди умирали, очень много… И очень многие с ума сошли. Один англичанин как-то утром проснулся, закричал что-то непонятное, стал биться о стену. Мы ушли на работу, а ему радио приказало остаться. Мы его больше не видели… Я бы тоже не выдержал, но рядом был Раш. Он меня спас и много людей еще. Он говорил — надо держаться и готовиться. А как надо готовиться, он сказал нам потом…
Иногда на столе, который поднимался снизу, стояли кружки. В кружках — вонючее питье… Радио приказывало: пейте! Так нас лечили. У нас много людей заболело: сначала зубы шатались, десны болели. Потом у многих зубы выпали. Люди ходить не могли. На работу не пошли, остались в камере. Больше о них мы не слышали. Однажды Раш шепнул мне: «Гарри, мы живем в Арктике, на каком-то большом острове. Питье, которое нам дают, — настой хвои от цинги».
— Но Арктика велика! — взволнованно перебил Лев. — На каком же острове? Откуда шел «Мафусаил»?
— Мы встретили его к востоку от Большого острова, — сказал Рыбников. — Он обходил льды, скопившиеся у этого острова. Но его встречали и значительно севернее. Возможно, там есть неизвестный остров…
— И я так думаю, — подхватил Гарри, — потому что когда я плыл на «Мафусаиле», я слышал, как лед все время стучал о борта. Раш тоже думал, что мы где-то северо-восточнее Большого острова. Он даже говорил об этом с Эриком Паульсеном, норвежским ученым. Паульсен в Подземный город приехал с нами… Маленький, щупленький, но очень смелый… Но вскоре его забрали. Мы думали, что это потому, что он смелый. Когда ему хотелось, он говорил вслух. И смеялся, когда радиорупор предупреждал его.
Раш много думал, как с людьми говорить, чтобы стража не слышала. И придумал: говорить надо особым кодом. Он научил нас разговаривать глазами: то один глаз закроешь, то другой… Точка—тире… Вот начинается обед. Все сидят за столом. Русский тоже ест похлебку, а глаза — то один закроется, то другой. И кому надо, тот понимает — тире, точка, три точки… У нас уже образовалась своя компания: французский капитан Моро, англичанин Бленд, поляк Янковский. Русский объединял людей для дела.
Первой задачей Раша было — прощупать людей. Нелегко это было: люди очень напуганы, подойти нельзя, сказать нельзя, про наш код еще не знают… Но Раш был очень терпелив и настойчив. Постепенно он научил всех нашему коду, сумел завоевать авторитет. Через год наша камера стала ротой. Охрана ни о чем не догадывалась. Мы знали — ничего не должно быть видно. Мы были тихие, как всегда. Но все стали понимать, что мы люди, а не скот. О, это было очень большое дело! Без этого люди сошли бы с ума, стали бы как машины…
Мы готовили оружие. Острый камень, немножко похожий на топор, сломанный гаечный ключ — это уже оружие. Все это мы собирали и прятали в шахте, в укромных местах. В камере ничего не спрячешь — голое железо, нигде ни щели, а нары и стол убирались.
Так мы готовились начать войну в Подземном городе. Раш говорил: «Если кто-нибудь сможет убежать, пускай бежит и на весь свет кричит о Подземном городе». О, Раш очень умный человек! Это он научил меня бежать из Подземного города. Он сказал: «Если тебе это удастся, постарайся как можно скорее добраться до СССР и там рассказать обо всем». Какое счастье, что я увидел красный флаг на корме «Днепра»!