Сны, висящие непосредственно над землей, пожираются нами при помощи ложки прозрачной, уплотненное время, стоящее между зарей и восходом, которое нравится новобрачным, пуленепробиваемо. Дождь, начиная с шести, к девяти окончательно выглядит страшной водою, протекающей в сторону слова «прости», заслоненного полуполярной звездою. Изгибаясь в земле, червяки изгибают ее, и она по ночам не червива, а волнообразна – так, наверное, мумия, обожравшаяся мумие, оживает частями, что само по себе – безобразно. Сытый воздух стоит, не давая себя подышать. Вот старуха хотела скончаться, но просуетилась. Что родился ребенок – вторично. Первично, что мать появилась, пока пуповина рвалась и светилась. Жизнь пытается жить, но ее разрывает судьба. Муравьи охраняют детей. А, пока в колыбелях те орут, к ним почти наклонилась не то чтоб вода, но какая-то влага. В своих бесконечных постелях спят отцы. Тугоухие змеи ползут по траве. Арифметика пыли равняется запаху рощи. Мне становится страшно и, стало быть, весело мне, потому что так – проще. Слева утро шумит, начиная свое молоко, Справа – трудно сказать, но, наверное, светятся мухи. Начинается все, что дается на свете легко, – начинаются муки…