1. Утрата

В то утро на второй неделе мая, когда шёл проливной дождь, доктору Болдуину позвонила старая миссис Уилсон. За последние двое суток она уже третий раз вызывала доктора, поэтому экономка Болдуинов, миссис Джексон, седовласая, худая и неприветливая женщина, возмутилась:

— Доктор, вам не хуже меня известно, что ничего с этой старухой не случилось. Просто ей семьдесят девять лет, а потому хочется, чтобы всякий раз, как она кашлянёт, её держал за руку врач. Вы нынешней ночью дважды ездили к больным, а сейчас на улице льёт как из ведра. Ложитесь поспите, миссис Уилсон подождёт.

Но доктор, посмеиваясь, словно ему нравилось, когда миссис Джексона его распекает, подмигнул Люку, сидевшему за завтраком вместе с отцом, и ответил:

— А вдруг старушка умирает? И кроме того, за все эти годы она привыкла рассчитывать на мою помощь, верно, Люк?

— Верно, — подтвердил сын доктора.

— Так что придётся мне выйти на дождь, — весело заявил доктор, улыбаясь той спокойной улыбкой, что так была по душе его сыну.

Худощавый, темноволосый человек с добрым интеллигентным лицом, он легкомысленно относился к своим доходам, но зато был исключительно внимателен даже к несерьёзным недугам своих пациентов. Его ворчливая экономка то и дело твердила, что ему следует вновь жениться и взять такую жену, которая с умом вела бы его хозяйство. В действительности же ей вовсе не хотелось, чтобы к ним в дом пришла бы какая-нибудь расчётливая особа и принялась бы вертеть доктором направо и налево.

Итак, в то утро доктор, надев свой старый плащ и коричневую фетровую шляпу, вышел к машине, которую на ночь ставил перед домом.

Люк, подбежав к окну, увидел, что отец на мгновение даже остановился в дверях: лил дождь. Люк мечтал, когда вырастет, обладать такой же уравновешенностью и внутренней силой, как у отца. Люди говорили, что он уже и сейчас похож на отца, хотя был светловолосым, хрупким и невысоким для своего возраста, а голубые глаза его смотрели на мир слишком серьёзно. В умственном развитии он, пожалуй, перегнал своих сверстников, потому что проводил много времени с отцом, но порой, а в особенности рядом с крупными бойкими ребятами, казался совсем застенчивым ребёнком.

Стоя у окна, он ждал, перед тем как собраться в школу, когда отъедет машина. Но у доктора, по-видимому, что-то не ладилось с мотором. Включалось зажигание, мотор почти с минуту работал ровно, а потом, натужно кашляя, медленно затихал.

Тогда доктор вылез из машины прямо под дождь. Держа руки в карманах, повернулся, посмотрел на окно, где стоял Люк, и, пожав плечами, усмехнулся. Потом поднял капот и, поглядев на мотор, с той же спокойной улыбкой, снова повернулся к окну.

Люк обнадёживающе помахал отцу рукой. Доктор сумел научить его тому, что в трудную минуту всегда нужно поддерживать друг друга. Они жили одной общей жизнью, словно не отец с сыном, а сверстники. Когда бы они ни были вместе, на рыбалке ли в выходной день или за часовой беседой по вечерам перед сном, они умели беседовать так, будто оба были попеременно то мальчишками, то взрослыми мужчинами.

Наконец доктор, задумчиво поглядывая то на машину под дождём, то на окно, по-видимому, пришёл к какому-то решению. Он махнул Люку рукой, и тот открыл окно.

— Ну-ка, сынок, надень плащ и выйди на минутку, — сказал он.

— Сейчас, — с охотой отозвался Люк. Он схватил плащ и выбежал во двор. — Что случилось, папа? — спросил он.

— Садись за руль, — сказал доктор, — и помоги мне завести мотор.

— Давай, — обрадовался Люк.

Он чуть испугался, но всё равно был полон нетерпения. Он уже много раз сидел на переднем сиденье, переключая скорость, и доктор обещал ему, что, как только ноги Люка будут доставать до педалей, он позволит ему завести машину по-настоящему. Люк ещё был слишком мал: чтобы дотянуться до тормоза или выжать педаль сцепления, ему нужно было сползти с сиденья, и, зная это, его отец влез вместе с ним в машину, выжал сцепление, включил передачу и повернул ключ зажигания.

— Вот что ты сделай, Люк, — сказал он с той спокойной улыбкой, которая внушала Люку уверенность. — Держи педаль сцепления, а когда я крикну, отпусти. Понимаешь, сынок, если мы сумеем сдвинуть машину подальше, скажем футов на десять, она очутится на вершине холма, откуда скатится и сама заведётся. А я влезу на ходу. Понятно?

— Понятно, — ответил Люк. — Это нетрудно.

Он уже один раз видел, как отец завёл таким образом машину. Но в тот день отцу помогал шестнадцатилетний сын соседей из дома напротив, и Люк был тогда очень расстроен тем, что его не сочли достаточно взрослым.

А сейчас Люк гордо восседал за рулём, надеясь, что соседи смотрят в окна. Его обескураживало только то, что лобовое стекло было залито дождём, хотя щётки неустанно двигались вверх и вниз. Блестящая от воды мостовая казалась скользкой. Да и все остальные предметы сквозь завесу дождя выглядели необычно. Дождь барабанил по крыше машины и по ссутулившейся спине доктора, когда он, стоя позади машины и ухватившись за ручку дверцы, изо всех сил пытался сдвинуть машину с места. Автомобиль чуть двинулся, доктор перевёл дух, носовым платком вытер лицо и снова начал подпирать машину плечом.

Автомобиль опять двинулся, и Люк, который не отрывал от дороги восторженных глаз, крепко держа в руках руль, — сердце у него стучало, — услышал, что его отец судорожно глотнул воздух. Но передние колёса уже почти стояли на вершине холма. Отец снова глотнул воздух, на этот раз громче. Машина стала. Доктор как-то непривычно вздохнул. Люк ждал. Потом ему почудилось его имя, произнесённое шёпотом откуда-то из-под колёс. Он обернулся, и ему стало страшно: отца не было видно. Сняв ногу с педали, он крикнул:

— Почему ты не толкаешь, папа? Машина совсем не двигается!

И когда отец не ответил, Люк выскочил из машины. Отец сидел в луже воды заднего колеса. Одна нога его была под ним, а другая, правая, напряжённо вытянута. Мокрая шляпа валялась на земле. Чёрные с проседью волосы намокли и растрепались, струйки воды ползли по серому лицу. Глаза у него были закрыты, но губы шевелились.

— Позови кого-нибудь, Люк, — прошептал он и снова прислонился головой к колесу.

— Миссис Джексон! Скорее, миссис Джексон! — закричал Люк и бросился к дому.

В дверях появилась, бормоча «О господи!», миссис Джексон в белом переднике. Она прижала руку к лицу, очки её упали, и она беспомощно топталась на месте. Люк поднял очки, но они намокли и испачкались, и ей пришлось вытереть их о передник. Потом она поспешила в соседний дом, откуда выбежал толстый мистер Хантер, адвокат, который с помощью ещё одного соседа, мистера Уилленски, внёс доктора Болдуина в дом, пока миссис Джексон вызывала врача.

Не прошло и двадцати минут, как появился старый доктор, который жил через три улицы от них. Он сказал, что у доктора Болдуина сердечный приступ. После осмотра старый доктор, надевая в передней пальто, говорил миссис Джексон:

— Толкать машину! В его ли это годы! Не могу понять, как люди делают такие глупости, — и пощёлкал языком, давай понять, что не одобряет поведения отца Люка.

Доктор Болдуин уже пришёл в себя и благополучно лежал в собственной постели, а потому миссис Джексон почти перестала волноваться.

— Наш доктор самый добрый человек на свете, — бормотала она в ответ. — И самый непрактичный. Зачем ему тратить время на посещение этой глупой старой миссис Уилсон? Я ведь ему говорила.

Люк прислушивался к их разговору и хмурился: ему не нравились ни высказывания миссис Джексон, ни высокомерный тон старого доктора, и казалось, что они своей суетой вокруг его отца только стараются показать, какие они сами хорошие.

Не понравилось ему и когда вечером к ним приехала тётя Элен, жена папиного брата. Её муж, дядя Генри, который был владельцем лесопильни возле Коллингвуда на Джорджиэн-бэй, велел ей пожить у них несколько дней, пока доктору не станет лучше.

Тётю Элен нельзя было назвать злой или противной. Просто она чересчур хорошо знала, что следует делать, и в доме была чужой. Маленькая, полная, с тёмными волосами, ярко-розовым лицом и пухлыми руками, она двигалась быстро и энергично, распространяя запах свежевыстиранного белья и дешёвого мыла. А вскоре и миссис Джексон, что-то сердито ворча себе под нос, тоже забегала по дому.

А в четверг у доктора Болдуина, хотя он не поднимался с постели, неожиданно случился второй сердечный приступ.

С этой минуты Люк понял, что его отец может умереть. Он понял это потому, что два доктора, которые приехали к ним, с мрачным видом о чём-то шептались, а миссис Джексон побежала к себе в комнату — Люк на цыпочках пошёл вслед за ней, — легла на кровать и тихо заплакала. Люк прислушивался, стоя за дверью, и ему было не по себе, потому что он ни разу не видел миссис Джексон, которая считалась суровой, ворчливой, но разумной женщиной, в слезах. Выйдя из комнаты, она вдруг обняла его, и ему стало совсем страшно. Были и другие обстоятельства, наводящие его на мысль о возможной смерти отца, и Люк упрямо твердил про себя: «Они думают, что папа умирает», будто старался привыкнуть к звукам этого страшного слова, в действительности ничего для него не значащего. Он и представить себе не мог, что его отец и вправду может умереть и навсегда его покинуть.

В эти горькие дни Люк больше, чем в чём-либо другом, нуждался в друге, которого никак не могли заменить ему эти женщины. Он снова начал тосковать по Майку, маленькому ирландскому терьеру, который три месяца назад погиб под колёсами молоковоза. Отец предлагал завести новую собаку, но Люк отказался. Никто не заставит его забыть Майка.

Поэтому, пока тётя Элен без конца посылала телеграммы и перешёптывалась с миссис Джексон, он держался в стороне и лишь порой недоумевал:

— Почему мне нельзя поговорить с папой?

— Будь умником, Люк, — только и слышал он в ответ, сердился, и ему становилось немного легче.

До последнего дня лишь врачам разрешалось входить в спальню. Потом с доктором Болдуином позволили поговорить взволнованной и неловкой в новом коричневом платье тёте Элен. А Люк всё ждал в своей комнате. Его пугал крик козодоев, мечущихся среди деревьев и труб на крышах соседних домов, поэтому он вышел в коридор и направился к спальне отца. Он живо представлял себе каждый предмет в комнате: большое кресло у окна, затейливой резьбы кровать красного дерева, которая принадлежала ещё его бабушке, и такой же работы бюро, и когда он, вспомнив об этих вещах, ясно представил их себе, ему сразу стало легче.

Из спальни вышел аккуратный молодой врач, похожий на начинающего бизнесмена в своём солидном двубортном сером костюме.

— Люк, — взяв мальчика за руку, заговорил он таким доверительным тоном, словно они были сверстниками, — твой отец хочет поговорить с тобой. Он тебя зовёт. Но долго говорить с ним нельзя, Люк. Ясно? Такой большой мальчик, как ты, знает, как себя вести, правда?

— Да, сэр, — ответил Люк.

— Тогда пойдём, — сказал молодой врач и повёл Люка в спальню.

Но как только Люк вошёл в комнату, все знакомые предметы тотчас перестали быть знакомыми. Отец даже не повернул головы. В спальне была тётя Элен с доктором, и Люк, словно во сне, подошёл к кровати, стараясь вежливой улыбкой не только скрыть своё горе, а наоборот — убедить присутствующих, что он ничего не боится. Рука отца лежала поверх одеяла, и, увидев эту руку, Люк бессмысленным взглядом уставился на неё.

— Здравствуй, папа, — наконец робко дотронулся он до отцовской руки.

— Люк, сын… — отозвался отец. Голубые глаза его были открыты, но, должно быть, ничего не видели. Чуть повернув голову — взгляд его стал на удивление отчётлив и спокоен, — он попытался заговорить: — Люк! — задыхаясь, сказал он. — Люк! — пальцы его ухватились за руку сына. Губы чуть дрогнули, будто он хотел улыбнуться той улыбкой, которую особенно любил Люк. И как только Люк увидел эту судорожную улыбку, сразу ему пришли на память все те незначительные поступки, которые они совершали вдвоём, долгие прогулки вместе, вечера, когда отец читал ему перед сном, объяснения того или иного явления, многократно пересказанные легенды, общее мнение о том, что мир полон надежд и тайн, которые нелегко постичь. Эта улыбка свидетельствовала, казалось, по секрету о том, что силы отца ещё не иссякли, и Люк верил ей гораздо больше, нежели волнению, написанному на лице застывшей в ожидании тёти Элен, или напряжённому и всё понимающему взгляду молодого врача, который стоял в ногах кровати. Вся их с отцом жизнь мелькала у него перед глазами, жизнь вдвоём, которую ничто, казалось, не могло нарушить. Он стоял и ждал, улыбаясь чуть боязливой улыбкой.

— Люк, сын, — медленно продолжал отец, — я, может, покину тебя на время. Я исчезну… уеду… Но я буду с тобой, понятно, сынок?

— Да, папа, — прошептал Люк.

— Мне бы хотелось, чтобы ты переехал жить к тёте Элен и дяде Генри. Он очень хороший человек, Люк, добрый и будет заботиться о тебе. Мальчику полезно пожить в небольшом городке. Поезжай к ним, Люк.

— Хорошо, но только не сейчас, папа, — не согласился Люк.

— Не сейчас, но очень скоро, сынок.

— Хорошо, скоро.

— И ещё, Люк, — голос доктора стал ещё тише, казалось, он говорит издалека, прилагая ещё больше усилий, — мне бы хотелось, чтобы ты научился у дяди Генри, как нужно жить. Слушай и запоминай то, что он скажет. Хорошо, сынок?

— Хорошо, папа. Я буду учиться у дяди Генри.

— Чтобы никому не быть в тягость, — прошептал доктор и попытался повернуть голову. Он посмотрел на жену своего брата, и она быстро-быстро закивала головой. — Генри умеет жить, он всегда умел, правда, Элен?

— Конечно, конечно, — поспешила согласиться она.

После долгого молчания доктор Болдуин прошептал:

— Люк, ты ещё здесь?

— Здесь, папа.

— Я всегда буду рядом с тобой, сынок. Здесь и там… Недалеко.

Он вздохнул, и дыхание его стало прерывистым. Молодой врач сделал знак тёте Элен увести Люка.

Потом Люк стоял у дверей в гостиную, где тётя и миссис Джексон о чём-то тихо беседовали. Ему не понравилось, что у миссис Джексон как-то странно дёргается лицо, а глаза остекленели от слёз, хотя она старалась не плакать, пока они шептались, и потому у неё был чересчур суровый вид. Ему стало страшно.

Не понимая, что женщинам хотелось по-матерински обнять и утешить его, он смотрел на них с тревогой.

— Иди ко мне, Люк, — прерывающимся голосом позвала его миссис Джексон и, когда он медленно приблизился, не удержавшись, заплакала: — О Люк, милый ты мой мальчик, мальчик ты мой!

— Люк… сын… сыночек… — встав, зашептала вдруг тётя Элен с полными слёз глазами, и, хотя у неё никогда не было сына, да она и не жаждала иметь детей, ей хотелось обнять Люка, потому что он терял отца и оставался один на свете. Это чувство материнской нежности было столь неожиданным для неё, что в горле у неё встал ком, который мешал её говорить.

Больше всего Люк был поражён тем, как тётя судорожно глотнула и как затрясся её подбородок.

— Подойди ко мне, Люк, — позвала она.

— Зачем? — спросил он, настороженно держась поодаль.

— Ладно, Люк, не нужно. Да благословит тебя господь, — мягко сказала миссис Джексон. Она тоже встала и попыталась обнять Люка, но он чуть ли не со злостью оттолкнул её.

— Что с вами? — заволновался он. — Оставьте меня в покое.

Он стоял, как стоял часто, опустив руки, его большие голубые глаза смотрели внимательно и твёрдо, на лоб упала прядь волос. У него был такой вид, будто он приготовился драться или бежать наперегонки, а в действительности лишь отчаянно негодуя: неужто они намерены занять в его жизни место, принадлежащее его отцу?

— Мой бедный мальчик! Что с тобой? — недоумевала тётя Элен, которая не могла понять, чем он так рассержен.

— Ничего, — окончательно разозлился он. — Почему вы ведёте себя так, будто что-то случилось? — спросил он. Тётя обняла его и прижала к груди его голову, и он почувствовал запах её пудры. Отшатнувшись, он повторил: — Оставьте меня в покое. Со мной всё в порядке.

Он был рассержен и смущён, и обе женщины только беспомощно глядели друг на друга.

И снова Люку вспомнился Майк. Хорошо бы, сейчас Майк был с ним! Собака знает, как, не действуя тебе на нервы, разделить твоё замешательство и горе. Она умеет сидеть молча рядом и не напоминать о себе.

Он вышел и сел на крыльцо. По другой стороне темнеющей улицы проходило несколько больших мальчиков. «Привет!» — машинально поздоровался он. «Привет, Люк!» — ответили они таким тоном, что ему снова стало неспокойно. Мечущийся над домом козодой издал жалобный вопль, который привёл его в ещё большее замешательство. Весь день он был сбит с толку нереальностью всего происходящего. Он понимал, что ему суждено потерять отца, но не мог в это поверить.

Отец умер в четыре часа утра, и когда Люку об этом сказали, он не заплакал. Он так и не мог поверить в смерть отца, и сильнее других в нём было чувство удивления.

 

2. Старая собака и благоразумный дядя

Сойдя с поезда на станции в Коллингвуде, Люк с тревогой огляделся по сторонам, любопытствуя, в каком месте ему суждено жить. В праздничном сером костюме, с чемоданчиком в руке, он медленно шёл по платформе, глядя на широкую заводь голубого залива, уходящего за горизонт, где дым из трубы парохода превращался в тоненькую струйку, а белые облака, громоздясь друг на друга, принимали вид огромных соборов, высившихся на фоне синего неба. К северу от крохотной станции за рядами домов тянулись холмы с фермами, холмы, которые потом переходили в удивительно синие горы, каких он никогда прежде не видел. Горы эти так заворожили его, что он почти позабыл о своей тревоге. С другой стороны станции доносились грохот молотков и визг сверла, вонзающегося в металл. Это была судостроительная верфь. В небо вздымались огромные стальные бимсы. Обшивался сталью корпус судна, и подвешенные в люльках рабочие били молотками по стальным пластинам. А справа тянулся причал с белым зерновым элеватором, у которого стояло под погрузкой судно.

В те дни население Коллингвуда насчитывало семь тысяч человек, и судостроительным рабочим и докерам приходилось работать сверхурочно, потому что на элеватор за зерном приходили зерновозы с северных озёр, из Чикаго и даже из Кливленда. Город рос вокруг гавани и вдоль берега, а за ним шли холмы и уходящие до самых синих гор фермы.

— Люк! Люк! — услышал он голос тёти Элен. — Я здесь.

И вот она уже бежала по платформе в сером лёгком пальто и аккуратной голубой шляпке, быстро перебирая короткими толстыми ножками. На круглом лице сияла улыбка. Она тепло обняла его. И он поспешил поздороваться с ней, словно извиняясь за то, что у него нет своего дома. Взяв у него чемодан, она, весело болтая, подвела его к машине, и они двинулись от станции на юг по пыльной, засыпанной щебёнкой дороге, которая, извиваясь, тянулась по берегу залива.

— Ах, Люк, — болтала она, ибо была слишком здравомыслящей, чтобы почувствовать охватившее мальчика смущение, — тебе должно понравиться у нас на лесопильне. И твоему дяде Генри, по-моему, тоже повезло, что в нашем доме появился такой смышлёный мальчик, как ты, Люк.

— Я не очень хорошо помню дядю Генри, тётя Элен.

— Разумеется. Ты же давно его не видел. Он тебе понравится, не сомневаюсь, и, как бы ни был занят, всегда найдёт для тебя время.

— Дядя Генри много занят? — учтиво спросил Люк.

— О да, твой дядя из тех людей, что не сидят без дела. И сам не сидит, и другим не даёт… Куда ты смотришь, Люк?

— На озеро. Это облака или остров? — спросил он, показывая на нависшие над водой тяжёлые белые облака, которые казались такими же на удивление глубокими, как пещеры или горные расселины.

— Остров, — ответила она. — Крисчиэн-айленд, индейская резервация, место легендарное.

— А что такое «легендарное место», тётя Элен?

— Это такое место, где много лет назад произошли трагические события, — ответила она. — Да, пожалуй, такое определение наиболее подходящее.

Много лет назад отряд индейцев отступил на этот остров и оборонял его от более сильного племени, рассказывала она, пока машина ехала мимо стоящих поодаль от дороги домов и коров, щиплющих траву на лугу. Впереди было устье реки, где дорога сворачивала в сторону. Проехав несколько сот ярдов вдоль окаймлённого деревьями берега реки, они очутились перед зданием, в котором уже более столетия размещалась лесопильня. Низ здания был сложен из больших каменных плит, а верх отделан красной вагонкой. Рядом живописно расположилась мельничная запруда с плотиной и заросшим мохом водяным колесом. Позади невысокого строения из красного кирпича лежали сложенные в штабеля доски и большая куча опилок. На другой стороне реки зеленели поросшие густым лесом холмы. А воздух был наполнен пронзительным визгом пил, вгрызающихся в брёвна. Справа, в стороне от лесопильни, возвышался трёхэтажный дом, рамы, наличники и двери которого были заново выкрашены в белый с зелёным цвет, а веранда была вся зелёная.

— Приехали, — сказала тётя Элен.

Он вылез из машины и с минуту постоял, с интересом разглядывая дом и лесопильню, а когда повернулся, чтобы следовать за тётей, к нему не спеша двинулся пёс, что лежал в тени возле дома.

Это был старый колли с рыжей шерстью и одним ярко-рыжим глазом. Второй глаз у него был слепой. Он чуть прихрамывал на левую заднюю ногу. И уже давно его рыжей шерсти не касалась ни щётка, ни гребёнка.

Колли увидел Люка и остановился, настороженно разглядывая чужого мальчика. Люк повернулся, и они уставились друг на друга.

Собака чуть повела чёрным носом и, словно размышляя, помахала хвостом. Люк с любопытством смотрел, как колли, сделав несколько шагов к нему, потом поднял голову с таким видом, будто узнал его, и снова помахал хвостом.

— Откуда вы явились, мистер? — спросил Люк.

Пёс продолжал махать пушистым хвостом и принюхиваться, потом остановился и снова как-то странно поглядел на Люка, будто узнавая его.

— Здравствуйте, мистер. У вас такой вид, будто вы меня ждали, — сказал Люк. Опустившись на колени, он позвал собаку: — Иди сюда и дай лапу.

Словно что-то с трудом припоминая, колли медленно поднял переднюю лапу и подал её Люку. Люк погладил его по голове, и от этой встречи со старым псом ему стало легче. Он почувствовал себя почти счастливым.

— Подожди меня, я сейчас вернусь, — сказал он и побежал, потому что тётя уже звала его из дверей дома.

Он поднялся за ней в мансарду, где ему была приготовлена чистая светлая комната с новой железной кроватью, новым комодом, новым петельным ковром на полу и с гравюрой, изображающей английский собор, на стене. Выходящее на залив окно украшали пёстрые ситцевые занавески. Но Люк почти не обратил на всё это внимания. Это была чужая комната.

— Я уверена, что у тебя будет чистота и порядок, Люк, — весело сказала тётя, начиная разбирать его вещи и аккуратно развешивать их в стенном шкафу. — Всегда вешай свою одежду. Многие из этих вещей тебя вряд ли пригодятся здесь в деревне. Зато прежде всего нужны толстые башмаки.

— Тётя Элен, насчёт этой собаки… — нерешительно начал он.

— Насчёт Дэна? А в чём дело?

— Во-первых, такой доброй морды, как у него, я ещё никогда не видел.

— Да, Дэн — славный пёс, — без энтузиазма отозвалась тётя. — Порой я даже забываю о его существовании, так я к нему привыкла. Он у нас уже очень давно.

— А он породистый?

— Да, хотя сейчас в это трудно поверить.

— А что он делает?

— Ничего. Абсолютно ничего. Он, так сказать, на пенсии… Тебе у нас понравится, Люк. Будешь купаться в реке и ходить в лес. Знаешь, Люк, ещё когда тебя не было на свете, твой отец часто приезжал к нам, и они с дядей Генри ходили на охоту в лес на том берегу реки.

— Правда?

— Да. Я хорошо помню те годы, — вздохнув, сказала она, забыв про штаны, которые держала в руках. — Я тогда только вышла замуж за дядю Генри, который стал делать первые успехи. Я с самого начала знала, что он будет преуспевать. Если ты, Люк, хочешь преуспевать и уметь обращаться с людьми, когда вырастешь, не спускай глаз с дяди Генри.

— Именно так и говорил папа, — подтвердил Люк, чуть нахмурившись.

— Да, твой отец знал, что даёт тебе отличный совет, Люк. И ты будешь учиться у дяди Генри.

— Но, тётя Элен…

— Что, Люк?

— Чему именно я должен учиться у дяди Генри?

— Ну и вопрос ты мне задаёшь! — удивилась она. — Разве мальчику не следует знать, как жить на свете?

Тётя Элен так верила в своего мужа, что ей и в голову не приходило сомневаться в его умении наставить мальчика на путь истинный. Под руководством мужа она жила легко и в удовольствие. Всё всегда было на месте. Рядом с дядей Генри ей никогда не приходилось сидеть и раздумывать, как поступить. Поскольку у неё не было собственных детей, она было подумала, не нарушит ли появление Люка в доме её покой, но дядя Генри убедил её, что Люк быстро привыкнет к их образу жизни, и она тотчас же с ним согласилась.

— Что это? — спросила она, увидев, что всё ещё держит в руках штаны Люка. — А, да, твои брюки. — И вдруг, потянув носом, заволновалась. — О господи! Палёным пахнет! — воскликнула она. — Перед тем, как ехать на станцию, я поставила в духовку мясо.

В сопровождении Люка она побежала на кухню, открыла духовку, вытащила противень и внимательно потыкала мясо вилкой.

— Дядя Генри терпеть не может, когда мясо пережарено, — объяснила она. — Слава богу, этого не случилось… Иди погуляй, Люк.

Люк вышел из дома и с удивлением увидел, что собака ждёт у крыльца. Пёс не спал и не сидел. Он ждал.

— Пошли, — сказал Люк, и собака медленно затрусила вслед за ним.

Сначала они постояли возле мельничной запруды, глядя на лес, куда, по словам тёти Элен, отец Люка и дядя Генри часто ходили на охоту. В лесу с виду было темно и холодно, и Люк, почёсывая голову и хмурясь, не мог понять, почему ему всё-таки хочется поскорее очутиться там. Это желание встревожило его, но через минуту он уже забыл о нём, потому что его интерес привлёк вой вгрызающихся в брёвна пил, похожий на предсмертный стон, какого ему, правда, ещё не доводилось слышать. Звук этот то рос, то падал и снова рос, и он подошёл поближе к входу в лесопильню. Ему хотелось посмотреть, что там происходит, но самому остаться незамеченным, а потому он решил заглянуть в окошко у входа. Вокруг вся земля была покрыта золотистыми опилками, и когда он бесшумно шагал по опилкам, у него было такое ощущение, будто он идёт по толстому золотистому ковру.

Пока Люк, приподнявшись на носки, старался дотянуться до окошка, собака в ожидании улеглась на опилки футах в десяти от него.

В дверях лесопильни появился пожилой человек в синем комбинезоне. У него были седые волосы ёжиком и густая, неровно подстриженная седая борода. Шёл он неторопливо, шаркая ногами, и нёс доску длиной в четыре, а шириной в два фута. Это был Сэм Картер, который вот уже десять лет, не пропустив ни единого дня, трудился на дядю Генри. Он жил один в наспех сложенном из камня доме в полумиле от лесопильни по направлению к городу, никогда не общался с соседями, ни с кем не водил компании, никогда не был женат, не пил, не тратил денег и жил чрезвычайно экономно. Он был превосходным работником, но смеха его люди ни разу не слышали. Несчастным его нельзя было назвать, но ощущение удовольствия он испытывал только в одном случае: когда выполнял порученное ему дело.

В лице Сэма Картера, покрытом густым загаром и лишённом каких-либо эмоций, было нечто тяжёлое, медлительное и тупое, а глубоко посаженные старческие глаза смотрели на мир злобно и отчуждённо.

Люк, которому в жизни ещё не доводилось встретить такого человека, смотрел на него раскрыв рот и недоумевал, откуда он явился. Когда Сэм Картер остановился на секунду, чтобы переместить тяжесть из одной могучей загорелой руки в другую, а потом повернулся, он не заметил собаки и тяжёлым сапогом наступил ей на хвост. Колли с визгом вскочил на ноги.

Тогда Сэм Картер обернулся, сплюнул и ткнул пса в бок, но сделал это машинально, словно ему было безразлично, попадёт ли он собаке под рёбра или вовсе не коснётся её. Дэн успел увернуться от сапога, который лишь чиркнул ему по боку.

— Эй! — возмущённо крикнул Люк. — Вы что делаете?

— Чего? — не понял Сэм Картер.

— Это собака моего дяди Генри, — заявил Люк.

— Ага, — сказал Сэм Картер.

Он не смутился, не разозлился, не почувствовал себя виноватым и лишь стоял и смотрел на светловолосого мальчика, который не сводил с него горящих гневом голубых глаз. Сэм, по-видимому, попытался, но оказался не в силах осознать, что перед ним кто-то стоит, а потому после секунды раздумья решил, что ничего не слышал и не произошло ничего такого, что вынудило бы его признать факт существования мальчика. Поэтому он повернулся и, держа в руках доску, тяжёлой поступью зашагал по тропинке.

— Кем он себя считает? — прошептал Люк Дэну. — Посмотрим, что скажет дядя Генри, когда узнает, как он с тобой обошёлся.

У него сжимались кулаки и сердце стучало в груди. Но в ту же секунду мелькнула мысль: «Почему он пнул Дэна? Словно это не имеет значения, словно Дэн не имеет права попасться у него на пути. Работник не пнёт собаку, если знает, что хозяин ею дорожит». И от этой мысли ему стало грустно.

Старый Сэм Картер, шаркая ногами, шёл назад, глядя на Люка, но не видя его и по-прежнему не сознавая, что он существует. Сэм скрылся в дверях лесопильни, но от его беспробудного, ледяного равнодушия Люку стало страшно. Всё случившееся заняло лишь минуту и было, в общем-то, малостью, но Люк понял, что к Дэну на лесопильне относятся с полным безразличием. Даже рабочие знали, что дядю Генри не заботит, что будет с собакой.

— Иди сюда, Дэн, — сказал он, и наклонившись, принялся ласково гладить собаку по голове. — Теперь ты можешь никого не бояться, — продолжал он. — Мы друзья, понятно?

Но в эту минуту пилы замолкли, и над лесопильней, рекой и лесом вдруг воцарилась удивительная тишина, которую вскоре нарушили голоса закончивших работу людей. И вот из дверей лесопильни вышел, широко шагая, сам дядя Генри.

Это был крупный, плотный мужчина, более двухсот тридцати фунтов весом, с бугристым лицом кирпичного цвета. Одет он был в чистую, без единого пятнышка, рубашку с засученными рукавами и тёмно-синим галстуком, на голове у него сидела сдвинутая назад соломенная шляпа, а во рту — незажжённая сигара. Его коричневые от загара руки были усеяны веснушками. На левом запястье красовались дорогие часы. Люк смотрел на него робким, настороженным взглядом, ибо перед ним был человек, от которого, как надеялся его отец, ему предстояло так многому научиться.

— Здравствуй, мой мальчик! — тепло встретил его дядя Генри. — Почему ты не зашёл ко мне на лесопильню?

— Я решил, что вы заняты, — смутился Люк.

— Конечно, я был занят, — сказал дядя Генри, кладя тяжёлую руку Люку на плечо и сворачивая к дому. — И ты был бы занят рядом со мной. Ладно, не беда. Я видел, ты разглядывал нашу округу. Вот тут мы и живём. — Он говорил низким, сочным и приятным голосом, держался весело и радушно, был открытым в обращении и чувствовал себя совершенно непринуждённо. Но Люку, который привык к неторопливой, потаённой мягкости своего отца и его медленной улыбке, было трудно освоиться с манерами дяди Генри.

— А не умыться ли нам вместе? — спросил дядя Генри. — Знаешь, Люк, — продолжал он, — только вчера я разговаривал о тебе с директором школы. Отличной школы. Они тебя ждут. Я сказал, что ты сразу же приступишь к занятиям. Правильно? Зачем делать перерыв, а потом навёрстывать упущенное? Приступай немедля и не задумываясь. Ясно, сынок?

Он говорил так, будто заранее всё обмыслил, и так оно и было в действительности, ибо дядя Генри принадлежал к тем людям, которые исключительно добросовестно относятся к своим обязанностям. Как только ему стало известно, что придётся взять на себя ответственность за воспитание своего племянника, он очень серьёзно продумал все обстоятельства, которые влечёт за собой этот долг. А поскольку был человеком деловым, то предпочитал действовать по плану. Его покойный брат, доктор, учился в колледже, но дядя Генри, окончивший только среднюю школу, гордился своим самообразованием и тем успехом, которого сумел добиться в жизни. Люку очень повезло, что у его дяди такой опыт. Мальчик должен расти разумным, ловким, трезвомыслящим, расчётливым, инстинктивно чувствовать, что на свете полезное, а что пустое, сентиментальное и ненужное. На прошлой неделе дядя Генри прочёл три книги о психологии ребёнка. В одной из этих книг он обнаружил строки, которые счёл столь целесообразными, что прочёл жене вслух.

— Этот человек по крайней мере проявляет крупицу здравого смысла, — сказал он. — А что это здравый смысл, я не сомневаюсь, ибо его высказывания совпадают с моим собственным опытом.

Но по мере того как дядя Генри шагал вперёд, исполненный уверенности и собственного достоинства, Люк всё больше и больше уходил в себя, робко пытаясь понять, что представляет собой его дядя. Он чувствовал, что дядя Генри желает ему добра, но не переставал спрашивать себя: как это получается, что человеку, который готов быть добрым и приветливым, безразлична судьба такой замечательной собаки, как Дэн. Может, дядя Генри считает, что собака уже никому не нужна. И если поймёт, что нужна ему, Люку, то сам тоже заинтересуется Дэном. И Люк вдруг почувствовал, что ему начинает нравиться дядя Генри.

Оживлённо беседуя, они вместе умылись, и дядя Генри спросил у него, пришлась ли ему по душе его новая комната, а когда они вытирали руки, сказал, что поднимется посмотреть, есть ли там всё необходимое. Внимательно осмотрев мансарду и одежду Люка, он пришёл к выводу, что для полного удобства возле окна следует поставить письменный стол, чтобы Люку никто не мешал заниматься.

— Да, письменный стол обязательно, — решил он и, вынув из заднего кармана брюк чёрную записную книжку, аккуратно записал, говоря вслух:

— Один письменный стол в комнату Люка. Поставить у окна завтра. А, книги? Я вижу, ты любишь читать, Люк? — заметил он, указывая на бюро, где тётя Элен положила две книги, которые Люк привёз с собой. — Что это? — спросил он, взяв в руки повесть о пиратах в южных морях. — Хм, — осуждающе хмыкнул он. — Про пиратов? Разве ты ещё не вырос из такой чепухи, а, Люк?

А сборник сказок Ханса Кристиана Андерсена всерьёз обеспокоил дядю. Теперь в его улыбке уже не было снисхождения, в ней сквозили только сожаление и участие, словно он не знал, стоит ли вообще разговаривать с Люком на эту тему.

— Хм, сказки! Понятно. Ты любишь сказки, а, Люк?

— Я прочёл эту книгу дважды, дядя Генри, — гордо заявил Люк.

— Понятно. А твой отец не возражал против того, чтобы ты читал сказки?

— Конечно, нет, дядя Генри. Когда я был маленьким, он сам читал мне их вслух.

— По правде говоря, это меня удивляет, — сказал дядя Генри, присаживаясь на край кровати. — Да, удивляет, — повторил он с мрачной задумчивостью.

— Почему, дядя Генри?

— Твой отец был образованным человеком, Люк.

— Конечно.

— Скажи мне, Люк, когда ты был маленьким, ты верил в существование Деда Мороза?

— Верил, — улыбнулся Люк, ибо решил, что дядя над ним подшучивает.

— А потом вдруг выяснилось, что Деда Мороза нет? — развёл руками дядя Генри.

— Просто я вырос из этих вещей.

— Интересно. В самом деле интересно, — продолжал недоумевать вслух дядя Генри.

— Что интересно, дядя Генри?

— Можно ли из этого вырасти? — с грустью спросил дядя Генри, и Люк понял, что дядя не шутит. — Ты честный мальчик, Люк, — продолжал он, и в его низком голосе появились нотки властности и настойчивости. — Мальчик должен быть честным. И мужчина должен быть честным. Честным и мужественным.

— Честным и мужественным, — повторил Люк.

— Садись, Люк, я постараюсь объяснить тебе свою мысль. Я рад, что ты заговорил об этом важном деле, — сказал дядя, глядя на книгу, которую держал в руках. — Садись рядом со мной, Люк.

Сбитый с толку серьёзным тоном дяди и тем, что он не спускал глаз с книги, которая в его руках стала вдруг казаться чем-то дурным и непристойным, Люк с опаской присел рядом.

— Не знаю, уделял ли твой отец внимание таким вещам, — осуждающе заговорил дядя Генри. — Разумеется, многое зависит от того, каким он хотел тебя видеть в будущем. Мне представляется, что он хотел видеть тебя честным и мужественным…

— А что плохого в этой книге, дядя Генри?

— Сказки! Что плохого в сказках? Что ж, это справедливый вопрос, Люк, — с готовностью подхватил дядя, ибо это был близкий его сердцу предмет, о котором у него, полагал он, было более здравое, нежели у прочих людей, суждение. — То, что я скажу тебе сейчас, Люк, — торжественно продолжал он, — поддерживают самые передовые умы человечества. — И вдруг, откашлявшись, спросил: — Мальчик мой, что, по-твоему, случилось с нашей планетой?

— Не знаю, — продолжая недоумевать, признался Люк. — До сих пор я вообще считал, что с нашей планетой ничего не случилось.

— Естественно, естественно. Но ведь тебе известно из истории, Люк, что жизнь наша всегда состояла из беспорядков, а люди постоянно делали глупости. Люди лишены здравого смысла, Люк. Они боятся друг друга и страшатся собственного существования. Они боятся жизни, Люк. Понятно?

— Видите ли…

— Ты, конечно, не понимаешь?

— Вроде нет.

— Я объясню тебе, почему все так сбиты с толку, Люк, объясню сейчас, пока держу в руках эту книгу. Вот в чём беда нашей планеты и большинства её обитателей. Люди любят говорить друг другу неправду. Понятно?

— Я никогда не говорю неправды, — настороженно сказал Люк. Он не понимал, что его ждёт, но чувствовал, что дядя выступает против него самого и что ему предстоит лишиться чего-то важного.

— Люк, — начал дядя Генри, подкрепляя свои доводы энергичными взмахами большого кулака правой руки, — корень всех бед лежит здесь, в этой книге сказок… Что такое сказки? Ложь. Уже много тысячелетий люди рассказывают друг другу небылицы. Разве это не страшно, Люк? И хуже того, запомни, они любят лгать своим детям. Знаешь, Люк, в эту минуту у тебя в голове, наверное, полно всяких небылиц.

— Наверное, — так же осторожно и недоверчиво согласился Люк. — Только… Каких небылиц, дядя Генри?

— Отличный вопрос, мой мальчик! Видишь ли, вместо того чтобы объяснить детям непонятное, люди придумывают глупые сентиментальные легенды и мифы. Например, Люк, тебе когда-нибудь говорили о том, что на Луне есть жизнь?

— Знаете… — Люк смущённо кивнул, чувствуя себя пристыженным. — Мне часто казалось, что я вижу на Луне людей. Только я знаю, что на Луне нет жизни, дядя Генри.

— А гром объясняли тем, что бог, рассердившись, стучит в щит, верно? А радуга означает, что непременно случится что-нибудь хорошее? Как же, скажи мне на милость, ты собираешься жить на свете, если веришь во все эти сказки? Ты понимаешь, какая тебе грозит опасность, Люк?

— Какая опасность, дядя Генри? — спросил Люк, потрясённый серьёзностью дяди Генри.

— Всю свою жизнь ты собираешься жить сказками. По-моему, ты и сейчас живёшь чуть-чуть в сказках. И жизнь твоя может сложиться несчастливо, если ты всегда будешь тешить себя ложью, придуманной суеверными и невежественными людьми. Нет, Люк, пора тебе взглянуть на светлый и ясный мир. Обратись к правде. Только к правде, Люк. Понятно?

— Понятно, — мрачно отозвался Люк.

Они торжественно кивнули друг другу, и Люк попытался было осознать тот факт, что миллионы людей в течение многих тысячелетий сбивали друг друга с толку разными небылицами, ложью, суевериями, причиняли друг другу всевозможные беды — и всё это потому, что боялись взглянуть на светлый и ясный мир дяди Генри. Он попытался осознать чудовищность этой трагедии, но не сумел, ибо не верил в неё.

— Не беспокойся, Люк, — улыбаясь, утешил его дядя Генри, поднимаясь с кровати, но не выпуская из рук книгу, которую Люку больше не суждено было увидеть, — мы позаботимся о тебе и научим тебя деловому подходу к жизни.

— Спасибо, дядя Генри.

— Когда я учился в школе, — спускаясь по лестнице, говорил дядя Генри, — я читал биографии. Одни только биографии. Почитай про людей вроде Форда или Эдисона. Они прожили отличную жизнь на пользу обществу. У нас в городе есть библиотека. Я тебя запишу.

Идя вниз по лестнице вслед за дядей, Люк не спускал глаз с книги под мышкой у дяди Генри. И не потому, что ему было жаль книгу — он прочёл её уже дважды, — а потому что, чувствовал он, его лишили чего-то такого, что не поддавалось определению, но зато служило пищей его воображению.

 

3. Взаимопонимание

За ужином Люк чувствовал себя чужим. Тётя Элен тараторила без умолку, а дядя Генри рассуждал с такой безапелляционностью, что Люк не решался вставить и слово. Кроме того, он не понимал, о чём они беседуют, хотя отлично знал каждое произнесённое ими слово. Он старался скрыть свою робость и охватившее его ощущение тоски. Когда дядя Генри вышел на веранду выкурить сигару, Люк попросил у тёти разрешения впустить собаку к себе в комнату.

Там он сразу почувствовал себя легко, потому что с собакой у него уже установилось полное взаимопонимание, а вскоре стало казаться, что он уже привыкает и к своей новой комнате. Он посидел на стуле возле стены, полежал на кровати, посмотрел на себя в зеркало, медленно прошёлся по комнате, а потом позвал Дэна посидеть на кровати рядом с ним.

— Не так уж плохо, а, Дэн? — спросил он, и пёс согласился с ним тремя ударами хвоста о постель. — По-моему, мы с тобой друзья, — добавил Люк, и какое-то удивительно умное выражение сверкнуло в янтарном глазу собаки.

Пёс чуть наклонил голову и правой лапой тронул Люка за руку. Есть люди, считал Люк, которые умеют говорить с животными и понимать их. Интересно, а может, и он из таких людей?

— Дэн, — сказал он, прижимаясь головой к голове собаки, — ты знал, что я приеду, и ждал меня, правда? Скажи, Дэн, это очень важно.

Положив голову на переднюю лапу и не сводя с Люка яркого глаза, пока тот повторял «Скажи, скажи, я пойму», пёс поднял голову и радостно тявкнул. В эту минуту вялый и сонный колли вдруг превратился в сообразительную, бодрую и энергичную собаку.

— Я понял, понял, — обрадовался Люк и прижался головой к тёплому пушистому боку собаки. — Мы всегда будем понимать друг друга, правда? — прошептал он.

Над озером зажглись звёзды. Под тёмным небом засверкала вода. Вечерний ветерок заиграл в занавесках. Сидя в ногах кровати, откуда было видно и озеро, и как восходит луна, Люк снова почувствовал себя одиноким и подумал про отца. Может ли он оттуда, где он сейчас, видеть, что его сын смотрит в окно? Отец сказал: «Я буду с тобой, Люк». Теперь, конечно, его отец стал духом. Но, быть может, он как дух наделён такой силой, какой не обладал на земле? Есть рассказы про людей, которые видели духов и разговаривали с ними. И если это правда, то кто может более настойчиво искать встречи с земным существом, чем его отец с ним? Только это должно, наверное, произойти в определённое время, в определённом месте, в прохладе и безмолвии, как бывало в старину, когда происходили тайные встречи.

В лесах вокруг лесопильни, на озере и на острове когда-то жили и умирали индейцы, а доктор Болдуин часто рассказывал Люку, что индейцы верили в духов, верили, что в лесах и на реках были места, где духи выходили к тем, кто их искал. Он думал и думал об этих легендах, словно что-то замышляя, провёл целый час в мечтах, а потом прохладный воздух и ночной ветерок навеяли на него сон. Он медленно разделся. Пёс, не спуская с него глаз, поднялся и боязливо положил лапу на кровать. И, видя, что Люк не протестует, прыгнул на кровать и пролежал там всю ночь.

 

4. Эти горы по-настоящему синие

Утром дядя Генри позвал Люка пойти с ним на лесопильню. Когда они уходили, спавший на веранде пёс поднял голову, встал и, не спуская взгляда с Люка, неуверенно сделал несколько шагов в ожидании приглашения следовать за ними.

Люк видел, что Дэн идёт за ним, и, когда они подошли к лесопильне, вспомнил, что, судя по обращению Сэма Картера с собакой, ей там не место. Во избежание неприятностей он обернулся и сказал:

— Иди-ка лучше домой, Дэн. Увидимся потом.

— Неужто Дэн всё время шёл за нами? — удивился дядя Генри. — Странно. Он не ходит сюда уже много лет. Знает, что на лесопильне ему делать нечего.

— Он, наверное, пошёл за мной, дядя Генри.

— Уходи, Дэн. Да побыстрее! — прикрикнул дядя Генри. — Иди! Отправляйся домой и ложись спать.

Пёс, всё ещё надеясь, не спускал с Люка зрячего глаза, но в конце концов повернулся и затрусил к дому, хотя один раз остановился и снова посмотрел в их сторону.

— Хорошая собака Дэн, поспешил заметить Люк.

— Да. Наш старик начисто лишён дурных инстинктов, — согласился дядя Генри. — Но у всякой собаки свой век, и Дэн жизнь уже прожил. Видишь ли, Люк, — начал он, пользуясь возможностью показать Люку, что и за пустым замечанием кроется разумная мысль, — Дэн когда-то был отличным охотником, но те времена прошли. Я и сам больше не хожу на охоту. Потом он был отличным сторожем, но теперь, мне думается, он и пожар-то проспит. По правде говоря, Люк, поскольку ты обратил моё внимание…

— Я не обращал вашего внимания, дядя Генри.

— Что? Ага. Я хочу сказать, что раз Дэн не годится даже в сторожа и совсем ослеп, то сейчас, наверное, самое время с ним расстаться.

— Но может, Дэн годится ещё для чего-нибудь?

— Пока он охраняет дом. Да, видно, вскорости мне придётся заняться Дэном, — пожав плечами, заключил дядя Генри.

От его тона и слов Люку стало страшно, но он попытался убедить себя, что дядя Генри говорил не всерьёз и Дэн его мало заботит. А когда увидит, каким жизнерадостным и бодрым пёс становится с ним, Люком, снова его полюбит.

На лесопильне стоял густой и сладкий запах свежей древесины, похожий на душистый аромат лесных глубин. Входили рабочие, уважительно здороваясь: «Доброе утро, мистер Болдуин!», а дядя Генри бодро отвечал: «Доброе утро, Джо!», или «Доброе утро, Стивен!», или «Доброе утро, Уилли!» Даже Сэм Картер сказал тихо: «Доброе утро, мистер Болдуин!», на что дядя Генри живо откликнулся: «Здравствуй, Сэм!» Приветствие Сэма Картера, казалось, донеслось откуда-то из его утробы, словно он принудил себя быть вежливым. Но во взгляде его было написано искреннее уважение.

Дяде Генри нравилось, когда рабочие здороваются с ним по утрам весело, и им это было известно. А если у человека была мрачная физиономия, дядя Генри страшно возмущался, и при этом его толстый затылок багровел. Он был очень огорчён, тотчас решал, что такому работнику не по душе труд на лесопильне, а значит, и толку от него мало, и спешил его уволить. Хмурым людям не было место на лесопильне у дяди Генри.

Прежде всего Люк усвоил, что те, кто работает на дядю Генри, испытывают к нему необыкновенное уважение и считают его человеком выдающимся, которому дано принимать все решения, ибо, что бы ни случилось на лесопильне, он всегда оставался твёрд и непоколебим.

Включились пилы, и на лесопильне поднялся такой вой, какого Люк никогда не слышал.

— Походи, Люк, посмотри. Разгляди всё как следует, — посоветовал дядя Генри. — А объясню я тебе в другой раз. — И, ласково шлёпнув Люка по спине, он вошёл к себе в контору.

Люк ходил по лесопильне и чувствовал, что ему там нравится: в помещении было так свежо, чисто и интересно. Пила, вгрызаясь в огромное бревно, распиливала его на куски, и Люк смотрел и смотрел, не в силах отвести глаз. А вдруг он сам очутился бы на бревне, которое приближалось к вращающейся пиле! Он с трудом оторвался от пилы и принялся следить за медленно движущейся лентой конвейера, на которой ехали разные куски дерева. Человек в синем комбинезоне снимал эти куски с ленты и сортировал их, определяя по фибре и запаху, какое это дерево. А на другой ленте, движущейся со скоростью эскалатора, ехали к пилам тяжёлые брёвна.

Люк пробыл на лесопильне до обеда, а после обеда они с дядей Генри отправились в город купить вещи, необходимые для школы. Стоял ясный солнечный день, были видны синие горы, что вздымались позади города, и дорога, казалось, вела прямо к этим горам, таким же синим, как залив, а то и синее, ибо залив был покрыт белыми барашками, которые нагнал северный ветер. Барашки эти бежали наискосок от дороги и сверкали в лучах солнца.

Они пересекли железную дорогу, маленький мост через ручей, и вот справа появилась станция, а за ней судоверфь и гавань. Проехав мимо красивого кирпичного дома с широким зелёным газоном, принадлежавшего Дж. С. Хайботому, самому состоятельному в городе человеку, который занимался торговлей продовольственными товарами, они миновали католическую церковь и помчались по широкой, чистой, вымощенной кирпичом главной улице.

И тут Люк начал потихоньку разбираться в своём дяде. Дядя Генри не был скупым, хотя и щедрым его тоже нельзя было назвать. Просто он знал цену вещам и понимал, что скупость в конечном счёте себя не оправдывает. Когда они вошли в магазин мужской одежды Элвина Слейтера, хозяину было известно, что дядя Генри не из тех людей, что стараются покупать по дешёвке. Дядя Генри попросил башмаки для Люка.

— Покажите нам что-нибудь солидное, Элвин, — сказал он. — Кожу, а не бумагу. Мальчику захочется побегать по округе, а мне неловко, чтобы его видели в стоптанных башмаках.

Мистер Слейтер примерил Люку башмак, заставив его походить взад и вперёд, а дядя Генри не переставал говорить:

— Это лучшее, что у вас есть, Элвин? Нам нужны самые прочные башмаки. Если они быстро разорвутся, я принесу вам их обратно.

Элвин Слейтер, в очках и со сверкающей лысиной, выглядел очень озабоченным.

— Я советую взять эту пару, мистер Болдуин, — с важностью убеждал он. — Я понимаю, что вам нужно, и за эти башмаки ручаюсь. Что вам ещё угодно посмотреть для мальчика?

— Нам нужны брюки, тоже из самых прочных, два свитера и куртка. — Обратившись к Люку, он постарался объяснить: — Никогда не покупай дешёвых вещей, Люк. Не выбрасывай деньги на ветер. Надо научиться распознавать настоящую цену вещам. Не важно, как тебе глянется на первый раз. Никогда не суди по внешнему виду, мой мальчик.

— Я понял, дядя Генри, — многозначительно сказал Люк.

— Всегда помни, что в конечном счёте ты получаешь то, за что заплатил. Такова жизнь. За ценную вещь приходится платить. Ты это скоро поймёшь.

— Правильно, дядя Генри.

— Мальчик примерит брюки, мистер Болдуин?

— Они будут хороши и на будущий год?

— Я это и имел в виду, мистер Болдуин.

— Пойди в примерочную, Люк, надень брюки и можешь, пожалуй, остаться в них, а?

Коричневые вельветовые брюки были ему несколько велики, но это становилось незаметно, если затянуть их ремнём выше талии. Дядя Генри согласился, что они солидного качества.

Идя по залитой солнцем улице, а потом в тени, нога в ногу с дядей, который нёс их покупки, Люк испытывал чувство гордости: он понял, что когда дядя Генри входит в магазин, продавец раскладывает перед ним лучший товар.

— И ещё одно, — чуть улыбнувшись, сказал дядя Генри. — Пойдём со мной, мой мальчик.

Они прошли мимо бакалейной лавки, похоронного бюро Джозефсона, новенького, с иголочки продовольственного магазина Дж. С. Хайботома, лавки тканей какой-то старой дамы по имени Мэри Коулинг и на удивление большого кафе-мороженого прямо к магазину, торгующему велосипедами, где дядя Генри, улыбнувшись, сказал:

— Входи, Люк.

Маленький лысый хозяин в очках радостно бросился пожимать дяде Генри руку. Было неловко за него: казалось, будто ему не терпится, чтобы дядя Генри его похвалил.

В лавке было много подержанных велосипедов и несколько новых, но дешёвых.

— Нам нужен велосипед для мальчика, мистер Скидмор, — сказал дядя Генри. Только прочный, такой, чтобы служил долго. С гарантией. Люк будет кататься на велосипеде каждый день. Лом нам не нужен. Я не люблю выбрасывать деньги на ветер, мистер Скидмор.

Он, не торгуясь, купил дорогой шоссейный велосипед и заплатил за него не чеком, а наличными из бумажника. Это был красивый бумажник, сшитый из оленьей шкуры. Туда он положил бумажку с гарантией, потому велел Люку вывести велосипед на улицу и опробовать его. И пока дядя Генри и хозяин лавки стояли в дверях, щурясь от лучей позднего солнца, Люк в новых коричневых брюках из толстого вельвета разъезжал по мостовой, испытывая гордость от сознания того, что является владельцем велосипеда. Но в тот момент, когда он осторожно крутил педали и радостно улыбался, ему пришла в голову мысль, что дядя Генри вовсе не пытается показать щедрость. И велосипед и одежда — всё это были вещи, необходимые ему. Необходимую вещь можно приобрести. А использованную выбросить.

Дядя Генри расплатился с хозяином магазина велосипедов и неторопливо шёл по улице, поглядывая на Люка. На углу он спросил:

— Хочешь поехать домой на велосипеде, чтобы привыкнуть к нему?

— Конечно, — обрадовался Люк, останавливаясь. — Спасибо, дядя Генри.

— Надеюсь, ты сам будешь ухаживать за велосипедом, а, Люк?

— Я объеду на нём весь город, — пылко заверил его Люк. — А когда-нибудь, — продолжал он, указывая на дорогу, которая шла через город в сторону синих гор, — доберусь до этих синих гор.

— Почему именно туда, Люк?

— Мне нравится смотреть на них, дядя Генри. Приятно знать, что они существуют.

— Вот как! — озадаченно отозвался дядя Генри. — А почему тебе приятно, что они существуют?

— Мне нравятся синие горы. А эти горы по-настоящему синие, — с удовольствием объяснил Люк. — Хорошо бы посмотреть на них вблизи, правда, дядя Генри? — спросил он.

— Да, но только когда ты доберёшься до них, ты увидишь, что они не синие, — усмехнувшись, заметил дядя Генри.

— Но отсюда-то они синие?

— Отсюда да. Но в действительности они не синие, и ты это знаешь, мой мальчик.

— Я не знаю, что они не синие, дядя Генри.

— Это ведь иллюзия, Люк. Оптический обман.

— Вам они не нравятся из-за того, что они такие синие, дядя Генри?

— Они не синие, Люк. Это просто световой эффект, результат солнечных лучей, тени и расстояния. Там такие же пахотные земли, рощи и долины, как и здесь. — Он снова усмехнулся: — Люк, как бы ты назвал человека, который всю свою жизнь верит, что эти горы на самом деле синего цвета? Ты бы назвал его идиотом?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что… Посмотрите на них, дядя Генри.

— Не хочу я смотреть, — рассердился дядя Генри. — Я ведь только что тебе объяснил.

— Но разве они не синие?

— На самом деле, Люк, на самом деле… — терпеливо заговорил дядя Генри, но, пожав плечами, взглянул на Люка с подозрением: — Ты упрямый мальчик, Люк. Ладно. Поехали домой. — И пошёл к своей машине.

Люк ехал на велосипеде за машиной и, представляя, будто он спорит с дядей, продолжал настойчиво повторять: «Если бы художник рисовал эти горы, разве он не сделал бы их синими? А не нарисуй он их синими, это была бы ложь. Потому что они синие-пресиние. Так о чём же говорить?»

 

5. Заветный лес

В школу Люк отправился не один: за велосипедом трусил Дэн, и Люк, усмехаясь про себя, позволил ему пробежать с четверть мили по дороге. А самое замечательное было в том, что Люку не понадобилось ни звать Дэна, ни оглядываться. Он только медленно крутил педалями, радостно улыбаясь при мысли, что Дэн бежит позади.

Разумеется, он не разрешил собаке следовать за ним всю дорогу до школы. Когда они добрались до большого вяза, он слез с велосипеда.

— Ну, Дэн, старина, — сказал он, — здесь я тебя покидаю. Не беспокойся, около четырёх я вернусь. Жди меня. А теперь либо сиди здесь, либо иди домой. До свиданья, Дэн.

Никто и представить себе не мог, как он привязался к этой старой собаке. Ему нравилось, как Дэн ложится, со всего размаха хлопаясь наземь, будто опрокинутый стул. Нравилось, как он потягивается, сначала опираясь на передние лапы, а потом перенося всю тяжесть тела назад, как неторопливо поднимается. И как он подходит, когда его зовут: наклонив голову, помахивая хвостом и дрожа всем телом, словно в лихорадке.

Проехав футов сто, он оглянулся: Дэн стоял посреди дороги.

А вот в школе оказалось невесело. Он был чужим, из города, новичком. На переменках он стоял один, стараясь держаться отчуждённо и независимо, не проявлять своей застенчивости и делать вид, что всем доволен и что его ни капельки не трогает всё происходящее, а в действительности напряжённо ожидая, что, быть может, кто-нибудь проявит к нему дружеский интерес. Но ребята говорили: «Посмотрите-ка на этого воображалу, сразу видно, что он из города», потому что Люк, считая, что хорошо разбирается в людях и знает, как с ними обращаться, полагал, что если будет держаться отчуждённо и независимо, то все вокруг непременно захотят с ним подружиться.

В половине четвёртого, когда занятия кончились и все, выбежав из школы, разбились на компании, он выбежал тоже, но компании уже не нашлось. Он в одиночестве стоял на ступеньках крыльца, и Элмер Хайботом, который был на два дюйма повыше его, повернувшись к нему, сказал:

— Мотай отсюда! Чего застрял?

Но, заметив, что Люк, угрюмо сжав кулаки, приготовился к драке, громко расхохотался и оставил его в покое. А Люк направился к своему велосипеду, вдруг испытывая желание поскорее вернуться на лесопильню.

По дороге он снова думал о тех днях, когда его отец приезжал на охоту в лес по другую сторону реки. Интересно, думал он, перебирая ногами, а видит ли отец его сейчас?

Он приближался к тому месту у дороги, где утром оставил Дэна, и, когда выехал из-за поворота, увидел, что собака лежит в тени вяза. «Привет, Дэн!» — обрадовался он. Потянувшись и отряхнувшись, Дэн побежал к дороге навстречу ему.

Два раза в этот день пёс прибегал к большому вязу. В полдень он спал на веранде, как вдруг вскочил и, не доверяя инстинкту, побежал по дороге. Возле вяза он посидел, подождал, неуверенно оглядываясь по сторонам и боясь, что разучился определять время. Потом вернулся домой и снова лёг спать. Через два часа он вскинул голову, словно что-то почуяв, и снова побежал по дороге к вязу.

— Послушай, Дэн, а я ведь был уверен, что ты спишь. Откуда ты узнал, что это я еду? — спросил Люк.

Но пёс только радостно бегал вокруг велосипеда. Он, казалось, понял, что Люк приятно удивлён.

С тех пор каждое утро Дэн провожал его до вяза, а в три уже сидел там, ожидая его возвращения.

Дома же, сказав тёте, что он уже вернулся из школы, Люк пошёл к реке и долго стоял на берегу, глядя на лес. Повернулся, чтобы уйти, снова посмотрел на лес и, хмурясь, не понимал, почему не в силах оторвать взгляда.

У берега была привязана старая лодка дяди Генри. Люк подошёл к лодке и позвал:

— Влезай, Дэн.

Он не умел как следует грести и то чересчур глубоко погружал вёсла в воду, то скользил ими лишь по поверхности. Оставалось только надеяться, что дядя Генри его не видит. Если бы дядя Генри смотрел, он наверняка заметил бы, как плохо Люк справляется с вёслами. Мог бы даже заставить его вылезти и преподать ему урок гребли. Поэтому он старался не смотреть в сторону лесопильни; взгляд его был обращён к лесу.

Он надеялся, что где-нибудь в лесу, в какой-нибудь прохладной чаще, куда проникал лишь луч солнца, или в укромном месте на берегу реки, где царит тишина, он встретится с отцом. Ему всё ещё не по силам было осознать факт, что отца уже нет в живых. Каждое утро ему казалось, что отец вот-вот войдёт к нему в комнату.

Опустив вёсла в воду, он обхватил руками голову собаки и торжественно спросил:

— Знаешь, о чём я думаю, Дэн? Я думаю о том, что ты, возможно, знаешь больше меня, а видишь и слышишь гораздо лучше меня. Понятно, о чём я говорю? Если ты способен слышать то, чего не слышу я, значит, ты и видишь то, чего я не вижу. Верно, Дэн?

Лизнув руки Люка, пёс выразил полное согласие со всеми его рассуждениями.

Они переплыли реку и, вытащив лодку на берег, пошли вверх по течению. Люк, казалось, искал тропу в глубь леса, надеясь, что если существует такая тропа, то его отец тоже мог отыскать её и пойти по ней. Но вместо тропы они очутились в чащобе, которая становилась всё более непроходимой и дикой. При виде цепочки больших остроконечных камней Люк почувствовал, что места эти безлюдны, а его вторжение нежелательно. Но пока он стоял в раздумье, нетерпеливый пёс метнулся в кусты, и Люк ринулся вслед за ним.

Опавшие ветви преграждали путь, земля была мягкой от гниющих корней, перепутанные лозы плюща свисали с деревьев, как клешни осьминога, а хвоя и листва сплелись так тесно, что сквозь них не проникал и луч солнца. «Вперёд, Дэн!» — храбро позвал он собаку, но ветка, хрустнувшая под ногами, напугала его до смерти, и он стал оглядываться и озираться по сторонам в надежде что-то увидеть или услышать.

Ему казалось, будто он проник в мир теней, в мир духов, которые таились в каждом камне, в каждом дереве. Одни были добрыми, другие — злыми, готовыми его сокрушить. Когда кустарник или колючие лозы цеплялись за его штаны, он изо всех сил бил по ним палкой, будто в самом деле верил, что злые духи, приняв вид плюща, могут обвиться вокруг него и потащить назад. Он махал палкой, а собака сердито лаяла.

А тропы всё не было. Низко пролетела большая коричневая птица с крыльями, как почудилось ему, размахом в десять футов. Он присел в испуге, но выяснилось, что это была всего лишь куропатка. А потом он понял, что заблудился, но знал, что, пока Дэн с ним, дорогу домой они найдут.

Они вышли к странному на вид пруду, заросшему серыми водорослями, в котором плавали серые мёртвые деревья и который был окружён серым и мёртвым подлеском, — выгоревшее дотла место с обугленными пнями и сгнившими от старости стволами поваленных деревьев. Под ногами Люка стволы превращались в коричневую пыль. Он смотрел на заросший мохом пруд и заболоченную землю вокруг него, от которой тянуло дурным запахом гнили, как вдруг услышал у своих ног какой-то шелест: из-под одного ствола к другому скользнула толстая коричневая змея четырёхфутовой длины.

— Дэн! — испуганно вскрикнул он.

Пёс, весь ощетинившись, прыгнул к нему, на голове и на воротнике шерсть у него встала дыбом, а единственный зрячий глаз был устремлён прямо в глаза змеи, которая не уползала, а, чуть извиваясь, смотрела на них со зловещим спокойствием. Дэн захлёбывался лаем, но змею не трогал.

— Берегись, Дэн, берегись! — прошептал Люк.

Ему хотелось бежать, но он видел жёлтые пятна и чёрные точки на голове змеи и знал, что ни повернуться спиной к этому стражу чащобы, ни тем более бежать от него нельзя. Отступив на шаг — колени у него дрожали, — он поднял большой плоский камень и швырнул его змее в голову. Камень попал на фут пониже головы, змея скрутилась, потом раскрутилась и исчезла под поваленным деревом.

— Ну и напугался же я, Дэн! — признался Люк, а вот Дэн ничуть не выглядел испуганным. — Ты не знаешь, чем могла оказаться эта змея, — продолжал Люк. — Она ведь выползла, как злой дух, правда, Дэн?

Обойдя заболоченное место, они направились к откосу, где деревьев было меньше, а сквозь хвою и листву проникал солнечный свет.

И вдруг вся земля затряслась, а поскольку он верил, что блуждает в мире духов, то снова напугался, и сердце его молотом застучало в груди. Он посмотрел вверх и увидел, что ветви и листья деревьев окутаны дымом, который тёмной тучей налетел откуда-то издалека. Но дым рассеялся, луч солнца упал ему на лицо, и он услышал гудок паровоза, который вёл поезд по рельсам, проложенным по горному кряжу, что шёл через лес.

— Оказывается, это всего лишь поезд, — облегчённо вздохнув, объяснил он Дэну.

Он по-прежнему с надеждой оглядывался вокруг в поисках какой-нибудь знакомой приметы, тени или шёпота, которые могли бы принести хоть малейшее утешение, а со стороны казалось, будто по лесу, кого-то поджидая, разгуливает любознательный мальчик. Они очутились у неглубокого оврага, где росли величественные дубы и сосны, верхушки которых были прорезаны лучами солнца, и где воздух был напоён сладостью и прохладой. Это место было подобно тихому и мирному крову, который они вдруг обрели после тяжёлого перехода по зловещим болотам.

На прогалине покоился огромный круглый валун из кварца и гнейса в восемь футов высотой и с плоской вершиной. А вокруг него из травы высовывались камни поменьше. Валун лежал среди деревьев, как огромный, приплюснутый сверху мяч. Люк обошёл его, поглядывая и прикидывая, можно ли залезть на вершину. На поросших мохом крутых боках валуна были ямки и выступы, и Люк решил лезть.

Когда он долез до середины, Дэн начал лаять, поэтому он позвал: «Ко мне, Дэн!» Пёс подпрыгнул, но сполз вниз. Тогда Люк схватил его передние лапы, и Дэн, извиваясь, как червяк, и прилипнув телом к поверхности валуна, взобрался на вершину, где они уселись вместе с Люком.

Обхватив колени руками и любуясь залитыми солнцем верхушками деревьев, Люк вдруг понял, как он одинок с тех пор, что приехал на лесопильню. «Где я?» — подумал он и, оглянувшись, спросил: — Что же я здесь делаю?

Но ничто не нарушило его одиночества; вокруг царила тишина. Как он ни прислушивался, сколько ни ждал — ни звука.

И вдруг Дэн, который отдыхал, положив голову на лапы и высунув розовый язык, чтобы легче дышалось, медленно поднялся, шерсть у него на спине встала дыбом, уши насторожились. Он медленно повёл головой из стороны в сторону и даже негромко зарычал, словно кому-то угрожая.

— В чём дело, Дэн? — заволновался Люк.

Но Дэн уже успокоился, никому не угрожал и даже наоборот: морда у него стала приветливой и пытливой. Внезапно он трижды гавкнул.

— Дэн! В чём дело, Дэн? — просил его объяснить встревоженный Люк. — На кого ты лаешь, Дэн? Я ничего не вижу…

Но теперь ему стало страшно от присутствия чего-то загадочного, не видимого ему, но ощущаемого Дэном. Стиснув кулаки и подняв голову, он медленно озирался по сторонам полными боязни глазами. Кожа на затылке у него зашевелилась от страха: ему казалось, будто за ним следят. Но, бросив взгляд на собаку, он заметил, что она спокойна, и успокоился сам. Тишина перестала быть страшной. Дэн повернул голову и посмотрел на Люка своим зрячим глазом, словно спрашивая: «Всё в порядке? Я не боюсь, если ты не боишься».

Люку хотелось верить, что отец недалеко и видит его, и он почувствовал благоговейный трепет перед собакой, которая, казалось, обладала необыкновенной способностью видеть и чувствовать присутствие чего-то невидимого. Этим невидимым в мыслях Люка был только его отец, и он, испытывая радость, тем не менее был потрясён. Обняв собаку, он прошептал:

— О Дэн, если бы я мог видеть и чувствовать, как ты!

В благодарность за эту похвалу собака лизнула ему руку.

Они долго сидели молча, довольные друг другом. Люк думал об отце и мысленно старался объяснить ему, какой непривычной показалась ему жизнь на лесопильне.

Они сидели там до тех пор, пока Дэн не поднялся и не попытался слезть вниз с камня, всем своим видом показывая, что им там больше делать нечего.

Прежде чем пуститься в обратный путь, Люк постоял, глядя на валун.

— Мы вернёмся сюда, Дэн. Мы часто будем сюда приходить, — прошептал он.

Теперь у них была общая тайна: секретная жизнь, о которой на лесопильне никто никогда не узнает.

Идя вниз по течению реки, они добрались до лодки, и когда уже плыли по реке и стали видны залитые солнцем лесопильня и дом, он понял, что никогда не расскажет дяде Генри о том, что произошло в лесу, ибо то, что случилось, принадлежало миру чудес, который дядя Генри презирает, и той секретной жизни, что он будет делить только с Дэном.

 

6. Дядю Генри не обмануть

Тёте Элен Люк казался практичным мальчиком, потому что помогал ей, вставил в окна сетки, починив две из них, и всегда помнил, как она не любит, когда в доме мухи. Она предложила платить ему по пять центов за каждые десять убитых мух, и однажды он провёл весь вечер с мухобойкой в руках, хотя и понимал, что на уничтожении мух не разбогатеешь, когда на улице ещё прохладно.

Он был в кухне, сосредоточив всё своё внимание на одной упрямой мухе, которая никак не желала слететь с потолка, чувствуя, что там она находится в безопасности, как вдруг услышал, что тётя разговаривает с кем-то у входа в дом. Когда голос незнакомца стих, а тётя Элен вернулась в кухню, Люк вышел на веранду.

Возле машины стоял человек лет шестидесяти пяти в чистом синем комбинезоне. У него было обветренное лицо в морщинах, торчащие в стороны усы и твёрдый взгляд умных серых глаз. Когда Люк подошёл поближе, ему почудилось, что морщины на лице у человека образовались от многолетней улыбки. Звали его Элекс Кемп, а жил он в кирпичном доме чуть дальше по дороге от лесопильни. Он держал коров и развозил по соседям молоко.

Спавший на вернаде колли встал и подошёл к Люку, который наклонился, чтобы погладить его по голове.

— Ты, значит, тот мальчик, про которого я слышал, — сказал мистер Кемп. — Быстро подружился с Дэном, а? Поди сюда, Дэн.

Медленно махая хвостом и дрожа всем телом, старый пёс спустился по ступенькам к старому мистеру Кемпу, который потрепал его по загривку так, будто они давно знали друг друга. Видя, что Дэн любит старика, Люк тоже подошёл к нему, и мистер Кемп сел на подножку своей машины.

Некоторые люди, старые или пожилые, умеют быстро налаживать отношения с подростками тем, что, не подчёркивая разницы в годах, но и не впадая в фамильярный тон, дают событиям возможность развиваться легко и естественно.

— Тепло нынче, а, сынок? — сказал мистер Кемп, промокая платком выступивший на лбу пот. — Хорошая у тебя собака. Мы с Дэном старые друзья. Я помню Дэна ещё щенком. Он был самым красивым псом в округе… Послушай, сынок, а почему бы тебе не взять гребёнку и не расчесать его как следует?

— А что от этого толку? — настороженно спросил Люк.

— Приведи его в порядок, и его никто не узнает.

— Дэн и так красивый, — быстро сказал Люк, но, приглядевшись к псу, заметил, что шерсть у него на воротнике спуталась, не блестела так, как обычно у колли, и в ней было много выпавших волос. И Люка вдруг осенило:

— А может, если Дэна вычесать, он будет выглядеть моложе, а, мистер Кемп?

— Ты видел когда-нибудь даму, выходящую из парикмахерской?

— Нет.

— Она в эту минуту и чувствует себя моложе, Люк.

— Да, пожалуй это имеет значение, правда, мистер Кемп? Раз для дамы, то и для собаки тоже.

— Попробуй-ка расчесать Дэна, увидишь, как ему это понравится.

— Обязательно, мистер Кемп.

— А кроме того, почему бы вам с Дэном не помочь мне как-нибудь вечером загнать коров?

— С удовольствием, мистер Кемп.

— Значит, договорились, сынок, — сказал мистер Кемп, влезая в свою машину. Он помахал рукой, а взгляд его был добрым и лучился симпатией и удовольствием.

С минуту Люк постоял, глядя вслед машине, словно старик чем-то озадачил его, а потом повернулся и побежал в кухню, где тётя Элен пекла пироги. Пухлое лицо её порозовело и лоснилось от жира. Люк попросил у неё старый гребешок и щётку. Она снисходительно покудахтала, когда он объяснил, зачем ему нужна щётка, но, поскольку была не прочь побаловать мальчика, как только вытащила пироги из духовки, разыскала щётку и гребешок.

Посвистев Дэну, он нашёл позади дома прохладное место в тени от штабеля дров, сел и принялся расчёсывать собаку.

Он представлял себе, как удивится дядя Генри, когда увидит, каким молодым и полным сил выглядит Дэн, и мечтал услышать: «И как это я мог думать, что Дэн уже стар и ни на что не пригоден? Он выглядит ничуть не хуже, чем в былые годы». Шерсть лезла пучками. Он чесал, и порой ему приходилось дёргать там, где волосы спутались, и разбирать пальцами колтуны. Но как бы сильно он ни дёргал, Дэн терпел. Ибо пёс, когда Люк расчёсывал его, вспоминал ту ласку и заботу, которой не знал уже много лет. Он чувствовал, что его снова любят. Каждый взмах гребешка приносил Дэну надежду на восстановление его былого достоинства.

Целых полтора часа Люк вычёсывал шерсть собаки, и выпавших волос набралось столько, что из них можно было набить целую подушку. Закончив расчёсывать, Люк взял в руки щётку. Ему понравилось действовать щёткой. С каждым взмахом шкура Дэна блестела всё больше, и вскоре на груди у него появился и белый нагрудник, который является признаком чистокровных колли.

— Извини, Дэн, — сказал Люк, — пока ещё не очень хорошо получилось, но вид у тебя стал совсем другой. Теперь всем понятно, что ты породистая собака. Ну-ка, встань и пройдись. Иди, Дэн.

Колли, наклонив голову, напряжённо вытянул передние лапы, потом перенёс всю тяжесть тела назад, как делал всегда, когда тянулся, встал и, сделав небольшой круг, остановился, выжидательно поглядывая своим зрячим глазом и с надеждой помахивая хвостом.

Ему вдруг захотелось попрыгать и поиграть. Он увернулся от Люка и побежал по двору, водя носом чуть ли не по земле, словно вынюхивая крысу, пока не нашёл палочку длиной с фут. Схватив её в зубы, колли вернулся к Люку и положил палочку у его ног. Он покивал головой, приглашая Люка поиграть с ним, и даже попятился назад, словно предоставляя Люку возможность схватить палочку. Они схватили её одновременно. Люк тянул за один конец, а Дэн, рыча и пугая, — за другой, причём намеренно чуть-чуть уступал Люку. По правде говоря, отнять палочку у пса было совсем не трудно, ибо хватка его по причине слабости зубов уже не была сильной и энергичной. Поэтому Люк побаловал его немного: он позволил Дэну вырвать у него палочку. И радостно смеялся, глядя, как Дэн с важным видом пробежался по двору, победоносно помахивая палочкой.

Удлинилась тень от стены дома. Стихли пилы. Послышались голоса людей. По дороге прошли два работника с лесопильни, держа в руках посуду из-под обеда. С крыльца донеслись тяжёлые шаги дяди Генри.

— Можно вас на минутку, дядя Генри? — позвал его Люк.

Из-за дома энергичным, деловым шагом вышел дядя Генри, промокая загорелый лоб большим белоснежным платком. Он улыбнулся, увидев Люка со щёткой в руках и кучу собачьей шерсти.

— Как вам теперь нравится Дэн, дядя Генри? — нетерпеливо спросил Люк.

— Ты, я вижу, был занят, а, Люк? Что же ты намерен делать с этой шерстью? Набить ею матрас? — спросил он.

— Посмотрите, какой у Дэна бодрый вид. Как у молодой собаки… почти, правда, дядя Генри? — подсказывал ему Люк. — Теперь он так и будет выглядеть. И он себя чувствует молодым, дядя Генри.

— Да, теперь, когда он вычесан, у него меньше шансов подхватить экзему, — согласился дядя Генри. — Но один глаз у него по-прежнему не видит, и он волочит заднюю ногу.

Сложив руки на груди, дядя Генри стоял над Люком и Дэном и с усмешкой их разглядывал. Он решил воспользоваться случаем, что было вполне естественно для него, и прочитать небольшую мораль, которая могла оказаться весьма полезной для мальчика.

— Да, — начал он, посмеиваясь, — человек невнимательный, который судит о людях и собаках только по их наружности, может обмануться тем лоском, который ты навёл, Люк, и который рассчитан на внешний эффект. Человек и его работа при беглом взгляде могут иметь вполне пристойный вид, но если посмотреть внимательно — если знаешь, на что смотреть, разумеется, — то картина может оказаться весьма непривлекательной. Вот, например, Дэн, если не принимать во внимание, как ты его расчесал… Поди сюда, Дэн. Загляни ему в пасть, Люк. Посмотри на его зубы. Посмотри на его глаза. Понятно, о чём я говорю? Сразу видно, что Дэн — уже отжившая свой век, старая собака. Твоим лоском никого не обманешь. Всегда старайся видеть вещи такими, какие они есть, мой мальчик. Даже наедине с самим собой смотри в лицо фактам, если хочешь преуспеть в жизни.

Он говорил с улыбкой, но вполне серьёзным тоном и, широко расставив ноги, стоял над ними в ожидании вопросов. Люк потрясённо молчал. И Дэн не махал хвостом. Дядя Генри мог кого угодно привести в отчаяние.

— Пойдём умываться, Люк, — весело позвал он. — И сядем ужинать.

— Его не переубедишь, Дэн, — прошептал Люк, — нет. Но если он не видит, как ты выглядишь, значит, это у него глаз не видит, а не у тебя.

 

7. По-другому умный человек

Они сели за стол. Окна, забранные сетками, были распахнуты настежь, и с озера тянуло прохладой. В это время года, в конце мая, с заходом солнца становилось свежо, но дядя Генри утверждал, что в доме душно. Жаловаться на сквозняк было бесполезно. Тётя Элен была убеждена, что от сквозняка и холода простудиться нельзя. Простуду вызывают только микробы. Подобная убеждённость обескураживала Люка, который не мог с ней смириться. Как непохоже здесь на его родной дом! Ножи, вилки и ложки лежали на столе вовсе не так, как их клала миссис Джексон. На стол ставили целые миски с едой. И пахло в доме по-другому: чем-то свежим, чистым, но это был чужой запах, иначе он перестал бы его замечать.

— О чём ты задумался, мой мальчик? — вдруг спросил дядя Генри.

— И правда, о чём, Люк? — подхватила тётя Элен.

— Да так, ни о чём.

— Но ты витал где-то в облаках.

— Я думал про мистера Кемпа. Странный он человек, правда?

— А что в нём странного, Люк?

— Не знаю. Просто странный, другой какой-то.

— Может, он и странный, Люк, — сказал дядя Генри, — но это не мешает ему быть большим хитрецом. Я в некотором отношении очень уважаю мистера Кемпа. Запомни, Люк, я отнюдь не во всём с ним согласен, но он добрый сосед и образованный человек. Я очень уважаю мистера Кемпа.

— Он не такой фермер, как другие в округе?

— Нет, он такой же фермер и держит коров. Послушай, Люк, объясни мне, почему он кажется тебе странным. — Обратившись к жене, он добавил: — Ребёнок часто способен заглянуть человеку в самую душу. Меня интересует, что Люк видит в мистере Кемпе. Может, наш мальчик в самом деле отличается проницательностью.

— Да нет, я ни о чём серьёзном не думаю, дядя Генри, — запротестовал Люк.

— Знаю, знаю. Так каким же тебе показался мистер Кемп? Что особенного ты в нём приметил?

— Ну, во-первых, по-моему, он человек неторопливый. Я заметил, что он никуда не спешит.

— Верно. Продолжай, Люк.

— У него такой вид, будто он бездельник и потому его ничего не волнует. Он когда-нибудь волнуется, дядя Генри?

— Пожалуй, если как следует подумать, нет, Люк.

— Но я не хочу сказать, что он бездельник, дядя Генри.

— Я понимаю, чту ты имеешь в виду. Нет, бездельником его не назовёшь.

— У него такой вид, будто он… будто он улыбается про себя.

— Философ, — подсказала тётя Элен.

— Правда, тётя Элен? А что такое «философ»?

— Мистер Кемп — славный старичок, Люк. По-моему, вот это и есть философ: славный старик.

— Не перебивай Люка, Элен.

— А я ему не мешаю, Генри.

— Мне он понравился. Понравился, и всё, — упрямо повторил Люк, потому что дядя Генри с одобрением кивал головой. Люк не мог поверить, что такой деловой человек, как дядя Генри, будет всерьёз слушать его мнение о других людях. — Мне кажется, — вдруг решился он, — что мистер Кемп уже давно присматривается к людям и вещам, а потому знает, чту в жизни ценно, а что нет.

— Нет-нет, Люк, — энергично запротестовал дядя Генри, — вот тут ты не прав. Тут я с тобой не согласен. Хотя, должен признать, мальчик, что ты, можно сказать, раскусил мистера Кемпа. Ты умеешь смотреть, Люк. А значит, будешь человеком здравомыслящим, что и требуется. В нашей жизни успеха можно добиться только тогда, когда умеешь судить о людях по их заслугам. — И он с одобрением похлопал Люка по плечу. — Отлично, мой мальчик. — Откашлявшись, как председатель собрания перед тем, как подытожить и прояснить всё сказанное, он продолжал: — Мистер Кемп и вправду давно присматривается к людям и вещам, Люк, но только в одном месте, под одним небом, на одном озере — в своей собственной усадьбе, да уже в течение пятидесяти лет. Мистер Кемп получил университетское образование. А когда его отец умер и оставил ему кое-какие деньги, знаешь, что он сделал? Он вернулся в свой родной дом, чтобы сидеть там, стариться вместе со своей землёй и никуда не спешить. Приходится только сожалеть, Люк, когда интеллигентный, образованный человек, вроде мистера Кемпа, не пытается принести пользу людям. Никакого желания действовать. И ты ошибаешься, полагая, что он знает, что ценно, а что нет. По-моему, он этого не знает. Совершенно не знает. У него в голове всё перепутано. Он для меня загадка. Трудно объяснить, почему. Захоти он заняться полезным трудом, он бы на всё смотрел по-другому, и тогда я мог бы его понять.

— Но, Генри, согласись, что у его коров лучшее в округе молоко, — заметила тётя Элен.

— Да, да, но эти коровы у него вместо развлечения.

— Он приглашал нас с Дэном помочь ему загнать коров, — сказал Люк. — Можно?

— Конечно, Люк.

— Тогда мы пойдём сегодня, — решил Люк.

Позже, шагая вместе с Дэном по дороге, Люк раздумывал над тем, почему ему так хочется помочь мистеру Кемпу. Он ещё не был в состоянии уяснить, что истинная причина кроется в желании быть рядом с человеком, который разделяет его любовь к Дэну, и объяснял это интересом к тому, чего не делал никогда в жизни.

Было около половины восьмого вечера, и похожее на огромный красный шар солнце плыло над вершинами деревьев, клонясь к западу. А в конце дороги, далеко за городом вставали синие горы, которые вдруг превратились в тёмно-синие с лиловым оттенком. Дорога была засыпана щебёнкой, в которой попадались острые камушки, а потому Дэн, боясь за лапы, осторожно шагал по заросшей травой обочине. Когда они подошли к дому мистера Кемпа, высокому трёхэтажному с небольшой верандой строению из кирпича, Люк остановился в нерешительности. Если бы мистер Кемп сидел на веранде с газетой в руках, всё было бы проще, но его там не было.

— Может, не будем входить, а, Дэн? — спросил Люк, когда Дэн выжидательно посмотрел на него. — Может, просто погуляем сами?

Но Дэн, который уже не спеша шёл по дорожке с таким видом, будто много раз здесь бывал, только обернулся, словно зовя его за собой. «Будь у меня наготове несколько ни к чему не обязывающих, небрежных фраз, — подумал Люк, — мне было бы нетрудно оправдать перед мистером Кемпом своё появление. Я мог бы, например, сказать: «Дэн завернул к вам, мистер Кемп, вот я и решил тоже зайти». А если бы мистер Кемп оказался занят, я мог бы сказать: «Пошли, Дэн, не будем мешать другим».

Напустив на себя безразличный вид, Люк медленно вышагивал по дорожке, поддевая ногой мелкие камни и палочки, а сам с опаской прислушивался. Он завернул за дом, где стояли коровники, вовсе не похожие на обычный ветхий хлев, а выкрашенные белой краской и сверкающие чистотой. Работник в голубой рубашке, который вилами ворошил сено перед одним из коровников, поднял голову, и Люк только решил, что пора уходить, как из дома в брезентовой куртке и соломенной шляпе вышел сам мистер Кемп.

— Здравствуй, Люк! — крикнул он, приветливо помахав рукой. — А я-то думал: когда это ты появишься? — Он щёлкнул пальцами, и Дэн подбежал к нему.

— Мы гуляли, и Дэн завернул сюда, — принялся объяснять Люк. — Вот я и решил зайти, мистер Кемп.

— Плохой же ты был бы сосед, Люк, если бы не зашёл! Смотри, как ты потрудился над Дэном! Он сразу похудел фунтов на десять, и шерсть у него прямо блестит!

— И выглядит он моложе. Правда, мистер Кемп?

— Гораздо моложе.

— А вот дядя Генри думает иначе.

— Он, наверно, не посмотрел на Дэна как следует.

— Нет, посмотрел.

— Но не так, как смотрят на собаку, когда видят её впервые.

— Правильно. А это имеет значение, мистер Кемп?

— Конечно, Люк, и очень большое. Пойдём, пора загонять коров.

— Что мы должны делать, мистер Кемп? — с готовностью спросил Люк.

— Сейчас объясню тебе, — охотно ответил мистер Кемп. Они миновали конюшню и направились к открытому пастбищу, которое тянулось позади дома. — Я захожу в тыл самой дальней на лугу корове, говорю ей: «А ну домой!» — и бросаю ей под ноги камушек. И она, пошатываясь, как пьяный матрос, бредёт домой, а за ней начинают двигаться и все остальные коровы. Их двенадцать. Но энергичный парнишка, вроде тебя, с помощью умной собаки сумеет справиться с ними не хуже ковбоя на лошади. Ясно?

Повернув налево, они срезали опушку принадлежащей Кемпу рощи и вышли на уходящий в поднимающийся с земли туман луг, где паслись толстые белые с коричневым коровы джерсийской породы.

— Вот что я скажу тебе, — заявил мистер Кемп, когда они дошли до гладкого плоского камня. — Я человек ленивый. Я лучше посижу здесь, покурю трубку и посмотрю, как вы с Дэном справитесь с работой. А вдруг из тебя получится знаменитый ковбой? Откуда мне знать? Не бойся пошуметь и, если захочешь, можешь покататься верхом. Давай-ка посмотрим, как ты осилишь это дело, сынок.

С довольной улыбкой на лице он опустился на камень и полез в карман за трубкой. И Люку стало радостно оттого, что мистеру Кемпу по душе его присутствие и хочется посмотреть, как он будет загонять коров. В эту минуту их взгляды встретились, и у Люка появилось странное чувство, будто мистеру Кемпу известно всё, что ему, Люку, хочется совершить, что эти поступки будут правильными и хорошими, ибо совершались уже не раз, и что, глядя на них, мистер Кемп, по-видимому, радуется тому, что живёт на свете. Разумеется, Люк не мыслил об этом в таких выражениях. Просто он вдруг ощутил, что всё, буквально всё: вечер, коровы на лугу, заходящее солнце, он сам вместе с собакой — всё это так и должно быть. И сказал, широко улыбаясь:

— По-моему, я сумею пригнать их сюда, мистер Кемп.

— Тогда за дело, сынок. Как только они минуют этот камень, считай, они уже дома. Джо, мой работник, сам загонит их в коровник.

— Пошли, Дэн! — позвал Люк, и они побежали по лугу.

Не успели они сделать и пятидесяти шагов, как Люка охватило странное волнение, возбудившее его воображение и превратившее окружающий мир в сцену из прочитанных книг. Поднимающийся с сочных лугов туман вставал тонкими струйками дыма от бивачных костров или стелился по земле и кружился в водовороте, оседая после артиллерийского огня. Коровы же приняли вид огромного стада, которое предстояло быстро собрать и провести через ущелье под прямым огнём похитителей скота, собравшихся у бивачного костра. С рыси Люк перешёл на галоп. И Дэн поскакал вслед за ним.

— Мы справимся с ними, Дэн! — тихо пообещал он. — Даю тебе слово. Конечно, нас всего двое…

Он обращался к Дэну как к командиру, решив раз и навсегда, что в их играх и его мечтах Дэн будет главным, ибо он старше и наделён от природы мудростью инстинкта.

Когда они были уже на другом конце пастбища позади последней из ленивых белых с коричневым коров, Люк не снизошёл до того, чтобы поднять камень или прутик и швырнуть его в толстую корову, лениво щипавшую траву, а, словно осадив коня, с которым только он мог справиться, вдруг круто повернул назад, и Дэн тоже повернул назад.

— Слушаюсь, Дэн! — крикнул он. — Вперёд, в горы! В горы! Мы обязательно догоним их! — и бросился на коров.

Дэн с громким лаем кинулся под ноги удивлённой корове, которая, вскинув голову, попятилась и, шлёпая хвостом по собственным бокам, тяжёлой поступью двинулась прочь от мальчика и собаки.

Забыв о хромой ноге, колли метался среди коров вместе с Люком, бросаясь им под ноги и бесстрашно залезая под брюхо. На каждый вопль Люка он отзывался заливистым и громким лаем. Но туман густел, туман, похожий на дымовую завесу невидимого орудийного огня, наползал. И пока Дэн, делая круги и лая, собирал стадо в кучу, Люк остался лицом к лицу с похитителями скота. Задыхаясь, он упал на колени, и лошадь, обученная до совершенства, тоже опустилась на землю рядом с ним. Он прицелился: услышал грохот пушки; почувствовал резкую боль в плече, ожог. Да, он ранен, плечо вдруг заныло. Он опустил бессильно повисшую левую руку. Но оставить позицию, когда Дэн на него рассчитывает, когда Дэн, мчась во весь опор и стреляя в воздух, уже обратил стадо из трёх коров в бегство, он не имел права. «Старина Дэн способен сам выполнить задание, если его не подстрелят, — прошептал Люк своей лошади. — Вставай, поднимайся». Он вскочил в седло и, припав к луке, поскакал вслед за Дэном.

— Дэн, Дэн! — крикнул он, и Дэн подбежал к нему, пыхтя, отдуваясь и сильно хромая. — Извини, Дэн, я покинул тебя в беде. Но меня ранили в плечо. О, Дэн, тебе попали в ногу…

Зрячий глаз Дэна танцевал, сияя от удовольствия. Одна из коров замычала: «Му-у-у!» — и в ответ с другой стороны луга послышалось долгое «му-у-у».

— Они пришли в движение, Дэн, как ты и предполагал. Вскоре мы будем вне опасности. Я постараюсь продержаться до конца. Всё стадо вот-вот тронется. И горе тем похитителям скота, которые попытаются его задержать. Их затопчут, превратят в ровное место. Не бойся за меня, Дэн. Я спокоен.

Они снова помчались по лугу, и Люк, внимательно приглядевшись, заметил, что Дэн, сильно припадая на заднюю ногу, перестал бросаться из стороны в сторону и лаять. Но и устав, он не отказался продолжать игру. Его зрячий глаз говорил, что он готов продолжать. Поэтому Люк тоже принялся сильно хромать.

— Ой, ой, — заохал он, — меня тоже ранили в ногу, Дэн. Боюсь, я буду тебе помехой.

Он так непритворно застонал, что Дэн, обернувшись, одарил его таким же умным и внимательным взглядом, каким смотрел на него Люк. Он подпрыгнул, упёрся лапами в грудь Люка, а языком попытался лизнуть его.

— Я выдержу, Дэн, если выдержишь ты, — заверил его Люк. И они кинулись вслед за коровами.

Двенадцать коров, напуганные криками, беготнёй и лаем, сбились наконец в кучу и медленно двинулись к опушке леса, откуда дорога вела прямо к коровнику. Но теперь они уже больше не боялись, а потому шли не спеша, мычали и выставляли рога на лай Дэна. И все равно это было настоящее стадо: они махали хвостами, удивлённо поводили глазами и время от времени фыркали. От них пахло хлевом, и Люку казалось, будто он, худой и усталый, сидит в седле, занятый беседой со своим командиром Дэном, ибо стадо уже перешло за аванпост, где ждёт мистер Кемп.

— Ну, Люк, — сказал мистер Кемп, — представление было просто первоклассное.

— Правда? — смутился Люк, ибо в своих мыслях он был ещё далеко от мистера Кемпа. Но теперь, приблизившись к нему, а потом вдруг очутившись совсем рядом, он только застенчиво улыбнулся. — Где Дэн? — встревожился он. — Дэн, иди сюда! Мы опять у мистера Кемпа. — Он как будто извинялся перед Дэном за то, что возвращал его в реальную действительность, на пастбище, к мистеру Кемпу и лесопильне, и тот снова становился старой собакой; но Дэн ничуть не возражал против тишины, он тяжело плюхнулся у ног Люка. — Мы всё правильно сделали, мистер Кемп? — спросил Люк.

— Лучше и не придумаешь, Люк.

— Спасибо.

— Вы действовали с энергией и умением, а главное, с превосходным воображением.

— Дэн чуть хромает, мистер Кемп, но я надеюсь, что хуже ему не станет. Нога поправится, правда? Как, по-вашему, он не такой уж старый, а, мистер Кемп?

— Несколько лет он ещё вполне прослужит.

— Если бы он был вашей собакой, вы бы не спешили расстаться с ним, правда, мистер Кемп?

— Я? Нет, конечно, если бы любил его, Люк. Человек всегда старается сохранить то, что ему дорого, верно? Но собака часто испытывает к своему хозяину гораздо большую привязанность, чем он к ней, вот в чём беда… Иди сюда, Люк, садись, отдохни.

Люк сел, и мистер Кемп несколько высокопарно провозгласил:

— Давайте посидим и поведаем друг другу печальные истории про гибель королей. Это из «Ричарда Второго», сынок, есть такая пьеса. Мы же поговорим про смерть собак.

И начал рассказывать про собаку, которая жила у него, когда он был ещё мальчиком, и росла вместе с ним. Он говорил медленно, чуть растягивая слова. Стало немного прохладнее, ночной ветерок, что появлялся с заходом солнца, зашевелил листья деревьев. Люк сидел рядом со стариком, обратив к нему лицо и полные внимания глаза.

— И вот эта собака, маленький бостонский бульдог, стала совсем старой, — рассказывал мистер Кемп. — Ей было, наверное, лет двенадцать. Идём мы один раз по дороге, она бежит впереди, как вдруг остановилась и упала. С ней случился сердечный приступ. Но вот что самое удивительное, сынок. Собака поняла, что умирает. И из последних сил старалась повернуться ко мне мордой и посмотреть на меня, посмотреть мне в глаза. Умирая посреди дороги, она хотела в последний раз проявить свою любовь ко мне.

— Эта собака, должно быть, очень любила вас, мистер Кемп.

— Конечно. И я её очень любил.

Наступило долгое молчание. А потом Люк вдруг сказал:

— Мой отец тоже умер от сердечного приступа, мистер Кемп.

— Правда? Извини, сынок, я не знал.

— Ничего, мистер Кемп. Но то, что вы сейчас рассказали про собаку… Это очень интересно, — с серьёзным видом заявил Люк.

— Конечно, Люк. В некоторых отношениях, например развитием инстинкта, собака намного превосходит человека. И не только инстинктом. Говорят, что собаки — существа неразумные, да? Откуда это известно, я не понимаю. Просто никто этого не знает. Что касается любви, верности и преданности, то у собаки эти чувства часто развиты гораздо сильнее, нежели у хозяина.

Они встали и медленно пошли по дорожке. Синими струйками вился дымок из трубки мистера Кемпа, и они беседовали, как два взрослых человека, размышляя над непостижимой загадочностью человеческого поведения.

— Возьмём, к примеру, одного моего знакомого по фамилии Браун, у которого был дом вон там, возле озера. Твой дядя Генри тоже знал его. Этот человек жил вдвоём со своей собакой, колли, к которой примешалось немного крови от лайки, и были они неразлучны. Их можно было видеть только вместе, и человек этот утверждал, что, пока собака при нём, он никогда не чувствует себя одиноким. Казалось, случись что-нибудь с собакой, Браун умрёт от горя. Годы шли, и мы говорили: «Бедный Браун! Что с ним будет, когда не станет собаки?» И вот пришёл печальный день, собака умерла, и я, случайно оказавшись рядом, сам видел, как Браун тащил её в лес, чтобы там закопать. И что же дальше? Через два дня у Брауна была новая собака. Вот и вся история. Я спросил его, не тоскует ли он по своей старой собаке, но он ответил, что новая ничуть не хуже и будет ему таким же верным товарищем. А мы-то сокрушались, что он будет убит горем! Тебе понятно, о чём я говорю, Люк?

— Да, — задумчиво ответил Люк. — Этот человек был, что называется, практичным. Верно?

— Да, он был практичным.

— Дядя Генри — тоже практичный человек.

— Вот как? — удивился мистер Кемп, пряча улыбку.

— Да, он самый практичный из всех, кого я знаю…

В коровнике Джо развёл коров по стойлам и теперь сидел на табуретке возле одной из коров и, подставив под её разбухшее вымя ведро, доил её. В ведро бежала струйка тёплого молока. Покрашенные белой краской стойла сверкали чистотой, в коровнике пахло парным молоком, коровами и навозом, а со двора доносился аромат деревьев и утонувшего в сумерках луга. Люк внимательно смотрел, как Джо умело доит корову, но перед глазами у него был дядя Генри, который с безразличным лицом тащил по берегу собаку, как тащил её знакомый мистера Кемпа Браун.

— Знаете, мистер Кемп, — осторожно начал Люк, — наш Дэн — необыкновенная собака.

— Вот как?

— Да, Дэн всё понимает, — медленно сказал Люк. Ему хотелось рассказать, что произошло в лесу, хотелось сказать: «Дэн знал, что я думаю, не может ли быть рядом мой отец, и, я уверен, почувствовал его присутствие», хотелось услышать от мистера Кемпа, что он с ним согласен, но он боялся, что вызовет лишь смех. — Я хочу сказать, что собаки слышат звуки, недоступные нам, правда? — убеждённо продолжал он. — Я читал, что есть такие высокие звуки, которые люди не слышат, а собаки слышат. Значит, они могут и видеть такое, чего мы не видим, правда, мистер Кемп?

— Видеть и слышать? — повторил, словно про себя, мистер Кемп. — Тебе не страшно, сынок?

— А что страшного можно увидеть и услышать?

— Ангелов и неземные существа, — шутливо ответил мистер Кемп. — Так что же и где увидел наш необыкновенный Дэн?

— Когда мы были в лесу… — начал Люк, но, увидев улыбку мистера Кемпа, ему расхотелось рассказывать и снова стало одиноко. Лучше бы уйти вместе с Дэном. — Я не говорил, что Дэн видел ангелов, — обиделся он. — Я просто задал вопрос.

Но улыбка уже исчезла с лица старика, и, серьёзно кивая головой, он с участием посмотрел на мальчика, ибо знал, что тот только что потерял отца, одинок и обладает богатым воображением.

— Говори, Люк, — сказал он. Его тронула какая-то нотка в настороженном тоне мальчика. — Мир странно устроен, Люк, и в нём много такого, чего не в силах уловить людское зрение, — ободряюще добавил он. — Быть может, глаз собаки видит то, что ускользает от человека. Животные наделены способностями, о которых мы редко вспоминаем. Например, каким образом собака отыскивает дорогу домой? Откуда знает, в какую сторону идти? Почему чувствует приближение стихийного бедствия? Всё это удивительные вещи, Люк. Инстинкт тоже понятие малоизученное. Ты должен думать сам, Люк, и полагаться на собственный опыт.

— Я понимаю, о чём вы говорите, — отозвался Люк. Он чувствовал, что готов без конца слушать этого человека, который умел заинтересовать мальчика и заставить его поверить в собственные силы.

— До многого человек должен докопаться сам, — продолжал мистер Кемп. — Тебе ещё предстоит убедиться в этом, сынок. Есть люди, которые не смотрят ни направо, ни налево, и видят только то, что у них под носом. В жизни для них не существует загадок. Они ни в чём не сомневаются. Но, может, лучше всегда чуть-чуть сомневаться? — Мистер Кемп говорил и ласково гладил Дэна по голове. Его рука с набухшими венами коснулась руки Люка, который держал Дэна за ухо, и старик и мальчик улыбнулись. — Поэтому, — заключил мистер Кемп, — порой трудно найти объяснение тому или иному явлению. Смотри собственными глазами и мысли самостоятельно.

— Я так и собираюсь делать, — от всей души пообещал Люк.

Только когда стало темнеть, он попрощался с мистером Кемпом и вышел из коровника.

Он шёл по дороге вместе с Дэном и смотрел, как поднимается над заливом луна. Оба они устали и шли очень медленно. Люк еле передвигал ноги, а пёс, прихрамывая, брёл на шаг позади. Чудесно они провели время. А сейчас приятно было послушать чириканье летающих низко над землёй ночных птиц и стрекотанье цикад возле заросшего травой прохладного ручейка. Впереди была река. С неё доносился тихий плеск воды у плотины, и вот они очутились в тени безмолвной сейчас лесопильни, а за ней показались и окна дома, в которых горел свет. Свет этот был приветливым, и вся округа стала какой-то своей, потому что теперь у них с Дэном была общая секретная жизнь.

 

8. Как стать практичным

Люк ходил за дядей Генри по лесопильне не только потому, что ему нравился свежий душистый запах струганого дерева, огромные кучи опилок и вой пилы, но и потому, что на него произвёл впечатление твёрдый лаконичный тон, каким дядя Генри разговаривал с рабочими.

Иногда дядя Генри останавливался рядом с Люком возле конвейера и тоже смотрел, как рабочие снимают с медленно движущейся ленты бруски дерева.

— Они смотрят на дерево и определяют, куда что класть, — заметил он. — А ты мог бы отличить одну породу от другой, Люк?

— Прежде всего я бы обратил внимание на цвет.

— Правильно, — кивнул дядя Генри. — Ты наблюдателен, но не забудь, что существует и фибра. У каждой породы своя фибра, и знаешь, что ещё, Люк? Каждая порода пахнет по-своему. Как духи. Ну-ка возьми несколько брусков, Люк.

— Я заметил, что тут всегда приятно пахнет, — быстро отозвался Люк.

— Понюхай эту пихту, Люк, — сказал дядя Генри, протягивая ему брусок. — Какой чудесный запах! И у ели тоже, и у сосны. По-моему, нет на свете лучше и свежее духа, чем этот, правда?

Люк никогда бы не поверил, что такой серьёзный и деловой человек, как дядя Генри, найдёт минуту закрыть глаза и, глубоко вдохнув, наслаждаться ароматом древесины, не думая при этом, что напрасно теряет время. Но, может, он способен на это только потому, что должен уметь отличать один запах от другого? Знать густой свежий запах каждой породы в отдельности — его обязанность, от этого он становится более компетентным в своём деле, которое, по-видимому, его очень интересует, иначе он занялся бы чем-нибудь другим. И всё равно, когда дядя Генри закрыл глаза и вдохнул, он стал чуточку ближе Люку. Наконец-то у них обнаружилось нечто общее.

Люк проводил много времени на лесопильне, где ему очень нравилось. Теперь он почти не чувствовал себя одиноким. Если ему надоедало на лесопильне, он тихим свистом подзывал к себе Дэна, и они уходили в лес на прогалину с большим валуном, где сидели и отдыхали. Он думал об отце, потом играл с Дэном и через час возвращался на лесопильню, никому не объясняя, куда исчезал, и снова испытывая желание научиться чему-нибудь новому у дяди Генри.

Дядя Генри с удовольствием останавливался и объяснял, какая древесина хорошего качества, какая имеет дефект, а какую вообще следует выбросить.

— Посмотри на фибру, Люк. Смотри внимательно, — завершая изложение своих доводов, говорил дядя Генри, брал в руки дощечку и ломал её надвое. — Слабая фибра, ясно? Сразу видно, спорить не приходится. Нужно уметь отличать полезное от бесполезного и научиться не обманываться за счёт внешнего вида. Это не так просто, Люк. И единственный способ не оставаться в дураках — это располагать фактами. Изучай факты, ясно? Если факты при тебе, значит, ты знаешь, в чём польза и в чём пользы нет, и тогда никто никогда тебя не обманет. Ясно?

— Ясно, — ответил Люк, но понял по-настоящему он только то, что, вычёсывая Дэна, наводя на него блеск и принуждая прыгать и скакать, зря надеялся заставить дядю Генри поверить, что пёс ещё молод, и лишь натолкнул его на мысль приглядеться к собаке и вспомнить, что от Дэна теперь нет такой пользы, как прежде. У дяди Генри были факты против Дэна. Только, казалось Люку, не все факты. Он не знал того, что знал Люк. Но эти факты он вынужден скрывать от дяди, потому что их слишком трудно объяснить. В них не поверишь, пока не убедишься сам. Иначе они похожи на те дощечки, что дядя Генри ломает надвое и выбрасывает.

Однако дядя Генри никогда не выбрасывал того, что имело хоть какую-нибудь ценность. На лесопильне ничто не пропадало попусту. Интересно, часто думал Люк, есть ли на свете ещё хоть один человек, который так хорошо знает, что полезно, а что можно выбросить. По-видимому, в этом и был ключ к успеху. Знаешь это, значит, становишься хозяином жизни. Удивляло Люка лишь то, что дома, в городе, когда ещё был жив отец, никто не учил его таким понятиям.

Даже тётя Элен в своих делах по дому или на кухне полагалась на мнение дяди Генри и советовалась с ним во всех своих начинаниях. Он знал, сколько стоит мука, картофель, сахар, лук, специи, ванилин, сдоба, печенье, мясо, в каких лавках товары дешевле и сколько денег в неделю уходит на всякие хозяйственные нужды. Тётя Элен вовсе не протестовала против его вмешательства в так называемую сферу её действий, наоборот, от этого ей жилось легче. Его практичность была ей только на пользу, потому что она могла не опасаться, что её обманут. Дядя Генри был способен даже сказать вместо миссис Болл, сколько будет стоить стирка белья. Миссис Болл, широкоплечая, с толстыми руками седая женщина, обычно приходила к ним три раза в неделю, и ей платили за количество выстиранных вещей. Дядя Генри с одного только взгляда на узел белья определял, сколько времени уйдёт на стирку, а значит, и сколько в нём вещей, причем делал это с такой точностью, что миссис Болл полностью доверяла его подсчётам и никогда в них не сомневалась. Иногда ей платили два доллара пятьдесят центов, в другой раз три доллара двадцать центов. Но миссис Болл знала, что дядя Генри сам никогда не обманывает и что его тоже нельзя обмануть.

Вечером Люк обычно сидел в гостиной, наблюдая за дядей, который, разместившись за письменным столом, делал какие-то пометки в своей чёрной записной книжке. У ног Люка обычно устраивался колли. Он лежал распластавшись, уронив голову, чем очень напоминал волчью шкуру на полу. Он не двигался и лишь время от времени исподтишка поглядывал вокруг, казалось, зная, что его пускают в дом только из-за Люка, и то лишь временно.

Тётя Элен сидела в качалке и штопала носки. Из открытого окна доносилось стрекотанье цикад в траве и еле уловимый плеск воды у плотины.

Люк точил перочинный нож, который дал ему дядя, медленно водя лезвием взад и вперёд по оселку, как показал ему дядя Генри. Он водил всё медленнее и медленнее, потом совсем остановился и с глубоким вниманием уставился на дядю Генри.

Дядя Генри, чуть сгорбившись, склонился над столом и что-то записывал; порой он, хмурясь, поглядывал на потолок, делал какие-то подсчёты, заносил их в книжку и задумывался, опершись локтём на стол и положив подбородок на руку.

Люк знал, что дядя определяет стоимость самой мелкой сделки, состоявшейся в этот день.

Люк смотрел, думал и, наконец, принялся мечтать. Он представил себе, будто беседует с дядей, который с уважением говорит:

«Вот мои подсчёты, Люк. Посмотри и скажи, согласен ли ты со мной».

«Позвольте сказать вам, дядя Генри, что вот здесь, по-моему, вы ошибаетесь».

«В этих цифрах, Люк?»

«Именно. — И, откашлявшись, продолжал: — Послушайте, дядя Генри, почему бы нам вообще не избавиться от всего этого? Нам ведь это уже не нужно, верно?»

«Подумать только, нам и вправду это не нужно, Люк. И почему это я придерживался другого мнения?»

«Я уже давно собирался сказать вам это, дядя Генри».

«Не знаю, откуда я решил, что мы в этом нуждаемся. Послушай, Люк, хорошо бы нам просмотреть эти цифры вместе с тобой, если у тебя найдётся время. Мне бы хотелось, если ты не возражаешь, услышать твой добрый и разумный совет».

Пока он мечтал, тётя подняла голову, посмотрела на часы и сказала:

— Всё, Люк. Пора ложиться спать.

— Хорошо. Пойдём, Дэн.

Колли медленно поднялся и, бросив искоса на дядю Генри виноватый взгляд, с опущенным хвостом двинулся вслед за Люком.

— Как это получилось, что собака спит в доме? — вдруг спросил дядя Генри.

— Он это делает с приезда Люка, — объяснила тётя Элен.

— По-моему, ты сто раз говорила, Элен, что терпеть не можешь, когда в доме собачья шерсть. Ты же говорила, что Дэн портит ковры и что ему место на улице.

— Да, Генри, говорила, — согласилась тётя.

Она взглянула на Люка и остановилась в нерешительности, заметив его замешательство: его друга Дэна унижают и оскорбляют, и ему хотелось извиниться перед собакой. Он повернулся, настороженно ожидая, что скажет тётя, и её тронул взгляд его глаз.

— Пока Люк не обвыкнется у нас, — примирительно заявила она, — собака нужна. Она помогает всем нам, временно, разумеется.

— Да, в этом случае от неё, пожалуй, есть толк, — задумчиво подтвердил дядя Генри. — Ещё с неделю или около того. — Потом он повернулся и чуть улыбнулся Люку, который со страхом ждал возле дверей. — Между прочим, Элен, — заинтересовался он, — как, по-твоему, Люк привыкает к здешней жизни? Выглядит он неплохо, правда?

— По-моему, он как раз входит в курс вещей, Генри.

— И по-моему, тоже. Порой, правда, он бывает каким-то непонятным.

— Все мальчики в этом возрасте ведут себя непонятно.

— Немного мечтаем, а, Люк?

— Ну, Генри, ты же знаешь, что Люк мальчик умный.

— Да, — согласился дядя Генри, с одобрением глядя на племянника. — Оглянуться не успеем, он у нас заблестит, как серебряный доллар… Спокойной ночи тебе, мой мальчик.

— Спокойной ночи. Пойдём, Дэн, — сказал Люк.

И пока они поднимались наверх, он с жаром пообещал собаке, что будет расти таким практичным, что дяде Генри придется глубоко уважать его, а когда станет совсем взрослым, люди будут испытывать к нему благодарность за добрые и разумные советы.

 

9. Скажи: почему?

Не было ничего труднее для Люка, чем понять мнение дяди о людях, работающих на лесопильне. Порой ему казалось, что дядя Генри вообще не знает своих работников и совершенно неверно судит об их достоинствах и недостатках. Разумеется, дядя Генри видел в них только рабочих, в то время как Люк рассуждал о них как о людях вообще.

— Этот Сэм Картер… он… — начал Люк однажды вечером, когда рабочие расходились по домам.

— Что он? — снисходительно спросил дядя Генри.

— Не знаю.

— Говори, Люк. Что ты можешь сказать о Сэме Картере? Ты должен научиться понимать рабочих. Кто знает, быть может, когда-нибудь тебе придётся управлять этой лесопильней. Так что ты думаешь про моих рабочих? Что можно сказать о Сэме Картере?

— По-моему, он жуткий кретин, — выпалил Люк.

— Почему? — терпеливо спросил дядя Генри.

— Посмотрите, как он ходит… Как каторжник в кандалах… С этой бородой и выпученными глазами.

— Ха-ха-ха! — расхохотался дядя Генри. — Вот, оказывается, что думает наш тихоня про самого лучшего из моих работников. Боюсь, ты не очень наблюдателен, Люк, — заключил он уже серьёзным тоном. — Придётся тебе напрячь силы, мой мальчик, и приглядеться к людям получше.

— Сэма Картера я разглядел как следует, дядя Генри.

— Сэм Картер — один из лучших рабочих у нас, — принялся терпеливо объяснять дядя Генри. — Присмотрись как следует, Люк, и сам увидишь, в чём дело. Нет, не могу сказать, что Сэм работает быстро, но зато равномерно, и приглядывать за ним не нужно. У меня никогда не было с ним никаких неприятностей. По-моему, у него и мыслей других нет, кроме как о работе на лесопильне. И я сужу о нём не по его внешности, а по той пользе, которую он мне приносит. Посмотри на него, когда он за работой, Люк.

— Хорошо, посмотрю, — пообещал Люк.

Но сколько он ни всматривался в Сэма Картера, он не мог понять, что в нём находит дядя Генри. Может, Сэм и умел отличать одну породу дерева от другой, но только потому, что это входило в его обязанности; он был обязан распознавать фибру и запах. И, делая всё правильно, он был при этом похож на автомат. Глаза его всегда были потухшими, движения медленными и безрадостными, он почти не разговаривал с другими рабочими.

И Люк не мог забыть, как Сэм Картер пнул собаку. Он говорил себе, что если бы лесопильня принадлежала ему, он бы немедленно уволил Сэма Картера. От такого работника ему было бы не по себе, ибо всё время думалось бы о том, что весь мир состоит из скучных, усталых, серых людей, механически выполняющих порученные им задания и старающихся лишь угодить своему хозяину.

Тем не менее при виде Сэма Картера, не спеша вышагивающего в направлении лесопильни, фантазия Люка разгоралась. Они с Дэном обычно устраивались в тени вяза у северной стены лесопильни, и, следя за неторопливыми шагами Сэма Картера, Люк наслаждался мыслью о том, как три тысячи лет назад Сэм, одетый в лохмотья и с трудом волоча ноги, тащил свою тяжёлую ношу, не имея права даже перевести дух, ибо был рабом, давно позабывшим свою родину и дни детства и лишённым мечты о свободе. Люку рисовались ноги Сэма в тяжёлых цепях, и он шептал Дэну:

— Я знаю, почему он ненавидит тебя, Дэн. Потому что ты свободен. Ты можешь бегать по лесам и долинам, играть со мной, купаться в реке и лежать на солнце. И за то, что ты это можешь, Дэн, раб тебя ненавидит.

И старый пёс, лёжа в тени, приоткрывал сонный глаз и понимающе поглядывал на Люка.

Интересно, думал Люк, неужели и он когда-нибудь будет таким умным, что сумеет считать Сэма Картера более ценным работником, чем, например, долговязого, лысого Элекса Мэлоуна, рабочего, который часто останавливался перекинуться с Люком словом. Элекс Мэлоун, тихо насвистывая, стоял, подперев руками бока и не сводя глаз с пилы, и всегда был готов объяснить что-либо непонятное. Но работу свою он выполнял, хотя порой двигался чуть быстрее, а иногда чуть медленнее. По словам дяди Генри, Элекса Мэлоуна нельзя было считать надёжным работником.

Ещё Люку нравился молодой парень по имени Джо Карсон, с которого дядя Генри не спускал глаз, потому что Джо в прошлом году трижды менял место работы. Он ездил куда-то на север, а потом был матросом на пароходе, что ходил по озеру. Иногда он стоял и смотрел на залив, и в глазах его появлялась тревога.

— Это птица перелётная, — отозвался о нём дядя Генри. — В один прекрасный день у Джо засвербит в ногах, и он уйдёт не попрощавшись, а я останусь без рабочих рук. Таких, как он, нетрудно распознать, Люк, и если ты когда-нибудь будешь на моём месте, без крайней нужды не бери к себе подобных типов. А вот человека вроде Сэма Картера принимай не задумываясь.

Люк любил представить себе, что чем-то похож на Джо Карсона и что когда-нибудь непоседливость заставит и его уйти на север в лагерь лесорубов или в матросы на озёра. Мечтая об этом, он испытывал чувство вины и знал, что дядя Генри объяснит его тайное восхищение Джо Карсоном неумением судить о людях.

А толстому поляку Уилли Становски, всегда одетому в рубашку в ярко-красную клетку, у которого на круглой физиономии с живыми голубыми глазами неизменно играла весёлая улыбка, Люк по-настоящему симпатизировал. Уилли был отличным работником, быстрым и умелым, и жил со своими восемью детьми в полумиле от лесопильни по направлению к городу. Одна из его дочерей, тринадцатилетняя Тилли, училась с Люком в одном классе. Она была приветливая и хорошенькая девочка с волосами пепельного оттенка.

Люк не слышал, чтобы дядя Генри много говорил про Уилли Становски, пока однажды утром тот не вышел на работу.

— Люк, садись на велосипед и поезжай к Становски, узнай, что с ним. Хотя я и так знаю, — пожав плечами, добавил он.

Люк сел на велосипед — Дэн побежал за ним — и поехал к обмазанному штукатуркой, с небольшим огородом позади, дому Становски, который стоял в стороне от дороги. Крыша дома просела, а штукатурка кое-где отвалилась. Это был один из тех домов на окраине города, где, хоть их аренда и стоила недорого, никто не хотел жить. Место это было голым, деревья там не росли, а трава сохла под палящими лучами солнца. На дорожке валялась опрокинутая кверху дном старая тачка, дрова были сложены кое-как, а на трёх верёвках, тянущихся от дверей дома через весь двор, сохло детское бельё. Как только Люк съехал с дороги на просёлок, из дома показался Уилли Становски. Вид у него был хмурый.

— Иду, иду, мальчик, — виноватым тоном сказал он. — Тебя послал твой дядя, да? Иду. Бегу. Я проспал. Я извиняюсь перед твоим дядей.

С выражением стыда на лице и с видом человека, которого мучает головная боль и невыносимо яркое солнце, он побежал в сторону лесопильни. Люк повернулся было последовать за ним, но из дверей выглянула Тилли Становски.

— Не уезжай, Люк, поиграй с нами.

— А что мы будем делать? — спросил Люк. — Во что играть?

— Просто играть, и всё.

— Как это просто? — засомневался он. — Так не играют.

— Давай поиграем с собакой, — предложила она.

— Дэн — необыкновенная собака… — принялся было он объяснять, но к этому времени у дверей уже собралось всё семейство Становски; среди них был даже четырёхлетний малыш с испачканным грязью лицом, а позади него стояла старшая из детей, двадцатилетняя Мария, в чистом белом переднике.

— Зайди к нам, Люк, — весело пригласила его Мария. У неё были большие тёмные глаза и блестящие черные волосы. Такой хорошенькой девушки Люку ещё не доводилось видеть, и когда она пригласила его к ним, он почувствовал себя польщённым и ему захотелось остаться.

И тут началось такое, в чём он сроду не участвовал. Как только они с Дэном вошли в обветшалый дом, все дети принялись как безумные бегать друг за другом, а собака громко лаять. Они гонялись друг за другом по дому, выскакивали во двор, опрокидывали стулья, налетали на гладившую белье Марию, а она только смеялась. А когда все устали, Тилли уговорила Марию сесть за старенькое, с четырьмя разбитыми клавишами пианино цвета морёного дуба, и все вместе начали петь любимую песню канадских французов под названием «Жаворонок». «Жаворонок, добрый жаворонок…» — пели они, а чистый сильный голос Марии нёсся над полями.

— Подождите, подождите! — крикнула Тилли. — Пройдёт время, и я буду петь не хуже Марии.

Люку и в голову не приходило, что так весело бегать, кричать и опрокидывать вещи и что Дэн может быть таким активным. А когда он уже остался совсем без сил, подумал, что хорошо бы пожить у Становски и что ему очень понравились Тилли и Мария.

Поэтому на следующий день, а было воскресенье, он снова поехал к Становски и вернулся домой только к ужину.

После ужина, когда дядя Генри вышел на веранду, тётя Элен, которая сидела на кухне, сложив руки на коленях, подозвала Люка к себе. Она была одета в новое чёрное платье и, когда шла в нём по проходу в церкви, выглядела очень важной. У неё было озабоченное выражение лица.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты бывал у Становски, Люк, — сказала она.

— Мы там только играем, — ответил Люк. — А почему нельзя, тётя Элен?

— Видишь ли, Люк, объяснить это нелегко, — продолжала она серьёзным тоном. — Твоему дяде, по-моему, не нравится, что ты бываешь у Становски.

— Он мне этого не говорил, тётя Элен.

— Люк, — ласково начала она, — на кого ты хочешь быть похожим, когда станешь взрослым: на дядю Генри или на Уилли Становски?

— На дядю Генри. А что?

— Правильно, Люк. Тебе должно быть известно, Люк, что Уилли причиняет твоему дяде массу хлопот. — Снизив голос до шёпота, она добавила: — Уилли Становски пьёт, Люк. И пьёт много.

— Вот как?

— Да. И это дурно, правда, Люк?

— Наверное, — ответил Люк и помолчал, раздумывая над порочным пристрастием Уилли Становски к спиртному. И вдруг опомнился: — Но я не играю с мистером Становски, тётя Элен! Я играю с Тили. И Мария мне нравится. А они ведь не пьют.

— Да, — неопределённо отозвалась тётя Элен, решив продолжить беседу. — Тилли — хорошенькая девочка. Правда, Люк?

— Очень.

— Хорошенькая девочка, и вы вместе учитесь в школе, да, Люк?

— Мы в одном классе, тётя Элен.

— Вот именно, Люк, — сказала тётя Элен. Она начала волноваться, а её раздражало любое волнение, и она с трудом подыскивала нужные слова. — Мне бы не хотелось, чтобы ты водил слишком тесную дружбу с семейством Становски и в особенности с Тилли.

— Но почему? — недоумевал он.

— Потому что и в ней, наверное, со временем проявятся дурные наклонности, — резко сказала тётя Элен. — Она вырастет такой же, как её сестра Мария.

— Мария очень весёлая, — тихо возразил он. — Она поёт и играет на пианино.

— Да, — согласилась тётя Элен, поджимая губы и заливаясь краской. — И ходит в такие места, куда ей не полагается ходить, встречается с такими людьми, с которыми ей не полагается встречаться, её обзывают дурным словом, и всё это значит, что она плохо кончит.

— Плохо кончит? Но если она добра ко мне, тётя Элен…

— Ну?

— Почему бы и мне не быть приветливым с ней? Почему?

— О господи, до чего же ты непонятлив! — рассердилась тётя Элен. Лицо её пылало от беспомощности, она раздраженно поднялась, и вид у неё был такой, будто она вот-вот его ударит. А Люк не понимал, почему она сердится, её гнев, которого ему не довелось видеть прежде, был для него непостижимой загадкой. — Что ты, как попугай, твердишь одно: «Почему? Почему? Почему?»

— Но дядя Генри говорил, чтобы я всегда спрашивал о том, чего не понимаю. Он сказал, что я всегда должен проникать в суть вещей.

— Да, — отрывисто согласилась она. — Дядя Генри учит тебя проникать в суть тех вещей, от которых тебе будет только польза. От Становски, сколько бы ты про них ни разузнавал, пользы тебе не будет, поэтому забудь о них, понятно?

— Понятно, — испуганно ответил он, хотя в действительности ничего не понял.

Тётя Элен была добрым человеком. Что бы она ни делала или говорила, ею двигали только добрые побуждения. И сейчас, он знал, она желает ему добра. Но это-то и было самым страшным в дяде Генри и тёте Элен — их доброта. Все свои поступки они совершали исключительно из добрых побуждений.

Ему очень хотелось к Становски, но он боялся тёти Элен. Он не мог устоять против её гнева, потому что всё ещё не уяснил, в чём его причина. Должно быть, она кроется в положении тёти Элен в городе и проистекает из уверенности в собственной непогрешимости. Её гнев совсем не похож на гнев дяди Генри. Тот вдруг представился ему таким надёжным и благоразумным человеком, которому можно довериться. Он может рассердиться, но ты понимаешь, в чём причина. Однако в школе Люк поймал себя на том, что не сводит глаз с Тилли Становски, а когда она улыбнулась ему, ему стало стыдно и совестно, потому что улыбка у неё была радостной и светлой, и он не мог понять, почему она должна приобрести дурные наклонности, если по-прежнему остаётся такой весёлой и приветливой…

Однажды вечером, когда в окнах домов, расположенных вдоль дороги, уже горели огни, Люк с Дэном подошли к дому Становски. Колли было решил, что oни зайдут в дом, но Люк вдруг сказал: «Нет, Дэн, не ходи». Лёжа в траве, он смотрел на свет в окнах ветхого, обмазанного штукатуркой дома. Они находились ярдах в семидесяти от дома, на улице было совсем темно. Их нельзя было заметить ни с дороги, ни от дома, если кому-нибудь случится подойти к дверям.

До них долетали голоса членов семейства Становски. А потом луна, вдруг вынырнув из кучи облаков, осветила старый, обмазанный штукатуркой дом. Заиграло пианино, что-то сказала Мария, запели и засмеялись.

Лёжа в траве и прислушиваясь, Люк гладил собаку, смотрел на чужой, запретный для него дом и чувствовал грусть, зная, что никогда уже не будет участником того радостного веселья, что живёт в этом доме.

И тут колли встал и по лунной дорожке побежал к дому. Потом повернулся в ожидании Люка и, кивая головой, пригласил его следовать за собой.

— Назад, Дэн, — прошептал Люк, и Дэн медленно и неохотно вернулся назад, но не лёг, а остановился поодаль.

— Мы не можем пойти к ним, Дэн, — сказал ему Люк, но собака, обежав его, попятилась в направлении дома, зовя его за собой и всем телом изображая недоумённое «почему?»

— Я не могу объяснить почему, — прошептал Люк, — потому что сам не знаю, и, кроме того, ты пёс непростой, и тебе, как и мне, не понять, в чём тут загвоздка… Ко мне, Дэн. Садись!

Люку хотелось одного: лежать в темноте и слушать. Но Дэн вдруг метнулся в сторону дома, потом остановился как вкопанный и, прибежав назад, начал кружиться в свете луны.

Он прыгал вокруг Люка, раскачивался и уговаривал его следовать за ним.

Из дома доносились звуки пианино и смех, старый пёс кружился в лунном свете, стараясь заманить его в дом, и Люк начал чувствовать, что безумие потихоньку овладевает и им. Быть может, причиной тому были необычная бледность луны и вид старой собаки, мечущейся между светом и тенью, но он медленно встал, охваченный волнением, и зачарованно уставился на Дэна, ощущая, будто они оба заколдованы и что он сам вот-вот начнёт танцевать в свете луны.

Поверив, что сумел уговорить Люка, колли радостно залаял, продолжая кружиться ещё быстрее. Но его лай напугал Люка. Он побоялся, что кто-нибудь подойдёт к дверям. С минуту он стоял неподвижно, не сводя глаз с освещённых окон, потом вдруг повернулся и побежал к дороге.

Пёс, застыв, смотрел ему вслед, позволил отойти шагов на двадцать, затем успокоился, превратился в старую верную собаку и не спеша побежал вслед за Люком.

По дороге они медленно шагали рядом, но Люк не разговаривал с Дэном, хотя и чувствовал себя виноватым. Ему казалось, что всю свою жизнь он будет помнить о Становски, как о чудесном семействе, и что как только услышит во тьме звуки пианино, ему тотчас представится грубо оштукатуренный домишко с кружащейся в лунном свете собакой, и на него найдёт грусть и беспокойство.

На следующий день они с Дэном встретили Марию. Она была с жёлтой лентой в волосах и в аккуратных серых брючках. Она остановилась и, жуя травинку, задумчиво смотрела на него.

— Вы с Дэном не пришли к нам, Люк, — сказала она.

— Да, Мария. Я не пришёл.

— Детям понравилась собака. Да и мне тоже, — продолжала она.

— Дэн — очень ласковый пёс, — отозвался Люк. — Вы все ему тоже понравились. Я знаю. Правда, Дэн?

— Что случилось, Люк?

— Ничего. Ничего, — неловко ответил он.

Тогда она повела себя как-то странно. С неопределённой улыбкой на лице она стояла, глядя мимо дороги и заболоченной низины на озеро, где не было ни барашков, ни ветра. Она смотрела на ту линию, где голубое небо встречается с серой водой и сливается с ней, и вдруг презрительно передёрнула плечами.

— Я здесь долго не пробуду, — сказала она. — И Тилли тоже. Я постараюсь, чтобы Тилли здесь не задержалась.

Она говорила тихо, словно позабыв про Люка, а потом повернулась и пошла по дороге, а Люк стоял с собакой, смотрел ей вслед и чувствовал себя несчастным и растерянным.

 

10. Секретная жизнь

Порой Люку становилось невмоготу от нравоучений дяди Генри. Его вдруг охватывала какая-то тоска, отбивая у него охоту слушать дядю. Знай дядя Генри его мысли, он был бы весьма обескуражен, а Люку вовсе не хотелось обескураживать дядю Генри. Тем не менее иногда он просто не мог заставить себя слушать, что говорит дядя Генри.

В такие мятежные дни он лежал на спине в высокой тенистой траве вдали от дороги, откуда его нельзя было заметить, рядом с Дэном, глядел на голубое небо и, чувствуя себя чуть-чуть ненормальным, думал о том, что, может, вовсе не родился быть человеком практичным и полезным, А потом переходил к мечтам о той секретной жизни, что они вели с Дэном. Получалось, что здесь на лесопильне у него две жизни. При дяде Генри он был серьезным, внимательным и любознательным мальчиком, но только в своей секретной жизни с Дэном он был по-настоящему счастлив и не чувствовал себя одиноким.

Они играли возле пруда у лесопильни, где когда-то плавали огромные брёвна, или у плотины с её завесой из падающей воды. Плотина легко превращалась в могучий водопад, пруд — в гавань, а лодка с вёслами — в трёхмачтовое судно. Для пруда Люк смастерил себе плот, а по реке плавал в лодке.

На берегу пруда из старых лесоматериалов он воздвиг фортификационные укрепления, которые стали пристанищем для пиратов и где он был молодым лейтенантом при старом одноглазом капитане Дэне, с яростью атаковавшем испанские галеоны и подвергавшем обстрелу один за другим города, оставляя за собой кровавый след вдоль залива.

Некоторое время они тихо лежали рядом, Люк — сцепив руки под головой и закрыв глаза. Словно в полусне вставали перед его глазами картины, пока он вконец не забывал, где находится. Он видел реку, впадающую в огромное море, а в устье этой реки была гавань со старинным замком, в котором жил непокорный испанский гранд.

Он видел замок, возвышающийся над гаванью, и ползущую из конца в конец главную улицу города, по которой сновали негры и индусы с золотыми серьгами в ушах, неся из гавани корзины с товаром, доставленным на торговых судах. Он видел солдат в шлемах из замка гранда, которые слонялись по улицам и любезничали с золотисто-смуглыми девицами. А в самом замке — он отчётливо видел, что происходит в его стенах, — испанский гранд сидел за длинным столом из дуба и ужинал, бросая кости огромным собакам, в ожидании притаившимся у его ног. Люку виделась и кирпично-красная физиономия высокого дородного гранда, который весил больше двухсот тридцати фунтов. И почему-то получалось так, хотя Люк вовсе этого не хотел, что у испанского гранда было лицо дяди Генри. Испанский гранд был неуязвим, его город никогда не грабили пираты, потому что он умел наладить оборону, зная, каких солдат следует направить в одну сторону, а каких — в другую. Его никак не удавалось сокрушить, ибо он действовал очень разумно. У него всегда всё было в порядке. И из всех пиратов Карибского моря этот испанский гранд больше всех ненавидел капитана Дэна, в основном потому, что тот был свободен как птица.

— К порядку! К порядку! Нам нужен порядок! — вдруг заорал испанец. — Приносите пользу. Если все будут приносить пользу, врагу нас не одолеть!

А в кресле с высокой спинкой сидела розовощёкая жена гранда. От неё пахло тальком, и она радостно улыбалась всякий раз, когда он отдавал приказ своим солдатам.

Единственный способ, каким можно было преодолеть сопротивление этого оплота совершенства, состоял в атаке, столь безрассудной, неожиданной, необузданной, яростной, смехотворной и хмельной, что испанец не мог её предугадать.

Два вольных флибустьера, которые постигли эту тайну, ту ночь проводили в собственной гавани. Они пировали, пили и ждали, когда луна тусклым светом озарит окрестности. А подавала им смуглая девица, которая была похожа на Марию Становски. Вдруг капитан Дэн с громким проклятьем пнул ногой стул и, яростно сверкая единственным янтарным глазом, велел подать лучшего вина. А кругом сидели купцы, которые дрожали от страха, завидев, как мерцает во тьме этот жуткий жёлтый глаз. Порой одноглазый пират представлялся им огромной собакой на вершине залитого светом луны холма.

— Подай мне подзорную трубу, сынок! — вскричал капитан Дэн и поднялся в башню, откуда до них донёсся его дикий хохот. — Я вижу галеон с испанскими сокровищами, который идёт из Панамы, — хриплым голосом пропел он.

И молодой Люк, его любимый помощник, скомандовал:

— По местам, ребята! Вёсла на воду!

— Скоро он будет в наших руках! — крикнул капитан Дэн.

И они бежали к плоту. Дэн прыжками мчался впереди, и команды его почему-то напоминали собачий лай. Ходили слухи, что он похож на дикую собаку, которую можно увидеть только при свете луны. И он сам тоже поддерживал эти слухи. В бою он надевал на себя собачью шкуру и шапку из рыжего меха. Удивительно похожий на собаку, отрывистыми, как собачий лай, выкриками он отдавал приказания молодому Люку:

— Вперёд, сынок! Раз-два, взяли!

— Есть, капитан, — гордо отвечал Люк.

Они сталкивали плот на воду, прыгали на него и подкрадывались к огромному водопаду, где их оглушал страшный рёв падающей воды и где стояло на якоре их длинное, с наклонёнными мачтами и чёрными парусами быстроходное судно. Капитан Дэн прыгал через борт. Именно в этом великолепном прыжке пирата, одетого в шкуру дикой собаки, было нечто устрашающее, ибо при свете луны он и впрямь становился собакой с горящим жёлтым глазом. Люк брался за весла, а капитан Дэн гордо стоял на носу, и они мчались вниз по течению к безбрежному морю, которое было их стихией.

Река становилась шире, на её берегах высились зубчатые камни, из-за которых выглядывали деревья, а тропинки, проложенные среди деревьев, золотились в лучах яркого солнца. В речных тенях царило безмолвие, чуть мерцала вода, они были вдвоём, и между ними существовало полное взаимопонимание, ничего никому не нужно было объяснять — как всё это было прекрасно!

— Какие будут приказания, капитан Дэн? — тихо спросил Люк.

Но Дэн, которому не хотелось нарушать их мирный настрой, лишь помотал головой, словно говоря:

«Люк, неужто в такую минуту ты ищешь моих приказаний? После всего того, чему я тебя обучил?»

— Значит, я веду людей на абордаж, капитан?

— Конечно, сынок.

— А если у них есть на борту женщины, капитан Дэн?

— Прибереги самую красивую для ведения хозяйства в форте. А если станет сопротивляться, накажи. Дай ей пощёчину, но не более того, сынок.

— Зачем нам женщина в форте, капитан Дэн?

— Может, ты и прав, сынок, клянусь моим золотым глазом!

— У меня есть просьба, Дэн.

— Какая, Люк? Говори, молодой человек.

— Давай бросим женщин в море.

— Есть бросить женщин в море! — проскандировал Дэн, и оба они расхохотались, причём смех Дэна был очень похож на собачий лай.

— Бросить женщин, нечестивых женщин, в море! — радостно пропел Люк.

Они уже добрались до устья, где река впадала в голубое с блёстками море, и вон там в укромной бухте притаились галеоны. Они причалили, и Дэн, выпрыгнув на берег, ждал, пока Люк вытащит из воды вёсла. Потом оба обнажили мечи, и Люк от имени капитана Дэна обращался к разношёрстному их экипажу, тоже высадившемуся на берег. К тому времени, когда они пройдут через лес, чтобы взять город с тыла, говорил он, уже наступит ночь. И они выступали в дальний поход.

Садилось солнце, вставала луна. Поднимался ветер. А когда они разбили лагерь на подступах к городу и следили за освещёнными окнами замка, на море началось волнение. При тусклом свете луны они направлялись к замку. Сигналом для атаки служил дикий вой капитана Дэна, похожий на стон моря. И сказители, которые много лет спустя излагали этот эпизод в тавернах чужеземных портов, утверждали, что атака эта была похожа на набег волков и дикарей, ибо солдат жестокого испанского гранда парализовало от страха при виде предводителя нападающих, который принял образ чудовищной собаки со сверкающим жёлтым огнём глазом. Они божились, что это и была собака. Но те, кто знал, лишь сочувственно качали головой: нет, это был сам капитан Дэн.

А рядом с ним, знали они, был его верный помощник, Люк Болдуин, меч которого в свете луны отливал кроваво-красным цветом. А когда они ворвались в замок, безжалостно убив всех вассалов гранда, именно молодому Люку довелось встретиться лицом к лицу с дородным, весом в двести тридцать фунтов, испанцем. Он предстал перед ним с холодной, надменной улыбкой, потом прыгал и танцевал как безумный вокруг гранда, и разумные правила ведения поединка, известные испанцу, были бессильны против подобного неистовства. Искусное движение руки — и клинок испанца засверкал в воздухе и со звоном упал на каменный пол. Приставив меч к горлу испанца, Люк вынудил его упасть на колени.

— Пощады! — завопил испанец, и на его красном лице был написан страх.

— Да, я буду милосерден! — весело засмеялся Люк. — И дам тебе возможность спасти свою жизнь. Ложись на спину. Ложись, ложись. — И когда испанец лёг на спину, Люк, не отнимая меча от его горла, сказал: — Я пощажу тебя, если ты ответишь на два простых вопроса.

— Это загадки? — опечалился испанец. — Загадки умеют отгадывать только дети, а я человек деловой.

— Меня интересуют только голые факты, — ответил Люк, и члены пиратского экипажа, которые сидели вокруг них, затряслись от смеха.

— Какой первый вопрос? — не терпелось узнать испанцу.

— Какого цвета тёмно-синее море?

— А! Ты хочешь меня обмануть! — хитро прищурился испанец. — Нет, меня не проведёшь. Дело в том, что если я наберу в руку воды из моря и посмотрю на неё, она будет бесцветной. Вода как вода.

— Неправильно, — важно заметил Люк. — У тебя под носом был голый факт. Я тебе сказал, что это — тёмно-синее море.

— А я думал, что меня хотят обмануть.

— Факт был перед тобой, и ты ему не поверил. Ладно, зададим второй вопрос.

— Я готов, — весь перекосившись, пробормотал испанец.

— Сколько стоят красные пёрышки на грудке малиновки?

— На это ответить нелегко, — сказал испанец, закрыв глаза и не поднимая голову с каменного пола. — В этой загадке весь смысл в том, что перья красные, а значит, их полагается считать более дорогими, чем перья другого цвета. Нет, меня вам всё равно не провести. Ах, если бы при мне была моя записная книжка!

— Давай думай. А то будет поздно.

— Такими перьями набивают подушки, — со знанием дела сказал испанец. — Красные перья ничем не лучше всех прочих. Будь при мне моя записная книжка, я мог бы подсчитать, сколько стоит фунт гагачьих перьев. Я определил бы цену на фунт перьев, безразлично какого цвета. Послушай, может, ты прикажешь им принести мою чёрную записную книжку? Она в кармане моего зелёного камзола.

— Что от этого толку? — издевался над ним Люк. — Глупый ты человек. Красным пёрышкам на грудке малиновки нет цены. На них просто приятно смотреть, и это всем известно. Ну и туп же ты, приятель! — И, презрительно махнув рукой на гранда, он подозвал трёх дюжих пиратов: — Взять его и заковать в кандалы! Пусть у него вырастет борода, и пусть он сопровождает нас повсюду.

Так и было сделано: замок сгорел, город был стёрт с лица земли, а галеоны разграблены.

Игра кончилась, остались только тихие воды реки и голый песчаный берег, усыпанный сухими от солнца ветками, изогнутыми самым причудливым образом. Берег был похож на пустыню, а ветки и сучья деревьев — на кости людей, не сумевших выбраться из песков. И было жарко.

Люк устал и сел, скрестив ноги, а Дэн устроился рядом, высунув трепещущий красный язык, с которого капала слюна. Его зрячий глаз сиял в ожидании, пока он тяжело дышал и отдувался.

— Хорошо было, а, Дэн? — спросил Люк.

Дэн растянулся на песке, положив голову на ногу Люка.

— Я ушиб палец, когда вытаскивал вёсла. Прищемил вроде. Посмотри, Дэн.

Дэн посмотрел и лизнул палец.

— Знаешь что, Дэн? Слюна залечивает раны. Я об этом читал. Надо зализывать раны. Но тебе об этом и без меня известно. А мне вот пришлось читать… Здесь что-то скучно. Пошли.

Они, теперь уже просто мальчик и собака, шли по берегу вдвоём, не спеша, направляясь туда, где, знал Люк, за деревьями растёт малина. А когда подошли к деревьям, Люк остановился посмотреть на толстые лозы вьющихся растений, которые обвивали стволы словно верёвками, а потом вскарабкался на дерево и, хватаясь за лозы, стал перебираться с одной ветки на другую и думал о том, как было бы хорошо поиграть здесь с другими мальчиками.

Колли залаял и от волнения начал рыть землю правой передней лапой.

— Иду, Дэн! — крикнул Люк и спрыгнул с дерева. Они вошли в малинник, где три женщины и двое детей уже собирали ягоды. Дэн принялся было кружить возле этих женщин и громко лаять, стараясь их прогнать, но они не обращали на него никакого внимания, и тогда он уселся возле Люка, который, набрав горсть малины, расположился в тени и ел ягоды. Дэн тоже начал есть малину. Удивительно, как Дэн ел всё, что ел Люк!

Руки у Люка были испачканы ягодным соком, словно кровью.

— Смотри, Дэн, — сказал он, протягивая руки. — На моих руках кровь тех невинных жертв, которые я погубил. Надо пойти в храм замолить грехи.

В лесу было прохладно, и каждый камень, каждое дерево, каждый крохотный ручеёк — всё манило и звало к себе. Добравшись до своего заветного валуна, они с удовлетворением посмотрели друг на друга, но на вершину его не полезли: солнце жарило вовсю и там было настоящее пекло. Они прилегли отдохнуть и поболтать на небольшой тенистой полянке, где зелёная трава была высокой и душистой. Люк лёг, зарывшись головой в руки, а Дэн вытянулся рядом и, пока Люк говорил, старательно лизал ему затылок. Длинный красный язык превратился в мягкую щётку, которой пёс водил терпеливо и аккуратно, стараясь не причинить своему хозяину ни малейшего неприятного ощущения.

И тогда Люк начал говорить с Дэном о том, о чём не мог сказать своим дяде и тёте. Не такие уж это были важные вещи. Просто ему хотелось рассказать о себе то, что он мог бы поведать своим родителям, будь они живы.

— Мне неплохо спится в моей комнате, Дэн, — рассказывал он, — только я никак не могу привыкнуть к этой кровати. И почему это считается, что ребёнку полезно спать на жёстком? Если это так необходимо для позвоночника, неужели мой отец об этом не знал, как по-твоему, Дэн?

Он подумал немного, а потом вдруг сказал:

— Знаешь, Дэн, странно, но я понемногу начинаю всё больше и больше любить дядю Генри. Я хочу сказать, что он из тех, на кого можно положиться; кроме того, он добрый, не скупится, никому не причиняет зла и не совершает безрассудных поступков. И я знаю, он меня любит, но ты, наверное, сам уже заметил это, Дэн. По-моему, он всегда придёт на помощь тому, кому эта помощь понадобится. Да, придёт. Вот какой у нас дядя Генри, — заключил он.

Сорвав длинную травинку, он разорвал её вдоль и попытался посвистеть, но из этого ничего не получилось, и он, чуть нахмурившись, стал её жевать.

— Тебе, конечно, нелегко понять, Дэн, почему мой отец и дядя Генри так расходятся во мнении о том, что считать полезным. Ты моего отца не знал; он был из тех, кто всегда помогал так называемым бесполезным людям: старикам, больным, младенцам и тем, кто не вставал с постели. То есть калекам. Разве такие люди могут быть полезными? Они ни к чему не пригодны. Но мой отец считал, что и они имеют право на жизнь, потому что, говорил он, и они живут кому-то на радость. Понятно, Дэн?… Есть вещи, в которых я не могу разобраться, Дэн, — продолжал он. И словно Дэн спрашивал: «В чём именно, Люк?», объяснял: — В том, что полезно и ценно и что нет. Не понимаю, как дядя Генри умеет отличить одно от другого.

И он задумался над этим, удивляясь, почему, например, дядя Генри не проявил интереса к синему цвету гор. Не соглашается дядя Генри и с тем, что и от Дэна есть польза. Но тогда и кудрявые облака в небе, на которые Люк так любил смотреть, никому не нужны, и стук дождевых капель по лужам, который он слушал как зачарованный, не имеет никакого практического значения. И от Марии Становски, которая представлялась ему такой сердечной и весёлой, оказывается, нет пользы. Всё это было очень сложно. То, что делало его жизнь радостной, а подчас и волшебной, дядя Генри считал ерундой. Люк вздохнул и подумал: когда же и он станет таким умным, что сумеет распознать истинную цену всего того, что есть на свете…

 

11. Испытания для новичка

Старый пёс помог Люку быстрее познакомиться с ребятами в школе и, в частности, с Элмером Хайботомом, сыном богатого торговца, к которому дядя Генри особенно благоволил. Люк был застенчивым и тихим мальчиком, и разговаривал он чересчур вежливо, чем вызывал насмешки других ребят, которые никак не хотели признать его своим. Но когда он появлялся на бейсбольном поле, что находилось позади фруктового сада Стивенсов, с ним всегда был Дэн, с которым мальчишки заговаривали и играли и сравнивали с собакой Элмера, по общему мнению, псом чистых кровей.

Элмер, худой рыжеволосый парень, двумя годами старше Люка, считался у мальчишек вожаком благодаря вспыльчивому нраву и умению оскорблять других. Все ребята, разумеется, в споре повышали голос и говорили грубости, но Элмер умел кричать, грубить и размахивать руками с большей яростью, чем остальные.

Все они мечтали стать игроками высшей лиги, а Элмер решил, что быть ему великим левым подающим. Одним из способов наладить дружбу с Элмером было стоять позади него, когда он подавал, и говорить: «Видели, какой удар, а? Как это тебе удалось, Элмер?»

Люк, который тяготился своим одиночеством и хотел подружиться с ребятами, тоже как-то, стоя за спиной у Элмера, сказал: «Ну и навесил же ты, Элмер!» Его даже затошнило от собственных слов, потому что удар был совсем слабый, но он так доискивался дружбы с Элмером, что готов был поверить в великое будущее Элмера как бейсболиста.

Элмер был счастливым обладателем настоящей бейсбольной перчатки. Подавая мяч, он надевал эту перчатку, а когда мяч летел к нему, стягивал её с руки и махал ею, как метлой, надеясь, что мяч упадет прямо в карман. И ещё он носил, не снимая, какую-то чудную шляпу из плащевого материала, похожую на мужские фетровые шляпы, которую его отец купил в большом городе. Люк не мог представить себе, что левый подающий, даже если он рыжий, во время игры дойдёт до того, что напялит на себя такую шляпу.

Но когда Люк сказал: «Хорошо бы, ты научил и меня так подавать», Элмер оттаял, стал к нему приветлив и даже повёл его к себе домой показать свою бесценную собаку чистых кровей.

Колли бывают разные, есть и крупные и мелкие, но, увидев этого пса, Тора, который сидел на цепи у собачьей будки позади особняка Хайботомов, Люк не мог поверить, что это — породистый пёс. У него были слишком длинные ноги, а шерсть, короче, чем у колли, больше напоминала шерсть овчарки, но зато он был крупный, сильный и злой, потому что его постоянно держали на привязи.

— Это собака чистых кровей, — похвастался Элмер. — Тор справится с любой собакой в городе.

— Если это — породистая собака, то наш Дэн — дворняга, — сказал Люк.

— Значит, дворняга. А это — боевой породистый пёс.

— Ещё чего! — возмутился Люк.

— Вот тебе и ещё! Иди ты к чёрту!

— Сам иди к чёрту! А почему у него такие бешеные глаза?

— Потому что он не любит чужих людей и чужих собак, — ответил Элмер.

Но тут из дома вышел мистер Хайботом. Это был полный рыжеватый человек с круглым розовым лицом, на котором постоянно играла довольная улыбка. Держался он очень уверенно, на нём был дорогой костюм и очки без оправы, и не приходилось сомневаться, что он человек состоятельный и добрый приятель дяди Генри. Он охотно поговорил с Люком про Тора. Когда Элмер пошёл в дом взять свою знаменитую перчатку, мистер Хайботом объяснил, что Тор служит у них сторожем. Он, мистер Хайботом, взял его у каких-то людей в большом городе, которые держали его взаперти в чересчур маленькой для него квартире и плохо к нему относились.

В первый же вечер, когда Тора привезли, мистеру Хайботому пришлось ударить его дубинкой по голове, чтобы он знал, кто его хозяин. Тор, помесь колли с овчаркой, превосходно сторожит дом, охраняя его по ночам от бродяг и грабителей.

Когда Элмер вышел из дома, Люк промолчал о том, что ему стало известно про Тора, потому что не хотел ссориться с Элмером.

Все мальчики, которые отличались силой, состояли в числе приятелей Элмера, и теперь вторую половину дня Люк проводил в их компании. После уроков он ехал домой, брал Дэна, и они шли на поле, где ребята играли в бейсбол. Но как сам Элмер, так и его приятели не слишком считались с Люком, потому что он так и не мог привыкнуть к тому грубому обращению, которое было главным оружием Элмера. Элмер то и дело орал: «Идиот! Кретин! Болван!», и ребята, не уступавшие ему в силе, старались с ним не связываться.

В их компании таких было шестеро: темноволосый и атлетически сложенный Эдди Шор, сын бакалейщика, Вуди Элистон, отпрыск гробовщика, Джимми Стюарт, сын священника, заядлый бейсболист Дейв Далтон, отцу которого принадлежало кафе-мороженое, Хэнк Хенесси — его отец работал на судоверфи, и Норм Маклеод из семьи управляющего на зерновом элеваторе.

Они играли в бейсбол, и если Люк пропускал мяч, Элмер, будущая знаменитость, ругался и издевался над ним. Люк втайне ненавидел его и, лежа с Дэном в траве, шептал: «Он сам безрукий! Машет перчаткой, мяч летит в карман, вот ему и везёт».

Но вслух он этих слов не произносил, хоть и не боялся Элмера. Просто ему хотелось быть возле ребят.

По вечерам они отправлялись в парк, где часто шла игра в бейсбол между командой, собранной из матросов одного из стоявших в порту у зернового элеватора судов, и командой их городка. В судовой команде были игроки из таких городов, как Чикаго, Сент-Луис и Детройт, и ребята верили, что они в своё время выступали за клубы высшей лиги. Люк всегда чувствовал себя неловко, потому что не знал даже, как зовут членов городской команды, и не мог стоять за скамейкой, на которой сидели запасные, и болтать, перекидываясь шутками, со знаменитостями.

Поэтому он только слушал и в сопровождении Дэна болтался в толпе или уходил в сторону и лежал на траве. Колли не отходил от Люка, но делал это незаметно. Со стороны трудно было поверить, что Люк — его хозяин, ибо Люк никогда не оборачивался и не подзывал его. Да и сам пёс не старался пробраться поближе к Люку. Но когда мальчишки поднимались, чтобы уйти, пёс, который, казалось, спал, тихо вставал и трусил вслед за ними. Хотя с виду Люк с Дэном не обращали внимания друг на друга, каждый из них, не глядя, знал, где находится другой и чем занят.

Дэн, по-видимому, понимал, что Люк не любит Элмера Хайботома. Люк чувствовал, что если бы Элмер Хайботом относился к нему с большим уважением, остальные мальчики охотно приняли бы его в свою компанию. Если они лежали в траве и спорили, например, о том, опасен ли удар бейсбольной битой, и если Люк утверждал, что прочёл, будто биту нельзя считать оружием, Элмер издевался:

— Ничего-то Люк не знает. И откуда ему знать? Он и биты-то сроду не держал в руках. Все его знания только из книг. Сюсюкать лишь умеет — вот и всё.

Иногда Элмер о чём-то шептался с Эдди Шором, загорелым, атлетического сложения сыном бакалейщика, и они уединялись, затевая какую-то забаву на погруженной во тьму главной улице города. А Люк с Дэном возвращались домой — над головой у них уже сияли звёзды, и ночной ветерок играл листвой старых вязов, стоявших вдоль дороги, — и Люк страдал от обиды и представлял себе, как украдкой следует за другими мальчиками по тем таинственным местам, где никогда не бывал. И ему казалось, что он слышит жаркий шёпот и разговоры, которых никогда не слышал прежде.

Но утром по субботам на самом деле стоило примкнуть к компании Элмера, ибо ребята шли в заброшенный док возле уже покрытого ржавчиной старого зернового элеватора и там забирались на самый конец причала, где из воды торчали гниющие балки. Здесь они купались — и Дэн плавал вместе с ними, — лежали на солнце, болтали и мечтали, а потом одевались, шли туда, где у причала стоял «Миссури», и сидели, глядя во тьму его трюма.

На берегу устроился с трубкой в зубах моряк в рваном чёрном свитере с обветренным непогодой лицом и седеющими волосами. Он отдыхал, наслаждаясь солнцем и прохладным ветерком, доносящимся с воды, и улыбался про себя, глядя, как петушком расхаживает вокруг Элмер Хайботом. Многие люди ошибались насчёт Элмера. Рыжеволосый мальчик с горящими огнем голубыми глазами представлялся им весёлым, решительным и смелым. И моряк крикнул Элмеру:

— Эй, парень, сколько тебе лет?

— Тринадцать. А что? — отозвался Элмер.

— Ничего, — растягивая гласные, ответил моряк. — Просто я вспомнил, как жил здесь, когда мне было тринадцать.

— А вы из этих мест, мистер?

— Хочешь верь, хочешь нет, — сказал моряк, — а я бегал здесь мальчишкой. Давно это было… — продолжал он. С тех пор он побывал во многих местах, но родился здесь, в этом городке. Через несколько недель после того, как ему исполнилось тринадцать лет, он крупно поссорился с отцом, ночью вылез в окно, прибежал сюда в док и пробрался на судно.

Оба, Элмер и Люк, скрестив ноги, сидели возле моряка и увлечённо слушали рассказ про его приключения. Он плавал по разным морям, ходил по реке Святого Лаврентия, дважды тонул в Тихом океане, зимовал на Таити, бывал в Бангкоке, но милее всех вод на земном шаре ему была свежая вода великих озёр.

Может, он и привирал, но говорил он тихо, проникновенно, глаза у него сияли, а поэтому Люк ему верил. И когда воцарилось молчание, Люк вдруг заявил:

— Я бы тоже смог так поступить. Пробраться на судно ночью. Пройти по реке Святого Лаврентия и побывать в Сиаме.

— И когда же ты собираешься сбежать из дома, сынок? — улыбнулся моряк.

— В одну из ближайших ночей. Я решу, когда именно.

— Ты? — захохотал Элмер. — Да не слушайте его, мистер! Он сроду не был на судне. Не умеет отличить нос от кормы. Он у нас ещё «зелёный».

— Я тоже когда-то был «зелёным», — сказал моряк таким тоном, что Люк испытал к нему благодарность. — Может, у этого парнишки как раз достанет отваги, — продолжал он, задумчиво поглядывая на Люка, который покраснел и сердито посмотрел на Элмера, унизившего его так жестоко.

— Я в себе не сомневаюсь, — воинственно заявил он, обращаясь к Элмеру.

Он и сам не мог понять, почему продолжает терпеть насмешки и оскорбления Элмера. И горько говорил себе: «Я его презираю. Я, как и все другие ребята, не воспринимаю его слов всерьёз». Но поссориться в Элмером значило поссориться и с остальными, а на это у него не хватало духу. Ребята же постепенно привыкли к тому тону, который Элмер взял в обращении с ним. И раньше чувствуя себя неуверенно, Люк стал совсем нерешительным и был уже рад тому, что его не гонят прочь.

Он был городским мальчиком, а потому мечтал доказать, что не боится делать всё то, что делают они. Проходя мимо пакгаузов, они обычно останавливались помахать рукой уходящему поезду и фантазировали, как в один прекрасный день тоже увидят большие города. Порой один из мальчишек выкрикивал: «Кто готов ехать?» или «Кто садится первым?», и ребята кидались к медленно двигающемуся товарному поезду и, хватаясь за ступеньки лестницы, ведущей на крышу вагона, один за другим влезали на площадку. Люк никогда не был в числе отставших. Он бежал — сердце у него вырывалось из груди, земля уходила из-под ног, а нос был забит запахом гари, — крепко хватался за лестницу, и, повиснув на ней, звал за собой Дэна, который мчался рядом с поездом, захлебываясь от лая. А когда поезд начинал набирать скорость, ребята один за другим спрыгивали на землю.

Однажды они собрались на Джонсоновском лесопильном складе, расположенном возле железнодорожных путей, где позади двухэтажного кирпичного здания была большая насыпь из опилок. По стене здания бежала на его плоскую кровлю пожарная лестница.

— Полезли на крышу! — крикнул Элмер, и все бросились вслед за ним к лестнице.

Сидя на краю крыши, они смотрели на кучу опилок, от которой их отделяло целых двадцать футов. А внизу, не сводя с них взгляда, сидел в ожидании колли.

— Кто будет прыгать? — спросил Элмер и, не дожидаясь ответа, крикнул: — Я первый! — Соскользнув с крыши прямо в кучу опилок, он скатился с неё и встал, стряхивая золотистую пыль со своих рыжих волос и торжествующе улыбаясь. — Кто следующий? — крикнул он.

Один за другим мальчики приготовились прыгать, и Дэн встречал их внизу радостным лаем. Но уже второй мальчик не сразу решился на прыжок, а третий медлил ещё больше, потому что чем дольше они смотрели вниз, тем боязнее им становилось. Поэтому у Люка, которому предстояло прыгать последним, оказалось слишком много времени на раздумье. Элмер прыгнул легко и спокойно, ему некогда было раздумывать. И вот Люк один сидел на краю крыши и никак не мог решиться, а ребята снизу подзадоривали его.

— Давай, Люк! — кричали они.

— Что с тобой, Люк? Испугался?

— Сейчас прыгну. Чего спешить? Не подгоняйте меня.

— Ты что, собрался сидеть там весь день? Мы идём домой.

— А куда мне спешить? Захочу и буду сидеть.

Ему хотелось прыгнуть, он знал, что прыгнет, только не мог заставить себя прыгнуть немедленно. Ничего с ним не случится, прыгнуть нетрудно, поэтому он смеялся и старался тянуть время. Но напряжение росло, и всякий раз, когда он вот-вот был готов соскользнуть с крыши, к горлу подступала тошнота. Испытывая чувство стыда, он сидел, не сводя глаз с кучи опилок и не в силах понять, что удерживает его на крыше. Ещё минутку, уверял он себя, и всё.

Колли, глядя на него снизу, выжидательно махал хвостом и вдруг трижды пролаял в нетерпении. Но Люк только нахмурился.

— Испугался! — заорал Элмер. — Намочил штаны! Наверняка намочил! Правда, Люк? — Все заулюлюкали, а Элмер продолжал: — Посмотрите на этого пса. Он знает, что Люк испугался, и старается уговорить его прыгнуть. Он с удовольствием бы сам прыгнул за него.

От этих насмешек Люк разозлился, а его ненависть к Элмеру стала такой сильной, что он весь затрясся. Ему хотелось закрыть глаза и прыгнуть, но он боялся, они заметят, что он закрыл глаза. От всех этих сомнений он никак не мог сосредоточиться. И тут Дэн снова залаял в нетерпении.

— Прыгаю, Дэн! — крикнул Люк и, небрежно, словно в шутку, взмахнув руками, сорвался с крыши и тяжело плюхнулся на опилки.

Дэн радостно бросился к нему.

— Заткнулся, трепло? — обратился Люк к Элмеру, поднимаясь на ноги и стряхивая с себя опилки.

— Кто это трепло?

— Ты самое большое трепло во всём городе, — спокойно сказал Люк. — И хвастун. Хвастун и трепло.

— Послушай, новичок, ты что, хочешь заработать?

— Не пугай меня, трепло!

— Хочешь получить, ты, паршивец?

— Попробуй стукни. Я тебе покажу, кто паршивец.

— Слышали, ребята? Он хочет, чтобы я ему врезал. Слышали? — закричал Элмер.

— Врежь ему как следует, Элмер, — посоветовал Эдди Шор.

— Подождите, — сказал Элмер. Оглядевшись, он поднял с земли какую-то щепку и положил её себе на плечо. — Ну-ка ты, паршивец, попробуй сбить эту щепку. Ну-ка!

— Сбей её сам, трепло, — отозвался Люк.

— Испугался?

— Подождите, — остановил их Эдди Шор с рассудительным видом. Сняв щепку с плеча Элмера, он положил её на плечо Люку. — Может, ты собьёшь её, Элмер, — глубокомысленно посоветовал он.

Элмер хмуро смотрел на щепку, которая еле держалась у Люка на плече, и, по-видимому, либо размышлял, имеет ли он право применить физическое воздействие, либо опасался, что Люк ударит его, если он собьёт с его плеча щепку. На мгновенье Элмер оказался в том положении, в каком был Люк, когда не решался спрыгнуть с крыши и медлил сделать то, что, он знал, был в состоянии совершить. И вдруг с издевательской ухмылкой смёл щепку с плеча Люка.

— Давай! — крикнул он.

И они начали ходить вокруг друг друга. Люк был счастлив. Его охватило какое-то счастливое безумие. Будто Элмер долгое время бил его, и вот теперь он может при всех отлупить Элмера. И пока они примеривались друг к другу, Дэн начал рычать. Эдди Шор схватил его за ошейник.

Элмер, напуганный огнём, что горел в глазах Люка, выжидал подходящего момента, а потом вдруг нырнул и взмахнул правой рукой, собираясь нанести удар, который Люк машинально парировал, вытянув, как палку, левую руку, и Элмер прямо на неё и наткнулся. Удар пришёлся в нос, из которого потекла кровь. Нагнувшись, Элмер осторожно потрогал свой нос и удивился, увидев у себя на руке кровь, а потом по-девчачьи завизжал, кинулся на Люка, обхватил его, и они покатились по опилкам. Элмер был тяжелее и сильнее Люка и вскоре очутился сверху.

— Дай ему встать! Отпусти его, и деритесь по правилам! — кричали мальчишки.

Но обезумевший от ярости Элмер — его веснушчатое лицо побелело, рот был открыт, а из носа в угол рта стекала струйка крови, — стоя на коленях у Люка на груди, схватил его за волосы и бил головой о землю. Ребята пытались его оттащить, а Люк был ошеломлён и потрясён тем, что Элмер рыдал как ненормальный.

Колли зарычал, лёг, рыча, на землю и вдруг, вырвавшись из рук Эдди, прыгнул на Элмера. И был похож не на бешеную собаку, а на собаку, выполняющую задание. Он схватил Элмера за штанину, и его рычание и звук рвущейся материи привели Элмера в себя. Он испугался, вскочил и завопил:

— Я убью этого пса! Дайте мне кирпич! Я размозжу ему голову!

— Ко мне, Дэн! Быстро ко мне! — крикнул Люк. И когда пёс подошёл к нему, схватил его за ошейник. — Ничего с тобой не случилось, — сказал он Элмеру. — Штаны только немного порваны. Дэн тебя не укусил.

— Я размозжу этому псу голову! — орал Элмер. — Я имею право его прикончить.

— Если ты хочешь кого-нибудь побить, бей меня. Пожалуйста. Возьми, — сказал он Эдди, — подержи Дэна. Только держи на этот раз как следует.

— Я наподдам тебе, когда с тобой не будет этой дурацкой собаки, — всё ещё не мог успокоиться Элмер. — Я тебе покажу после того, как мой отец прикажет умертвить эту собаку.

— Я в твоём распоряжении в любое время, Элмер, и готов драться с тобой, как только ты захочешь драться по правилам.

— Отвяжись! Слышишь? Отстань от меня.

Люк не спеша отряхивался в ожидании, что кто-нибудь из ребят поддержит его или позовёт остаться с ними. Но они почему-то глубоко задумались. Им было неловко друг перед другом.

— Пошли, Дэн, — в конце концов сказал Люк, и они ушли одни.

Они пересекли железнодорожные пути и направились в сторону дома. Дэн шёл рядом, на этот раз не обращая никакого внимания на сидящих на изгородях птиц и звуки, доносящиеся из канав. Они оба притихли и задумались. У Люка болела голова и чуть плыло перед глазами. Его били головой о землю, а в том месте, где Элмер вцепился ему в волосы, была небольшая ранка.

После того как с четверть мили они прошагали молча, он вдруг обратился к Дэну:

— Такое трепло, как Элмер, способен сказать своему отцу всё, что угодно. Он может пойти домой и нажаловаться, что ты его укусил, Дэн, а мистер Хайботом — приятель дяди Генри. Значит, тебя ждут неприятности. Правда, я не знаю, какое наказание, по мнению дяди Генри, ты заслужил.

Дэн, разумеется, не понимал, о чём говорит Люк, но чувствовал, что его хозяин обеспокоен. Он то и дело поглядывал на Люка, словно предлагал продолжить беседу.

Люк пришёл домой как раз к ужину, и, когда уже сидел за столом, тётя, заметив царапину у него на физиономии, сказала:

— Что это у тебя на лице, Люк? Где это ты так поцарапался?

— Мы играли во дворе лесопильного склада, тётя Элен. Прыгали в опилки.

— А что интересного прыгать в опилки?

— Ну просто так. Прыгаешь и падаешь прямо в опилки.

— Зачем прыгать в опилки? Кто был там с тобой, Люк?

— Элмер Хайботом.

— Вот как? Вы становитесь большими друзьями, правда? — одобрительно заулыбалась она.

— Да, — ответил он, — начинаем как следует знакомиться друг с другом.

После ужина он сел в кресло в углу и смотрел, как дядя Генри делает пометки в чёрной записной книжке. В одной рубашке без пиджака, с крупным лицом и редкими волосами, дядя Генри, ссутулив широкие плечи над столом, о чём-то задумался и был похож на человека, готового, не ведая страха, защищать всё, что ему принадлежит. И Люку, украдкой на него поглядывающему, хотелось потянуться к нему и попросить у него защиты. Но ему представлялось, как в комнату входит мистер Хайботом и сообщает, что его сына укусила собака. Люк почти слышал, как эти два деловых человека беседуют друг с другом и приходят, наконец, к практическому решению. Если бы дядя Генри был способен понять, что от драки с Элмером нельзя было уйти, если бы он мог понять, что Дэн вмешался только из любви к Люку и что такая любовь была важной и полезной, потому что без неё не существует жизнь на лесопильне!

Он смотрел, напоминая себе, что дядя Генри любит душистый запах дерева, а значит, на такого человека можно положиться, и он защитит Дэна от богатого мистера Хайботома. Внезапно дядя Генри поднял голову. Их глаза встретились. Дядя Генри улыбнулся. Испытывая неловкость, Люк быстро сказал:

— Пойду-ка я, пожалуй, помогу мистеру Кемпу загнать коров.

 

12. Мужественное сердце

Но никакой жалобы дяде Генри от мистера Хайботома не поступило, а в школе Элмер относился к Люку с прежним безразличием, как будто ничего не случилось. В пятницу после уроков близкий приятель Элмера Эдди Шор спросил у Люка:

— Придёшь играть в бейсбол завтра утром, а Люк? Ждём тебя.

— Обязательно приду, — обрадованно пообещал Люк.

В субботу часов в десять утра он отправился на поле вместе с Дэном. Когда он пришёл туда, там было всего двое: Эдди и Вуди Элистон, сын гробовщика. Небо затянули облака, похоже было на дождь. По правде говоря, рано утром уже моросило, поэтому Люк решил, что другие ребята явятся попозже.

Дэн лёг под кустом боярышника, а Люк, Эдди и Вуди принялись гонять мяч. Робко проглянуло солнце. Можно было ожидать, что трава высохнет и день будет погожим. Если солнце выйдет, на поле придут и все остальные ребята.

— А вот и Элмер, — коротко известил Эдди Шор.

— Скоро все придут, — отозвался Люк.

Он чувствовал себя несколько неловко по отношению к Элмеру, а потому не повернулся посмотреть, как он идёт по полю. Но Эдди, у которого в эту секунду был мяч, когда поднял глаза, прижал его к груди, и на лице у него появилась такая довольная улыбка, что Люк повернулся взглянуть, чему он радуется.

Элмер шёл к ним, ведя на цепи Тора, и этот огромный и сильный пёс так рвался вперёд и тянул Элмера за собой, что тот, только упираясь, удерживал цепь в руках.

— Зачем он ведёт этого бешеного пса? — спросил Люк. И тут у него душа ушла в пятки, и его охватила слабость, потому что он сообразил, почему улыбался Эдди Шор и почему его пригласили играть в бейсбол. — Ко мне, Дэн! — быстро позвал он. И когда собака подошла к нему, прошептал: — Не отходи от меня, Дэн. Что бы ни случилось, будь рядом со мной.

На Элмере, который приближался к ним, были голубая майка с короткими рукавами и штаны цвета хаки. Он торжествующе улыбался. Согласно разработанному им плану его вполне устраивало присутствие Люка и Дэна вместе, а его большой пёс с безумным взглядом злых глаз уже рычал, завидя Дэна, который стоял и настороженно ждал. Тор был на три дюйма выше Дэна, на много лет моложе и ненавидел всех и каждого.

— Я вижу, ты привёл с собой свою собаку, — с ухмылкой сказал Элмер.

— Дэн всегда со мной, Элмер.

— Твоя собака — свирепый зверь, — спокойно продолжал Элмер.

— Ничуть он не свирепый. Дэн никогда никого не кусал.

— Никого? А меня? Собака, которая меня укусила, оказывается, ничуть не свирепый зверь. Правильно я расслышал, а, ребята?

Он с улыбкой повернулся к Эдди Шору и Вуди Элистону, но их лица были серьёзны, потому что они разглядели Тора, услышали, как он рычит, и их охватил страх.

Заглянув Тору в глаза, Люк понял, что это — страшный зверь, ибо его жёлто-зелёные зрачки, похожие на стеклянные, потому что в них отражался свет, ничего не выражали. Они были пустыми. Единственный янтарный глаз Дэна был добрым и кротким, как у оленя. В него можно было заглянуть, увидеть сердце Дэна и полюбить его, а глаза большого пса были такие блестящие и пустые, что становилось страшно.

— Отведи лучше собаку домой, Элмер, — попытался было уговорить его Люк. — Твой отец сказал, что его нельзя спускать с цепи. Не думаю, что твоему отцу понравится, если он кого-нибудь покусает.

— Правда? — с издёвкой усомнился Элмер.

— Что ты хочешь сделать, Элмер?

— Хочу посмотреть, решится ли рычать и кусаться твой пёс в присутствии другой собаки, — глумился Элмер. Он отстегнул цепь с ошейника Тора и, показав на Дэна, крикнул: — Взять его! Ату!

— Держи его, Элмер! Не пускай его! — отчаянно вскрикнул Люк.

Тор рычал, пасть у него дрожала, и обнажились длинные белые клыки. Когда Дэн напрягся, Тор издал короткий рык, потом снова зарычал, шерсть у него на загривке встала дыбом. И Дэн тоже зарычал, чуть наклонив голову и обнажив зубы, уже тупые и жёлтые.

Внезапно Тор прыгнул на Дэна, пытаясь тяжестью своего тела сбить его с ног, вцепиться ему в горло зубами и, раскрутив, загрызть, как крысу.

Но Дэн увернулся в сторону, и Тор впустую лязгнул зубами. На мгновение Дэн снова стал породистой собакой, жизнь которой была в опасности. Хромая нога, слепой глаз, тупые зубы — всё было забыто, к нему вернулись сила и мудрость, которыми издавна славилась его порода. Но сила эта служила только добру, а лязгать зубами, грызть, кусаться, рычать, кататься по земле, царапаться, лягаться и рвать противнику шкуру, пока не наступит конец, было против его инстинкта. Однако, когда Тор промахнулся, Дэн не отступил, не убежал. Он стал делать то, что делал бы пять лет назад: увёртывался, хватая тем временем противника за бок, снова увёртывался и снова цапал его.

Он действовал умело и бесстрашно — Люк лишь всхлипывал: «О, Дэн!» Но укусы его не были глубокими и не причиняли Тору боли, лишь озадачивали его и злили.

Солнце, теперь совсем яркое, отражалось в пустых и безумных глазах Тора. Рыча и царапая землю когтями, он снова кинулся на Дэна. Его прыжок был похож на прыжок дикой кошки. Но он снова впустую лязгнул зубами, хотя на этот раз Дэну не удалось уйти от него. Всем весом своего тела Тор ударил его в спину и заставил присесть, чем немного сбил с толку, ибо Дэн рассчитывал увернуться и приготовился к атаке. Но у него уже не было прежней реакции. И он, оглушённый, отступил.

Люк смотрел, стиснув лицо руками; ему хотелось закрыть глаза и кричать, но он не мог; он словно примёрз к месту и стоял как пригвождённый. Двое мальчишек, Эдди Шор и Вуди Элистон, прижались друг к другу, обезумев от возбуждения. Но на лице Элмера уже не было широкой ухмылки: у него дрожала челюсть и часто мигали веки.

Сквозь разорванные облака проглянуло синее небо. Яркие лучи солнца играли в мокрой траве и на листьях боярышника.

Тор понял, что слабое место Дэна слева: слепым глазом он не видел, а зрячим не мог водить достаточно быстро. Тор повернулся и кинулся на Дэна слева, сбив его с ног, но не рассчитал собственного веса и перелетел через него. Он цапнул Дэна за бок, и хотя обе собаки покатились по траве, рыча и царапаясь, Дэн вскоре снова поднялся на ноги.

К этому времени Дэн понял, что если он будет драться так, как велит ему инстинкт, его ждёт беда: движения у него замедлены, в боку кровоточащая рана, а когда большой пёс переметнулся влево, он не сразу его увидел.

Казалось, будто приведённый в замешательство старый колли вдруг осознал свой возраст, но, тем не менее, отважно пытается найти способ бороться не так, как сражались многие сотни лет его предки. Движимый инстинктом, он ощупью искал возможность преодолеть свои недостатки и, собрав оставшиеся силы, драться, пока не наступит конец.

Кружа и пятясь, он добрался до боярышника и встал к нему левым боком, вынуждая Тора нападать со стороны зрячего глаза.

И там он приготовился умереть, если ему суждено, умереть в бою. Его решимость проявилась в том, как он, наклонив голову, ждал, и мальчики это поняли.

— Нет, Элмер, нет! — пролепетал Эдди Шор.

— Элмер! Образумься, Элмер! — умолял Вуди Элистон.

— Элмер! — заорал Люк, схватил Элмера за горло. — Я тебя убью! Я тебя убью! Забери его, не то я тебя прикончу! — выкрикивал он.

Издав еле слышный ликующий рык, Тор прыгнул, прижав Дэна к дереву, но схватить колли за горло ему опять не удалось, потому что Дэн чуть повернулся. Зато Тор вцепился зубами ему в плечо, ворча от злости, тряся головой и вытягивая шею. Он старался подмять Дэна под себя, перевернуть на спину, вонзить свои клыки ему в горло и загрызть его.

Страшно было слышать их рычание — одно отчаянное, другое торжествующее, и Люк снова пронзительно закричал:

— Элмер! Элмер! Оттащи его! Он загрызет Дэна! — И отпустил Элмера, потому что не мог оторвать глаз от Дэна.

Два других мальчика, Эдди Шор и Вуди Элистон, перепуганные до тошноты, вопили:

— Сделай что-нибудь, Элмер! Не давай ему убивать Дэна, Элмер!

Но Элмер был околдован силой и свирепостью своего пса, с которым, считал, он не может справиться.

Только сейчас Люк понял, что значит для него Дэн. Дэн вдруг стал не просто собакой, с ним было связано всё хорошее в судьбе Люка, как раньше — с отцом. Дэн появился в его жизни, чтобы помочь ему объединить его нынешнее существование и прежние добрые времена в единое целое, ибо он тоже понимал, что на свете по-настоящему ценно.

— Дэн! Дэн! — закричал он и стал как безумный озираться по сторонам в поисках помощи.

С боярышника свисал толстый сломанный сук. В голове у него мелькнуло: чем сук не дубинка? С этой мыслью он бросился к рычащим собакам, но, забывшись, пнул Тора в бок. Трижды он пнул Тора ногой, обутой в хороший, тяжелый, прочный башмак, купленный ему дядей Генри.

Тор зарычал, повернув голову, посмотрел на Люка горящими ненавистью глазами и обнажил клыки. Люк потянулся за суком. А когда уже схватил сук и держал его в руках, он весь словно оцепенел: он не чувствовал ничего, ничего на свете, кроме оглушающего стука собственного сердца.

Увидев у него в руках сук, Тор выпустил из зубов плечо колли, но попытался прижать его лапами ещё сильнее, когда повернулся к Люку и зарычал.

— Отойди от него, Люк! — закричал Элмер.

— Беги, Люк! — завопил Эдди Шор. — Вуди, приведи кого-нибудь от Стивенсонов.

Вуди Элистон помчался через поле к дому Стивенсонов, а Люк стоял и смотрел, как трясётся пасть Тора. Пёс глухо рычал от удовольствия и, наклонив голову, сделал два шага вперёд.

Люку казалось, что он видит сон: перед ним стоит мистер Хайботом и рассказывает, как ему пришлось ударить Тора дубинкой по голове, а ещё он видел индейцев из когда-то прочитанной им книги, которые дубинками били по голове диких собак. Медлить было нельзя: он должен напасть первым и напугать Тора.

Дэн, оставшись один, попытался встать, не сумел и теперь не сводил с него горящего взгляда.

Тор припал к земле, глухо рыча. Люк бросился к нему, размахнулся, держа сук в обеих руках, и ударил пса по голове. Тор, тем не менее, прыгнул и сбил его с ног, но когда он, цепляясь за землю, поднялся, Тор стоял, недоуменно тряся головой и всё-таки рыча. Не дожидаясь, Люк снова бросился на пса и нанёс ему ещё несколько ударов. Тор не отступил. Он опять приготовился прыгнуть на Люка, но вдруг пошатнулся, ноги у него подкосились, и он упал на бок.

А пока Элмер и Эдди Шор со страхом смотрели на него, Люк сделал то, чего не мог себе простить: он подошёл к Дэну, сел возле него и, положив руку ему на голову, заплакал. Он не мог не плакать: это были слёзы радости. Он был без сил и только тёр глаза кулаками.

— Ох, Люк, — облегчённо вздохнул Элмер, — он чуть не загрыз тебя.

— Как ты себя чувствуешь, Люк? — тихо спросил Эдди.

— Возьми свою собаку на цепь, Элмер, — перестав плакать, сказал Люк. — И привяжи к дереву.

— Может, он подох? О Люк, что, если он подох?

— Не подох. Такие не дохнут. Вот Дэн, тот действительно ранен.

Когда Элмер прикреплял цепь к ошейнику Тора, ноги пса задергались. Открыв глаза, он кое-как встал, и Элмер без труда подтащил его к дереву и привязал.

На другом конце поля у ворот стивенсоновского дома мистер Стивенсон разговаривал с Вуди Элистоном. Было видно, как он показал в их сторону и пожал плечами. По-видимому, решил, что у них всё в порядке. Потом повернулся и ушёл в дом, а Вуди в одиночестве направился к ним.

— Покажи-ка плечо, Дэн, — ласково обратился Люк к колли, который тихо лежал рядом.

Колли знал, что ранен: у него была разорвана мышца над лопаткой, и из раны шла кровь, но он лежал тихо, терпеливо набираясь сил, и только бока у него тяжело вздымались и опускались. Зрячий глаз был обращён к Люку. Пёс собирался немного отдохнуть, а потом по-своему заняться раной, и с помощью умного янтарного глаза он пытался объяснить это Люку.

— Ладно, ладно, — согласился Люк. Он вынул из кармана носовой платок и промокал им кровь, которая уже начала запекаться на шерсти собаки.

Три других мальчика, стоя на коленях рядом с Люком, молчали, то и дело поглядывая на белое как мел лицо Люка. Удалив с шерсти кровь, он принялся тихо гладить Дэна по голове, но Дэн, чуть помахивая хвостом, трижды цапнул землю лапой, словно говоря: «Оставь меня в покое на несколько минут, Люк. Со мной всё в порядке».

— Может, он не очень сильно ранен? — заволновался Элмер, когда Дэн, повернув назад голову, принялся не спеша лизать свою рану.

Чистым розовым языком и слюной он промывал рану и снимал боль. Язык был всё равно что медицинская губка, которой врач обмывает рану после операции. А Люк и другие мальчики, казалось, ждали, когда Дэн придёт к заключению, насколько серьёзна его рана.

— Можешь встать, Дэн? — прошептал Люк. — Ну-ка попробуй.

Колли медленно поднялся и на трёх ногах сделал небольшой круг, к концу чуть коснувшись земли раненой передней лапой. Он остановился возле Люка, который, не поднимаясь с колен, тревожно наблюдал за ним, потёрся носом об его шею и снова опустился на землю.

— Может, он поправится, а? — волнуясь, спросил Элмер.

— А вдруг он не сможет наступать на эту ногу? — мрачно предположил Люк. — Всю жизнь, а?

— Если кость не перебита, сможет, — настаивал Элмер.

Он поднялся с колен и, засунув руки в карманы, принялся расхаживать взад и вперёд, а его веснушчатое лицо стало озабоченным. Один раз он остановился и посмотрел на свою собаку, которая, припав к земле, лежала возле дерева и не сводила с него глаз. Тор теперь стал послушным. Подумав и расстроившись ещё больше, Элмер наконец выпалил:

— Люк, не рассказывай своему дяде, что произошло, ладно?

— Но ты же знал, что Дэн принадлежит моему дяде, — мрачно возразил Люк.

— Если ты скажешь своему дяде, он расскажет моему отцу, и тогда мне несдобровать.

— Но ты же знал, Элмер, что будет.

— Я только хотел напугать тебя и обратить Дэна в бегство, — принялся оправдываться Элмер. — Я думал, Дэн завоет и побежит. Я не знал, что Тор бросится на тебя. О Люк, каким же я был идиотом и не подумал как следует… — И жалобно забормотал, теряя всякую надежду: — Когда Дэн разорвал мне штаны, я мог бы тоже пожаловаться отцу, но я промолчал, Люк. Я ничего не сказал, хотя он спросил, как это случилось.

— Значит, ты ничего не сказал, Элмер, ну и что?

— Может, и ты промолчишь… а, Люк?

— Я не привык жаловаться, — гордо заявил Люк.

— Ага… В таком случае, Люк, я считаю, что ты отличный малый, — пылко признался Элмер.

— Конечно, он отличный малый, — подтвердил Эдди Шор.

Эдди и Вуди Элистону хотелось чем-нибудь проявить свое дружеское расположение к Люку, но они не знали, как это сделать. Им было неловко и стыдно.

Они поочередно гладили Дэна и позвали Люка после обеда поплавать с ними возле дока.

— Я провожу тебя домой, Люк, — предложил Эдди.

— Дэну нельзя ходить, — сказал Люк, наклонился, поднял Дэна и, прислонив к плечу, понёс.

На середине поля Люк и Эдди остановились посмотреть, как Дэн себя чувствует.

— Давай теперь я понесу его, — предложил Эдди.

— Нет. Посмотрим, не сумеет ли он идти сам, — ответил Люк.

Удивительно, как бойко пёс прыгал на трёх ногах. Он не отставал от них. Иногда он останавливался и ставил на землю раненую лапу, словно пробуя её, потом опять прыгал вслед за мальчиками, пока Люк не взял его снова на руки.

— Не будем спешить, — сказал Люк. — Лучше остановимся и отдохнём.

Когда они вышли на дорогу, что вела к лесопильне, они посидели в траве и поочерёдно гладили Дэна по голове.

Идя по дороге и делая остановки каждые триста ярдов, Люк и Эдди увлечённо и с достоинством беседовали. Между ними завязывалась дружба.

Они оба это понимали, а потому немного смущались и держались почтительно друг к другу. А когда говорили про Дэна, чувствовали, что становятся настоящими товарищами. Эдди, искренне восхищаясь Люком, предлагал ему свою дружбу, а Люк это понимал и принимал с самым серьёзным видом.

В том месте, где от дороги отходила тропинка к усадьбе мистера Кемпа, Люк сказал:

— Я, пожалуй, зайду к мистеру Кемпу, Эдди. Он мой большой друг, и я попрошу его посмотреть, что у Дэна с лапой. Дяде я не хочу показывать.

— Правильно, — одобрил его намерение Эдди. — Увидимся после обеда.

— Возле дока. Обязательно, Эдди.

— Возле дока. До встречи, Люк.

— До встречи, Эдди.

На полпути к мистеру Кемпу Люк вдруг опустился на колени и, обняв Дэна, прошептал:

— Ты необыкновенный пёс, Дэн.

Он не мог объяснить, почему так тронут и благодарен. Получилось, что колли одолел не только большого и злого Тора, но и ту преграду, что отделяла других мальчишек от Люка и мешала им стать настоящими друзьями. Теперь Люк позабудет про своё одиночество, станет свободным и счастливым.

— Ты чудесная собака, Дэн, — прошептал он и потёрся щекой о нос Дэна, пытаясь показать, как он ему благодарен.

Они отыскали мистера Кемпа в сарае, и он с удовольствием им помог: принёс ведро воды, промыл Дэну рану и сказал, что через несколько дней Дэн будет бегать на всех четырёх ногах. Он согласился с Люком, что дяде Генри лучше не рассказывать о случившемся.

Но когда Люк вернулся на лесопильню и увидел, как дядя Генри твёрдым шагом, с разумным и решительным выражением на лице направляется к дому, поднимается по ступенькам на веранду и открывает входную дверь, ему захотелось поведать дяде о том, что произошло. И не только потому, что Дэн принадлежит дяде, а потому что, взглянув на широкие плечи дяди, он вдруг решил, что дядя Генри сам поступил бы именно так, как поступил он, и узнав про случившееся, стал бы гордиться им, Люком. «Самое правильное было взять в руки сук и ударить бешеного пса по голове», — почти слышал он слова дяди Генри. «Я так и сделал, дядя Генри», — представлял Люк, как он отвечает, поднимаясь вслед за дядей в дом. «Разумный поступок, Люк, очень разумный. Собака — это наша собственность, — одобрял его действия дядя Генри. — Теперь я не сомневаюсь, что ты, Люк, будешь как следует заботиться обо всём, что нам принадлежит».

Но, разумеется, ему не суждено увидеть, как загорятся таким желанным ему одобрением глаза дяди, потому что он обещал Элмеру ничего не рассказывать дяде Генри.

 

13. Бесполезное существо

Дядя Генри не заметил, что собака целую неделю сильно хромала, а если и заметил, то Люку ничего не сказал. Наступили летние каникулы, и на праздник дядя Генри повёз Люка и тётю Элен в городской парк. В этот день там должны были состояться бега, показ скота и бейсбольный матч между командой города и экипажем «Кливленда», который стоял в гавани.

Люк собрался было посадить в машину и Дэна, но дядя Генри сказал, что Дэн должен сидеть дома и сторожить. Если он не сторожевая собака, спросил дядя Генри, то что же он такое? Поэтому Дэн проводил машину до шоссе, а потом вернулся домой.

В парке первые полчаса Люк из вежливости не отходил от тёти с дядей, сопровождал их сначала на выставку фруктов и овощей, а потом на показ племенного скота и слушал, как дядя со знанием дела рассуждает о могучем гольштейнском быке или лучшей из джерсейских дойных коров. Держа в руке сигару, дядя Генри тем же авторитетным тоном, каким толковал про доски у себя на лесопильне, уверенно разглагольствовал о достоинствах и недостатках представленных экспонатов. На нём был дорогой, хорошо отглаженный серый костюм с жилетом, украшенным толстой золотой цепью от часов, и вид у него был такой внушительный, что Люк по праву гордился им. Дядя казался большим и щедрым, с душой нараспашку, когда дал Люку доллар на мороженое и сосиски. Он знал, что Люку хочется поскорее попасть на поле, где установили карусель и где уже шла игра в бейсбол, а потому все мальчишки пошли туда. Сам же он вовсе не интересовался той частью парка, которая больше всего нравилась Люку: там было шумно и царили сумасбродное веселье и радостный беспорядок. Люк видел, что дядя Генри чувствует себя неуютно среди развлечений или на цирковом представлении. Слишком уж всё там было суматошливо, самопроизвольно и беззаботно, что никак не вязалось с его натурой, поэтому он сказал Люку:

— Побегай теперь сам, повеселись. Встретимся в пять часов, когда закончатся бега, возле судейского стенда.

Вскоре все ребята собрались на стадионе, где болели за городскую команду, которая выиграла матч, когда Уинки Первис сумел особенно отличиться и закинул мяч в публику с правой стороны поля. Потом начались рысистые испытания, которые состояли из нескольких заездов. В бегах участвовали самые быстроходные лошади в округе. Люку, который никогда не бывал на бегах в городе, это соревнование пришлось особенно по душе, и ему вдруг стало казаться, что он живет в чудесном месте.

По дороге домой они весело обсуждали увиденное. Они проголодались и были рады очутиться дома. Люк знал, что, когда машина свернёт с дороги и подъедет к дому, Дэн с лаем выбежит им навстречу.

— Где собака? — спросил дядя Генри.

— Наверное, на веранде, — ответил Люк.

— Похоже, у нас больше нет сторожа, — вскользь заметил дядя Генри.

Они вышли из машины. Дэн мирно спал на веранде.

Тётя Элен захлопотала на кухне, а Люк принялся ей помогать, чётко следуя её указаниям. Работать с тётей Элен на кухне было всё равно что работать с дядей Генри на лесопильне. Те мелкие поручения, которые она давала Люку, нужно было выполнять тщательно и аккуратно, иначе она становилась раздражительной. Лицо у неё было оживлённым и решительным. Поверх праздничного платья из цветастого ситца она надела большой белый передник. У себя на кухне она выглядела не менее внушительно, чем дядя Генри на лесопильне.

Дядя Генри никак не мог насытиться, но наконец он откинулся на спинку стула и вынул сигару из жилета. Неторопливо попыхивая сигарой, он вышел на веранду, где спал колли, опустился, вздохнув, в качалку, откинул голову и принялся наслаждаться своей сигарой. Люк и тётя Элен вымыли и вытерли посуду и тоже вышли на веранду. В это время дня, когда на воде осталось лишь несколько красных отблесков солнца, в воздухе царила приятная свежесть. Люк сидел на ступеньках, прислонившись спиной к углу веранды: колли спал позади качалки, на которой сидел дядя Генри, а тётя Элен, блаженно вздыхая, растянулась в шезлонге.

Люк любил сидеть с ними после ужина на веранде. В эти минуты они становились близки друг другу. Не потому, что о многом говорилось. В это время серьёзные беседы не велись. Никто не требовал от него быть сообразительным и внимательным. Это был час, когда на лесопильню спускались тихие сумерки, когда разрешалось быть немного ленивым и праздным, когда дядя Генри переваривал свой ужин.

Люк, который не сводил глаз со спящего колли, постучал, словно выстукивая телеграфное сообщение, по полу веранды. Три длинных стука и три коротких были сигналом для Дэна. Старый колли, подняв голову, с трудом встал, потянулся, встряхнулся, лениво помахал хвостом, давая знать, что сигнал принят, и двинулся через веранду к Люку.

Дядя Генри, который лениво раскачивался на качалке взад и вперёд так, что скрипели половицы, оказался у него со стороны слепого глаза. И когда Дэн проходил мимо, его левая лапа очутилась под качалкой как раз, когда она наклонилась вперёд. Лапу прижало. Отчаянно взвизгнув, пёс скатился по ступенькам и, ковыляя, побежал за дом. Там он остановился, потому что услышал, что Люк бежит вслед за ним. Ему требовалось лишь одно: чтобы Люк его погладил. Он сразу успокоился и, словно извиняясь, начал лизать ему руку.

— Какого чёрта!… — вскочил с качалки дядя Генри. А тётя Элен так напугалась, что чуть не упала с шезлонга.

— О господи! Я только-только задремала. Что случилось? Я так испугалась, — пожаловалась она.

— Ничего, — ответил дядя Генри, приглядываясь к Люку и собаке.

Он тоже сначала напугался, но сейчас испытывал лёгкое раздражение, как человек, который вскакивает в тревоге лишь для того, чтобы убедиться в пустячности напугавшего его шума. Теперь его возмущал только тот факт, что спокойствие его было нарушено. Но, продолжая приглядываться к собаке, он успокоился и стал задумчивым. Впервые за последние месяцы он по-настоящему обратил внимание на собаку.

— Люк, — громко сказал дядя Генри, — ну-ка приведи сюда собаку.

Когда Люк привёл колли на веранду, дядя Генри спокойно поблагодарил его, вынув из кармана сигару, закурил и, сложив руки на коленях, пристально разглядывал собаку. По-видимому, он принимал какое-то важное решение.

— В чём дело, дядя Генри? — забеспокоился Люк.

— Собака больше не видит, — заявил дядя Генри.

— Нет, видит, — быстро возразил Люк. — Просто он повернулся к качалке слепым глазом, вот и всё, дядя Генри.

— Бедняга, — продолжал дядя Генри, почёсывая голову и насупив брови. — Он почти потерял зрение. Толку от него нынче мало. Только ест, спит да лезет под ноги. На днях я чуть не упал из-за него на веранде. Даже сторож из него теперь плохой.

— Дядя Генри, — поспешно сказал Люк, — вы ошибаетесь. Дэн знает всё, что здесь происходит.

— Ага, — согласился дядя Генри, не очень прислушиваясь к Люку. — Элен, — обратился он к жене, — сядь-ка на минутку, а?

— О боже, я и так сижу отдыхаю, Генри.

— Я хотел поговорить насчёт этой собаки, Элен.

— А что насчёт него?

— Я тут на днях думал про Дэна. Во-первых, он почти ослеп, а во-вторых, ты заметила, что, когда мы перед ужином подъехали к дому, он даже не залаял?

— Да, Генри, подумать только, он и вправду не залаял.

— Он теперь и в сторожа не годится.

— Дядя Генри, — взмолился Люк, — подождите минутку. — И когда дядя Генри не спеша повернулся к нему, Люк подошёл к его креслу и, стоя рядом, заговорил с ним так, как никогда не говорил прежде, с такой настойчивостью и прямотой, будто беседа шла между глубоко уважающими друг друга людьми. — Дэн — необыкновенный пёс, дядя Генри, — заявил Люк. — Разумеется, вы знаете его не хуже меня, только последнее время вы, наверное, не наблюдали за ним столько, сколько я. — Он чуть запнулся, перевёл взгляд на тётю, потом снова посмотрел дяде в глаза и, увидев, что тот задумался и был где-то далеко-далеко, решил отыскать такие выразительные слова, которые привлекли бы внимание дяди и заставили прислушаться. — Дэн лежит на веранде, но знает всё, что происходит вокруг, — сказал он. — Я в этом убедился. Я могу пройти по веранде, Дэн будет вроде спать, но приоткроет глаз и по шагам определит, что это я. Точно так же он знает ваши с тётей Элен шаги и шаги всех, кто к нам заходит. То же самое и со звуками, дядя Генри. Дэн знает все здешние звуки. И, уж конечно, знает шум нашей машины. Я в этом убедился. Готов спорить, что, когда мы сегодня подъехали, Дэн, хоть он и спал на веранде, открыл глаз и прислушался, а узнав нашу машину, решил, что всё в порядке и что ему незачем бежать навстречу. Будь это чужая машина, он бы начал лаять, ещё когда машина не съехала бы с дороги. Я узнаю шум нашей машины, не то что Дэн. Вот почему он не вышел навстречу, дядя Генри.

— Вот так речь, мой мальчик! — восхищенно заметил дядя Генри.

— Это чистая правда, дядя Генри.

— Ты слышала Люка, Элен? — спросил дядя Генри. — Из мальчика с годами может получиться прекрасный адвокат, — закончил он с улыбкой. А потом, став серьёзным, продолжал: — Но даже если собака различает знакомые звуки, — он кашлянул и снова посмотрел на Дэна, — какая нам от неё польза? Зрение у неё плохое, она медлительна и ленива, а тот простой факт, что у неё уже нет и зубов…

— Зубы Дэна ещё могут разорвать человека на куски, дядя Генри.

— Хм. Для охоты он тоже не годится, — продолжал дядя Генри. — А ест много, наверное, а, Элен?

— Столько же, сколько всегда, Генри, — пожав плечами, отозвалась тётя Элен.

И от её жеста и тона Люку стало страшно. Её не интересовал этот разговор. Дядя Генри по крайней мере пытался принять решение, что же касается тёти Элен, то ей была безразлична судьба Дэна. Люк не мог смотреть на неё, ибо её пухлое розовое лицо с бисеринками влаги на верхней губе пугало его больше, чем спокойствие дяди Генри.

— Дело в том, что такую старую собаку бессмысленно держать в доме, — сказал дядя Генри. Он помолчал и, пожав плечами, заключил: — Вот так. Пора с ним расстаться. Мы очень хорошо с ним обращались. И теперь нам придётся сделать ему последнее одолжение, — мягко сказал он. — Мы обязаны поступить разумно, даже если нам этого не хочется.

Они слышали, как умолял их Люк; они выслушали все его доводы, но для них это были обычные слова, по-детски сентиментальные и мечтательные. Дядя Генри, торжественно принимая свое разумное решение, даже не обратил на них внимания. Понимая, что никакие его уговоры их не убедят, Люк напряжённо ждал, и каждая их фраза молотом отдавалась у него в сердце.

— Но как избавиться от старой собаки? Это дело нелёгкое, Генри, — со вздохом заметила тётя Элен.

— Верно, Элен. Я на днях думал об этом. Некоторые люди считают, что лучше всего собаку пристрелить. Легче для собаки и тому подобное. Может, и так. Но у меня уже год, как нет патронов. От яда смерть бывает трудной. Презираю людей, которые травят своих собак. Я сам никогда бы этого не сделал. Самая, наверное, лёгкая и быстрая смерть — это утопить. Что ж, я поговорю с одним из моих рабочих и поручу ему это дело.

Прижавшись к Дэну и обхватив его морду руками, Люк выкрикнул:

— Дядя Генри, Дэн — необыкновенная собака! Вы не знаете, какой он чудесный пёс!

— Да, хороший был пёс, — согласился дядя Генри, попыхивая сигарой, а Люк смотрел на синий дым, что плыл по веранде, и думал, почему ему не приходят на ум такие слова, которые могли бы объяснить, какой Дэн необыкновенный; не отыскивалось никаких слов вообще: он никак не мог собраться с мыслями. Сколько раз он сам чувствовал, какой необыкновенный Дэн, но сейчас был не в состоянии убедительно описать это чувство.

— Видишь ли, мой мальчик, — отеческим тоном вещал дядя Генри, — я знаю, что ты любишь Дэна. И мы тоже всегда любили Дэна. Но приходит такая пора, когда надо расстаться со старой собакой, несмотря на всю привязанность к ней. Ты меня понимаешь, Люк, не сомневаюсь. Нужно быть человеком практичным. И для собаки это лучше. Дэн прожил долгую и нетрудную жизнь. А сейчас он нам в тягость. Он стал бездельником, а мы должны его кормить. Что ещё нам остается?

— Пусть он живёт у нас, пожалуйста, дядя Генри.

— И с лошадью, равно как и с собакой, следует поступать разумно, Люк. Нужно поступать практично. Я не против собаки вообще. Нам нужна собака. Но такая, что не зря ест. Я куплю тебе щенка, мой мальчик, щенка, что будет расти вместе с тобой и превратится в умную собаку, которая будет нам верно служить.

— Не надо мне щенка! — вскричал Люк, отворачиваясь.

Он не хотел, чтобы дядя Генри видел его слёзы. Увидит и ещё раз убедится, что Люк ещё ребенок и не желает быть практичным; лишний раз уверится, что Люка следует учить уму-разуму.

Обежав вокруг Люка, Дэн залаял и принялся лизать Люку затылок, желая показать, что понимает его горе.

На веранде воцарилось долгое молчание. Сгустились сумерки, из усадьбы мистера Кемпа донеслось мычание коров, потом снова наступила тишина. Из-за леса послышался гудок товарного поезда. На воды реки упали тени деревьев, и она теперь стала тёмно-зелёной.

Поймав взгляд мужа, тётя Элен предостерегающе приложила пальцы к губам. Глупо было продолжать разговор в присутствии мальчика. Она была доброй по натуре, она жалела Люка, но считала его достаточно разумным, чтобы беспокоиться не только о том, что лучше для собаки, а о том, что в конечном счёте будет лучше для него самого. Никому не доставляет удовольствия видеть, как лишают жизни верного старого пса, но, с другой стороны, на свете никто не живёт вечно, а её муж лучше других разбирается в том, что живое существо становится бесполезным. Чувства же, которые испытывает ребенок, несерьёзны. То, что представляется сейчас страшным горем, через два дня будет забыто. Нужно лишь, считала она, быть чуточку тактичными.

— Старый пёс, вроде Дэна, нутром чувствует, что его дни сочтены, — уговаривала она. — И знает, когда ему суждено умереть. Ты понимаешь, о чём я говорю, правда, Генри? И у Дэна, по-моему, уже появилось такое чувство.

— Верно, — согласился дядя Генри.

— Старая собака, вроде Дэна, — продолжала она, — когда наступает срок, уходит в лес и там отыскивает себе место, чтобы умереть. Правда, Генри? — громко спросила она.

— Верно, — снова согласился дядя Генри. — По правде говоря, вчера, когда Дэн куда-то исчез, я решил, что именно так и произошло. По правде говоря, именно так и случится. Поэтому нечего нам беспокоиться по поводу того, как с ним расстаться. Забудь об этом, Люк, — сказал он и зевнул, словно сам забыл о собаке.

Но Люк знал, что если дядя принял разумное решение, порядком над ним поразмыслив, то вряд ли он с ним легко расстанется. Для дяди Генри принять решение значило его осуществить. Дядя Генри презирал людей, которые знали, что нужно делать, но из чувства жалости старались уйти от выполнения своих обязанностей. Поэтому тревога не оставляла Люка. Раз дядя Генри решил покончить с колли, то сам себя будет стыдиться, если уступит перед привязанностью племянника к старому псу.

— Пойду, пожалуй, погуляю, — машинально сказал Люк.

— Темнеет уже, Люк. Не уходи, — отозвалась тётя Элен. — По-моему, собирается дождь.

— Нет, дождя не будет, — твёрдо возразил дядя Генри.

— Я только спущусь к реке, — сказал Люк.

Как только он двинулся вниз по тропинке, Дэн встал и пошёл вслед за ним.

На берегу реки Люк уселся на камень, положив руку на голову собаки, и не сводил глаз с воды, над которой, вовлекая в свой мрак и его, сгущались отбрасываемые деревьями огромные тени. Загорелось несколько звёзд. За устьем реки шла гладкая мерцающая полоса озера. В сумерках озеро всегда мерцало. А когда совсем темнело, эта полоса растворялась в линии горизонта, и с появлением луны по воде бежала длинная лунная дорожка. В груди у Люка болезненными толчками отзывалось сердце, хотя он старался убедить себя, что ничего не чувствует.

— Пойдём, Дэн, — позвал он собаку, и они добрались до самого устья реки и прошли ещё ярдов сто по песку.

Совсем стемнело, а луна вдруг скрылась за тучами. Появился лёгкий ветерок. Люк стоял на берегу рядом с собакой и смотрел на чёрное озеро. Вода рябилась от ветра. Внезапно ветер подул сильнее, штаны облепили его ноги, волосы оттянуло назад. Пёс, шерсть которого тоже взъерошилась от ветра, посмотрел на него, словно недоумевая, почему Люк молчит и не сводит глаз с темнеющего озера. Он тоже то и дело поглядывал на озеро, стараясь понять, что так привлекло внимание Люка.

— Знаешь что, Дэн? — сказал Люк. — А ведь, наверное, будет дождь.

Звук собственного голоса нарушил охватившее его одиночество. Ему вдруг захотелось как следует поразмыслить. Если он будет бороться за Дэна с таким же упорством, с каким сражался против огромного Тора, то ничего страшного не случится, он сумеет победить. Но дядю Генри не ударишь по голове, как он ударил Тора. Он не может бороться с дядей Генри, потому что Дэн ведь не его, Люка, собака. А дядя Генри не только хозяин Дэна, но ещё и опекун и хозяин его, Люка. Они оба принадлежат дяде Генри, который мог распоряжаться их жизнью как ему заблагорассудится и никогда не внимал чужим советам.

Люк сердцем чувствовал, что никакие мольбы дядю не тронут. Можно лишь одно, решил он: стараться, чтобы собака не попадалась дяде на глаза, не пускать её в дом и кормить, когда дяди Генри нет поблизости.

— Пойдем, Дэн, — сказал он. — Я не хочу, чтобы они нас искали, звали и вообще замечали. — И он направился обратно к дому, прошёл через гостиную, где тётя и дядя были заняты чтением, и поднялся наверх, к себе в комнату.

Когда он разделся и залез в постель вместе с Дэном, он попытался убедить себя, что если дядя Генри несколько дней не увидит Дэна, он, может, и забудет про него, в особенности если на лесопильне будет очень много работы. Вообще-то говоря, колли занимает довольно мало места в его жизни. Он уже давным-давно собирался отделаться от колли, но всё откладывал и откладывал.

Пошёл дождь, над озером сверкнула молния. Поднялся ветер, и на берег стали накатываться волны. В открытое окно дуло. Дождь забарабанил по крыше. «Дядя Генри ошибся, — подумал Люк. — Дождь-то идёт». Это был благоприятный признак. Наконец Люк лёг, но прежде чем уснуть, обняв Дэна за шею, он вспомнил лицо дяди, когда тот, понюхав свежее дерево, сказал: «Ах, какой приятный запах!», и это тоже было благоприятным признаком.

 

14. Там, где река была глубокой

Утром Люка разбудил упавший ему на лицо яркий луч солнца. Он быстро сел.

— Дэн! — позвал он и, только услыхав царапанье и возню на полу в ногах кровати, успокоился. — Я только хотел проверить, Дэн, и всё, — прошептал он.

Он оделся, сбежал вниз, вывел собаку и вернулся завтракать с тётей и дядей. Завтрак этот ничем не отличался от других завтраков по утрам. Дядя Генри был настроен весело и дружелюбно, а тётя Элен настаивала, чтобы Люк ел побольше. Обычно Люку не нравилось, когда она заставляла его есть, но сейчас казалось, что она искренне о нём беспокоится. Именно этого ему и хотелось. Ему хотелось верить, что они беспокоятся о его здоровье, настроении и хотят избавить его от неприятностей.

Дядя Генри даже не поднял глаз, когда Люк вывел собаку. Может, он и в самом деле позабыл о ней?

— А вчера шёл дождь, дядя Генри, — тихо сказал Люк.

— Да, шёл.

— А помните, вы сказали, что дождя не будет? — спросил Люк, желая показать дяде, что тот может и ошибаться.

— Да, — улыбнулся дядя Генри, — я был уверен, что дождя не будет. Однако такой дождь очень благоприятен для урожая. Он нужен полям. Весьма полезный дождь.

Несмотря на то что дождь опроверг мнение дяди Генри о погоде, — тем не менее он воспринял это без огорчения, поскольку дождь был нужен.

— Что ты собираешься делать сегодня утром, Люк? — весело спросил он.

— Не знаю… пока, — запинаясь, ответил Люк.

— Я хотела попросить тебя сходить в лес и набрать мне малины, а то соседи совсем опустошат тот превосходный участок, — сказала тётя Элен.

— Пожалуйста. С удовольствием.

— Послушай, Люк, — с важностью заговорил дядя Генри, — а где твой деловой подход к этой обязанности? Люди собирают ягоды на продажу. Поэтому пусть и тебе тётя платит.

— Корзинка малины стоит двадцать центов, — сказала тётя Элен. — Но если ягоды немного помяты и не очень свежие, я иногда могу получить их и за десять центов, а варить варенье всё равно, что из хороших, что из плохих. Какова твоя цена, Люк?

— Сколько дадите, — ответил он без всякого энтузиазма, ибо их желание выставить его из дома показалось ему подозрительным.

— Я дам тебе десять центов за корзинку.

— Хорошо, — согласился Люк. И добавил твёрдо: — Дэна я возьму с собой.

Солнце палило вовсю, значит в малиннике будет жарко, поэтому он надел старую соломенную шляпу и взял на кухне ведро. Он намеренно не спешил, чтобы уйти из дома в то же время, когда дядя Генри пойдёт на лесопильню. Они вышли вместе. Люк свистнул Дэну, а у самого сердце застучало в ожидании, что дядя Генри скажет: «Не бери с собой собаку, Люк».

Из-за угла дома выбежал Дэн, но дядя Генри даже не заметил его.

— На твоём месте, Люк, я бы каждое утро ходил за малиной, — серьёзно сказал он. — Не сможешь продать ягоды тёте, продай кому-нибудь из соседей. Приятно иметь собственные деньги… До свиданья, Люк. Помни, ты зарабатываешь деньги.

— До свиданья, дядя Генри, — отозвался Люк, глядя, как дядя в белоснежной, без единого пятнышка рубашке и сдвинутой на затылок небольшой соломенной шляпе важно вышагивает по дорожке.

— Знаешь, что, Дэн, — сказал Люк, когда они спустились к реке, чтобы сесть в лодку, — дядя Генри — человек разумный. Очень разумный. Я вчера поговорил с ним как следует, и, может, ему понравились мои слова, и сейчас у него есть возможность поразмыслить над ними. Если в моих словах был смысл, он должен его понять.

Он старался уговорить себя не падать духом, но сам не верил в то, что его вчерашние доводы, какими бы мудрыми и убедительными они ни казались, способны заставить дядю Генри передумать. Главное, пока Дэн был при нём.

Обычно, как только они влезали в лодку, начиналась игра: пёс превращался в капитана Дэна, они вели занимательные беседы, а река, лес, весь мир менялись на глазах. Страстно желая, чтобы и это утро ничем не отличалось от других, Люк выкрикнул: «Вот мы и здесь, капитан Дэн!», но дальше ничего не получилось. Пыл его пропал, фантазия иссякла. Даже слова «капитан Дэн» внушали тревогу. Реальный мир не отпускал его от себя, слишком больно и тесно сжимая в своих объятиях. Он неторопливо грёб, наблюдая за водяными блохами. Колли, наклонив голову набок, смотрел на него и удивлялся. Он даже попробовал было залаять, словно поощряя: «Мы обычно в этом месте ведём задушевную беседу, а, Люк?»

Вытащив лодку на песок, они дошли берегом реки до того места, где дети обычно играли в прятки среди лоз плюща. Люк был рад, что надел старую соломенную шляпу, ибо солнце жарило немилосердно. Ручка ведра стала обжигающе горячей, а вода в озере так сверкала, что нельзя было даже разглядеть голубую полосу, где озеро переходило в реку. В лесу стояла тень, но духота была ещё сильнее, потому что деревья не пропускали дующий с озера прохладный ветерок.

В малиннике никого не было — слишком рано, — чему Люк обрадовался, потому что ему ни с кем не хотелось разговаривать. Он считал, что за работой ему следует спокойно и серьёзно подумать. Но когда пёс улёгся в прохладном месте под камнем, а Люк вошёл в малинник, он принялся работать быстро-быстро, чтобы ни о чём не думать. Сейчас ему было важно только набрать полное ведро малины, чтобы обрадовать тётю. Пусть все будут рады. Если они будут рады и довольны, никому не захочется нарушать это состояние.

У него уже ломило спину, ведро стало тяжёлым, а солнце стояло прямо над головой. Он прилёг на несколько минут.

— Пойдём-ка лучше домой прямо сейчас, Дэн, пока дядя Генри пришёл на обед, — сказал он. — Может, если он увидит все эти ягоды… Ты же знаешь, как дяде Генри нравятся трудолюбивые люди. Пошли!

Идти по берегу под палящими лучами солнца, с тяжёлым ведром в руках и в шляпе, которая была велика и всё время сползала на мокрый от пота лоб, было нелегко. Дэн, ничем не помогая, просто бежал рядом, а когда они подошли к реке, вырвался вперёд, первым прыгнул в лодку и нетерпеливо ждал, пока они отчалят.

На лесопильне царила тишина. Пилы перестали визжать, но в этот жаркий полуденный час никто не осмеливался выйти из помещения. Причалив к крохотному доку, Люк сказал Дэну:

— Не ходи со мной. Иди полежи позади дома. Ступай. Может, если ты не будешь попадаться на глаза, дядя Генри про тебя забудет.

Грустно поглядывая на Люка янтарным глазом, пёс остался на берегу, а Люк, с трудом подхватив ведро двумя руками, направился к дому.

— Господи, сколько же ягод собрал этот мальчик! — с восторгом воскликнула тётя Элен, когда Люк, пошатываясь, поднялся на веранду. — Посмотри, Генри. Да он настоящий сборщик ягод!

Дядя Генри, который только что завершил свой обед, вытер салфеткой рот и одобрительно заулыбался.

— Да, нашего Люка ленивым не назовёшь, — похвалил он племянника.

Люк обрадовался этим словам. Ему хотелось, чтобы его хвалили. Он сел, вытер мокрый лоб, выпил стакан холодного молока, который дала ему тётя, и сказал:

— Я не очень устал. И даже не очень голоден.

Он очень устал, но сидел, праздно болтая ногами, словно только и ждал, чтобы ему дали новое поручение.

— Не отдавай все ягоды тёте просто так, Люк. Пусть она их взвесит. И проследи за ней, чтобы все было точно. Десять центов корзинка. Молодец, Люк. — И с этими словами дядя Генри отправился назад на лесопильню.

Пока тётя Элен взвешивала ягоды, Люк стоял у дверей, глядя вслед дяде. Он должен был знать каждый дядин шаг, чтобы понимать ход его мыслей. Руки его были напряжены, в глазах таилась настороженность.

Дэна нигде не было видно. Очень хорошо. Главное, чтобы он не попался дяде на глаза, пока тот идёт на лесопильню.

И вдруг почти у входа на лесопильню дядя Генри остановился и подозвал к себе Сэма Картера, который уже вошёл внутрь. Сэм Картер вернулся, и они остановились. Говорил в основном дядя Генри, а Сэм Картер понимающе кивал головой. Но даже в этом не было ничего необычного. Всё в порядке. Дядя Генри часто останавливался поговорить с Сэмом, который всегда терпеливо и внимательно слушал. Но потом произошло нечто неожиданное. Дядя Генри вдруг вынул сигару из кармана своего жилета и дал её Сэму Картеру.

Люк ни разу не видел, чтобы дядя давал Сэму Картеру сигару. Дядя Генри никогда не угощал своих рабочих сигарами.

И пока Люк сидел за обедом, у него из головы не выходила картина: Сэм Картер протягивает руку за сигарой и понимающе кивает головой.

Когда Люк пообедал и вышел на веранду, к дому возвращался дядя Генри, который крикнул:

— Люк, можно тебя на минутку?

— Да, дядя Генри, — сказал Люк.

— У меня кончились сигары, мой мальчик. Забыл купить вчера. А без сигары в зубах всё вроде валится из рук.

У него и правда на работе всегда во рту была сигара, хотя порой он и не закуривал её.

— Садись на велосипед, Люк, поезжай в город и купи мне несколько сигар. Вот деньги.

— Хорошо. Я только возьму с собой Дэна, — сказал Люк.

— Лучше не надо, сынок, — отозвался дядя Генри. — А то ты будешь ехать целый день. У меня нет сигар.

— Дэн не отстанет от меня, дядя Генри.

— Люк, тебе следует знать, что в такой жаркий день, как нынче, собаке трудно столько пробежать, да ещё не отставая от велосипеда. Мне нужны сигары быстро, Люк.

— Ладно, — согласился Люк.

— Молодец! Поезжай, сынок, — сказал дядя Генри. Тон, каким говорил дядя, был настолько обычным, что Люку было трудно поверить в то, что его стараются убрать из дома. Однако поручение следовало выполнить. Он ещё ни разу не осмеливался ослушаться дяди. Но когда сел на велосипед и проехал по тропинке, что вела вдоль реки к дороге, а потом и с четверть мили по самой дороге, понял, что не может думать ни о чём, кроме как о Сэме Картере, принимающем сигару из рук дяди Генри.

Его мутило от беспокойства. Он слез с велосипеда и стоял посреди залитой жарким солнцем пыльной дороги, покрытой щебёнкой, не зная, что предпринять. Впереди проплыло и опустилось влево на поля длинное облако пыли, поднятое машиной. Люк не двигался с места и не сводил взгляд с высившихся за городом синих гор, которые всегда манили и волновали его своей загадочностью, и, любуясь их синевой, он, казалось, ждал какого-то чуда. В такой ясный день, как этот, туманная дымка, обычно окутывавшая вершины гор, исчезала, и они становились ярко-синими. Он перевёл полные слёз глаза на небо над озером, где кудрявые облака, налезая друг на друга, превращались в белый замок над голубой водой.

Сэм Картер, размышлял он, — угрюмый, равнодушный человек, которому нет дела до собак. Сэм Картер, который влачит бессмысленное существование, знает лишь одно: беспрекословно выполнять то, что велит ему дядя Генри, и это он пнул Дэна в первый день появления Люка на лесопильне. Из всех рабочих лесопильни дядя Генри поручит убить собаку именно Сэму Картеру.

И Люк вдруг почувствовал, что не может ехать дальше, пока не убедится в том, что с Дэном за время его отсутствия ничего не случится.

С того места на дороге, где он стоял, ему был виден через поле окруженный деревьями дом и поднимающийся из трубы дым. Если подойти к дому на такое расстояние, чтобы Дэн его услышал, можно тихо свистнуть, и, если Дэн прибежит, значит, дядя Генри говорил с Сэмом Картером не про собаку. Тогда можно не беспокоиться. Пусть колли пробежит за ним четверть мили и останется ждать его у большого вяза, где всегда ждал после уроков. А он помчится в город.

Оставив велосипед в канаве, Люк двинулся через поле к дому. Он старался идти так, чтобы его не заметили из окна. Трава на поле была высокой, почти ему по пояс, и душистой от обилия ещё не распустившихся цветов клевера.

Остановившись ярдах в пятидесяти от дома, он тихо свистнул, но собаки не было и следа. Конечно, Дэн мог спать на веранде или в тенистом месте на берегу реки позади лесопильни. Когда пилы визжат, собаке не слышен тихий свист, поэтому он свистнул сильнее. Больше так свистеть нельзя. Несколько минут он не мог решить, что делать. Наконец решил вернуться на дорогу, сесть на велосипед и поехать обратно на то место, где речная тропинка выходит на дорогу, оставить там велосипед и высокой травой пробраться к дому и лесопильне незамеченным.

Он ехал и придумывал, чем оправдать своё возвращение, если тётя случайно его увидит. Скажет что-нибудь про велосипед. Например, что нужно подкачать заднюю шину. Если шина спустила и он вернулся её подкачать, дядя Генри только похвалит его. Получается, что он мальчик практичный и беспокоится за свой дорогой велосипед.

Возле тропинки он слез с велосипеда, выпустил немного воздуха из задней шины и положил велосипед на землю. Если его увидят, он скажет, что идёт за насосом. Он прошёл по тропинке ярдов сто, и когда добрался до того места, где река круто сворачивала к дому, по спине у него побежали мурашки, а ноги подкосились, ибо в том месте, где вода была глубокой, он увидел старую лодку, а в ней Сэма Картера и Дэна.

 

15. Деловое предложение

Бородатый человек в синем комбинезоне с удовольствием попыхивал сигарой, которой угостил его дядя Генри, а собака с верёвкой на шее тихо сидела рядом и время от времени высовывала язык, стараясь ласково лизнуть загорелую руку, держащую верёвку.

Картина эта была похожа на страшный сон, на нечто неправдоподобное, потому что смотрелась празднично и приветливо; даже вьющийся от сигары дымок выглядел весело. И лодка тихо покачивалась в тенистом месте на оливково-зелёной воде. Над головой дятел долбил клювом дерево. Кольцо синего дыма от сигары, медленно поднявшись, проплыло футов десять по воздуху. Сэм Картер, казалось, и не помнил о том, что в лодке собака, это не имело для него никакого значения. Держа сигару в руке, он внимательно её рассмотрел, а потом фыркнул, словно подсчитав, сколько за неё заплатил дядя Генри.

В левой руке Сэма Картера, опущенной в воду, был конец верёвки с привязанным к нему тяжёлым камнем. Стряхнув с сигары пепел, Сэм сунул её в рот, словно приготовившись к действию. До этого решительного жеста Люк был словно заворожён мирной безмятежностью картины. Но когда Сэм выпустил из руки верёвку, Люк дико вскрикнул: «Нет, пожалуйста, нет!» Визг пил заглушил его крик. Лишь Дэн услышал его и вскинул голову, но было уже поздно. Когда колли прыгнул в воду, куда его потащила затягивающаяся на шее верёвка, он нырнул, как нырял обычно, только задние ноги его, перед тем, как исчезнуть, вдруг взбрыкнули в воздухе. И Люк, увидев это, всхлипнул и затрясся, почувствовав, что счастливая секретная часть его жизни на лесопильне уходит навсегда.

Но, глядя на всё это молча и беспомощно, он тем не менее действовал, хотя и вовсе этого не сознавал. Он отыскал в кармане перочинный нож, открыл его, стащил с себя брюки, сбросил башмаки и теперь ждал только, чтобы Сэм Картер поскорее убрался из виду.

Картер, который сидел и смотрел на то место в воде, куда прыгнул пёс, когда с воды исчезли рябь и пузыри и она снова стала гладкой, принялся рассеянно таращиться на берег, словно недоумевая, не послышался ли ему оттуда крик. Он разглядывал кусты и траву, щурился и размышлял. На его лице была написана тупость. Потом он взялся за вёсла, и лодка медленно тронулась к берегу, в двадцати ярдах ниже того места, где притаился Люк.

Все движения Сэма Картера были так вялы и нерасторопны, что Люку оставалось только молить: «Скорее! Скорее! Почему он не спешит?» Внутри он был натянут, как пружина. Он подобрался ближе к воде. Ноги у него дрожали, тело сопротивлялось силе разума, который требовал осторожности и заставлял ждать. Если он бросится в воду сейчас, Сэм увидит его и преградит путь. Сэм Картер, которому дали приказ утопить собаку, выполнит поручение, не сомневался Люк, даже если ему придётся долго сидеть в лодке на том месте, куда Дэн ушёл под воду в последний раз. И, теряя последние остатки терпения, Люк не сводил глаз с этого места.

Сэм Картер, не спеша, причалил, вылез из лодки и так же тупо и неторопливо принялся вытаскивать лодку на берег. На это у него ушло около двух минут. «Дэн в воде. Дэн умирает. Дэн задохнётся», — шептал Люк. Губы его почти не шевелились, а он надрывался от крика, который звоном отзывался у него в ушах. Ему так трудно было сдерживать себя, что он снова начал всхлипывать, а река, лодка, деревья и небо потемнели и поплыли у него перед глазами. Голова у него кружилась, ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но одна часть его разума оставалась удивительно ясной: он быстро вычислил, что Дэн, если только его не удавило, может легко пробыть под водой две минуты. Человек же способен пробыть под водой три, а то и пять минут. «О Дэн, Дэн!» — отчаянно взмолился он.

Сэм Картер, вытащив лодку на берег, вынул сигару изо рта и сплюнул на воду. Потом достал из кармана красный в горошек платок и тщательно вытер им губы. Громко высморкался. Положил платок в карман, поглядел в сторону лесопильни, сделал было шаг в том направлении, но вспомнил, что курит сигару, а явиться на лесопильню с горящей сигарой во рту он не мог. Хозяину это могло не понравиться. Только хозяину разрешалось курить сигары на работе. В рабочие часы вообще редко удавалось курить. А сигара, если её потушить и снова закурить, уже не будет такой душистой. Поэтому Сэм глубоко затянулся, медленно и удовлетворённо выпустил дым, потом повернулся и уселся в лодку, чтобы ещё несколько минут насладиться сигарой.

Увидев, что Сэм, скрестив ноги, снова уселся в лодке, Люк почувствовал такую тяжесть в сердце, что чуть не застонал. Он отчаянно шептал, словно был в воде так близко к псу, что тот слышал его и мог понять его мысли: «Ещё несколько секунд, Дэн. Ещё немного. Не все ещё потеряно». Он пытался высчитывать секунды биением собственного сердца. Ему казалось, что если он будет считать, колли не погибнет: «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять». Но секунды, отсчитанные с помощью сердцебиения, тянулись медленно, а каждый стук сердца подступал к самому горлу и был таким громким и болезненным, что ему становилось страшно. Он был не в силах отсчитывать секунды, которые тянулись так медленно. «Даю ему ещё десять секунд, — подумал он. — И уйдёт он или нет, я прыгаю». Но отсчитать эти десять секунд он не мог: казалось, что именно столько осталось Дэну жить. Стоя на четвереньках — в правое колено впивался какой-то камушек, а левое царапал острый сучок, — он не отрывал взгляда от Сэма Картера.

Аккуратный белый пепел на кончике сигары длиной в целый дюйм стал ещё тяжелее, и Сэм любовался им, словно зная, что заядлый курильщик сигар до самого конца не сбрасывает пепел. Если сбрасывать слишком много пепла, то даже самый лучший табачный лист курится неровно. Сбрасывание пепла — аккуратная маленькая операция, которую полагается совершать в определенный момент. Медлительный, тупой, равнодушный человек втайне от других получал наслаждение от хорошей сигары.

Потом Сэм Картер повернулся, прищурил глаза и прислушался. На его бородатом лице появилось подозрение, потому что под Люком хрустнула ветка, когда он перенёс вес тела с одного колена на другое. Сэм Картер словно понял, что за ним следят; если действительно следят, значит, он получит выговор за то, что бездельничает, а такой выговор несправедлив и нестерпим, ибо Сэм Картер никогда не уклонялся от работы на лесопильне. Он испуганно вскочил, несколько раз с виноватым и застенчивым видом затянулся сигарой, выпустив целое облако синего дыма, и зашагал по тропинке, давя тяжёлыми башмаками камушки и сучки.

«Ещё не пора, не пора», — думал Люк, а сердце у него выскакивало из груди, и он весь дрожал от желания прыгнуть в воду. Сэм Картер продолжал искоса поглядывать на излучину реки, как будто чувствовал на себе чей-то взгляд, но башмаки его топали по тропинке.

Шум его шагов стих, и Люк, не сводя глаз с того места, где скрылся под водой Дэн, словно спринтер на старте скомандовал себе: «Вперёд!» — и, как распрямившаяся пружина, сорвался с края обрыва. Его худенькое тело блестело на солнце, когда он, отчаянно махая руками, плыл к глубокому месту. Выгнув спину, он нырнул и поплыл под водой с открытыми глазами, вглядываясь в зеленоватый туман. В правой руке он держал перочинный нож.

Сквозь зелёную дымку виднелось песчаное дно с вкрапленными то тут, то там камнями. Но разглядеть что-либо как следует было нелегко, потому что воду прорезали светлые и тёмные полосы теней от деревьев. Ему нужна была только одна полоска — верёвка, привязанная к шее Дэна. Потом он сообразил, что Дэн должен неподвижно лежать на дне, как камень или тяжёлое бревно, и трудно будет разобраться, где Дэн, а где камень или бревно. В панике он схватился за первый же увиденный им тёмный предмет и водил вокруг него рукой в поисках верёвки. Но оказалось, что это лишь застрявший в иле камень. Лёгкие у него болезненно расширились, он задыхался, а потому стрелой выскочил на поверхность, судорожно втянул в себя воздух, сделал отчаянную попытку определить местонахождение Дэна по дереву на берегу, под которым сидел, и опять нырнул. К нему вернулась сила, ибо снова пришла надежда. Он опять трогал тёмные предметы, бревно, камень, пока его вдруг не обуяли пустота и страх, в голове зазвенело, в груди заболело, и, не помня себя, он позвал на помощь отца: «Папа! Папа!», словно тот был рядом.

Боль в груди была невыносимой, но мысль продолжала работать: течение могло унести Дэна с того места, где он скрылся под водой; камень обычно падает на дно не прямо, а под углом. Он снова вылетел на поверхность, втянул в себя воздух, нырнул и проплыл под водой пять ярдов вниз по течению. И вдруг увидел… Сквозь зеленоватую стеклянную дымку воды смутно виднелся какой-то неподвижный силуэт. У него хватило сил, царапая ногтями по песку, добраться до него. Вытянув левую руку, он коснулся его, пальцы погрузились в мокрую шерсть.

Он был так возбуждён, что с трудом держался под водой и действовал. Верёвка, привязанная к шее собаки, натянулась — камень теперь плотно сидел на дне, — и когда он схватился за неё и попытался одним взмахом ножа перерезать, рука оказалась бессильной, а верёвка вырвалась. Ещё один взмах — лезвие скользнуло по верёвке, которая лишь изогнулась, как будто и нож и верёвка были из резины. Он знал, что если веревка снова изогнётся, он больше не выдержит, потому что силы от него уходили, а с каждой секундой оставалось всё меньше и меньше шансов на то, что Дэн останется жив. Оседлав верёвку, он схватил её в левую руку — тело собаки стало медленно погружаться в воду, — а правой принялся пилить и рубить пряди, которые, отделяясь, завивались в кольца, пока не лопнула последняя прядь. Он снова выскочил на поверхность и, когда со всхлипом, широко открыв рот, втягивал в себя воздух, со дна медленно, как набухшее от воды бревно, всплыло тело собаки. Люк схватился за верёвку и подтащил колли к себе. А потом в пятнадцать быстрых взмахов по направлению к берегу уплыл прочь с глубокого места. Его ноги коснулись песка.

Вытащив колли из воды, он взвалил его себе на плечо и вскарабкался на берег, шатаясь и спотыкаясь, ибо у него уже не было сил, а колли висел на нём мёртвым грузом.

Нетвёрдой походкой он прошёл по песку, миновал кустарник и сквозь деревья выбрался на небольшую заросшую травой поляну в двадцати шагах от берега, где лёг плашмя, прижимая к себе собаку и стараясь согреть её теплом своего тела. От прикосновения к мокрой холодной шерсти ему стало страшно, и, как сильно он ни старался прижимать к себе собаку, он не чувствовал ни тепла, ни сердцебиения. Пёс не шевелился, его янтарный глаз был закрыт. «О Дэн, Дэн!» — взмолился он и сел, беспомощно оглядываясь по сторонам. И вдруг испытал желание стать человеком находчивым и знающим, которого нельзя обескуражить и который сделает всё, что ещё можно сделать. Опустившись на колени, он положил колли на живот у себя между ног, дрожащими руками нащупал, где кончаются у него рёбра, и, раскачиваясь вперёд и назад, принялся попеременно то сжимать изо всей силы его бока, то, когда выпрямлялся, отпускать. Он надеялся, что таким образом раздувает лёгкие собаки, как кузнечные мехи. Он читал, что с помощью искусственного дыхания вернули к жизни немало людей, вытащенных из воды, когда, казалось, спасения уже не было.

— Вставай, Дэн! Вставай, старина! — тихо молил он. — Я не дам тебе умереть, Дэн! Я спасу тебя. Я тебя не оставлю. Что я буду без тебя делать?!

Он вспомнил всё, что когда-либо читал и слышал про спасение утонувших, и в нём вновь ожила надежда. Нельзя сдаваться по крайней мере в течение часа, казалось, говорил чей-то голос. Люди допускают ошибку, если перестают действовать раньше этого срока. Иногда человека можно спасти, даже если он пробыл под водой тридцать минут. Много воды попадает в желудок. Но гортань обладает способностью закрываться и препятствовать проникновению воды в лёгкие. Поэтому не сдавайтесь. Действуйте по меньшей мере в течение часа.

Насколько он понимал, колли пробыл под водой минут пять. Это только казалось, будто прошёл целый час, а то и больше половины длинного дня, в особенности когда он следил за Сэмом Картером. А сейчас, двигая руками, как кузнечными мехами, он продумал ещё раз все действия Картера и пришёл к выводу, что на всё случившееся ушло не больше шести-семи минут.

— Вставай, Дэн, вставай… — тихо молил он, но его пугало, как лежит на земле голова колли. Он не сводил глаз с его закрытой пасти, и ему вспомнилась пасть дохлой собаки, которую он однажды видел на обочине дороги.

И вдруг в тот самый момент, когда его затошнило от вставшей перед глазами картины, из пасти Дэна вылилось немного воды. С бьющимся от волнения сердцем Люк забормотал:

— Вот видишь, Дэн, значит, ты не умер… Вставай, старина! Поднимайся!

Не зная устали, он сгибался и разгибался, продолжая сжимать бока собаки до тех пор, пока не появилась новая струйка воды. Теперь он боялся, что его дрожащие руки перестанут ему подчиняться и нарушится ритм искусственного дыхания. Он почувствовал, что по телу собаки прошла лёгкая дрожь, словно в нём появилась еле уловимая пульсация, под пальцами у него что-то дрогнуло. Сначала он решил, что это ему лишь показалось, но потом дрожь повторилась.

— О Дэн! — с благодарностью прошептал он. — Ты жив. О Дэн!

Кашлянув, колли вдруг вскинул голову. Потом, брызгая слюной, ещё раз кашлянул, открыл янтарный глаз и взглянул на Люка. Они долго не сводили друг с друга глаз и молчали. Янтарный глаз смотрел не моргая. Это была очень странная минута узнавания.

Потом колли, напряженно вытянув ноги, попытался было встать, но не сумел, сделал ещё одну попытку, постоял в каком-то оцепенении и медленно сел.

— Не торопись, приятель, не торопись! — шептал Люк.

Некоторое время пёс сидел неподвижно, бока его мелко дрожали, язык свисал изо рта. Люк ласково гладил его по голове.

Посидев таким образом несколько минут, колли упрямо тряхнул головой и снова попытался встать на ноги. На этот раз он стоял спокойно, упёршись в землю лапами и склонив голову, словно хотел убедиться, где он, а потом, видно не поверив, повернул голову и посмотрел на реку. Странно было, как он то и дело оборачивался и смотрел на реку.

И вдруг Дэн отряхнулся, как это делает любая мокрая собака, и сотни брызг окатили белое как мел лицо взволнованного Люка. Дэн повернулся, поглядел на Люка и, высунув свой красный язык, в знак благодарности ласково лизнул Люка в щёку.

— Ладно, ладно, я знаю, что ты хочешь сказать, Дэн. Только сейчас тебе лучше немного полежать, — прошептал Люк и, когда пёс вытянулся рядом с ним, закрыл глаза, зарылся лицом в его мокрую шерсть и не мог понять, почему все мышцы у него на руках и ногах сводит судорогой. — Лежи, Дэн, — попросил он, глубоко вздохнув. — Я сам не знаю, что со мной. Я не могу двигаться.

Но он быстро пришёл в себя, мысли его прояснились, и он принялся думать, как ему поступить. Главное — держать Дэна подальше от дома, спрятать его в таком месте, где его никто не найдёт. Он привяжет Дэна где-нибудь в лесу, а сам вернётся домой и возьмёт для него еду. Люк считал, что мыслит логически. Ему хотелось быть хитрым и находчивым. Если он снова переплывёт через реку, сядет на велосипед, съездит в город, купит сигары для дяди Генри и вернётся домой, тётя Элен и дядя Генри сделают вид, что понятия не имеют, где собака, и тётя Элен скажет: «Я говорила тебе, Люк, что старая собака, когда наступает её час, уходит из дома»; а дядя Генри согласится: «Да, пёс знал, что его дни сочтены».

Как приятно будет слушать их речи. Он усмехнётся про себя, а потом вернётся в лес, возьмёт Дэна, придёт к ним и скажет: «Знаете что? Я нашёл Дэна в лесу, как вы и говорили». Что они могут сказать в ответ? Он обманет их точно так же, как они намеревались обмануть его. Какой ловкий и хитроумный план он придумал! Он встал, не одеваясь. «Пошли, Дэн!» — сказал он и медленно двинулся в глубь леса. Через каждые несколько шагов пёс останавливался, чтобы вытряхнуть из шерсти воду. Люк хотел добраться до поляны с большим белым валуном, которую они так часто с Дэном посещали и которая теперь казалась ему священным кровом.

Но как он ни старался осторожно ступать по корням, веткам и камням, они больно вонзались в его босые ноги. А потом острым камнем, спрятавшимся под упавшими листьями, он порезал левую ногу, и она начала кровоточить. Нижние ветви хвойных деревьев царапались, а чёрные мухи кусались.

По мере того как становилось всё труднее идти, хитроумный его план тоже утрачивал свою привлекательность, стал рушиться, казался бессмысленным. Он не мог понять, как убедил себя, что его ждёт успех. Одежда его осталась на другом берегу реки, возле тропинки, и любой рабочий, спускаясь к реке, или сам дядя в поисках его натолкнётся на одежду и сразу поймёт, что он вмешался и спас собаку. Любой человек тут же сообразит, что произошло. Нужно забрать одежду, пока её никто не нашёл. Он быстро пошёл назад.

Даже если бы он добрался до валуна, говорил он себе, и привязал Дэна, толку от этого было бы мало. По ночам Дэн будет выть, а если отвяжется, то наверняка прибежит домой. Рано или поздно дядя Генри поймёт, что его ослушались. И прикажет Сэму Картеру застрелить собаку.

У реки Люк поскорее ступил в воду, чтобы охладить свои кровоточащие ступни. «Вперёд, Дэн!» — позвал он.

Сначала колли боялся войти в воду и, только увидев, что Люк решительно двинулся вперёд, нехотя последовал за ним. Он плыл какими-то толчками, а Люк шёл рядом и, когда пустился вплавь, тоже держался от колли на расстоянии не больше фута.

Выбравшись на берег, Люк, пригнувшись, метнулся в высокую траву, что росла в двадцати ярдах от реки, и там лёг на спину.

— Ложись, Дэн, — прошептал он и прислушался. — Ложись! — приказал он, а сам пополз за одеждой. Вернувшись к собаке, которая следила за ним с большим любопытством, решив, что они опять играют в пиратов, Люк оделся и сказал: — По-моему, нам лучше перебраться в другое место, Дэн. Не поднимайся. Вперёд! — и пополз по высокой траве до тех пор, пока они не очутились ярдах в семидесяти пяти от того места, где он разделся.

Они снова лежали рядом, а через некоторое время раздался голос тёти:

— Люк! Где ты, Люк? Люк, домой!

— Тихо, Дэн!… — прошептал Люк.

Прошло несколько минут. «Люк! Люк!» — звал дядя Генри, идя по тропинке к реке. Люк видел, как он, большой и представительный, стоял на берегу, уперев руки в бока, и хмуро поглядывал вниз, а потом повернулся и пошёл назад к дому.

Глядя, как солнце сияет на дядином затылке, Люк внезапно почувствовал, что та радость, которую он испытывал, зная, что колли в безопасности и рядом с ним, сменилась отчаянием, ибо он понял, что даже если ему простят, что он спас собаку, когда увидел её в воде, дядя Генри не из тех людей, чьи планы можно нарушить. Чем больше ему мешать, тем более твёрд он будет в осуществлении своих намерений. Дядя Генри решил избавиться от Дэна; пройдёт несколько дней, и он иным путем избавится от него, как избавлялся на лесопильне от того, что считал бесполезным.

Люк лежал, глядя на еле плывущие по небу облака, и не знал, на что решиться. Домой без колли он не вернётся и одного его тоже не оставит. Если они куда-нибудь пойдут, то только вместе.

— Но, по-моему, нам некуда идти, Дэн, — прошептал он, теряя последний остаток надежды. — Как только мы тронемся вперёд по дороге, нас наверняка увидят и скажут дяде Генри, а он приедет и заберёт меня обратно, даже если мы доберемся до другого города, и тебе придётся вернуться со мной, и всё будет кончено.

Все страдания, присущие человечеству, казалось, обрушились на него, и он лежал, мучительно думая, пока у него не заболела голова, и так и не сумел придумать план действий, который помешал бы дяде осуществить своё решение. Дэн следил за метавшейся над ними бабочкой. Нос его подёргивался от заинтересованности и желания поиграть, а зрячий глаз не отрывался от бабочки. Колли чувствовал себя в безопасности, потому что рядом был Люк.

Приподнявшись, Люк посмотрел сначала сквозь траву на угол дома, потом повернулся и обратил свой взгляд в другую сторону, на широкое голубое озеро. На горизонте пятнышком показался зерновоз, за ним тянулась еле видная струйка дыма. Голубизна озера, судно на горизонте и струйка дыма только усилили его уныние. Глубоко вздохнув, он снова лёг, и несколько часов они пролежали так, пока вдруг на лесопильне не стало тихо и не послышались голоса рабочих, расходящихся по домам. По тропинке прошли двое из них, потом третий и, наконец, неторопливым тяжёлым шагом, словно ничего не произошло, сам Сэм Картер. Солнце клонилось к западу.

— Больше мы здесь оставаться не можем, Дэн, — устало сказал Люк. — Надо нам уйти, как можно дальше. Пойдём, но только не поднимайся.

И он с трудом пополз по траве в противоположную от дома сторону. Когда дом уже скрылся из виду, он поднялся во весь рост и через поле пошёл к дороге, ведущей в город.

На дороге колли то и дело с тревогой оборачивался, недоумевая, почему Люк бредёт, еле волоча ноги.

— Ты, наверно, не можешь понять, что меня гложет, да, Дэн? Я не знаю, что делать, вот и всё, — объяснил Люк. — Не могу придумать, куда бы тебя спрятать.

Они очутились как раз возле усадьбы мистера Кемпа, у ворот, куда так часто сворачивали вместе, чтобы поиграть с коровами. На веранде в качалке с трубкой в зубах сидел старый мистер Кемп, наслаждаясь прохладным вечерним ветерком, что дул с озера. И вдруг Люк остановился. Сначала ему пришло в голову лишь то, что они с Дэном, по-видимому, нравились мистеру Кемпу, потому что тот с удовольствием следил за их играми. Мистер Кемп понимает, какую радость способна доставить мальчику собака. Он знает цену тем понятиям, которые не имеют никакой цены для дяди Генри, и умеет оградить их от чужих людей. Но самое главное, мистер Кемп был добрым и благожелательным. Только с ним Люк мог поделиться своими секретами, и именно по этой причине так хотелось помогать ему по вечерам загонять коров.

Не сводя глаз с сидящего на веранде старика, Люк сказал Дэну:

— Если бы я только был в нём уверен, Дэн. Мы ему нравимся, не сомневаюсь, но он человек разумный и знает, что ты принадлежишь дяде Генри и, значит, дядя Генри имеет право избавиться от тебя, когда ему заблагорассудится. По такому поводу он не станет ссориться с дядей Генри. Я знаю, что они очень уважают друг друга, хотя не понимаю, за что. Наверное, потому, что оба очень умные. Если бы мистер Кемп был глупым человеком и не соображал, что ты собой представляешь… Пойдём, — и он решительно открыл калитку, хотя испытывал смущение и боязнь.

— Здравствуй, сынок. О чём это ты задумался? — с веранды окликнул его мистер Кемп.

На нём была рыжевато-коричневая рубашка, а его седые усы топорщились в стороны, словно вид изнывающего от нерешительности мальчика с собакой вызвал у него улыбку, от которой на его загорелом лице появилось больше, чем всегда, складок и морщин.

— Мне хотелось бы поговорить с вами, мистер Кемп, — с серьёзным видом сказал Люк, приблизившись к веранде.

— Пожалуйста, Люк, — ответил мистер Кемп. Глаза его смотрели ласково и приветливо.

— О Дэне, мистер Кемп.

— О Дэне? — переспросил мистер Кемп и пощёлкал пальцами, отчего Дэн вскочил на веранду и подошёл к нему.

— Дэн — необыкновенная собака, мистер Кемп, и мне кажется, вы тоже так считаете. Поэтому я подумал, что, может, вы согласитесь подержать его здесь для меня?

— А почему Дэна нужно держать здесь?

— Видите ли, — начал Люк, с трудом подыскивая нужные слова, — дядя не разрешает мне больше держать его… Говорит, что он слишком старый. — Губы его задрожали, и он всхлипнул: — Его хотели утопить, мистер Кемп.

— Вот как? Кто? Когда?

— Сегодня. Этот страшный Сэм Картер, который работает у моего дяди. Конечно, он только выполнял то, что ему велел дядя.

— А как получилось, что его не утопили?

— Я спрятался там и всё видел.

— Ну и…

— Как только Сэм Картер ушёл, я прыгнул в воду.

— Ну и ну! Собственно, другого я от тебя и не ожидал, Люк. А тебя никто не видел?

— Нет.

— Понятно. Понятно, — тихо повторял мистер Кемп, глядя на Люка с улыбкой, полной нежности и сочувствия. — Подумать только! Значит, твой дядя Генри считает, что собаки уже нет на свете, а?

— Наверное, мистер Кемп.

— Ну и ну! — высказался мистер Кемп вроде про себя, а потом замолчал и смотрел не на Люка или собаку, а на разлитый над озером розовый свет уходящего солнца, которое своими последними лучами касалось той сероватой линии, где небо соприкасалось с землей. Люк ждал, почти теряя надежду, ибо мистер Кемп в эту минуту, казалось, был не способен на какое-либо решительное действие, которое могло бы произвести впечатление на дядю Генри.

— Послушай, сынок, — вдруг сказал мистер Кемп, — тебе бы хотелось, чтобы собака жила здесь, да?

— Да, мистер Кемп, — ухватился за его предложение Люк.

— Но в этом есть одна сложность, Люк. Если собака останется здесь, даже если я предложу твоему дяде взять у него собаку, её дом будет здесь и это будет моя собака.

— Что ж, даже при этом условии…

— Я буду её ежедневно кормить. А у собаки хозяин тот, кто её кормит, понятно, Люк?

— Но Дэн будет жив, мистер Кемп.

Тогда мистер Кемп встал, подошёл к ступенькам, где стоял Люк, сел и погладил колли по голове.

— Дэн, конечно, старая собака, сынок, а человеку рано или поздно суждено расстаться со старой собакой. Твой дядя это понимает, и может, Дэн действительно больше не заслуживает того, чтобы его держать в доме.

— Но он ест немного, мистер Кемп, — возразил Люк. — Всего раз в день.

— Мне бы не хотелось, Люк, чтобы ты считал своего дядю жестоким или бесчувственным, — сказал мистер Кемп. — Поверь мне, сынок, твой дядя — хороший человек, — продолжал он, и на хмуром лице мальчика снова появилось выражение отчаяния. — Быть может, чуть-чуть чересчур деловой и прямолинейный. Быть может, так пристально смотрит вперёд, что не видит того, что происходит справа или слева. А может, ему просто некогда уделить внимание тем ценностям, что существуют и дороже которых для старика вроде меня или мальчика вроде тебя нет ничего на свете. Дело, однако, в том, что, по мнению твоего дяди, собака не стоит того, чтобы её содержать.

— Да. Именно, мистер Кемп.

— А для тебя нет ничего дороже её, да, Люк?

— Да, мистер Кемп.

— Хотя ты и не можешь объяснить это своему дяде.

— Именно. Никак не могу растолковать, мистер Кемп, — ответил Люк, доверчиво глядя в глаза старика.

— Может, тогда тебе стоит сделать ему деловое предложение, а, Люк?

— Я… Я не понимаю, о чём вы говорите.

— Видишь ли, меня вполне устраивает, как ты загоняешь моих коров по вечерам, — улыбаясь про себя, сказал мистер Кемп. — По правде говоря, по-моему, ты неплохо справишься с ними и без меня. Готов ли ты загонять их каждый вечер за семьдесят пять центов в неделю?

— Конечно, мистер Кемп. Я готов это делать и бесплатно.

— Всё, сынок, договорились. А теперь я скажу тебе, как поступить. Иди к дяде и, не давая ему возможности высказаться, заяви, что пришёл к нему с деловым предложением. Говори твёрдо, как мужчина. Предложи платить ему за содержание собаки семьдесят пять центов в неделю.

— Но мой дядя не нуждается в семидесяти пяти центах, мистер Кемп, — смущённо возразил Люк.

— Конечно, нет, — согласился мистер Кемп. — Дело в принципе. Не сомневайся. Помни, что против самой собаки он ничего не имеет. Иди, сынок. Дай мне знать, как всё получится, — добавил он с весёлой улыбкой. — Насколько я знаю твоего дядю, всё удастся как нельзя лучше.

— Видите ли… — опасливо начал Люк.

— Иди, сынок. Не трусь.

— Можно я оставлю Дэна здесь, а сам пойду и сначала поговорю с дядей Генри?

— Нет, Люк. Ты должен быть уверен в своём деловом предложении. Возьми собаку с собой. Это произведёт более сильное впечатление.

— А если ничего не получится, выходит, я сам отдал собаку в руки дяди Генри? Нет, мистер Кемп, я на это не могу решиться. Если бы вы разрешили мне оставить Дэна здесь…

— Если ты оставишь Дэна здесь, Люк, дядя Генри, по-моему, не будет тебя слушать с таким уважением.

— Что, если он просто схватит Дэна?

— Ты забываешь, что он человек деловой, а такие люди всегда прислушиваются к тому, что им предлагают. Они головы не теряют. Не трусь, сынок, есть шанс, что твой дядя Генри посчитается с твоим желанием.

— Может быть. Но мне хотелось бы…

— Иди, Люк.

— Попробую, мистер Кемп, — сказал Люк. — Большое спасибо.

Но уверенности у него не было, потому что, хотя он и знал, что мистер Кемп человек умный и не станет его обманывать, ему трудно было поверить в то, что семьдесят пять центов в неделю заставят дядю передумать.

— Пойдём, Дэн, — позвал он собаку и медленно, со страхом двинулся назад к дому.

Когда они шли по тропинке, в окне появилась тётя.

— Генри, Генри, смотри: Люк с собакой! — воскликнула она.

В десяти шагах от веранды Люк остановился и с волнением ждал, пока из дома выйдет дядя. Дядя Генри не вышел, а выскочил, но, увидев рядом с Люком колли, остановился как вкопанный и побледнел. Нижняя челюсть у него отвисла.

— Люк, — прошептал он, — у этой собаки был камень на шее.

— Я вытащил её из воды, — смущённо сказал Люк.

— А, вот оно что, — отозвался дядя Генри, и в его голосе послышалось облегчение, словно он обрадовался столь простому объяснению, сделавшему мир снова разумным и реальным. Постепенно краска вернулась на его лицо, но говорить он всё ещё был не в силах: его охватило совершенно неведомое ему чувство растерянности. Он вдруг с такой силой осознал присутствие Люка, что пришёл в замешательство и попытался либо тотчас приспособиться к этому новому ощущению, либо отделаться от него прежде, чем оно осложнит его жизнь.

— Значит, ты вытащил его, а? — спросил он, по-прежнему глядя на пса с тревогой. — Этого не следовало делать. Я велел Сэму Картеру прикончить его.

— Минутку, дядя Генри, — сказал Люк, стараясь не запнуться. Он почувствовал себя более уверенно, когда из дома вышла и встала рядом с мужем тётя Элен. Глаза её смотрели так ласково, что он отважился заявить: — У меня к вам деловое предложение, дядя Генри.

— Что? — спросил дядя Генри. Он всё ещё не мог отделаться от чувства неуверенности и предпочёл бы не стоять лицом к лицу с мальчиком и собакой.

— Деловое предложение, — поспешно повторил Люк. — По-вашему, Дэн, насколько мне известно, не стоит своего содержания. Наверное, так думают и все другие, за исключением меня. Поэтому я буду платить вам за его содержание семьдесят пять центов в неделю.

— Что? — опять спросил с растерянным видом дядя Генри. — А где ты возьмёшь семьдесят пять центов в неделю, Люк?

— Я буду каждый вечер загонять коров мистера Кемпа.

— Ради бога, Генри… — взмолилась тётя Элен. Она вдруг взволновалась и отчаянно замахала руками. Она не могла видеть глаза мальчика: ей стало стыдно, она почувствовала себя виноватой, а потом её внезапно охватило странное чувство тоски, такое сильное и мучительное, что она была не в силах его вынести. — Генри, — в отчаянии всхлипнула она, — разреши ему оставить собаку! — и убежала в дом.

— Что это за разговоры? — крикнул ей вслед дядя Генри. — Веди себя разумно! — Но он сам был так потрясён и подавлен случившимся, что растерял всю свою уверенность. Он медленно опустился в качалку и принялся тереть себе щёку. Ему хотелось сказать: «Ладно, пусть собака остаётся», но было стыдно проявить слабость и жалость. Он упорно не желал поддаваться этому чувству и, тщетно пытаясь преодолеть свою растерянность, призывал на помощь здравый смысл. Он раскачивался и размышлял. Наконец он улыбнулся.

— Ну и сообразительный же ты парень, Люк! — не спеша заметил он. — Придумать такое! Знаешь, я не прочь принять твое предложение.

— Спасибо, дядя Генри.

— Я принимаю его, потому что, по-моему, ты извлечёшь из этой истории кое-какие уроки, — поучающе продолжал он.

— Да, дядя Генри.

— Ты поймёшь, что даже самым находчивым людям приходится платить за удовольствие деньгами, заработанными тяжким трудом.

— Согласен.

— Рано или поздно тебе придется это понять. И ты поймёшь, я не сомневаюсь, потому что у тебя есть деловая смётка. Мне нравится такая смётка у мальчика. Всё, сынок, — заключил он, облегчённо улыбнулся и вошёл в дом.

— Ну, что скажешь? — повернувшись к Дэну, ласково прошептал Люк.

Сидя на ступеньках веранды вместе с колли и прислушиваясь к беседе дяди Генри с женой, Люк ликовал от радости. Затем этот восторг сменило чувство безграничного удивления: откуда мистер Кемп так хорошо знает дядю Генри? Он начал мечтать о том, что когда-нибудь станет таким же умным, как мистер Кемп, и обретёт умение обращаться с людьми.

Он уже чувствовал себя на много лет старше. Не месяцы, а годы, казалось ему, прошли с того дня, когда он появился на лесопильне, и он уже научился у дяди тому важному, о чём просил его отец.

На свете живут, наверное, миллионы людей, похожих на дядю Генри, людей, которые благодаря силе характера и практичности подчиняют себе других людей и командуют ими. Тем не менее можно не только защитить себя от таких людей, но и заставить их уступить. Всё зависит от оружия, которым пользуешься. Если умеешь настоять на своём, то есть много возможностей отвоевать то, что доставляет тебе тайную радость.

Положив голову на спину собаки, он дал себе пламенную клятву во что бы то ни стало стараться ограждать от всех на свете деловых людей то, что ему по-настоящему дорого.

Конец.