1

Когда приходят дурные вести, большинство женщин моего общественного положения могут позволить себе изящно упасть на диван; чашки китайского фарфора выскальзывают из их пальцев на ковер, волосы красиво выбиваются из-под шпилек, а четырнадцать накрахмаленных нижних юбок сминаются, издав мягкий хруст. Я не из таких. Леди, муж которой чересчур занят тем, что пишет портреты богатых меценатов – большинство из которых, так уж случилось, женщины, – и поэтому забывает, что у него есть семья, имеет больше общего с девицами, рыскающими по грязным улочкам Корлеас Хука, чтобы помочь морячкам расстаться с их долларами, чем с дамами своего круга, пусть даже моя внешность говорит об обратном.

Как ужаленная осою лошадь, эта мысль взбрыкнула у меня в голове во второй половине дня в редакции «Нью-Йорк Ивнинг Миррор». Я как раз слушала анекдот о двух тупых уроженцах Индианы, который рассказывал редактор, мистер Джордж Поуп Моррис. Очевидно, он тянул время, не желая сообщать мне новости, которые, я знала, будут плохими. Но я все равно радостно смеялась над детским анекдотом, смеялась, даже задыхаясь от миазмов, испускаемых его чрезмерно напомаженными волосами, открытой баночкой клея на столе и стоящей слева от меня клеткой попугая, нуждавшейся в срочной чистке. Я надеялась умаслить его, как проститутка умасливает потенциальных клиентов, приподняв краешек юбки.

Я нанесла удар, когда мистер Моррис все еще хихикал над собственным анекдотом. Продемонстрировав зубы, особенно тщательно вычищенные перед тем, как встретиться с издателем после двадцати двух дней обоюдного молчания, я сказала:

– По поводу стихов, которые я послала вам в январе… – И замолчала, с надеждой расширив глаза: это мой эквивалент приподнятой нижней юбки. Раз уж я должна стать независимой, мне нужен собственный доход.

Ни один морячок, рассматривающий пару ножек, не выглядел так подозрительно, как мистер Джордж Поуп Моррис в этот миг, хотя некоторым из них и удалось добиться таких же успехов по части туалета, например укладки волос. Никогда доселе столь величественная клумба кудрей не создавалась на человеческой голове без помощи подкладок и валиков. Это выглядело так, словно он использовал в качестве лекал для прически собственный цилиндр. Вдобавок, умышленно или случайно, один крупный завиток отбился от общей массы и свисал теперь на лоб, как студенистый рыболовный крючок.

– Может быть, вы потеряли их? – легко спросила я. Возможно, ему будет проще возложить вину на своего партнера. – Или это сделал мистер Уиллис?

Его взгляд скользнул вниз, к моему бюсту, не обнаружил там ничего, кроме плаща, и разочарованно вновь переместился на лицо.

– Сожалею, миссис Осгуд, но, честно говоря, это не то, что нам нужно.

– Уверена, ваши читательницы получат истинное наслаждение от намеков на любовные отношения в моих описаниях цветов. Мистер Руфус Гризвольд был так добр, что включил несколько моих стихов в свою последнюю антологию. Возможно, вы слышали об этом?

– Мне известны антологии Гризвольда. Они всем известны – он добился этого. Никогда не мог понять, как этот мелкий забияка умудрился стать таким авторитетом в поэзии.

– Угрожая смертью?

Мистер Уиллис рассмеялся и погрозил мне пальцем:

– Миссис Осгуд!

Быстро, чтоб не упустить его, я сказала:

– Моя книга, которую издал мистер Харпер, «Поэзия цветов и цветы поэзии», неплохо продавалась.

– Когда это было? – рассеянно спросил он.

– Два года назад. – Не два, а четыре на самом деле.

– Так я и думал. Цветы – это не то, что нынче продается. Сейчас всех интересуют вызывающие трепет истории. Мрачные, полные ужасов.

– Вроде птичьих стихов мистера По?

Он кивнул, и его напомаженный завиток подпрыгнул.

– На самом деле, да. Продажи возросли, когда в конце января был выпущен «Ворон». На прошлой неделе мы переиздали его с таким же результатом. Подозреваю, его можно будет издать еще раз десять, а читателям все будет мало. Они просто с ума сходят по «Ворону».

– Понимаю.

В действительности, я не понимала. Да, я читала это стихотворение. После того как в прошлом месяце оно появилось в печати, его прочел весь Нью-Йорк, включая немца, продающего газеты в Виллидж. Не далее как сегодня утром, когда я спросила, бывают ли у него свежие номера «Миррор», он усмехнулся и с акцентом ответил:

– Никогта!

Моя лучшая подруга, миссис Джон Рассел Бартлетт, вхожая в тесный кружок нью-йоркских литераторов благодаря супругу, книготорговцу и издателю, выпускающему книги малыми тиражами, никак не могла угомониться насчет мистера По. Она нацелилась на знакомство с ним с тех самых пор, как «Ворон» увидел свет. По совести сказать, я думала, что сегодня утром в редакции я смогу составить собственное представление об этом удивительном господине, который является редактором и автором статей в «Миррор».

Мистер Моррис словно бы прочел мои мысли.

– Судя по всему, наш дорогой мистер По почуял свой успех и теперь грозится оставить журнал. Куда бы он ни подался, желаю удачи тем, кому придется иметь с ним дело. С ним и с его настроениями.

– У него настолько скверный характер? – Я все еще надеялась умаслить мистера Морриса. Хорошо бы он проникся ко мне дружескими чувствами и, вследствие этого, пошел навстречу.

Мистер Моррис сделал вид, что опрокидывает в рот несуществующий стакан.

– О! – Я изобразила на лице заговорщическую гримасу.

– Он на самом деле очень неуравновешенный, знаете ли. Подозреваю, что он более чем наполовину безумен, и дело тут не только в выпивке.

– Какой стыд.

Он улыбнулся.

– Послушайте, миссис Осгуд, вы же умная женщина. Ваш сборник детских историй имел какой-никакой успех. Моим малышам, к примеру, нравится «Кот в сапогах». Почему бы вам не вернуться к этому?

Настоящая причина – деньги, но я не могу сказать ему об этом. Детские рассказы плохо оплачиваются.

– Я почувствовала, что мне нужно расширить сферу писательских интересов, – сказала я. – Мне о многом хочется сказать. – И это тоже правда. Почему женщина должна писать только детские сказочки?

Он усмехнулся:

– Например, о том, как подобрать по цветам розы для букета или как украсить дом к Рождеству?

Я рассмеялась, как рассмеялась бы в подобной ситуации шлюха. Все еще улыбаясь, я сказала:

– Думаю, вы удивитесь, узнав, на что я способна.

Попугай издал пронзительный крик. Мистер Моррис скормил птице извлеченный из кармана крекер и вытер руки о панталоны. Его взгляд пробежал по привычному маршруту – от моих глаз к бюсту и обратно. Я заставила себя сохранить жизнерадостный вид, хотя так и хотелось шлепнуть его по лбу, чтоб отлетел одинокий локон.

Он нахмурился.

– Конечно, красивые женщины вроде вас не должны забивать свои хорошенькие головки подобными вещами, но вдруг у вас есть нечто вроде «Ворона»? Что-то столь же свежее и волнующее, но с женской точки зрения?

– Вы имеете в виду, что-то мрачное?

– Да, – сказал он, воодушевляясь своей идеей, – да. Именно так – мрачное. Очень мрачное. Думаю, на это будет спрос. Мрачные, пугающие истории для дам.

– Значит, вам нужна некая миссис По?

– Ха! Вот именно. Это ваш счастливый билет.

– А мне будут платить столько же, сколько мистеру По? – нахально спросила я. Отчаянные времена требуют решительных действий.

Он подчеркнул неуместность моего вопроса длинной паузой.

– С тех пор как мистер По вошел в штат, я ничего ему не платил. Думаю, такие условия вам не понравятся.

Даже завидуя успехам мистера По, я не могла не посочувствовать ему. Хотя, возможно, он достаточно состоятельный человек, как Лонгфелло или Брайант, и не нуждается ни в деньгах, ни в моем сострадании. И уж в любом случае, он не состоит в браке с распутным художником-портретистом.

Мистер Моррис проводил меня до двери.

– «Миррор» – популярный журнал, миссис Осгуд. Всякая заумная литература нас не интересует. Принесите мне что-нибудь свежее, увлекательное. И мрачное, такое, что заставило бы дам бояться задуть ночью свечу. Сделайте это, и я посмотрю, что смогу сделать для вас. Только не отворачивайтесь от нас, достигнув вершины, как это сделал мистер По.

– Не отвернусь, – обещаю я.

– По – злейший враг самому себе. Не успев подружиться с людьми, он превращает их в своих недоброжелателей.

– Интересно, отчего у него такой трудный характер?

Мистер Моррис пожал плечами:

– А отчего волки кусаются? Такими уж они уродились. – Он держал дверь открытой, впуская в помещение прохладный воздух. – Передавайте привет мистеру Осгуду.

– Спасибо, – сказала я, – передам. – Если он уже устал от своей нынешней пассии и вернулся домой.

* * *

Вскоре я оказалась на Нассау-стрит. Стоял теплый для февраля день, и поэтому на тротуаре было по щиколотку жидкой грязи. Туда-сюда сновали джентльмены, облаченные в застегнутые на все пуговицы пальто и в цилиндры. Они бросали в мою сторону любопытные взгляды, не понимая, то ли я леди, которую следует приветствовать, приподняв шляпу, то ли шлюха, которая забрела в их святая святых. Немногие женщины, независимо от их общественного положения, отваживаются пересечь границы делового центра Нью-Йорка, этого машинного отделения величайшей в мире фабрики по производству денег.

Сгибаясь под пронзительным ветром, неизменным атрибутом зимы в этом островном городе, я свернула за угол на Энн-стрит. Мимо прогрохотало ландо, разбрызгивая колесами талый снег. Через дорогу в отбросах рылась свинья, одна из тысяч свиней, которые бродили по улицам и в богатых, и в бедных районах. Влажный воздух был пропитан запахом дыма, поднимающегося из множества печных труб на крышах, вонью конского навоза, гниющего мусора и мочи. Говорят, моряки могут унюхать Нью-Йорк еще за шесть миль до берега. Не сомневаюсь, что так оно и есть.

Миновав два коротких квартала и дойдя по Энн-стрит до Американского музея Барнума с его афишами, рекламирующими фальшивки вроде няньки, ходившей в детстве за президентом Вашингтоном, и фиджийской русалки, я добралась до расчищенного от снега Бродвея. Поток транспорта струился передо мной по оживленной магистрали, словно кто-то вскрыл кровеносный сосуд города, и тот истекал теперь всевозможными экипажами, бегущими по ухабистой мостовой. Тут было невозможно шумно. Стучали массивные копыта мохнатых тяжеловозов, тянувших по улице громыхающие повозки с бочками, скрипели влекомые лошадьми кареты, дребезжали наемные экипажи и омнибусы, из окон которых глядели многочисленные лица. Щелкали кнуты, кричали кучера, заливались лаем собаки. В довершение всего на балконе музея Барнума играл духовой оркестр. Не всякий рассудок способен такое вынести!

Подобрав юбки, я поспешила через дорогу, маневрируя в потоке транспорта, и, запыхавшись, очутилась возле отеля «Астор-хауз». Казалось, все шесть этажей этого облицованного цельным гранитом элегантного здания неодобрительно смотрят на меня, словно бы зная, что в дорогом ридикюле, висящем у меня на локте, всего пара центов.

Всего лишь месяц тому назад я была в числе его избалованных постояльцев, пользующихся привилегией принимать горячие ванны, наполненные водопроводной водой. А еще я могла наслаждаться чтением при свете газовых ламп и вкушать table d’hоte в обществе богатых красавцев. Когда мы переехали в Нью-Йорк из Лондона, Сэмюэл настоял, чтоб мы поселились в «Астор-хаузе» – чтобы произвести хорошее впечатление.

Если бы я знала, сколь плачевны наши финансы, я ни за что бы не согласилась на это. Но Сэмюэл думал, что я, дочь богатого бостонского негоцианта, жду от него тех же благ, к которым привыкла в отчем доме. Он так и не сумел забыть о нашем неравенстве, сколько бы я ни уверяла его, что его происхождение не имеет для меня никакого значения. Оно перестало что-либо значить в тот же миг, когда Сэмюэл Осгуд впервые меня поцеловал. Я могла бы жить даже в хижине из дерна, лишь бы проводить ночи в его объятиях. Но Сэмюэл не смог в это поверить. Самые гордые на свете существа – это мужчины, родившиеся в бедности.

Сгорбившись на ледяном ветру, в натирающих ноги тонких остроносых сапожках и тесном корсете, я двинулась по именуемому Бродвеем вызову всему разумному. От шумного водоворота людей и животных рябило в глазах, пестроты добавляли разноцветные рекламные плакаты на зданиях. Свежайшие устрицы в мире! Аппетитное мороженое! Дамские веера наилучшего качества! Смрад гниющих морских гадов смешивался со сладким амбре духов, ядреным запахом немытых тел и ароматом свежей выпечки.

Вскоре колышущиеся навесы над табачными, галантерейными и мануфактурными магазинами сменились особняками, окаймленными декоративными чугунными оградами, как подбородок иной раз окаймляют усы. Хотя самый богатый из всех нуворишей, мистер Астор, и отказался покинуть громадное каменное здание на углу Бродвея и Принс-стрит, среди новоявленных богатеев все же распространилась мода выставлять напоказ состоятельность, отстраивая замки в северных окрестностях Хьюстон-стрит. Именно в этом кичливом районе я и оказалась, свернув по Бликер-стрит к западу. В сапожках, предназначенных для чинных прогулок по благоустроенной площади, а не для полуторамильных походов, я, мучаясь от боли, просеменила мимо величественных кирпичных домов на Лерой-плейс, куда частенько бывала звана на чай. Возле нарочито огромного дома писателя Джеймса Фенимора Купера (его жена нередко демонстративно жаловалась: «Он слишком роскошен на наш незатейливый французский вкус») я повернула направо, на Лоуренс-стрит.

Теперь, когда цель похода была уже близка, я ускорила шаги настолько, насколько позволяли натертые ноги и проклятый корсет, и элегантно проковыляла мимо обветшалых конюшен, кузниц и маленьких деревянных домишек, где жили те, кто обслуживал окрестные дворцы. Наконец я оказалась в квартале от Вашингтон-сквер и подошла к Амити-плейс, еще одному островку, застроенному четырехэтажными жилыми домами в классическом стиле, которые были обнесены черной чугунной оградой. В заиндевелом окне на третьем этаже виднелся овал чистого стекла, и в него выглядывали два детских личика.

На сердце у меня потеплело. Я открыла кованую чугунную калитку, преодолела шесть каменных ступеней крыльца и толкнула дверь в квартиру.

Винни, пяти с половиной лет от роду, помчалась вниз по узкой лестнице, стоило мне появиться в передней.

– Мамочка, он купил твои стихи?

– Держись за перила! – воскликнула я.

Вторая моя дочь, Эллен, годом старше сестры и куда более осмотрительная, гораздо осторожнее спускалась следом.

Винни бросилась ко мне. Из комнаты наверху раздался ужасающий грохот, а вслед за ним – нечленораздельный раздраженный вопль моей подруги Элизы.

Эллен благополучно добралась до подножия лестницы и протянула руки, чтоб взять у меня плащ и шляпу.

– Генри плохо себя ведет.

Я поглядела на нее:

– Да уж! Я слышу.

– Мамочка, – настаивала Винни, – этот дядя купил твои стихи?

– Именно эти – не купил. Но попросил принести другие.

Я разжала кулак затянутой в перчатку руки. На ладони лежала пара мятных леденцов, которые я, ожидая мистера Морриса, прихватила с блюдца на его письменном столе. Винни разулыбалась, демонстрируя дырку на месте недавно выпавших передних зубов, и бросила конфетку в рот.

Прежде чем взять свой леденец, Эллен поудобнее перехватила мою одежду. Ей нет и семи, а она вечно угрюма, как дама из общества трезвости в канун Рождества.

– Тебе нужно написать детскую книжку, – сказала она, когда я стащила с себя перчатки. – Твои истории для детей всегда покупают.

– Я пытаюсь расправить крылья. Что сказать о птицах, которые так и не расправили свои крылья?

Леденец во рту Винни загремел об оставшиеся зубы, когда она загнала его за щеку и сказала:

– Они никогда не научатся летать.

– Тебе не надо уметь летать, мама, – сказала Эллен, – тебе надо зарабатывать деньги.

Откуда она знает такие вещи? Я в ее возрасте наряжала бумажных куколок. Будь ты проклят, Сэмюэл Осгуд, за ее тревоги и поруганное детство. Я могу на все лады расписывать дочерям, как ты заботишься о нас, но она видит тебя насквозь, невзирая на мои сказочки.

– Сейчас мне нужно помочь миссис Бартлетт, – бодро сказала я. – Винни, как твое ухо?

Она с опаской коснулась уха, из которого торчали клочки ваты:

– Болит.

Тут с лестницы раздался топот. Маленький мальчик в помятой блузе спускался вниз следом за простоватой, но добродушной с виду дамой примерно одного со мной возраста, которая, в свою очередь, шла за миловидной краснощекой ирландской служанкой с только-только научившимся ходить малышом на руках.

– Фанни! – воскликнула Элиза. – Хвала небесам, ты вернулась. У меня есть новости!

Хоть я и жила с Элизой Бартлетт и ее семьей уже несколько месяцев, мое сердце до сих пор трепетало от благодарности, стоило мне завидеть подругу. Они с мужем взяли нас к себе после того, как нам пришлось выехать из «Астор-хауза». Перед тем как удрать в поисках более тучных пастбищ, Сэмюэл не удосужился оплатить счета за предыдущие три месяца. Когда я появилась у ее дверей с этой позорной историей, она не произнесла ни слова осуждения, а лишь сказала: «Вы останетесь у нас». Потом она отмалчивалась, когда друзья спрашивали о Сэмюэле, просто сидела с безучастным видом и слушала, как я лгу о скором возвращении мужа. Тем самым она спасла меня от жалости, которую люди нашего круга непременно принялись бы изливать на меня, узнав, что я – покинутая жена никчемного человека. Заручившись их сочувствием, я потеряла бы, однако, и самоуважение, и свое место в обществе.

Элиза взяла у прислуги маленького Джонни.

– Мэри, пожалуйста, отнесите вещи миссис Осгуд просушить и возьмите с собой Генри. Генри, ВЕДИ СЕБЯ ХОРОШО. – Обращаясь ко мне, она воскликнула: – Боже, ты выглядишь совсем замерзшей. Почему ты не взяла извозчика?

– Что у тебя за новости?

Она вытащила ручку маленького Джонни у себя из-под блузки.

– Приезжает мистер По!

– Сюда?

Она засмеялась.

– Нет. Не сюда, если, конечно, ему не захочется менять подгузники. Он должен объявиться у одной барышни, Энн Линч, в эту субботу. И, моя дорогая, мы приглашены.

Я обнаружила, что мое радостное возбуждение от предстоящей встречи с известным писателем несколько умаляет тот факт, что мне только что предложили стать ему конкурентом.

– Замечательно! А мы знакомы с этой самой мисс Линч?

Элиза передала Винни малыша Джона; девочка уже некоторое время в безмолвной мольбе тянула к нему ручки.

– Она недавно в Нью-Йорке, приехала из Провиденса. Она дружит с семьей Рассела, поэтому зашла к нему в магазин и рассказала, что намерена создать салон – не только для высшего света, но и для всевозможной творческой публики. Ей неважно, богат художник или беден. Смею сказать, если ей удастся заполучить По, у нее будут хорошие шансы на успех.

– Интересно, чем она смогла его заманить.

– Возможно, она еще пожалеет об этом. Он непременно будет вести себя беззастенчиво и бесцеремонно. Мистеру По все не по нраву.

Это правда. Я читала его рецензии в «Ивнинг Миррор». Перед тем, как создать «Ворона», По был известен, главным образом, выходящими из-под его пера ядовитыми критическими статьями. Его не зря прозвали Томагавком – он был только рад в щепки разнести труды своих собратьев-писателей. Например, регулярно, с бессмысленной дикарской яростью он набрасывался на мягкого, благовоспитанного мистера Лонгфелло. По правде говоря, я сомневалась в его душевном здравии еще до того, как услышала обвинения мистера Морриса; во всяком случае, я задумывалась о причинах такой агрессии.

– Гости приглашены к семи часам. Скажи же, что пойдешь со мной. Я рассказывала о тебе мисс Линч. – Тут она заметила, что я вздрогнула. – Сказала, что ты – поэтесса.

– Спасибо, Элиза! Я пойду, если девочки будут здоровы.

Винни подкинула на бедре маленького Джонни:

– Я буду здорова!

– Конечно, – улыбнулась я, подумав, однако, что я вскоре могу оказаться конкурентом этого опасного мистера По и таким образом попасть в число его врагов.

 

2

На следующее утро я проснулась, дрожа от холода. Оставив в нашей общей кровати съежившихся под одеялом дочерей, я подошла к окну и поскребла стекло, чтобы очистить его от инея. Погода переменилась, шел снег. Он укрывал тротуары и проезжую часть, укутывал крыши, ложился шапками на вычурные завитушки чугунных оград на противоположной стороне улицы. Проехал на санях молочник; грива лошади, а также его собственные плечи и шляпа были покрыты кристаллами изморози.

Поплотнее закутавшись в халат, я подошла к камину и поворошила кочергой подернутые слоем пепла угли. Одна из ирландских служанок Элизы, «вторая девушка» Марта, которая помогала кухарке и горничной, проскользнула в комнату с корзинкой угля и банкой воды. Увидев меня, сидящую на корточках у камина, она зашептала извинения. Когда она занялась растопкой, я еще раз задалась вопросом, как смогла бы выжить без великодушия ее хозяев, и куда мне идти, если нельзя станет злоупотреблять их гостеприимством. О возвращении к матери нечего было и думать, она так и не справилась с разочарованием от моего замужества. Смерть отца в прошлом году только подлила масла в огонь, и теперь мать винила меня в том, что мой брак с Сэмюэлем подорвал папино здоровье. Точно так же были закрыты для меня двери домов моих братьев и сестер, и на то, чтоб найти убежище в объятиях приличного мужчины, надеяться тоже не приходилось. Даже если я разведусь с Сэмюэлем на том основании, что он меня бросил, ни один джентльмен не захочет в качестве супруги чью-то бывшую жену. Я не могу даже позволить себе роскошь завести интрижку. Если я, будучи замужней дамой, обзаведусь сердечным другом, у Сэмюэля появится законное право забрать детей. От жесточайшей бедности и изоляции меня отделяют только Бартлетты.

Марта закончила возиться с огнем и принялась наливать воду в мой кувшин для умывания, а я думала об одетых в обноски детишках, которых я видела на угольном складе неподалеку, промышлявших сбором выпавших из повозок осколков угля. Даже когда я представляла себя обнищавшей, суетливо спешащей, чтоб опередить этих несчастных бродяжек и выхватить у них из-под носа кусок угля, мое воображение рисовало мужа, расположившегося перед весело потрескивающим огнем. Вот он намазывает тост джемом, а его нынешняя пассия, молодая, белокурая и очень богатая, улыбаясь, смотрит, как он ест яйцо. Да рождался ли когда-либо на свет человек более эгоистичный, чем Сэмюэл Стиллман Осгуд?

Десять лет назад, когда мы встретились, мне было двадцать три года. В свои двадцать шесть он был очень хорош в своем роде: высокий, худощавый, грубоватый. Коричневые, будто свежевспаханная земля, волосы и глаза, высокие скулы, как у индейца племени могавков, и сильный, прямой нос. Мы встретились в картинной галерее Атенеума в моем родном Бостоне. Я надеялась, что произведения искусства вдохновят меня на написание стихов. Меньше всего на свете я могла тогда предположить, что этот мужественный молодой человек с множеством кистей для рисования навсегда разрушит мою спокойную, благоустроенную жизнь.

Он работал у мольберта, стоя перед знаменитым портретом Джорджа Вашингтона, написанного Гилбертом Стюартом. Я тихонько кралась мимо, чтобы не побеспокоить его, отметив только, что копия портрета, стоящая на мольберте, почти закончена. Я уже совсем было миновала его, когда мой карандаш выскользнул из блокнота и с громким стуком упал на мраморный пол.

Художник поднял глаза.

– Простите, – шепнула я.

Он поднял карандаш и галантным жестом протянул мне:

– Мадам…

Я почувствовала, как по моей шее поднимается жаркая волна. Он был слишком хорош собой.

– Спасибо. Простите, что побеспокоила вас. – Ия повернулась, чтобы уйти.

– Не уходите.

Я остановилась.

Он улыбнулся.

– Пожалуйста. Мне нужно знать ваше мнение.

– Мое?

– Не кажется ли вам, что у мистера Вашингтона есть какая-то тайна?

Я уставилась на портрет, который видела так часто, что совсем перестала замечать. Глаза президента, казалось, смотрели настороженно. Лишь легчайшая тень улыбки оживляла его плотно сомкнутые уста. Это было лицо человека, который держал себя под строжайшим контролем. Я задалась вопросом, а так ли хорошо мы знаем этого самого известного из людей Америки?

– У него есть тайна?

– Да. И знаете, какая? – Он подался вперед, чтоб шепнуть мне ответ, но не продолжал, пока я не подошла поближе. – У него плохие зубы!

Я подавилась смешком и прошептала:

– Нет.

– Тсс. – Он сделал вид, будто осматривает зал, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. – Говорят, он даже в молодости из-за этого редко улыбался, хотя вообще-то, хотите верьте, хотите нет, был дамским угодником.

– Это муж-то Старой Марты?

Он подбоченился, насмешливо изображая протест.

– К вашему сведению: у мужа Старой Марты в молодости была дама сердца в Маунт-Верноне, на другом берегу Потомака. Жена его лучшего друга.

– Так, может, это Старой Марте совсем не хотелось улыбаться?

Он усмехнулся, и я почувствовала себя остроумной.

– Вот вы так думаете, но, между прочим, Старая Марта в ту пору с ума по нему сходила. Как и множество других женщин. Они боролись за право танцевать с ним и локтями прокладывали себе путь, чтоб пожать ему руку.

– Даже несмотря на то, что он не улыбался?

– Может быть, именно поэтому. Женщины любят таинственных, обуреваемых думами мужчин.

– Я не люблю.

Он засмеялся.

– Тем лучше для вас. Тогда вы, возможно, не будете разочарованы, узнав, что Лихой Джордж на этом портрете не улыбается потому, что во рту слева у него отсутствуют зубы.

– Бедный Джордж.

– Действительно, бедный Джордж. Его новая вставная челюсть была просто ужасна. Такое впечатление, что дантист не смог как следует подогнать ее.

– Ого, – протянула руку я, – так вы крупный специалист по мистеру Вашингтону и его стоматологическим проблемам, мистер…

Он мягко пожал мои обтянутые перчаткой пальцы.

– Осгуд. Сэмюэл Осгуд. А вы?..

– Френсис Локк.

– Приятно познакомиться, мисс Локк. Со всей серьезностью заявляю, что я вовсе не эксперт ни по мистеру Вашингтону, ни по его проблемам с зубами, ни по его возлюбленным. Я просто провел небольшое исследование, потому что мне нужно было узнать, почему на картине Стюарта нижняя челюсть президента кажется такой уродливой. – Он окинул долгим взглядом оригинальный портрет. – Стюарт не стал бы писать такую натянутую улыбку, если бы Вашингтон не улыбался так на самом деле. Если вы еще не поняли, скажу, что Гилберт Стюарт – мой герой.

Я как следует разглядела его репродукцию.

– Ваша копия просто совершенна.

– Вам, наверно, любопытно, каковы мои собственные картины. Удаются ли они мне так же хорошо, как копии работ мастеров.

– Вовсе нет, – смеясь, возразила я, хотя он абсолютно верно отгадал мои мысли.

– Не могли бы вы одолжить мне свой блокнот и карандаш? Пожалуйста.

Я выполнила его просьбу. Он окинул изучающим взглядом мое лицо, а потом уставился мне в глаза. Когда я внутренне сжалась под его пристальным взглядом, он поднял карандаш, измеряя им пропорции моего лица, сделал несколько пометок и начал быстро-быстро рисовать. За то время, которое мне требовалось, чтоб перед сном расчесать и заплести волосы, он закончил набросок и перевернул блокнот. Я увидела прекрасный карандашный портрет, передающий даже сомнение в моих глазах.

– У меня в самом деле такой скептический вид?

Он только улыбнулся.

– Этот портрет нужно показать моей семье. Домашние постоянно ставят мне в вину возмутительную импульсивность, но я не настолько импульсивна, чтобы притащить в дом бродячую собаку, или кормить на задворках бездомных кошек, или потратить все свое содержание на детей-сирот. У меня разумная и практичная импульсивность. На самом деле, я постоянно сомневаюсь, как и любой мыслящий человек. Ведь на любую проблему можно взглянуть с разных сторон.

– Должно быть, в церкви у вас возникают затруднения.

Я увидела, что он улыбается.

– Иногда, мистер Осгуд, бывает так, что лучше не обращать на что-то внимания.

Он открыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но потом вроде бы передумал.

– Я считаю, – произнес он после паузы, – что это наилучший вариант.

Мы улыбнулись друг другу.

Он поклонился.

– Вы разрешите мне написать ваш портрет, мисс Локк? Это будет огромная честь для меня. – Должно быть, я выглядела так, словно сомневаюсь в чистоте его намерений, потому что он добавил: – Это можно сделать прямо тут. А здешние служители за нами присмотрят.

– Я вам доверяю.

– Такой скептик, как вы? Я польщен.

Мы оба рассмеялись и договорились встретиться на следующий день тут же. Еще до того, как мой портрет был готов, он сделал мне предложение. Не прошло и месяца, как мы поженились, несмотря на бурные возражения моих родителей. Я думала, что они станут наносить нам визиты и поймут, что в Сэмюэле, несмотря на подкачавшее происхождение, масса достоинств, но этого не произошло: в отличие от меня, любовь не была для них самой важной вещью на свете. Отец исключил меня из завещания. Мать отказалась встречаться со мной. Но я была настолько пьяна любовью, что мне не было до этого никакого дела. Медовый месяц еще не окончился, а я уже ждала ребенка.

Я была на восьмом месяце беременности, мы жили в Англии, Сэмюэл писал тех, кто принадлежит к сливкам британского общества, и я вдруг поняла, почему ему так охотно позируют дамочки: он ублажал их в постели с тем же энтузиазмом, с которым работал над их портретами. Я обнаружила, что всего лишь одна из многих, хотя, насколько я знаю, единственная, на ком он был женат, – во всяком случае, я надеялась на это ради благополучия моей дочери. Сэмюэл утверждал, будто я так хороша, что он просто обязан был заполучить меня в собственность. Сомнительная честь.

Дочери уже проснулись. После быстрого умывания в тазике они были одеты, закутаны в шали и после завтрака препровождены за стол в гостиной цокольного этажа. Сегодня о школе не могло быть и речи – у Винни болело ухо, а Эллен никак не могла оправиться от простуды.

Элиза отправилась нанести визит приболевшей подруге, младшие дети Бартлеттов были наверху на попечении прислуги. Мистер Бартлетт ушел в свой маленький книжный магазинчик «Астор-хауза», плод его извечной страсти к печатному слову. Уютная комната с низким потолком была полностью в нашем с девочками распоряжении. Из-за общей стены с кухней сюда доносилось какое-то домашнее погромыхивание кастрюль, окна полуподвального помещения так заиндевели, что за ними виднелись лишь смутные очертания брюк и юбок проходящих по тротуару людей. Я взяла экземпляр «Американ Ревью» и раскрыла его на «Вороне», чтоб выполнить свое собственное домашнее задание. Отбивая пальцами ритм, я читала про себя строфу за строфой, а потом пробормотала:

– Какое-то трюкачество. Это же просто игра слов.

Я прочла вслух:

Заметив, что девочки слушают, я остановилась.

– Ты сочиняешь новые стихи? – спросила Винни.

– Нет. Эти стихи написал мистер Эдгар По.

– Прочти нам их целиком!

– Разве тебе не надо работать над своими собственными стихами? – сказала Эллен.

– Надо, – ответила я. – Я скоро начну. Авы возвращайтесь к своей работе. Вы же не хотите, пока не ходите в школу, отстать от других ребят.

Я вернулась к «Ворону» в надежде понять, почему такие несуразные вирши завладели воображением читающей публики, и перешла к следующей строфе:

– Вот-вот! – Ия отбросила журнал.

– Что, мамочка? – спросила Винни.

– Все эти глупые аллитерации – это просто складные, скверные, скудоумные сказочки.

Лицо Эллен стало столь же серьезным, как лицо судьи на заседании.

– Ты хочешь сказать, что это бездарная, бессмысленная, больная болтовня?

Я кивнула.

– Тривиальный, трескучий треп.

Винни вскочила, и ее многочисленные шали всколыхнулись, как бинты мумии.

– Нет! Это серяки злой собаки!

– Не будь такой грубой, Винни, – сказала я.

Девочки переглянулись.

Я нахмурилась.

– Это феерически феноменальные, фетишизированные фекалии.

– Мамочка! – вздохнула Эллен.

– Что это значит? – воскликнула Винни.

Эллен объяснила ей, что к чему, и на стихотворение мистера По пролился целый поток бранных аллитераций. Девочки все еще упражнялись в нестандартных оскорблениях, а я приготовила перо, бумагу и открыла чернильницу: шуточками кошелек не наполнишь.

Мистер Моррис желал получить «нечто свежее. Нечто увлекательное. И мрачное, такое, что заставило бы дам бояться задуть ночью свечу».

Однако попробовали бы вы написать что-то мрачное, когда тут же за столом хихикают две маленьких девочки. Ничего страшного не шло мне в голову, хотя шаткость нашего материального положения сама по себе была по-настоящему пугающим фактором. После того как ушел Сэмюэл, я познала страх нужды. Теперь мне не понаслышке были известны тоска и отчаяние и то, как легко они превращаются в ярость. Но мне не довелось пока лицом к лицу столкнуться с чистой злобой, с темной и жестокой стороной человеческой натуры, привычной к страданиям других людей. Такой опыт необходим, чтоб написать нечто на самом деле леденящее кровь. Он придет ко мне позже.

 

3

Газовые лампы освещали мерцающим светом гостиную мисс Энн Шарлотты Линч на Вэйверли-плейс, окрашивая интеллигентные лица гостей бледно-оранжевым. Я узнавала завсегдатаев нью-йоркских литературных сборищ, но были и новые лица: чешская поэтесса в цыганских серьгах и свободном одеянии; пожилой мистер Одюбон в костюме из оленьей замши; некий мистер Уолтер Уитмен, который вызывающе одевался в длиннохвостые сюртуки и гофрированные воротнички по моде былых эпох. Угощение разительно отличалось от тех сложных блюд, что обычно предлагались в различных салонах. Мисс Линч угощала собравшуюся у нее пеструю публику просто и безыскусно: сливочным печеньем, итальянским льдом на маленьких блюдечках и чаем. Горничных не было, никто не прислуживал, и все мы находились в равном положении. Не было и никаких заранее подготовленных развлечений. Гостям предлагалось занять себя беседой, поощрялось также чтение коротких отрывков из своих новых произведений и исполнение собственных новейших музыкальных композиций. Во главе угла стояли идеи, мисс Линч на этом настаивала. Сама она была одета так, будто собиралась вести урок в Бруклинской академии благородных девиц (именно этим она занималась в дневное время). На самом деле, атмосфера скромной, искренней интеллектуальности, не опошленной такой грубой материей, как деньги, была бы весьма убедительна, если бы не протянувшаяся до самой Вашингтон-сквер вереница хороших экипажей, поджидающих снаружи. Но иллюзия была очень мила.

С начала званого вечера прошел уже час, и сейчас я потягивала свой чай, оборачиваясь всякий раз, когда в залитой оранжевым комнате появлялся новый гость. Как и все присутствующие, я предвкушала появление мистера По. Казалось, он пленил всех литераторов Нью-Йорка. О чем бы ни заходила речь нынче вечером, будь то жесточайшее перенаселение трущоб Файв-пойнтса, где в одной грязной комнатушке без окон проживало по три семьи ирландских иммигрантов, или работорговцы, которые все чаще хватали свободных негров на улицах Нью-Йорка и потом продавали их где-нибудь на рынках Балтимора и Ричмонда, или равнинные индейские племена, выдавливаемые министерством внутренних дел с их земель, – в конце концов разговор все равно сводился к мистеру По.

– Вы знаете, что он женился на своей двоюродной сестре, которой всего тринадцать? – сказала собеседникам Маргарет Фуллер, когда я проходила мимо них. – Я так понимаю, что сейчас они женаты уже десять лет.

Мисс Фуллер была не только литературным критиком в «Нью-Йорк Трибьюн» мистера Грили, самой читаемой писательницей Новой Англии и одной из немногих американок, которые живут за счет своего литературного труда, но и экспертом по индейским племенам Великих Озер. Сегодня вечером на шерстяном лифе ее платья красовалось напоминающее манишку нагрудное костяное украшение племени потаватоми. Со своим хищным ястребиным носом и пронзительными карими глазами она и сама была похожа на индейского воина.

Хелен Фиск, всего пятнадцати лет от роду, с волосами цвета сливочного масла и мягкая настолько же, насколько жестка мисс Фуллер, сказала:

– Возможно, все южанки рано выходят замуж.

Все вокруг немедленно набросились на мисс Фиск, упрекая ее в незнании южан, которые совсем как мы, лишь чуть-чуть более старомодны. Невысказанная правда заключалась в том, что жители Нью-Йорка полагают все остальное человечество чуть-чуть – или существенно – более старомодным, чем они сами.

Мистер Грили поднял свою чашку с чаем. Ногти его толстых пальцев были постоянно выпачканы типографской краской, хотя дни, когда он лично стоял у печатного станка «Трибьюн», давно миновали.

– Расскажу вам о новой моде, которую я нахожу нелепой. Это так называемая «свободная любовь»; утверждается, что «возвышенная святая любовь» важнее законного брака.

– Тише, – сказала мисс Фуллер, – вас может услышать мистер Эндрюс.

И все беседовавшие обратили взоры на камин, подле которого основатель движения Свободной Любви мистер Стивен Перл Эндрюс что-то настойчиво втолковывал мисс Линч.

– Кроме того, – продолжила мисс Фуллер, – я не уверена, что Эндрюс так уж неправ.

– Только не говорите мне, что вы одна из этих сторонниц свободной любви, – с резиновой улыбкой сказал мистер Грили.

– Нет, но я согласна с ним в том, что супружеские отношения без согласия жены по сути являются изнасилованием.

Мистер Грили словно бы не услышал ее.

– Мы должны спросить у По, что он думает о свободной любви. Кажется, у него есть собственное мнение по всем вопросам.

– Я слышал, что в армии его как-то судили, – сказал дагеротипист Мэттью Брэди. Этот молодой человек носил очки с толстыми круглыми стеклами, которые втрое увеличивали глаза и очень его старили. Когда он пил чай, я заметила, что его руки приобрели темно-коричневый цвет из-за йода, которым он обрабатывал свои «дагеротипы» – портреты, выполненные при помощи света и химических реагентов. Мой муж был уверен, что это поветрие очень скоро выйдет из моды.

– Ничего удивительного. – Мистер Грили проглотил печеньице, и на его длинный серый жакет попадали крошки. – Я слышал, у него слабость к бутылке.

– Как бы там ни было, – сказала мисс Фуллер, – я нахожу его поэзию трогательной, пусть и несколько простоватой, хотя в его рассказах слишком уж много смерти.

– Что же тут странного? – спросила мисс Фиск, и ее желтые локоны почти что задрожали. – Я слышала, что он лишился матери, будучи совсем малюткой.

Мисс Фуллер нахмурилась:

– Бедный По.

Глаза мистера Брэди за стеклами очков стали еще больше.

– Дамы, почему вы всегда это говорите? Женщины вечно устремляются к нему, как будто каждая из них – его давным-давно потерянная мать.

В комнате стало тихо, когда в нее шагнул стройный, безукоризненно одетый мужчина. Мисс Линч с обожанием смотрела на нового гостя, обратив к нему эльфоподобное личико в форме сердечка. Волнистые волосы мужчины не закрывали высокого лба, в оттененных темными ресницами серых глазах светился холодный ум. Тонкие губы под шелковистыми усами были жестко, надменно сжаты. У него была солдатская выправка и такой суровый вид, что создавалось впечатление, будто он вот-вот то ли набросится на первого, кто к нему подойдет, то ли выйдет из комнаты.

– Не думаю, что дамы хотели бы попробовать себя в качестве его матери, – пробормотал себе под нос мистер Грили.

– Господа, – воскликнула мисс Линч, – позвольте представить вам мистера По!

Никто не двинулся с места. В воцарившемся молчании в салон под руку с мистером Натаниэлем Уиллисом, соиздателем «Миррор», величаво ступила миниатюрная молодая женщина. Голубые, как яйца малиновки, ленты трепетали вокруг ее волос и шеи. Она была прекрасна на свой хрупкий лад, тонкая и бледная, с такими черными волосами, что они отливали синевой. Вее чертах наблюдалось много сходства с мистером По – тот же широкий лоб, красиво очерченный рот, глаза в обрамлении темных ресниц. Они казались родными братом и сестрой, представителями удивительно красивой семьи: он – более зрелый, а она – прелестное дитя.

Энн потянулась, обняла худенькие плечики молодой женщины и вовлекла ее в помещение.

– А это, дорогие мои, миссис По!

Женщина-ребенок мило улыбнулась. Стоявший подле жены мистер По смотрел на собравшихся так, словно собирался их слопать.

Почтенный мистер Одюборн выступил вперед и протянул миссис По руку (замшевая бахрома на рукаве закачалась):

– О, дорогая, вы так прекрасны! Где же вы были в пору моей юности?

Мистер По воззрился на него, словно раздумывая, следует ли обидеться.

Защищенный возрастом и поглощенностью собой, мистер Одюборн продолжал, обращаясь к жене По:

– Откуда вы родом, дорогая? Не из Нью-Йорка, это мне очевидно. Вы слишком милы.

– Из Балтимора. – Серебристый голосок миссис По, казалось, принадлежал фее или совсем юной девушке, хотя, если верить мисс Фуллер, его обладательнице было уже двадцать три года.

– Балтимор… ах, я обожаю его. Вам знакомы балтиморские иволги?

– Нет, сэр.

– Нет? Что ж, нельзя ожидать от столь юного, невинного существа, что оно будет знать все на свете. Это птицы, мадам, такие птицы. – Мистер Одюборн пристроил ее руку себе на локоть. – Я увидел свою первую иволгу в 1833 году, в Луизиане. Я рисую птиц. Я упоминал об этом?

И они прогулочным шагом двинулись прочь, немолодой незаконнорожденный отпрыск аристократа, одетый словно пионер-переселенец, и супруга баловня Нью-Йорка, хорошенькая, как куколка, в своих ленточках. На любом другом званом вечере такая пара обращала бы на себя внимание, но на мероприятии мисс Линч, которое та предпочитала называть литературной вечеринкой, эти двое были просто частью разношерстного сборища.

Воспользовавшись благоприятным моментом, мисс Фуллер задержала возле себя мистера По. Разговоры завязались вновь, пусть и весьма неохотно. Я делала вид, что слушаю Грили и Брэди, а сама наблюдала за мистером По, а потом – за его женой. Они были противоестественно, поразительно похожи. Интересно, подумала я, они вместе выросли? И если да, то когда им стало ясно, что они стали друг для друга чем-то большим, нежели просто родственниками?

– Фанни!

Я вздрогнула.

– Я испугала тебя! – рассмеялась Элиза.

– Нет, не испугала.

Она придвинулась ближе и шепнула:

– А мистер По? Испугал?

Я вздохнула.

– Честно говоря, да.

Она усмехнулась.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но я верю, что он может быть джентльменом, если получше узнать его.

– Расскажи об этом бедному мистеру Лонгфелло и еще нескольким десяткам поэтов, которых он изничтожил.

Элиза вперилась в толпу.

– Давай быстрее, По, кажется, заскучал. У нас есть шанс с ним познакомиться.

Она повлекла меня за собой через комнату, пропахшую помадой для волос, печеньем и надушенными телами. Мы остановились напротив мистера По, который холодно слушал рассказ мисс Фиск о том, что у нее в прошлом году умерла мать, и что эта смерть наполнила ее поэзию подлинным чувством и глубиной.

– Я верю, мистер По, что она, как и прежде, со мной. – Мисс Фиск серьезно заглядывала ему в лицо. – Всякий раз, когда я вижу упавшее птичье перо, я знаю, что это она его мне послала. Я их собираю. Знаете, что она послала мне сегодня? – И она потянула из своего ридикюля коричневое перышко.

Он посмотрел на перо, потом перевел взгляд на мисс Фиск.

– Нет чтоб ей спокойно отдохнуть на небесах, правда?

Мисс Фиск дернулась, как будто По чем-то ее ткнул.

Именно в этот миг Элиза решила вмешаться в разговор:

– Мистер По?

Он перевел на мою подругу недобрый взгляд, и я едва не поморщилась от боли и ярости в его осененных темными ресницами глазах. Да что же произошло с этим человеком, отчего он превратился в подобие раненого зверя?

По лицу Элизы скользнуло выражение смятения, но благодаря большому опыту светской жизни она быстро пришла в себя.

– Уверена, вы знакомы с моим мужем, Джоном Расселом Бартлеттом.

– Он – издатель? И владелец книжного магазина в «Астор-хауз».

– Совершенно верно, – пришла в восторг она. – А я его жена, Элиза. Я хотела бы познакомить вас со своей лучшей подругой.

Мистер По смерил меня полным сомнения взглядом.

– Мистер По, это миссис Сэмюэл Осгуд, Фанни, как ее называют многочисленные друзья и поклонники. Ее поэзия широко известна.

Он удостоил меня своим одновременно прекрасным и ужасным взглядом. Я пришла в замешательство, но отказалась отвернуться. Я не позволю второсортному поэту, пусть и такому популярному, как По, запугать меня. Ведь он точно так же, как любой другой человек, поочередно засовывает ноги в штанины своих панталон. Выражение его лица осталось таким же холодным, но в его глазах появилось вначале удивление, а потом веселье, словно что-то развлекло его. Он что, находит меня такой забавной?

Элиза смотрела то на меня, то на него.

– Фанни написала несколько детских книг: «Подснежник», «Маркиз Карабас» и «Кот в сапогах». Мы все очень гордимся ею.

Наверное, мой голос прозвучал так же по-детски, как и названия моих книг:

– Я пишу и стихи для взрослых тоже.

– Да, пишет! – воскликнула Элиза. – И особенно любит писать о цветах.

– Цветы, – скучно сказал он.

Я не провалилась от стыда сквозь землю только благодаря появлению английской актрисы миссис Фанни Батлер, урожденной Кембл, которая спешила к нам, шелестя юбками тыквенного цвета. Благодаря каштановым локонам, молочно-белому личику с розовым румянцем и проникновенным карим глазам в жизни она была даже красивее, чем на расклеенных по всему Лондону афишах. Я видела эти афиши, хотя в ту пору, когда я жила в Лондоне, миссис Батлер уже оставила сцену ради замужества.

– Мистер По! – воскликнула она своим сочным, поставленным сценическим голосом. – Я до смерти хочу поговорить с вами.

Он поглядел на меня, будто хотел еще что-то сказать, потом перевел на нее равнодушный взгляд.

– До смерти? Но пока что вы выглядите вполне живой.

Она рассмеялась.

– Вы совершенно правы, спасибо! – Теперь ее голос звучал менее нарочито. – Нам следует внимательнее относиться к словам. А мы ленимся об этом думать, вот и я сейчас поленилась.

Она протянула мне руку, словно бы мы были мужчинами.

– А вы?

Я обменялась с ней рукопожатием:

– Френсис Осгуд.

– Очень приятно познакомиться.

За ее храброй улыбкой мне почудилась тень печали. Несмотря на то что она совсем недавно поселилась в городе, все уже знали о ее разрыве с мужем, владельцем одного из самых крупных в стране рабовладельческих поместий; причиной разрыва стало ее отношение к проблеме рабства. В глазах многих людей она была бессердечным чудовищем, оставившим супруга из-за каких-то принципов, пусть даже и очень важных. Считалось, что у нее нет на детей никаких прав после того, как она порвала с мужем и бросила их. Пригласить миссис Батлер со стороны мисс Линч было так же смело, как позвать в дом мистера Эндрюса с его сторонниками теории Свободной Любви. В менее интеллектуальных, но более респектабельных кругах так называемые «порядочные» женщины немедленно покинули бы помещение, в котором появилась миссис Батлер. Просто удивительно, как быстро она прошла путь от балованной любимицы всех театралов до презираемого изгоя.

– Я рада возможности побеседовать с вами, – сказала она мистеру По. – Я хотела узнать, заинтересованы ли вы в том, чтоб сделать из «Ворона» короткую пьесу и поставить ее в благотворительных целях.

– Я – единственный объект моей благотворительности, миссис Батлер.

Она снова засмеялась.

– Я не шучу. – Он в упор смотрел на нее, пока ее оживление не угасло. – Я никогда не шучу.

И в тот же миг мисс Линч привлекла всеобщее внимание к мистеру Уитмену, который изъявил желание почитать стихи.

Все собрались вокруг него, прихватив свой чай. Мистер По, как я заметил, был с миссис Батлер.

За весь вечер у меня больше не появилось возможности с ним поговорить. Но, как и остальные мотыльки, слетевшиеся на его свет, я почувствовала, когда он собрался уходить. Вскоре после того, как мистер Уитмен закончил читать стихи, маленькая жена По, стоявшая позади миссис Батлер, начала кашлять. Вскоре стало ясно, что кашель не унять, мистер По извинился перед присутствующими, и супруги покинули гостиную.

Они уехали быстро, но не прежде, чем прижимающая ко рту платок молодая женщина бросила на миссис Батлер поразительный взгляд. Ее невинное юное личико исказилось от блеснувшего в глазах злобного света. Или это лишь почудилось мне? Он исчез, едва я успела его заметить, сменился кашлем, и мне осталось лишь задаваться вопросом, что же именно я видела. Потом мисс Линч вовлекла меня в разливание свежего чая, и мысль о загадочном взгляде пропала, погасла, как свеча под дождем.

 

4

Есть ли название для феномена, когда человек обращает внимание на какое-то слово, предмет или новое знакомство, а потом начинает во всем видеть объект своего интереса? Подобное происходило со мной в отношении мистера По и его птичьего стихотворения на протяжении нескольких недель после нашего знакомства. Я слышала, как две дамы читают друг другу отрывки из «Ворона», когда мы вместе ожидали на Бродвее омнибуса. Господин, стоявший перед устричным погребком на МакДугал-стрит, держал экземпляр «Миррор», открытый на последней перепечатке этого стихотворения. Маленькие девочки, скакавшие через веревочку на тротуаре Салливан-стрит, скандировали: «Каркнул ворон, каркнул ворон, каркнул ворон „Никогда!“».

В то же утро на Джефферсон-маркет, сражаясь с собственными замерзшими пальцами в попытке заставить их извлечь из ридикюля несколько мелких монеток, чтоб расплатиться за яблоки, я услышала, как немец-бакалейщик спрашивает у стоявшего позади меня человека, читал ли он пародию на «Ворона» под названием «Сова».

– Только лишь кофарный тьяфол в мире столь умен фсегда, – сказал он. – Асова, спроси ее ты: «Виски пудем пить когта?», твердо молвит…

– Дайте угадаю, – сказал его собеседник. – «Никогда!»

Я смотрела, как они смеются, а бакалейщик глядел на мои руки, не подозревая о зависти, которую пробудил во мне. Почему я не додумалась до того, чтоб написать пародию? Юмор лучше, чем ужас, – мрачные стихи или рассказы, которые заказал мистер Моррис, до сих пор так и не вышли из-под моего пера. Откровенно говоря, я не люблю даже читать страшные истории, и уж тем более писать их. Я не могу наслаждаться ими, ведь они открыто играют на людском страхе перед смертью и умиранием. Что не так с мистером По, почему он так захвачен этой темой? Откуда у него в душе такая тьма? И почему люди должны хотеть, чтоб он оставался в этой тьме?

При этом его известность росла и среди необразованных людей, и в литературных кругах. Накануне вечером Бартлетты и все остальные мои знакомые ходили в Общественную библиотеку Нью-Йорка слушать его речь об американской поэзии. Хотя в сборник, которому было посвящено его выступление, вошло и несколько моих стихотворений, я придумала повод, чтобы остаться дома. Скажу по секрету, я просто не смогла бы слушать, как он хвалит других, более значительных авторов, игнорируя мои произведения. Тем не менее мне было интересно, кого же он раскритиковал, и я была разочарована, когда, спустившись к завтраку, обнаружила, что мне не от кого услышать отчет о выступлении – Элиза куда-то ушла вместе со своей горничной.

Итак, я расположилась у окна в парадной гостиной, за письменным столом, который Бартлетты так великодушно отдали мне в полное распоряжение, съела яблоко, расчесала волосы, собрала их в пучок, очинила три пера и теперь должна была, наконец, приступить к истории, которую пообещала написать. Я взяла перо, обмакнула его в чернильницу и уставилась на чистый лист, а потом опять положила перо на стол. Взгляд на портрет на стене – портрет, изображавший деда мистера Бартлетта, – заставил вспомнить о том, что у меня нет собственного дома, и снова взяться за перо.

Через час стихотворение о падшем ангеле было готово. Я немедленно его возненавидела, но это не остановило меня, и, потеплее закутавшись, я отправилась в деловой центр города.

* * *

Мистер Моррис опустил мою рукопись:

– Ангелы, миссис Осгуд? Нынче в цене демоны.

– Падшие ангелы – это что-то вроде демонов, – сказала я, но даже самой себе не показалась убедительной.

Он постучал пальцами по верхнему листу:

– Но не ваши. Они бесповоротно ангельские. И ваш ангел пал недостаточно низко. А люди хотят видеть отчаяние. Они хотят видеть ужас. Они хотят, чтоб дневной свет померк от ужаса у них перед глазами.

– Я знаю, – промямлила я.

– Все это, – сказал он, вручая мне мою рукопись, – не годится.

Я убрала ее в сумочку.

– Может быть, вам следует обратиться в дамские журналы.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Моррис.

Он проводил меня до дверей. Когда я обернулась, чтоб предложить ему еще одну идею, его внушительная фигура уже двинулась по коридору обратно в кабинет.

Я уныло пустилась в обратный путь. На Энн-стрит обнаружилось несколько наемных экипажей, и большинство из них было поставлено на полозья: после двухдневной оттепели снова похолодало, поэтому мокрая грязь на тротуарах и проезжей части превратилась в лед. По дороге в редакцию «Миррор» я несколько раз поскользнулась и, пытаясь избежать падения, потянула спину. Сейчас, потеряв надежду продать стихи, я гораздо сильнее чувствовала, как она болит. Я мелко, осторожно перебирала ногами по льду, ломая голову над идеей толкового – а вернее, отвратительного – стихотворения или рассказа.

Глядя на бьющие на дешевый эффект афиши музея Барнума и пытаясь почерпнуть вдохновение в изображенных на них фантастических созданиях, я поскользнулась и грохнулась, как мешок с углем. Я сидела на тротуаре, ощущая, как, невзирая на нижние юбки, пробирает до костей его холод, и тут перед моим капором вдруг возникла рука в перчатке. От наглаженных брюк мой взгляд проследовал к застегнутой на все пуговицы армейской шинели цвета серого ореха и уперся в пару опушенных темными ресницами серых глаз, которые спокойно смотрели на меня из-под полей лоснящейся шляпы.

– Хватайтесь, – и мистер По пошевелил рукой, – я не кусаюсь.

Я приняла руку. Он помог мне встать и отвернулся, когда я начала приводить в порядок одежду.

– Вы целы? – спросил он.

– Да.

Он снова посмотрел на меня, чтоб удостовериться, что я говорю правду.

– Вы так неудачно упали. Я как раз переходил улицу, когда это произошло.

– Впечатляющее, наверное, было зрелище.

– Не слишком, – сказал он, улыбаясь.

Сейчас, когда в его глазах светилось веселье, они казались почти добрыми. Впрочем, он тут же бросил взгляд на противоположную сторону улицы, и улыбка исчезла, уступив место обычному холодному выражению лица.

– Если вы уверены, что с вами все в порядке…

– Уверена. Большое спасибо за помощь.

Он приподнял шляпу и зашагал по Энн-стрит.

Я бросила взгляд на противоположную сторону Бродвея. Маргарет Фуллер махала мне с тротуара у «Астор-хауз».

Дождавшись просвета в потоке мчавшихся по улице саней, я перешла дорогу.

– Как поживаете? – спросила она, когда я наконец добралась до другой стороны улицы. – Мы не виделись после вечеринки у Энн Линч на прошлой неделе.

– У меня все благополучно, спасибо. А как ваши дела?

Хотя мы с мисс Фуллер были знакомы, нам едва ли доводилось беседовать. Я была известна, главным образом, как автор детских стихов и, наверно, была ей не слишком интересна. Во время наших встреч ее внимание привлекал к себе мой муж с его шармом, приятной внешностью и умением всего за пару минут набросать дамский портрет.

– Я видела, как вы только что беседовали с мистером По, – сразу взяла она быка за рога. – Он сказал вам, как сильно понравились ему ваши новые стихи?

Я почувствовала, как вянет моя улыбка. Она что, издевается надо мной?

Мисс Фуллер пристально смотрела на меня из-под полей капора своими хищными птичьими глазами.

– Только не говорите мне, что ничего не слышали о лекции, которую он вчера вечером прочел в библиотеке. Вы там были? Я что-то вас не заметила.

– Я не смогла прийти.

– И вам никто ничего не рассказал?

– Пока нет.

– Дорогая, да вы просто были темой вечера. Все интересовались, не любовники ли вы с ним.

– Что?!

– Конечно, это они так шутили. Передайте своему очаровательному мужу, чтоб он не волновался. – Она рассмеялась и взяла меня за руку. – Давайте зайдем пообедать, и я обо всем вам расскажу.

– Я действительно не могу. – Я не была готова к встрече с администратором отеля, который вывел бы меня вон, едва завидев.

В этот миг с Барклай-стрит вывернули красивые сани, запряженные четверкой холеных лошадей. Их пассажиркой оказалась старуха, разодетая в великолепные меха.

– Вам не кажется, что она чересчур открыто злорадствует, построив свое счастье на женском страдании? – сказала мисс Фуллер, когда сани проехали мимо нас. Увидев недоумение на моем лице, она пояснила: – Мадам Рестелл.

– Я ее не знаю.

– В прошлом году я написала о ней статью. Она дает рекламу в «Трибьюн», утверждая, что ей известен «европейский секрет» окончания нежелательной беременности. Знаете, что это за секрет? Я вам скажу: это аборт. И занимаются этим абсолютно неподготовленные люди.

Я проводила взглядом несущиеся по Бродвею сани, которые так нарядно смотрелись в общем сером потоке. Мадам Рестелл нашла золотую жилу. До тех пор, пока женщин не перестанут влечь мужские объятия, у нее будет много работы.

– Итак, – сказала мисс Фуллер, – что насчет обеда? Я угощаю. Вам же наверняка хочется услышать, что сказал о вас По.

Я позволила ей увлечь меня в отель.

* * *

Когда нас поглотила чересчур жарко протопленная утроба холла, мисс Фуллер повысила голос, чтоб заглушить отражающееся от высоких потолков эхо разрозненных обрывков разговоров.

– И все-таки вам действительно следовало прийти на это выступление. По был вчера в своей редкой ипостаси. В странной, вежливой форме он раскритиковал все произведения антологии «Поэты Америки», а Лонгфелло обвинил в плагиате.

– Не впервые, – пробормотала я, озираясь по сторонам. Плюшевые драпировки скрывали окна, не давая даже лучику дневного света смешаться с оранжевым светом газовых ламп. В потустороннем мраке медленно, будто в какой-то жидкости, перемещались хорошо одетые дамы и господа. У меня отлегло от сердца, когда я не увидела среди них управляющего отелем, который наверняка пожелал бы вручить мне наши неоплаченные счета.

Она кивнула.

– О да. Он назвал Брайанта банальным. А бедные беззащитные покойные сестры Дэвидсон? Боже, он их просто уничтожил. Ивы бы слышали, что он говорил о Руфусе Гризвольде, как разгромил бедняжку за то, что он выбрал для антологии такие слабенькие стихотворения. Руфус сидел рядом со мной, и нужно было видеть его лицо: оно стало краснее, чем обивка этих диванчиков.

– Какой стыд!

– Вот почему я так взволновалась, когда сейчас увидела По. Я хотела добыть у него материал для моей колонки, ведь он наверняка опять сказал бы что-нибудь возмутительное. Но он сбежал. Он не сказал вам, в чем дело?

– На самом деле, мы толком не разговаривали. Он только помог мне встать, когда я упала на льду.

В странном оранжевом свете нос мисс Фуллер стал еще более ястребиным.

– Вы уверены?

– Не думаю, чтобы он запомнил меня на вечере мисс Линч.

Она негромко хмыкнула.

– Не обманывайте себя. Красоток вроде вас всегда запоминают.

Мы заказали table d’hote. В здешней гостиной было излишне много мрамора и атласа, а в столовой наблюдался такой же переизбыток массивного дерева. Как я могла тут жить? Это место душило меня своей роскошью.

У нас взяли верхнюю одежду, и выяснилось, что мисс Фуллер в этот раз не надела свой индейский нагрудник, но на ней был браслет, подозрительно похожий на костяной.

– Никто не избежал сарказма мистера По, – сказала она после того, как мы уселись. – Никто, кроме одного человека. И этот человек – вы.

– Я действительно не понимаю.

Она резко засмеялась.

– Ваша скромность пойдет вам на пользу. Мужчинам нравятся такие вещи. Хотела бы я тоже так уметь.

Прежде чем я успела запротестовать, она продолжила:

– Вы были единственным поэтом, о котором он неизменно хорошо отзывался на протяжении всей лекции. Он сказал, что вас ждет «лучезарное будущее». Вы понимаете, какая это роскошная вишенка на ваш торт? Мне сразу захотелось побороться за то, чтоб обзавестись копией ваших работ. Между вами наверняка есть какая-то связь. По не станет никого воспевать просто так, ради собственного удовольствия – этот человек ненавидит нахваливать кого бы то ни было. Давайте, Френсис, скажите. Не для печати, если вам так будет угодно.

Отрицать связь с По значило отказаться от возможности подняться на несколько ступенек по лестнице, ведущей к признанию. Но воспоминание о его искренней улыбке вдруг вызвало у меня приступ покровительственного отношения.

– К несчастью, между нами нет никакой связи. Мы недолго поговорили в салоне мисс Линч, вот и все. Я же сказала, не думаю, что он узнал меня сейчас, на улице, хотя он был почти что любезен.

– По? Любезен? Я знала, между вами что-то произошло. По никогда не бывает любезен.

Подошел официант. Я съежилась, потому что он знал меня по тому времени, когда я тут жила. К моему величайшему облегчению, он вежливо осведомился о моем муже и дочерях, словно мы были вполне благонадежными постояльцами. Между делом я подумала: что мисс Фуллер знает о Сэмюэле? Она явно насторожилась, словно бы ожидая скандала.

Когда официант уже подавал нам суп, к нашему столику подошел метрдотель и, поклонившись, словно ему тоже ничего не было известно о моих неоплаченных счетах, подал мне сложенную газету.

– Это от того господина, мадам.

Я оглянулась через плечо. Расположившийся у самого входа тщедушный партнер мистера Морриса, мистер Уиллис, торопливо отсалютовал мне. Благодаря слегка приплюснутой лысой голове и несколько наклоненному вперед туловищу он напоминал крупного кузнечика.

– Пригласите его к нам присоединиться, – велела метрдотелю мисс Фуллер.

Я развернула газету, и она раскрылась на странице с «Вороном». Волоски у меня на руках встали дыбом.

Мисс Фуллер одарила меня заговорщической улыбкой:

– Последний шанс внести ясность относительно мистера По.

Мистер Уиллис вприскочку пересек комнату и подошел к нам.

– Простите, что прервал вас. Я как раз выходил из редакции, когда пришел мистер По. Он попросил меня вручить вам, миссис Осгуд, его стихотворение и узнать ваше мнение о нем.

– Мое мнение?

Он скрестил руки, потом развел их, а потом сложил их и опустил вниз, словно зная, какими нервными выглядят его суетливые движения.

– Он сказал, что свои впечатления вы могли бы высказать лично ему. Я думаю, миссис Осгуд, что наш дорогой мистер По таким образом извещает вас о своем желании с вами побеседовать.

Что?

Мисс Фуллер подняла брови.

– Если вы действительно его не знаете, Френсис, вы должны с ним встретиться. Вам будет полезно подобное знакомство. Ваш муж ведь не станет возражать, не так ли?

– Не думаю.

– Итак? – напомнил о себе мистер Уиллис.

Мне хотелось сказать, что я нахожу птичьи стихи По ребячливыми и странными. Если бы я оказалась способна понять, как писать «волнующие, мрачные» произведения для мистера Морриса, я постаралась бы придать им глубину и заставила бы сказать что-то о человеческой душе. Они не должны быть всего лишь пустой игрой слов.

Но мой муж сбежал, и, даже если я подам на развод, это не изменит моего финансового положения – у него просто нет денег, чтоб выплачивать мне содержание. Я была не в том положении, чтоб воротить нос от мистера Эдгара А. По и поддержки, которую он может мне оказать. Во всяком случае, вреда от этого наверняка не будет.

– Пожалуйста, передайте ему, что я просто восхищена его стихотворением.

 

5

Две недели спустя я, укрытая полостью из буйволиной кожи, ехала по деловому центру в экипаже мисс Фуллер. Я слишком нервничала, чтобы наслаждаться поездкой или по достоинству оценить запряженную гнедой лошадью карету. В этот миг для меня не имело значения то, что мисс Фуллер – единственная в Нью-Йорке женщина, которая обеспечивает себя литературным трудом, да так, что имеет возможность купить экипаж. Почему я согласилась встретиться с По? И почему он захотел меня видеть? Он уже назначил встречу на прошлой неделе и отменил ее. Когда это произошло, я почувствовала облегчение, но тем сильнее разволновалась, когда вновь получила приглашение. Раз он принялся так внезапно и необъяснимо воспевать мою поэзию на лекции в библиотеке, что помешает ему так же внезапно перестать меня поддерживать, если я скажу что-то не то? Кто знает, по какому поводу этот человек может выкопать свой томагавк?

Мисс Фуллер дернула поводья.

– Вот мы и приехали. – Она выжидающе посмотрела на меня, как будто я должна была без нее выбраться из этой элегантной маленькой брички.

– Разве мы не должны дождаться швейцара, чтоб он взял у вас вожжи? – спросила я.

– Вожжи? О… вы, возможно, думаете, что я пойду с вами? Нет-нет, дорогая, я удаляюсь, чтобы исследовать трущобы на Хестер-стрит. Вы действительно думали, будто я пойду с вами? Я собиралась только доставить вас сюда, не более. Я думала, ваш супруг будет признателен мне за то, что я вас сопровождала, раз уж он, как вы говорите, в отлучке.

– Может, вы предпочли бы, чтоб я поехала с вами в трущобы? – спросила я.

– И обманули ожидания мистера По? Я бы не осмелилась так поступить. – Мисс Фуллер осадила лошадь и махнула рукой в сторону отеля. – Идите. Это хорошо скажется на ваших книгах.

Я нехотя выбралась из-под тяжелой полости. Когда экипаж, погромыхивая, двинулся с места, я затаила дыхание.

Итак, я замерла на тротуаре перед отелем, раздумывая, не сменить ли мне курс, двинувшись по Бродвею куда глаза глядят, когда почувствовала, что у меня за спиной кто-то стоит. Прежде чем я успела хотя бы пошевелиться, мужской голос произнес:

– Помоги, Боже, несчастным медведям и бобрам.

Обернувшись, я увидела мистера По. Его глаза в обрамлении черных ресниц были устремлены на здание, перед которым мы стояли. Не поздоровавшись, он сказал:

– Так сказал Дэви Крокетт, когда впервые увидел эту громаду.

Я немного помешкала и спросила:

– Это из-за того, что Астор торговал мехами?

Не обращая никакого внимания на мою реплику, он продолжил:

– Но Крокетт ошибался. Поймать удачу за хвост Астору помогли не бобры и медведи. Дело в китайском опиуме.

Я удивленно посмотрела на него:

– Мистер Астор имеет дело с опиумом?

Он по-прежнему смотрел на отель.

– Когда вы видите свидетельства такого впечатляющего богатства, знайте, что чьи-то руки не остались чистыми. Фортуна не благоволит к праведникам.

– Я никогда об этом не задумывалась.

Он ядовито посмотрел на меня.

– Неужели?

Я пристыженно подалась назад.

– Мистер Астор предпочитает, чтоб люди связывали его имя с массовым забоем зверей, а не с опиумными махинациями. Интересно, почему так? – Он снова посмотрел на меня. – Может быть, войдем, миссис Осгуд?

Значит, он меня все-таки узнал. Я последовала за ним в жарко натопленный холл. Мы шли мимо важных, прекрасно одетых людей, и я чувствовала себя ничтожеством, брошенной женой никчемного человека, пусть мое платье и не хуже всех остальных. Чувствовала себя шарлатанкой.

Я остановилась, чтоб посмотреть в лицо По.

– Хочу поздравить вас с успехом «Ворона». – Он нахмурился, словно услышав оскорбление. – Людям нравится это стихотворение. Куда бы я ни пошла, оно у всех на устах.

– Люди лишены вкуса. Не говорите мне, что считаете «Ворона» гениальным произведением.

Это уловка? В поисках ответа я вгляделась в его обрамленные черным глаза и ничего не сказала. Он продолжил:

– Спасибо, миссис Осгуд. Вы – первая честная женщина, которую я встретил в Нью-Йорке. – Он покачал головой. – Мне повезло, что благодаря «Ворону» я стал знаменит.

Не уверенная до конца в том, что мне не нужно начать восторгаться, я постаралась ступить на более твердую почву:

– Могу ли я спросить, над чем вы сейчас работаете?

– Я пишу книгу о материальной и духовной вселенной.

Я засмеялась. Он холодно взглянул на меня.

– Простите. Я думала, это шутка.

– Я никогда не шучу.

– Конечно же, нет. Прошу извинения.

– Хотя сейчас мне хотелось бы, чтоб мои слова были шуткой. Такую книгу не продать.

– Ваши произведения всегда продаются, – беспечно сказала я.

– Только не те, в которых есть настоящая идея. Люди хотят, чтоб их волновали или пугали. Они не хотят думать.

Я неуверенно улыбнулась. Что ему от меня нужно?

– Вот почему на своей лекции я выделил ваши стихи, – сказал он. – В них есть настоящее чувство, если читать между строк.

Я была обезоружена.

– Спасибо. Я думаю, в стихах или в рассказах важнее всего то, что кроется между строк.

– Как и в жизни.

Я неохотно ответила на его напористый, пристальный взгляд:

– Да.

– Меня пленило одно ваше стихотворение, «Ленора»:

Я проглотила удивление.

– Вы выучили его!

Мимо нас прошествовала элегантная пара: он в шерстяном костюме, она – в пене дорогого кружева. По нахмурился:

– Оно кое о чем говорит мне, и не только потому, что у меня есть стихотворение с таким же названием, и я использовал имя в «Вороне».

– Совпадение.

Он уставился на меня.

Я отвела взгляд, кусая губы. Зачем мистеру По понадобилась эта встреча? Наверняка у него есть более важные дела, чем внушать надежду малоизвестной писательнице.

– Вас, вероятно, удивляет, что я захотел с вами повидаться.

Я затаила дыхание.

– На самом деле я выполняю поручение моей жены.

– Мистер По?

Он слегка нахмурился, услышав мое бессмысленное восклицание.

– Она заядлая читательница. Я познакомил ее со всеми классическими произведениями. Мне нравится поощрять ее, когда она проявляет интерес к каким-то произведениям, а ваши стихи, миссис Осгуд, восхитили ее.

Я представила себе прелестную женщину-ребенка, которую видела на вечере у мисс Линч, и задалась вопросом: какие мои стихи привели ее в восторг – взрослые или детские?

– Благодарю за добрые слова, мистер По. Надеюсь, ваша супруга тоже здесь, и я смогу поблагодарить и ее.

Выражение его лица стало более жестким.

– Она только перенесла бронхит, и выздоровление обещает быть долгим и трудным. Не может быть и речи о том, чтоб она сегодня вышла.

– Очень печально это слышать.

– Несколько раз она отважилась оставить дом, но ничего хорошего из этого не вышло.

– Мне действительно очень жаль.

Он отвел взгляд, а потом свирепо глянул на меня, словно я чем-то его обидела.

– Вы не услышите от нее ни слова жалобы. Она смелая, хорошая девочка. Если бы я только мог отвезти ее на Ямайку, или Бермуды, или еще куда-нибудь в жаркий климат, я уверен, она бы выздоровела.

Почему же тогда они не переезжают? Ведь он наверняка не бедствует, с его-то успехом.

– Надеюсь, она скоро поправится.

Теперь на его лице снова была написана холодная учтивость.

– Не будет ли слишком дерзко с моей стороны обратиться к вам с просьбой? Мы совершенно незнакомы, и у вас есть обязательства перед вашим мужем, перед семьей… но все же не могли бы вы когда-нибудь нанести ей визит? Вы – хороший человек, я вижу это по вашим глазам, и ваша дружба могла бы ей помочь.

Так вот почему он искал встречи со мной? Стыдясь своего разочарования, я воскликнула:

– Мне очень хочется с ней повидаться! Буду ли я иметь удовольствие навестить ее?

– Вы так добры, миссис Осгуд. Да, конечно, мы будем очень рады вас принять.

– Когда мне прийти?

– Как вам будет удобнее.

– Вас устроит на следующей неделе?

– Да, только выберите день. Любой день, и я под вас подстроюсь.

– Как насчет понедельника? В понедельник после обеда? – Утренние часы я посвящала работе. Вернее, тому, что, как я надеялась, станет имитацией его работы.

Он отвесил мне сухой формальный поклон, будто мы были в королевском суде.

– Мы будем вам очень признательны.

По объяснил мне, как добраться до дома 154 по Гринвич-стрит, где проживали они с супругой, еще раз поклонился и оставил меня в гостиной «Астор-хауза» в окружении манерной мишуры, купленной благодаря медведям, бобрам и опиуму.

 

6

В субботу, по настоянию Элизы, я снова посетила литературный вечер мисс Линч. Тут, как всегда, велись дающие пищу для размышлений разговоры. В оранжевом свете газовых ламп, отраженном множеством висящих на стене зеркал, мисс Фуллер в расшитой бисером головной повязке ирокезской девушки потчевала собравшихся колоритными выражениями, которыми она обогатила свой лексикон, посещая беднейшие семьи в Бауэри. Это называлось сленгом. Мужчины там назывались «парнягами», женщины – «девчатами». Друг именовался «корешком», а «сыграть в ящик» значило умереть. Вместо «до свидания» говорили «прощевайте пока».

Заверив всех присутствующих «корешков», что он вовсе не собирается «сыграть в ящик», мистер Грили поведал о штате, который на прошлой неделе был принят в Союз. Все согласились, что Флорида, земля малярийных болот и индейцев-семинолов, никогда не будет иметь особой ценности. Она была нужна лишь плантаторам Джорджии, чтоб они могли расширить свои владения, когда истощатся их хлопковые поля. Потом разговор свернул на рабство, сторонников которого среди собравшихся почти не было. Миссис Батлер, бывшая актриса, была особенно убежденной его противницей и совершенно не скрывала, что, пожив в качестве молодой жены в большом рабовладельческом поместье, она в равной мере презирала как сам институт рабства, так и собственного мужа. Но, хотя большинство собравшихся не оскорбляла тема отмены рабства, они были оскорблены тем, что миссис Батлер оставила мужа и детей.

Чтоб не дать разговору выйти из цивилизованного русла, мисс Линч предложила всем прерваться на чай с печеньем. Я предложила свою помощь и встала у самовара; вопрос раздельного проживания супругов слишком задевал меня, и я почувствовала себя неуютно.

Я так и осталась стоять у самовара, а все присутствующие, взяв свои чашки, снова разбились на небольшие группы. Я была удивлена, когда мисс Фуллер жестом пригласила меня присоединиться к ней и мистеру Грили. Я осторожно шагнула в их сторону.

– Интересно, будет ли с ним жена, – говорил мистер Грили.

– Надеюсь, да, – ответила мисс Фуллер, – они – такая странная, интересная пара. Френсис собирается навестить их на следующей неделе.

– Неужели! – воскликнул мистер Грили.

– Вы ведь помните миссис Осгуд? – спросила мисс Фуллер.

– Супругу талантливого художника? – Мистер Грили обвел глазами толпу. – Где же он? Не припомню, чтоб видел его в последнее время. А раньше, помнится, он набрасывал эскизы портретов дам с такой же легкостью, с какой застегивал свою обувь.

– Он отлучился из города по делам.

Грили посмотрел на меня более внимательно.

– И вы собираетесь навестить семейство По? – Я кивнула, думая о том, что посвятить в свои намерения мисс Фуллер оказалось плохой идеей. – И что же у вас за отношения?

– Они едва ли есть. – Я не могла сказать им, что он знает наизусть мое стихотворение. По причинам, которых я до конца не понимала, это воспоминание было для меня слишком ценным, чтобы им делиться.

– Френсис продолжает это утверждать, – сказала мисс Фуллер мистеру Грили.

– Но так оно и есть.

На изменчивом лице мистера Грили появилась резиновая улыбка.

– Мне думается, о дева, ты чрезмерно протестуешь.

– Я неделями пыталась проинтервьюировать мистера По, – сказала мисс Фуллер, – а Френсис отправилась в «Астор-хауз» и вышла оттуда, получив приглашение навестить его у него в доме.

Мистер Грили улыбнулся.

– Ну, такая красивая женщина, как миссис Осгуд…

– Вы хотя бы понимаете, насколько оскорбительны ваши слова? – оборвала его мисс Фуллер.

– Простите меня, – поклонился нам обеим мистер Грили. – Вы работаете на «Миррор»? – спросил меня он. – Если это так, приносите мне ваши произведения, и я заплачу вдвое больше.

– Это будет чисто дружеский визит к миссис По, – сказала я.

Мистер Грили схватил мою руку и потер костяшки пальцев.

– Позвольте мне позаимствовать немного вашей магии. По никому не позволяет приближаться к его малютке-жене.

– Как вы помните, он к тому же высоко оценил стихи Френсис на своей лекции в Общественной библиотеке, – сказала мисс Фуллер. – В тот вечер, когда раскритиковал Лонгфелло.

Мистер Грили подмигнул мне:

– И вы совершенно не знаете этого человека.

– Не знаю, – подтвердила я.

Он окликнул мистера Брэди, который как раз шел мимо нас с пустой чашкой:

– Вам известно, что эта маленькая леди в дружбе с По?

Мистер Брэди поставил чашку, взял мою руку в свою, обожженную йодом, и уставился на меня через линзы очков:

– Я с января пытаюсь заполучить По для дагеротипического портрета. Скажите мне, как на него повлиять.

– Понятия не имею, – рассмеялась я.

– По пригласил миссис Осгуд навестить его жену, – сказал мистер Грили.

– Вы шутите. Вы должны будете рассказать нам, какая она у себя дома.

Глядя в сторону дверей, мисс Фуллер подняла повыше свою головную повязку.

– Быть может, мистер По порадует нас сегодня, приехав вместе с ней.

– Вряд ли, – сказала я, – она не совсем здорова. – Мои собеседники замолчали, ожидая продолжения, и я обнаружила, что мне приятен их интерес. – Она перенесла бронхит.

– У нее был страшный кашель, когда она приезжала сюда в прошлый раз, – сказала мисс Фуллер.

– Мистер По говорит, что ей становится хуже, если она выходит из дому, – заметила я.

– Я видел, что он обеспокоен, – сказал мистер Брэди. – Стоило жене кашлянуть, и они сразу уехали.

– Не удивлюсь, если он сделал это потому, что стыдится ее, – проговорила мисс Фуллер. Все нахмурились, и она добавила: – Ну, она же такое дитя! И не говорите, что я одна нахожу странным эту женитьбу на двоюродной сестре-подростке.

– Когда они поженились, ей действительно было всего тринадцать, – сказал мистер Грили, – но вы же сами говорили мне, что они вместе уже десять лет. Покажите мне мужчину, который не желал бы в жены двадцатитрехлетнюю красавицу.

– Миссис По очень начитанна, – неожиданно для себя сказала я. – Она знакома с творчеством всех классиков.

– Неужели? – воскликнула мисс Фуллер.

Все взгляды снова обратились ко мне, и я почувствовала пьянящий прилив энергии.

– Мистер По сказал мне, что сам занимался ее образованием.

– И действительно, – сказал мистер Грили.

К нашему кружку присоединился моложавый денди. Кольца унизывали его пальцы прямо поверх перчаток. Все его розовое выбритое лицо, от не прикрытого волосами высокого мраморного купола лба до почти женственного изгиба губ и прямого носа, являло собой образец соразмерности и гармонии, как Давид Микеланджело. Общее впечатление ухоженности нарушала лишь глубокая складка между бровей, придавая его взгляду угрюмый и склочный вид.

– По? – сказал он. – Мне показалось, вы упомянули По? Никогда не верил ни единому слову этого безумца.

– Миссис Осгуд, – сказала мисс Фуллер, – вы же знакомы с преподобным Руфусом Гизвольдом? Он приехал из Филадельфии. Руфус, это миссис Осгуд.

– Мы состояли в переписке. – Он коснулся моей руки своими красивыми губами. – Вы гораздо красивее, чем я себе представлял. Мне кажется, по большей части, поэтессы в жизни не так красивы, как их стихи.

Мистер Грили потянулся к столу за печеньем.

– Этот человек неизменно завоевывает сердца, – сухо сказал он.

Я сдержала улыбку. Для поэта равносильно самоубийству оказаться с Руфусом Гризвольдом по разные стороны баррикад. Так или иначе, еще в середине двадцатых годов этот раздражительный, обидчивый молодой человек стал верховным судьей американской поэзии в области вкуса. Участие или неучастие в ежегодном альманахе мистера Гризвольда «Поэты и поэзия Америки» имели поразительное влияние на репутацию поэтов. То же самое можно было сказать и о рецензии Гризвольда или отсутствии таковой. Ничьи рецензии не влияли так сильно на читающую публику – исключением с недавнего времени стали лишь рецензии мистера По.

– Как приятно наконец-то встретиться с вами, преподобный Гризвольд, – сказала я. – Надеюсь, ваш новый сборник хорошо расходится.

– Так оно и было, – горько отозвался он, – пока По пару недель назад не разнес его в клочья.

– Фу, Руфус, какой вздор, – сказала мисс Фуллер. – Я склонна думать, что число ваших читателей увеличилось. По целый вечер посвятил вашей книге.

– Не оставив от нее мокрого места.

Мисс Фуллер пожала плечами:

– Бесплатная реклама.

– Он публично унизил меня!

– Маргарет права, Гризвольд, – сказал мистер Грили. – Литературные газеты неделями обсуждали его выступление. На споры высокий спрос. Он помогает вам набить мошну.

– На чьей вы стороне? – воскликнул преподобный Гризвольд. Увидев, что все нахмурились, он продолжил: – Только не воображайте, что он не рекламирует себя. Он считает себя достаточно умным, чтоб размахивать томагавком. Интересно, каково ему будет оказаться на месте тех, на кого он замахивается.

Мистер Грили огладил свои спускающиеся на подбородок усы.

– Сомнений нет, когда дело касается саморекламы, По умен. Не удивлюсь, если он сам написал совиную пародию на «Ворона».

Мисс Фуллер взяла меня за руку, побуждая заговорить:

– Френсис приглашена навестить семью По у них дома, Руфус.

– Отправляетесь в логово льва, не так ли? – Преподобный Гризвольд так пристально вгляделся мне в лицо, что я поежилась. – Вам лучше соблюдать осторожность. Он легко проглотит такую милашку, как вы.

– Подозреваю, что эта милашка скорее сумеет договориться с По, чем вы, действуя силой, – сказала мисс Фуллер.

Мистер Грили снова улыбнулся мне своей резиновой улыбкой.

– Возвращайтесь к нам с отчетом.

– И, пока у вас есть такая возможность, – сказал мистер Брэди, – убедите его попозировать для дагеротипа.

Мисс Фуллер приятельски погладила мою руку:

– Руфус, принесите ей чаю. Френсис, вы же обо всем нам расскажете, не правда ли?

Преподобный Гризвольд, глядя исподлобья, налил мне чаю, и я приняла чашку из его рук. Я предпочла бы чай с молоком, но то, что этот человек ухаживает за мной, а не наоборот, казалось ужасно странным, и я промолчала.

– Так мы будем ждать отчета? – спросила мисс Фуллер.

Я посмотрела на коричневую жидкость в своей чашке, а потом на собеседников, которые молча ждали моего ответа. В доме Элизы остались две маленькие девочки, и лишь от меня зависело, какими будут их жизни. А я не могла никак навредить репутации мистера По, даже обнародовав все, что узнаю о нем.

– Да, – сказала я, – конечно.

– Хорошо, – проговорила мисс Фуллер. Снова поправив головную повязку, она стала строить предположения о том, действительно ли жена нового президента ждет ребенка, хотя уже много лет считалось, что операция по удалению почечных камней сделала мистера Полка стерильным, словно кувшин с кипяченой водой.

 

7

Я шла по Гринвич-стрит, обходя по широкой дуге свинью, пирующую гнилыми тыквенными корками. На противоположной стороне хорошо одетая дама из общества трезвости вручала брошюры мужчинам, выходящим из салунов, – окрестность изобиловала ими, как изобилует темными зернами кукурузный початок. Мимо брел уличный торговец, и за колесами его тележки по замусоренной мостовой тянулся след. Когда-то в простых, надежных домах этого квартала селились торговцы и банкиры, но сейчас он переживал плохие времена. Когда примерно двадцать лет назад в городе свирепствовала желтая лихорадка, многие достаточно состоятельные обитатели квартала предпочли перебраться в Гринвич-виллидж и окрестности и до сих пор продолжают там селиться; для них жизнь в центре стала прошлым. В оставленных ими жилищах теперь обитает по четыре семьи вместо одной. В основном это иностранцы, выходцы из Германии и Ирландии.

Я прошла мимо немца, который нес рулон белого сукна. За ним следовала его жена, которая потом на кухонном столе превратит эту ткань в воротнички или манжеты. На натянутой над переулком веревке развевалось поношенное белье, под ним орава ирландских ребятишек пинала пустую бутылку из-под какого-то лекарства, следом за старшими ковылял малыш в лохмотьях. В нескольких кварталах от меня, в конце улицы, за голыми верхушками деревьев Бэттери-парка, там, где остров уступал место морю, маячили мачты парусных судов.

Наконец я добралась до дома 154. Именно этот адрес дал мне По, но, должно быть, это была какая-то ошибка.

Времена, когда этот дом был гордостью какого-нибудь торговца, остались далеко позади. Дыра размером с кулак в стекле ближайшего к входной двери окна была заткнута тряпьем. Покосившиеся жалюзи на окнах верхнего этажа лишились большинства пластинок, входная дверь мохнатилась облупившейся краской. Даже кое-как прибитая дверная ручка имела запущенный вид. Уж конечно, поэт, завладевший воображением целого города, живет в куда более комфортабельном месте, чем это.

Я неохотно поднялась по ступенькам и постучала в обшарпанную дверь, поеживаясь от мысли о какой-нибудь деревенщине, которую я сейчас по ошибке потревожу. На мой стук никто не ответил, и я с облегчением развернулась. В этот миг к расположенному неподалеку дому подкатил красивый экипаж, и из него вышла какая-то закутанная фигура. Прежде чем она успела добраться до здания, кучер хлестнул лошадей, и карета загромыхала прочь, не дожидаясь своей пассажирки.

За моей спиной дверь дома номер 154 открылась, и дверная ручка покатилась к моим ногам. Вскрикнув, я подняла ее и обернулась. На меня в упор, словно ожидая, что я сейчас заговорю, смотрел мистер По, одетый в безупречный черный сюртук и держащий на руках крупную черепаховую кошку.

– Здравствуйте, – тупо сказала я.

Он протянул ладонь, и я положила в нее дверную ручку.

Он посторонился, чтоб я могла войти в это унылое жилище.

Когда я это сделала, мой испуг превратился в гнев. Почему он ведет себя так холодно? Я не пришла бы, если бы он меня не пригласил.

Сразу у входа, возле печи, служившей одновременно для приготовления пищи и отопления, дрожала женщина. Если бы мистер По был женщиной и постоянно пребывал в состоянии тревоги, через несколько лет он стал бы выглядеть так же, как она. У женщины был высокий лоб мистера По и его глаза в обрамлении темных ресниц, но в них и на морщинистом лице с тяжелой челюстью читалось совершенно чуждое поэту беспокойство.

– Миссис Осгуд, – сказал По, поглаживая кошку, – это моя тетушка, миссис Клемм.

Та суетливо подалась вперед, чтоб пожать мне руку, и длинные ушки ее белого вдовьего капора колыхнулись. Интересно, это ее дочь замужем за По? Она переводила взгляд с него на меня, очевидно собираясь разразиться речью.

– Можете сообщить Виргинии, что у нее гостья, – мягко сказал мистер По.

Подобные подушкам груди тетушки колыхнул вздох, и она тяжело двинулась в заднюю комнату.

Я старалась смотреть прямо перед собой, делая вид, что не замечаю убожества помещения и обстановки. Тут стоял потертый диван, стол, покрытый полосатой скатертью, покоричневевшей по краям от бесчисленных глажек, три стула со спинками в форме лиры, печь. Вдоль стен без всяких полок выстроились книги. Если не считать чайного сервиза костяного фарфора на столе, единственной красивой вещью в комнате был маленький полированный письменный столик. Под заткнутым тряпьем окошком он выглядел каким-то потерянным.

– Надеюсь, вам несложно было найти дорогу сюда, – сказал мистер По.

Из задней комнаты до моих ушей доносились шепот и шарканье.

– Совершенно несложно.

Он спустил с рук кошку, которая вразвалочку пошла к дивану, вскочила на него и улеглась.

– Могу я взять ваше пальто?

Придумывая и отметая поводы, чтобы бежать отсюда, я позволила ему помочь мне снять верхнюю одежду. Его близость привела меня в замешательство. Я пыталась избавиться от неловкости, когда в комнате появилась миссис По в сером шерстяном платье, похожем на школьное. Ее личико сияло, как у ребенка в Рождество.

– Миссис Осгуд! Большое спасибо, что пришли! Я умирала от желания познакомиться с вами с тех самых пор, как прочла «Кота в сапогах»! – Она бросила взгляд на мужа. – И стихи о цветах мне тоже очень нравятся. – Прежде чем я успела поблагодарить, она воскликнула: – Пожалуйста, не судите строго наше временное пристанище! Эдди надо поселиться где-нибудь неподалеку от работы, и этот дом – единственное, что удалось найти за такое короткое время. Его, по крайне мере, не приходится делить с грязными иностранцами.

Миссис Клемм поморщилась. Мистер По, казалось, ничего не слышал.

– Вы уже знаете, что Эдди теперь совладелец «Бродвей Джорнал»?

– Мои поздравления! – сказала я мистеру По. – Теперь вам придется оставить «Миррор»?

– Мистер Моррис обманул его относительно оплаты за стихи! – объявила миссис По. – Неужели он на самом деле думает, что это сойдет ему с рук? – Ее ангельский голосок сочился жаждой мести. – Дайте только срок, и увидите… Эдди заставит его ужасно пожалеть.

Захваченная врасплох, я сказала:

– Талант вашего мужа будет куда больше к месту в «Джорнал», учитывая литературную направленность этого издания.

Лицо мистера По оставалось по-прежнему строгим.

– Боюсь, мое положение в «Джорнал» не так высоко, как это может показаться. В качестве одного из трех совладельцев я имею шестнадцатичасовой рабочий день. Кажется, я тот самый партнер, который предназначен для тяжелой работы.

– Тогда не буду отнимать ваше время, – сказала я и попыталась встать.

– О, пожалуйста, останьтесь! – воскликнула миссис По, вновь становясь воплощением нежности. – Вы же только что пришли.

Откуда-то возникшая на заднем плане миссис Клемм предложила:

– Может быть, выпьете кофе?

Лицо мистера По ничего не выражало.

– Матушка только что сварила, – добавила миссис По, продолжая соблазнять меня остаться. – Мы просто не сможем сами все выпить. Пожалуйста!

Чувствуя досаду, я снова уселась. Кажется, мне не оставили вежливого способа уйти.

– Разве что одну чашечку.

Вскоре я уже восседала на диване в компании миссис По и черепаховой кошки, держа поднос на коленях. Миссис Клемм разлила кофе, передала нам фарфоровые чашечки и теперь сидела возле кофейника на одном из хлипких стульчиков, готовая после каждого моего глотка подливать напиток мне в чашку. Мистер По, выпрямившись, как солдат на плацу, перелистывал книгу, стоя возле дивана.

Миссис По улыбалась мне над ободком своей чашки, ее глаза, опушенные фамильными темными ресницами, отличались необыкновенно чистым фиолетовым цветом. Я заметила, что кожа миссис По была почти такой же прозрачной и белой, как фарфоровая чашка, и под ней можно было разглядеть нити кровеносных сосудов. От этого возникало странное ощущение, будто в теле этой молодой женщины обитает какое-то совсем иное существо.

Осторожно, словно ребенок, играющий в званое чаепитие, она поставила свою чашечку и чрезмерно серьезно попросила:

– Расскажите, как вы написали «Кота в сапогах».

– Это было несколько лет назад, – сказала я. – Я читала моим детям сказки Шарля Перро…

– О, так у вас есть дети? Сколько им лет? Это мальчики или девочки? И сколько их?

– Девочки. Эллен скоро будет семь, а Мэй Винсент – мы зовем ее Винни – почти пять.

– О! Какая прелесть! Нам с Эдди до смерти хочется детей! Я хочу, чтоб ими наполнился весь дом.

– Для начала нам нужно обзавестись домом, – сказал мистер По, переворачивая страницы.

– Мне очень нравится сельская местность! – заявила миссис По. – Мы только что вернулись с прелестной фермы с видом на реку. Там были и сады, и коровы, и цыплятки, но, к сожалению, нам нужно жить неподалеку от редакции Эдди. Я так скучаю по прекрасному свежему воздуху! Вы не находите, что городской воздух вреден вашим дочерям?

Я едва успевала за ходом ее мысли.

– Воздух тут лучше, чем в Лондоне.

– Так вы жили в Лондоне?

– Мои девочки родились там.

– Я хочу жить в Лондоне! Я хочу жить в Париже! – Она выпятила нижнюю губку. – Но Эдди не позволяет. – Не дожидаясь ответа, она сменила тему: – Откуда вы родом?

– Из Бостона.

Мистер По поднял взгляд от книги, а взгляд его жены забегал с меня на него:

– Эдди, ты знал об этом? Эдди ведь тоже оттуда. Неудивительно, что вы ему нравитесь.

Значит, я «нравлюсь» мистеру По?

– Я только родился там, – холодно сказал он. – Я совсем не помню этого города.

– Еще кофе? – спросила миссис Клемм. Она устремилась вперед с кофейником, и я заметила на ее капоре следы от утюга, такие же, как на скатерти.

– Так замечательно, что вы пишете детские сказки, – сказала миссис По. – Я хочу, чтоб Эдди тоже начал, когда у нас появятся дети. Я не позволю читать им эти его страшные истории, они до смерти напугают бедных малюток. Вы, наверно, думаете, что Эдди просто ужасен, но это не так. Правда же, Эдди?

Он не ответил.

– Вы много читаете по-французски, миссис Осгуд? – спросила миссис По.

Я уцепилась за возможность связать этот вопрос с оборвавшейся нитью разговора о Перро.

– Иногда. Я перевела «Кота в сапогах», хотя, конечно, добавила многое от себя.

– Эдди поступает так же, – сказала миссис По с хвастливыми нотками в голосе. – Он берет немецкие и французские сюжеты и переделывает их на свой лад.

– На самом деле, – сказал мистер По, – они сильнее всего меня вдохновляют.

– Его рассказы – самые лучшие. Лучше, чем у всех остальных. – И миссис По с вызовом посмотрела на меня.

– Да, – сказала я, – уверена, так оно и есть.

Мистер По нахмурился.

– Еще немного кофе? – воскликнула миссис Клемм.

– Эдди учит меня французскому, – заявила миссис По. – Он сказал, что я говорю как парижанка. Может быть, у вас есть какие-то книги на этом языке, которые вы могли бы мне порекомендовать?

Она адресовала мне выжидательную улыбку и вдруг зашлась в кашле. Я откинулась на спинку дивана, воспитанно попивая кофе, а она кашляла вначале в ладошку, а потом в платок, который мистер По выудил из недр своего сюртука. Кошка спрыгнула с дивана. Миссис Клемм убеждала дочь выпить горячего кофе и, когда та не смогла этого сделать, вскочила, принесла из задней комнаты флакон и налила в ложку микстуру. Но миссис По не могла остановиться, даже чтобы принять лекарство. Мистер По растирал узкую спину жены, а та кашляла и кашляла, и каждый приступ все сильнее сжимал ее легкие, пока кожа вокруг губ и носа не посинела.

– Может, ее надо вывести на воздух? – беспомощно спросила я.

– Виргиния! – жалобно блеяла миссис Клемм, проливая лекарство из ложки. – Дыши! Дыши!

Миссис По еще некоторое время заходилась в беззвучных конвульсиях, пока, наконец, все не прекратилось. Мистер По поддерживал ее, и его лицо было искажено страхом.

Миссис По, прислонившись к мужу, слабо улыбнулась.

– Извините меня, – шепнула она мне.

Взгляд мой метнулся к выпавшему из ее руки платку. В центре его было влажное малиновое пятно размером с монетку.

От страха по коже побежали мурашки.

– Я должна оставить вас, чтоб вы могли отдохнуть, – сказала я.

– Нет, – прошептала она, отстранившись от мистера По. Миссис Клемм тем временем закутывала дочь в свою собственную шаль. – Останьтесь. Пожалуйста.

Я коснулась ее руки.

– Я зайду в другой раз.

– Обещаете?

– Да. Конечно, обещаю.

Миссис Клемм неохотно освободила меня от подноса, чтоб я смогла встать с дивана. Миссис По распрощалась со мной, чуть не плача, и снова опустилась на диван.

Мистер По вышел со мной на крыльцо и прикрыл за нами входную дверь.

– Спасибо, что зашли к нам, – тихо сказал он.

– Мне это было в удовольствие, – ответила я.

– Вы не понимаете, как много ваш приход значит для моей жены.

Я вдруг посочувствовала этому человеку. Его хрупкая молодая жена казалась такой больной и беспомощной, и я вновь удивилась, почему он, человек со средствами, не отвезет супругу в более подходящий для ее больных легких климат, хотя явно не чает в ней души. Я начала понимать, что мистер По вовсе не так богат, как я думала.

– Я тоже была рада прийти. Надеюсь, вашей жене скоро станет лучше.

Он промолчал, и это молчание сказало мне о его тревоге больше, чем любые слова.

Ветер трепал его черные волосы, блестящие в свете бледного мартовского солнца. Я вдруг осознала, как он красив, как благороден в своей сдержанности. Его душа была застегнута на все пуговицы так же, как и его сюртук, казалось, он чувствовал: если хоть на миг расслабиться, все, кто от него зависит, пойдут ко дну.

– Еще раз спасибо за кофе.

– Могу я проследить, чтоб вы благополучно взяли кэб? – спросил он.

– Боюсь, для этого вы недостаточно тепло одеты. И в любом случае, я собиралась пройтись. Тут недалеко. – Я не стала упоминать, что у меня просто нет свободных денег, чтоб нанять экипаж.

– Я хотел бы немного подышать воздухом. Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию?

– А разве вы не нужны миссис По?

На его лице не отразилось никаких чувств.

– Вероятнее всего, она уже спит. Ее матушка о ней позаботится.

Мы в молчании шли по тротуару. Под ногами хлюпали отдельные островки подтаявшего снега. Я думала, как давно миссис По страдает бронхитом. Или, может быть, у нее чахотка, и поэтому она не может родить детей, о которых так страстно мечтает?

Из-за угла показалась женщина в шалях и в вуали и двинулась в нашу сторону. Когда она поравнялась с нами, я попыталась разглядеть ее лицо, но это оказалось совершенно невозможно. Обернувшись, я увидела, как она поспешно миновала дом мистера По и направилась к тому же зданию, куда на моих глазах зашла еще одна закутанная женщина.

– На вашей улице есть женский монастырь?

– Женский монастырь? – Он обернулся, чтоб увидеть, на что я смотрю. – Нет. Это не монастырь. – За всю нашу прогулку никаких дальнейших объяснений не последовало. – Над чем вы сейчас работаете? – спросил он.

– Я не слишком много работаю. – Если не считать попыток присосаться к его славе. Я почувствовала, как лицо вспыхнуло от стыда. – А как движется работа над вашей книгой о – как же у вас было? – о духовной вселенной?

Он уставился на меня.

– Вы запомнили.

– Конечно.

Он снова стал смотреть вперед.

– К несчастью, мне пришлось отложить ее ради того, что скорее удастся продать.

Я бросила на него полный сочувствия взгляд.

– Что-нибудь страшное?

– Нет ничего страшнее холодной реальности. Но читатели не хотят ее, так? – Он адресовал мне горькую улыбку. – Как вы считаете, о чем я должен писать?

– Мне нет нужды говорит вам об этом. Вы – самый популярный писатель Нью-Йорка.

– Вы так думаете? – Он впился взглядом в мое лицо, словно ища в нем подтверждение неискренности моих слов.

– Ваш «Ворон» у всех на устах. Моя подруга Элиза слышала «Никогда» со сцены в парке. Неподалеку от моего дома это слово скандировали маленькие девочки, прыгавшие через веревочку. Каково это, когда тысячи читателей вдруг начинают вас обожать?

Он скривился.

– По правде говоря, миссис Осгуд, я всю свою жизнь стремился стать знаменитым. Но, как ни странно, сейчас, достигнув определенного успеха, я не чувствую себя лучше, чем прежде. На самом деле, я даже чувствую себя хуже. Это словно стоять на краю пропасти, глядя в бездну.

Увидев, что он абсолютно серьезен, я сказала:

– Может быть, вам нужно время, чтобы начать наслаждаться своей славой. Вы сказали, что работаете по шестнадцать часов в день. Вы наверняка просто вымотались.

– Журналы сами по себе не издаются, и книги тоже сами не пишутся.

– Может, вам нанять кого-нибудь, чтоб он взял на себя часть вашей издательской работы?

– Если я хочу когда-нибудь начать издавать собственный журнал, я должен знать эту работу изнутри.

– Так вот для чего вы стараетесь? Чтоб издавать свой журнал?

– Да. Это одна из моих целей. – Он слегка улыбнулся. – Вы меня поймали.

Я подумала, что моя цель – создать себе литературную репутацию и, что ничуть не менее важно, быть хорошей матерью.

– Есть так много способов занять каждый час каждого дня! Такой позор, что мы живем только одну жизнь.

– Так ли это, миссис Осгуд?

Я видела, что он серьезен.

– Думаете, у нас есть второй шанс?

– С этими бесконечными горестными воспоминаниями? Нет. Наш Создатель не настолько жесток.

– Тогда чего же нам ждать впереди, как вы полагаете?

– Мы с вами, миссис Осгуд, поэты. Наше дело – задавать вопросы, а не отвечать на них.

Я поблагодарила его про себя за то, что он думает обо мне как о равной.

И в тот же миг он стиснул мою руку. Из открытых дверей салуна, шатаясь, вывалился человек с упавшими на лицо сальными волосами, следом за ним неслись обрывки разговоров и смех. Пока мы ждали, когда он, выписывая кренделя, уберется с нашего пути, я смотрела вниз, на руку мистера По. Он перехватил мой взгляд.

Время вдруг странно и резко замедлило свой бег. Мы настороженно смотрели друг на друга, будто что-то изнутри связало нас между собой, а сами мы страшились этой связи и сожалели о ней. По тротуару к нам спешила миссис Клемм, ее капор съехал набок, шаль почти соскользнула с плеч.

– Эдди! Эдди! Скорее! Там Виргиния…

Его рука соскользнула с моей.

Я смотрела им вслед. Даже на бегу он оставался таким же прямым и лощеным, а она шаркала и спотыкалась. Они уже скрылись, а я еще долго ощущала его прикосновение. Я надеялась, что его хрупкая молодая жена поправится, хотя мягкий голос внутри меня шептал: «Я хочу, чтоб он был моим».

* * *

По дороге домой я зашла в Историческое общество на Вашингтон-сквер. Общение с мистером По возымело волнующее действие: мне захотелось писать. Может, если я как следует возьмусь за дело, то смогу содержать себя и свою семью. С такими мыслями я брела по галерее, ища вдохновения в портретах, а вокруг меня негромко беседовали какие-то люди. В голове у меня бродило стихотворение о Времени, но, как и множество стихов и рассказов, которые частенько сверкали в моем воображении, будто драгоценные камни, оно рассыпалось в прах, стоило мне найти карандаш и бумагу и усесться.

Разочарованная, я зачеркнула глупые строчки, которыми успела заполнить лист, и принялась склонять свою фантазию к написанию мрачной истории для мистера Морриса. Как ни странно, в мозгу у меня сидел неведомо как проскользнувший туда образ миссис По. Уставившись на свой рабочий стол, я представляла ее темным ангелом, который явился на землю в облике прекрасной молодой женщины. Своей нежностью и невинностью она очаровывает обожателей, убаюкивает их бдительность лишь для того, чтоб внезапно напасть и…

…И что? Свернуть им шеи? Я положила карандаш. Даже мистер Моррис не захочет печатать такую чепуху. Как мне только пришла в голову подобная идея? Содрогаясь от собственной испорченности, я убрала все в ридикюль и сразу же ушла.

Когда я вернулась домой, Элиза шила в цокольной гостиной. Она встретила меня вопросительной улыбкой. Посторонний ни за что бы не догадался, что в глубине ее веселых голубых глаз притаилась грусть, потому что Элиза все еще оплакивает двухлетнего сынишку, умершего от скарлатины почти три года назад, и семилетнюю дочь, которую унесла дифтерия.

– Мэри повела детей в парк. – Она вытянула нитку. – Надеюсь, ты не возражаешь.

Я сняла шляпу.

– Спасибо тебе. Честно сказать, я не знаю, что бы я без тебя делала.

– Не бери это в голову. Как тебе показался мистер По?

– Говоря по правде, он был очень мил.

Она рассмеялась:

– По?

– Как ни удивительно, да.

– Мы сейчас говорим о человеке, который регулярно разносит в пух и прах Лонгфелло?

– Именно о нем. Но сегодня он ни на кого не нападал. Он на самом деле был почти учив. – Я на миг задумалась. – Особенно когда мы вышли из дому.

Она подняла брови. Я положила шляпку на стол и уселась.

– Все не так, как ты подумала. Он очень предан жене. Я думаю, из-за нее у него много треволнений. Она на самом деле очень больна.

– Он был бы не первым человеком, который не выполняет свои обязательства.

Я печально усмехнулась.

– Да, Сэмюэл уже освоил эту территорию.

Она перестала шить.

– Я прошу прощения, Фанни. Я не это имела в виду.

– Ничего страшного. Мы обе знаем, что представляет собой Сэмюэл.

Она вздохнула. Из-за закрытой двери кухни донесся звон фарфора: это Бриджит, кухарка, готовила обед.

– Как тебе показалась миссис По? – спросила Элиза. – Если не считать ее болезни.

Я тоже взяла свою корзинку с шитьем.

– Я не смогла ее раскусить.

Элиза воткнула иглу в ткань.

– И все же. Она милая? Или злючка?

– Как ни странно, и то и то. Но, скорее, все-таки милая. Думаю, намерения у нее благие.

Элиза вытащила иглу с другой стороны.

– Это странно звучит.

Я рассеянно взялась за подол своего короткого плаща.

– Хоть она и много говорила, понять ее было трудно. Сказать по правде, она скорее привела меня в замешательство.

– Значит, она тебе не понравилась…

– Это не так.

– …но тебе понравился ее муж, а ты, очевидно, понравилась ему.

– Я этого не говорила!

– Он пригласил тебя к себе в дом.

– По просьбе жены.

– И вы с ним беседовали наедине.

Я выловила из корзины одинокий чулок Винни и просунула палец в дыру на пятке:

– Совсем недолго. Он немного проводил меня.

Я почувствовала на себе ласковый, заботливый взгляд Элизы. Потом она вернулась к шитью.

Словно сокровище из тайника, я извлекла из памяти воспоминание о разговоре с мистером По. Я искала в его словах крупицы тепла – и, к собственному удивлению, находила их во множестве, – когда Элиза вновь заговорила:

– Фанни, будь осторожна. Сейчас, когда нанесенная Сэмюэлем рана еще так свежа, ты очень уязвима.

Я рассмеялась:

– Мистер По влюблен в свою жену. Ты делаешь из мухи слона.

– Может быть, так и есть. – И она замолчала над своим шитьем, но уже в следующее мгновение сказала: – Знаешь, кто оставил мне сегодня визитную карточку? Преподобный мистер Гризвольд.

– Я рада, что меня не было.

– Фанни! – засмеялась она.

– Прости. Это прозвучало грубо. Но он просто… ты не находишь, что в нем есть что-то отталкивающее?

– Я его не знаю. Но, вероятно, ты должна с ним встретиться. Он может очень тебе пригодиться. Рассел говорит, что у него свои люди во всех издательствах. – Она вытянула иголку. – Может быть, он приходил к Расселу.

– Пожалуйста, пусть так и будет.

Она усмехнулась и перекусила нитку – починка была закончена. Разговор на тему мистера По тоже был закончен, по крайней мере, на сегодня.

 

8

Наступила суббота, а вместе с ней – очередной литературный вечер в доме мисс Линч. По причинам, которые я отказывалась признавать, я оделась с особой тщательностью. Когда горничная Элизы, Мэри, застегивала платье у меня на спине, мне пришло в голову, что мисс Фиск, мисс Хант и другие богатые барышни стараются выглядеть беднее, чем они есть на самом деле, чтобы лучше вписаться в атмосферу сборищ у мисс Линч, в то время как менее состоятельные люди прилагают максимум усилий, чтоб казаться состоятельными. Как глумился бы Сэмюэл над показной воздержанностью мисс Линч, особенно зная, что она проживает совместно с матушкой, и обе они на самом деле женщины довольно богатые! Его приводило в бешенство, когда те, кто имеет деньги, не выставляли это напоказ. Он полагал это нечестным. Только богатые, говорил он с горечью, могут вести себя так, словно доход не имеет никакого значения. Я задавалась вопросом, вернется ли он когда-нибудь в Нью-Йорк. Пока что он упускал прекрасную возможность ловить рыбу в мутной воде здешнего нового пруда, одновременно подтрунивая над интеллектуальными претензиями местных богатых красавиц. У той, что подцепила его сейчас, должно быть, целые горшки золота, иначе его было бы не удержать так далеко от столицы в течение такого долгого времени. А может, его просто так мало заботят дети и я.

Пока Мэри застегивала мне рукав, Винни погладила блестящий атлас моей юбки.

– Ты такая красивая, мамочка. Ты там будешь самой прекрасной дамой.

Она не видела ни миссис Батлер, красота которой славилась по обе стороны Атлантики, ни мисс Линч с ее бело-розовой милой шаловливостью.

– Едва ли, дорогая, но все равно спасибо тебе. Мэри, и тебе спасибо, – сказала я, когда служанка закончила с моими пуговицами.

– Вы прекрасно выглядите, мэм.

Я улыбнулась Мэри, простое платье которой не могло скрыть ее собственную яркую красоту. Глубокие синие глаза, подчеркнутые родинкой на левой щеке, здоровый румянец, алые губы, черная шевелюра, какая бывает у темноволосых ирландцев, – она была так же головокружительно хороша, как породившие ее зеленые сельские ландшафты. Скоро какой-нибудь мужчина захочет обеспечить ее за собой, и тогда Элиза лишится квалифицированной няньки.

Сидящая на моей кровати Эллен сказала:

– Я бы хотела, чтоб сейчас тебя увидел папа. Тогда он больше никогда бы не уехал.

Шагнув к старшей дочери, я прижала ее к себе, злясь на Сэмюэля за ту боль, которую он причиняет своим дочерям, и еще больше за то, что в своей поглощенности собой он даже понятия об этом не имеет.

– Вряд ли ты или я могли бы сделать что-то, что заставило бы его остаться тут, милая. Он вернется, как только сможет. Дело тут совсем не в нас.

Личико Эллен исказили сомнения:

– Он прислал письмо?

– Нет.

– Может быть, тебе надо было поласковее с ним обращаться.

Я раскрыла объятия внезапно расплакавшейся Винни и тоже прижала ее к себе.

– Ваш папа очень-очень вас любит. Разве может быть иначе? – Я поцеловала их в макушки. – Вы же самые милые, самые умные, самые замечательные глупышки в мире.

Я встала, улыбаясь, хотя сердце мое разрывалось от жалости к дочуркам.

– Ну, – весело сказала я, – как вы думаете, какое на этот раз будет у мисс Фуллер ожерелье – из ракушек, костей или из зубов зверюшек?

Глаза Винни округлились:

– Из костей!

Обе мои дочери видели мисс Фуллер во время послеобеденного променада по Бродвею еще осенью, в один из ясных деньков. Нетрудно догадаться, что весьма специфическое платье мисс Фуллер произвело на них неизгладимое впечатление.

– Из зубов, – вернулась в свою строгую ипостась Эллен. – Из человеческих зубов.

– Очень возможно, – сказала я. – Может быть, по пути к мисс Линч она зайдет к какому-нибудь дантисту и возьмет у него несколько штучек.

Эллен нахмурилась:

– Может, она их ворует у людей.

– Эллен! – Мой преувеличенно шокированный тон вызвал у нее улыбку.

Пока они обменивались кровавыми и неправдоподобными версиями того, где мисс Фуллер могла бы пополнять свои запасы зубов, я рассматривала внезапно возникший сюжет для жуткого рассказа. Что, если некая красивая женщина, потерявшая зубы в результате болезни, заставила свою горничную отдать ей зубы? А потом она как-то вставила их себе в десны и вдруг обнаружила, что начала думать и говорить, как горничная?

Я потрясла головой, чтоб избавиться от этой омерзительной фантазии. Как я могу писать стихи такого рода, пусть даже они и хорошо продаются, если обращение к темным материям так меня нервирует? И как только мистер По выносит все это? Можно подумать, что его психика больна. Однако тот мистер По, которого я начала узнавать, вовсе не производил впечатление безумца, наоборот, когда мы беседовали наедине, он казался весьма здравомыслящим и даже вдумчивым. Честно говоря (куда более честно, чем я могла сказать Элизе), я думаю, что мне очень многое в нем понравилось.

Вдев в уши серьги (Сэмюэл подарил их мне в ту пору, когда ухаживал за мною, – это были жемчужные сережки, призванные создать ложное впечатление, что у дарителя есть деньги), я пришла в ужас от осознания того, что должна буду рассказать мисс Фуллер и мистеру Грили о приватных обстоятельствах жизни мистера По. Он доверился мне настолько, что позволил встретиться с больной женой. Предать его доверие было бы неправильно.

Поэтому я испытала облегчение, придя к мисс Линч и обнаружив, что там нет ни мисс Фуллер, ни мистера Грили. Я бодро и весело занялась самоваром, радуясь возможности помочь мисс Линч, и прислушивалась к обрывкам разговоров. Собирать крупицы информации, ничего не рассказывая в свою очередь, было просто замечательно. В свете газовых ламп, усиленном большими, в рост человека, зеркалами, я с наслаждением разглядывала людей, не вступая во взаимодействие с ними. Вот мисс Линч, подлинная скромность и искреннее дружелюбие которой смягчали даже такого напыщенного представителя элиты, как сенатор Дэниэл Уэбстер, набычившегося у каминной доски в своем пурпурно пламенеющем плаще; вот Фанни Батлер с ее бешеной актерской энергией и природным хорошим настроением, на которое не повлияло даже то, что некоторые более консервативные гости ее игнорируют; вот преподобный Гризвольд, словно царь Мидас, прикосновения которого вызывают неловкость, способный уничтожить душевное равновесие одним отрицательным отзывом. Вскоре после того, как было роздано печенье, мы поставили в круг диваны и кресла, чтобы посмотреть выступление молодого спиритуалиста Эндрю Джексона Дэвиса, который собирался продемонстрировать нам искусство гипноза.

Он оглядел собравшихся, и на его длинном привлекательном лице появилась улыбка.

– Есть добровольцы? – спросил он. Если бы не лоснящаяся бородка, подстриженная точно по линии челюсти и похожая поэтому на меховой воротник, он был бы по-настоящему хорош собой.

– Что чувствуешь, когда ты под гипнозом? – весело спросила Элиза. Ее муж Рассел, не способный ни на какие сумасбродства, держа супругу под локоток, покачал головой.

– Объект погружается в транс и ничего не чувствует, – сказал мистер Дэвис. – Пока он будет находиться в состоянии искусственного сна, я буду задавать ему простые задачи. Когда я разбужу его, он не будет ничего помнить.

Вперед выступила миссис Батлер:

– Возьмите меня. Мне бы хотелось это испытать.

Мистер Дэвис усадил ее лицом к зрителям, а потом извлек из жилетного кармана кожаный футляр. В этот миг в салон с цилиндром в руке вошел мистер По.

Мисс Линч порхнула к нему.

– Проходите, мистер По. Мы как раз собирались посмотреть, как мистер Дэвис введет миссис Батлер в транс.

Когда она вела мистера По к креслу по соседству с ее собственным, он поймал мой взгляд. До смешного смутившись, я улыбнулась ему. В ответ он прикрыл глаза, и тут свет газовых ламп притушили.

Я никак не могла полностью сосредоточиться на гипнотизере. Да, я видела, как мистер Дэвис достал из своего футляра кюретку, и стал ее сияющим лезвием совершать волнообразные движения выше уровня глаз миссис Батлер, так что той пришлось устремить взгляд вверх, не поднимая при этом головы. Да, я слышала, как он приказал ей следить за лезвием глазами и сказал, что ее клонит в сон. Я была свидетелем тому, как отяжелели ее веки и как мистер Дэвис шагнул вперед и закрыл ей глаза простым прикосновением большого пальца. Но, хотя мое лицо было обращено туда, где разыгрывалось это представление, взгляд мой был устремлен на мистера По, который внимательно наблюдал за происходящим. Я не могла не думать, не улучшилось ли здоровье миссис По. Не нашел ли сам мистер По новый дом? И, как это ни абсурдно, думал ли он обо мне?

За нашими спинами произошло какое-то движение, и в комнату, крадучись, вошел мистер Грили в сопровождении мисс Фуллер и человека, в котором я узнала одного из издателей «Трибьюн».

– Тсс! – зашипела на них одна дама. – Это гипноз!

– То самое надувательство? – пробормотала себе под нос мисс Фуллер и уселась в кресло, которое мисс Линч быстро для нее раздобыла.

Вскоре миссис Батлер замяукала, как кошка, по команде мистера Дэвиса, а потом он снова приказал ей уснуть и спросил, что она видит.

– Я вижу мою сестру, – странным голосом сказала миссис Батлер.

– И где она? – спросил гипнотизер.

– Здесь! – И миссис Батлер выбросила вперед руку, опрокинув стоявшую на постаменте китайскую вазу. Та ударилась об пол и раскололась пополам, словно яйцо, которое разбили об край сковородки.

Миссис Батлер открыла глаза.

– Простите, Энн, – прошептала она, обращаясь к миссис Линч.

Все, кроме мистера Дэвиса и, как я заметила, мистера По, засмеялись. Когда люди распались на оживленные кучки, мистер По отвел в сторону мистера Дэвиса. Они негромко разговаривали между собой, и тут мисс Фуллер похлопала меня по руке.

– Как прошла ваша встреча с По? – понизив голос, спросила она.

Я уставилась на ее ожерелье, – сегодня это был вампум, – придумывая уклончивый ответ.

Подошел мистер Грили с печеньем в руке.

– Что я пропустил?

Мисс Фуллер убедилась, что мистер По все еще занят разговором.

– Я только спросила относительно По, – прошептала она. – Итак, расскажите нам, на что похож его дом?

Я опустила голову.

– Даже не могу сказать. Он живет там временно.

– Вы беседовали с его женой? – спросил мистер Грили.

Я подняла взгляд.

– Она была очень мила.

– Мила? – воскликнула мисс Фуллер. – Я не могу написать статью о том, что она «мила»!

Я взглянула на мистера По, занятого разговором с мистером Эндрюсом.

– Я действительно совсем не знаю чету По. Во всяком случае, я не настолько хорошо знакома с личной жизнью мистера По, чтоб этого хватило на статью.

Мисс Фуллер одарила меня недоверчивым взглядом.

– Эдгар По женился на своей тринадцатилетней кузине, когда ему было уже далеко за двадцать. Он регулярно снимает скальпы с лучших поэтов Америки. Его рассказы полнятся мертвецами, которые преследуют своих убийц. И после этого вы хотите мне сказать, что в его жизни нет ничего такого, о чем можно написать?

Я увидела, что мистер По направляется в нашу сторону, нахмурилась, и это заставило мисс Фуллер обернуться.

– Мистер По! – воскликнула она. – Добрый вечер.

– Боюсь, я уже вынужден попрощаться. Я весь день провел у себя в кабинете и теперь должен вернуться домой. Миссис Осгуд, – он поклонился, – я надеялся вас здесь застать. Моя жена спрашивает, сможете ли вы навестить ее на следующей неделе. Может быть, во вторник?

Я почувствовала, как улыбается, глядя на меня, мисс Фуллер.

– Непременно, – сказала я.

– В десять часов?

– В десять, очень хорошо.

Кивнув всем на прощание, он направился к выходу и удалился.

– Ну, – сказал мистер Грили, – ненадолго же он зашел.

Мисс Фуллер хихикнула.

– А вы совсем незнакомы с семьей По.

Я сохранила любезное выражение лица. Чтобы оказаться здесь, мистеру По пришлось пройти полторы мили от Вашингтон-сквер. До его дома отсюда было такое же расстояние. Неужели он потратил столько времени, приложил столько усилий, просто чтобы передать приглашение?

К нашему кружку присоединился преподобный Гризвольд.

– Куда пошел По?

– Домой, – сказал мистер Грили.

– Ну, пусть бежит, – сказал преподобный Гризвольд. – Если он думает, что я прощу ему оскорбление моей книги, то его ждет большой сюрприз.

– Сомневаюсь, что вам удастся удивить его, Руфус, – сказала мисс Фуллер. – Разве что вы действительно простите его.

На гладкое розовое лицо преподобного Гризвольда выползла выражающее превосходство улыбка.

– Зачем я стану прощать Эдгара По, если гораздо занятнее будет его уничтожить? – Его кольца впились мне в пальцы, когда он ухватил мою руку своею, затянутой в светло-серую перчатку, и наклонился, чтобы поцеловать ее. От него сильно пахнуло розовыми лепестками. – Вы согласны со мной, миссис Осгуд?

 

9

Во вторник ледяная крупка долбила мне по капоту и перекатывалась под ногами, подобно крошечным шарикам, когда я осторожно шла по нижней части Гринвич-стрит. Детей на улице не было, дама из общества трезвости тоже оставила свой пост перед винным погребком. Дверь этого заведения была плотно закрыта, если не считать того момента, когда из нее вывалился под обстрел градин какой-то завсегдатай, сопровождаемый раскатами громкого хохота. Я не знала, почему отправилась навещать семью По в такую погоду. Или, возможно, все-таки знала, но не хотела признаваться в этом даже самой себе.

Лед хрустел под моими сапожками, когда я поднималась по ступеням их дома. За окошком, заткнутым тряпьем, я увидела огонек свечи. Пусть мистер По окажется дома! Ия решительно постучала в дверь.

Мне открыла миссис Клемм, и озабоченное выражение ее лица сменилось улыбкой.

– Проходите!

Когда я вошла, миссис По сидела на диване с черепаховой кошкой на коленях.

– Миссис Осгуд! Вы пришли! Я думала, вы не сможете.

Миссис Клемм приняла у меня шляпу, плащ и перчатки.

– Кофе? – воскликнула она.

– Было бы очень хорошо, спасибо.

Миссис По похлопала по дивану рядом с собой и с кошкой. Не успела я усесться, как миссис Клемм подкатила столик на колесиках и заблокировала мне выход. Я задрожала, хотя печь была раскалена почти докрасна.

– Эдди нет, – сказала миссис По. – Это на случай, если вы ожидали его увидеть.

Я скрыла разочарование.

– Я пришла повидаться с вами. Спасибо, что пригласили меня. Как ваше самочувствие?

Миссис Клемм принесла снятый с плиты кофейник.

– Все совсем неплохо! Еще две газеты опубликовали птичье стихотворение Эдди. – В изысканную чашечку тонкого костяного фарфора из топорно сделанного кофейника полилась коричневая струя. – Всего двенадцать газет, не считая того, что некоторые напечатали его дважды.

– Это прекрасное стихотворение, – сказала я.

Миссис По перехватила кошку, попытавшуюся спрыгнуть с ее колен:

– Вы так считаете?

Я взяла чашку, которую протягивала мне миссис Клемм.

– О да. Услышав его раз, вы уже не сможете изгнать его из мыслей.

– Как проклятие, – сказала миссис По.

– Боже мой, Виргиния, – сказала миссис Клемм, – опять ты за свое, заговорила про какие-то проклятия. Ты такая же ужасная, как Эдди.

Миссис По удовлетворенно улыбнулась.

– Это потому, что мы с ним вообще похожи.

– Двое самых независимых детей, которых я когда-либо видела. – Миссис Клемм покачала головой, и длинные ушки ее вдовьего чепца тоже качнулись. – Они всегда убегали от меня, когда я их звала, хотя Эдди старше и должен бы понимать, что к чему. Но зачинщиком всегда была Виргиния. Такая крохотная девчушка, а вот верховодила бедным Эдди.

Миссис По засмеялась, словно услышала от матери наилучший комплимент.

Я улыбнулась. Занятно, что миссис Клемм наблюдает эту пару со слишком близкого состояния и поэтому не может верно судить об отношениях супругов По. Она только что практически призналась, что считает мистера По, элегантного, состоявшегося мужчину на четвертом десятке, чуть ли не ребенком. С другой стороны, Виргиния кажется мне менее зрелым человеком, чем моя Эллен.

Чтобы уйти от неловкой темы, я спросила:

– В детстве мистер По тоже писал?

– Боже мой, конечно же, – сказала миссис Клемм. – Это все, что у него осталось после того, как он совсем крошкой лишился матери, а потом был отвергнут приемным отцом. Иногда я думаю, что перо – его единственный в мире друг. – Ее озабоченное лицо прояснилось. – Он достиг немалых успехов, будучи еще совсем юным. По правде сказать, мне дороже всего его стихотворение, в котором он извиняется передо мной за то, что разбил чайник из сервиза.

Миссис По придержала кошку и отхлебнула свой кофе.

– Это я разбила чайник.

Миссис Клемм пораженно уставилась на нее.

– Ты?

Миссис По потягивала кофе, держа чашечку рукой с оттопыренным мизинчиком. После напряженного молчания я сказала:

– Наверно, мистер По хорошо учился в школе.

Миссис Клемм снова переключила свое внимание на меня.

– О да, в самом деле, очень хорошо! Я всегда знала, что он – особенный.

– Вы, должно быть, очень им гордитесь.

Миссис По поставила чашку на блюдечко.

– Расскажите о своем муже.

Я встретила ее пытливый взгляд.

– Рассказывать особенно нечего.

– Он богат?

– Виргиния! – возопила миссис Клемм.

Я с деланой непринужденностью рассмеялась.

– Об этом я ничего не знаю, но он пишет портреты богатых людей.

– Так он художник? – спросила миссис По.

– Портретист, – сказала я. – Ученик Гилберта Стюарта.

– А Гилберт Стюарт так хорош?

– Самый лучший для своего времени. Вы когда-нибудь видели портрет Джорджа Вашингтона?

Она кивнула:

– В журналах.

– Скорее всего, это были оттиски с клише, снятых с работ мистера Стюарта. Им написаны многие портреты, которые висят в президентском доме в Вашингтоне.

– Значит, мистер Стюарт знаменит?

– Очень.

– А ваш муж?

Я вздохнула.

– Он к этому стремится.

– Вы приведете его, чтоб он написал мой портрет?

– Виргиния! – воскликнула миссис Клемм. – Ты не должна задавать такие вопросы. Возможно, он занят.

Я разглядывала прелестное детское личико миссис По, разрумянившееся от волнения.

– Я уверена, Сэмюэл с удовольствием напишет ваш портрет. К несчастью, сейчас его нет в городе. – На самом деле это, наоборот, к счастью, иначе мистеру По пришлось бы несладко. Сэмюэл благоволит к подобным миссис По дамам. Он вскружит ей голову прежде, чем она успеет перевести дух.

– Я могла бы принять для него драматическую позу. – Она набрала полную грудь воздуха и вдруг произнесла громким сценическим голосом: – МИС-ТЕР ПО! – Кошка, воспользовалась этой возможностью, чтобы спрыгнуть с ее колен. Миссис По приблизила свое лицо к моему. – Заинтересованы ли вы в том, чтоб сделать из «Ворона» короткую пьесу и поставить ее в благотворительных целях?

Я была поражена точностью имитации.

– Должно быть, вы большая поклонница миссис Батлер.

– Нет, – пожала плечами она.

– Но у вас получилось очень похоже на нее, – я старалась говорить в непринужденном, легком тоне.

– Виргиния очень быстро учится. – Миссис Клемм налила себе еще чашку кофе. – Она так же умна, как и Эдди.

– Уверена, так оно и есть, – пробормотала я.

Миссис По начала кашлять. Она передала свою чашку матери, которая прямо на глазах становилась все озабоченнее. Но, хотя кашель, казалось, вырывался из самого нутра молодой красавицы, приступ был коротким. К тому времени, как вернулась миссис Клемм, бросившаяся в заднюю комнату за лекарством, он уже миновал.

Миссис По продолжала, словно никакого перерыва и не было:

– Может быть, вам будет интересно узнать, что я написала несколько стихотворений.

Я затосковала. Так вот почему она желала меня видеть! Как и многие другие, она считает, что, раз мои стихи публикуются, я владею ключом к успеху. Она же не знает, что я разбиваюсь в лепешку, лишь бы мои произведения приняли в печать. Я едва-едва справляюсь сама, и о том, чтоб помогать кому-то еще, не может быть и речи. Но если она стремится опубликовать свои стихи, зачем ей я? У ее мужа связи куда серьезнее.

– Мне хотелось бы их увидеть, – сказала я.

Едва услышав эти слова, миссис По нырнула под диван, а потом снова возникла оттуда со стопкой бумаг. Она как раз протягивала их мне, когда открылась входная дверь.

Вошел мистер По. Его цилиндр и плечи шинели были усыпаны градинками.

– Эдди! – воскликнула миссис Клемм.

– Дорогой! – вторила ей миссис По.

Мистер По снял шинель, шляпу и перчатки. Пока он раздевался, миссис По выхватила у меня бумаги и снова их спрятала.

Мистер По подошел к нам, поцеловал жену и тетушку, потом мрачно кивнул мне:

– Миссис Осгуд.

– Разве ты не должен работать? – спросила миссис По.

Подбежала кошка. Мистер По взял ее на руки и принялся гладить. Она размурлыкалась так, что слышно было с дивана.

– На этот раз мы вовремя получили все рукописи, которые пойдут в номер. Теперь дело только за наборщиком. Я подумал, что могу вернуться домой.

– А у нас миссис Осгуд!

– Да. – Его поведение стало более сдержанным. – Я вижу.

– Ты знал, что ее муж – известный художник? – спросила миссис По.

– Вы слишком добры, – промямлила я.

– Художник? – Мистер По гладил кошку. – Должно быть, интересная у него работа.

– Он пишет портреты, – сказала миссис По. – Я спросила, не захочет ли он написать и меня.

Мистер По отпустил кошку и взял из рук тетушки чашку с кофе.

– Когда он сможет это сделать? – спросила меня миссис По.

– Не могу сказать наверняка, – ответила я. – Я точно не знаю, когда он вернется в город.

– Но он сможет начать сразу, как вернется домой?

– Я могу его спросить.

Она захлопала в ладоши.

– У меня никогда не было собственного портрета. А вот у Эдди их много. – Она кивнула матери, и та тут же подскочила и бросилась вон из комнаты, а потом вернулась со шляпной коробкой, полной газетных и журнальных вырезок. Миссис По принялась рыться в них и наконец извлекла из коробки то, что искала. Открыв журнал на нужной странице, она протянула его мне. – Это было в «Журнале Грэма» в прошлом месяце. Что скажете?

На изображении мистер По смахивал на веселого конторского клерка с забавным покатым лбом. Его лицо, обрамленное пышными бакенбардами, казалось гладким и безволосым, как яйцо.

– Очень мило.

– Я выгляжу так, как будто сделан из воска, – сказал мистер По, – и слишком долго простоял у огня. Мадди, – обратился он к тетушке, – убери это. Я отвратителен, но все же не настолько.

Миссис Клемм внимательно изучала картинку:

– Мне кажется, ты выглядишь очень хорошо. Без усов тебе лучше.

Миссис По потерла губы.

– Он и на ощупь без усов приятнее.

Мистер По обернулся ко мне:

– Ваш супруг часто вас рисует?

Мысленно я вернулась в галерею бостонского Атениума. Я увидела, как позирую Сэмюэлю, а он наносит мазки на холст. Даже когда две старухи принялись бродить вокруг нас, рассматривая картины, я была полностью сосредоточена на руках Сэмюэля, таких узких, умных и сильных. Я жаждала, чтоб они меня обняли. Прошли часы – или это были минуты? – прежде чем старые дамы наконец проследовали в следующий зал. В тот миг, когда они ушли, он бросил кисти, подошел ко мне и стиснул в объятиях. Его тело крепко прижалось к моему, губы коснулись моих губ. Это было томительное, граничащее с болью наслаждение.

– Нарисовал однажды.

Мистер По уставился на меня, словно мог прочесть мои мысли.

Я, вспыхнув, отвела глаза, а миссис По воскликнула, обращаясь к мужу:

– Неужели я не могу попросить, чтоб с меня написали один-единственный портрет, прежде чем я умру?

В глазах мистера По мелькнуло отчаяние, мелькнуло и исчезло.

– У нас впереди долгие годы, Виргиния, и, если ты только пожелаешь, можно будет заказать десятки твоих портретов. – Он посмотрел на меня. – А что ваш супруг думает о дагеротипах? Не боится, что они станут отнимать его хлеб?

Разговор ушел в безопасное русло обсуждения дагеротипов и портретов, написанных маслом. Мистер По стоял за дагеротипы, превознося их точность изображения, а я защищала мужа, что само по себе достаточно удивительно, утверждая, что лишь художник может передать внутреннюю сущность человека, а химические вещества тут бессильны.

Мистер По расположился рядом с женой, у него на коленях уселась кошка, и ему приходилось обращаться ко мне через ее голову.

– Так вы утверждаете, что то, как воспринимает человека художник, может отличаться от механического воспроизведения дагеротипа?

– Как ни странно, – сказала я, – да. Об учителе моего мужа Гилберте Стюарте как-то сказали, что ему удалось «пригвоздить к холсту душу» предмета. Это был наивысший комплимент, который только могли сделать ему критики, и притом совершенно справедливый: работы Стюарта будто светятся каким-то внутренним светом. От дагеротипов ничего подобного ждать не приходится.

Он погладил мурлычущую кошку:

– Заявить, что можно пригвоздить душу к холсту, – значит предположить, что мы, люди, так же, как и художники, можем видеть души друг друга.

– Может быть, так оно и есть, – сказала я. – Может быть, у нас есть дар видеть души, и мы ежедневно видим их, но воспринимаем это как должное и поэтому даже не знаем, что способны на такое. Мы называем души «характером» или «индивидуальностью».

Мистер По воззрился на меня, будто я сказала нечто глубокое. Попивая кофе, я почувствовала, как миссис По переводит взгляд с меня на мужа и обратно. Потом она одарила меня странной улыбкой.

– Значит, мне нужен написанный маслом портрет. Я хочу, чтоб мою душу пригвоздили к холсту. – Она обернулась к мужу. – Тогда моя сущность всегда будет с тобой, Эдди. Даже если я умру.

Мне показалось, что мистер По внутренне сжался, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Невероятно милый разговор! – воскликнула миссис Клемм. – Пригвоздить душу к холсту! Не могу придумать ничего столь же омерзительного. – Она вскочила со своего хлипкого стула. – Мы должны отпраздновать визит миссис Осгуд и твой ранний приход обедом. Эдди, ты, должно быть, весь день ходил полуголодным, потому что ушел без завтрака. У тебя есть пять центов? Я бы сбегала за мясным пирогом.

Мистер По полез в карман за мелочью, и кошка спрыгнула с его колен. Я попыталась подняться.

– Мне надо идти.

– Нет-нет! – возразила миссис По. – Без вас будет совсем не то.

– Да, останьтесь, – сказала миссис Клемм. – Так приятно, что вы у нас в гостях.

– Пожалуйста, оставайтесь, – сказал и мистер По. Несмотря на его безупречно вежливое поведение, он вдруг показался таким несчастным, что я снова села.

Миссис Клемм удалилась в заднюю комнату, вернулась в меховом пальто с потертыми манжетами, взяла с ладони мистера По монетку и поспешно вышла за дверь.

По настоянию миссис По мы принялись разглядывать газетные вырезки, которые принесла ее мать. Миссис По вспоминала при этом, чем она занималась, когда ее муж писал тот или иной рассказ или стих, а мистер По просто смотрел на строчки. Сильный отклик вызвала у него одна-единственная выцветшая акварель, которую миссис По вынула с самого дна шляпной коробки и поднесла к свету.

– Поглядите, а вот самое важное место во всем свете – во всяком случае, по мнению моего мужа. – И она одарила его кривой улыбкой.

Я присмотрелась повнимательнее.

– Бостонская гавань?

Не говоря ни слова, мистер По забрал у жены рисунок, поднялся и направился вверх по лестнице. Кошка последовала за ним.

– Катерина, ты просто предательница, – сказала ей вслед миссис По. – Ты только делаешь вид, что любишь меня.

– Простите, – в замешательстве проговорила я, – я чем-то оскорбила вашего мужа?

– Не беспокойтесь, он вас не обидит.

Тут вернулась миссис Клемм с мясным пирогом, и у меня не осталось возможности улизнуть. Накрыли стол, мистер По снова присоединился к нам, и обед, пусть и очень скромный, был подан.

Над исходящим горячим паром пирогом миссис По без умолку болтала об играх, в которые они с «Эдди» играли в детстве. Мистер По, казалось, вновь обрел невозмутимость и спокойно ел, пока его жена объясняла, что большую часть детства они провели врозь: она росла в Балтиморе, он жил с приемным отцом в Ричмонде и в Англии. Все изменилось, когда он оставил воинскую службу и поступил в Вест-Пойнт, поведала миссис По (ее супруг тем временем нарезал свой пирог на малюсенькие кусочки). Тогда они возобновили знакомство. Я снова задалась вопросом, который пришел мне в голову, когда я впервые увидела их в салоне мисс Линч: как из близких родственников, вместе игравших в жмурки на Рождество, эти двое превратились в жаждущих свадьбы влюбленных?

Затем мне вспомнилась ожидающая моего отчета миссис Фуллер, и пирог перевернулся у меня в желудке. Несмотря на всю славу мистера По, эта пара производила грустное впечатление. Живя в одном из самых оживленных городов мира, они, казалось, существовали на каком-то мрачном острове, который создали сами, отгородившись неказистой старой дверью от приливов плещущегося у них под дверью человеческого моря.

* * *

После еды миссис Клемм налила миссис По ложку лекарства, после которого та вскоре сделалась такой сонной, что я придумала предлог и откланялась.

Погода несколько улучшилась. Хотя было по-прежнему холодно, небо приобрело тот яркий, радостный голубой цвет, который возможен только после бури. В квартале от временного пристанища семьи По на улице стояла компания детей. Они собрались вокруг мальчишки, бритая голова которого указывала на то, что, вероятно, у него недавно были вши. Мальчишка что-то держал в руках. Подойдя ближе, я увидела, что это серый котенок месяца или двух от роду.

С мешком из дерюги подбежал другой мальчишка, меньше и грязнее того, что с котенком. Старший паренек бросил туда котенка, взял мешок, закинул его на плечо и пошел вдоль по улице. Остальные дети устремились за ним. С растущим ужасом я наблюдала, как вся компания прошествовала мимо салуна и еще нескольких домов к мастерской кузнеца и остановилась перед корытом с водой. Мальчишка поднял над ним мешок.

Прежде чем я успела закричать, мистер По обрушился на мальчишку и выхватил мешок. Я даже не слышала, как он вышел из дому.

– Это мое! – завопил мальчишка.

– Уже нет, – сказал мистер По.

– Вы не можете его забрать!

Взгляд мистера По заставил большинство детей обратиться в бегство. Остался только один мальчишка; он сжал кулаки и пригнулся, как кулачный боец.

– Ты, должно быть, не знаешь, – холодно сказал мистер По, – что, если ты убьешь кошку, она отомстит тебе.

– Это неправда!

– Неправда? – улыбнулся мистер По. – Я видел, как такое случилось. Ты не сможешь этому помешать. Я видел, как черный кот, которого замуровали в стене, вернулся, чтоб преследовать своего убийцу. Его покалеченный труп орал из-за кирпичей: «Мяу. Мяу. МЯУ», – он наклонился к мальчишке и зашипел.

Мальчишка бросился наутек.

Мистер По запустил руку в мешок и вытащил котенка, который цеплялся за дерюгу острыми розовыми коготками. Когда котенок был освобожден, я, поколебавшись, подошла.

– Я видела, как вы его спасли.

Поглаживая мяукающего звереныша, он поднял на меня глаза. Я коснулась полосатой меховой головки котенка.

– Вы придумали замечательную историю, чтоб прогнать хулигана.

– Это из моего рассказа «Черный кот». Я только немного изменил его для этого случая.

Я не читала этого рассказа. Говоря по правде, я вообще не читала его произведений, кроме «Ворона», ведь я предпочитаю поэзию. Даже и этого оказалось достаточно, чтоб вместе с По взглянуть на мир сквозь темную, пугающую призму. Но писатель, казалось, не заметил смущения в моем взгляде. Повернув котенка к себе, он спросил:

– Ну и что мне с тобой делать?

– Кажется, вашей супруге сегодня лучше.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Она меньше кашляла, – добавила я.

– Вы так думаете?

У него было такое мрачное лицо, что я сказала:

– Да. Гораздо меньше, чем в нашу прошлую встречу.

Он почесал котенку шею. Устав от своих мытарств, тот перестал мяукать и закрыл глаза.

Я тоже погладила кошачью мордочку.

– Бедняжка маленький.

– Я благодарен вам за ваш визит, – сказал мистер По. – Для нас сегодня был лучший день за долгое время.

Это при его-то недавних успехах? Но я видела, что он говорит серьезно. Он смотрел на меня таким глубоким взглядом, словно пытался что-то сказать без слов.

– Меня тронуло ваше замечание о том, что можно увидеть душу другого человека, – тихо сказал он.

– Вы считаете, что это возможно?

– Вначале нужно поверить в существование души.

– А вы в него верите?

– Если подразумевать под душой нечто, что живет в каждом из нас, нечто, призванное любить и радоваться, но при каждом ударе судьбы все глубже забивающееся в свою раковину, пока, наконец, не иссохнет настолько, что перестанет узнавать даже самое себя, то да. Я верю.

Я чувствовала, как он смотрит мне в лицо, побуждая ответить на его взгляд.

– Наши души такая же часть каждого из нас, как руки или голос, – тихо сказал он, – но мы боимся это признать. Почему?

Я медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Я не отвернулась, хотя и считала неправильным вести себя таким образом с женатым мужчиной. Ито, что я увидела в глубине его глаз, обрамленных темными ресницами, – не только увидела глазами, но и постигла с поразительной ясностью и силой каким-то не имеющим названием чувством, – кольнуло мое сердце радостным узнаванием. Изумленная улыбка одновременно расцвела на наших лицах.

Я вдруг осознала, что к нам приближается кузнец, ведя под уздцы лошадь. Мистер По отвел взгляд и, прикрыв котенка, отступил в сторону. Кузнец и лошадь прошли мимо.

Связь, такая сильная лишь миг назад, распалась. Теперь, пережив момент близости, мы не могли больше смотреть друг на друга и сосредоточились на котенке, пригревшемся на груди мистера По.

– Я ищу стихи для моего журнала, – сказал он, пока мы тетешкали зверюшку. – Я понимаю, что все ваши произведения наверняка уже кому-то обещаны, но, если нет, я почту за честь, коли вы обратитесь ко мне.

– Спасибо, – тихо сказала я, – непременно.

Теперь почти застенчивый, он смотрел на котенка, который снова принялся мяукать.

– Думаю, он совсем отчаялся.

– Можно я… – Я потянулась, взяла котенка, и тут раздался грохот колес по булыжной мостовой. В нескольких домах от временного обиталища мистера По остановился наемный экипаж, и из него вышла женщина, со шляпки которой свисала густая вуаль.

– Кто все эти прячущие лица женщины? – спросил я. – Я видела их уже несколько раз. Они что, в трауре?

Он посмотрел в сторону женщины.

– Можно сказать и так.

– И кого они потеряли?

– Здесь ведет свои дела мадам Рестелл. – Он увидел, что я понимаю, о чем речь. – Я не знал этого, когда мы только собирались тут поселиться, иначе подумал бы дважды. Виргиния пока ни о чем не догадывается. Боюсь, это ей не понравится. – Он вздохнул. – Она порой бывает очень резка в суждениях.

– Конечно же, – сказала я, и он серьезно посмотрел на меня. – Подобное расстроит любую женщину. Ужасный бизнес.

Я почувствовала, как он уходит в себя. Через мгновение он сказал:

– Я должен как можно скорее найти другое жилье. Но я ничего не могу сделать для Виргинии.

– Нет, – искренне сказала я, – это не так.

В его глазах вдруг вспыхнула страшная ярость. Он открыл было рот, словно собираясь что-то возразить, потом передумал, кивнул в знак прощания и зашагал прочь.

Я, дрожа, стояла на тротуаре с котенком, и это невесомое костлявое существо дрожало вместе со мной. Я знала, что должна недолюбливать этого человека, должна бояться его, должна изо всех сил держаться от него подальше. Но я знала также, что не буду этого делать.

 

10

Вечером следующей субботы Винни остановилась на каменных ступенях крыльца мисс Линч, прислонилась к перилам и заглянула себе за пазуху.

– В чем дело, Винни? – спросила я.

Она отвернула лацкан пальто, чтобы показать, из-за чего остановилась: блестя любопытными глазами, у нее из-за пазухи лез котенок.

– По тоже хочется посмотреть.

Так как ее собственные отпрыски уже в сопровождении Мэри вошли в дом мисс Линч, где сегодня была специальная детская программа, Элиза остановилась рядом с нами, держа под руку мужа.

– Что-то случилось?

Я вздохнула.

– Винни приволокла кошку.

– По тоже хотела пойти на вечер, – объяснила Винни.

Я опять вздохнула.

– Ну, мы уже пришли. Пожалуйста, спрячь «По», пока мы не войдем в дом. – Произнеся эти слова, я поморщилась. Когда я принесла котенка домой и рассказала дочерям, как мистер По его спас, а Элиза дала разрешение оставить малыша у себя, девочки настояли, чтоб звереныш носил имя своего спасителя. Котенок оказался кошечкой, а не котиком, но это их не остановило. Вот что бывает, когда позволяешь детям завести домашнее животное.

В передней нас приветствовала мисс Линч. Из дома неслись печальные звуки виолончели.

– Мистер и миссис Бартлетт! Миссис Осгуд! А это ваши прелестные детки?

Мы представили детей мисс Линч, которая всем им по очереди пожала руки.

– Я кое-что приготовила специально для вас, – сказала им мисс Линч. – Одна из моих подруг услышала от человека, который живет далеко-далеко отсюда, несколько очень милых сказок для детей. Она расскажет вам их сегодня.

– Моя мама пишет детские сказки, – сказала Эллен.

– Да, я знаю, – ответила мисс Линч. – Но эти сказки придумал мистер Ханс Кристиан Андерсен, который живет в Дании. Я уверена, они не так хороши, как истории твоей мамы, но, может быть, они тебе тоже понравятся.

В холл прошествовала мисс Фуллер, покачивая большими висячими серьгами, – как мы потом узнали, это был подарок от женщины из племени алгонкинов.

Она кивнула Элизе и ее мужу:

– Бартлетт. Миссис Бартлетт. – А мне она сказала: – Здравствуйте, Френсис. Это ваши девочки?

Я вновь представила их друг другу, хотя они уже встречались прежде. Мисс Фуллер пожала руки моим дочерям и детям Элизы, а потом подождала, когда мы разденемся, свалив пальто на руки горничной мисс Линч, которая унесла их наверх.

– Что это у тебя? – спросила мисс Фуллер у Винни, когда та сняла пальтишко.

– Кошечка.

– Мило. – Это прозвучало совершенно равнодушно. – И как же ее звать?

– По.

По лицу мисс Фуллер скользнула хитренькая улыбка.

– Неужели?

– Мистер По ее спас, – простодушно объяснила Винни. – Какие-то мальчишки хотели ее обидеть.

– Мистер По хорошо поступил. – Мисс Фуллер потрепала кошечку по голове, словно она была собакой. – Проследи, чтобы сегодня вечером ей дали молока.

– Хорошо.

– Идите наверх, – сказала я.

Винни побежала по ступенькам следом за сыновьями Элизы, Эллен и горничная Мэри потащились следом. Мисс Линч ушла в гостиную с мистером Бартлеттом. Я бросила беспомощный взгляд на Элизу, когда мисс Фуллер взяла меня под руку и с черепашьей скоростью повлекла в салон.

– Должна ли я предположить, что вы встретились с миссис По?

– Кто это играет на виолончели? – Я притворилась, что заслушалась музыкой.

– Какой-то швед. По тоже там был, да?

– Пришел незадолго до того, как я ушла. Все произошло очень быстро.

Она улыбнулась.

– Ну и как они смотрятся вместе?

Я с тоской посмотрела на двери салона.

– Как и любая другая супружеская пара.

– А именно?..

– Они очень добры друг к другу.

Мисс Фуллер засмеялась.

– Типичные супружеские пары обычно ведут себя несколько иначе. Наш друг Грили не желает даже жить с женой под одной крышей. У нее дом на Тертл-Бей, а у него – комната в «Астор-хаузе». Так же, как у еще пятерых джентльменов, которых я могу перечислить поименно.

– Кажется, у них счастливый брак.

– Пока была жива жена преподобного мистера Гризвольда, они жили в разных городах. Страстная потребность в ней возникла у него лишь после ее смерти. Я слышала, что его силой отрывали от мертвого тела, а после похорон он не желал уходить с могилы. И не ушел бы, если бы не вмешался один родственник. А еще, как будто все это недостаточно ужасно, на сороковой день после погребения он ее откопал. Он остриг ей волосы, а потом вцепился в почерневший труп, рыдая, как дитя. Такой вот тяжелый случай.

– Какой кошмар.

С ее любопытством она должна была уже выяснить, что Сэмюэл меня бросил.

Мы подошли к дверям салона.

– Осмотритесь, – сказала она так, словно ей принадлежали и эта комната, и все, кто в ней находится. – За каждым семейным человеком маячит история предательства. Некоторые истории печальнее остальных. Но у каждого есть свои раны.

– Необязательно.

Она несколько мгновений изучающе рассматривала меня, а потом повлекла к остальным гостям. К моему облегчению, мисс Фиск со своими небесными перьями и мисс Луиза Олкотт, ее мечтательная молодая подруга из Массачусетса, пошли к нам навстречу, чтобы поздороваться. Мисс Фуллер вскоре отошла, очевидно, в надежде поймать к ужину рыбку покрупнее, чем эти барышни. Даже сейчас, когда мы втроем выискивали общих знакомых в Бостоне, я вновь хвалила себя за то, что отослала в журнал мистера По несколько своих неопубликованных стихотворений для публикации под псевдонимом. Я сопроводила их записочкой, в которой объяснила, что хотела бы, чтоб мое имя осталось неизвестным. Если бы стихи были опубликованы за моей подписью, мисс Фуллер с ее любовью к скандалам сделала бы из этого сенсацию.

Едва я почувствовала, что мне легче дышится, как немедленно снова возникла мисс Фуллер и вцепилась в меня. Она повлекла меня к столу, где вот-вот должны были начать разливать чай.

– Хоть вы и пишете детские книжки, вы вовсе не кажетесь мне наивной.

Я почувствовала, как во мне поднимается гнев. Даже если это и был комплимент, он все равно был больше похож на оскорбление. Кто она такая, чтоб шпынять меня на вечере мисс Линч? Нет уж, с меня довольно.

– Перехожу к делу, Френсис: мне нужен материал для статьи о жизни мистера и миссис По.

– Для статьи?

– Да. Ия хочу получить его от вас. Я хочу скандала. Сколько он пьет? Что они делают в семейном кругу? Что кроется за его замкнутым видом? Вы же не станете утверждать, что этот человек не готов вот-вот взорваться.

– Я не могу…

– Статья пойдет в мою колонку в «Трибьюн» за вашей подписью. Если вы нуждаетесь в деньгах, я готова заплатить десять долларов авансом и десять – после публикации. – Она поймала мой взгляд. – Не то чтобы вам были нужны деньги…

Она предлагала хорошую цену. Мое финансовое положение не шло у меня из головы, угнетало. Гонорар за стихи в «Бродвей Джорнал» – если мистер По возьмет их – я получу еще не скоро. Жуткие истории для мистера Морриса так и не вышли из-под моего пера. Лишь ничтожная кучка американок зарабатывает на жизнь своим пером, и две из них пишут статьи для периодических изданий. Это сама мисс Фуллер, сотрудница «Трибьюн», и миссис Сара Хэйл, редактор «Гоудис Ледис Бук» в Филадельфии. Я должна всерьез рассмотреть предложение мисс Фуллер, каким бы отвратительным оно ни было. Возможно, мое будущее связано с журналистикой.

– Я могла бы взяться за это только с согласия четы По.

– Если хотите провалить все дело, тогда, конечно, спросите у них, – пожала плечами мисс Фуллер.

Подошел мистер Грили в начищенном цилиндре и с резиновой улыбкой и очень удачно оттянул на себя внимание мисс Фуллер. Я пристроилась за самоваром, чтоб на некоторое время дистанцироваться от журналистки и все обдумать.

Рядом со мной возникла Элиза и прошептала:

– Какая муха укусила Маргарет?

– Она хочет, чтоб я написала статью про семью По, – так же тихо ответила я.

– Для «Трибьюн»?

Я кивнула. Она уставилась на меня:

– А ты хочешь?

В этот миг к нам подошел преподобный Гризвольд.

– Дамы, могу я к вам присоединиться?

Розовый купол его лба блеснул в свете газовых ламп, когда он наклонился поцеловать мне руку. Я представила, как он обнимает мертвую жену, и мне захотелось отодвинуться.

– Пожалуйста, – вежливо ответила Элиза.

– Я хотел поговорить с самой красивой женщиной в этой комнате. Все меркнет рядом с вами, мадам.

Мне стало неловко за Элизу, но она тут же отошла, бросив на меня исподтишка преисполненный сочувствия взгляд.

– Ее муж – издатель, так? – спросил мистер Гризвольд, провожая мою подругу взглядом.

– Да, Рассел Бартлетт.

– Хороший человек. Расхвалил мою книгу в обзоре для «Миррор». Буду рад тоже чем-нибудь помочь ему. Ведь именно так все в мире и происходит, верно?

– Боюсь, я должна посмотреть, как там мои дети. Они наверху.

– Может быть, этим займется ваш супруг? – Он поймал мой взгляд.

– Его сегодня здесь нет.

Он явно ждал продолжения, но, когда его не последовало, только улыбнулся.

– Вероятно, вы слышали, миссис Осгуд, об успехе моего альманаха. Я потрясен тем, как много людей доверяет моему поэтическому вкусу. Я думаю, они должны знать, что я очень ответственно подхожу к тому, чтоб представить им лучшие произведения Америки. И, представьте себе, мой издатель оказал мне честь, предложив опубликовать следующий выпуск «Поэтов и поэзии Америки». Могу я надеяться, что вы отберете для него несколько своих вещей?

Я знала, что должна ухватиться за эту возможность. Такая публикация принесет мне совсем немного денег – преподобный Гризвольд выплачивает поэтам небольшие гонорары, а себе оставляет прибыли с продаж, – зато даст мне известность. Но почему я чувствую себя так, будто заключаю сделку с Румпельштильцхеном, пообещав отдать ему своего первенца?

Собравшиеся между тем притихли, шведский виолончелист опустил смычок. Я обернулась к двери. Там в одиночестве стоял мистер По, держа в руках стянутый льняным носовым платком букет подснежников. Я не могла не думать о том, как резко контрастируют эти нежные белые цветы с беспробудной чернотой его фрака.

– Опять он, – пробормотал преподобный Гризвольд.

Мисс Линч уже бросилась к дверям, чтоб приветствовать нового гостя, но ее опередила мисс Фуллер. Мистер По холодно наблюдал, как она трясла его руку. Любезно кивнув мисс Линч, он позволил журналистке повлечь его за собой; мисс Фуллер что-то оживленно говорила ему, позвякивая экзотическими серьгами.

Я перевела взгляд на преподобного Гризвольда, перечислявшего авторов, которые должны будут войти в его новый сборник.

– И все они – мои хорошие друзья, – сказал он в заключение. – Я стараюсь как следует узнавать своих авторов, это часть моей работы. Поэтому я должен познакомиться с вами поближе. Честно говоря, такая работа будет мне только в удовольствие.

Я улыбнулась. Мое внимание, однако, было приковано к мистеру По, который пытался отделаться от мисс Фуллер.

– Вы окажетесь в замечательной компании, мадам, – сказал преподобный Гризвольд. – Мистер Лонгфелло, мой близкий друг, уже пообещал мне свои новейшие произведения. Я полагаю, что он – величайший поэт нашего времени, что бы там ни говорил мистер По.

– А что именно я сказал? – негромко спросил мистер По, останавливаясь рядом с ним.

Лицо преподобного Гризвольда из розового стало малиновым.

– Вы напрасно черните мистера Лонгфелло, сэр. Ия… я очень рад, что вам задали трепку на страницах «Миррор» за то, что вы обвинили Лонгфелло в плагиате! Вы в полной мере ее заслужили.

– Возможно, так оно и есть. – Мистер По повернулся ко мне и протянул цветы. – Это вам. От моей жены.

Я заставила себя успокоиться.

– Поблагодарите ее от меня.

Преподобный Гризвольд нахмурился, когда я понюхала букетик. Меня поразило, что такие простенькие белые цветочки источают такой сильный чарующий аромат.

– Она собрала их за городом, – тихо сказал мистер По. – Сегодня утром мы прокатились до нашей старой фермы. Нам удалось даже устроить маленький пикник до того, как погода испортилась.

– Это должно было ее приободрить. – Я всмотрелась в толпу. – Она здесь?

Виолончелист снова начал играть. Мистер По покачал головой:

– Боюсь, она слишком утомилась днем.

– Послушайте, – сказал преподобный Гризвольд, – мы тут беседовали…

– О, я не понял. Мне показалось, что миссис Осгуд собиралась вас оставить. – Он предложил мне руку. – Миссис Осгуд?

Я кивком подтвердила, что хочу уйти, и смущенно приняла руку мистера По. Я ощущала его мускулы своей затянутой в перчатку рукой и изо всех сил старалась заглушить это ощущение.

Когда мы отошли на несколько шагов, он спросил:

– Куда вам хотелось бы пойти?

– Чем дальше, тем лучше.

Мы пересекли комнату, кивая знакомым, но не останавливаясь. Когда мы выходили из гостиной в переднюю, я чувствовала спиной любопытные взгляды.

– Уже достаточно далеко?

– Еще нет.

Пройдя по коридору, мы оказались в укромном, уставленном книгами уголке под лестницей. Он был освещен одинокой лампой, стоявшей на покрытом салфеткой столике. Мистер По усадил меня на единственный стул, и я почувствовала напоминающие о прошлом запахи горящего китового жира и старой бумаги. Издалека доносилась тоскливая песнь виолончели, сверху журчал женский голос, становясь то громче, то тише, – там дети слушали сказку.

– А теперь достаточно далеко?

Я выдавила улыбку:

– Думаю, да.

Он встал подле стула так, чтоб его сразу было видно из коридора, если у кого-то появится желание посмотреть. Так как он молчал, я начала:

– Как вы узнали, что мне хочется сбежать?

– Это понимали все, кроме Гризвольда.

– Боже, неужели я настолько прозрачна?

– Нет, это он настолько невыносим.

Мы обменялись короткими улыбками. Потом я, не зная, куда девать глаза, понюхала подснежники. Мистер По разглядывал книги, словно в поисках какой-то определенной. Внезапно он сказал:

– Я рад, что мы нашли минутку, чтобы поговорить. Я много думал о нашем предыдущем разговоре.

Я подняла глаза.

– О том, чтоб пригвоздить душу к холсту.

Я засмеялась:

– Боюсь, сейчас это прозвучало довольно мрачно. – Он спокойно смотрел, будто ожидая, чтоб я настроилась на серьезный лад. – Пожалуйста, продолжайте, – сказала я. Знает ли он, как тревожит меня взгляд его глаз, в окантовке темных ресниц.

– Несколько лет назад я написал рассказ, – сказал он, – «Овальный портрет», о художнике, который писал портрет своей молодой жены. Та день за днем позировала мужу, потому что он старался сделать свою работу безупречной. Понимаете, он хотел добиться того, что не удалось еще ни одному художнику: чтоб в портрете была подлинная жизнь. Он работал неделями, месяцами и вот наконец увидел, радуясь и не веря своим глазам, что портрет стал таким же живым, как его прекрасная возлюбленная. Казалось, ее душа воплотилась в этой картине. Он поворачивается к жене, чтобы поделиться ликованием от этой неслыханной удачи и показать свой шедевр. Но, увы, она мертва.

По спине у меня пробежала дрожь.

– Теперь вы понимаете, почему ваше заявление так меня впечатлило, – сказал он. – Ведь я фактически написал об этом рассказ.

– Это совпадение.

– Так ли? Уверен, большинство сочтет, что так оно и есть. Но найдутся и те, кто скажет, что это вовсе не совпадение, а свидетельство взаимодействия двух душ.

– Я не уверена, что верно вас поняла.

– Да и кто понял бы, по правде говоря? Во всяком случае, до конца. В мире не существует слов, обозначающих те области, частью которых являются наши души. Тем не менее, мы плаваем в субстанции этих иных измерений, они текут в нас, сквозь нас, над нами, омывая нас своим светом. Время от времени перед нами брезжат их проявления. Станем ли мы игнорировать их, противиться им? Или мы их примем?

– А у нас есть выбор?

– Да.

Я понюхала подснежники, и сердце мое забилась быстрее.

– Что, если человек их примет? Что тогда?

– Тогда он встретится с ними лицом к лицу.

Я медленно подняла на него взгляд. Он ждал этого.

Ничто в моей прошлой жизни не подготовило меня к тому, чтобы так глубоко, так непосредственно воспринимать другого человека и противиться этому восприятию, так проникнуться чьей-то сутью, как я сейчас прониклась его. Я ощутила боль и радость мужчины, что возвышался надо мной, и в тот же миг меня настигло потрясение от такого обнажения самого сокровенного в его внутреннем устройстве. Слишком много для меня, слишком тяжело.

Я отвела взгляд, взволнованная и возбужденная.

Когда я снова подняла глаза, его взгляд уже не был таким пристальным.

– Извините меня, – сказал он.

– Нет нужды. Я горжусь тем, что вы поделились со мной своими идеями.

– Это не просто идеи.

Мы опять на мгновение встретились взглядами, и меня до кончиков пальцев ног пронзила дрожь. За стеной плакала виолончель. Он вздохнул:

– Виргиния очень больна.

– Из-за вашей сегодняшней поездки?

– Нет.

Он больше ничего не добавил, и я сказала:

– В прошлый раз мне показалось, что она меньше кашляет. Вы не должны так волноваться. Она молодая, сильная, она обязательно поправится, вот увидите.

Его лицо было бледно.

– Поправится ли?

В передней появились мисс Фиск и мисс Олкотт.

– А-а, вот вы где! – воскликнула мисс Фиск. Ее белокурые локоны колыхались. – Мистер По, мы подумали, почему бы вам не прочесть своего «Ворона»? Мисс Линч сказала, что вы можете согласиться, если мы любезно попросим вас об этом.

– Сегодня как раз идеальный для этого вечер, такой мрачный, – сказала мисс Олкотт, глядя мечтательными телячьими глазами.

– И мисс Линч сказала, что она приглушит свет. – Мисс Фиск вздрогнула. – Так будет страшнее.

Мистер По посмотрел на меня.

– Ваша аудитория ждет, – легко сказала я.

Он позволил увести себя из ниши, а я осталась, слушая доносящийся сверху приглушенный шум детских голосов, задающих вопросы рассказчице. Как бы странно это ни звучало, я чувствовала, что мистер По все еще присутствует здесь. Почему он именно меня выбрал в качестве наперсницы? Я была польщена, хоть я и понимала, что это неправильно. Но как могла я противиться установившейся между нами не выразимой словами связи? Я жаждала ее, даже когда от нее уклонялась.

– Фанни! – Ко мне спешила Элиза. – Вот ты где! Я искала тебя. По собирается читать стихи, ты идешь? – Она уставилась на цветы у меня в руку. – Это те самые подснежники?

– Их послала мне миссис По.

Честное лицо моей подруги омрачилось, она нахмурилась.

– Странно. Я слышала, что принести подснежники в дом – не к добру. Говорят, это к смерти. – Увидев выражение моего лица, она потянула меня, заставляя подняться на ноги. – Не бери в голову, это всего лишь старые бабьи сказки. Пойдем, пока мы не пропустили мистера По.