Пока упругие супруги в постели промышляют дочь, свои круги́ сужая в кру́ги, над ними коченеет ночь. Пока шипит слюна зачатья, себя запоминая впрок, сухая изморозь проклятья покрыла спальни потолок. Ужели все переносимо, покуда, путая следы, природа подменяет сына на дочку посреди беды. Наплыв воды внутриутробной сулит любые имена, пока то быстро, то подробно пружинит сильная слюна… В необнаруженном свеченье зачатье движется к концу, пока сквозь дебри наслажденья вприсядку смерть бежит к отцу, пока еще не мать, однако готовая ее сыграть, лежит в ужасной луже страха жена, которая не мать… Когда бы взгляд ее на волю, как молоко, успел сбежать, он стал бы каменною солью, где спряталась другая мать… Пока разглядывает небо большое барахло земли, что откупается не хлебом, а тем, что в хлебе не смогли мы распознать… Пока супруги толчками делают любовь, пока скорей туги́, чем ту́ги объятия, покуда кровь не стала твердой и покуда боль не белеет, а болит, в ушко иглы верней верблюда дитя без умысла скользит… За ним по водам материнским не вереницей лебедей плывут, успев не опериться, ресницы умерших людей. Они потом растут из мокрых, не очень твердых детских спин, и каждый из живущих мог их видать и видел не один, конечно, раз… Супруги встали и спать упали, и, пока их сны до дыр не залистали, им спальней были облака, откуда пишут не в конверте, а желтой кровью на золе: «Смерть победит, когда бессмертье нас насмерть пригвоздит к земле…»