Порой Люку становилось невмоготу от нравоучений дяди Генри. Его вдруг охватывала какая-то тоска, отбивая у него охоту слушать дядю. Знай дядя Генри его мысли, он был бы весьма обескуражен, а Люку вовсе не хотелось обескураживать дядю Генри. Тем не менее иногда он просто не мог заставить себя слушать, что говорит дядя Генри.

В такие мятежные дни он лежал на спине в высокой тенистой траве вдали от дороги, откуда его нельзя было заметить, рядом с Дэном, глядел на голубое небо и, чувствуя себя чуть-чуть ненормальным, думал о том, что, может, вовсе не родился быть человеком практичным и полезным, А потом переходил к мечтам о той секретной жизни, что они вели с Дэном. Получалось, что здесь на лесопильне у него две жизни. При дяде Генри он был серьезным, внимательным и любознательным мальчиком, но только в своей секретной жизни с Дэном он был по-настоящему счастлив и не чувствовал себя одиноким.

Они играли возле пруда у лесопильни, где когда-то плавали огромные брёвна, или у плотины с её завесой из падающей воды. Плотина легко превращалась в могучий водопад, пруд — в гавань, а лодка с вёслами — в трёхмачтовое судно. Для пруда Люк смастерил себе плот, а по реке плавал в лодке.

На берегу пруда из старых лесоматериалов он воздвиг фортификационные укрепления, которые стали пристанищем для пиратов и где он был молодым лейтенантом при старом одноглазом капитане Дэне, с яростью атаковавшем испанские галеоны и подвергавшем обстрелу один за другим города, оставляя за собой кровавый след вдоль залива.

Некоторое время они тихо лежали рядом, Люк — сцепив руки под головой и закрыв глаза. Словно в полусне вставали перед его глазами картины, пока он вконец не забывал, где находится. Он видел реку, впадающую в огромное море, а в устье этой реки была гавань со старинным замком, в котором жил непокорный испанский гранд.

Он видел замок, возвышающийся над гаванью, и ползущую из конца в конец главную улицу города, по которой сновали негры и индусы с золотыми серьгами в ушах, неся из гавани корзины с товаром, доставленным на торговых судах. Он видел солдат в шлемах из замка гранда, которые слонялись по улицам и любезничали с золотисто-смуглыми девицами. А в самом замке — он отчётливо видел, что происходит в его стенах, — испанский гранд сидел за длинным столом из дуба и ужинал, бросая кости огромным собакам, в ожидании притаившимся у его ног. Люку виделась и кирпично-красная физиономия высокого дородного гранда, который весил больше двухсот тридцати фунтов. И почему-то получалось так, хотя Люк вовсе этого не хотел, что у испанского гранда было лицо дяди Генри. Испанский гранд был неуязвим, его город никогда не грабили пираты, потому что он умел наладить оборону, зная, каких солдат следует направить в одну сторону, а каких — в другую. Его никак не удавалось сокрушить, ибо он действовал очень разумно. У него всегда всё было в порядке. И из всех пиратов Карибского моря этот испанский гранд больше всех ненавидел капитана Дэна, в основном потому, что тот был свободен как птица.

— К порядку! К порядку! Нам нужен порядок! — вдруг заорал испанец. — Приносите пользу. Если все будут приносить пользу, врагу нас не одолеть!

А в кресле с высокой спинкой сидела розовощёкая жена гранда. От неё пахло тальком, и она радостно улыбалась всякий раз, когда он отдавал приказ своим солдатам.

Единственный способ, каким можно было преодолеть сопротивление этого оплота совершенства, состоял в атаке, столь безрассудной, неожиданной, необузданной, яростной, смехотворной и хмельной, что испанец не мог её предугадать.

Два вольных флибустьера, которые постигли эту тайну, ту ночь проводили в собственной гавани. Они пировали, пили и ждали, когда луна тусклым светом озарит окрестности. А подавала им смуглая девица, которая была похожа на Марию Становски. Вдруг капитан Дэн с громким проклятьем пнул ногой стул и, яростно сверкая единственным янтарным глазом, велел подать лучшего вина. А кругом сидели купцы, которые дрожали от страха, завидев, как мерцает во тьме этот жуткий жёлтый глаз. Порой одноглазый пират представлялся им огромной собакой на вершине залитого светом луны холма.

— Подай мне подзорную трубу, сынок! — вскричал капитан Дэн и поднялся в башню, откуда до них донёсся его дикий хохот. — Я вижу галеон с испанскими сокровищами, который идёт из Панамы, — хриплым голосом пропел он.

И молодой Люк, его любимый помощник, скомандовал:

— По местам, ребята! Вёсла на воду!

— Скоро он будет в наших руках! — крикнул капитан Дэн.

И они бежали к плоту. Дэн прыжками мчался впереди, и команды его почему-то напоминали собачий лай. Ходили слухи, что он похож на дикую собаку, которую можно увидеть только при свете луны. И он сам тоже поддерживал эти слухи. В бою он надевал на себя собачью шкуру и шапку из рыжего меха. Удивительно похожий на собаку, отрывистыми, как собачий лай, выкриками он отдавал приказания молодому Люку:

— Вперёд, сынок! Раз-два, взяли!

— Есть, капитан, — гордо отвечал Люк.

Они сталкивали плот на воду, прыгали на него и подкрадывались к огромному водопаду, где их оглушал страшный рёв падающей воды и где стояло на якоре их длинное, с наклонёнными мачтами и чёрными парусами быстроходное судно. Капитан Дэн прыгал через борт. Именно в этом великолепном прыжке пирата, одетого в шкуру дикой собаки, было нечто устрашающее, ибо при свете луны он и впрямь становился собакой с горящим жёлтым глазом. Люк брался за весла, а капитан Дэн гордо стоял на носу, и они мчались вниз по течению к безбрежному морю, которое было их стихией.

Река становилась шире, на её берегах высились зубчатые камни, из-за которых выглядывали деревья, а тропинки, проложенные среди деревьев, золотились в лучах яркого солнца. В речных тенях царило безмолвие, чуть мерцала вода, они были вдвоём, и между ними существовало полное взаимопонимание, ничего никому не нужно было объяснять — как всё это было прекрасно!

— Какие будут приказания, капитан Дэн? — тихо спросил Люк.

Но Дэн, которому не хотелось нарушать их мирный настрой, лишь помотал головой, словно говоря:

«Люк, неужто в такую минуту ты ищешь моих приказаний? После всего того, чему я тебя обучил?»

— Значит, я веду людей на абордаж, капитан?

— Конечно, сынок.

— А если у них есть на борту женщины, капитан Дэн?

— Прибереги самую красивую для ведения хозяйства в форте. А если станет сопротивляться, накажи. Дай ей пощёчину, но не более того, сынок.

— Зачем нам женщина в форте, капитан Дэн?

— Может, ты и прав, сынок, клянусь моим золотым глазом!

— У меня есть просьба, Дэн.

— Какая, Люк? Говори, молодой человек.

— Давай бросим женщин в море.

— Есть бросить женщин в море! — проскандировал Дэн, и оба они расхохотались, причём смех Дэна был очень похож на собачий лай.

— Бросить женщин, нечестивых женщин, в море! — радостно пропел Люк.

Они уже добрались до устья, где река впадала в голубое с блёстками море, и вон там в укромной бухте притаились галеоны. Они причалили, и Дэн, выпрыгнув на берег, ждал, пока Люк вытащит из воды вёсла. Потом оба обнажили мечи, и Люк от имени капитана Дэна обращался к разношёрстному их экипажу, тоже высадившемуся на берег. К тому времени, когда они пройдут через лес, чтобы взять город с тыла, говорил он, уже наступит ночь. И они выступали в дальний поход.

Садилось солнце, вставала луна. Поднимался ветер. А когда они разбили лагерь на подступах к городу и следили за освещёнными окнами замка, на море началось волнение. При тусклом свете луны они направлялись к замку. Сигналом для атаки служил дикий вой капитана Дэна, похожий на стон моря. И сказители, которые много лет спустя излагали этот эпизод в тавернах чужеземных портов, утверждали, что атака эта была похожа на набег волков и дикарей, ибо солдат жестокого испанского гранда парализовало от страха при виде предводителя нападающих, который принял образ чудовищной собаки со сверкающим жёлтым огнём глазом. Они божились, что это и была собака. Но те, кто знал, лишь сочувственно качали головой: нет, это был сам капитан Дэн.

А рядом с ним, знали они, был его верный помощник, Люк Болдуин, меч которого в свете луны отливал кроваво-красным цветом. А когда они ворвались в замок, безжалостно убив всех вассалов гранда, именно молодому Люку довелось встретиться лицом к лицу с дородным, весом в двести тридцать фунтов, испанцем. Он предстал перед ним с холодной, надменной улыбкой, потом прыгал и танцевал как безумный вокруг гранда, и разумные правила ведения поединка, известные испанцу, были бессильны против подобного неистовства. Искусное движение руки — и клинок испанца засверкал в воздухе и со звоном упал на каменный пол. Приставив меч к горлу испанца, Люк вынудил его упасть на колени.

— Пощады! — завопил испанец, и на его красном лице был написан страх.

— Да, я буду милосерден! — весело засмеялся Люк. — И дам тебе возможность спасти свою жизнь. Ложись на спину. Ложись, ложись. — И когда испанец лёг на спину, Люк, не отнимая меча от его горла, сказал: — Я пощажу тебя, если ты ответишь на два простых вопроса.

— Это загадки? — опечалился испанец. — Загадки умеют отгадывать только дети, а я человек деловой.

— Меня интересуют только голые факты, — ответил Люк, и члены пиратского экипажа, которые сидели вокруг них, затряслись от смеха.

— Какой первый вопрос? — не терпелось узнать испанцу.

— Какого цвета тёмно-синее море?

— А! Ты хочешь меня обмануть! — хитро прищурился испанец. — Нет, меня не проведёшь. Дело в том, что если я наберу в руку воды из моря и посмотрю на неё, она будет бесцветной. Вода как вода.

— Неправильно, — важно заметил Люк. — У тебя под носом был голый факт. Я тебе сказал, что это — тёмно-синее море.

— А я думал, что меня хотят обмануть.

— Факт был перед тобой, и ты ему не поверил. Ладно, зададим второй вопрос.

— Я готов, — весь перекосившись, пробормотал испанец.

— Сколько стоят красные пёрышки на грудке малиновки?

— На это ответить нелегко, — сказал испанец, закрыв глаза и не поднимая голову с каменного пола. — В этой загадке весь смысл в том, что перья красные, а значит, их полагается считать более дорогими, чем перья другого цвета. Нет, меня вам всё равно не провести. Ах, если бы при мне была моя записная книжка!

— Давай думай. А то будет поздно.

— Такими перьями набивают подушки, — со знанием дела сказал испанец. — Красные перья ничем не лучше всех прочих. Будь при мне моя записная книжка, я мог бы подсчитать, сколько стоит фунт гагачьих перьев. Я определил бы цену на фунт перьев, безразлично какого цвета. Послушай, может, ты прикажешь им принести мою чёрную записную книжку? Она в кармане моего зелёного камзола.

— Что от этого толку? — издевался над ним Люк. — Глупый ты человек. Красным пёрышкам на грудке малиновки нет цены. На них просто приятно смотреть, и это всем известно. Ну и туп же ты, приятель! — И, презрительно махнув рукой на гранда, он подозвал трёх дюжих пиратов: — Взять его и заковать в кандалы! Пусть у него вырастет борода, и пусть он сопровождает нас повсюду.

Так и было сделано: замок сгорел, город был стёрт с лица земли, а галеоны разграблены.

Игра кончилась, остались только тихие воды реки и голый песчаный берег, усыпанный сухими от солнца ветками, изогнутыми самым причудливым образом. Берег был похож на пустыню, а ветки и сучья деревьев — на кости людей, не сумевших выбраться из песков. И было жарко.

Люк устал и сел, скрестив ноги, а Дэн устроился рядом, высунув трепещущий красный язык, с которого капала слюна. Его зрячий глаз сиял в ожидании, пока он тяжело дышал и отдувался.

— Хорошо было, а, Дэн? — спросил Люк.

Дэн растянулся на песке, положив голову на ногу Люка.

— Я ушиб палец, когда вытаскивал вёсла. Прищемил вроде. Посмотри, Дэн.

Дэн посмотрел и лизнул палец.

— Знаешь что, Дэн? Слюна залечивает раны. Я об этом читал. Надо зализывать раны. Но тебе об этом и без меня известно. А мне вот пришлось читать… Здесь что-то скучно. Пошли.

Они, теперь уже просто мальчик и собака, шли по берегу вдвоём, не спеша, направляясь туда, где, знал Люк, за деревьями растёт малина. А когда подошли к деревьям, Люк остановился посмотреть на толстые лозы вьющихся растений, которые обвивали стволы словно верёвками, а потом вскарабкался на дерево и, хватаясь за лозы, стал перебираться с одной ветки на другую и думал о том, как было бы хорошо поиграть здесь с другими мальчиками.

Колли залаял и от волнения начал рыть землю правой передней лапой.

— Иду, Дэн! — крикнул Люк и спрыгнул с дерева. Они вошли в малинник, где три женщины и двое детей уже собирали ягоды. Дэн принялся было кружить возле этих женщин и громко лаять, стараясь их прогнать, но они не обращали на него никакого внимания, и тогда он уселся возле Люка, который, набрав горсть малины, расположился в тени и ел ягоды. Дэн тоже начал есть малину. Удивительно, как Дэн ел всё, что ел Люк!

Руки у Люка были испачканы ягодным соком, словно кровью.

— Смотри, Дэн, — сказал он, протягивая руки. — На моих руках кровь тех невинных жертв, которые я погубил. Надо пойти в храм замолить грехи.

В лесу было прохладно, и каждый камень, каждое дерево, каждый крохотный ручеёк — всё манило и звало к себе. Добравшись до своего заветного валуна, они с удовлетворением посмотрели друг на друга, но на вершину его не полезли: солнце жарило вовсю и там было настоящее пекло. Они прилегли отдохнуть и поболтать на небольшой тенистой полянке, где зелёная трава была высокой и душистой. Люк лёг, зарывшись головой в руки, а Дэн вытянулся рядом и, пока Люк говорил, старательно лизал ему затылок. Длинный красный язык превратился в мягкую щётку, которой пёс водил терпеливо и аккуратно, стараясь не причинить своему хозяину ни малейшего неприятного ощущения.

И тогда Люк начал говорить с Дэном о том, о чём не мог сказать своим дяде и тёте. Не такие уж это были важные вещи. Просто ему хотелось рассказать о себе то, что он мог бы поведать своим родителям, будь они живы.

— Мне неплохо спится в моей комнате, Дэн, — рассказывал он, — только я никак не могу привыкнуть к этой кровати. И почему это считается, что ребёнку полезно спать на жёстком? Если это так необходимо для позвоночника, неужели мой отец об этом не знал, как по-твоему, Дэн?

Он подумал немного, а потом вдруг сказал:

— Знаешь, Дэн, странно, но я понемногу начинаю всё больше и больше любить дядю Генри. Я хочу сказать, что он из тех, на кого можно положиться; кроме того, он добрый, не скупится, никому не причиняет зла и не совершает безрассудных поступков. И я знаю, он меня любит, но ты, наверное, сам уже заметил это, Дэн. По-моему, он всегда придёт на помощь тому, кому эта помощь понадобится. Да, придёт. Вот какой у нас дядя Генри, — заключил он.

Сорвав длинную травинку, он разорвал её вдоль и попытался посвистеть, но из этого ничего не получилось, и он, чуть нахмурившись, стал её жевать.

— Тебе, конечно, нелегко понять, Дэн, почему мой отец и дядя Генри так расходятся во мнении о том, что считать полезным. Ты моего отца не знал; он был из тех, кто всегда помогал так называемым бесполезным людям: старикам, больным, младенцам и тем, кто не вставал с постели. То есть калекам. Разве такие люди могут быть полезными? Они ни к чему не пригодны. Но мой отец считал, что и они имеют право на жизнь, потому что, говорил он, и они живут кому-то на радость. Понятно, Дэн?… Есть вещи, в которых я не могу разобраться, Дэн, — продолжал он. И словно Дэн спрашивал: «В чём именно, Люк?», объяснял: — В том, что полезно и ценно и что нет. Не понимаю, как дядя Генри умеет отличить одно от другого.

И он задумался над этим, удивляясь, почему, например, дядя Генри не проявил интереса к синему цвету гор. Не соглашается дядя Генри и с тем, что и от Дэна есть польза. Но тогда и кудрявые облака в небе, на которые Люк так любил смотреть, никому не нужны, и стук дождевых капель по лужам, который он слушал как зачарованный, не имеет никакого практического значения. И от Марии Становски, которая представлялась ему такой сердечной и весёлой, оказывается, нет пользы. Всё это было очень сложно. То, что делало его жизнь радостной, а подчас и волшебной, дядя Генри считал ерундой. Люк вздохнул и подумал: когда же и он станет таким умным, что сумеет распознать истинную цену всего того, что есть на свете…