ыехал мужик в поле пахать. Пашет — сеет, пашет — сеет… Глянет на небо, как задачливая подойдет планета, так и бросает зерно в землю. Сеет себе не спеша.

Едет царь Пётр мимо, видит, что мужик поглядывает все на небо: поглядит-поглядит — зерно бросит, опять сколько-то времени пройдет — опять горсть бросит.

Царь диву дался:

— Что бы это было такое, с чего это мужик на небо глядит, когда сеет?

Послал кучера мужика кликнуть.

— Тебя царь кличет.

— Некогда мне, вишь, пашу-сею.

— Ступай, спрашивать тебя хочет.

Подходит мужик к царю, шапку снял, кланяется:

— Чего звать изволили?

— Что ты делаешь?

— Ай не видишь? Хлеб сею.

— А зачем же ты на небо глядишь всё время?

— Планиду гляжу, как подойдет задачливая, так и бросаю зерно, незадачливая — обожду малость, потом опять сею.

— А почем же ты знаешь?

— Я-то? Я всё знаю, и твою жизнь знаю.

— Что ж ты знаешь?

— Всё знаю. Жизнь твою знаю и смерть вижу, потому я гляжу планиду.

— Ну, скажи, что ты знаешь?

— А то знаю, что ты хоть и царь, а воровать пойдёшь.

— Как так?

— Да так, на Велик день через год воровать пойдёшь, а не пойдёшь воровать — смерть тебе на роду написана в этот день.

Простился царь с мужиком и поехал домой.

Сколько времени прошло — Велик день подходит. Вспомнил царь про мужика того и думает: «Может, и правду старик сказал, надо идти воровать. Царское ли это дело — воровать?!»

Он и воровать-то не знает, как.

Послал Пётр в Велику субботу на толкучку старья какого-нибудь купить. Принесли ему. На кухне спрятал, стал дожидаться вечера.

К заутрене собираться время.

Собрался к заутрене, проводил жену в церковь, а сам домой… Зашёл с кухни, чтоб не видал никто, снял с себя одежду царскую, босовиком оделся. Вышел по чёрному ходу на улицу и не знает, куда ж ему идти воровать, и воровать-то не знает, как.

Постояли постоял и пошёл по улице прямо куда глаза глядят.

Люди все к заутрене идут с куличами, с пасхами, а ему воровать надо.

Видит он: полиция в обход идёт. Он и не знает, куда деваться.

Притулился у ворот каких-то и стоит ждёт, трясётся, когда пройдут полицейские.

Глянул — ещё какой-то в угол прижался, босовик тоже.

— Не один я, значит, такой-то!..

Разглядел и его босовик и спрашивает:

— Ты что?

— Воровать иду!

— А куда идёшь?

— Да мне всё равно куда…

— Пойдём вместе, товарищем будешь. Я тоже по этому делу собрался. Велик день подошёл, а разговеться нечем, надо воровать идти.

— А куда ж мы пойдём?

— Пойдём царскую банку ограбим.

Пошёл царь казну свою грабить. Пришли к банке…

Пётр и говорит:

— Как же мы залезем туда?

— А я по трубе залезу, окно выдавлю, верёвку кину тебе, а ты стой-дожидайся тут, карауль, кабы не шёл кто.

Залез босовик по трубе к окошку, стекло выдавил, верёвку кинул.

Царь залез и спрашивает:

— Что ж мы теперь делать будем?

— Кассу ломать надо.

Босовик фомку из-за голенища вытащил… Пётр и думает:

— Сундуки только попортит, убыток мне.

А при нём ключи были…

— Стой, не ломай, у меня ключи есть.

— Откуда они у тебя?

Царю и сказать нечего.

— Бывалый ты, значит!

А у Петра от казны завсегда ключи… Босовик огарочек зажигать собирается, а царю страшно стало. А ну как увидит кто!..

— Стой, не зажигай огня, я и так знаю, где золото тут лежит.

Подошёл к сундуку одному, отпер его:

— Ну, бери сколько нужно.

А сам не берёт.

Босовик полные карманы набрал, в мешок насыпал.

— А ты чего ж не берёшь?

— Мне не надо.

— А воровать пришёл?!

Нечего делать, набрал и царь в карман золота. Золота набрали, уходить стали — царь опять сундук на ключ. Слез, и босяк ему:

— Ну, давай делить теперь.

Пётр в ответ:

— Мне больше не нужно, и этого хватит. А зовут тебя как?

— Семёном звать, сапожники мы.

Идут они мимо сената. Огонь горит. Царь и думает: «С чего бы это огню гореть, собрания не должно быть, а огонь в окнах?!»

Босовика кликнул:

— Давай залезем, послушаем, чего они там говорят.

— А как же залезть-то?

— Тут дерево есть, залезем на него — и видать будет. Надел босовик кошки, взобрался по дереву, прямо к окошку самому, бросил царю кошки — и царь за ним.

Глянул в окно: все министры собрались, главный посредине сидит, а в окне открыта форточка, царю и слышно всё.

Самый главный и говорит:

— Как приедет он от заутрени, так мы и изведём его.

— Чем же его извести?

— Яду дадим — сразу Богу душу отдаст.

— Как же яду ему дать?

— А я велел прийти его повару, с ним столкуемся. Позвали повара:

— Изведёшь царя, дашь отравы?

— Как так?

— Мы заплатим тебе хорошо.

Подумал, подумал тот:

— Ну, ладно, согласен я!

— Так вот что! Как придёт от обедни он, разговляться сядет с главным министром, с чаем и дашь яду.

А те спрашивают:

— Мы-то узнаем как про это?

— В сенат соберитесь. Как царя порешим, на балкон выйду, махну вам платком чёрным — ступайте тогда во дворец все.

Так и решили… Говорит босовик царю:

— Ты слышал?! Слезай-ка, а то ещё увидят нас…

— И то правда!

Слезли они, пошли. Пётр и думает: «Правду мужик сказал: не пошёл бы воровать, на Велик день помирать пришлось бы».

Распрощался царь с босовиком, пошёл домой. С чёрного хода пришёл на кухню, снял босовицкое, надел царское и ну скорей в церковь бежать к супруге. Царицу от обедни привел, гостей дожидаться стал. Заявляется министр главный. Похристосовался с царем. Тот ему:

— Ну что ж, давай разговляться. Чайку сперва выпьем.

У самого на уме порешить злодея. Повар на подносе две чашки им, одну царю, другую ставит министру главному.

У шёл повар, царь и говорит:

— Хочу я для Светлого праздника милость тебе оказать: бери ты мою чашку, пей из моей, а я из твоей выпью.

Обомлел министр, не знает, что ему делать…

А Пётр:

— Что ж ты, чашкой моей гнушаешься?

Страшно министру из этой чашки пить — жизни решиться страшно.

Царь опять ему:

— Пей из моей чашки, приказываю!

Министр за чашку взялся, а сам не пьёт, дрожат руки. Взял царь да и вылил ему в глотку чашку с ядом. Министр бряк под стол — скоропостижная смерть. Отволок его царь в кладовку, а сам велел подавать лошадей себе.

Говорит кучеру:

— Поезжай к Семёну-сапожнику, знаешь, где?

— Не бывал, не знаю…

Едут мимо городового, остановил Пётр кучера, городового кликнул:

— Семёна-сапожника знаешь? Где проживает?

Так-то и так-то ехать надо, рассказал царю, дальше поехали.

Подъезжают к дому.

Увидал босовик царя, испугался, ну, думает, воровали с каким-то Петром в банке царском, а теперь дознался царь, сам приехал.

Входит царь:

— Ну, Семён, я разговляться к тебе приехал, угощай чем Бог послал.

Сели они за стол, царь водки спрашивает.

— Ну, Семён, давай выпьем с тобой, похристосуемся, отравы чай не клал в неё?

У босяка — душа в пятки. А Пётр:

— Воровали вместе и разговляться давай вместе. Испугался босовик, ну, думает, конец мне теперь…

Выпили, закусили.

— Собирайся, Семён, во дворец поедем!

Босовик ему в ноги, а тот:

— Поедем!

Приехали во дворец, царь босовика с собою ведёт. Привёл в комнату:

— Сиди, Семён, дожидайся тут.

Сам в кладовку, вытащил министра главного, под стол сунул, платок из кармана вытащил черный, на балкон вышел, платком махнул — и в комнату.

Сидят, дожидаются. Загремели кареты, подъехали ко дворцу министры, в комнату вошли: царь живой сидит и босовик какой-то рядом.

— Ну, садитесь за стол. Вон ваш под столом, а за столом новый сидит.

Те глядят, понять ничего не могут.

— Вот вам министр главный, Семён-сапожник.

А Семёну говорит:

— Теперь ты будешь главным министром!

Так те ни с чем и остались.

Вспомнил Пётр про мужика, что планету смотрел, посылает отыскать его, привезти во дворец. В деревню приехали — прямо к старосте:

— Где тут у вас мужик древний, что царю говорил правду?

Искали, искали по деревне старика такого — не смогли сыскать. Один и говорит:

— Был, да помер, на самый Велик день помер.

— Так дайте бумагу из волости, что помер.

Написали бумагу — помер на Велик день, печать приложили, отдали кучеру. Воротились к царю…

— Ну, нашли мужика?

— Помер, на Велик день помер, вот и бумага от волости, и печать привешена.

Ничего не сказал царь, подумал только: «Правду говорил старик этот. Как сказал, так и вышло в точности: пришлось царю воровать на Велик день».