Наигрывая марш «Старые друзья», сквозь ритмично аплодирующую толпу молодежи шел убийственно серьезный Сассияан.

Вместе с Сассияаном в автобус влез гражданин средних лет со шляпой в руке. Его лицо — мордочка ондатры — выражало интенсивную жажду деятельности и сокрушительную энергию.

— Добрый вечер, товарищи, guten… — произнес он, раскланиваясь во все стороны и описывая шляпой круги.

— Это мой старинный друг Константин Рохувальд, — представил гражданина Сассияан. — Он педагог.

— Товарищи, — с волнением воскликнул Константин Рохувальд, — если вы не имеете ничего против, хочу вам предложить переночевать в моем доме. Места у меня пропасть, как говорится. Я от всей души прошу, товарищи!

В распоряжении К. Рохувальда имелся двухэтажный дом, ухоженный двор с цветничками по углам и альпинарием, колодец с электрическим насосом (его, кажется, можно было качать и вручную) и аккуратный сарайчик с небольшим сеновалом наверху.

…Просторная комната на первый взгляд напоминала что-то очень знакомое — ну конечно, она была похожа на ателье художника, неряшливого, богемного маэстро.

Я украдкой осмотрел комнату. На стенах висело около дюжины карандашных рисунков и несколько этюдов маслом. Посреди комнаты стоял небрежно накрытый мольберт. Перед ним — складной стульчик с брезентовым сиденьем. Под широком окном располагался литографский станок. На задней стене в аккуратных рамках красовались гравюры на дереве и на линолеуме. Возле стены слева из-под толстого темно-красного двуспального одеяла выглядывала раскладушка. Под атласной тканью виднелся край отделанной кружевом простыни. Половину этой стены занимал высокий стеллаж, на котором размещались пузырьки с тушью, банки с гуашью, коробки с красками, карандаши, ножи, шабсели и шпатели, кисти, несколько книг и альбомов с репродукциями. Создавалось впечатление, что они были размещены в нарочитом художественном беспорядке.

Дощатый пол был некрашеный.

Выложив содержимое сумки в зеленоватый круг света, я сунул громыхающую жестяную коробочку под подушку. Закурил сигарету, забрался под толстое двуспальное одеяло. Раскладушка подо мной скрипнула.

Часы у меня на руке громко тикали. Сигарета была слишком туго набита.

В первый раз за этот необозримо долгий период времени, начавшийся в тот момент, когда мы с Августом, начальником летнего лагеря в Поркуни, подошли к подъехавшему автобусу, я был совсем один, наедине с самим собой.

На часах было четверть первого.

Я ждал.

Я, тридцатидвухлетний, более или менее неглупый человек, ждал, лежа с открытыми глазами, что девушка двадцати одного года придет ко мне на свидание.

Просто-напросто я был влюблен по уши.

И тут на лестнице послышались осторожные шаги.

За дверью они стихли.

Увидев, как ручка поворачивается книзу, я уже не сомневался.

Сердце мое билось очень громко и медленно. Я сел на кровати.

Вошел Рохувальд.

— А вы еще не спите, как говорится? — спросил он удивленно. — Или это я вас разбудил?

Я быстро юркнул под одеяло. Я был чертовски зол на Константина Рохувальда.

— Ничего, — сказал я вполголоса и протяжно зевнул. — Опять дождь пошел?

— Пустяки, — улыбнулся Рохувальд. — Он скоро перестанет.

Я зевнул еще более выразительно. Рохувальд стоял посреди комнаты, о чем-то размышляя. Его взгляд с нежностью скользил по стенам, по кошмарным карандашным рисункам. Я закрыл глаза.

— Ну, не буду вам мешать, — произнес наконец Рохувальд.

Услышав мое тихое сопение, он повторил: — Не буду вам мешать.

Он забрал кофейник, вздохнул и вышел, шаркая ногами.

Я вскочил и бросился к двери. Зажег омерзительный верхний свет, подошел к мольберту, сдернул с него покрывало и стал рассматривать почти законченную работу. Это была композиция. Сидящий белобрысый молодой рыбак, зеленая толстая книга, глобус, два карандаша — и медный кофейник. Очевидно, эту абсолютно несоединимую композицию инспирировало изучение художественных книг. В манере можно было заметить явное подражание Ренато Гуттузо. Но какое, боги!

Грызя ноготь большого пальца, я долго разглядывал этот шедевр беспомощности.

Ах, бедный доморощенный маэстро, — тут меня бес попутал.

Вытащив из-под подушки жестяную коробочку, я вынул из нее синеватый камешек, зажал его в правой руке, сосредоточился, потом энергично щелкнул пальцами, и в тот же миг полотно изменилось до неузнаваемости. Теперь на нем была великолепная картина в лиловых, мрачно-синих и серовато-коричневых тонах, которая сделала бы честь даже Сальвадору Дали. По мокрому лиловому шоссе трусил до натурализма реалистический племенной бык с кольцом в носу, а на спине быка беспомощно трясся самосвал, из щелей кузова которого сыпалось нечто похожее на крупную соль. Правую часть картины занимал сплющенный глобус, на котором восседал облаченный в старомодный коричневый костюм сам доморощенный маэстро. На его ондатровой мордочке было хитроватое выражение, в вытянутой руке он держал кофейник. Я прищурился — вроде бы чего-то не хватало. Ага, вот что здесь нужно. Внизу картины появились выведенные детским почерком слова: «Набросал это за одну ночь — natьrlich. Июнь 196… К. Рохувальд».

Я закрыл мольберт покрывалом и стал пристально смотреть на стену. Довольно быстро на пустом месте возник морской пейзаж и вместо одного карандашного рисунка — маленькое абстрактное произведение: несколько редких косых черточек желтого цвета на сером фоне.

Стремясь разглядеть шедевр поближе, я смахнул со стула свою одежду. Повернулся обратно, наклонился, чтобы подобрать ее, сгорая от нетерпения в приступе озорной предприимчивости.

И вдруг постучали в дверь.

Я замер. Сердце мое забилось. Быстро-быстро.

«Все-таки, все-таки», — подумал я. Ох, Фатьма!

Стук повторился.

Я сглотнул, сделал глубокий вдох и крикнул, призывая себя к спокойствию:

— Да, войдите!

Затем сделал два быстрых шага к двери. Когда она распахнулась, я был посредине комнаты.

На пороге стояла Марге.

Челюсть у меня медленно отваливалась. Не в силах сдвинуться с места, я остолбенел посредине ателье. И вполне мог сойти за скульптуру, созданную, разносторонним дилетантом К. Рохувальдом.

Марге тоже стояла неподвижно.

Наконец я сообразил, что одет довольно скудно. Бросившись к раскладушке, натянул до пояса одеяло, прищурился, раза два кашлянул и постарался придать своему лицу «английское выражение» — то есть попытался создать впечатление, что все о'кей. Произнес абсолютно спокойно и учтиво:

— Здравствуй, Марге.

— Мастер! — Словно только теперь узнав меня, девушка закрыла за собой дверь.

Затем она опустилась на стул.

Я уставился на голые пальцы своих ног, которые выглядывали из-под одеяла вертлявой бесстыжей розовой ватагой.

Спустя некоторое время я взглянул на Марге.

Лицо ее в рамке спутанных темно-каштановых волос было бледно. Из-под зеленоватого плаща-болоньи виднелся темно-серый костюм. Я почему-то был уверен, что это не платье и не просто юбка, а самый лучший наряд Марге — костюм. Она была в чулках, в туфлях на невысоком каблуке. К груди Марге прижимала маленькую бежевую сумочку.

Как она сюда попала?

Сердце мое сжалось, наполнилось страхом и болью,

— Долгих лет, доброго… — начала Марге.

— Не нужно, — пробормотал я, разжал крепко сжатую правую ладонь и положил нагревшийся камешек в жестяную коробочку, которая лежала возле меня на одеяле. При этом что-то получилось не совсем удачно, так как краем глаза я заметил, что на литографский станок Рохувальда свалилась увесистая пачка бумаги. Наверно, это были какие-то… печатные оттиски.

— Что случилось, Марге?

Она открыла сумочку, вытащила сложенный вчетверо лист бумаги и молча протянула мне.

Очень, очень неохотно я расправил листок. Та же самая Голубоватая бумага. Те же самые разнокалиберные буквы.

«МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! ВАМ СЛЕДОВАЛО БЫ ПОИНТЕРЕСОВАТЬСЯ, С КЕМ ВАША ПОДРУГА МАРГЕ СОВЕРШИЛА СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ДАЛЕКУЮ ПРОГУЛКУ НА ЛОДКЕ И ПЕШКОМ. НЕИЗВЕСТНЫЙ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».

— Вот мерзость, — воскликнул я. — Это же чушь какая-то!

Листок упал на пол. Я смотрел. И было на что: текст быстро светлел, пока не исчез совсем. Остались лишь слова: «Неизвестный доброжелатель». И вдруг к ним прибавилось еще одно, начертанное четким мужским почерком: «Фантомас». Холодная дрожь пробежала по моей спине. Невольно я взглянул в широкое темнеющее окно.

Когда снова посмотрел на пол, от листка не осталось и следа.

— Куда делось письмо? — спросила Марге, глядя вниз.

Я произнес, кажется, довольно-таки мелодраматическим тоном:

— Марге, один я во всем виноват.

— Как это — вы?

— Не знаю; Не знаю, — бормотал я. — Что-то не получилось. Я давно не занимался этими делами. А главное — за несколько лет ее утвердил ни одного У. И., может, я кое-что подзабыл и…

— У. И.?

— А разве я тебе не говорил? Участник игры, ты же должна знать.

— Ах, да… Официально У. И., а проще говоря — учигр.

— Так вот, Марге, что-то не получилось, я это весь день чувствовал. Кто-то все время мне мешает. Мешает, да еще и потешается. Но кто? Понятия не имею. Потому что вообще-то это невозможно. Никто не может вмешиваться в игру и мешать ей. И я не представляю, каким образом «неизвестный доброжелатель» делает это.

Марге слушала меня довольно внимательно, хотя, очевидно, мысли ее были где-то далеко. Усталое бледное лицо немного оживилось, на нем появился легкий румянец, как видно, у нее отлегло от сердца.

— Бедный мастер, — вдруг сказала Марге.

— Кааро — машинально поправил я.

— Бедный Кааро, — повторила она — Ваша новая учигр уже успела доставить вам кучу неприятностей.

— Да с чего это ты?! — пробормотал я — и осекся. В голове мелькнула было какая-то мысль, какое-то подозрение, какая-то догадка, но тут же исчезла, осталось лишь ощущение, что Марге — Марге мне сочувствует. Так-так-так… Все вдруг как-то перепуталось, пошло шиворот-навыворот и вверх тормашками, да и сам я сейчас не кто иной, как жалкий растерявшийся бедолага, — но куда, куда же это годится? И вдруг во мне возник задор, как возникают грибы после дождя. Какого черта двое таких прекрасных людей, как Марге и я, настоящий волшебник и настоящая учигр, должны удручающе ежиться под этими гнетущими лампами дневного света и беспомощно один другого утешать, обвиняя каждый самого себя?

— Кто-то просто-напросто глупо и неуместно подшутил над тобой, — ~ сказал я. — А теперь расскажи-ка лучше, как ты сюда попала.

— Разве это главное? — Марге вздохнула. — Хорошо бы, если бы это была лишь… неуместная шутка. Прийт тоже… никогда бы не поверила… что он… что он…

У девушки задрожали губы.

— Я прямо не знала, что мне делать… Не могла же я ему сказать правду, он бы ведь все равно не поверил и ничего не понял бы. И мне; мне не понравилось, как он кричал… Тогда… я и отправилась вас искать… заняла у мамы денег… Бедный мастер, вот натворила я дел.

— Да брось ты;, чего по пустякам… Ну, ну, н-у-у, брось; не стоит из-за пустяков расстраиваться… ты меня слышишь, а?

— Да; из-за пустяков нечего расстраиваться, — согласилась Марге, всхлипывая. Впрочем, нет — она еще не плакала, она боролась со слезами отважно, как ребенок. Она стыдливо шмыгала носом, я смотрел в сторону, на дверь, мне бросился в глаза прислоненный к стене складной зонтик Марге, такой синий с волнистой полосочкой, — почему-то этот зонтик меня очень растрогал.

Я молча встал, отступил к двери, моментально оделся (и откуда взялась эта солдатская быстрота?), давно уж я так прытко не действовал. Затем обулся, повязал галстук, прошелся расческой по волосам и, вернувшись обратно, взял с раскладушки жестяную коробочку из-под леденцов, вынул на ощупь пестрый камешек величиной с горошину, игральную кость, потому что в голове у меня еще была полная пустота, игральная кость должна была помочь, она покатилась по подушке — «четыре»; так-так-так, подумал я, щелкнул пальцами и тихонько дотронулся до плеча девушки.

— Эй, учигр!

Марге вынула платок и старательно высморкалась.

— Но ведь я же не плакала, — сказала она, и я ей поверил.

— Ш-ш! — прошипел я, глядя в угол. — Сейчас позабавимся.

И в ту же минуту в заполненном неестественным светом дилетантском ателье раздался всем знакомый марш семи гномов (мужской ансамбль а капелла).

Я смотрел, улыбаясь, на стеллаж. Из-под него гуськом вылезли человечки ростом этак сантиметров десять. Их было семеро, они поглядывали на нас с некоторой опаской, но все-таки маршировали и, не прерывая лихой песни, приближались к нам. На человечках были обычные для них костюмы: яркие кафтаны с гофрированными воротниками, короткие пышные штаны и довольно большие грубые башмаки. На головах у них были колпачки.

— Хэлло, камрады, — . помахал я им. — Поболтаем немного? Меня зовут Кааро.

— Хэлло, босс, — ответил Всезнайка, единственный безбородый, из конца колонны. — How do you do?

— Very nice, камрады, — развеселился я. — А вы?

— А-апчхи! — Это был Чихун.

— Будь здоров, парень, — закричали остальные, строй нарушился, и гномы образовали пеструю живописную группу.

Я был не в состоянии с ходу продолжать столь быстро завязавшуюся беседу. Мне уже приходилось встречаться с этими человечками, их всегда бойкий задорный мир был чужд мне, в какой-то мере даже неприемлем. Было в них что-то слишком «заграничное».

Их рабочие инструменты — кирки, лопаты и фонарики — валялись по всему полу. По-моему, слегка чокнутый Дичок, взглянув вверх, увидел ножки Марге, тут же смущенно опустил свои длинные ресницы и густо покраснел. Ворчун и Всезнайка успели это заметить.

— Болван! — сказал Ворчун басом.

— Да нет, что ты — он просто скромный! — взвизгнул Всезнайка. А Весельчак звонко захохотал. Марге по-школьному подобрала ноги под стул.

— Босс, — спросил Доктор деловито, — это новая Мисс?

— Мисс? — не понял я.

— Мисс Белоснежка, конечно. Мы, как тебе известно, всегда готовы. Кто королева, кто охотник, кто принц? Начали, да?

— Да нет, не то, камрады, — ответил я, немного смутившись. — Просто короткая дружеская встреча. Ребятки, эта дама — Марге.

— Марге-марка! — взвизгнул Всезнайка.

— Маргоо-а, — зевнул Соня.

— ALL right, — констатировал Доктор.

Я посмотрел на Марге. Девушка застенчиво улыбалась.

— Вот так, — сказал я гномам. — Ну, на сегодня все. Good bye!

Ни о чем не спрашивая, человечки построились, затянули песню и зашагали обратно под стеллаж.

Марге проводила их взглядом, фыркнула разок, но тут же притихла и задумалась..

— Так вот они, значит, какие, — сказала она. — В точности как в мультфильме.

— Марге, — сказал я, вставая. — За последние двадцать четыре часа ты кое-чего насмотрелась. Ты видела и ритуального волшебника, и вдохновенного волшебника, и нервного, невыдержанного волшебника, и сдрейфившего волшебника, а несколько минут назад ты видела весьма ребячливого волшебника; в настоящий момент перед тобой раскаивающийся и извиняющийся волшебник. Обещаю тебе, что в дальнейшем ты увидишь волшебника, который постарается держать себя в руках. Нам надо кое о чем договориться, это во-первых, и, во-вторых, я тебе кое-что должен.

— Должен?

— Об этом потом. Расскажи мне немного подробнее, как ты сюда попала и как все эти скверные штуки случились.

Марге уже знакомым мне движением головы отбросила волосы назад, взглянула на меня, как бы что-то припоминая, а затем с похвальной краткостью и точностью рассказала, что произошло после моего отъезда.

Прийт нашел в кармане брюк письмо» Устроил сцену. А Марге ничего не могла ему объяснить. Потом, когда Прийт начал кричать — неприятно, по-петушиному, — Марге убежала от него, собрала свои вещи и вместе с Мариной уехала в город. Дома она заняла денег. («Странно, мама даже не поинтересовалась, куда я еду». — «Подумай-ка, почему?» — «Ах да, конечно… Я еще не привыкла. Совсем из головы вылетело».) К середине дня она добралась на поезде до Таллина. В бюро справок Дома радио она узнала наш маршрут. На двух автобусах, Таллин — Пярну и Пярну — Икла, она доехала до Хяэдемеэсте. Оттуда дошла пешком до Кабли. А я полчаса назад уехал. Дальше было просто — еще один пеший переход, несколько вопросов деревенским жителям, ее принимали за девушку из летнего лагеря или певицу, затем она нашла жилище К. Рохувальда и стала ждать. В тот момент, когда я снова зажег свет, она проскользнула в затихший дом. («И вот я здесь, не даю вам отдыхать и ничего… Драть меня некому!»)

— Никакой нужды нет тебя драть, — прервал я неделовой конец ее делового рассказа. — Так-так-так… А по дороге, ну, пока ты сюда ехала, ничего необычного не случилось?

— Нет, — ответила Марге с удивлением. — Ах, да… Но что же в этом необычного?.. Я вспомнила, что утром, вскоре после вашего отъезда, над нашим лагерем пролетел вертолет. Быстро и очень низко. Некоторые ребята еще побежали по лугу следом, хотели посмотреть.

— Красный?

— Я не обратила внимания».. Я только потому об этом вспомнила, что именно тогда подошел Прийт с этим письмом… И еще вечером… Знаете, я немножко удивилась, когда увидела вечером, тогда, когда сходила в Хяэдемеэсте с автобуса, опять какой-то вертолет… над морем. Я вообще раньше вертолетов не видела.

— Так-так-так… Припомни — что было еще?

— Ничего. Ах, да, правильно… Но это, кажется, совсем не важно.

— Что именно?

— Да так, пустяки. Один немножко… ну, окосевший мужчина, мой отец обычно так говорит — окосевший, стал ко мне… ну… я не знаю… он вроде бы стал приставать. Подошел и говорит, что за охота вам ехать… как это он сказал — в такую собачью погоду и что… Очень настойчиво звал… в кино или в кафе, я уж не помню, а я не хотела с ним разговаривать, потому что на нас уже люди начали посматривать. Но он был… ну, такой забавный, смешной и серьезный вместе с тем. По-моему, он не очень был окосевший, так, самую малость… Мне не понравились его глаза.

— А волосы?

— Волосы? По-моему, самые обыкновенные. Кажется, светлые.

— Так-так-так…

— И знаете, по-моему, он вовсе не из той категории… мужчин, которые, ну… к девушкам пристают. Он для этого слишком стар, это во-первых, и потом у него такое заурядное плоское лицо…

— Сколько, по-твоему, ему лет? — Ну, по крайней мере тридцать!

— Хм… Я еще старше.

— Нет, — возразила Марге. — Вы молодой.

— Ладно, — махнул я рукой. — Круглолицый, говоришь?

— Разве я так сказала? Ах да, в самом деле, он круглолицый.

— Марге, — сказал я, — для начала этого достаточно.

На первом этаже послышались шаги. В передней или в кухне. Я прислушался. Кто-то открывал внизу окно.

— Ты, наверное, очень устала?

— Немножко, — сказала Марге.

— К сожалению, нам лучше здесь не задерживаться.

Я щелкнул пальцами и прочертил рукой в воздухе короткую дугу.

— Теперь усталость на какое-то время тебя оставит. Вообще же твердо запомни для дальнейшего: с игрой нельзя перебарщивать.

— Да, мастер.

— Кааро.

— Да, Кааро. Разве мы уже в игре?

— Как сказать… — ответил я, пожимая плечами. — И еще — ты ведь голодна.

— Чуть-чуть.

— В левом кармане твоего плаща, по-моему, несколько бутербродов, два пирожка и вареное яйцо, а в сумочке ты найдешь шоколадку.

— Ой… и правда!

— Теперь пошли отсюда, а?

— Да, — охотно согласилась Марге. Как видно, и ей не нравился мертвенный свет в этой комнате.

— Какая занятная картинка вот там, на той стене, — показала вдруг девушка на желтые косые полоски.

— Здесь живет разносторонний художник. Одну минутку, — добавил я, подходя к окну. Так-так-так… Печатных оттисков было ровно пятьдесят, все они были пронумерованы, и сверху я с удивлением обнаружил чертовски соблазнительную женщину. Забросив ногу на ногу, женщина вызывающе потягивалась. На ее бедрах а-ля Эдуард Вийральт был вытатуирован всяческий вздор вроде «Лулу», «Хитроватая лиса-босанова», «Привет, Махто!» и т. д. А внизу красовалось: «К. Рохувальд».

Не знаю почему, но эта находка подняла мое настроение. Я отошел от окна и слегка тронул Марге за плечо:

— Пошли, погуляем!

Мы осторожно спустились вниз по скрипящей лестнице, прошли через кухню; одна из собачек взвизгнула в темноте; в кухне пахло крупой и домашним пивом. Я тихо прикрыл дверь. С неба сыпалась мелкая морось. Возле крыльца слабо благоухали пионы.

Позади, в доме, послышался глухой удар.

Почему-то по спине у меня побежали мурашки. Я передернул плечами и сошел с крыльца. Во дворе я оглянулся. На втором этаже горел свет. Я сразу узнал это широкое окно. И тут же вспомнил о жестянке. Она осталась на раскладушке.

— Подожди меня здесь, я кое-что забыл. Вернусь через минуту, подождешь, а?

Пробежал через кухню, опрокинув стул и перепугав затявкавших собачек — в Поркуни я тоже так бегал за своей коробочкой, вспомнилось мне вдруг, затем понесся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и распахнул дверь в ателье.

В помещении горел свет. Но он был какой-то не такой, какой-то необычайный. Синеватый, неестественный, яркий. На стенах поблескивали карандашные рисунки — резкие и зловещие. У окна спиной ко мне сидел мужчина и рассматривал свежие печатные оттиски графических творений К. Рохувальда. Сейчас мне было не до него. Я впился взглядом в раскладушку — прежде всего коробочка! В два прыжка я оказался возле постели, откинул край одеяла: коробочка была на месте, она просто завалилась за подушку. Со вздохом облегчения опустил я коробочку во внутренний карман пиджака. Теперь можно подумать обо всем остальном.

Я взглянул на сидящего.

Широкая, какая-то удивительно прямая спина. Между лопатками напряженно вогнутая. Странная спина. И на голове у него была красная ярмарочная шапочка из Мярьямаа.

— Хмм. Извините…

Молчание. Мурашки у меня бегали теперь не только по спине, по и по рукам и по ногам. Неприятное, скажу вам, ощущение.

— Ну… Это самое… Вы…

И тут сидящий как-то деревянно, вместе со стулом, повернулся. Я заметил, что его голова не шевельнулась — то есть он повернулся всем туловищем. Ярмарочная шапочка полетела в угол — и я невольно отпрянул.

Массивное фосфорически светящееся зеленоватое лицо, безволосый череп, немигающие красные глаза, вместо рта тонкая щель. Черный свитер с высоким воротом.

— Фантомас!

Должен признаться, что задуманный этим субъектом и вообще-то широко известный эффект неожиданности в полной мере удался. Я даже вскрикнул. Надеюсь, что не очень громко.

Фантомас медленно и тяжело встал во весь рост, его красные глаза холодно сверлили меня, безгубый рот открылся, и мне довелось услышать запомнившийся миллионам кинозрителей во всем мире жуткий нечеловеческий хохот. С той разницей, что перед кинозрителями хохотал или Жан Марэ, или какой-то его дублер, передо мной же — не знаю кто, В тот миг я был уверен, что это самый настоящий Фантомас.

— Хаа! Хаа! Хаа!

Невероятно, конечно, но именно этот леденящий душу смех освободил меня от чар. Наверное, все вместе было уж слишком безупречно. И среагировал я весьма своеобразно: взмахнул кулаками и бросился на привидение.

— Дудки! Дудки! — воскликнул я. — Меня вы такими дешевыми трюками не проведете! Кто бы вы ни были, я сейчас сорву с вас маску, тогда посмотрим, что будет! Ах ты фантомасов Фантомас, ну-ка покажись!

Синеватый свет замигал, замелькал, потрескивая, стены ателье задрожали и зашатались от этого холодного синего сверкания, Фантомас айсбергом застыл на месте, неколебимо, как обтесанный дубовый чурбан, его красные глаза были прищурены.

— Хаа! Хаа! Хаа! — прогремело еще раз по комнате, и тут — да, вот тут я врезал! Теоретически я должен был угодить точно в левую сторону челюсти, но мой кулак промахнул в пустоту, я потерял равновесие и весьма больно ударился о литографский станок. В то же мгновение комната погрузилась во мрак. Я подумал, что сейчас меня схватят невидимые руки, однако ничего не произошло, только несколько печатных оттисков, в том числе и «Татуированная ню», с шелестом свалились на пол.

Я быстро пришел в себя, поднялся и боком выбрался из ателье. В дверях подозрительно оглянулся» Спокойная ночная тишина ухмылялась мне в лицо.

Я помотал головой, поправил кепочку и спустился по лестнице.

— Что за грохот вы там устроили? — спросила Марге, когда я оказался возле нее.

— Да я, сонная тетеря, наткнулся на стул.

Марге посмотрела на меня долгим изучающим взглядом.

— И это вас насмешило?

Значит, она слышала…

— Да, это меня безумно насмешило! — сказал я, — Точнее, правда, ее меня, а… знаешь, Корелли, вот кого, да! Понимаешь, он не мог заснуть, — наверное, слишком поздно пил с хозяином черный кофе и… забрел ко мне. Мы даже немножко поболтали. Так что, видишь, мы с тобой вовремя ушли, вот так вот — это Корелли. был в ателье,

— Хаа! Хаа! Хаа! — донеслось вдруг довольно громко — по-моему, откуда-то из-за дома.

— До чего же жуткий смех у этого Корелли, — заметила Марге, передернув плечами. — Словно… словно как у Фантомаса!

Игра этой ночи, вынужден был я отметить про себя, началась достаточно неприятно.

Украдкой, чтобы Марге не заметила, я достал из кармана коробочку, а из нее гранитный осколок. Задумчиво погладил его. Я еще никогда им не пользовался, знал только, что его свойством была «абсолютная гарантия» или что-то в этом духе.

Со вздохом я сунул камешек в карман.

Мы не спеша шли по тихому двору.

Воздух был наполнен влагой. С деревьев падали редкие тяжелые капли.

А может быть, это и в самом деле Фантомас, подумал я вдруг.

Ну и что же?

Что он мог иметь против меня?