Дьявол возле забора играет с цыплятами и воробьями, пот, со лба испаряясь, становится сильно соленым туманом, и хохочет по-детски Непарнокопытный, и как бы нулями окольцованный смех опускается в травы дурманом. Рыбы жидко живут, и, подпенясь, подводные белые слюни этих неголосистых, отравленных жабрами тварей, проплывают по озеру в правдоподобном июле оболочками слов, сатанея в июльском кошмаре. Дьявол ждет снегирей, и они прилетят, как ни странно. Как ни странно они прилетят (в это можно не верить). Все становится поздно, когда все становится рано. Дьявол ждет снегирей, а к нему направляется лебедь. Двое маловлюбленных лежат возле волн водоема, неслепыми летают над ними серьезные слепни и кусают лежащих, но боль этим двум не знакома – так они порешили в своем подсознании летнем. Вот стоят голоса, как столбы из песка или твердого дыма, и щекочут словами то травы, то камни, то травы, то цыплят с воробьями, то Дьявола сверху и с тыла, и Вонючий хохочет то слева лежащих, то справа. Жизнь стрекочет в пыли, начинается ветер, шуршанье толстокожей листвы пародирует треск паутины не простой, а гигантской, вокруг происходит касанье или губ, или рыб, или следствия с пеной причины. Ты стоишь у ручья, закругляя пространство молчаньем; в пятистах километрах от этого места я делаю книги; пятиокая смерть, оставаясь наитьем случайным, продолжает свои не по-девичьи нежные крики…