Алекс Громов, Ольга Шатохина

Штык, катана, котел (Цивилизация наркомов)

 

1. Один день Ивана Черномазова

Завтра снова разводить руками тучи, метать молнии, выводить из берегов реки, генерировать смерчи и обрушивать их на врагов. Мог он, Иван Черномазов, сын простого тамбовского крестьянина, еще недавно даже мечтать о том, что будет регулярно творить чудеса, подобные тем, что в легендах совершали древние боги?..

Ровно в пять утра, точно по расписанию, в казарме прозвучала команда «Подъем!». Умывшись, одевшись по форме и позавтракав, Иван в общем строю направился было к боевому рубежу, чтобы как обычно отслеживать обстановку и оказывать необходимую магическую поддержку, но был остановлен приказом командира. Сегодня боевому магу 3-го разряда Ивану Черномазову поручалось единолично провести разведку боем и разогнать японских демонов войны, которые прикрывали действия своих империалистов на стратегически важной сопке.

Для этого требовалось особое снаряжение. Черномазов бегом бросился за ним в казарму. Сложив в спецранец нехитрые и хитрые военные пожитки, Иван с благодарностью взглянул на висевший над его койкой портрет Юрского – первого боевого красного мага. В Уставе Красноармейского Чародея была целая глава, состоящая из афоризмов Юрского: «Пуля – дура, оборотень – молодец!», «настоящий чародей в схватке…(победит) нетрудовых людей!», «На враждебные штыки надень ихние злодейские чулки!»

Тут же на стене красовался большой плакат, изображающий поединок красного мага с буржуазным. Краснощекий советский маг, одетый в хромовые онучи, штаны-галифе, гимнастерку с кубиками и магическую буденовку, одной рукой стискивал революционный магический молот, служащий для разбивания цепей пролетариата и ковки прогрессивных артефактов. На другой руке чудо-богатыря красовалась ежовая рукавица с антибуржуазным покрытием.

Буржуазный маг же представлял собой некое чужеродное существо, напоминающее сотрудника американского спецназа Чужого, но одетого в манишку с блестками, потрескавшийся от натуги смокинг и продавленный цилиндр, теперь подозрительно похожий на каску – но со слегка торчащими рогами. На ногах враждебного воина-поединщика были фирменные западные кроссовки, которые плавно переходили в колготки, завершающиеся боевыми трусами-стрингами с логотипами великих магических лож спереди, и масонских – сзади (точнее, на могучем заду). В руках-лапах у заграничного Чуда-Юда был остро заточенный большой циркуль с ехидным масонским знаком.

Теперь, в очередной раз вдохновившись, Ивану предстояло самому доказать, что не напрасно он на народных харчах осваивал магическую науку. И доказать в нелегкой обстановке – в боях среди диких условно тунгусских степей, где гнус летает густыми тучами, заслоняя солнце, а всего прочего (даже сбежавших с корабля инопланетян) остро не хватает. До ближайшей железной дорожной станции – почти 700 километров (по-простому говоря – верст не меряно!) по скверной, разбитой боевыми и не боевыми действиями дороге. Везти оттуда приходится все, и боеприпасы, и снаряжение, и продовольствие, даже дрова для полевых кухонь. Иногда приходилось даже выделять толику драгоценной магической энергии для поддержания огня, на котором опытные армейские кашевары готовили пищу для героических воинов – с добавлением патриотических травяных настоев, регулярно укрепляющих дух и тело.

Иван знал, что в отечественных научно-исследовательских институтах лучших умы денно и нощно трудятся над созданием новейших магических артефактов, удобных в транспортировке, емких и эффективных, без баловства и капризов. Но сейчас он и его боевые товарищи, находившиеся далеко от сердца отчизны, могли рассчитывать только на собственные силы.

Но пример товарища Юрского, которому довелось сражаться с противниками молодой Советской власти в местах, столь же диких и неприветливых (и с некультурными злыднями – маньяками наживы), помогал мобилизовать все внутренние ресурсы и исполниться необходимой убежденности в скорой большой победе. Как пелось в известной песне – «Превращений – так мгновенных, под Октябрьской звездой».

 

2. Количество демонов на душу населения

Еще раньше японские войска захватили Маньчжурию и, как было объявлено всему миру, на штыках утвердили там государство Маньчжоу-гого. Конечно, понимающие, в чем дело, сразу осознали – плацдарм готовится для дальнейших боевых действий против Китая, Средней (также называемой в ряде источников – Усредненной) Монголии и СССР с дальнейшим расчетом на колонизацию одной трети мира. Хотя секретная магическая служба СССР донесла не только о передвижениях войск, но и о небывалой концентрации японских духов и даже демонов войны на этой территории. Не иначе, захватчики приноровились их специально выводить и размножать, тренировать и готовить к разбойному труду и грабительской обороне. Так, по крайней мере, выступали в курилке Лиги Наций. Она не была идеалом приличного учреждения – половина офисного персонала была демонами, использовавшими вместо дорогой косметики и эпиляций стереотипные личины, не нуждающиеся даже в банальной аппаратной чистке лица.

Демон – это человеко/сущность, которая работает на чужой территории без настоящего паспорта (чаще всего – дипломатического) и армейского (силового) прикрытия.

Поэтому пойманные демоны – не подлежащие обмену – подлежат суду по законам того государства, в котором арестованы.

При этом демоны могут быть официально осуждены не за то, что они являются чужими демонами, но за совершенными ими – или потенциально могущие быть совершенными – преступления и правонарушения.

Демоны, работающие по договору на другие страны, отвечают лично, без перевода магических и юридических стрелок на заказчиков.

Вначале японские демоны занялись поиском стратегических полезных ископаемых и выращиванием необычайной красоты цветов на нейтральной полосе. После возведения массивных теплиц и грядок с парниками началось строительства крытого рынка, что неминуемо должно было привести к конфликту интересов над ресурсами и денежными потоками. Сперва пропала партия продовольствия. А затем начались постоянные нападения японских криминальных демонов на братских монгольских пограничников. Официальные японские власти с помощью дипломатических нот и прочих буржуйских выходок нагло требовали передвинуть границу на два десятка километров вглубь исконной монгольской территории, аргументируя это необходимостью снабжения местного манчьжоу-гогойского населения свежими продуктами питания с того самого нового рынка. Кроме того, японские ученые провели научно-практическую конференцию «Долги монгольского ига и их наследников перед Японией и Маньчжоу-гого». Итоговая сумма получилась внушительной, хотя и завышенной.

Японские буржуи и буржуйки уже радостно потирали ладони, предчувствуя аппетитный запах шашлыков на пикниках средь монгольских степей, новенькие, зазывающие усталых путников суши-харчевни возле дорог и троп, строительство первой ветки улан-баторского метро и под этим предлогом – прорытие тайного тоннеля в Москву. А там…

Но красные маги не дремали, красные дипломаты не зря ели красную (и черную, но не белую!) икру, а красноармейцы и командиры, возвратившись с очагов отдыха, были по расписанию готовы к подвигам.

Коварная азиатская империалистическая акула напрасно раззявила свою пасть – к этому времени между СССР и Монголией был подписан «Протокол о взаимопомощи», и уже в следующем году на территории Монголии были размещены части Красной Армии, а также специальный контингент магических военных советников.

Против иностранных буржуев и их вооруженных пособников поднялся трудовой народ – после завершения политинформации и сдачи норм магического ГТО местные шаманы получали в штабе революционной армии официальный статус партизан. Затем им по разнарядке были выданы три боевых флейты Гамеля-Трясунова, способные сманивать гусеницы с японских танков. Кроме того, шаманы были снаряжены спецсетями для ловли вражеских подземных подводных лодок, шаставших под пустыней.

 

3. Кипит наш цирик возмущенный

– Мы как один умрем в борьбе за это!

– Не только умрем, но и победим, товарищи цирики! Одолеем подлого врага, который пришел на вашу-нашу землю!

И строй вооруженных людей, стоящий перед зданием правления Средней Монголии, ответил оратору – красноармейскому инструктору Павлу Иванову восторженным ревом. Через пару часов, после торжественного обеда, будущим героям-цирикам предстояло отправиться в поход на злодеев.

Недаром бойцы Монгольской народной армии назывались цириками – с давних времен лучшие из здешних батыров сдерживали разгул демонов, а потому эти криминальные сущности прозвали их цириками – надзирателями. Ходили также слухи, что в секретных японских лабораториях разрабатываются игры, способные увлечь и отвлечь многих и многих людей от реальных свершений и борьбы за дело пролетариата, и в этих играх создается клеветнический образ цирика, как злобной сверхъестественной сущности, что и вызывало у цириков разума возмущение и бурление оскорбленных чувств.

Тяжелее всего приходилось красноармейцам и цирикам в промежутках между боевыми столкновениями, поскольку противник, лишенный революционной сознательности постоянно пускался на различные подлости и пакости, чаще всего маскируя свои действия под стихии, природные явления и обычные людские ляпы.

Так, при помощи одного из демонов местной непогоды у красноармейца Пихтянко Л.П. был внезапным порывом ветра выдут из почему-то не застегнутого кармана гимнастерки воинский билет. После этого в течение трех ночей упомянутый демон, прикинувшись ненаглядной женой Пихтянко, мешал тому осуществлять караульную службу – охранять склад с чародейскими горюче-смазочными материалами. Когда демон был задержан боевым нарядом красных магов, то оказалось что он мужского рода, и тем самым красноармеец Пихтянко в случае незаконного удовлетворения своего личного желания подлежал бы соответствующей уголовной ответственности.

В то же самое время демоница – жена упомянутого демона, прикидываясь то пожилым интендантом, то чиновником из райпотребсоюза, пыталась спаивать красных командиров в вагонах-ресторанах, столовых, домах отдыха, прачечных, залах ожидания, туалетах, железнодорожных переездах, на торжественных заседаниях, собраниях и митингах, и просто в чистом поле.

Задачей демонов также было наводить разнообразные идеологически вредные мороки и снижать боеспособность красных командиров, вплоть до самого высокого ранга. Порой чародейские вылазки врага оказывались чрезвычайно опасными. Так, поддавшись объединенному влиянию нескольких демонов, перешел границу и бежал к японцам комиссар государственной безопасности 3-го ранга Люшков, имевший доступ и оперативной магической документации. Потом боевая группа японских солдат при поддержке демонов войны, прикинувшись призраками давно закончившейся русско-японской войны, выступила против советской погранзаставы, используя тактический полтергейст и местные силовые ветки мирозданья, а также ушлую блуждающую хроноворонку с птеродактилями.

Среди вышедших на бой с Красной армией было немало злодеев. Так, по вообще-то до конца непроверенным советским разведданным («100 великих разведданных»), среди японских унтер-офицеров преобладали генно-модицированные людоеды, которые были адаптированы к ратному труду, обороне, нападению и поеданию морально нестойкого противника. Поэтому красные маги регулярно проводили среди бойцов политинформации.

Поскольку ни советская держава, ни японская империя не подписали в свое время Женевскую конвенцию о магических превращениях попавших в плен военнослужащих, то нередки были случаи использования азиатами пленных красноармейцев и цириков в качестве тотемных столбов линий чаро-обороны и зомби-пулеметчиков в обороняемых дзотах.

Поэтому в состав штурмовых отрядов по захвату японских укрепрайонов входили и военспецы – оперативные сниматели враждебных заклинаний. На только что освобожденных территориях вместе с сотрудниками магической разведки бывших пленных осматривали и врачи-чаронаркологи, снимавшие наведенную магическую зависимость и извлекавшие чужеродные аватары из красноармейского сознания.

Одной из любимых козней вражеских демонов было не только превращение в молоденьких смазливых девушек/эротических бой-баб и последующее знакомство с красноармейцами и красными командирами, но «близкое фотографирование» с ними, дальнейший магический монтаж полученных фотографий и их экстренная отправка женам и невестам воинов. Затем начинались скандалы, подрывающие боевой и трудовой дух, изредка возникал и «синдром Офелии», ухудшающий советскую статистику.

Кроме боевых задач, красные военные маги, выполняя поручение партии и правительства отчизны, в полевой лаборатории проводили изучение буржуазной генетики японских демонов и возможности их последующей селекции в пролетарские культуры.

 

3. В пылу смертельной схватки

Иван Черномазов лежал в укрытии на берегу реки, которую японские империалисты так стремились сделать пограничной. А вернее – захватить оба берега, чтобы неустанно грозить честным трудовым людям, насылая на них кошмарные сны и злокозненные демонические сущности. Многие из которых, как известно, даже после специальной подготовки испытывают серьезные трудности с пересечением водных преград, особенно рек, впадающих в державу рабочих и крестьян, защищенных от империалистических наездов силовым полем магических классово откалиброванных генераторов.

Заслонившись специальным маскировочным мороком, Иван напряженно вглядывался туда, где находились позиции врагов. Они вовсю старались, но испортить той тревожной весной праздник 1 мая советским людям и братским монгольским трудящимся так и не сумели. Но уже 8 мая взвод японских демонов-диверсантов попытался занять островок посредине реки, однако монгольские пограничники заметили противника и отогнали его патриотическим превращательным огнем.

Однако 11 мая отряд в три сотни человек при поддержке восьми демонов и четырех магов, укомплектованный чарогранатометами и несколькими обычными пулеметами внедрился на пятнадцать километров в глубину монгольской территории и напал на погранзаставу на высоте Номон-Хан-Бурд-Обо. В ходе боев нападавшие были отогнаны, но перед этим успели сделать фотоснимки, ставшие после соответствующей обработки провокационными – так хозблок заставы был отретуширован в виде публичного дома вульгарных монголо-советских демонов и растиражирован в империалистической печати, вызвав массовое глумление капиталистических псевдогуманитарных организаций, в том числе – занимающихся перевоспитанием и трудоустройством демонов-наемников и демонов-насильников.

Между тем боевые действия продолжались – еще через три дня после нападения на заставу разведотряд японской пехотной дивизии при поддержке авиации и целой тучи нетрезвых демонов атаковал 7-ю пограничную заставу, захватив высоту Дунгур-Обо, куда началась переброска пехоты на грузовиках и бронемашинах. Одновременно началось развертывание полосы самурайской чародейской обороны «Пылающее зеркало», которая по многовековым легендам, абсолютно не могла быть преодолена неприятелем.

Но 17 мая три мотострелковых роты, сапёрная рота и артиллерийская батарея Красной армии при поддержке монгольского бронедивизиона и особого маг-отделения, в составе которого был и только что прибывший в район боевых действий Черномазов, отбросили противника обратно за реку. Остатки разорванного в клочья «Пылающего зеркала» были отправлены в Москву в Наркомат Магии для изучения.

И вот сейчас над рекой царило томительное предгрозовое затишье. Иван настроил магические устройства слежения на максимальную чувствительность, однако обнаружил лишь то, что противоположный берег степной реки полностью укрыт мощной завесой империалистического чародейства, сквозь которую не просачивается ни звука. При попытке пробить завесу направленным лучом слежения пробуждался хаотический поток сомнительной информации – доносились многоголосые оскорбительные выкрики и угрозы, пьяные вопли и этнический шансон недревних цивилизаций. Развратные женские голоса наперебой обещали советскому человеку всевозможные непотребства, отвлекающие от борьбы за освобождение пролетариата всей Земли и окрестных галактик. Визгливые звуки джаз-бандов пробуждали потребность немедленно предаться странным вихлястым танцам, а расслабляющее пение аристократических флейт и скрипок – забыть о высокой цели и погрузиться в ленивое созерцание, недостойное борца за счастье трудового народа.

– Эй, ты там, с трехлинейкой! Хочешь быть богатым и красивым? Смотри, Птица Феникс летит. Пуляй скорее!

– Командирчик, да какой славный и пригожий! А я вот монгольская принцесса, спала в одиночестве много веков. Пока твой жаркий взгляд меня не пробудил. Пойдем, возлюбленный в пещеру, на пуховое ложе, окаймленное сокровищами. Отдай мне свой пистолет. Ведь со мной он тебе не нужен, милый.

Японские маговояки вовсю использовали магические глушители искренних человеческих побуждений (поэтому порой у красных бойцов отсутствовала взаимовыручка) и по вечерам вывешивали подкорректированную карту звездного неба – с измененной (т. е. оскорбительной для неприятеля) конфигурацией нежелательных (для них – японцев) созвездий.

Кроме того, стрелка компаса в этой зоне боевых действий всегда показывала строго на Токио. А в ясную погоду среди немногочисленных облаков виднелась (невооруженным глазом) вершина горы Фудзиямы, которая отсюда не должна была быть видна даже и в мощный бинокль.

Недавно на позиции красноармейцев залетела дезинформационная бомба, начиненная обещаниями каждому сдавшемуся выделить квартиру как раз на склоне Фудзиямы. Ивану удалось нейтрализовать вредное воздействие своевременной отсылкой контраргумента: «Да если бы это было правдой, вашей Фудзиямы из-за скопища бараков для размещения беглецов уже и не было бы видно!»

Сейчас, оценив ситуацию, Иван доложил командованию о неизбежности нового – и весьма скорого – наступления японцев. И потом приступил к выводу в режим готовности номер один всех имевшихся в его распоряжении средств противодемонической обороны. «Эх, маловато магобоеприпасов! Но хорошо хоть что-то успели доставить на передний край. Ну, где наша не пропадала!»

 

4. На переднем крае и в магическом тылу

Вскоре с мест боевых действий поступили новые тревожные сообщения – начался массированный обстрел наших позиций невидимыми агитационными снарядами, от воздействия которых в красноармейских головах начинали звучать голоса, зачитывавшие враждебные тексты, пропагандирующие радости роскошной жизни, нелимитированного секса и иноземного обжорства невиданными и не нюханными деликатесами.

Разгром коварного врага осложнялся тем, что помимо японской регулярной армии в схватках принимали участие и анимешные демоны-добровольцы, воплощенные в различные тела и устройства, и снабженные запасом энергии. Тактико-технические характеристики этих демонов позволяли в течении треx-четыреx суток действовать без магической подзарядки. Просочившись в красноармейский тыл, демоны занимались вредительством и, превращаясь в молоденьких слегка одетых девушек, отвлекали солдат (и преимущественно – красных командиров) от выполнения воинского долга. Случались даже отлучки караульных с постов и задержки приездов представителей штаба в части. По каждому из этих случаев было начато служебное расследование.

Так замкомроты Пафнутий Берендеев, будучи отправленный командиром в расположенную рядом часть для установления четкого боевого взаимодействия, исчез на 18 часов. Он был обнаружен в ходе развернувшихся поисков красными следопытами. Берендеев был одет в одну лишь гимнастерку, возбужден и сексуально изможден, причем отчасти потерял дар речи – поскольку мог общаться только на неслужебные темы. Будучи доставленным в часть, травмированный замкомроты, улучив момент – когда его оставили одного, принялся грызть гусеницы у танка. Вызванный красный маг-следователь определил у Берендеева потерю пролетарской души и красноармейского боевого стрежня. Было решено начать спецоперацию по освобождению души и разума воина из вражеского плена и захвату чаронаводящего противника.

Для этого был сделан вид, что в суматохе боев нестандартное поведение Берендеева списали на случившуюся с ним контузию. На следующий день замкомроты был отправлен в штаб армии для получения особо важного секретного пакета с инструкциями для предстоящего наступления. Данное решение было объяснено Берендееву (поскольку предполагалось, что он находится под контролем японских военных магов и поэтому для них все должно выглядеть правдоподобно) тем, что красный командир, отвечавший в штабе дивизии за доставку секретной информации, заболел и был отправлен в госпиталь, а ранее прошедший проверку Берендеев назначен на его место.

Прибывший из Москвы инкогнито (по документам обычного армейского снабженца) специалист магического спецназа РККА установил за Берендеевым дистанционную чародейскую слежку, использовав для этого волшебную сеть ВК 676-бис. Спецоперация была с блеском завершена, Берендеев, излеченный от чужой чарозависимости, без поражения в правах вернулся к исполнению служебных обязанностей в полном объеме.

Иван же, изучив собранные им и доставленные красноармейцами образцы империалистических эманаций, отправился готовить противоядие. Для этой цели ему был нужен большой, украшенный соответствующим гербом котел, в котором красные маги во время затишья варили материалы для политинформаций. Около него днем и ночью стоял на посту красноармеец и бдительно спрашивал:

– Стой, кто идет? Давай пароль, а то стрельну!

Котел был прислан в эти сопки специально из города пяти с половиной морей. И вечерами из него разносился запах вкусного варева, а в облаках пара, струившихся из-под крышки, угадывались корчившиеся в недовольстве и смятении враждебные демоны.

Демоны боялись котла как огня (революционного), ибо широко был распространен слух, что если демона угостить тем варевом, то у него начнется приступ правдоискания и спецморализма, в результате он больше не сможет вредить советской державе и преданно служить главным и второстепенным буржуинам.

На дальних подступах к котлу Ивану попался какой-то мальчишка, чумазый и пыльный, в одежонке не по росту – видно, после братьев донашивает, с душевной теплотой подумал красный маг.

Парнишка выглядел испуганным, и от Ивана шарахнулся было, но тот по-доброму спросил:

– Ты чей будешь, хлопец?

Из сбивчивого ответа маг разобрал «покушать хотел попросить» и еще уловил что-то про убитого отца.

– Покушать найдем, – ответил Иван, – иди вон туда, кашевары дадут тебе хлеба и еще чего съестного. А вырастешь – выучишься, пойдешь служить в Красную армию, за батю отомстишь.

– Спасибо, дяденька, – уже яснее выговорил приободрившийся пацан. – Наверняка отомщу!

Иван посмотрел ему вслед, по старой привычке проверять всех встречных и поперечных. Не, вроде мальчишка и есть. Хотя… Впрочем, в этих краях у многих поле личности, видимое только магическим зрением, пока еще искажено. Тяжкое тут у них существование, что и говорить. Но зато у этого голодного мальчишки впереди совсем другая жизнь – выучится, станет достойным человеком, строителем светлого будущего. Непременно так и произойдет!

Когда средство против враждебной агитации было приготовлено и распределено среди бойцов, Иван принялся в который раз перечитывать магические военные наставления, большая часть которых была основана на опыте товарища Юрского.

 

5. Кто к нам с чародейством придет…

В магическую военную историю вошли – как образчик подлинной чародейской риторики – приказы товарища Юрского Магревоенсоветам во время Гражданской войны с буржуями. В них были следующие суровые строки: «…армия должна выполнить свою задачу до конца, хотя бы ценой самопожертвования», и требовал «проявления сверхчеловеческой энергии по скорейшей подготовке армий к наступлению», и пламенно призывал: «Вперед же, товарищи, на последний и решительный бой! Вперед на завоевание нами мира и обеспечение интересов труда! Смело вперед! Пусть же нашим девизом будут слова: «Смерть или победа!».

Красная магия с первых же схваток с империалистами проявила свои лучшие революционные качества и поэтому в телеграмме-поздравлении товарища Юрского – с третьей годовщиной Октябрьской революции, – отправленной в столицу вождям, были следующие строки: «…от имени армий, изготовившихся к последнему удару на логовище смертельно раненого зверя, от имени славных орлов – привет! Железная пехота, лихая конница, непобедимая артиллерия, зоркая стремительная авиация, всепроникающая революционная магия дружными усилиями освободят последний участок Советской земли от всех врагов».

А между тем и враги не дремали, агитируя в своих листовках идти сражаться с «людьми – приверженцами апокалипсического красного дракона…».

Кроме того, были листовки с хитрым искусительством, содержавшие, на первый взгляд, заманчивые предложения: «Бросайте, крестьяне, ваши дела, берите дубины в руки и идите освобождать ваших детей в Красной армии, и вместе идите к нам. Наше правительство вас возьмет и простит, знамо дело по глупости вашей и непониманию продали вас и натравили против нас. У нас англичане, французы пришли нам помогать и вместе отвоюем родину, защитим свои семьи, скарб, хлебушек. Э, да вам всего не втолкуешь, сами увидите, как мы здесь живем. Мы вам все сказали, будет вам хорошо, нет – все едино, плакать будет каждый из вас. Наша армия полосой пройдет и истребит всех большевиков, пощады не будет никому».

Товарищ Юрский прославился и тем, что спас 40 девушек. Однажды могущественный курбаши приказал подобрать 40 самых красивых девушек в возрасте от 10 до 15 лет для того, чтобы выдать их замуж за своих джигитов. После того, как девушки были отобраны, не спрашивая их, назначили день свадьбы. Но местные жители сообщили красным командирам о затее басмачей и в день свадьбы красноармейцы внезапно напали на «женихов», которые потеряли в ходе этой операции 75 лошадей, 31 винтовку и еле успели убежать. А все девушки вернулись домой. Товарищ Юрский отказался выбрать лучших из них для собственной услады.

Две из девушек потом стали курсантами Военного магического университета, а одна – ответственным работником АватарТорга.

Как настоящий боевой маг-универсал, Юрский, успешно проявил себя и в борьбе с басмачами – этими отрядами местных окраин бывшей империи, желавшими после ее развала сохранить самостоятельность – и отчасти самобытность. С их отрядами, которые в красной армии называли шайками, пришлось вести суровую борьбу и само слово «басмач» должно было исчезнуть с языка местных жителей. Но проблема заключалась в том, что банды казались неуловимыми, словно растворяясь без следа в местных селениях, пользуясь поддержкой жителей. Поэтому многочисленные облавы, с передвижением боевых цепей на большие расстояния, оказывались неэффективными. Одной из предпринятых мер стало обещание, что военные не будут грабить, а за все, что понадобится красноармейцам, будут платить сполна. На притеснения со стороны советских воинов нужно жаловаться их начальству, и обидчикам местных жителей, хулиганам и насильникам «ответ один: пуля в лоб». Взамен потребовал прекратить любому помощь басмачам, угрожая расстрелами тем, кто им будет помогать. В ряды Красной армии были мобилизованы туземцы, отобранные местными властями путем проведения справедливой жеребьевки. Те из богачей, кто пытался откупиться, были мобилизованы в тыловое ополчение и затем посланы на самые тяжелые и грязные работы.

Если бы за дело взялся другой, то борьба с басмачами и тамошними суевериями могла занять много времени и сил, но не такой был Юрский – умело использовавший все преимущества красной магии. Перевоплотившиеся в могучих орлов и менее заметных, но зорких и смышленых птиц, военные маги не только выследили часть банд, но и при помощи магического спецназа фронта (превратившегося в василисков) смогли их обезвредить и часть – предать публичному суду с последующим распылением по земной поверхности. Эмиры и их дворцовые (и гаремные – часть сумела сбежать за океан) были обезврежены и отправлены в секретные лаборатории – на опыты.

Нарком Троцкий отправился в Латинскую Америку бороться с угнетателями, принял на себя функции демона революции. Как гласит история, будучи демоном революции. товарищ Троцкий заявил, что «в лице наших комиссаров, передовых бойцов-коммунистов мы получили новый коммунистический орден самураев…».

Сменив комфортабельный бронепоезд на скоростной мотоцикл, товарищ Троцкий побывал в самых уединенных уголках Американского континента, обращаясь по-свойски с местными и неместными трудящимися. Именно продажа футболок с его изображением, береток, а также калебасов, подобных тому, с которым демон революции тов. Троцкий был запечатлен на одном из фото, дало возможность советскому Внешторгу собрать необходимые для Первой революционной галактической магической экспедиции средства.

 

6. Наперекор империалистической романтике

На рассвете следующего дня беспокойный сон Ивана Черномазова прервал сигнал боевой тревоги. Японцы снова перешли в наступление, намереваясь окружить советско-монгольские подразделения на восточном берегу реки, преградив им путь к переправе.

Иван помчался к берегу, где на одной из безымянных высот вчера была развернута малая магическая батарея. Части РККА и монгольской армии смогли избежать окружения благодаря действиям этой батареи. Но им все же пришлось отступить. На следующий день японцы опять были отброшены…

Тактика активной обороны с постоянными контрударами позволила советско-монгольским войскам успешно противостоять наступающим японцам. Советские летчики установили полное господство нашей авиации в воздухе над театром военных действий, благодаря тому, что в район боевых действий были переброшены новейшие самолеты, оснащенные среди прочего недавно разработанными магическими ракетами «воздух-воздух».

Военные маг-инженеры Филиппов и Сериков создали для этих уникальных, первых в мире твердотопливных ракет не только секретным образом закаленные и перфорированные для надежного полета и неотвратимого поражения цели россыпью осколков корпуса, но и новое взрывчатое вещество. В особых ретортах для этого смешивалось множество тайных компонентов, хотя официально, то есть в простых документах с грифом «Строго секретно», новинка была представлена как пироксилино-тротиловый порох.

В дальнейшем для увеличения объемов производства советские маги синтезировали еще одно взрывчатое вещество. Оно было укрыто от шпионов под названием «баллиститный нитроглицериновый порох Н», а на самом деле важнейшим компонентом его был обработанный специальным набором чар вазелин.

20 августа летчики И. Михайленко, С. Пименов, В. Федосов и Т. Ткаченко под командованием капитана Н. Звонарева вылетели на выполнение боевого задания по прикрытию советских войск. Над линией фронта они встретились с японскими истребителями. По сигналу командира был произведен одновременный ракетный залп, которым были сразу сбиты два японских самолета.

Японцы после этого через громкоговорители обвиняли красных магов в «революционном мракобесии» и вызывали на благородное противоборство по древним правилам буржуазных ристалищ.

По приказу командования Иван Черномазов подготовил достойный ответ, который и был отправлен империалистам путем зачитывания через еще более мощные усилители вдоль всей линии боевых действий, а также подлежал публикации в советской печати и рассыланию в все зарубежные посольства, консульства и представительства.

Ответ этот выглядел и звучал так:

«Уважаемые господа японцы и их союзники! На ваш вызов «на благородный магический поединок», отвечаем отказом по следующим причинам:

1. Эксплуататоры трудового народа, сосущие из него жизненные силы, не могут быть никакими благородными, даже если у них в венах течет голубая кровь. Что, кстати, доказывает только их инородность по отношению к рабочим, крестьянам и сочувствующей прослойке интеллигенции.

2. Порядок ведомых нами боевых действий против вас регламентируется Уставом Красноармейской магической службы, а «благородные поединки» в нем не предусмотрены.

3. Если вместо того, чтобы и дальше заниматься своей магической дурью и пытаться остановить эволюцию человечества к светлому будущему вы завтра к 12.00 все вместе выйдете организованными рядами с поднятыми руками, предварительно сложив на открытом пространстве ваши не взведенные (и не приведенные в боевую готовность) артефакты, то вам будет скидка. В приговоре.

4. После перевоспитания трудом на великих стройках нашей отчизны (в том числе – пуске рек вспять и возведения подозерных городов) вы забудете о своем милитаризме, и, получив знаки ударников за произведенную работу, сможете не только остаться на здешних полях, улицах, перекрестках и поселениях, но и перевезти сюда на постоянное местообитание свою семью.

Колхозных земель у нас на всех трудящихся хватит.

5. И напоследок – важная новость – в нашей державе умные ученые вовсю работают над процессом реинкарнации трудового человека, то есть для тех, кто недопонял – возобновления его последующей жизнедеятельности.

Ну, разве стоит после того, как вы это узнали, бессмысленно и бесследно умирать за интересы узкоглазых и не очень буржуев?

С красноармейским приветом!»

 

7. На земле, в небесах и из-за соображений конспирации – на море

Японцы в это время готовили новое наступление, которое по их замыслу должно было стать победным и окончательным. Ранним утром, еще в предрассветной тьме японские войска тайно форсировали реку, атаковали и смяли подразделения монгольской кавалерийской дивизии, захватив гору возле реки и прилегающую к ней территорию. А Красная Армия могла противопоставить им в десять раз меньше солдат – тысячу против десяти тысяч (только в первый момент, потом японских сил еще значительно прибавилось) и всего лишь полсотни пушек.

И еще одну магическую батарею, которой командовал Иван Черномазов.

В воздух была поднята вся имевшаяся авиация – и бомбардировщики, и истребители. Уже в семь часов утра подоспели первые группы самолетов, начавшие бомбить и обстреливать и японские войска на горе, и переправу через реку. Одновременно с этим не прекращался артиллерийский обстрел горы и переправы. К девяти часам подоспел авангард танковой бригады, сопровождавший «Большое Волшебное Зеркало для решительных наступлений».

По пути танковая колонна была атакована японскими бомбардировщиками. Но танкисты успели рассредоточиться, поэтому обошлось без особых потерь. А два поврежденных танка были быстро восстановлены. К тому же подоспели советские истребители и отогнали японские самолеты, сбив три из них. А зачарованное зеркало враги, на беду себе, так и не увидели.

– Будем готовить контрнаступление, – решило советское командование. – Но необходимо соблюдать строжайшую секретность. Что скажет товарищ маг? Мы сможем перегруппировать войска незаметно для вражеских наблюдателей?

Иван доложил, что, судя по всему, японцы используют для прослушивания и проглядывания советских позиций особую породу демонов, которые умеют улавливать звуки и настроения даже сквозь магическую завесу. А потому, кроме наведения маскировочных мороков, придется применить и другие пролетарские хитрости.

Немедленно был отдан приказ о строительстве оборонительных позиций и рытье окопов, постановке проволочных заграждений. Согласно приказу, предпочтение отдавалась «возведению» именно тех оборонительных сооружений, чье строительство или наглядно видно или слышно (подобно забивке кольев) противнику. Через два дня на позиции привезли даже специальную магическую машину, которая имитировала звук, будто на советской стороне забивают сваи.

На следующий день бойцам выдали памятки о поведении в обороне, а по радио стали передать ложные сводки о возводимых оборонительных сооружениях. В направлениях предполаемого главного удара были размещены рекламные щиты – «Наступательную операцию проводит дивизия № …», что было настоящей реальностью, но, как и рассчитывали красные маги, было воспринято японцами как наглая попытка дезенформации.

Самое важное в современном мире – это информация, упакованная в соответствующую форму, т. е. заклинания, заклятия, методические указания, психофайлы и магик-рабкрин-документы. Первый магический отдел занимался сохранением секретности и завальцовкой данных в чаро-конверты для отправления спецадресатам.

Приглашенному товарищу Д. Тахо поручили сформировать у зрителей-слушателей соответствующую прогрессивную сознательность путем сочинения подходящих по случаю лозунгов. С докладом, посвященным разработке и внедрению системы документооборота и управления с соблюдением всех норм секретности, доверили выступить Антону Житареву.

В качестве меток о поступлении почты использовались различные зрительные и звуковые фантомы, и поэтому около мест базирования штабов регулярно возникали модифицированные карго-культы.

Было начато строительство ложных мостов и наведение других иллюзий. Вдоль линии фронта постоянно курсировали несколько танков, с которых были сняты глушители, а звук двигателей был усилен специальными амулетами.

В войсках, в свободное от боев и подготовки к ним время, кипела полит- и культурно-массовая работа. Так был силами рядовых красноармейцев поставлен любительский спектакль «Хроника о японском служителе культа и его трудовом демоне Балде», призывающая иностранных и иноземных демонов переходить на сторону советской власти, в том числе обещая им мирную и относительно непыльную работу дворниками в крупных городах могучей державы и на ее рынках.

Как сообщил один демон, попавший в плен, «те из нас, кто отказывается идти воевать против Советов, обвиняются в «распутном образе жизни и хищениях».

Маг-погодник Эдуард Утукин, откомандированный в помощь красным военным чародеям и местным прогрессивным магам, обеспечивал чистое небо для боевых летательных аппаратов. На фронтовом досуге Утукин давал красноармейцам концерты, исполняя различные музыкальные номера – как в русской, так и старинной тибетской традицияx.

Кстати, в советской красной державе белый цвет не был официально запрещен и даже использовался в названиях учреждений и магазинов. Например – те самые «Белые облака», где трудящихся радовали своими звуками сотворенными мастерами из дальних стран барабаны и прочие предметы туземного искусства.

Отдельная тайная операция была проведена советским военно-морским флотом на дальнем море – чтобы сковать силы коварного врага и не дать ему перебросить часть боевой магической энергии на те самые сопки и грядки.

 

8. В рукавицах нашей законности

– Товарищ маг! – подбежал к Черномазову красноармеец. – Товарищ маг, там шпиона поймали! Пушку украсть пытался!

– В одиночку? – на бегу уточнил Иван.

– Так точно! Подошел вроде парнишка маленький, мы его раньше видели – возле кухни вертелся. Оно и понятно, голодный, пожалели. А он момент улучил, хвать – и пушку прямо в карман засунул! Если бы ствол не торчал, никто бы сразу и не понял!

Уменьшил, догадался красный маг. Пушку-то он уменьшил, но в реальности на вес орудия это не особо влияет, главное, чтобы у него из кармана сейчас никто эту модифицированную артиллерию не выхватил! На ногу уронит – потом несколько суток непрерывного лечения, а магические силы нужны для поддержки наступления.

– Не трогать! – издали заорал Черномазов. – Ничего не трогать!

Незадачливый похититель – это был тот самый паренёк, который еще недавно говорил магу об убитом врагами отце – стоял среди суровых красноармейцев и зыркал исподлобья злыми темными глазами. Пушка и впрямь торчала из кармана. Черномазов аккуратными пассами извлек орудие, трансгрессировал его обратно на батарею и там вернул к обычным размерным характеристикам. Предоставив артиллеристам налаживать сбитый в процессе магических и демонских манипуляций прицел, Иван распорядился отконвоировать пленного в штаб, где и приступил к допросу-разговору.

– Ну, вот снова и встретились. Так значит – это нам ты мстишь?

– Догадались!

– Как тебя зовут?

– Не скажу!

– Пей, парень, чай! Ешь баранки. Хочешь, возьми тульских пряников. А потом, прожевав, четко скажи свою фамилию, имя и отчество.

– Зачем?

– Потому, что ты должен быть наказан. А наказание у нас – только конкретное. Но можно и по-хорошему. Если не по-плохому.

– Называйте меня Плохим, пособником буржуев. Ничего я вам не скажу, а самим вам, проклятым, и вовек не догадаться.

– Ну, так дело не пойдет.

– А как? Пытать будете? Ногами бить? Собаками травить? Начинайте – я готов!

– Какое-то не то у тебя, пацан, представление о социалистической законности. Не будем мы тебя бить. Будем долго и уныло беседовать. А если все же не добеседуемся, то конечно, все равно накажем. За совершенные тобой дела. Только имя и фамилию тебе, раз ты молчишь, сами дадим. Под ними и в историю войдешь. Ну, скажем, будешь ты Сталкероидзе Памфнутий Лукич.

– Ну что?

– Во-первых, заманаешься с документами на такую фамилию жить. Во-вторых, никогда тебя твои родные и близкие не найдут – и не потому что мы спрячем. Просто людей с такими именами-фамилиями-отчествами не ищут.

– Не будут меня искать! Некому! Вы убили моего папу!

– Ну, знаешь, я в этом не уверен. Давай еще попьем чаю и уточним. Как его звали? Да не бойся, раз убили, хуже не будет. А вдруг не убили? Хозяйство в стране большое, люди почти везде нужны.

– Он не человек! Демон! Он – отважный разведчик! Патриот! Добывал секретные документы!

– Ну, демон – тем более. Штучка – извини, оговорился – существо – ценное. Зачем дорогую шкуру портить. Фамилия его-то как?

– Зумбера-бо! Мы славный древний род!

– Знаем, знаем… Да живой он! А все смотрю и думаю – на кого же ты похож! Да – лицо, повадки. Папу твоего после поимки отправили возмещать ущерб и поднимать наше хозяйство – канал строить.

– Все вы врете!

– Предлагаю тебе, как взрослому, честную сделку – я тебе, чтобы доказать, что твой отец жив, устраиваю с ним встречу, а ты – информируешь меня, где какие гадости против нас заложил. И чего упер важного и где спрятал. Ну а за это и в придачу от нас – все возможное снисхождение. Зачем тебе все это, если батя жив и здоров?

– Ну, вы давайте первый докажите…

– Договорились. Да и ждать недолго. Он как раз для одного следственного эксперимента здесь понадобился. У нас не такие трудом исправляются! А ты пока посиди в уголке. Только ничего себе в карманы не засовывай – а то хуже будет.

Маг занялся своими делами. Через примерно два часа раздался шум двигателя подъезжающего автомобиля, потом – негромкий стук в дверь.

– Войдите, – скомандовал Иван.

Дверь отворилась и на пороге возникла фигура в кожаном реглане, в липье военной, яркий блеск сапог… В руках держал он разные бумаги. А на груди – ударника значок.

– Папа!.. – выпалил юный демон и тут же оторопело добавил: – Папа, это точно ты?

– Я, сынок, я. Вот видишь, совсем другая жизнь у меня теперь. Ты это… товарища мага слушай, он тебе зла не желает!

– Как скажешь, папа… – сыновняя почтительность явно боролась в демонской натуре с полнейшим недоумением по поводу такого превращения.

– Здорово, Колька, – задушевно произнес красный маг и протянул прибывшему руку для крепкого пожатия.

– Здравствуй, начальник!

– Ну, что Ширмач, блатную жизнь навеки завязал? Ты понял жизнь здесь новую, другую?

– Да, конечно.

– Ну, так объясни сыну. Как его звать-величать? А то все до сих пор скрытничает.

– Александр он. В честь Македонского. Наш дедушка у него служил.

– Ну, вот и познакомились. Тебе, Колька, уже пора идти.

– Начальник, просьба! – воскликнул бывший империалистический демон. – У меня еще один сын есть. Тоже, небось, с вами воюет. Увидеться бы. Прошу.

– Да ладно, что мы звери что ли! Не демоны лютые, чай. Поймаем его – будет тебе свиданка! Обещаю!

– Спасибо тебе, начальник, мое искреннее, демонское. У нас законы суровые, но слово крепкое.

Красный маг пристально посмотрел на перевоспитанного демона и кивнул. А тот продолжил свою речь:

– Скажи демонам, что Колька Зумбера-бо вырастает Героем трассы в пламени труда. И они за мной потянутся. Тебе же сподручно будет. И у нас план по продукции, и у вас – по перековке.

Маг сурово усмехнулся.

– Разве мы злыдни бесформенные и неразумные! Нам же жить дальше, перед Наркоматом Будущего отчитываться. А тут – демона перевоспитали, у него кстати – ты на это, Сашка, обрати внимание, – только в нашей державе три семьи было. Любвеобильный, но о женах и детях заботился. Поэтому воровал не только секретные карты и военно-стратегические документы, но кошельки и ценные вещи из карманов тырил. На Сухаревке его магические оперативники и взяли. Теперь – трудится.

Раскаявшийся демон повел натруженными плечами. Маг продолжил:

– Не волнуйся, Колька, сынишку отправим в Москву – упорный, хваткий, с магическими способностями. И – все-таки – из семьи пролетарских демонов. И папа как бывший уголовник – в правах восстановлен.

 

8. Настоящему наркому – даже демон по плечу

Наконец, все было готово для решающего натиска. Ранним августовским утром на японские позиции посыпались бомбы – этот рейд провели двести с лишним бомбардировщиков, которые прикрывали триста истребителей. Господство в воздухе у советских летчиков было подавляющее. После этого загрохотали пушки. Две сотни орудий почти три часа утюжили оборону противника. Тем временем подоспела новая волна бомбардировщиков. И только после этого в атаку двинули танки и пехота.

Против идущих в атаку красноармейцев использовали пение сирен, а так же швыряли на позиции Красной армии мифические рога изобилия, из которых обильно сыпались как советские, так и зарубежные дензнаки, выглядевшие абсолютно как настоящие.

В ближнем бою японцы использовали боевые аннигиляторы критического разума, лишая противника идейной ориентации. Но наибольшую опасность представляли катаны – их боевая поверхность была смазана антисоветским ядом, вызывающим у красноармейцев пищевые отравления и нервные срывы на почве попавших в организм чужеродных идеологий.

В отличие от японских военных магов, советские соблюдали Гаагскую чародейскую конвенцию о неиспользованни нечеловеческих вооружений и не применяли коммунистических зомби.

А песни сирен разом превратились в жалкий писк, когда из репродукторов грянула боевая песня красных магов:

Собрались наркомы за круглым столом

Пред Красным Граалем и Красным Рублем.

Пятиконечная встала звезда,

и тайные знаки упали с листа.

Но силы японцев еще не были исчерпаны. Демоны и заговоренные солдаты порой бросались в безумные контратаки. Впоследствии газета «Красная магическая звезда» писала в репортаже «Подвиг красного мага»:

«Из-за сопок показалась шеренга демонов. Иван Черномазов поднял противодемонское ружье и нажал на спуск. Мелькнула боевая вспышка.

– Заряжаем! – крикнул он напарнику.

Демоны неуклонно приближались. Иван успел выстрелить еще три раза, прежде чем два демона оказались прямо перед траншеей. Схватив трехлинейку с заговоренным штыком, он бросился в контратаку.

Вихрь сражения охватил поле боя. Замелькали кирзовые сапоги, оскаленные хари демонов, рукоять катаны, расшитое кимоно с наградой за русско-японскую войну… раздались два протяжных стона, эфир сурового поединка обесцветился, и на песке остались разбросанные причиндалы демонов и окровавленный, но победно улыбающийся, опирающийся на свою винтовку Иван. Он слегка покачивался. Товарищи по оружию бросились к нему, чтобы поддержать. Первым же рейсом раненого героя отправили в лучший столичный госпиталь. Через месяц боец вернулся в строй. Придет время – он станет настоящим наркомом.

– Как мы все убедились, штык лучше катаны! – сказал боец Синеглаз».

 

8. Нарком Прошлого и Грядущего

– …Красная армия, советские маги и монгольские подразделения наголову разгромили японские части и чужеземных шайтанов, освободив Среднюю монгольскую территорию. В середине сентября в Москве было подписано трехстороннее соглашение об окончании военных действий. Вот так были побеждены японские империалисты и их маги, которые больше никогда не осмеливались нападать на советские и монгольские земли, сеять семена злого чародейства!

И в любом уголке земного шара у тружеников есть легенды о том, кто освободит их от эксплуатации, даст их детям будущее, сделает мечту реальностью. Об их защитнике, Наркоме Прошлого и Грядущего.

Заслуженный красный маг Александр Николаевич Зумберов сделал паузу и внимательно посмотрел на жадно слушавших его учеников образцовой школы № 5 города Красноканальска – столицы Марсианской советской республики. И продолжил свою речь:

– А я окончил школу, потом магический институт и всю свою жизнь посвятил служению делу пролетарского магического интернационализма и превращательного прогресса. Но и на вашу долю хватит славных свершений! Вам еще предстоит сокрушать эксплуататоров на Млечном пути, пионервожатить на Бетельгейзе и создавать колхозы под лучами туманности Андромеды!

…Вдали, над просторами превращенных в бескрайний яблоневый сад бывших марсианских пустынь звучала песня:

Сидели наркомы за круглым столом

и думать о будущем было не в лом!

На белых и черных водили полки!

кормили драконов в излучьях реки!

И вот из руин заблистала страна

Чудес и народного счастья полна!

Но звезды их звали, и в дальний поход

опять собирают наркомы народ!..

 

Михаил Кликин

Завод имени Гурджиева

Света рыдала.

Света прожила целых двадцать лет на этом свете, но еще никогда она не плакала так горько и безутешно, как сейчас. У нее случилась настоящая беда. Страшное большое несчастье.

Она не оправдала доверия.

У нее был целый месяц, чтобы справиться с порученным делом, а она – вот бестолочь! – всё провалила.

– Гады! – шептала Света и больно шлепала себя ладошкой по голой круглой коленке. – Мерзавцы, сволочи и гады!..

Света сидела на облупленном подоконнике в женском туалете. Спину ей грело теплое апрельское солнышко, за открытой форточкой весело цинькали пичуги, последние сосульки роняли капли на жестяные карнизы, отзывающиеся звонкими и на удивление чистыми «до», «ми» и «соль».

А в душе у Светы играл Шопен.

– Ой, а кто это у нас? И что случилось?

Света не заметила, как в туалете появился кто-то посторонний. Она быстро отвернулась, растерла по щекам слезы, подавила всхлип.

– Ну чего ты так расстроилась, Светка? – Марья Степановна из бухгалтерии подошла к девчушке, приобняла ее. – Из-за мужика, да?

– Сволочи они все, – прошептала Света, стесняясь внимания малознакомой женщины.

– Сволочи, – кивнула бухгалтер. – Так и нечего из-за сволочей расстраиваться! Пошли лучше ко мне, я тебя чаем напою. У меня и конфеты есть. «Мишка на севере» – пробовала?

– Вку-усные, – протянула Света и слезла с подоконника. – Только мне работать надо. До конца смены еще два часа.

– Ой, да ладно тебе, – отмахнулась Марья Степановна. – Ты ж у нас ударница. Норму каждый день перевыполняешь. Так что ничего страшного не случится, если на полчасика отойдешь. А я бригадиру скажу, что ты мне должна документы подписать…

В тихом кабинете, заваленном бумагами, счетами и полуживыми арифмометрами, Света чуть успокоилась. Марья Степановна, поглядывая на притихшую гостью, включила электрический самовар, достала из сейфа стеклянную салатницу с конфетами, вынула из ящика стола надорванную пачку грузинского чая. Спросила:

– Тебе покрепче или как?

– Или как. – Света попыталась улыбнуться.

Старая радиоточка что-то едва слышно шептала – кажется, гость заводской студии докладывал об очередных успехах предприятия.

– Ну, садись и рассказывай. – Хозяйка поставила перед гостьей фарфоровую чашку на блюдце, плеснула горячей заварки из пузатого чайника, расписанного под гжель, добавила кипятку.

Света хотела взять конфету и потянулась к салатнице, но, решив вдруг, что это будет некультурно, отдернула руку.

– Да ты не стесняйся, бери, – разрешила Марья Степановна. – У меня еще пирожки есть, домашние, с капустой. Будешь?

– Неа. Спасибо. Я не голодна.

– А я буду…

Минут пять они сидели тихо, прихлебывая обжигающий чай, с интересом поглядывая друг на друга.

– И как же его зовут? – спросила бухгалтер, отламывая кусочек пирога.

– Да их двое, – сказала Света и, смутившись, что ее неправильно истолкуют, заторопилась:

– Мне поручение дали на собрании. Исправить их. А я не могу. Они не слушаются. Издеваются только, смеются. Вчера опять опоздали. Сегодня в обед пиво пили. С воблой! – Голос Светы обиженно зазвенел, нижняя губка задрожала. – Я им говорила, нельзя, а они всё дразнятся! Пошли, говорят, Светка, с нами пиво пить. С раками! Понимаете?! Сраками!

Марья Степановна хмыкнула.

– Это кто ж такие? Федька, что ли, Комолов? И Захар?

– Да!

– Ну, знаю. Известные оболтусы. Только почему тебя к ним приставили?

– Да я сама вызвалась! На собрании их так чихвостили, а они такие грустные стояли, что мне их жалко стало. Я и заступилась.

– Ох, – покачала головой Марья Степановна. – Грустные они стояли, потому что им похмелиться надо было. Вот почему.

– Ну они же хорошие ребята! Я же разговаривала с ними! Они согласились, чтобы я им помогла!

– Конечно. Им так веселей.

– И что мне теперь делать? У меня комсомольское поручение! А если я совсем его провалю? Если мне в личное дело запишут? Три дня тому назад к ним двоим из милиции приходили! Я же как увидела, так и обмерла! Думала, натворили чего, украли или подрались. А я же их на поруки взяла!..

– Ну, тихо-тихо, успокойся… На-ка еще конфетку съешь…

Они просидели едва не до конца смены. Сидели бы и дольше, если бы не девичья совесть.

– Ой, мне же работать надо! – спохватилась Света, взглянув на часики «Слава». – И станок успеть убрать перед сменщиком!

– Ладно, лети, егоза, – одобрила Марья Степановна, собирая бумажные фантики. – А как беде твоей помочь – я знаю…

Света, уже было юркнувшая в дверь, замерла на пороге и обернулась:

– Что?

– Есть у меня знакомая… Она поможет, если захочет. Я давно ее навестить собиралась, а теперь и повод есть. Расскажу ей о твоих несчастьях, послушаю, что она скажет.

– Она педагог? – Девичьи глаза аж засветились.

– Женщина с большим опытом, – многозначительно подтвердила Марья Степановна. – К ней, насколько я знаю, даже товарищи из райкома обращаются.

– Ой, спасибо вам преогромное! – обрадованно пискнула Света и выбежала в коридор…

Марья Степановна подождала, пока стихнет частый стук девичьих каблучков, потом вздохнула, подошла к стулу, где сидела гостья, и аккуратно сняла с его спинки тонкий светлый волос…

Через два дня Марья Степановна нашла Свету в цехе. Девушка, убрав длинные волосы под берет, стояла у токарного станка и микрометром вымеряла что-то на выточенной детали. Рядом с ней переминались с ноги на ногу разухабистые подопечные – Федька Комолов и Захар Кочергин.

– Ну чо ты меришь? Чо меришь? – ныл худой и долговязый как дрын Федька. – Нормально всё, я ж проверял.

– Запорол, – сурово отвечала Света. – Сам посмотри.

– Да я смотрю. Нормально всё. Чо ты придираешься? Сейчас Михалычу пожалуюсь!

– Да она измерять не умеет, – заступился за друга чернявый Захар. Он подергал себя за чуб, посмотрел в окно, зевнул. – Свет, да хватит тебе уже. Нормальная фаска, в допуски укладывается. Пошли лучше сейчас пиво с нами пить!

– С раками?! – грозно спросила Марья Степановна, выступая из-за штамповочного станка.

– Совсем не обязательно, – съехидничал Федька.

– Ну-ка, брысь, пэтэушники! – Марья Степановна помахала рукой, словно комаров разгоняла. Завидев прибывшего в цех бухгалтера, из своей каморки выбрался бригадир Михалыч, засеменил к компании. Парни переглянулись и отступили, решив, что в конце рабочего дня будет выгодней держаться от начальства подальше.

– Сегодня, – объявила Марья Степановна Свете. – Адрес я на бумажке написала. Ты только не мойся. И какую-нибудь личную вещь возьми. А фотографии ваши и всякую другую мелочь я уже отнесла.

– Фотографии? – удивилась Света. – Не мыться? Но я же после смены!

– Вот и хорошо, – кивнула Марья Степановна. – Сразу после смены и иди. Знаешь улицу-то?

Света развернула листок, прочла вслух:

– Ленина, дом шесть, квартира семьдесят пять.

Кивнула:

– Знаю. Там рядом магазин молочный. Я в нем кефир всегда покупаю.

– Вот и купи кефир, – сказала Марья Степановна. – Пригодится…

В квартире на Ленина дом шесть было сумрачно и тесно. Всюду висели ковры и тяжелые пыльные шторы; сразу за входной дверью громоздилась старая мебель, расставленная без всякой системы – будто только с единственной целью помешать вошедшим. Пахло нафталином и почему-то сеном – причем так сильно, что щекотало в носу. Света вспомнила драмкружок – за кулисами заводского дома культуры была примерно такая же обстановка, которую руководитель кружка называл «библейским бедламом».

– Библейский бедлам, – сказала хозяйка, кутаясь в непонятную хламиду: то ли в грязную, поеденную молью штору, то ли в безразмерный махровый халат.

Света неуверенно улыбнулась – ей показалось, что хозяйка прочитала ее мысли.

– Мысли читать я не умею, – сказала хозяйка, – но догадываюсь, что ты Света от Марьи. А меня зовут Варвара.

Она вдруг быстро и крепко схватила гостью за руку и уколола бугор большого пальца чем-то острым и незаметным.

Света ойкнула и прижалась спиной к двери.

Непонятно как, но дверь оказалась заперта.

– Ты проходи, – спокойно сказала Варвара и забрала у Светы авоську с кефиром. – У меня почти всё готово…

Комната, куда хозяйка проводила гостью, разительно отличалась от убранства остальной квартиры. Ковров здесь не было ни на паркетном полу, ни на стенах, оклеенных светлыми обоями с пятиконечными звездами; на белёном подоконнике стояли портреты членов политбюро, овеваемые дымком ароматической свечки. На проигрывателе крутилась грампластинка – ансамбль «Кудеяр» исполнял песню «Колдовское чувство».

– Подожди тут, пока я на кухню схожу, – сказала Варвара. – Можешь телевизор включить.

– Я лучше книжку почитаю, – сказала Света.

– Ну почитай, – разрешила хозяйка и ушла, прикрыв за собой дверь.

Книжки были странные, и их было много. Почти все – на непонятных Свете языках; некоторые – на старославянском, но изданные всего-то год или два тому назад. В других и вовсе вместо букв были одни цифры и непонятные значки.

Минут через пять хозяйка вернулась. Теперь она была одета в строгое черное платье, и Света даже не сразу ее узнала.

– Завтра утром угости кефиром своих обидчиков. – Варвара поставила авоську с двумя бутылками на стол. – И жди.

– Чего ждать? – удивилась Света.

– Сама увидишь.

– Я думала, вы мне педагогический совет дадите.

– Это и есть мой совет… Всё, иди уже. У меня таких, как ты, – по десять штук на дню!

– Ладно… – Света встала. – Спасибо… А точно поможет?..

– Даже не сомневайся.

В темном пыльном коридоре девушка чуть не сбила человеческий скелет, выглядывающий из-за портьеры. С высокой полки ей на голову едва не свалилось чучело совы – или это было не чучело? Обходя комод, заставленный банками с заспиртованными корешками, Света случайно бросила взгляд на кухню, да и застыла: там на месте газовой плиты стоял здоровенный котел, под которым пылало пламя газовой горелки; натужно шумела вытяжка, вбирая поднимающийся пар; на черном каменном столе трепыхалась безголовая курица со связанными лапами. Какая-то горбатая тень с ножом в руке скользнула от стены, толкнула дверь, закрывая ее. Света отпрянула – она успела разглядеть уродливое лицо карлика, обрамленное космами свалявшихся волос.

– Да иди ты, иди, – недовольно заворчала Варвара, выступая откуда-то сбоку и цепко хватая девушку под локоть.

В глазах у Светы потемнело, уши словно пылью забило, разум помутился – и очнулась она уже на многолюдной улице, не помня ни номера дома, где только что была, ни номера странной квартиры, а зная лишь, что завтра утром ей обязательно надо угостить кефиром Захара и Федьку.

Света дождалась трамвая, показала проездной и села на переднее сиденье, устроив на коленях авоську с двумя бутылками. Дорога до заводского общежития заняла без малого час, но Света этого времени просто не заметила…

Утро пятницы началось звоном соседского будильника.

Света открыла глаза и целую минуту лежала, глядя в потолок.

Будильник не унимался.

Света зевнула, села и постучала в стенку кулачком:

– Семён! Вставай! На работу пора!

– Да я уже, – глухо отозвался сосед. – Это не мой будильник. Это у Диановых звонит. А они ушли уже – дверь хлопала…

Света спустила ноги на пол, дотянулась до «транзистора».

«Переходим к водным процедурам», – объявил бодрый голос диктора.

Зарядку Света проспала.

Под утренний концерт по заявкам девушка приготовила завтрак: омлет с колбасой и сладкие гренки. Налила в стакан воды из-под крана, выпила натощак, сделала дюжину приседаний и махов ногами и только потом села за стол, накрытый потертой клеенкой.

– Свет, у тебя сахар есть?! – прокричал из-за стены Семён.

– Нет! – отозвалась девушка. – Только что последки на гренки высыпала! Зато варенье осталось!

– Малиновое?!

– Клубничное!

– Клубничное и у меня есть! Мамино, из деревни!..

Расправившись с завтраком, Света стала собираться на работу. На завод от общежития ходил автобус, и нужно было спешить, чтобы успеть на него. В набитом под завязку салоне всегда было весело – не то что в городском троллейбусе, перевозящем скучных незнакомых людей.

Уже запирая дверь комнаты на ключ, Света вдруг вспомнила про кефир, купленный для ребят. Она ойкнула, хлопнула себя по лбу и вернулась.

Авоська с бутылками стояла за окном – в фанерном ящике, приделанном к форточке. Света достала остывший за ночь кефир, прихватила со стола две гренки и, цокая каблучками по крашеному полу, побежала на работу…

Ребята, конечно же, опоздали. Света уже полчаса работала за токарным станком, сердито поглядывая на пустые места по соседству, когда в грузовых воротах цеха наконец-то появился Захар. Он осмотрелся, будто шпион, и бочком проскользнул мимо каморки Михалыча, на ходу застегивая халат.

– Опоздал! – грозно сказала Света.

– Дай детальку, – попросил Захар. – Ты сколько уже выточила?

– Не дам!

– А я скажу, что ты на нас плохо влияешь! От работы отвлекаешь. Вона, юбку короткую надела. А надо – штаны! Намотает подол на бабку – в одних трусах останешься… – На лице Захара вдруг отразился неподдельный интерес. – Кстати, Свет, а какие у тебя трусы? В горошек или в цветочек?

– Дурак. – Девушка покраснела. – Фёдор где?

– Сейчас придет. Мы с ним поспорили, кто быстрей до завода доберется: он бегом или я на троллейбусе.

– Ты победил?

– Не… Он победил. Только он теперь шагу ступить не может. Сидит на лавочке за проходной, отдувается, газировкой отпивается. Может, сходишь за ним, поможешь? А я тут за станком твоим пригляжу…

– Ну нет, – Света тряхнула головой. – Давай лучше вместе. Ты завтракал сегодня?

– Не успел. А что? Покормить меня хочешь? Это я с радостью!

– Вот и пойдем. Я только Михалычу скажу, что мы отлучимся. По комсомольской надобности.

– По комсомольской, – Захар хмыкнул. – Это ты здорово придумала! А деталь-то мне дашь? По надобности?

– Сам выточишь, – сурово сказала Света. – И чтобы с нормальной фаской!..

Кефир ребята выпили залпом – дружно булькая и дергая кадыками.

– А ты, Светка, ничего, – одобрительно сказал Захар и, прищурившись, заглянул в широкое горло пустой бутылки. На верхней губе Захара остались смешные белые «усы», но он этого не чувствовал.

– Еще что-нибудь есть? – спросил Фёдор, дожевывая гренку.

– Неа.

– Жалко… Если будет – приноси. Мы пожрать любим.

Ребята оголодали – Света это чувствовала.

– Жениться бы! – вдруг сказал Захар. – Каша утром, борщ в обед и макароны с гуляшом на ужин… Свет, ты гуляш умеешь?

– Дурак, – неуверенно сказала Света. И, чуть помолчав, добавила:

– Умею…

В цех они вернулись дружной компанией. Прихрамывающий Фёдор рассказывал анекдот про Петьку и Василия Ивановича, Захар рукавом размазывал «усы» по щекам, Света звонко смеялась – не столько над анекдотом и «усами», сколько просто от хорошего настроения.

За открытой фрамугой окна наперебой цинькали пичуги, капель отбивала ритм вальса, а над потрескавшейся бетонной отмосткой, нагретой весенним солнцем, поднимался пар; пахло влажной теплой землей, горячей стальной стружкой и машинным маслом.

И Света почему-то – кажется, без всякой видимой причины – верила, что теперь у них всё будет хорошо…

– Ведьма ты, – одобрительно сказала Марья Степановна своей подруге Варваре, сидящей напротив.

По старой привычке они пили горячий чай с блюдец – так он был ароматней и вкусней.

– Значит, у девочки всё хорошо? – улыбнулась Варвара.

– Теперь эти оболтусы за ней хвостиками вьются, каждое слово ловят. Втрескались – по уши! Оба постриглись, приоделись, в цех приходят раньше всех, уже третий день двойную норму делают – лишь бы девчонка на них внимание обратила.

– А она что?

– Чистая душа. Радуется.

– Вот и славно…

В комнату, оклеенную обоями со звездами, заглянул горбун Прошка.

– Варвара Николаевна, там к вам опять из райкома пришли. Или из обкома? Черт разберет!.. Я их вчера не пустил, сказал, что нету вас. А сегодня целая делегация явилась.

Варвара подула на блюдце, покривилась недовольно. Отозвалась:

– Ну потоми их немного. Пусть на пороге потопчутся, подождут.

– Хорошо, – Прошка кивнул, вытер руки о замызганный фартук и тихо прикрыл дверь.

– Надоели, – сказала Варвара. – Я уж пять лет как на пенсии, а они всё ходят и ходят. Уехать в деревню, что ли? Бабка зовет меня, ждет. Говорит, как я приеду, она сразу потолок разбирать начнет…

– Чего хотят? – спросила Марья Степановна, собирая со скатерти фантики и крошки от печенья. Ей пора было уходить – засиделась; тем более что где-то в огромной прихожей среди мебельных завалов и пыльных штор томилась в ожидании высокопоставленная делегация.

Варвара пожала плечами:

– Я единственный специалист на весь город осталась. Работы-то много, а молодежь не тянет – опыта не хватает. Вот и ходят ко мне делегаты, звонят, письма пишут.

– Понятно, – сказала Марья Степановна и поднялась со вздохом. – Хорошо у тебя, Варвара, только надо мне идти.

– Знаю, – кивнула хозяйка и тоже встала. – Выходи через черный ход, у меня там почище. Прошка покажет.

Они тепло попрощались, обнялись по-родственному. Варвара зычно кликнула Прошку, и горбун тут же явился – словно ждал за порогом.

– Проводи гостью к железной двери, – велела хозяйка. – И веди делегацию. Только следи, чтоб не трогали ничего! Знаю я их!..

Прошка кивнул и, щербато ощерясь, протянул руку Марье Степановне.

– Пожалуйте, сударыня…

Вернулся он ровно через три минуты, с поклоном передал новых гостей хозяйке и тихо исчез – только было слышно, как рыгнула дверь кухни, исторгнув клуб пахнущего горечью дыма. Глава делегации, щурясь от яркого света, помахал ладонью перед лицом и неуверенно поздоровался. Он еще не видел хозяйку – она скрылась за небольшой ширмой, сливающейся со стеной.

– И кто это пожаловал? – будто из-под земли раздался голос Варвары.

Какая-то впечатлительная особа из числа делегации ойкнула и покачнулась, закатив глаза. Ее тут же подхватили, посадили в кресло.

– Неужто сам Михаил Юрьевич? – Варвара, подперев руками бока, выступила на середину комнаты. – Ну, добро пожаловать. Давно не виделись.

– Да уж, Варвара Николаевна. Давненько.

– Вы рассаживайтесь, гости дорогие. Не стойте… Прошка! Неси стулья!

В комнате сразу стало суетно: все крутились, стараясь найти себе место. Чувствовалось, что людям здесь неуютно.

– Видно, совсем дело плохо, раз сам первый секретарь ко мне пожаловал, – довольно заметила Варвара.

Михаил Юрьевич был единственный, кто не пытался найти себе место. Он стоял, опираясь на стол, как на трибуну, и пытался снять с фетровой шляпы прилипшую паутину.

– Ну… – сказал он и поскреб тенето ногтем. Потом вздохнул, развел руками и повторил с чувством:

– Ну!

– Ясно, – кивнула Варвара и принялась доставать из шкафа чистые чашки, семь штук – по числу гостей. – Я же телевизор смотрю, газеты читаю, всё вижу… Энтузиазм падает. Трудовая дисциплина не соблюдается. Уважения к представителям власти мало. Партийные поручения не выполняются. Символы государства не почитаются: под гимн не встают, флагу не салютуют, герб малюют где попало и как придется…

– Примерно так, – согласился Михаил Юрьевич и принял чашку с горячим чаем. – Показатели в области падают. Мне уже из ЦК звонили, интересовались, что происходит, велели принять меры. Выручайте, Варвара Николаевна! Вы у нас главный технолог!

– Так я ж на пенсии. Забыли?

– Помню. И вину свою знаю, понимаю всё. Вы уж меня простите, Варвара Николаевна, но не могли мы вас тогда не уволить. Никак не могли! Хорошо хоть под суд никто не пошел…

– Тс-с! – Варвара нахмурилась. – Ладно тебе, Юрьич. Кто старое помянет… Что делать-то будем?

– Да у нас всё распланировано уже! – залебезил повеселевший Михаил Юрьевич. – Для начала проведем летучку с главными технологами, поделитесь опытом. Потом визит на лимонадную фабрику, там новую линию запускают, какой-то импортный напиток делать собираются. У нас подозрение есть, что с полуфабрикатами не всё в порядке – они к нам запакованные идут прямо из-за границы. Вот мы и боимся, как бы… Понимаете?..

– Понимаю, – сказала Варвара. – Боитесь, что из-за импортной газировки наши люди чужую страну начнут любить больше, чем Родину… Попробую проверить, что там подмешано. У меня остались знакомые в Лондоне и Варшаве, хорошо бы с ними созвониться.

– Устроим! Никаких проблем!

– А что дальше?

– Хлебозавод номер пять беспокоит. Из районов, куда поставляется их хлеб, идет в три раза меньше добровольцев на комсомольские стройки.

– Опять, небось, приворот утром добавляют, а не вечером, как положено, – буркнула Варвара.

– И самое главное, – торопливо продолжил Михаил Юрьевич. – Наибольший, так сказать, охват всех групп населения. Это у нас ликеро-водочный завод имени Гурджиева. Сверху пришло указание изменить рецепт. Генеральный объявил борьбу за трезвость, так что теперь спиртное должно вызывать отвращение. Не обязательно сильное! Это может быть легкая неприязнь, неприятие… И самое главное – любовь к Родине пострадать не должна! Сможете?

– Конечно, – кивнула Варвара и горделиво развернула плечи. – Это же мой рецепт был. Всесоюзный!

– Вот и хорошо! Значит, договорились? А по итогам года мы вас премируем. Медаль обязательно и звание ветерана труда. Сколько пенсия у вас сейчас? Поднимем! Может, у вас какие-то личные просьбы будут? Автомобиль? «Волга» или «Жигули»? Квартира?

Он шевельнул пальцами, и ему тут же вложили в руку блокнотик и золоченый карандаш.

– Да не надо мне ничего, – раздраженно отмахнулась Варвара. – Всё у меня есть! Я же не ради денег работаю, а ради страны нашей.

Она грозно оглядела гостей; никто ее взгляда выдержать не мог – отворачивались, ежились, чаем давились.

– Всё сделаем, как положено, Михаил Юрьевич! – Варвара стукнула кулаком по столу, и гости вздрогнули. – Мы их научим Родину любить!..

 

Марина Ясинская

Синица в руках, или Змей Горыныч в небе

Черная «шестерка» резво бежала по горячей трассе, пожиная новенькими шинами километры широких советских просторов. Солнце грело, но не жарило, светило ярко, но не слепило глаза. В открытые окна врывался теплый ветер. Он пах прелой травой и нагретым асфальтом, пылью и бензином, и еще немного – Волгой. И даже не столько Волгой, сколько густой зеленью, которой щедро зацвела река в заводях.

В иной день Игорь от души наслаждался бы погожим летним деньком и быстрой ездой. В иной день он, пожалуй, свернул бы к Волге, выбрал местечко покрасивее – хотя что там выбирать, куда ни глянь, везде красота! – полежал бы на песочке, поплавал в теплой водичке. А что цветет она – не беда, цвет весь у берега, а дальше вода чистая.

В иной день. Но не сегодня.

Справа мелькнула синяя табличка. Лихо промахнувший мимо нее Игорь притормозил, а потом, убедившись, что дорога пуста, сдал назад. Остановился у указателя, новенького, блестящего, еще не запаршивевшего ржавчиной и птичьим пометом, и некоторое время внимательно изучал надпись.

«Камышинск – 50 км

Приволжск – 90 км

Волгоград – 248 км»

Предыдущий указатель Игорь видел час назад. До Приволжска на нем оставалось сто километров. И вот час спустя до него всё еще почти столько же…

Лежащий на пассажирском сиденье прибор, всю дорогу мигавший тревожными желтыми огнями, тихо запищал. Игорь нахмурился и вытащил из кармана последнее слово коммуникационной чудотехники завода «Красная заря» – Свет Мой Зеркальце Скажи, в простонародье – смзс-ки. Размером с компактное зеркальце, смзс-ки были очень удобным средством связи; с ними народ давно уже позабыл про обычные телефоны.

В зеркальце появилось усатое лицо начальника, Лексей Лексеича.

– Ну? – коротко осведомился он.

– Похоже, что ударило по Приволжску, – сообщил Игорь. – Доехать до города не могу, за час едва сделал десять километров. А чудатчик только что начал подавать звуковые сигналы.

Лексей Лексеич посмурнел, усы собрались кустиком под носом.

Сутки назад на месте чудобычи случился неожиданный сбой в системах экранирования и произошел сильный выплеск сырой чудо-энергии. Экранирование удалось восстановить за пару часов, но с последствиями утечки предстояло разбираться намного дольше – вырвавшаяся сырая энергия могла прожечь дыры в реальности, и эти дыры требовалось найти и срочно залатать.

– Попробуй сменить маршрут, – посоветовал Игорю начальник. – Сделай крюк и зайди к Приволжску с востока. Если не получится – тогда попытайся заехать с юга. В общем, пробуй все дороги. Пробиться в город очень надо!

– Понял, – кивнул Игорь. Закрыл смзс-ку, сунул в карман, сел за руль и поехал к ставшему недосягаемым Приволжску.

* * *

Балваныча, как обычно по утрам, мучило похмелье. Ну, не то чтобы мучило. Когда такое состояние бывает ежедневно на протяжении вот уже двадцати лет, к нему привыкаешь, держишь наготове рассол, минералку или простоквашу.

Впрочем, иногда головная боль донимала Балваныча особенно сильно. В такие дни ни рассол, ни минералка с простоквашей не помогали, и он нерешительно мялся у прилавка аптеки, со скудной заначкой в руках, поглядывая то на боярышниковую, на спирту, настойку, то на маленькую коробочку «Антибодуна». «Антибодун» появился всего пару лет назад, после того, как Харьковский Краснознаменный фармзавод имени Дзержинского внедрил себе в производство передовые чудо-технологии и стал выпускать совершенно новые лекарства, в том числе и «Антибодун». Говорили, что это было воистину волшебное средство, похмелье снимало на раз. Но стоил «Антибодун» два рубля, а за рубль десять у Антонины Семеновны можно было купить чекушку.

В эти минуты в воображении Балваныча представали весы. Не настольные, как на рынке, а другие, с цепями и чашами. Такие держала баба в простыне на вывеске адвокатской конторы. На одной чаше весов стояла чекушка, на другую невидимая рука клала коробочку «Антибодуна». Чаши качались, но чекушка неизменно перевешивала.

В то утро Балваныча головная боль почти не донимала, и потому проблема выбора между чекушкой и «Антибодуном» его не терзала. Но жажда мучила, а ни рассола, ни минералки в доме не было. Значит, надо идти в магазин.

Придя к такому выводу, Балваныч вздохнул. В свое время завод ему предлагал квартиру на выбор – на втором этаже и на пятом. Молодой он был, глупый, взял на пятом. «Ты посмотри, какой вид из окна!» – говорил он недовольной Катьке, показывая рукой на разворачивающуюся перед ними синюю ширь Волги. Что такое семьдесят ступенек для здорового тридцатилетнего мужика? Ерунда! Разве думал он о том, что семьдесят ступенек превратятся в семьсот, когда ему стукнет шестьдесят пять?

Спустившись ко двору, Балваныч отдышаться не успел – расчихался. Да как! Громко, смачно, раз-другой-третий! Сидевшие на лавочке у подъезда соседки-пенсионерки ехидно осведомились:

– Опять похмельный синдром, ПалВаныч?

И, склонив головы поближе, засудачили что-то тихо меж собой. Балваныч уловил «запойный» и «пьяница» – и обиделся. И ответом пенсионерок не удостоил. Хотя мог бы сказать, что, во-первых, никакой это не похмельный синдром, просто пух в нос попал; как наступает июнь, спасу нет от тополиного пуха! А во-вторых, никакой он не пьяница. Да у него ни разу белой горячки не было! И чужое не пропивает, и из дома не несет. Правда, нечего оттуда нести, из дома-то. Как Катька умерла, он уж всё, что можно, давно вынес… И в запои он не уходит, не то что Борисов с третьего этажа. Тот месяц-другой не пьет, зато потом срывается – и неделями, без просвета. А он, Балваныч, пьет аккуратно. К тому же не за ради выпивки, а исключительно в оздоровительных целях; когда-то давно он услышал о том, что в алкоголе есть полезные для организма ферменты, и свято в это уверовал. И ни регулярное похмелье, ни отсутствие знаний о том, кто такие эти самые ферменты, не могли поколебать его веру. С тех пор Балваныч стал трепетно относиться к своему здоровью, укрепляя его ферментами почти ежедневно.

Впрочем, объяснять это языкастым пенсионеркам – это всё равно что метать бисер перед свиньями. Потому Балваныч прочихался, медленно, с достоинством вытер нос ладонью, а ладонь – о засаленный пиджачок, и деланно равнодушно прошествовал мимо кумушек. Не спеша миновал выкрашенный зеленым короб – пункт приема стеклотары. Очередь нетерпеливых мужиков и шумных детей со звенящими авоськами, к окошку пока не выстроилась, зато позади короба уже стоял ЗИЛ, и грузчики в грязных темно-синих халатах таскали в кузов тренькающие ящики.

В кирпичном доме сразу за коробом и находился универсам «Волжанка», где продавалась спасительная минералка. Балваныч повернул за угол и направился было к стеклянным дверям «Волжанки», да так и замер на месте, увидев рядом с облупленной телефонной будкой его.

Рассматривал Балваныч пристально и недоверчиво. Всё честь по чести: прорезь для монет, выемка для сдачи, квадратики с надписью «с газом – 1 коп.» и «с сиропом – 3 коп.», окошко с носиком крана слева и перевернутым вверх дном граненым стаканом справа. И крупными печатными буквами надпись наверху – «Газированная вода».

Нерешительно протянув руку, Балваныч надавил на стакан. Граненые края послушно утонули в резиновом дне, и оттуда прыснули струи воды. Балваныч ошарашенно покачал головой. Надо же, автомат с газировкой! А ведь их вот уж лет десять как перестали ставить – перешли на газировку в бутылках, с бутылками ведь проще, их ни ремонтировать не надо, ни брошенные в прорезь деньги собирать, ни сироп доливать.

При мысли о холодной шипучей газировке пересохшее горло спазматически сжалось. Позабыв о минералке, Балваныч зашарил в карманах, размышляя, откуда этот автомат здесь взялся.

В карманах нашелся только мятый рубль и пятнадцать копеек.

Балваныч с досадой саданул кулаком по боку автомата – вот ведь!

Кулак противно заныл, зато в окошечке для возврата монет послышался редкий звон. Балваныч торопливо пошарил в крошечной нише и выудил добычу: одну трехкопеечную монету и пару копеек. Балваныч тут же бросил копейку в прорезь, нажал на кнопку. Автомат тихо фыркнул, и шипучая газировка вмиг наполнила запотевший стакан. Балваныч выпил ее одним махом. Эх, хороша! Куда лучше, чем в бутылках! И жажда враз прошла, и голова прояснилась. И вроде как сил сразу прибавилось. Даже поясница ныть перестала.

Балваныч довольно крякнул. Перебрал монетки, выудил трехкопеечную, задумчиво повертел в руках. Пить больше не хотелось, но очень хотелось узнать, какой в автомате сироп. Хорошо бы, апельсиновый…

Он почти чувствовал сочный цитрусовый вкус во рту. Ему было двадцать, и он первый раз оказался в Москве, на всесоюзном концерте комсомольской самодеятельности. На сцене в Сокольниках шли представления, ребята волновались перед выступлением, а он тогда впервые встретил Катю… Они гуляли вдвоем по аллеям парка, украдкой беря друг друга за руку. Зелень деревьев была яркой, музыка с танцплощадок – зажигательной, жизнь – прекрасной. А газировка – апельсиновой.

«Не стану сейчас. Какая нужда? Я ж одним стаканом напился», – решил Балваныч и пошел домой.

До квартиры поднялся – и не заметил, только у двери спохватился, что одолел лестничные пролеты одним махом, без остановок, и за сердце не хватался. Какое же это, оказывается, удивительное и позабытое ощущение, когда ничего не болит!

Дома Балваныч учинил обыск на предмет копеечных и трехкопеечных монет. Пока он их искал, за окном промелькнула большая тень – будто птица пролетела. Только вот слишком уж большая. И силуэт какой-то квадратный…

«Почудилось», – решил Балваныч и продолжил поиски. И был вознагражден, найдя на полу за холодильником и в щели трюмо в прихожей несколько монет. Ссыпав их в карман пиджачка, Балваныч помялся немного – и решил вернуться к автомату. Пить не хотелось, но ему не терпелось узнать, какой же там сироп.

Дойдя до голубоватого автомата, Балваныч опустил три копейки в прорезь и нетерпеливо уставился на зашипевшую струю. Принюхался. Ну, точно, сироп апельсиновый!

Пил Балваныч не спеша, смакуя каждый глоток. Крякнул с удовольствием, сполоснул стаканчик, шаг сделал – и тут его как скрутило! В поясницу вступило, сердце зашлось, перед глазами пошли круги. Ослабевший Балваныч согнулся в три погибели и, тяжело дыша, привалился к автомату.

Мимо прошаркал, прихрамывая, дядя Коля – в мятой дачной панамке и грязной майке, завязанной на загорелом пузе узлом.

– Эге, ПалВаныч, как тебя скрутило! – сочувственно покачал головой он. – Может, тебе ферментов принять надо? – спросил он, доставая из кармана вытянутых трико початую чекушку; как и все, он знал про крепкую веру Балваныча в оздоровительное действие ферментов алкоголя.

Балваныч схватил чекушку, торопливо глотнул. В горле обожгло, внутри загорелось – но не полегчало. Только сильнее желудок заболел. И мысль о минералке из «Волжанки» показалась вдруг не просто заманчивой, а спасительной. Хотя зачем же в «Волжанку», когда есть автомат с газировкой?

Трясущимися руками Балваныч бросил в автомат копейку, дождался, когда наполнится стакан, и насилу сделал глоток, другой. А едва допил – как рукой всё сняло.

Чудеса!

Дядя Коля тем временем с любопытством наблюдал за Балванычем.

– Отпустило, что ли?

– Отпустило, – ответил Балваныч и, нахмурившись, задумался. А надумав, решительно выдохнул и бросил в автомат еще три копейки. Недрогнувшей рукой взял полный стакан и выпил до дна.

Снова скрутило, да так, что свет не мил.

Балваныч, задыхаясь, кинул копейку. Газировка в горло уже не лезла – это ж четвертый стакан! Но эксперимент важнее! И Балваныч мужественно, глоток за глотком, влил в себя всё до дна. И снова с последним глотком вмиг отпустило, и такая ясность в голове и легкость в ногах – ну будто заново родился!

Интересно…

– Колян, – немедленно решил проверить свои подозрения Балваныч, – ты вроде жаловался, ноги у тебя болят.

– Болят, – буркнул в ответ дядя Коля и рассеянно почесал выглядывающее из-под узла майки пузо. – А тебе-то что?

– Да так, – Балваныч бросил в прорезь копейку и протянул дяде Коле полный стакан. – На-ка, выпей.

Дядя Коля поначалу отнекивался, не хочу, мол, но, уступив настойчивости Балваныча, все-таки тяпнул стакан.

– Ну, как? – поинтересовался Балваныч.

– Нормально, – пожал плечами дядя Коля. – Ладно, пора мне.

Балваныч провожал удаляющегося приятеля внимательным взглядом. Правда, что ли, дядя Коля прихрамывать перестал, или ему только кажется?

От размышлений его отвлек организм. Четыре полных стакана газировки – это вам не шутка. И Балваныч заторопился домой.

* * *

Под вечер, так и не добравшись до неуловимого Приволжска, Игорь понял, что вот-вот заснет прямо за рулем и остановился в первом же населенном пункте. Им оказалось зажатое между асфальтовым и железнодорожным полотнами село.

Сочная, свежая зелень лугов, среди которых живописно раскинулись высушенные горячим летним солнцем домишки, приятно контрастировала с четырьмя грязно-желтыми, забытыми в железнодорожном тупике вагонами. Под густым налетом копоти на железных боках можно было разглядеть строгую надпись «С горок не спускать». Вытоптанная в траве песочная проплешина у самых рельсов знаменовала собой местную станцию.

За проплешиной проглядывала почти погрузившаяся в почву асфальтовая клякса, а за ней стояло одноэтажное здание из некогда белого, но уже давно уныло посеревшего кирпича. В трех больших окнах можно было разглядеть засиженные мухами занавески, не знавшие стирки несколько лет, а над ними – запыленную, с белесыми следами частого птичьего пребывания вывеску «Кафе». Повертев головой, Игорь, за неимением альтернатив, направился туда.

В кафе было два стола, горшок с тощим алоэ, выцветший красный флаг на стене, Ленин в рамке в углу и скучающая продавщица с химией на голове и фартуком в горошек за прилавком. Редким посетителям здесь предлагали на выбор сосиски в тесте, чай, кофе и беляши в налете побелевшего жира. Несмотря на куцее меню, Игорь мучительно долго размышлял, что бы ему заказать. В итоге решился на чай и сосиски.

Тщательно разжевывая резиновое тесто, Игорь читал «Краснопартизанские провинциальные известия» четырехдневной давности. Из них он узнал, что в Подшибаловке прошел районный фестиваль симфонической самодеятельности, что председатель колхоза пообещал дояркам достать для коровника произведенные по новым чудо-технологиям доильники, а глава местного облисполкома Римско-Корсаковки, Залётный Ярополк Олимпиадович, пошел на повышение по партийной линии в Москву. Когда новости закончились, Игорь, допивая чай, до мельчайших подробностей изучил вид из окна – на ухабистую улицу, покосившиеся сараюшки, переделанную в зернохранилище облупленную церковь, шустрых куриц, ленивых коров и деловито копошащихся на грядках баб. За всё это время он так и не увидел ни одного мужика, не считая двух чумазых пятилетних пацанов в огромных семейных трусах, заменяющих летние комбинезончики, и дрыхнувшего в теньке под забором старика.

А потом, когда ночь окончательно сменила длинный летний вечер, Игорь устроился поудобнее на заднем сиденье своей «шестерки», опустил стекла и долго смотрел в высокое темное небо, усыпанное звездами, так редко посещающими ночные просторы густо электрифицированной столицы. Над железнодорожным тупиком искрил одинокий фонарь и ярко горела какая-то звезда. Может, Полярная, Игорь наверняка не знал. Откуда-то издалека время от времени доносился протяжный гудок пересекающего бескрайние просторы страны поезда, и звук этот казался единственным признаком жизни на всю округу – с наступлением темноты село замерло и затихло какой-то неуютной, неживой тишиной. И Игорю на миг даже показалось, что вырвавшаяся чудо-энергия прожгла дыру именно здесь, и что в наступившей ночи село медленно погружается в эту дыру, выпадает из реальности, вымирает прямо у него на глазах…

* * *

Несмотря на то, что ему вот-вот стукнет восьмой десяток, дядя Коля был пенсионером работающим. И не сторожем каким, и не дворником, а самым что ни на есть начальником. Единственной в городе спасательной станции.

Больные ноги, конечно, мешали работать. Ну, если честно, мешали не столько работать, сколько рыбачить. Какая уж теперь работа! Пусто на берегу. Это раньше, когда еще работал в городе НИИ геофизики Поволжского отделения Академии наук СССР, в Приволжске летом за городскими пляжами нужен был глаз да глаз. Но когда буквально в ста километрах к северу от города обнаружили скважину, народ массово подался на чудобычу. Развитие чудо-технологий давно было в приоритетах партии, и работникам этой отрасли доставалось больше привилегий. Вот и на чудобыче платили заметно больше, чем в любом НИИ, к тому же жильем обеспечивали почти сразу.

И вот уж несколько лет как переквалифицировались в чудобытчиков лаборанты, инженеры и старшие с младшими научные сотрудники, уехали из Приволжска, увезли с собой семьи. Город опустел, и спасать из воды стало особенно некого.

Но «спасалка», как ласково называл станцию дядя Коля, пока стояла. Он подозревал, что ее еще не закрыли просто потому, что в горисполкоме про спасалку забыли – ведь расходов-то на нее почти нет. В штате всего трое, не считая приблудной дворняги: начальник, то есть он, дядя Коля, с окладом в восемьдесят один рубль, моторист Василий, военный пенсионер с окладом в шестьдесят девять рублей, и спасатель-водолаз Серёга, Василию двоюродный племянник, с судимостью за хулиганство и окладом в пятьдесят рублей. Итого – двести рублей. В бюджете почти и незаметно.

Дядя Коля только радовался, что спасалку не закрыли – ведь, как никак, чуть не четвертак он на ней проработал. Знавала станция и лучшие времена – ну да что ж теперь? Главное, пока она есть, дядя Коля вроде как при деле, и деньжат ему маленько перепадает. Рыбешка, опять же. И, что особенно важно, спасалка дает законный повод уходить из дома – в четырех стенах «хрущевки» он бы давно уже с ума сошел от скуки и особенно от ворчания его Шурки.

Вот и пропадал дядя Коля на Волге – и в будни, и в праздники, и зимой, и летом. Раньше, пока ноги не болели, на велосипеде ездил, теперь – пешком. Косточки и объедки из дома в стеклянных банках носил, дворнягу прикармливал. Рыбачил помаленьку, помаленьку рыбку коптил.

Спасать из воды давно уже некого, но Волга-то в кровь въелась, так и манит. Про Кулигина дядя Коля, если и слышал когда, то давно позабыл. Иначе удивился бы, что, глядя на реку, возле которой провел всю жизнь, думает он ну слово в слово как герой Островской «Грозы»: «Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и всё наглядеться не могу». Правда, так ладно сказать он в жизни бы не смог. И только когда уж совсем переполняли его чувства, вслух дядя Коля мог только выдохнуть тихонько: «Эх, мать твою, вот ведь!» – и зачем-то оттянуть воротник рукой.

Из пяти судов, что когда-то были на спасалке, два катера и одна моторная лодка долго валялись на берегу, умирая от рака железа – ржавчины. Но осталась еще одна «моторка» и одна «вёселка». Дядя Коля из своих скромных средств покупал бензин, заправлял моторную лодку и ездил рыбачить. Вот где больные ноги ему мешали. Столкнуть вёсельную лодку на воду, грести, перелезть потом из нее в моторку, вытянуть сети, перебрать их и закинуть обратно – мочи нет. Да еще и станция, приземистая деревянная изба с широченной верандой, стояла на самом верху берега, а берег здесь был высокий и крутой! Длинная деревянная лестница от избы до пляжа спускалась вниз почти отвесно, и каждый подъем давался дяде Коле из раза в раз всё тяжелее.

Однако в этот раз длинную деревянную лестницу дядя Коля преодолел с давно позабытой легкостью. И не запыхался почти. И настолько этому удивился, что даже обернулся и внимательно рассмотрел ступени. Да нет, всё такие же отвесные и крутые. А ноги не болят. Будто молодой силой налились. Чудеса!

Дядя Коля осторожно, с опаской порадовался, отмахнулся от мыслей, надолго ли ему такое счастье, и решил просто наслаждаться давно позабытым ощущением, которое по молодости совсем не ценил – когда ничего не болит.

Летом моторка стояла на якоре метрах в ста от берега, подальше от хулиганов и ворья. В прошлом году у дяди Коли на даче даже бак для поливки уперли. Здоровый бак, литров на пятьсот. Ну а если уж такую махину свистнули, то и моторку заберут, не задумаются. Вот и держал ее дядя Коля на воде, а сам до моторки на вёселке добирался.

Подойдя к пошарпанной лодке со следами бледно-голубой краски на боках, дядя Коля увидел, что волны прибили рядом с ней к берегу оранжевую строительную каску. «Откуда это?» – удивился он про себя, подняв находку. Неужто со стройки принесло?

Лет двадцать назад затеяли в Приволжске строить через реку новый мост. Да не мост – мостище: двухуровневый, железнодорожное и автомобильное полотно внизу, а наверху – скоростные трамваи. Нагнали кранов, раскурочили ковшами экскаваторов весь берег, загадили заводь, распугали пляжников, на подъеме финансов и амбиций поставили первый пролет, и…

За двадцать лет принимались за мост неоднократно. Как власть в исполкомах менялась, так прибавлялось к мосту по одному пролету. Нынешний председатель горкома возводил сейчас шестой пролет. Оставалось еще пятнадцать…

В общем, каску наверняка кто-то из строителей потерял, рассудил дядя Коля, повертел в руках да и бросил в лодку – сгодится в хозяйстве.

Выплыв на середину реки, дядя Коля отыскал заброшенные им сети, проверил две и только вытянул третью, как вдруг нахмурилось небо, откуда ни возьмись налетел ветер, а вслед за ним послышался гром. На такие случаи у дяди Коли был припасен хороший кусок брезента, чтобы, если что, от дождя спрятаться. Только сейчас брезента не было – дядя Коля всю лодку обшарил. «В вёселку, что ли, переложил прошлый раз – да там и забыл?» – подумал он.

Тем временем гроза разошлась, реку взволновала – на легонькой моторке до берега сейчас не добраться. Дядя Коля устроился на корме и, вздохнув, водрузил на голову оранжевую каску. Вот и сгодилась находка. От дождя она, конечно, не спасет, но зато хоть голова сухой останется.

Гроза бушевала. Среди раскалывающих небо молний дяде Коле как-то раз привиделся летящий меж набухших туч странный самолет – без крыльев и хвоста, полностью квадратный.

«Неужто НЛО?» – подумал дядя Коля, вспомнив статьи про неопознанные летающие объекты, которые он читал как-то в «Спутнике» и «Технике – молодежи».

Новая вспышка молнии на миг ослепила, а когда мир снова проявился перед глазами, никакого НЛО в небе уже и не было. «Померещилось», – решил дядя Коля, крепко держась за края раскачивающейся на высоких волнах моторки.

Вскоре гроза унялась, тучи рассеялись, нерешительно выглянуло солнце, огляделось и, приободрившись, принялось деловито сушить дядю Колю. А дядя Коля осмотрелся, увидел, что от сети-то его почти и не отнесло, и принялся деловито ее тащить. Пара лещиков, судак, еще один судак, покрупнее. А что это там такое показалось? Ба, никак сом! Вот это улов так улов! Царский! Дядя Коля нетерпеливо потащил тяжелую мокрую сеть на себя. Да так увлекся созерцанием идущей к нему в руки солидной усатой рыбины, что шум мотора приближающегося катера услышал только когда тот подошел совсем близко.

Рыбнадзор. Эх, вот невезенье!

Дядя Коля бросил сеть обратно за борт – хотя что толку, всё равно найдут! – и прищурился. Не сам ли Петр Андреич там? С Андреичем у него давно всё улажено – дядя Коля с ним уловом делился, лещей копченых передавал, на уху приглашал, а тот взамен не замечал его сетей.

Нет, не Петр Андреич. Серёга со своими парнями. Эти рыбинспектора – из молодых, да наглых. Рыбу конфискуют (чтоб потом самим слопать), а штраф вё равно выпишут.

Дядя Коля, усевшись на корму, с горя нахлобучил поглубже каску и угрюмо уставился под ноги – поджидать вымогателей. Когда те подъехали к моторке, он даже головы не поднял.

– Никак лодка со спасалки? – донесся до него резкий Серёгин голос.

– Вроде она. Похоже, грозой сорвало. Вернуть, что ли? – задумчиво предложил другой голос.

– Оно тебе надо? – фыркнул Серёга. – Слушай, а мне казалось, в ней сидел кто-то. А сейчас никого.

– Может, за борт во время грозы свалился?

– Если свалился – значит, сам дурак.

– А если утонул? – взволновался второй голос.

– Старый пердун со спасалки? – уточнил резкий Серёгин голос. – Утонул – ну, и черт с ним, с браконьером! Зато сети остались. Давай-ка проверим, что там в них?

Когда рыбнадзор, перебрав сети и прихватил с собой всю оставшуюся в них браконьерскую рыбу, уехал, дядя Коля еще долго провожал недоуменным взглядом удаляющихся рыбинспекторов. Ну, не бывает же, чтобы с двух шагов среди бела дня – и человека не увидели! Чудеса…

* * *

Игорь успел уже дать хорошего кругаля – утром до самого Волгограда добрался, развернулся и поехал обратно. Городище и Дубовка остались позади, а синие таблички раз за разом показывали, что до неуловимого Приволжска около ста километров. А Игорь, между прочим, уже вторые сутки ехал.

Миновав Быково, Игорь решил, что скорость тут не поможет, и поехал медленнее, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Заброшенные, почти поглощенные лесами и лугами деревни, развалины каменных часовенок, железнодорожные тупики, поросшие высокой, по пояс, полынью, и ржавые скелеты, да такие обглоданные, что и не сразу разберешь, что это было – трактор ли, запорожец или тарелка пришельцев.

А какие поселки, какие названия! Сколько в них народного духа, сколько фольклорной поэтики! Сначала Антиповка, Поповка и Сестренки. За Камышинском – ботанические Липовка, Терновка, Дубовка, за которыми пустились вскачь Галка и Бутновка, Верхняя Добринка и Нижняя Добринка, Щербат овна, Щербак овна, ну и, конечно, село Воднобуерачное. За селом пролегала граница между творчеством народным и творчеством советским – впереди лежали Гвардейское, Красноармейск, Чкаловское и Октябрьское, Красный Текстильщик и, наконец, Энгельс и Маркс. Не люди, конечно, а города.

Четырежды за всю дорогу возникали перед Игорем надписи «Приволжское – 1 км», и он преждевременно радовался, путая очередной поселок Приволжский с городом Приволжском.

К вечеру у четвертого села Приволжского у него запищала смзс-ка.

– Да, Лексей Лексеич, никак не получается, – сообщил Игорь в зеркальце усам начальника. – Я доехал аж до самого Волгограда и теперь обратно еду… Да куда уж дальше – до Ульяновска, что ли?

– А сейчас ты где? – поинтересовался начальник.

– Я у Приволжского, – ответил Игорь. И, увидев, как удивленно подпрыгнули усы в зеркальце смзс-ки, пояснил: – Не у Приволжска. У поселка Приволжское. Который между Марксом и Энгельсом. Городами, ясное дело, – зачем-то пояснил он.

– Оставайся там, жди курьера, – приказал начальник. – Придется принимать крайние меры.

– Мне? – напрягся Игорь.

– Нет. Нам. Нам придется принимать крайние меры, чтобы попасть в город. Там уже явно прожжены солидные дыры, якоря наверняка выброшены, и через них Приволжск затаскивает в чудо-реальность. Собственно, похоже, что уже наполовину затянуло. Значит, и попасть туда теперь получится только с помощью чудо-технологий.

– А у нас такие есть? – удивился Игорь.

– Как раз на днях Кировский НИИ чудо-технологий представил прототип валенок-скороходов. Еще, правда, непроверенный. Вот и опробуешь их в деле.

* * *

После побоев голова гудела немилосердно.

«Может, сотрясение?» – вяло подумал Сенька, докурил сигарету, аккуратно завернул окурок в газету, вышел на улицу и поплелся к мусорным бакам.

Три мусорных контейнера стояли у дальнего угла дома, прямо у веранды, надстроенной деловыми жильцами, недовольными тем, что планировка «хрущевок» не предусматривала для первых этажей балконов. Рядом с мусорными баками на протянутой к дереву веревке сушилось и пропитывалось ароматом плавящейся в полуденном зное помойки мокрое белье.

Сенька едва не задел розовую наволочку и, воровато оглянувшись, выбросил сверток. Однажды его за этим делом чуть не застукала тетя Маруся с четвертого этажа. Любознательная соседка банным листом цеплялась к любому мало-мальски подозрительному событию и не успокаивалась, пока не узнавала всю подноготную. Не хватало только, чтобы она до правды докопалась и матери рассказала. А мать знать не должна – это было Сенькиным железным правилом. Сеньке было двенадцать, когда их бросил отец. Тогда, глядя на плачущую мать, Сенька пообещал себе со всей яростью подростка, который уже всё понимает, но еще ничего не может изменить, что из-за него мать плакать не будет… Именно поэтому он старательно скрывал от нее, что курит. Как и то, что играет в карты. И проигрывает. Много.

Правда, скрывать становилось всё сложнее. Уже два раза Сеньку поджидали подручные Фитиля, требовали возвращения карточного долга, и уже два раза он получал по зубам. Сегодня его избили в третий раз. Крепче, чем в предыдущие. И пригрозили еще более жестокой расправой. Вопрос «чем покрыть долг» становился всё острее.

Сенька давно уже продал кассетный магнитофон, смсзс-ку и радиоприемник. Потом вытащил из-под плинтуса в прихожей завернутые в отрезанную колготку две пластмассовые коробочки, в которых хранились «фамильные драгоценности» – золотая цепочка с крестиком, серьги с поддельной бирюзой и два массивных перстня с крупными искусственными камнями, на которые была мода во времена юности его родителей. Драгоценности Сенька тоже отдал в счет покрытия набежавшего долга, и совесть его почти не мучила: мать не скоро обнаружит пропажу. Она работала дворником и не наряжалась вот уж лет пять и, пожалуй, столько же не заглядывала в тайник под плинтусом в прихожей.

За что его совесть мучила, так это за утащенный из дома пыльный бархатный футляр с медалями деда. За что именно они были получены, Сенька не знал – он был слишком мал, чтобы запомнить военные рассказы ветерана. А после и не расспрашивал – ему было неинтересно. Но зато он знал, что воинские награды Великой Отечественной ценятся.

Фитиль оценил их в счет одной задолженности.

Сегодня, вернувшись домой и остановив кровь из разбитого носа, Сенька еще раз обыскал квартиру на предмет чего-нибудь ценного и не используемого регулярно в хозяйстве. Чего-нибудь такого, чем можно было бы погасить часть долга. Обыскал, хотя знал, что ничего не найдет.

Голова гудела, как будто внутри разожгли газовую колонку. Доковыляв до третьего этажа, Сенька остановился перевести дух и прижался лбом к пыльному стеклу окна в подъезде. Что делать? Если он не покроет хотя бы часть долга, подручные Фитиля в следующий раз его так разделают, что он в больнице окажется!

«И зачем я только сунулся с ними в карты играть? – в который раз подумал Сенька, в отчаянии тычась лбом в стекло. – И зачем возвращался играть в надежде отыграться?»

Мимо окна промелькнула какая-то тень. Сенька поднял голову и с удивлением уставился на стремительно удаляющийся квадратный силуэт.

«Ну, точно, сотрясение, – решил он про себя. – Вот уже и всякие летающие паласы чудятся».

Тут что-то ярко вспыхнуло, поймав луч солнца, и Сенька, позабыв о галлюцинации, принялся разглядывать крышу над подъездом, пока не увидел, что среди пыли, осколков пивных бутылок и птичьего помета сверкала какая-то железка.

Сенька немедленно спустился на второй этаж, с трудом приподнял рассохшуюся раму окна и протиснулся на козырек. Проведя последние дни в раздумьях, где бы раздобыть что-нибудь ценное для покрытия долга, он бросался на всё, что блестело.

Миг спустя Сенька уже вертел в руках раскаленный солнцем тяжелый кастет, прикидывая его ценность. Разочарованно вздохнул – выручки находка не сулила. Сенька уже собрался было его выкинуть, но в последнюю секунду передумал. Мало ли, вдруг сгодится. Сенька даже примерил кастет на руку, сжал кулак, размахнулся, представив, как должен ужаснуть его вид воображаемого противника, – и тут вдруг голова закружилась.

«Однозначно у меня сотрясение», – отстраненно подумал Сенька. Иначе чем объяснить, что у него опять начались галлюцинации? Правда, на этот раз ему не привиделись крылатые чудища. Сеньке отчетливо мерещилось, будто он превратился в волка. Стены лестничной площадки стали выше, многообразие цветов растворилось в черно-белой гамме, а нос сходил с ума от бомбой взорвавшегося запаха мочи и щей из кислой капусты.

Голова перестала болеть, во всем теле забурлила энергия. Сенька пружинисто вскочил на все четыре лапы и перемахнул через лестничный пролет. Задержался у стекла окна, с любопытством глядя на свое отображение. Поджарый, мускулистый, морда суровая, мех благородного серого оттенка со стальным отливом, глаза зеленоватые и холодные. Сенька довольно улыбнулся, и зверь в стекле жутко ощерился клыкастой пастью ему в ответ.

«Вот бы меня сейчас Фитиль увидел. Он бы вмиг в штаны наложил со страху», – подумалось Сеньке. И картина побелевшего от страха Фитиля так захватила его, что он решил немедленно разыскать своего кредитора.

Сенька выскочил во двор и рванул к Фитилю. Бродячие псы поспешно убирались с его пути, бездомные кошки улепетывали в подвалы и ныряли в мусорные баки, играющие во дворах дети испуганно жались к родителям.

У двери квартиры, до боли знакомой всем местным картежникам, Сенька притормозил, столкнувшись с неразрешимой задачей – кнопка звонка оказалась непривычно высоко, а попытки постучать окончились полным провалом. Тут, на его счастье, дверь открылась сама – ровно настолько, чтобы выпустить очередного незадачливого игрока, явившегося в надежде отыграться. Сенька прошмыгнул в узкий проход прежде, чем его смогли остановить, и уже миг спустя стоял перед замершим от неожиданности Фитилем.

Умом Сенька понимал, что перед ним Фитиль, но в этот раз он видел его как-то по-другому. Фитиль, которого он знал, был модно одетым и надменным, с высокомерно приподнятыми бровями и взглядом, который давил на Сеньку почти физически. Сейчас же глаза волка видели перед собой просто гладколицего худого парня с прищуренными глазами. Фитиль сидел за массивным письменным столом; перед ним лежали аккуратные пачки денег, счетная машинка и новенькие колоды карт.

Фитиль вздрогнул всем телом. Сенька прижал уши к голове и раскрыл рот, собираясь торжествующе спросить: «Ну, что, испугался?» Вместо этого у него вырвалось тихое, угрожающее рычание.

– Хорошая собачка, – неестественно-спокойным голосом проговорил Фитиль и, не шевелясь и не меняя интонации, спросил у кого-то из своих подручных: – Чей это кабысдох?

– Ничей, – отозвался приглушенный голос из коридора. – Забежал с площадки, когда Тюлька уходил.

– Ну, так выведите его кто-нибудь отсюда. Может, он бешеный.

– Не похоже. Уж больно он для беспризорного чистый, – поощренный молчанием Фитиля, голос из коридора окреп и продолжил уже увереннее: – И не отощавший. И, гля, у него на лапе какая-то хреновина типа браслета.

Сенька опустил глаза и с удивлением обнаружил, что правую лапу и впрямь плотно обхватывает кольцо из блестящего металла. Фитиль тем временем осторожно привстал. Сенька мгновенно вскинул голову и зарычал.

– Хорошая собачка, – пробормотал Фитиль, плюхаясь на место.

Патовая ситуация – бледный Фитиль, окаменевший на стуле, и Сенька напротив него, оскалившийся клыкастой пастью, – длилась несколько долгих минут. Наконец Сенька решил, что попугал Фитиля достаточно и пора уже и восвояси. И тут его взгляд скользнул по широкому подоконнику. Среди окурков и пустых пивных банок валялся пыльный бархатный футляр, в котором несколько недель назад он принес дедовы медали.

Не успев даже толком подумать, Сенька рванул к подоконнику и попытался схватить футляр. Когти лап бестолково царапнули бархатную поверхность, но находку не захватили.

«Прикольно, конечно, быть собакой, но сейчас мне нужны нормальные руки», – рассердился про себя Сенька.

Стоило только об этом подумать, как позади раздался громкий «ах» вперемешку с матом. Сенька обернулся и встретился глазами с порядком испуганным, но при этом здорово разозленным Фитилем.

– Ты?! – выдохнул тот. – Как ты?.. Да я тебя!..

Не дожидаясь окончания фраз, явно не обещающих ничего хорошего, Сенька схватил футляр, выскочил в коридор, легко оттолкнул всё еще не пришедшего в себя от изумления помощника Фитиля и бросился вон из квартиры. Серебристый кастет больно впивался в кожу.

В том, что за ним побегут, Сенька не сомневался. В том, что догонят, – тоже. Но он продолжал бежать со всех ног.

Впереди, в прорехах густой зелени тополей, показались стеклянные витрины универсама «Волжанка», и Сенька струхнул не на шутку. Да, он почти добежал до дома – а дальше что? За хлипкой дверью их с матерью квартиры от Фитиля не спрячешься!

Не надо было отвлекаться! Споткнувшись, Сенька полетел на землю и больно ударился головой о какую-то голубоватую металлическую махину, вспугнув прислонившегося к ней дремавшего алкаша.

– Гад! Тварь! – посыпались на Сеньку ругательства нагнавшего его Фитиля. Вслед за ругательствами посыпались удары и пинки.

Сенька скорчился на земле, пытаясь таким образом уменьшить объем тела, которому достаются побои, и крепко прижимал к животу бархатный футляр. Мысли о сопротивлении, возникшие было на миг от больно вонзившегося в руку кастета, почти немедленно исчезли.

Увлекшийся Фитиль остановился, только полностью выдохнувшись. Сенька, не шевелясь, лежал на земле.

– Ну, урод, говори, как ты это сделал? – приподнял его с земли кредитор, схватив за отворот футболки.

– Что сделал? – просипел Сенька, повиснув кулем.

– Сам знаешь что. Как ты в собаку превратился?

«А я реально в собаку превратился?» – удивился Сенька, сплевывая идущую носом кровь.

Он зажмурился, вспоминая то восхитительное ощущение свободы и смелости, когда он был волком, – и вдруг услышал, как Фитиль резко выдохнул.

Сенька открыл глаза – и понял, что мир снова стал черно-белым, а запахи очень резкими. Он вскочил на крепкие лапы и с упоением зарычал, глядя на Фитиля.

– Всё, всё, тихо… Я уже ухожу… – зашептал вмиг побледневший Фитиль, испуганно пятясь прочь от Сеньки, и пятился, пока не скрылся за углом.

* * *

Балваныч встряхнул головой, не веря своим глазам – вместо избитого паренька на его месте появился то ли волк, то ли большущий пес! А потом тот снова превратился в избитого парнишку – и рухнул на асфальт.

Балваныч подхватил парня под мышки и волоком утащил его в сторонку. Опустился рядом, зашарил по карманам.

– Сейчас, сейчас, – торопливо приговаривал он, – сейчас найду это зеркальце и милицию вызову.

– Не надо милицию, – с трудом вымолвил избитый парнишка.

– Да, верно, лучше скорую, – взволнованно согласился Балваныч, продолжая искать по карманам смзс-ку.

Ее подарили ему на заводе, когда он выходил на пенсию, и Балваныч, хоть никогда ей и не пользовался, таскал смзс-ку с собой. Только вот сейчас Балваныч никак не мог вспомнить, а не продал ли он часом чудо-зеркальце, когда трубы особенно горели, чтобы прикупить себе бутылочку ферментов.

Вместо смзс-ки рука нашарила монеты.

Точно! Зачем скорая, если у него есть газировка!

Балваныч подошел к автомату, бросил в прорезь копейку. Автомат заурчал, послышался звук льющейся газировки. Через несколько мгновений Балваныч уже подносил к губам парнишки стакан с прозрачной шипучей жидкостью.

– Ты пей, пей, – приговаривал он, поддерживая пареньку голову. – Как звать-то тебя?

Парнишка с трудом осушил стакан до дна и бессильно откинулся на землю, пробормотав:

– Сенька я.

Но уже через пару минут он осторожно, с опаской поднялся на ноги, удивленно ощупал себя и затем уставился на Балваныча круглыми глазами.

– Эй, ПалВаныч! – закричал тут кто-то издалека.

Это был дядя Коля; в одной руке он нес пакет с рыбой, распространяющий крепкий копченый аромат, в другой – мятую оранжевую каску.

– Чего тебе? – откликнулся Балваныч.

Дядя Коля подошел, поставил пакет на горячий асфальт, подозрительно посмотрел на взъерошенного Сеньку и повернулся к Балванычу.

– Ты зачем у меня давеча про ноги выпытывал?

– Проверить кое-что хотел.

– Чего?

– Теорию одну, – важно надул щеки Балваныч.

– Ты не темни, ПалВаныч, говори как есть.

– Значит, такое дело, Колян. Видишь газировку? Вот от нее все болячки и проходят. От той, что без сиропа. А от газировки с сиропом тут же хужеет.

– Да ну тебя, – сердито отмахнулся дядя Коля.

– Не хочешь – не верь. Только вот парень этот, – и Балваныч, не глядя, махнул рукой на Сеньку, – совсем недавно избитый был, да так, что рукой не шевельнуть. Зато после газировки – как новенький. А если с сиропом хлебнуть, то тебя так скрутит, что свет будет не мил. Наверное, там какие-то особенные ферменты…

Дядя Коля собрался было открыть рот и во всеуслышание заявить, что таких чудес на свете не бывает, да так и застыл с раскрытым ртом, глядя на что-то позади Балваныча.

Балваныч обернулся и увидел, что Сенька вертел что-то блестящее в руке и через каждые несколько секунд то пропадал, и на его месте возникал волк, то снова появлялся.

– Во дела, – пробормотал дядя Коля. – Тогда и мне удивляться нечего! Ну-ка, Балваныч, посмотри!

С этими словами дядя Коля водрузил поверх своей дачной панамки оранжевую каску – и исчез. Потом появился – уже с каской в руках.

– Ничего не понимаю, – заявил дядя Коля, вертя в руках каску.

– А я, кажется, понимаю, – задумчиво протянул Балваныч, вспоминая, как газировка без сиропа лечила и его, и ноги дяди Коли и даже избитого Сеньку. – Похоже, это волшебные вещи.

– Да нет, – недоверчиво откликнулся дядя Коля. – На чудо-продукции обязательно должна стоять особая печать ГОСТа, марка изготовителя и штамп Министерства по чуделам. А на этих – ничего!

– Ты что же хочешь сказать – что наши вещи не волшебные? – спросил Балваныч.

Дядя Коля промолчал. Спорить с тем, что вещи волшебные, было трудно – слишком уж давили очевидные факты.

– Тогда откуда они тут взялись? – продолжил через минуту он. – И почему на них ни штампов, ни печатей? Неужто кто-то подпольно делает чудо-вещи? Ну, как паленую водку самогонщики. А тут получается – чудогонщики.

– Нет, – вмешался в их разговор незнакомый голос. – Никаких чудогонщиков не существует.

Балваныч обернулся и увидел, что к ним направляется молодой мужчина в легких летних брючках и рубашке с короткими рукавами. В руках у него пищал непонятный прибор, а на ногах… Балваныч разинул рот – на ногах у того почему-то были валенки!

– А ты кто такой будешь? – осведомился дядя Коля, хмуро разглядывая незнакомца.

– Скребцов Игорь Дмитриевич, я из отдела чудо-реагирования, – новоприбывший оглядел вытянутые лица, бросил короткий взгляд на тихо попискивающий у него в руках прибор и продолжил: – В соответствии с пунктом шестым, подпунктом «г» постановления Министерства по чуделам, гражданские лица, в непосредственном владении которых оказались волшебные предметы, обязаны оказывать полное содействие сотруднику отдела в изъятии этих предметов.

– Чего? – отозвался Балваныч.

– На Поволжской чудобыче произошла утечка сырой энергии, – пояснил Игорь, поняв, что формализмом тут не отделаешься. – И вся эта энергия ударила по Приволжску.

– И чем это нам грозит? – обеспокоился дядя Коля.

– Эта энергия прожигает дыры в чудо-реальность, и оттуда в наш мир забрасываются так называемые якоря, за которые кусочек нашего мира утягивает туда. Волшебные вещи, которые оказались у вас в руках – каска-невидимка, кастет-оборотень, живая и мертвая вода, – они совсем не такой природы, как вещи, которые мы изготовляем здесь по нашим чудо-технологиям. Это как раз те самые якоря. И Приволжск уже наполовину засосало.

– Да ладно сказки рассказывать, – отмахнулся дядя Коля.

– Это не сказки, – покачал головой Игорь. – В Китеж-граде, например, именно это и произошло.

– Так это когда было! – вмешался тут Сенька. – Давно!

Игорь мог бы рассказать, что схожий инцидент случился всего пару лет назад в закрытом северном поселке Красногвардейский-433, просто его исчезновение удалось скрыть. Скрыть исчезновение целого города не выйдет.

На асфальт упала тень. Игорь поднял голову и увидел – в небе над ними пролетело что-то, здорово похожее на палас.

– Вот вам и доказательство! – воскликнул Игорь. – Уже и ковер-самолет появился! Явный признак того, что город самое малое наполовину утянуло в чудо-реальность.

– И что же делать? – всполошился Балваныч.

– Нужно срочно уничтожить волшебные вещи, – просто ответил Игорь.

Сенька крепче сжал в руке кастет, дядя Коля с Балванычем переглянулись.

– Ишь ты, уничтожить! – выразил всеобщее мнение дядя Коля. Ему понравилось невидимым уходить из-под носа рыбнадзора.

– Если вы этого не сделаете, то, судя по показаниям моего чудатчика, – кивнул Игорь на прибор у себя в руке, – Приволжск окончательно пропадет из нашего мира через час.

– И окажется в том самом чудо-мире, откуда берется чудо-энергия, так? – уточнил дядя Коля.

– Именно, – подтвердил Игорь.

– А что там, в том мире?

– Этого никто не знает, – признался Игорь.

– А что, если там как в сказке? – задумался дядя Коля. – Вон, и ковры-самолеты уже появились, и шапки-невидимки… Я б в сказке пожил!

– Неудобно как-то за весь город решать, – протянул Балваныч. Помолчал и продолжил: – Ну да, может, там будет как в сказке. А может, и нет. Опять же, у нас тут тоже неплохо. Так что я думаю, лучше уж синица в руках, чем какой-нибудь Змей Горыныч в небе.

С этими словами Балваныч с размаху бросил стакан от автомата с газировкой на землю. Но тот и не подумал разбиваться!

Глядя на это дело, дядя Коля тоже попробовал разбить каску-невидимку об асфальт, да не вышло.

А вот Сенька и не пытался уничтожить кастет-оборотень. С ним он чувствовал себя защищенным от Фитиля и его дружков; избавляться от кастета ему страх как не хотелось.

– И как нам их уничтожить? – запаниковал Балваныч. – Город же пропадет!

Игорь выглядел не на шутку встревоженным.

– Сейчас шефа вызову, попрошу эвакуацию, – сообщил он, торопливо раскрывая смзс-ку. – Пусть за нами вертолет пришлет или еще что-нибудь…

Зеркальце не оживало.

Тут с неба стремительно спустился палас-самолет и завис невысоко над землей. С него соскочил чернявый, кучерявый цыганенок и возмущенно воскликнул:

– Безобразие! Совсем шабашить не дает!

– Кто? – неожиданно заинтересовался Сенька.

– Да Змей Горыныч, – с досадой ответил цыганенок. – Всех пассажиров мне распугал. Вон, гляньте! – ткнул он пальцем вверх.

Сенька, дядя Коля, Балваныч и даже Игорь дружно задрали головы к небу. Над Приволжском и впрямь описывал сложные фигуры трехголовый крылатый летучий змей.

Цыганенок тем временем окинул оценивающим взглядом собравшихся и с надеждой спросил:

– Вас никуда подкинуть не надо?

Дядя Коля поймал вопросительный взгляд Балваныча и кивнул – он думал о том же.

– Может, ты нам лучше продашь свой ковер? – предложил он.

– Пятьсот рублей, – немедленно отозвался цыганенок.

Дядя Коля пренебрежительно фыркнул.

– Пятьсот? И это со Змей Горынычем в небе? Да тебе его за пятерку – и то не продать! – добавил он, доставая из кармана мятую купюру.

– Идет! – вдруг неожиданно согласился цыганенок. Нетерпеливо выхватил у дяди Коли пятерку – и растаял в воздухе.

– Ладно, чего стоим, давайте, подсобите! – скомандовал дядя Коля.

– Вы что задумали? – нахмурился Игорь.

– Заберем все эти волшебные штуковины и увезем как можно дальше от города, – пояснил Балваныч, кряхтя и пытаясь половчее ухватиться за угол автомата с газировкой. – Пусть лучше нас там засосет, с этими якорями, чем здесь весь Приволжск целиком утащит. Колян, ты за тот край бери, а ты, Сенька, ну-ка, подсоби! Примни палас к земле и подсунь его под автомат!

– Погодите… – начал было Игорь, но Сенька уже бросился на помощь, и вскоре автомат с газировкой оказался на паласе-самолете.

Взяв каску под мышку, на волшебное летающее средство взобрался дядя Коля. Вслед за ним туда уселся Балваныч. Шагнувшего было следом Сеньку резко остановил.

– Давай сюда кастет. А сам тут оставайся, тебе еще жить да жить.

Сенька посмотрел сначала на Балваныча, потом на дядю Колю – и нерешительно отдал им кастет.

– А как же вы? Вы же пропадете! – жалобно протянул он.

– Ничего, – подмигнул ему дядя Коля, – под Берлином не пропали, и тут не пропадем, да, ПалВаныч?

Балваныч согласно кивнул. Он хоть в Берлине не был, но зато был на острове Даманском во время пограничного конфликта с китайцами.

– Не пропадем, – подтвердил он.

– Да погодите же! – выкрикнул Игорь. – Не надо, я сейчас что-нибудь придумаю!

В небе полыхнуло огнем – это закладывающий очередной вираж Змей Горыныч чихнул.

– Некогда тут думать, – отмахнулся Балваныч. – Тут действовать надо!

– Ты лучше это, – вмешался дядя Коля, – сделай так, чтобы твое министерство по чуделам моей Шурке чудо сотворило – квартиру новую. Сможешь?

– Смогу, – с трудом ответил Игорь.

– Ну, поехали! – воскликнул Балваныч и дернул палас за край. Тот взбрыкнул – и поднялся в небо.

Сенька и Игорь долго провожали взглядом уменьшающийся ковер. А когда тот исчез в облаках, Сенька отправился домой, пытаясь на ходу отряхнуть от пыли бархатный футляр с медалями. Когда мать придет с работы, он обязательно расспросит ее, за что дед их получил.

Игорь же еще долго стоял на месте, глядя на замолчавший чудатчик в руках. Приволжск был спасен, только вот на душе почему-то было тошно.

* * *

За успешно проведенную операцию в Приволжске министерство выписало Игорю премию, и вот уже третью неделю он пил, пытаясь заглушить чувство вины – за незаслуженную награду и за то, что позволил двум старикам пожертвовать собой. Это он должен был забрать волшебные вещи! Это он должен был вывезти их из города!

В кармане задрожала смзс-ка. Игорь нехотя раскрыл зеркальце и уставился на изображение незнакомого молодого мужчины.

– Ты глянь, какие дела! – воскликнул тот. – Мы тут молодильные яблоки нашли. Ели-ели – и хоть бы хны! А как только я из них бражки нагнал и выпил – сразу подействовало! Ферменты, однако!

– Ты кто? – не понял Игорь.

– Не узнаешь, что ли? – удивился мужчина. – Балваныч я!

– ПалВаныч? – охнул Игорь.

На душе вдруг разом полегчало – словно разжались невидимые тиски.

– А приятель ваш там как? – спросил он.

– Колян-то? Он сейчас Змея Горыныча объезжает.

– На него, значит, молодильные яблоки тоже подействовали? – заулыбался Игорь.

– Нет, – покачал головой Балваныч. – Не яблоки. На него моя яблочная бражка подействовала. Говорю же – ферменты!

 

Юлия Рыженкова

Дух Енисея

Автобус закрыл двери и укатил, а Николай не мог сдвинуться с места, настолько его, потомственного городского жителя, поразила здешняя природа. В четырех тысячах километров от Москвы находился другой мир, дикий, неисследованный, во власти не людей, а стихий, и Николай чувствовал это. Он вдыхал воздух и не мог насытиться им, ощущая, как вливается огромная сила.

Горы стояли в снегу, а тут, в ущелье, распустились подснежники, припекало солнце, так что захотелось снять шапку и расстегнуть пальто. Николай прикрыл глаза ладонью, поставив ее «козырьком», и с интересом посмотрел на пятиглавую гору. Кажется, это Борус, которая почитается хакасами как национальная святыня. Но всем советским людям эта местность известна благодаря «тому самому» Шушенскому, ну и теперь, конечно, самой большой гидроэлектростанции в мире! Сколько завистливых взглядов ловил на себе Николай, когда его распределили на Саяно-Шушенскую ГЭС!

Налюбовавшись природой, он подхватил чемодан и отправился в отдел кадров, насвистывая веселый мотив. Это, конечно, не Москва, но место хорошее, жить можно.

– Николай Геннадьевич Третьяков? – Молодая девушка пыталась вести себя по-деловому, однако засмущалась, увидев столичного красавчика, и уткнула взгляд в бумаги. Он походил на римлянина не только носом с горбинкой, но осанкой и какой-то элегантностью и аристократической изысканностью, не свойственной советскому инженеру.

Энергетик подмигнул, отчего девичьи щеки вспыхнули.

– Он самый.

– Давайте ваши документы, я всё оформлю.

Пока она, путая от волнения слова, объясняла, где найти общежитие, как встать на учет в партком и профком, Николай, не стесняясь, разглядывал ее. Курносая, с веснушками, симпатичная… надо будет после работы позвать в кино… хотя тут же нет кинотеатра. Вот незадача!

В комнату, прихрамывая, вошел старик в кирзовых сапогах и какой-то замызганной куртке, купленной, видимо, еще до войны. Запахло табаком и машинным маслом.

– Добрый день, Наденька.

Курносая заулыбалась и почувствовала себя уверенней.

– Добрый день, Михаил Иванович! Вот, как раз новенького в вашу бригаду оформляю!

Старик сдвинул на затылок шапку, оценивающе осмотрел Николая с головы до ног и спросил:

– Специализация?

– Машинист гидроагрегата.

– Тьфу! Ясно, что не филолог! Я не про ту.

– Боевой, – но, увидев всё еще недовольный взгляд, уточнил: – Стихийная магия.

Михаил Иванович кивнул:

– Стихийщик – это хорошо, стихий у нас тут до утра. Завтра к восьми приходи на смену и не вздумай пока шалить. Стихийщики в этих местах дуреют от силы, лучше пока обожди без магии. А то мы уже дважды деревянный клуб восстанавливали.

– Я с огнем не очень, больше по воде…

– Вот только наводнения нам тут не хватало! – рявкнул старший смены и ласково сказал Наденьке:

– Определи его в комнату к моему Сане Чеснокову. Да, и отцу-то передай, что починил я вашу швейную машинку, пусть забирает.

– Ой, дядя Миша, спасибо! – Надя не сдержалась и бросилась ему на шею.

– Ну-ну, будет.

К тому времени, как Николай добрался до общаги, ему уже так осточертел чемодан, что первым делом он зашвырнул его в комнату и лишь потом вошел сам. Навстречу поднялся худой блондин и, смущаясь, протянул руку:

– Привет. Я Саша.

– Коля. Кажется, мы с тобой не только соседи, но и напарники.

– А, так это ты новенький к Деду?

– Михал Иванычу? Я.

– Боевой, да?

Николай кивнул:

– Стихийщик.

– Дед – маг слова, а я лекарь. Надеюсь, сработаемся.

Третьяков аж поперхнулся. Лекарь на гидроэлектростанции? Да еще и в оперативниках? На кой черт он там?

– Эээ… что, в больницах нет мест?

Блондин опустил взгляд и начал теребить пуговицу.

– Я энергетик, а не медик. Минский политех.

– Бульбаш, значит, – хмыкнул москвич.

Саша не ответил, пуговица заняла всё его внимание.

Николаю вдруг захотелось подшутить над неуверенным соседом, растормошить его. Бегло оглядев комнату, он заметил воду, точнее, чай. Мысленно потянулся к нему, скатал шарик – это простое упражнение далось необычайно легко, и… неожиданно для себя запулил им в лоб белорусу. Коричневая жидкость растеклась по лицу, оставила на голубой рубашке темные полосы и стекла под ремень. Шутка получилась злой, но Николай решил, что так даже интересней.

– Ой, извини, – протянул он, широко улыбаясь, – я нечаянно.

Было очевидно, что тот врет, врет нагло и в лицо, но Саша лишь вытерся ладонью и вздохнул:

– Ничего, у стихийщиков такое тут бывает с непривычки.

Помолчал, а потом добавил:

– Рубашку только жалко. Совсем новая.

Третьякову очень захотелось сплюнуть. Лекарь – слизняк. За такое дают в морду сразу, без разговоров. И с этим тюфяком – недомагом ему придется работать! Но то, с какой легкостью далась эта шалость, радовало и пугало. Он забыл предостережение Деда и выбежал на улицу: не терпелось проверить свою силу.

Первым делом хотел рвануть к Енисею, но рефлексы, вбитые за годы инструктажей, остановили порыв. В великой реке обитают великие силы, и не стоит их просто так будить. Поэтому он, проваливаясь по щиколотку в снег, петляя между елок, продрогнув, все-таки нашел ручеек, мелкий, затянутый корочкой льда, но шустрый.

Мысленно потянулся к нему, и сила воды тут же завибрировала во всем теле. Ручей вспучился, выгнулся, будто шипящая кошка, и стал расти. Вот он уже полноводный, больше похожий на мелкую речушку, рвет ледяную корку, подминает под себя снег и тоненькие березки, бурлит, словно течет не в лесу, на равнине, а по крутым горам. Брызги оседают мелкими каплями на деревьях, вода волнуется и несется табуном мустангов.

Николай во все глаза глядел на творение рук своих, и восторг переполнял его: нужно лишь небольшое усилие – вот и всё. Границы собственных возможностей вдруг оказались где-то далеко за горизонтом, и маг решил шагнуть дальше. Созданная им река потекла… вверх, всё выше и выше, обрушившись затем безумным водопадом. Водяные щупальца поползли в разные стороны, обхватывая верхушки деревьев и пригибая их чуть не к земле. Третьяков засмеялся и… остановил воду. Та будто уперлась в невидимую плотину, а потом маг создал верхний бьеф и нижний, устроив водосброс.

– Щенок! Ты чего творишь?! – заорал кто-то за спиной.

Николай вздрогнул, обернулся и увидел рыбака лет пятидесяти, со спиннингом, в высоких меховых сапогах и неизменном ватнике.

– Дядя, шел бы ты отсюда рыбачить, не мешай, – отмахнулся от него Третьяков и тут же получил затрещину.

– Я тебе не дядя! – взъярился рыбак, шепнул слово, и река обрушилась на землю, второе слово – и та начала стремительно «худеть», превращаясь снова в ручей. На всё потребовалось секунд тридцать, так что Третьяков успел лишь пару раз раскрыть и закрыть рот от удивления, после чего его, как нашкодившего мальчишку, схватили за шиворот и потащили в поселок. Он попробовал сопротивляться, но быстро понял, что лучше подчиниться.

Рыбак оказался не просто магом слова и старшим смены, но еще и председателем партячейки. Он вызвал Розанова, и Михаил Иванович хмуро глядел на незадачливого стихийщика. Тот чувствовал себя глупым школьником: восторг и азарт сменились стыдом.

– Я… я не знаю, что на меня нашло, – опустил он голову. – Я был будто не в себе, честно. Вел себя как полный идиот, я ведь знаю, что это опасно.

– Это не просто опасно, молодой человек. Сейчас – это смертельно опасно! – Слова Розанова падали на Николая будто капли расплавленного металла. – Ты ведь в курсе, что мы всё еще строим ГЭС, и любая неаккуратная мелочь с нашей стороны может встревожить духов. Их тут, поверь мне, много. Ты хоть представляешь, что здесь творилось, когда мы перекрывали Енисей?!

– Я ж не трогал Енисей, только мелкий ручеек… – промямлил Третьяков, но тут же понял, какую глупость сморозил.

– Если бы ты пошел играться к Енисею, я бы лично вышвырнул тебя со станции с «волчьим» билетом! – рявкнул рыбак.

А Дед добавил:

– Куда, по-твоему, впадает этот «мелкий ручеек»?

Николай покраснел, как та девица в отделе кадров. Он, и правда, не понимал, что с ним, обычно рассудительным, случилось. Шел ведь покидаться водяными шариками в деревья…

– Значит так, – хлопнул Дед в ладоши, – без моей визы магию тебе применять запрещаю. Впрочем, ближайшие дни у тебя ее почти и не будет: тебе казалось, что всё легко, а ресурсы безграничны, но на самом деле очень даже ограничены. Через час-два почувствуешь себя высосанным досуха. Судя по тому, что ты творил, шатать тебя будет еще долго.

Стихийщик кивнул и, еле переставляя ноги, но не от усталости, а от отчаяния, направился к выходу.

– И мы обязательно вынесем этот вопрос на партсобрание! – прокричал председатель, задетый тем, что какой-то юнец его послал.

Утром всё еще кружилась голова, тело ломало, будто с похмелья, и не получалось даже огонек зажечь. Смутно помнилась какая-то ерунда, приснившаяся ночью. Будто река превращается в огромную змею и заглатывает его, и вот он тонет в ее чреве, захлебываясь водой, из которой она состоит. В общем, все признаки опьянения магией! Даже сушняк во рту.

Заботливый Саша налил чаю и помог добраться до ГЭС. Советские лекари – самые гуманные лекари!

Станция впечатлила размерами и поразила воображение. Третьяков почувствовал себя мелкой букашкой в стране великанов. Уникальная бетонная арочно-гравитационная плотина, самая высокая в мире, казалось, появилась из будущего. Ребята из института как-то ради интереса подсчитали, что только бетона на постройку плотины ушло столько же, сколько ушло бы на четырехполосное шоссе от Ленинграда до Владивостока! В голове не укладывалось, что всё это создали обычные советские люди: инженеры, энергетики, строители.

Машинный зал больше напоминал приемную великана. Огромное пространство, пролеты, необычная конструкция крыши из переплетенных труб и шесть гидроагрегатов – «сердца» ГЭС.

– Любуешься нашим МАРХИ? – улыбнулся белорус.

Третьяков вопросительно посмотрел.

– Мы так называем крышу, нам ее в Московском архитектурном делали, оттуда и пошло. Ни на одной станции такой нет! – гордо ответил Саша, будто это лично он разработал перекрестно-стержневые конструкции из металла.

Со вздохом столичный энергетик вернулся «на землю»: еще не успел даже одного дня проработать, а уже кандидат на вылет и его поведение разберут на партсобрании. Ох, не так он представлял себе начало карьеры!

– Знакомьтесь. Николай Геннадьевич Третьяков, боевой стихийщик, выпускник МЭИ, – представил его Дед четвертому в бригаде. – Кахабери Гурамович Чхетиани, можно просто Каха. Великолепный специалист и предсказатель.

– Добро пожаловать, генацвале, – протянул руку грузин с шикарными черными усами, чуть вьющимися волосами и густым баритоном с характерным акцентом.

Николай ойкнул. Предсказатели встречались очень редко, один на тысячу магов, и вдруг увидеть его здесь!

– Ребята, хорошие новости: ко мне через два месяца семья из Тбилиси переезжает! Праздник сделаю! Вино будет, наше, настоящее, вкусное! Гостинцы будут! Шашлык сделаю! Всех жду у себя, – заулыбался тот.

Розанов и Чесноков бросились его поздравлять, Николай тоже присоединился, но обо всем забыл, когда Дед повел его в комнату, откуда велось наблюдение за станцией.

Работа так увлекла, что последующие дни Третьяков забыл не только о магии, но даже о партсобрании, и прогулял бы его, если бы не Дед. Тот не только привел своего нерадивого работника, но и, на удивление, начал его выгораживать. Дело кончилось устным предупреждением, чему москвич был очень рад. С партией шутки плохи! Исключат – и прощай магия, а незаконная магия – это статья уголовного кодекса! До десяти лет, между прочим!

Очень хотелось спать. Дневные смены Николаю давались тяжелее, чем ночные, потому что накануне редко удавалось выспаться. Накануне ходили на танцы в клуб. Точнее, Коля почти насильно вытащил туда напарника. Саше нравилась Машка с проходной, но он уже полгода боялся позвать ее куда-нибудь, даже не решался пригласить танцевать, предпочитая в дни дискотек вообще отсиживаться дома.

Машку он так и не пригласил, а вот Николай весь вечер протанцевал с той самой Наденькой из отдела кадров. Потом они гуляли вдоль Енисея, разглядывая звезды, потом он провожал ее до дома, а потом выяснилось, что через три часа на работу. Утром он еще бодрился, но после горячего борща и макарон по-флотски сопротивляться сну стало ну просто невыносимо, и Коля понял, что надо принимать меры.

– Хочешь полетать? – спросил он Чеснокова во время обхода машинного отделения.

– Эй, тебе ж нельзя применять магию, забыл?

– А без магии? – прищурился Николай, разглядывая огромный кран, сейчас выключенный.

Третьяков полез первым. Крюком подцепил себя за ворот спецовки и махнул напарнику, мол, включай! Кран лязгнул, дернулся и пополз вверх. Куртка держала: советские ткани – самые крепкие ткани в мире! Стихийщик висел на высоте в два метра над балконом, болтая ногами от удовольствия. Поднял большой палец вверх, а затем махнул рукой в сторону. Кран медленно поехал вбок, и вот уже Третьяков раскачивается над гидроагрегатами на высоте пятиэтажного дома. Адреналин подскочил, как ртуть градусника больного пневмонией, затопил по уши, отгоняя сон, усталость, однообразие.

– Ну, поехали! – проорал стихийщик, и кран понес его на другой конец огромного машинного зала, в котором и так народу почти не бывает, а сейчас, во время обеда, совсем ни души.

– Ну, теперь твоя очередь! – Щеки Николая горели, кровь бурлила, он радовался как ребенок, получивший коньки.

– Я, пожалуй, не буду… – промямлил Чесноков.

– Чеснок, вот поэтому ты никак и не можешь пригласить свою Машку! Ну что за бабье поведение? Ты мужик или нет? Не ссы! Если что случится, я тебя подхвачу воздухом, не упадешь!

Напарник побледнел, вздохнул и подошел к крюку.

– Молодец! – Третьяков помог зацепиться и отправился к пульту управления. – Полетели!

Сашка болтался над третьим гидроагрегатом, когда раздалась тихая, но очень злая брань. Николай вздрогнул и увидел Деда.

– Медленно опускай его, – прошипел тот.

– Чья идея? – так же тихо спросил Розанов обоих, когда белорус приземлился.

Чувствуя себя описавшимися на ковре щенками, парни переглядывались и молчали.

– Хватит нюни распускать! Чья идея?! – рявкнул Дед, и тут Третьяков вдруг понял, что тот прошел всю войну, от начала до конца. Боевым магом. А еще он понял, что сейчас не поздоровится. Вспомнил и свою шалость с ручьем, и устное предупреждение, и угрозы выгнать с «волчьим» билетом и… кивнул на товарища. Серые глаза Чеснокова округлились от удивления, но он смолчал.

Розанов посмотрел сначала на одного, потом на другого и бросил Николаю:

– Пойдем, выйдем.

Молча вышли через боковую дверь к оборудованной курилке. Дед сунул в зубы папиросу, похлопал себя по карманам, но, не нащупав коробок, попросил:

– Спички дай.

Мокрый от липкого пота Третьяков мотнул головой, мол, нету.

– Что-о?! – Дед аж выронил папиросу. – Стихийный маг на дежурстве не носит с собой огонь?! Да ты вконец уху ел!

– Я… я… плохо с огнем. Тут же вода есть… но у меня земля с собой и воздух тут есть… я не подумал…

Следующее, что он почувствовал, – это кулак, влетающий в челюсть, и вкус собственной крови.

– Может, ты еще и партийный значок забыл?

Третьяков хватанул себя за грудь, слева, нащупал кусочек титана, чем-то похожий на значок ВЛКСМ: изображение Ленина на фоне красного флага. Такие есть у всех магов – членов партии. Выдохнул. На месте!

– Если через десять минут тебя не будет на дежурстве с источником огня – ты уволен по статье за саботаж.

Третьяков рванул по хлюпающей жижей дороге, от ужаса ноги не поспевали за телом, и он пару раз падал, но тут же вставал и бежал дальше. Влетев в проходную, с бешеными глазами бросился к мужикам, хватая их за руки. Спички нашлись, и маг, не успев поблагодарить, метнулся обратно.

Розанова не было. Чесноков делал вид, что не знаком с Николаем. В голове стучало, сила стихий, заточенная в теле, требовала выхода, жгла сосуды, стекала с пальцев. Хотелось зачерпнуть тонн двадцать воды и швырнуть об стену. Раздавить этих людишек, смеющих устанавливать свои правила. Стихийщик стиснул кулаки и зубы, сдерживая порыв. Хоть маленький шарик воды скатать! «Нельзя! Мне запрещено использовать магию!» – напомнил себе. Контроль над эмоциями – это первое, чему учат магов, но сейчас он давался очень тяжело!

Николай схватился за голову и бросился из машинного зала к пульту управления. Сел за рабочее место, жадно задышал, заглатывая воздух. Полегчало. Подумал: «Надо извиниться перед Сашкой. Это я вел себя как трус, а не он».

– Каха, я не знаю, что с ним делать, – Дед кусал папиросу, но не зажигал: по технике безопасности положено курить только на улице. – Он, конечно, перспективный, но я не могу его оставить! Бесконтрольный маг на стратегическом объекте – это либо глупость, либо вредительство, я просто не имею права такого допустить.

Каха крутил в руках черно-белую фотокарточку жены и двух дочек, шести и восьми лет. Они тогда ходили в зоопарк в Москве, девочкам завязали белые банты, нарядили в розовые платьица, и они их, конечно, заляпали мороженым и сахарной ватой. Родители не ругались, они были счастливы побыть вместе, семьей. С тех пор он уже год не видел ни жену, ни девочек. Фотография – слепок былого счастья – всё, что осталось. Жаль, что они приедут лишь через неделю.

Он слушал возмущенного Михаила Ивановича, не перебивая, но мыслями был далеко. Наконец убрал фото за пазуху и сказал:

– Он должен остаться. Не трогай его.

Розанов преобразился в секунду: из причитающего Деда в офицера Красной Армии.

– На станции случится беда?

Каха вздохнул:

– Знаешь же, что ничего не отвечу, но продолжаешь спрашивать.

Михаил Иванович покачал головой и снова пожевал папиросу.

– Не понимаю я вашу этику. Видите будущее, но не имеете права об этом говорить. Что плохого в том, что мы спасем жизни и ГЭС?

– Мы и так вмешиваемся в ход событий. Вот без меня ты бы уволил парня, а сейчас не сделаешь этого. Поверь мне, это очень много.

Дед вскочил со стула и начал наматывать круги по комнате. Он понимал, что это одобренное Советом пророков вмешательство, и Каха не скажет и не сделает ничего сверх. На фронте он имел возможность убедиться в том, что слова пророков всегда кратки и точны, но как же хотелось хоть каких-то подробностей! Что случится? Когда? Где? Почему бы не стянуть сюда окрестных магов для усиления? Ведь на станции их не так много, в основном инженеры-техномаги и всего один лекарь. Если будут жертвы – он не справится.

Дед вспомнил о «Договоре двадцати восьми», подписанном еще до перекрытия: совместное обязательство по сокращению сроков строительства и повышению качества работ. Вспомнил и о том, какой ад творился после: пробужденные бесцеремонным вмешательством в их жизнь и владения, местные духи взъярились.

11 октября 1975 года вся страна следила за поединком строителей и Енисея. Первую каменную глыбу со своего БелАЗа опустил в бушующий поток бригадир водителей Илья Кожура, светлая ему память… И четырнадцать следующих суток маги, собранные со всего Союза, отражали атаки, пытаясь отвоевать у духов Саян право распоряжаться рекой. С тех пор Розанов хромает: древние духи оказались посильнее фашистских магов. Но ему повезло остаться в живых.

– Каха, скажи хоть, скоро?

– Скоро, генацвале, скоро…

Извинения не помогли: Чесноков не разговаривал с Николаем уже третий день. Правда, ожидаемой взбучки от Деда не последовало. Тот даже не сообщил никому о грубейшем нарушении техники безопасности, что Третьякова с одной стороны радовало, а с другой – настораживало. Вряд ли начальник спустил это ему с рук, но какое наказание он придумал?

Шел обычный утренний инструктаж, который проводил Каха в рабочей будке машинного зала. Николая мутило, но он не показывал виду. «Траванулся, что ли?» – подумал он. Вдруг в висках зашумело, голова взорвалась болью, и Третьяков не сразу понял, что шумит не только в голове, но и во втором гидроагрегате.

Нарастающий гул оборвался громким хлопком, будто великан стукнул ладонью по столу, и на глазах ошалевших работников станции стодвадцатипятитонная крышка вылетела как пробка. Вода под бешеным напором начала заполнять огромный зал, за секунды затопила технические помещения под ним и подошла к комнате с дежурными смены.

Где-то заорала женщина, но ее крик прервался так же резко, как начался. В эту секунду Третьяков рванул дверь и выскочил в общий зал, где его тут же накрыло волной. В доли секунды он успел соорудить воздушный шлем – этого хватило минут на пять дыхания. Течение крутило, рвало в разные стороны, стремилось убить, затянуть, не дать всплыть, но маг оказался сильнее.

Вынырнув, он увидел страшную картину. Вода с бешеной скоростью несла осколки бетона, металла, разные коробки, ящики, неведомо откуда появившиеся доски и людей, которые погибали от ударов. Вот рядом всплыл кто-то смутно знакомый, глотнул воздуха, колотя руками по поверхности, но не успел очухаться, как вздыбившаяся доска опустилась ему на голову. Теряя сознание, энергетик погрузился в грязную воду, чтобы уже никогда не всплыть вновь.

Мимо пронесся еще один: железный прут вошел в грудь, и не понятно было, жив ли он. Впрочем, даже если жив, это ненадолго. Черная вода, где помимо строительного мусора расплывались пятна масла и мазута, быстро закончит то, что начал прут.

Напрягая все мышцы, на силе воли, Третьяков поплыл наискось к течению, выгребая к переливным трубам с маслоохладителей. Помогая себе магией воздуха, уцепился, чуть не ногтями. Перевел дыхание и, кидая под ноги кирпичики из воздуха, как по лестнице забрался на широкую и скользкую трубу, сел, обхватив ее ногами. Вода доходила ему до ботинок и с каждой секундой всё прибывала.

Наверное, так тонул «Титаник», засасывая оставшихся в живых в свою воронку, а вокруг плавали вещи, доски, мусор и трупы. И рев. Кажется, на станцию заскочил младший брат Ниагарского водопада. Он оглушал, забивал все мысли и чувства, оставляя только одно: панический страх, страх быть перемолотым всепоглощающей стихией, от которой нет спасения. Наверное, из-за этого стихийщик увидел самое главное не сразу, а когда увидел – покрылся ледяной коркой ужаса. Он не мог ни моргать, ни дышать, ни шевелиться. Перед ним, взломав второй гидроагрегат и просто отшвырнув две с половиной тысячи тонн как детский кубик, бесилась трехголовая гидра. Одна голова упиралась в потолок, две другие мотались из стороны в сторону, плюясь водяными потоками. А затем все три уставились на Николая.

Михаил Иванович сразу понял, что не выберется отсюда. Зашел, понимаешь, на минутку за документами! Не был бы магом – болтался бы сейчас под потолком в «воздушном мешке», но он быстро шепнул слово, и дверь стала герметичной, так что теперь лишь шлепал по щиколотку в воде.

Первым делом он соорудил «зеркало», в котором увидел всё, что творилось в машинном зале. Побледнев, стал искать Каху. Не сразу опознал его тело в рабочей будке, наполненной водой, как аквариум. Дед вдарил кулаком по бетонной стене, ободрав костяшки, но не почувствовал даже легкой боли.

«Так вот что ты знал, пророк. И не мог даже жену попросить приехать на неделю пораньше», – с горечью подумал Розанов. Но на слезы не было времени. Пророк мертв, он, мастер слова, заточен под машинным залом, из магов сейчас на станции лишь двое, и их надо срочно найти.

«Почему не падают затворы? – крутилось в голове. – Автоматика должна была давно сработать и перекрыть воду, но та прибывает с бешеной скоростью. Гидра, кажется, задалась целью разрушить всю ГЭС, уничтожив как можно больше людей».

Розанов настроил «зеркало» на поиск своих подчиненных и на балконе нашел Чеснокова, пытающегося вернуть к жизни искалеченного энергетика без сознания, грязного до такой степени, что невозможно разглядеть лицо. Михаил Иванович вздохнул и соорудил «телефон». Маги часто пользовались этим несложным заклинанием, чтобы переговорить друг с другом.

– Саша, слышишь меня? Это я, Розанов! – Изображение старика появилось перед Чесноковым, и тот вздрогнул.

– Слышу! Вы где? С вами всё в порядке?

– Саша, нет времени. Затворы не упали, их надо опустить вручную. Беги наверх, сбрасывай! Счет идет на минуты!

– Михал Иваныч, я лекарь! Я не могу бросить этого человека умирать! И я могу еще спасти жизни!

– Саша! Спасай станцию! Спасай плотину! Если станцию затопит и плотину прорвет, погибнет весь поселок!

– Михал Иваныч…

– Это приказ!

– Слушаюсь! – Чесноков, подскакивая, всё же задержался на секунду и одним заклинанием, в которое вложил все силы, запечатал раны пострадавшего.

– Чесноков! Прекрати тратить силы! Под трибунал пойдешь! Спасай станцию! – заорал Розанов в спину бегущему к лестнице.

Сейчас вся надежда ГЭС и города лежала на сутулых плечах двадцатишестилетнего выпускника Минского политеха, и Дед скрипнул зубами. «Он справится, я лично его отбирал, он справится», – убеждал тот себя, хотя прекрасно понимал, что далеко не всё сейчас зависит от белорусского паренька.

Дед прикрыл глаза и зашептал: «Всем магам: SOS, всем магам: SOS. Авария на станции, авария на станции, угроза прорыва плотины. Нужна помощь! Повторяю: всем магам: SOS, всем магам: SOS. Авария на станции, авария на станции, угроза прорыва плотины. Нужна помощь!»

Он знал, что где бы ни были маги-сотрудники ГЭС, сейчас у них заорала сигнализация, опасность высшей категории. Он знал, что в ближайшие минуты восемнадцать человек встанут полукольцом перед плотиной и соорудят магический щит. Всё, что произойдет дальше на станции, – останется на станции. Первым делом – обеспечить безопасность внешнего мира. Председатель партячейки повесит «зеркало», они будут видеть всё, что творится внутри, но до тех пор, пока полностью не исчезнет угроза прорыва плотины – не двинутся с места.

Розанов настроил «зеркало» на поиск четвертого из своей бригады. Третьяков из последних сил сопротивлялся бешеному течению, стремившемуся сбросить его с трубы, и, не моргая, будто кролик на удава, смотрел на Гидру. Дед понял, что у него есть от силы пара секунд для спасения. Мозг заработал с бешеной скоростью: что он может отсюда предпринять? Взгляд наткнулся на кран, чей крюк болтался почти над Третьяковым. Еще до того, как полностью сформировался план, Розанов начал действовать.

Николай вскинул руки, чтобы защититься, но те не слушались. «Надо поставить воздушный щит» – инстинкт самосохранения помогал бороться до последнего, пробиваясь через парализующий ужас, но сил не было. Сражаться в одиночку с духом Енисея? Такое безумие не пришло бы в голову даже самому сумасбродному магу.

Вдруг перед носом качнулся знакомый крюк. Николай вздрогнул и очнулся. Еще не понимая, что происходит, ледяными руками зацепил куртку и поднял большой палец. Крюк резко дернулся так, что чуть не порвал спецовку, и, набирая скорость, понес его к балкону. Третьяков будто в замедленной съемке видел, как Гидра плюет в него тонны воды изо всех пастей, и непроизвольно скрутил вокруг себя воздух плотным коконом, захватив в него и крюк.

Кран, рассчитанный на тысячи тонн тяжелых узлов и агрегатов, выдержал. Кокон треснул, будто яичная скорлупа, но основной удар выдержал. Мокрый с ног до головы, трясясь то ли от холода, то ли от страха, Николай рухнул с двух метров на балкон: ткань спецовки всё же не выдержала. В эту секунду перед ним возникло изображение Михаила Ивановича.

– Коля, задержи Гидру! Саня лезет наверх сбрасывать затворы – дай ему время! Задержи Гидру!

Стихийщику хотелось заорать: «Как я ее задержу? Она смахнет меня, даже не заметив! Это ж всё равно, что задержать на минуточку течение Енисея!», – но он ничего не сказал. Вода подбиралась к балкону, и стало понятно, что живым отсюда никто не выйдет. Так какая разница, в какую минуту погибнуть? Прятаться и утонуть или броситься с вилкой на танк?

Николай сцепил руки в замок, поднял его на уровень глаз и закрутил кокон, а затем еще один, поверх. Вовремя. Стена воды обрушилась на мага, выбивая стекла машинного зала за спиной. Младший брат Ниагары стремительно подрастал. Тем временем Третьяков лихорадочно перебирал варианты: атаковать огнем воду – всё равно что кидать щепки в водоворот, надеясь его остановить. Воздух отлично подходит для защиты, но как им нападать? Земля? Похоже, что бороться с водяной Гидрой можно лишь ее же оружием – водой. Попытаться усмирить бешеного мустанга, запрыгнув ему на спину.

Маг выдержал еще один удар трехголовой, обновил кокон и прикрыл глаза. Воду он почувствовал везде. Она стала его руками и ногами, его легкими и сердцем. Полноте, разве у него вообще есть какие-то легкие? Руки? Он и есть вода! Вода, которая властвовала тут всегда, одаривала милостью или гневалась, и сейчас она во гневе. Эти людишки посмели ее обуздать! Эти наглецы накинули на нее сбрую и изменили русло! Они, видимо, не знают ее мощи! Так она им покажет.

Михаил Иванович с ужасом смотрел на то, как Николай собирал потоки воды и обрушивал их на головы уцелевшим. Но самые мощные удары достались лестнице наверх, которую он обрушил с трех ударов. Если у Чеснокова не получится закрыть затворы, то больше никто этого не сделает. Взбесившиеся волны бились о стены, течение рвало остальные гидроагрегаты, пытаясь выкорчевать их, освободив дорогу водяной силе. Силе, способной разрушить плотину. Кокон у Третьякова давно рассыпался, но в нем не было необходимости – Гидра его не трогала.

Саша лез наверх, перебирая руками и ногами ступеньки. Ему нужно было забраться на высоту семидесятиэтажного дома, и он одолел лишь половину. Единственным источником света в непроглядной тьме лестничного колодца был фонарь: оперативники всегда носили его с собой. Внизу бесновалась стихия. От ударов лестница дрожала, Саша чувствовал, как за шиворот сыплется бетонная крошка, ноги от усталости стали ватными. Пару раз он оскальзывался, повисая на руках, но продолжал лезть на пределе возможностей. Он понимал: надо не просто сбросить затворы, но сделать это так быстро, как только возможно.

Казалось, лестница не кончится никогда, но солнечный свет, ударивший в глаза, возвестил о том, что Саша на гребне плотины. Глаза заслезились, ноги подогнулись, и лекарь рухнул на колени, упершись руками в теплый и колючий бетон. Каждая клеточка организма требовала отдохнуть хотя бы минуту, хотя бы полминуты, но в ушах звенели слова Деда: «Спасай станцию! Спасай плотину! Если станцию затопит и плотину прорвет, погибнет весь поселок!»

Неожиданно тряхнуло, и лестница с грохотом рухнула, а Чеснокова обдало водой. Гидра понимала, что пытается сделать дежурный смены, и бросила все силы, чтобы помешать этому. Усталость куда-то делась, лекарь подскочил и рванул к затворам первого гидроагрегата. Его накрыла еще одна волна, вырвавшаяся снизу, сбила с ног и потащила за собой. Руки скользили по бетону, пытаясь за что-то уцепиться, но ничего не находили.

На сей раз у воды не хватило сил, и она вынуждена была отпустить человека. Ненадолго.

Снизу за этой битвой внимательно следили восемнадцать человек.

Николай увидел смутно знакомый образ. Тот пробуждал какие-то странные эмоции и воспоминания, но что-то в нем было не так. Такого не бывает. Он ломал что-то в голове, крича о нереальности происходящего. Сознание пыталось избавиться или от образа, или от происходящего, но Ленин в воинском шлеме не исчезал. Третьяков дернулся, будто от нашатыря, и с ужасом осознал, кто он, чьим орудием только что был и в каких целях его использовали.

«Спасибо, Дед», – шепнул Николай, понимая, кто его сейчас вытащил из этого ужаса, используя последний, грубый, но действенный способ вернуть мага в сознание. На этот нереальный образ якорили всех магов, прежде чем разрешать им применять силу самостоятельно.

Третьяков знал, что пытается сделать Гидра: как она, проникнув в его сознание, узнала о миссии Чеснокова, так и он, побывав ею, узнал, что Гидра пытается того убить. Стихийная магия оказалась бесполезна: невозможно силами стихии победить саму стихию. Но оставался еще один выход. Ленинский значок – проклятие мага, но и его последняя надежда. Это запасной парашют и атомная бомба. Его не используют для спасения жизни, обычно активация означает смерть мага.

Николай сорвал титановую пластинку с груди и направил на Гидру. Запасенная в ней колоссальная сила рванула, высвобождаясь плазменным лучом. Вода с шипением начала испаряться, опаленная трехголовая тварь взвыла, стала извиваться, попыталась дотянуться до обидчика, но не смогла. Чистая мощь, вложенная лучшими советскими магами, делала то, ради чего годами лежала спрятанной.

Третьяков успел соорудить небольшую подушку из воздуха, но раскалившийся значок жег руки и грудь, жар плазмы опалял лицо. Боль пронзала всё тело, но Николай управлял лучом, всё дальше и дальше отгоняя взъяренный дух Енисея. Маг понимал, что сгорит: человеческое тело таких температур не выдержит, но это его не волновало. Саня должен успеть – это всё, что сейчас имело значение.

Волны лизнули ноги Третьякова и отступили. Вода перестала прибывать. Николай улыбнулся, хотя со стороны это выглядело как оскал. И в эту секунду перед ним повис образ Михаила Ивановича

– Коля, сила значка вот-вот закончится, но затворы сброшены, плотина устоит, так что можешь уходить. Есть вариант спасти станцию и хорошенько достать Гидру, если через тебя пропустить чужую магию. Сколько ты еще выдержишь?

– Не знаю… – обожженные губы двигались с трудом. – Давайте.

Плазменный луч погас неожиданно и мгновенно. Только тогда Николай взглянул на собственные руки и застонал. Стон отозвался дикой болью по всему телу: воздушная подушка предохраняла тело, но не могла полностью закрыть его от «последней надежды».

Сашка ввалился через разбитые окна машинного зала и кубарем покатился по полу. Ему до этого не приходилось летать на чужой магии. Но на синяки и ссадины он не обратил внимания. Вскочив на ноги, встал сзади напарника, положив тому ладони на плечи. У Третьякова не было сил удивляться или спрашивать, он просто принял это как должное. А вот Дед, кажется, только этого и ждал.

– Начинаем! – крикнул он не только сотрудникам, но и коллегам у плотины.

Восемнадцать магов накрыли свои ленинские значки ладонями, и восемнадцать потоков силы потекли в значок Третьякова, где они собрались в единый луч, не уступающий плазменному.

Николай дернулся, будто через него прошел электрический разряд. Если бы сзади не стоял лекарь – он бы упал, сожженный: сил не осталось даже на воздушную подушку, но Чесноков оказался хорошим лекарем. Жизненно необходимые органы восстанавливались быстрее, чем сгорали, и это напоминало сумасшедшую гонку со смертью. Спаленная кожа, мясо – это всё потом можно нарастить, но нельзя восстановить обгоревшие легкие или печень.

Гидра сбегала. Уже не делая попыток атаковать, она вначале пыталась увернуться, но поняв, что это невозможно, извиваясь и шипя, опускалась туда, откуда пришла: в отверстие из-под второго гидроагрегата. Луч выжигал в ней куски, и Николаю казалось, что он чувствует не только свою боль, но и ее. С первого дня, с шарика чая в общежитии, дух Енисея каким-то образом проник в него, управлял им, пытаясь отомстить людям. Теперь люди решили ответить тем же, а стихийщик оказался на границе.

– Хватит! – приказало изображение Деда, и поток магии прекратился.

Значок выпал из рук Николая, энергетик и сам рухнул на пол и завопил от боли. Он не видел, но от ладоней остались лишь обугленные кости, до плеч не осталось ни кожи, ни мяса, живот и грудь зияли дырами, лицо пошло пузырями, губ не осталось. Звериные звуки вырывались из глотки, раздирая ее нутряной болью.

Чесноков, белый как снег на Борусе, шатаясь, продолжал восстанавливать тело напарника. Теперь можно было отправить его в спасительный сон и лечить, лечить, срочно лечить, всё еще надеясь, что при фотофинише смерть окажется чуть позади.

– Коль, я тебе бульона принесла и повидла, – Надя смахнула платок с головы на шею и поставила сумку на больничную тумбочку.

Третьяков неуклюже обнял ее, улыбнулся, но тут же вспомнил, как страшно это выглядит.

– Спасибо! Вот выздоровею и обниму тебя крепко-крепко за всё, что ты для меня сделала! – ответил он.

Надя смутилась, хотя видно было, что ей приятно.

– Я чего? Это ты спас всех нас!

Курносая начала рассказывать последние новости, как идет восстановление ГЭС, что уже почти всем семьям погибших оказали помощь, потом черед дошел до поселковых сплетен. Самая-самая, о чем гудели все Черемушки, – это то, что Чесноков сделал предложение Машке Чильгишевой, и та согласилась!

Николай хмыкнул про себя. Ну, наконец-то! Саша и выглядел сейчас по-другому: распрямил плечи, поднял голову. Конечно, до уверенности Деда ему далеко, но тот трюк с чаем в лоб Третьяков сейчас бы не рискнул повторить.

Оба недавно заходили. Дед принес коробочку, раскрыл и оставил ее на тумбочке. Поблескивая, там лежала медаль в виде золотой звезды, такая же, как у Чеснокова. Но больше звания Героя Советского Союза Николай хотел бы получить ленинский значок. Увы, магия к нему до сих пор не вернулась. Судьба будто насмехалась над ним: отняла самое ценное, без чего жизнь казалась бессмысленной, изуродовала лицо и руки, сделав из красавца страшилище, при этом он продолжал ловить завистливые взгляды. Как же, герой! А то, что герой прожег себе желудок и кроме бульона и манной каши ничего не ест, то, что не может поцеловать девушку, не может самостоятельно завязать шнурки – это заботы одного лишь героя.

Надя убежала на дежурство, и Николай вновь остался один на один со стерильной палатой и врачами в белых халатах. В окно на него смотрела снежная макушка Боруса, и если бы не это, Третьяков бы уже взвыл в четырех стенах. Он прикрыл глаза, мысленно потянулся к вершине, и стало спокойно. Зависть, медали, шрамы и всё прочее, что изводило не хуже Гидры, растворилось в подснежниках и деревьях, в пении птиц и жужжании жуков, в камнях и траве. Проваливаясь в сон, услышал какие-то звуки. Приоткрыл глаза. В углу комнаты прыгал камушек. Невольно, в полусне, Николай приказал ему успокоиться, и когда тот замер – тут же заснул.

Дух Саянских гор улыбнулся.

 

Игорь Вереснев

Колхоз – дело добровольное

 

Пролог

Больше всего это походило на глупый и безыдейный, напичканный одними спецэффектами голливудский фильм. Когда двигатель заглох и грузовик покатился вниз по склону, Юрик не поверил, что это серьезно. Сидел и ждал, когда Митяй выжмет педаль тормоза или – еще лучше – о ручнике вспомнит. А когда грузовик разогнался уже не по-детски, Юрик зажмурился, сжал зубы, припал к полу, вцепился покрепче в борт. В конце концов, грузовик выкатится на деревенские огороды и остановится рано или поздно.

Затем он ощутил, что грузовик начинает крениться. И тут же пол кузова ударил его снизу, оторвал пальцы от борта, больно швырнул на груду твердых, шершавых поленьев.

– Прыгайте! – хлестнул по ушам крик Митяя.

Прыгать? Юрик непонимающе посмотрел на ожившие, скачущие по кузову в опасной близости от лица поленья. Потом – на жирный чернозем. Чернозем был снаружи машины, но тоже близко. Слишком близко. Юрик понял, что уже не сидит в кузове, а падает в этот самый чернозем. Плохо падает, вниз головой. Именно так в голливудских фильмах падают люди, которым по сценарию суждено сломать шею.

Потом комсомолец Юрий Додоля провалился в темноту. Громко зазвонил колокол.

 

День первый

Гошке деревня не понравилась с первого взгляда. Нет, раньше. Еще ни одного домика деревенского не увидел, а уже понял – не нравятся они ему! Едва автобус свернул с ровного, гладенького, словно стекло, четырехполосного шоссе на проселок, запрыгал на ухабах, завилял, пытаясь объехать непросыхающие октябрьские лужи, – понял. И не он один.

– Ай! – Кругленькая розовощекая Алёна Воскобойникова, восседавшая на переднем сиденье, подскочила чуть не до потолка на очередном ухабе. – Мамонька моя, ну и дорога! А как дожди пойдут, что тут будет? Трактором не выберешься.

– Смотря каким трактором, – пробасил водитель. – «Кировец» любую грязь пройдет. Он что танк, только без брони. А «беларуська» застрянет, пожалуй. Мой «вездеход» и подавно.

Гошке вдруг захотелось, чтобы дождь хлынул немедленно. Ливень! Чтобы дорога раскисла, автобус забуксовал, и пришлось бы шлепать обратно. Пусть пешком, под дождем, по грязи и лужам – но назад, в город! Не то чтобы он боялся ехать в деревню, но… не хотелось почему-то.

В Харькове всё представлялось иначе. Когда на комсомольское собрание неожиданно пожаловал парторг факультета, поднялся на трибуну, Гошка и предположить не мог, чем это обернется.

– Здравствуйте, ребята! У меня к вам просьба, не по сегодняшней повестке. Есть здесь неподалеку деревня Семикаракино, в ней – колхоз «Рассвет». «Рассвет» он, надо признать, исключительно по названию. Отстающий колхоз, позор нашей области. То у них рук не хватает, то техника не работает – в итоге кормовая свекла до сих пор на полях. А синоптики арктический циклон обещают, снег, мороз. Так что сельхозотдел обкома просит студентов помочь. Трудовой десант на недельку. Ясное дело, в колхоз едут добровольцы. Поработать в поле, на машдворе, да и вообще поглядеть свежим взглядом – отчего у них бардак вечно. Вы же четвертый курс, без пяти минут инженеры человеческих и машинных душ. Считайте, внеплановая производственная практика. Есть желающие?

Гошка желающим не был. В деревню ехать? Не хватало! Наоборот, он был активно нежелающим, поэтому опустил глаза, чтобы не встретиться с парторгом взглядом. Однако в жизни не всё так бывает, как хочется. Первой подняла руку Ксюша Нечипоренко из параллельной группы – активистка, спортсменка, красавица, заместитель секретаря комсомольской организации факультета прикладной менталики и механомагики. А вторым – Юрик.

Гошка, Юрик и Валера – они были неразлучной троицей. Учились в одной группе, жили в одной комнате, дружили с первого курса. Не три богатыря, конечно, но почти три мушкетера. И один из мушкетеров был влюблен в Королеву Ксению.

– Из-за нее? – Гошка толкнул сидевшего рядом Юрика в бок. Тот не ответил, плотнее сжал губы. И так понятно, вопрос риторический.

– Очень хорошо, – парторг начал считать, – …девять, десять, одиннадцать. Ребят что-то маловато желающих. Вы же сильный пол!

– У нас на факультете сильный пол – девчата! – хихикнула сидевшая как всегда в первом ряду Алёна.

– Неправда! – возмутилась Ксюша. – Ребята у нас на факультете боевые.

Обвела аудиторию взглядом, улыбнулась. Улыбалась она всем, но Юрик наверняка принял на свой счет. Заулыбался в ответ, потянул руку выше, даже привстал. И вдруг выкрикнул:

– Нас всех троих считайте!

Валера охнул от неожиданности, Гошка открыл рот, чтобы возмутиться, возразить… и закрыл. Друзья на то и друзья, чтобы неприятности делить на всех поровну.

Парторг удовлетворенно кивнул:

– Итого тринадцать, «чертова дюжина». Ксения, вам, как комсомольскому вожаку, и карты в руки. Будете бригадиром.

Ох, как Гошка ошибался, полагая поездку в колхоз мелкой неприятностью.

«Пазик» скакал по ухабам добрых полчаса. Затем лесополоса, вдоль которой тянулся проселок, закончилась, дорога вильнула вправо, влево, вскарабкалась на холм… и студенты увидели Семикаракино.

По ту сторону холма осень была золотой и багряной. По эту – серой. Серые деревья под серым небом, серые поля до серого горизонта. Серые домишки за серыми заборами. Будто цвет в телевизоре отключили. Гошка моргнул, пытаясь прогнать наваждение. А потом стало не до морганий.

Автобус с разгона вкатился в деревню – благо, ухабы и лужи закончились, – и резко затормозил. Таращившийся в окно Валера стукнулся лбом о спинку сиденья перед собой, девчонки завизжали, кто-то из ребят сзади ругнулся.

– Что случилось?! – Ксюша поднялась со своего места, шагнула к водителю.

– Да вон они…

Деревенскую улицу под самым носом у «пазика» переходила большая гусиная семья. Переходила чинно, не спеша. Гуськом, ясное дело.

– А поторопить их нельзя?

Водитель тронул клаксон. «Би-бип!» – разнеслось над деревней. Идущий впереди гусак остановился, смерил автобус взглядом. Крякнул. И повинуясь команде, вся стая тут же уселась на землю, перегородив дорогу.

– Да они что, издеваются?!

«Би-би-бип!» – рявкнул автобус. «Га-га-га!» – гаркнули в ответ гуси. У них получилось громче.

Водитель беспомощно развел руками.

– Прогнать их надо! – предложила Алёна и оглянулась. – Мальчишки, что, смелых нет?

Ксюша обернулась тоже. И это всё решило. Юрик вскочил, поправил очки на носу и метнулся к выходу раньше, чем Гошка успел его задержать. Водитель услужливо открыл переднюю дверь, Юрик спрыгнул со ступеньки, секунду помедлил. И шагнул к стае.

– Хворостину возьми! – крикнула вдогонку Алёна.

Неизвестно, помог бы этот совет или нет, Юрик его всё равно пропустил мимо ушей. Развел руки пошире, попросил вежливо:

– Кыш, кыш.

Вожак стаи смерил его взглядом, точь-в-точь как автобус перед этим. Встал, пошел навстречу, переваливаясь с ноги на ногу. Растопырил крылья, вытянул шею. Приоткрыл клюв.

Теперь они стояли друг против друга, Юрик и гусь. Гусь был настроен решительно. И к тому же уверен, что подкрепление подоспеет по первой команде.

– Кыш-кыш!

– Га-га-га!

Пять гусаков вскочили и ринулись к Юрику, обходя его с флангов. Чтобы избежать окружения, он попятился. Быстрее, быстрее, еще быстрее…

– Ох! – успела сказать Ксюша.

Юрик ничего не сказал, лишь руками взмахнул – вдоль обочины тянулась длинная грязная лужа. В нее он и сел, споткнувшись. Гуси прекратили наступление, повернули головы к двери автобуса. Не иначе, ждали следующего противника.

– Нда, – водитель почесал затылок. – Вот пакостная птица. И деревенских как назло никого не видно. Чуть-чуть до правления не доехали.

– Пешком дойдем! – решила Ксюша. Подхватила рюкзак, скомандовала отряду – выгружаться!

Автобус дал задний ход, едва последний пассажир спрыгнул на землю. Пятился до самой околицы, там развернулся, газанул, скрылся за холмом. Гуси на него и внимания не обратили. Зато за чертовой дюжиной «десантников» следили зорко, переговаривались о чем-то. Впрочем, атаковать не пытались.

Правление колхоза «Рассвет» мало чем отличалось от обычной деревенской избы, разве что забора нет, да вывеска висит над крыльцом.

– А почему нас никто не встречает? – удивилась Алёна. – О нас же сообщить должны были?

Словно в ответ, дверь правления распахнулась, на крыльцо вывалился дебелый дядька в мятых брюках и рубахе в бело-розовую полоску. На красной щекастой роже его явственно читалось изумление.

– Студенты? Вы ж двадцатого должны приехать?

– Правильно, – кивнула Ксюша. – Вот мы и приехали. Сегодня двадцатое. А вы председатель?

– Как сегодня?! Ох ты… это, получается, я день потерял? И что же делать? – Дядька застыл соляным столбом.

Неизвестно, насколько бы затянулась эта немая сцена, но тут на крыльцо вышла женщина. Среднего роста, крепенькая, в ладно подогнанных ватных штанах и телогрейке, кирзовых сапожках, щегольски приспущенных гармошкой. На носу очки в черной пластмассовой оправе, такие же, как у Юрика.

– Приехали? Добро пожаловать! Не волнуйтесь, сейчас всё организуем! – Женщина мгновенно приняла командование на себя. – Девочек сколько? Семеро? В гостевом разместим. А хлопцев по хатам определим. Семён Кузьмич, ты чего закаменел? Звони на машдвор, нехай Митяй «газон» к правлению подает. И Матрену с девками в пищеблок гони, обед студентам готовить. Проголодались, верно?

Студенты неуверенно загудели, кто возражая, кто соглашаясь. Женщина спустилась с крыльца, безошибочно выделила Ксюшу.

– Ты бригадирша? Держи! – выудила из кармана штанов связку ключей, сняла один с колечка, отдала. – Вон, гляди, третий дом отсюда. Наша «гостиница». Ступайте, располагайтесь. В два часа подходите, я вас обедать поведу.

– Спасибо, – поблагодарила Ксюша. – А вы…

– Теткой Верой зовите. Я бухгалтерша колхозная, – женщина улыбнулась.

Не успели девчонки до гостиницы дойти, как к крыльцу правления подкатил грузовичок. Дребезжащая, чихающая двигателем полуторка ГАЗ-ММ – прежде такие Гошка в Музее Техники видел и уверен был, что лишь там они и остались. Зато за рулем старичка-грузовичка сидел молодой скуластый парень и улыбался во все тридцать два зуба. Вернее, в тридцать зубов и две «фиксы».

– Забирайтесь в кузов, хлопцы! – распорядилась тетка Вера. – Едем на постой вас определять.

– Вера, погодь! – снова вывалился на крыльцо председатель. – А коли не согласятся?

– Почему не согласятся? Я хорошие хаты подберу, и чтобы комната отдельная.

– Да не, наши деревенские не согласятся…

– Пусть попробуют!

«Пробовать» не решился никто. Во всяком случае, Гошка не услышал ни одного возражения от хозяев домов, куда студентов определяли на постой. Бухгалтершу в колхозе уважали. А то и побаивались.

Ребят раскидали по всей деревне. Хотя и деревни той было – одна длинная улица, штук пять проулков, спускающихся от нее к неглубокой балке, да отдельно стоящие, разбросанные там и сям домишки. В самый дальний дом попали Гошка с Валерой – предпоследними.

– Баба Нюра сама живет, а домина у нее просторный, на три комнаты, – объясняла тетка Вера. – Дочка ее четыре года, как померла. Потом и зять от самогона сгорел – горевал шибко. С тех пор большая спальня пустует. Чистая, две кровати, мебель всякая. Разместитесь с комфортом.

Жить в выморочной комнате Гошке не хотелось. Но комсомольцу, в придачу почти дипломированному менталисту, бояться подобной ерунды стыдно, потому он промолчал. И Валера промолчал, обрадованный, что не останется с непривычным деревенским бытом один на один.

Баба Нюра встретила их у калитки. Закутанная в хламиду неопределенного цвета, из-под платка одни глаза блестят, сухая, как прошлогодний стручок акации, согнутая в две погибели, с клюкой вдобавок.

– Здрастуйте, хлопчики! Заходьте до хаты! – Натуральная Баба Яга из детской сказки.

А когда вошли в дом и увидели громадную русскую печь, впечатление только усилилось. Посадит бабка сейчас на лопату – и поминай как звали «ивасиков-телесиков». У Гошки пятки зачесались дать деру. Поздно! «Газончик» с теткой Верой и оставшимся напоследок Юриком уехал.

Юрика тетка Вера поселила у себя. Об этом Гошка и Валера узнали через полчаса, когда, рассовав вещи по ящикам комода, вышли во двор, свежим воздухом подышать, окрестности осмотреть. И бабкины «удобства» посетить заодно.

– Пацаны, как устроились? – донеслось неожиданно сзади. Юрик стоял у жердины, отделяющей двор бабы Нюры от огородов.

– Ты откуда взялся?

– Так вон Верин дом, самый крайний. Я у нее поселился. Огородами здесь пять минут хода.

И в самом деле, дом бабы Нюры стоял на одном склоне холма, ближе к балке, деревенская улица упиралась в другой. Дорогой если объезжать – далеко, зато напрямик – рядом. А чуть далее, на верхушке холма, возвышалось большое кирпичное здание. Крыша под новеньким шифером, широкие окна, площадка перед входом асфальтом вымощена. Красиво построено, добротно. Но как-то неуютно на продуваемом всеми ветрами холме.

– Смотрите, что мне Вера выделила, – Юрик похлопал себя по ватным штанам цвета хаки. – Увидела, что я свои промочил в луже, переодеть заставила. Теплые! Она и самогона налить предлагала – согреться, – но я отказался, разумеется.

– Ого, так она тебя и переодеть успела? – ехидно усмехнулся Валера. – Заботливая. А как же Ксюша?

Юрик насупился, и Гошка поспешил сменить тему разговора, показав бестактному Валере кулак.

– Интересно, это у них клуб, что ли? Серый он какой-то.

– Клуб как клуб, – буркнул Юрик. – Типовой проект. У нас в Писаревке такой же. Пасмурно сегодня, потому серым всё кажется. Пошли на обед, что ли? А то до столовки далеко топать.

Обед получился славный. На первое – суп с галушками, на второе – гуляш и гречневая каша. Правда, на третье подали не компот, на что Гошка очень надеялся, а кипяченое молоко. Но сытый и разомлевший, он решил, что промах этот поварихам простить можно. К тому же Валера от дополнительного стакана молока не отказался.

После обеда председатель Семён Кузьмич предложил студентам отдохнуть. Однако Ксюша Нечипоренко предложение отвергла с ходу:

– Мы не отдыхать приехали! Морозы обещают, а у вас свекла на полях! Делаем так: механомаги идут на машинный двор, помогают чинить комбайн и тракторы. Остальные – в поле. Оценим фронт работ и начнем пока вручную.

Семён Кузьмич крякнул растерянно, почесал пятерней затылок. Завертел головой, в поисках поддержки. Но, как назло, тетки Веры рядом не было. И председатель сдался.

– Ну… работать, так работать. Пошли, отведу вас на поле.

Далеко идти не пришлось. Свекольное поле начиналось сразу за правлением и тянулось, тянулось… Короче, вручную его за неделю никак не убрать. А если учесть, что Серёга Зарубин, лучший на курсе механомаг, комбайн до вечера наверняка отремонтирует, то и пытаться не стоило. Гошка открыл рот, чтобы объяснить эту простую истину бригадирше. И закрыл. Кто-кто, а Нечипоренко прекрасно диспозицию понимает. Ударный коммунистический субботник ей нужен, чтобы колхозный эгрегор подзарядить. Или, иными словами, моральный дух колхозников поднять.

Бригада из десяти менталистов, пусть недоучившихся пока, – это сила! Каждый в отдельности – обыкновенный человек, но вместе они коллектив. Попасть в резонанс коллективному надсознательному для четверокурсника – азы, даже троечница Женька Вергунчик справилась. А дальше – усталости нет, движения точны и выверены до абсолюта, душа переполнена радостью и осознанием значимости своего дела.

Гошку и Валеру приставили грузчиками к «газону» Митяя, единственной работоспособной машине в колхозе, потому им приходилось тяжелее, чем другим. Пока закидываешь надерганную девчонками свеклу в кузов – нормально. Но затем надо ехать с Митяем к овощехранилищу, разгружать вдали от питающего энергией коллектива, и это несравнимо труднее.

Во время недолгого перекура Митяй признался, перекатывая на зубах «беломорину»:

– Ох и работящие у вас девки! Особенно та, кругленькая.

– Алёна, что ли?

– Ага. Я бы такую в жены взял. Да только она городская, образованная. На меня и не глянет.

– В деревне девушек мало, что ли? – удивился Гошка.

– Так нет ни одной! Ни девчат, ни хлопцев. Школу еще при Хруще закрыли, детвору в район учиться возят. Вот они как окончат, назад и не возвращаются. Девчата – в город едут или замуж выскакивают, хлопцы – в армию.

– Ты же вернулся.

Митяй вдруг поник. Признался неохотно:

– Да я и не уезжал. Не взяли меня в армию, не достоин. Меня из школы выгнали. За пьянство и прогулы.

– За пьянство?! – Гошка присвистнул удивленно. – Ты же комсо… Э, да тебя и в комсомол не приняли? У вас тут вообще комсомольская ячейка есть?

– Нету. У нас и партийный – один Семён Кузьмич.

– Да, – согласился Гошка. – Дыра ваше Семикаракино.

– А то! Если бы не тетка Вера, колхоз давно бы развалился. – Митяй сплюнул окурок, вернулся к интересующей его теме: – Слышь, а у вашей кругленькой хлопец в городе есть?

– У Алёны?!

Гошка и Валера переглянулись. Гошка поспешно зажал рукой рот, чтобы не фыркнуть, а Валера сдержался, попытался объяснить:

– Нет, она же слишком… – и не подобрав подходящего слова, жестами изобразил пышные формы Воскобойниковой.

Митяй расплылся в улыбке:

– Слишком красивая? Да, прям как булочка сдобная… Ладно, поехали на поле, а то ваша старшая заругает. Ох, и строгая!

Работу они закончили, когда солнце покатилось к горизонту. Напоследок взглянув на поле, Гошка удивился даже. По-хорошему удивился: как много успели за полдня! Если не за неделю, то за полторы и без комбайна управятся. И от этого радости на душе еще прибавилось.

А потом начались неприятности.

В колхозной столовой полеводческую бригаду поджидали механомаги. Грустные.

– Что случилось? – налетела на них Ксюша. – Комбайн не смогли починить?

– Починили, завтра на поле выйдет. А вот ужина сегодня не будет. На пищеблоке электропечь сгорела. Мы, конечно, поковыряемся, но…

Это был удар. Для Гошки в особенности, потому как в качестве альтернативы ужину предложили по четвертине хлебной ковриги и молока – сколько влезет. В Гошку не влезало нисколько, оставалось давиться сухим хлебом.

Валера, увидев страдания друга, не выдержал, признался:

– У меня колбаса есть. Полукопченая.

– Где?! – Гошка аж подпрыгнул от такой новости.

– Дома, в сумке. Я с собой из Харькова привез. НЗ.

– Чего же ты молчишь?!

К дому бабы Нюры троица мушкетеров чуть не бегом бежала. Заскочили в комнату, сбросили куртки, уселись на кроватях, прихваченную на пищеблоке ковригу большими ломтями порезали. Валера достал сумку, расстегнул, выудил длинную качалку «Московской»…

– Фу… – отшатнулся Юрик.

– Фу, – согласился Гошка. – Она воняет, протухла. Сколько она у тебя валяется?

– Ничего не валяется! – возмутился Валера. – Я ее вчера купил! Специально, в дорогу!

Не желая признавать очевидное, он отобрал у Гошки складной нож, отрезал кусочек, поднес ко рту.

– Не ешь, – попросил Юрик.

Валера не послушался. И тут же скривился, выбежал из дому. Вернулся без колбасы. Спросил растерянно:

– Разве копченая колбаса за один день протухнет? Она же свежая была!

Гошка фыркнул недоверчиво – свежая, как же. Юрик пожал плечами, посчитав вопрос риторическим, переложил подушку поудобнее…

– Пацаны, а вы зачем комсомольские билеты под подушками прячете?

– Чиво? – Гошка уставился на билет в руке товарища.

Валера моргнул. Быстро поднял подушку и на своей кровати. Под ней тоже лежала кумачовая книжечка.

В комнате повисла тишина. Тяжелая, вязкая. Такая, что мурашки по спине и слабость в ногах.

– Что, бабка в ваших вещах рылась? Пацаны, может, вам на другую квартиру попроситься? – наконец прошептал Юрик.

Ответить никто не успел. Дверь скрипнула, приоткрылась.

– Хлопчики, повечеряете? Я картошки вам подсмажу.

Только с третьей попытки Гошка сумел выдавить из пересохшего рта:

– Нет, спасибо. Мы не голодные.

– Бачу, бачу, шо не голодные. Ковбасой кыдаетесь.

Дверь закрылась, заглушив старческий смешок. А Гошке подумалось внезапно – колбаса протухла неспроста.

Всю ночь звонил колокол.

 

День второй

Электропечь по-прежнему не работала. Зарубин клятвенно обещал, что за два часа отремонтирует. Но Ксюша не хотела терять эти два часа рабочего времени, потому предложила ограничиться теми же «блюдами», что были на ужин – хлебом и молоком. А уж на обед…

Для Гошки это был удар ниже пояса. На обед?! Да у него уже сейчас кишки марш играют! Но ничего не оставалось, как жевать сухую хлебную корку и коситься на товарищей.

Кислую мину на его лице первой заметила сидевшая напротив Женька.

– Ты чего такой грустный? Голодный, да? Пей молоко, оно полезное и калорийное.

– Нет, не голодный я! – огрызнулся Гошка. – Не выспался просто из-за этого звона.

– Какого звона? – не поняла Вергунчик.

– Колокольного, какого же! Всю ночь трезвонили. Мракобесие развели тут, понимаешь!

Юрик, Валера, Ксюша, – все, кто сидел поблизости и услышал, удивленно повернулись к нему.

– Не было никакого звона, – пожала плечами Нечипоренко. – Во всяком случае, на нашем краю деревни его никто не слышал.

– Почему же, я слышала, – возразила вдруг Алёна. – Звонил колокол.

Теперь все повернулись к ней.

– А еще кто слышал? – Ксюша обвела взглядом свою команду. – Странно. Почему вы двое слышали, а остальные – нет?

– У них это с голодухи, – усмехнулся Зарубин. – Они молоко пить не хотят, брезгуют простой пролетарской пищей.

– Я не пью, потому что на диете! – возмутилась Алёна. – А кто засмеется, получит в лоб!

Засмеялось пол-отряда. Но в лоб не получил никто, так как в столовую ввалился председатель колхоза:

– Доброе утро, комсомолия! Как настроение? Об чем спорим?

– Семён Кузьмич, а у вас поблизости церковь есть? – тут же поинтересовалась Вергунчик.

– Какая церква? – опешил председатель. – Нет никакой церквы. Как в тридцатые порушили, так нет больше.

– Понял? Приснилось тебе, – Валера толкнул Гошку в бок.

Может, и приснилось, спорить Гошка не собирался. Только непонятно, зачем пухлая поддакивает?

Он подозрительно посмотрел на Алёну. А председатель меж тем перешел к вопросу животрепещущему:

– Как с обедом быть, мы с поварихами порешали: они по хатам сготовят и сюда принесут. А печка – бог с ней, не сушите головы, чего она не работает. Вот комбайн поладили, это дело, это молодцы. Вмиг поле уберем!

Однако «вмиг» не вышло. Железный конь Уманского машзавода, революционно-алый некогда, а теперь изрядно побуревший от ржавчины, благополучно добрался до поля, вонзил сошники в почву и… заглох. Зарубин помянул в сердцах моральный кодекс строителя коммунизма, полез в двигатель. А Ксюша, вздохнув, вновь объявила ударный субботник – подпитывать эгрегор. Не тут-то было!

То ли в некипяченом молоке причина крылась, то ли не приспособлены городские желудки оказались к деревенской пище, но скрутило всех. Вроде мелочь, ничего страшного, посмеялись над собой и забыли. Да только посреди поля, когда до ближайших кустиков два километра, это оказалось совсем не смешно. В деревню пришлось возвращаться задолго до перерыва.

С обедом председатель не обманул. Конечно, готовить на домашних голландках это не то, что в колхозном пищеблоке, но поварихи старались. Борщ, котлеты и – наконец-то! – компот из шиповника. К сожалению, оценить старания по достоинству студенты не смогли, борщ остался почти нетронутым, котлет съели едва половину, налегали в основном на компот. Разве что Гошка оценил. И Алёна – умяла две тарелки первого, три порции второго. Отяжелевшая, вышла из столовой, направилась к лавочке, примостившейся в закутке у забора. Лучшего случая поговорить не придумаешь.

– Алёна, постой!

Девушка остановилась, посмотрела вопросительно. Гошка быстро догнал ее, спросил, понизив голос:

– Ты в самом деле колокол слышала сегодня ночью?

Воскобойникова снисходительно хмыкнула.

– А ты подумал, тебя выгораживаю? Не знаю, почему председатель не признается, но я звон не во сне слышала. Я…

– Ааа!!! Вай-вай-вай… Мамочка, больно как!

Лавка, на которую хотела сесть Воскобойникова, – Женька добралась до нее первой, плюхнулась. И доска хрустнула. Проломилась под маленькой, тщедушной Вергунчик, словно держалась на одном честном слове, словно прогнила насквозь. Женька грохнулась спиной оземь и теперь извивалась ужом, орала благим матом.

На миг все остолбенели. А затем бросились на подмогу.

– Что? Где болит? – Ксюша присела рядом с пострадавшей.

– Спина… сильно… Не трогай!

– Так. Это ты копчик ушибла, ничего страшного. Встать сама сможешь, нет? Ребята, помогите!

Два механомага подхватили Вергунчик на руки, понесли к гостевому дому. Половина отряда поспешила следом. Алёна, ясное дело, тоже побежала утешать подругу. А Гошке неожиданно пришло в голову: окажись на месте Вергунчик большая, тучная Воскобойникова, обошлось бы дело ушибленным копчиком? И случайно ли подвернулась эта трухлявая лавка?

От такой мысли стало не по себе. Но Гошка еще не знал, что неприятности только начинаются.

Шиповниковый компот помог студентам перебороть «медвежью болезнь», да и комбайн заработал. Так что после обеда Ксюша вновь повела свое воинство в битву за урожай.

В этот раз на пути к победе стал дождь. Мелкий, назойливый и холодный. Ксюша старалась не замечать его. И то сказать – если зарядит такой на сутки, считай, амба. Поле раскиснет так, что и комбайн завязнет, и Митяев «газончик». Значит, нужно спешить.

Дождь позволял не замечать себя около часа. А потом налипшая на корнеплодах грязь забила валки. Разгоряченный битвой Зарубин полез в нутро агрегата, и…

Нет, он не орал и не катался по земле, как Вергунчик. Лишь попятился, зашипел, затряс рукой. И Гошка не сразу понял, что темные комочки, разлетающиеся от него, это не грязь, а кровь. Пальцы механомага уцелели, выдернул вовремя. Но ноготь на большом сорвало с мясом.

– Машина где?! – засуетилась Ксюша. – В медпункт везите, быстрее!

– Да я дойти могу…

– Я тебе дам, «дойти»! И грязными пальцами не трогай, заражение будет!

– Прямо-таки заражение…

«Газон» потарахтел в деревню, увозя раненого Зарубина. И вместе с ним – надежду на скорую победу. Заглохший комбайн стоял, раззявив «пасть», будто приглашал сунуться туда следующую жертву. Желающих не было. И Ксюша сдалась:

– Заканчиваем на сегодня.

До ужина ждать было долго, дождь прогулкам на свежем воздухе не способствовал. Девчонки сбежали к себе в «гостиницу», ребята, кого поселили неподалеку, тоже разбрелись. Гошке топать через всю деревню, зная, что ничего, кроме встречи с бабой Нюрой, тебя там не ждет, не хотелось. Оставалось сидеть под навесом у правления, слушать вполуха, как Валера с Юриком спорят о сигнатурах предикатной логики, ждать.

На стрекот мотоцикла он внимания не обратил, обернулся, когда их окликнули:

– Ребята, давайте до дому подвезу! – Тетка Вера сидела за рулем тяжелого «Урала», улыбалась. – Чего мерзнуть зря?

– Далеко обратно идти… – неуверенно возразил Юрик.

– Не надо обратно. У меня поужинаешь, какая разница?

Юрик встал, сделал пару шагов к мотоциклу. Покосился на товарищей.

– Ребята, поехали! Жареной картошки на всех хватит, – поняла его сомнения тетка Вера.

– Жареная картошка? Это хорошо, жареную картошку я люблю, – Валера тоже поднялся.

О Гошке друзья вспомнили, когда усаживались на мотоцикл. Он им махнул рукой, езжайте без меня, мол. Почему отказался от предложения, сам не понимал. Может, из-за того, что вспомнил внезапно – и «баба яга» предлагала «картошечки пожарить».

Валера умостился в коляску, Юрик сел в седло позади водителя, огляделся подозрительно, – не видит кто? – положил руки на бока тетки Веры. Мотоцикл плюнул сизым облачком и покатил вверх по деревенской улице, навстречу возвращающемуся со скудного осеннего пастбища коровьему стаду.

– Ты смотри, наш Додоля время не теряет, взрослую женщину тискает. Скажу девчонкам, обхохочутся.

Гошка обернулся. За спиной стояла Воскобойникова, улыбалась ехидно.

– Лучше расскажи, что там с колоколом было? – попросил.

– Я же говорила, чем слушал? Встала я ночью в… Нужно было! Вдруг слышу – «Бом! Бом!» Думаю, чего это растрезвонились, пожар, что ли? Выглянула в окно – ни зги не видно. На улицу вышла, а она откуда ни возьмись: «Зря молоко пить не захотела!»

– Кто – Ксюша?

– При чем тут Ксюша?

– Стой, зараза!

– Му-у-у!

Гошка обернулся. И остолбенел.

Громадная черно-белая корова неслась наискосок через улицу, выставив рогатую, лобастую голову. Громадный, багроволицый председатель Семён Кузьмич несся от дверей правления. Точкой пересечения двух громадин были прятавшиеся под навесом Гошка и Алёна. И корова прибывала в эту точку первой.

– Бегите! Бегите оттудава! Манька, стой, кому говорю!

– Му-у-у-у!!!

Что надо давать стрекача, Гошка понял и сам. Вернее, ноги поняли. А голова сообразила – что грузная Воскобойникова от коровы не убежит. Поэтому не себя спасать следует, а девушку защищать.

Голова хотела одного, ноги – другого. Из-за несогласованности этой всё и случилось. Гошка едва успел выставить перед собой руки – бац! Земля была мягкой, потому ударился он не больно. Тут же развернулся… до коровы оставалось шагов десять, и отделяла ее от Гошки лишь Воскобойникова, похожая на большой красный шар в своей куртке-дутыше. Бац!

Красный шар взлетел в воздух, завизжал, описал дугу над головой Гошки, упал. Земля дрогнула от удара, визг оборвался.

В ту же секунду председатель Семён Кузьмич перехватил корову. Как заправский тореадор уцепился в рога, пригнул голову к земле.

– Ты что ж натворила, скотина?! Взбесилась, что ль?

Корова сопротивляться не пыталась. Жалобно мукнула, вздохнула. Большой влажный глаз ее уставился на Гошку. Смотрел он не злобно, не яростно – виновато.

Гошка перевел дух. И заставил себя обернуться, вопреки желанию. Потому что если Воскобойникова не визжит, не стонет, значит…

Алёна ворочалась в глубокой грязевой воронке. Села, подняла руки с широко растопыренными пальцами. Оглядела себя, потом посмотрела на Гошку. Губы ее плаксиво вздрогнули. Кожу на ладонях и коленках она свезла до крови, но огорчало девушку не это:

– Я штаны порвала. И колготы. А ты?

Что ответить, Гошка не знал. Потому брякнул какую-то глупость:

– Не ношу я колготки…

Воскобойникову отмыли, перевязали, переодели. Она и на ужин приковыляла самостоятельно. Держать вилку рукой, превратившейся в белую култышку, было неудобно, но Алёна справлялась, лопала за обе щеки, забыв о диете. Вот только подруги не отходили от нее ни на минуту, и услышать окончание истории с колоколом Гошке не довелось. А после ужина предстояло идти на край деревни. Одному.

Оказывается, семь часов вечера в середине октября – уже густые сумерки, ночь почти. В городе этого не замечаешь, везде светло, везде иллюминация. А в Семикаракино фонари горели исключительно возле правления да на машинном дворе. И окошки в домах маленькие, тусклые. Светятся через одно. Чем дальше от центра деревни, тем темнее.

Идти переулками вдоль балки Гошка не отважился. Решил, что надежнее будет дойти до конца улицы, а уж оттуда огородами – к «бабе яге».

В крайнем доме светилось два окошка. Гошка позавидовал другу – повезло у нормального советского человека поселиться, не то что они. Интересно, как там Валера? «Живой?» – стрельнуло в голове совсем уж глупое.

Огороды раскисли, но тропинка пока что была вполне проходимой. Хуже, что фонарик захватить не додумался. Падать еще раз не хотелось, поэтому шел Гошка медленно, чуть ли не ощупью.

Рычание он услышал, когда до дома «бабы яги» осталось меньше трети пути. Остановился, прислушался. Послышалось? Нет. Из темноты выступил пес. Большой, черный, не сразу и разглядишь. Оскалил пасть. Собак Гошка не боялся, но такая неожиданная встреча была неприятна.

– Тебе чего? – спросил он миролюбиво. – Я тебя не трогаю, иди, куда шел.

Пес сделал шаг, второй. Перегородил дорогу. Уходить он явно не собирался. Позволить обойти себя – и подавно. Гошка оглянулся, прикидывая расстояние до дома тетки Веры. И тут же в темноте тявкнули. Одна… две… три, четыре псины помельче отрезали путь к отступлению.

Волосы у Гошки на затылке зашевелились. Мигом вспомнилась сбесившаяся корова, проломившаяся лавочка. Только здесь было серьезней. Куда серьезней!

– Пошли отсюда! – прикрикнул он на стаю, сам себе не веря.

Мелкие позади злорадно затявкали. Большой черный двинулся на Гошку молча. Медленно, не отводя взгляда от его лица. Или от горла?

– А ну геть, вража сила! Геть отсюда!

Гошка вздрогнул от неожиданности. Но не его одного возглас застал врасплох. Черный пес припал к земле, оглянулся затравленно. Прыгнул в сторону, исчез. Его мелких побратимов след простыл еще раньше.

– Что ж ты, хлопчик, сам ходишь по-темному? – Баба Нюра тяжело опиралась на клюку. – И без билета? Вража сила не дремнет!

Засмеялась, словно курица закудахтала. Большая курица. И опасная.

Гошка проснулся посреди ночи. На соседней кровати похрапывал Валера, тикал будильник на тумбочке. Если не открывать глаза, то легко представить, что лежишь на своей койке в общежитии, за окном – привычная и понятная городская жизнь…

«Бум-м-м!» Гошка едва с кровати не свалился. Замер, даже дышать перестал. Одного хотел: чтобы ЭТО – послышалось.

«Бум-м-м!» Не послышалось и не приснилось. Права Воскобойникова. Понимая, что снова заснуть не получится, Гошка поднялся, накинул на плечи куртку, вышел из комнаты. Крадучись прошел по коридору, сбросил крючок, приоткрыл дверь. Выглянул во двор.

«Бум-м-м!» Звон доносился из-за дома, откуда-то со стороны клуба. Гошка мог поклясться, что это так. Но откуда там колокол?

Он сунул ноги в ботинки, поеживаясь от холода, обошел дом. Тьма стояла кромешная, ни клуба, ни крайних домов улицы не разглядеть. Лишь далеко-далеко горели фонари посреди деревни.

– Звонит, вража сила…

Гошка икнул от неожиданности, попятился. Баба Нюра стояла в трех шагах от него. Говорила не оборачиваясь:

– Зовет… Может, тебя зовет, хлопчик?

Гошка не ответил. Поспешил назад в дом, сбросил ботинки, куртку, юркнул в кровать. Накрылся с головой одеялом. Надеяться и дальше, что происходящее – череда совпадений, не приходилось. Теперь он твердо знал, что должен сделать.

 

День третий

После завтрака автобус увозил в Харьков пострадавших в битве за урожай: Зарубина, Вергунчик, Воскобойникову. И еще двух девчонок с температурой, которые умудрились промокнуть накануне, а теперь чихали и кашляли. Вергунчик откровенно радовалась досрочному возвращению в лоно цивилизации. Зарубин, наоборот, уезжать не хотел. Но палец его начал нарывать, несмотря на ухищрения поварихи Матрены – по совместительству колхозной фельдшерицы, – и Ксюша была непреклонна.

Гошка провожал вместе со всеми. Махал рукой прилипшим к окнам автобуса товарищам. В последний миг сообразил, что так и не услышал от Алёны окончания истории. Но не сильно расстроился. Он и сам догадывался, кого девушка встретила ночью возле гостевого дома.

Нечипоренко была мрачнее грозовой тучи. Самое время, чтобы обсудить обстановку. Гошка подошел, тронул бригадиршу за локоть.

– Отойдем в сторонку, важный разговор есть.

– Важный? Такой, что и до вечера не подождет? – Ксюша скривилась недовольно, но всё же следом пошла. – Сейчас на поле надо идти! И так времени потеряли…

– Вот именно, теряем время!

Гошка завел бригадиршу за угол правления, быстро огляделся. Посторонних ушей поблизости нет. А глаза… На машинном дворе Митяй травил байки двум дядькам предпенсионного возраста – местным слесарям. Заметил студентов, помахал рукой. Что ж, пусть глядит. Гошка выпалил:

– Подпитывать колхозный эгрегор бесполезно. Потому что его нет!

– Как – нет?! – Серые глаза Ксюши округлились. – Ты что? Третий курс, первый семестр, практическая биоэнергоинформатика: «Эгрегор любой ячейки социалистического общества устойчив к внутренним коллизиям и самораспаду». Если бы колхоз расформировали, тогда другое дело. Или…

– Или систематическое враждебное воздействие! Разве ты не чувствуешь здесь инородной, темной магии?

– Ты еще скажи, здесь домовые водятся, лешие, ведьмы!

– Почему нет?

– На шестьдесят первом году советской власти? Не смеши мои тапочки! Райком партии давно бы заметил, заведись здесь что-то подобное.

– Значит, враг хорошо маскируется. Колхозный эгрегор подменен другим, внешне похожим. Ты к председателю здешнему принюхивалась?

– Чего это я его нюхать должна?!

– А того, что от него самогоном постоянно разит. И от Митяя, и от всех остальных. Какое уж там революционное чутье!

– От тети Веры не разит.

– Ей другим голову задурили. Не важно! Ты заметила: едва мы появились со свежим взглядом, как нас отсюда выдавливать начали? Или ты считаешь нормальным, что за два дня из тринадцати человек пятеро выбыло?

Ксюша закусила губу, потупилась.

– Не нормально…

– Вот! Твои субботники не помогут. Мы должны ударить по враждебному эгрегору мощно и неожиданно. Я клуб осмотрел, я там рядом живу. Вроде построенный правильно, но заброшенный какой-то. Словно никогда не использовался по назначению. И на двери замок висит! Представляешь, очаг советской магии заперт на замок?

Ксюша внимательно посмотрела на него. И глаза у нее блеснули. Поняла!

– Точно! – Она кивнула так энергично, что русая челка упала на глаза. – Во враждебный эгрегор я не верю, но с клубом ты прав. Нужно провести общее собрание колхоза. С расширенной повесткой. Политинформация, доклад по материалам XXV съезда и июльского пленума, обсуждение. А под занавес – танцы красных коммунаров! Гоша, музыку сделаешь?

Гошка растерялся от такого поворота. Не любил он брать на себя лишние обязанности.

– Да я в ней не разбираюсь…

– Валера разбирается. Ты, главное, поруководи им, а то он такой рохля, будто и не комсомолец!

– Лучше механомагов привлеки, они в этом спецы.

– У них и так много работы – колхозную технику ремонтировать.

– Да ничего они не отремонтируют! С Зарубиным не справились, а без него и подавно.

Ксюша подумала, согласилась.

– Ладно, тогда вы клуб готовите. Пошли к председателю!

Семёна Кузьмича предложение комсомольцев застало врасплох.

– Дело хорошее, конечно… Подумать надо. В субботу можно и…

– Никаких суббот! – Если уж Ксюша закусывала удила, то неслась к цели неудержимо. – Собрание проведем сегодня же! Предлагаю назначить на 17.00, успеем. Вы нам только ключи от клуба дайте.

– Клуб? Зачем клуб? Там не топлено и вообще… В правлении людей соберем, в красном уголке, потеснимся. Да всё одно половина не придет…

Председатель мог отнекиваться еще долго. Но тут на помощь пришла тетка Вера, – как и услышала разговор из своего кабинетика? Вроде стены не картонные. Распахнула дверь, ворвалась.

– Семён Кузьмич, комсомольцы дело говорят, чего клубу простаивать? А что не топлено – протопим! И народ весь сгоним, пусть послушают молодежь. Хватит нашему колхозу задних пасти!

Лицо председателя стало белым как мел.

– Да я же думал… Нельзя же…

– Что значит – нельзя?! А ну хватит оппортунизм разводить! Ты коммунист или хвост бычий? Давай ключи, сами разберемся!

Председатель снова поменял цвет. Безропотно вытащил из кармана связку ключей, протянул тетке Вере. И та окончательно захватила власть.

– Хлопчик, вот тебе ключ от клуба. Сейчас я Митяя вам пришлю с машиной, дрова отвезете. А в клубе Егорыч покажет, что и как, печку растопит. Он за два дома от меня живет, найдете. Спит, поди, шельма. Будите, не стесняйтесь. Это сторож наш, он и ночью, и днем спать горазд.

Пока Ксюша с оставшимися девчонками готовили политическую часть мероприятия, а механомаги – культурную, Гошка занялся хозяйственно-бытовыми вопросами. Юрика и Валеру отправил с Митяем грузить дрова, а сам пошел на поиски Егорыча.

К счастью, тетка Вера ошиблась, будить сторожа не пришлось. Едва дворовая собачонка тявкнула – Гошка поежился невольно, узнав одну из тех мелких, что встретили его ночью на огородах, – как дверь избы приоткрылась.

– И чево надобно?

– В клубе собрание вечером будет. Мне посмотреть…

Дверь закрылась. Опять открылась. Бодренький старичок – ровесник Октября или чуть постарше – вышел на крыльцо, по-солдатски одернул ватник, шапку поправил. Припадая на левую ногу, направился к Гошке.

– Ну пошли, поглядим.

Шагал дед споро, несмотря на хромоту. И по ровному, и в горку, и по ступеням, поднимаясь на крыльцо клуба. Молчал, лишь поглядывал искоса на Гошку. В конце концов тот не выдержал, заговорил первым:

– А вас как полностью по имени-отчеству?

Дед хитро прищурился.

– Егор Иваныч я. Только не заслужил по отчеству зваться. Сперва Егорка был, потом Егор, теперь Егорыч. Да я привык, и ты так зови.

– Значит, мы с вами тезки почти? А почему ваш клуб заперт всё время? В других колхозах при клубах молодежь собирается, танцы каждую субботу, секции спортивные работают, кружки по интересам…

– Тезки – это хорошо, – Егорыч отобрал у Гошки ключ, сам отпер замок. – А вот клуб у нас неправильный. Место плохое выбрали.

Петли скрипнули, словно рашпилем по нервам провели, дверь открылась. И, подтверждая слова Егорыча, на Гошку дохнули такие холод и мрачная тоска, что волосы на затылке дыбом стали.

– П… почему плохое?

– Почему… Клуб десять лет назад построили. А прежде здесь церква была, старая. Когда пращуры наши при царице Катьке здешние места заселяли, она стояла уже, и кто построил ее, когда – неизвестно. В тридцатые годы мы, комсомолия, с мракобесием боролись, вот и решили из церквы клуб себе сделать. Аннушка, командирша наша, хлопцев образумить пыталась, – не займайте, мол, историческая ценность. Куда там! Мы ж молодые были, головы горячие. На колоколенку забрались, веревки порезали. Ох, как он трезвонил, когда с горки катился – колокол-то! Всю округу взбаламошил. В районе слышно было!

Сторож пошкандыбал внутрь здания, и Гошке не оставалось ничего другого, как следовать за ним. Красная ковровая дорожка на полу, приоткрытые двери комнат. В конце коридора – актовый зал. Просторный, светлый, с большими окнами, рядами мягких стульев и портретами членов Политбюро на стенах. Широкая сцена, дубовый стол для президиума, трибуна с гербом, тяжелый бархатный занавес позади стола. Клуб как клуб, – постарался успокоить себя Гошка. А что зябко до дрожи – так это поправимо. Печку растопим, горячая вода по батареям парового отопления побежит, воздух и прогреется.

Егорыч поднялся на сцену, провел рукой по столешнице. Неодобрительно покачал головой:

– Давно не прибирали, итить его за ногу… И зачем строить было таку громаду?

– А что со старым клубом случилось? – поинтересовался Гошка. – С тем, что в помещенье церкви организовали?

Егорыч удивленно оглянулся на него, мол, неужели не знаешь?

– Так сгорела церква-то. В тот же вечер, как колокол сбросили. Комсомолия собрание устроила, с танцами. А тут гроза, откуда ни возьмись. Молния в самую маковку угодила, церква и пыхнула, как факел. Она ж деревянная была, сухая наскрозь. Ох, сколько народу там живьем погорело! Те, кто колокол скидывали, почитай, все. Да и не одни они. Аннушке повезло, жива осталась. Обгорела сильно, с тех пор в платки кутается.

Сторож подошел к краю занавеса, потянул за веревку. Занавес дрогнул, послушно расступился. Сцена за ним была пуста. Но Гошка туда не глядел. Он вдруг понял, что вместе с занавесом перед ним открывается тайна.

– А вы сами как выбрались? – поторопил он Егорыча. – Это вы тогда ногу повредили?

– Нет, ногу я за неделю до того поломал. Когда церква горела, я как раз в районе, в больничке лежал. С ногой так вышло: я за поповой дочкой по молодости приударял. Да вдобавок свататься вздумал! Рассудил – я же комсомолец, коммунар, не посмеют опиумы для народа мне отказать. А попадья на меня собаку спустила! Ох, и злющая собака у них была. Здоровая, черная, как ночь. Я тикать через огороды, да в яму для картошки и свалился. Клял и попадью, и поповну, на чем свет стоит. А выходит, они мне жизнь спасли?

Егорыч замолчал, с головой окунувшись в воспоминания своей молодости. Пришлось снова подтолкнуть, ведь до разгадки всего ничего оставалось.

– И что потом?

– Что потом… На утро энкавэдэшники приехали, заявили, что диверсия и заговор мировых империалистов. Попа со всей семьей – на Соловки, а дом его Аннушке отдали, как пострадавшей в борьбе с мракобесием. Хороший дом, добротный. До сих пор стоит. Да ты знаешь, ты ж в ём квартируешь.

– Я?! – Гошка опешил. – Дом бабы Нюры?

– Это сейчас она «баба Нюра». А в молодости красивая была, только строгая больно, хлопцы деревенские ее побаивались. Партейная карьера у нее после того случая не задалась, так она всю жизнь у нас в колхозе и проработала. Безотлучно, сорок с лишним годков.

Егорыч спустился со сцены, пошкандыбал к подсобкам. А Гошка никак не мог собрать услышанное воедино. То, что главная подозреваемая на роль враждебной силы оказалась комсомольской активисткой, ломало построенную схему. Но остальное-то в нее укладывалось! И древняя церковь, и странный пожар, и черная собака, и колокол…

– Колокол! – опомнился он. – Колокол куда дели?

– Не знаю, – Егорыч пожал плечами. – Когда я с больнички вернулся, его тут не было. Может, энкавэдэшники с собой увезли.

Снаружи задребезжал автомобильный гудок – дрова приехали! Гошка шагнул к окну. По крутому склону холма карабкался «газончик» Митяя, стараясь попасть в едва намеченную колею. Грузовичок пыхтел, пускал клубы сизого дыма, но упрямо лез вверх, к асфальтовой площадке перед клубом.

– От бисов сын! – возмутился Егорыч. – Какая ж мама тебя родила? Есть же хорошая дорога в объезд, чого ты прешь напролом? Забув, шо у тебя кабыздох, а не танк?

До ровной площадки оставалось метров двадцать. Но проехать их грузовичку было не суждено. Мотор громко чихнул напоследок и замолчал. Инерции хватило метра на два, затем «газончик» замер на миг, словно решая, что делать. И покатился обратно. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее.

Он катился бы так до подножья холма, до деревенских огородов, а то и дальше, до пахоты. Но колея пошла вправо, к дому бабы Нюры. Митяй попытался вывернуть руль, удержать колеса машины в колее. Но то ли перекрутил, то ли недокрутил – «газончик» подпрыгнул, кузов его замотало со стороны в сторону, и стало понятно, что руля он больше не слушается.

Левая дверца кабины распахнулась.

– Прыгайте! – долетел до Гошки истошный вопль.

Фигурка в видавшей виды ветровке оттолкнулась от ступеньки, сиганула, приземлилась на полусогнутые, не удержалась, упала на четвереньки. Вскочила, побежала прочь. Правая дверца тоже приоткрылась, и второй человечек высунулся из кабины. И тут же отпрянул назад. Потому что машина уже кренилась.

Следующая кочка решила судьбу «газончика». Он вновь подпрыгнул. И опрокинулся, беспомощно замолотил колесами по воздуху. Гошка охнул. Потому что третья фигурка, та, что сидела в кузове, выпала оттуда, шлепнулась на землю, перекувыркнулась. И осталась лежать неподвижно. А вокруг рассыпались недовезенные до клубной печи поленья.

Первым к месту аварии добрался не Гошка и уж тем более не Егорыч. Стрекот «Урала» они услышали, как только выбежали из клуба. Тетка Вера стрелой неслась по проулку, каким-то чудом удерживая руль. Свернула к холму, остановила мотоцикл, выпрыгнула из седла, подскочила к опрокинутой машине, к лежащему рядом с ней человеку, опустилась на колено. А уж следом подоспел и Гошка.

Дверца кабины лязгнула, открылась. Оттуда, как из люка высунулась голова Валеры.

– Цел? – быстро спросила его бухгалтерша.

– Коленом ударился. А с Юрой что?

Тетка Вера осторожно коснулась головы Юрика, приподняла его за плечи. Парень застонал, открыл глаза.

– Юра, ты как? – наклонился к другу Гошка.

Две или три секунды взгляд Юрика был пустым и бессмысленным. Потом он сумел его сфокусировать. Облизнул губы, просипел:

– Голова болит…

– Эге ж, будет болеть, – согласилась тетка Вера. – Вон две гули какие набил.

– Тебя тошнит? Голова кружится? – продолжал допытываться Гошка.

– От бисов сын! – Дошкандыбавший Егорыч погрозил кулаком стоящему поодаль Митяю. – Ты ж хлопца покалечил!

– Ничего не покалечил, земля мягкая, – возразила тетка Вера. Обратилась к пострадавшему: – Ты встать сможешь? Давай, опирайся на меня!

Закинула руку парня себе на шею, приподняла. Гошка хотел возразить, что нельзя трогать раненого, что могут быть повреждения внутренних органов, сотрясение мозга. Но Юра встал, опираясь на плечо тетки Веры, и та повела его к себе, благо рядом, через огород. На ходу скомандовала:

– Митяй, чего глаза долу опустил? Беги на машдвор, собирай мужиков, «газон» твой на колеса ставить будем. Да смотри, председателю не ляпни, что студента из кузова выронил! Хлопцы, и вы свою бригадиршу не пугайте, – не ровен час, собрание отложит. Куда это годится? А за Юру не волнуйтесь, вон какой хлопец крепкий! Отлежится до вечера, на собрании как новый будет.

«Крепким хлопцем» худой, сутулый очкарик Додоля никак не выглядел, но в главном Гошка был согласен с бухгалтершей – откладывать общее собрание не стоило. «Вражья сила» наверняка именно этого и добивалась. Кем бы или чем бы эта сила ни была. Поэтому Гошка не спорил. Помог тетке Вере отвести друга в дом, уложил в постель. А в обеденный перерыв долго и красноречиво убеждал Ксюшу, что ничего страшного не случилось. И в самом деле – ничего. Когда после обеда весь отряд заявился проведать «раненого», Юрик сидел у тетки Веры на кухне и за обе щеки уминал домашние пироги с молоком. Об утреннем происшествии напоминала только влажная повязка на лбу.

Мероприятие началось точно в назначенное время. Прибранный, празднично украшенный клуб больше не казался пустынным и заброшенным. Уютным он пока не стал, зато теплым – однозначно: Егорыч раскочегарил печь так, что к батареям прикасаться боязно – обожжешься.

За пятнадцать минут до начала колхозники собрались в зале. Не хватало лишь бабы Нюры, и Валеру срочно командировали за ней. Он вернулся один, огорчил председателя Семёна Кузьмича сообщением, что первая семикаракинская комсомолка прийти не сможет – поясница прихватила. А потом, усевшись рядом с Гошкой, ткнул друга локтем в бок:

– Держи. Баба Нюра велела при себе иметь.

Гошка удивленно повертел в руке свой комсомольский билет. Но расспросить не успел – Ксюша Нечипоренко стояла за трибуной, готовая открыть собрание. Спрятал кумачовую книжечку во внутренний карман.

Юрик на собрание пришел вместе со всеми. Но уже к концу политинформации побледнел, на лбу выступила испарина. Признался: «Голова гудит, как колокол. Наверное, из-за громкоговорителя».

И тетка Вера, сидевшая в президиуме, заметила, что с парнем неладно. Шепнула на ухо Семёну Кузьмичу, Ксюше и, как только объявили десятиминутный перерыв, увела постояльца домой.

Колхозные мужики тут же устроили перекур. Гошка не курил, разумеется, но тоже вышел – подышать свежим воздухом и подумать. Обошел клуб почти по кругу, встал на поребрик, за которым начинался крутой склон.

Октябрьский день короток. Большая, серо-черная туча, застелившая западную половину неба, делала его еще короче. Самое время лампы в домах зажигать. Но темно в домах – обитатели их в клубе собрались. Только у бабы Нюры окошко светится. Но она не в счет…

Гошка хмыкнул, сунул руки в карманы, поежился. Вроде бы задуманное шло по плану. А вроде – нет. Единственную подозреваемую из списка вычеркнули. Теперь непонятно, кто колхозный эгрегор разрушает, кто светлой советской магии палки в колеса ставит. С кем Ксюша сейчас битву ведет, если все деревенские здесь собрались, все – «за», «в едином порыве». Где тогда враг?..

– Как раз тут он и покатился. Совсем как «газон» у Митяя, тока дальше, на самые огороды.

– Кто? – Гошка обернулся к Егорычу, отделившемуся от толпы курильщиков и неспешно шкандыбавшему к краю площадки.

– Колокол с церквы. Сам-то я не видел, люди потом рассказывали. Зато слышал – аж в районе! Маленький, а звонкий, итить его за ногу!

Гошка снова поежился. Сразу вспомнилось признание Юрика: «Голова гудит, как колокол». Вон он и сам – под ручку с бухгалтершей заходит в ее дом. С площадки на вершине холма вид был отличный.

– Что, колокол до самого дома тетки Веры катился?

– Не, Веркиного дома тогда не было. Моего, и то не было. Улица вон там заканчивалась, – сторож повел заскорузлым пальцем, намечая прежний край деревни. – А тут один попов дом стоял, да огороды его. Яма для картошки, опять же. Ладно, пошли в залу, а то старшая ваша заругает.

Но Гошка не шелохнулся. Его будто электрическим зарядом прошибло. «Вражья сила» – не кто, а что! И она рядом.

– Егорыч, – остановил он сторожа, – а куда картофельная яма делась? Что-то я ее не видел.

– Бес ее знает! Может, Аннушка закидала?

Нет, не Аннушка. Гошка широко улыбнулся.

– У вас в подсобке лопаты есть? Где яма была, вспомнить сможете?

– Нашто тебе?

– Я знаю, куда делся колокол. И что вредит колхозу.

Пять минут спустя они втроем – Егорыч, Гошка, Валера, – прихватив лопаты, спускались к огороду тетки Веры. Еще пришлось ждать, пока Егорыч не закончит кружить, не ткнет неуверенно пальцем – «Здесь, кажись». Но за мгновение до того, как он это сказал, Гошка знал – сторож не ошибся, вспомнил верно. Потому что в голове раздалось протяжное «Бом-м-м…».

Колокол оказался невелик и закопан был не глубоко – на три штыка. В клубе еще обсуждали доклад Леонида Ильича Брежнева «О дальнейшем развитии сельского хозяйства», а они уже выкопали его и вывернули из ямы. Грязь залепила старую бронзу, лишь кое-где проступала тянущаяся по ободу надпись. Буквы-закорючки были незнакомые, а бронза на каждый удар лопаты отвечала жалобным протяжным звоном.

– Что мы с ним делать будем? – полюбопытствовал Валера. – В музей сдадим?

– Пусть специалисты решают. Наше дело – сообщить куда сле…

Гошка поднял голову и внезапно понял – не успеют они никому сообщить. Туча, недавно закрывавшая горизонт, теперь висела прямо над ними. Два острых черных выступа ее, словно клыки, охватывали холм. Холодный, пронизывающий до костей ветер ударил в лицо.

Гошка быстро оглянулся на светящееся окно в доме бухгалтерши. Решение пришло мгновенно.

– Тетка Вера в клуб пока не ушла? Валера, беги к ней, пусть мотоцикл выкатывает. Он у нее мощный, привяжем колокол, отволочем подальше в степь, пока собрание закончится.

Егорыч посмотрел на него, потом на клыкастую тучу. Кивнул:

– Верно придумал, поспешать надобно. Зови Верку!

Вряд ли Валера понял, чего они опасаются, но объяснений не потребовал. Побежал через огород к дому.

Вернулся он с выпученными глазами.

– Позвал? – Гошка изучал колокол, лицо друга сразу не разглядел. – Она сюда на мотоцикле подъехать сможет?

– Она там… свечки зажгла, много. И эти, картинки… иконы! расставила. Юрка перед ней на коленях стоит, а она над его головой комсомольский билет… подпалила.

– Что?! – Гошка дернулся к дому бухгалтерши. В первый миг он разобрал только «комсомольский билет подпалила». Затем до сознания дошло и прочее. – Е-е-е… В клуб, бегом! Людей выводить, пока не поздно!

– Зачем бегать? Скоро и так услышат.

Откуда он взялся?! Секунду назад его не было! Рядом с колоколом стоял Юрий Додоля. Расхристанный, в одной рубашке и спортивных штанах, очки сдвинулись набок, на волосах – серый пепел. Большущие шишки, набитые сегодня утром, в густых сумерках походили на рога. В руках – увесистая кувалда.

– В набат ударим, – Додоля перехватил кувалду поудобнее, примерился. – Загудит так, что никому мало не покажется.

– Не на…

Гошкин крик потонул в густом, долгом «бом-м-м!». И тотчас сухо треснуло над головами, сумрак распанахала белая вспышка.

– Юрка, прекрати!

Гошка бросился к другу, пытаясь отобрать кувалду. Но даже прикоснуться к нему не смог! Невидимая, но бесконечно сильная рука схватила Гошку за ворот, приподняла, отшвырнула в грязь. Валера, кинувшийся было на помощь, споткнулся о невидимую ногу, упал на четвереньки. А Додоля вновь поднимал кувалду.

– Бом-м-м!

Небо покрылось бело-огненной паутиной, и стало видно, что клыки почти сомкнулись, готовые перекусить горло нарождающегося колхозного эгрегора.

– Что, не ожидали такого набата? Колокол-то не простой, и место заговоренное. Поглядим, чья сила пересилит! Ваша краснопузая или наша, первородная!

Голос Додоли менялся всё сильнее с каждым словом. Становился высоким, хриплым, чужим. Незнакомым. А кувалда в третий раз начинала размах. И Гошка понимал, что сейчас случится. Разверзнутся небеса, падет огонь на землю, вспыхнет факелом клуб, как сорок лет назад. Но не это самое страшное. Пробьет набат брешь в великом эгрегоре советской державы, хлынут в нее мерзость и непотребство. Покатится красное колесо истории вспять…

– Именем революции!

Резкий голос прорезал тишину не хуже грома. Гошка ни за что не понял бы, кому он принадлежит, если бы Егорыч, застывший столбом, не ахнул:

– Аннушка!

Это в самом деле была баба Нюра. В платки она больше не куталась. Седые волосы собраны в тугую гульку, глаза горят, изрезанное шрамами лицо ужасно… и прекрасно. Старая коммунарка спешила на помощь товарищам, одной рукой опираясь на клюку, а в другой сжимая красную книжечку.

– Чрезвычайное заседание революционной тройки в составе члена ВЛКСМ, кандидата в члены ВКП(б) Анны Богданович, членов ВЛКСМ Игоря Борцева и Валерия Ровненького объявляю открытым!

Додоля медленно обернулся к ней.

– Убирайся отсюда, выжившая из ума старуха! Радуйся, что не сгорела вместе со своими прихвостнями!

– Повестка дня – персональное дело комсомольца Юрия Додоли.

Гошка вдруг понял, что происходит. Заседание чрезвычайной тройки! Это же исконная коммунарская магия, та, что зарождалась в горниле революции и гражданской войны, та, что помогла одолеть внешних и внутренних врагов. А потом построить самую светлую, самую сильную державу на земле!

– За утрату революционной бдительности и сотрудничество с классовым врагом, – продолжала старая коммунарка, – предлагаю: комсомольцу Додоле объявить строгий выговор с занесением в учетную карточку! Ставлю на голосование. Голосуем комсомольскими билетами. Кто – «за»?

И тут же подняла руку с зажатой в пальцах красной книжечкой. Додоля закашлялся, выронил кувалду. А когда снова смог говорить, голос у него был другой – знакомый, его собственный:

– За что?! Я же ничего не сделал…

Гошке было жаль друга. Но он понимал – так нужно. Жалость – чувство, недостойное комсомольца. Жалеть друга – унижение, жалеть врага – преступление. Он вытащил из кармана билет, поднял над головой.

Додоля зарычал, заскрежетал зубами, схватился за кувалду:

– Не остановите! Этот хлопец мой!

Валера испуганно перевел взгляд с него на Гошку. Тоже выудил из-за пазухи билет, поднял. Промямлил:

– Я как все…

– Единогласно! – торжественно объявила баба Нюра.

Юрик заплакал.

– Не надо с занесением, пожалуйста! Я оправдаю доверие, я искуплю…

– Так искупай!

Додоля взвыл, размахнулся. И ударил в колокол раньше, чем Гошка успел что-то сделать. Да и что он мог сделать?

Гул колокола он не услышал – тот утонул в грозовом разряде. Столб белого пламени соединил небо и землю. Гошка ослеп, оглох, почва ушла из-под ног.

Затем вернулась чернота – кромешная после яркого света. Очень медленно глаза вновь учились видеть, уши – слышать, попа – ощущать холодную грязь под собой.

Все были живы и целы – Егорыч, баба Нюра, Валера, Юрик. Лишь колокол исчез. На его месте дымилась, остывая, лужа металла. На блестящей поверхности ее играли сполохи близкого пожара.

Гошка быстро обернулся к клубу. Тот стоял целехонький, окна светились желтым электрическим светом, играла музыка – танцы в разгаре. Клыкастая туча над холмом расползалась рваными ошметками. Горело в противоположной стороне. Дом тетки Веры.

– Конец вражьей силе, – подытожила баба Нюра. – На себя саму проклятье накликала.

С минуту они молча смотрели, как разгорается пламя. Как с громкими пистолетными выстрелами оно пожирает шифер на крыше, как спускается по стропилам. А потом Гошка опомнился:

– Там же человек внутри!

Вскочил, бросился к горящему дому.

– Стой, отчайдух! Сгоришь! – закричал Егорыч.

Может, кто и останавливать побежал. Но догнать Гошку они не успевали.

Ох, и жарко же рядом с горящим домом! Гошка закрыл рукавом лицо, ударил плечом в дверь. Заперто! Еще раз, еще. Нет, не вышибить, крепкая. Отскочил, схватил первое, что под руки попалось, швырнул в окно. Зазвенели, посыпались стекла, изнутри повалил густой сизый дым. Гошка набрал в легкие побольше воздуха. И нырнул.

Дым слепил глаза, лез в ноздри, внутри дома ничего нельзя было разглядеть. Гошка порадовался, что утром довелось побывать здесь, помнил расположение комнат. Это кухня, дверь в коридор. Напротив – комната Юрика, дальше – спальня бухгалтерши. Хозяйку он нашел по звуку – надсадный кашель и хриплое дыхание. Нашарил, схватил под мышки, потащил барахтающуюся, пытающуюся вырваться женщину обратно через коридор в кухню к разбитому окну. Не сообразил впопыхах, что стекло можно выбить в любой комнате. А лучше – отпереть дверь, наверняка там простая щеколда накинута. Только когда сунул женщину головой в окошко, понял, как оплошал. Широкие бедра бухгалтерши не проходили в проем, а раскрыть створки окна не получалось – шпингалеты прикипели к раме намертво. И отступать поздно – штукатурка с потолка сыпалась вовсю, на чердаке трещало, гудело, пыхало дымом в щели. Гошка поднатужился, рама затрещала, поддалась, и женщина вывалилась во двор. Напоследок взбрыкнула ногами, каблук кирзача заехал спасителю в ухо, да так, что из глаз искры посыпались.

В следующую секунду Гошка понял – не из глаз искры сыплются. Крыша просела, превращая дом в огромный костер. «Погребальный», – стукнула в голову глупая мысль.

Очухался Гошка за два десятка метров от пламени. Дом полыхал так, что вокруг сделалось светло, как днем, и жарко, как летом. Хорошо, ветер стих, на соседние дома пожар не перекинулся.

– От ты отчайдух! Чуть не сгорел! – Егорыч хлопал его по спине и плечам, гася последние искорки на прожженной куртке. – Еле успели тебя оттудова вытащить!

– А и сгорел бы, жалко, что ли…

Тетка Вера сидела прямо на земле, не обращая внимания на холод и сырость. Очки она потеряла, волосы растрепались, нарядная кофта – в грязи и саже. Валера и Юрик стояли по обе стороны от нее, словно караульные. Нет, в самом деле караулили! Вон, Юрик кувалду свою не выпускает.

– Молчи, вражина! – цыкнула баба Нюра. – Долго я тебя стерегла. Ждала, когда ты жало свое ядовитое выпустишь. Чтобы вырвать его!

Егорыч покосился на бывшую бухгалтершу. И вдруг замер.

– Итить твою за ногу, да это ж поповна! Что же получается, она глаза людям отводила, чтоб никто признать не мог?

Гошка недоверчиво посмотрел на него, снова на арестантку. Тетка Вера – та самая дочь священника? Это сколько же ей лет? Это значит, она ровесница Егорыча и бабы Нюры?! Никак невозможно!

И тут же понял – возможно. Лицо женщины менялось у него на глазах. Оно не просто старело, оно делалось другим. Кожа сморщилась и обвисла, нос заострился, губы истончились, впали глаза, волосы поредели и утратили цвет. Теперь Гошка точно знал, как выглядит Баба Яга.

– Долго же ты меня признать не мог, «женишок», – прошамкал беззубый рот.

Ведьма хотела рассмеяться. Но не смогла. Заплакала от бессильной злобы.

 

Эпилог

Свеклоуборочный комбайн механомаги отремонтировали следующим же утром. И трактора вернули в строй. И Митяев «газон». И электропечь на пищеблоке. И всю прочую колхозную машинерию. Ксюша Нечипоренко тоже работала ударно. Чтобы закончить уборочную страду, сводной колхозно-студенческой бригаде понадобилось полтора дня. Свеклу выкопали, почистили от грязи, сложили в овощехранилище.

А потом студенты уезжали домой. Провожать отряд прибыл первый секретарь райкома. Благодарил за оказанную помощь, пожимал руки, самым отличившимся вручал дипломы. Ксюше вдобавок и сережки подарил с красными революционными камешками-гранатами.

Гошке первый секретарь тоже жал руку, хоть диплома тому не досталось. Гошка не обиделся. Не за дипломом он приехал, в самом-то деле! Колхоз вообще дело добровольное. Главное, урожай убрать до морозов успели. Циклон уже надвигался, вечером доберется и сюда, вызвездит небо, застеклит лужи. А к утру поля, улицы, дворы, крыши домов укроет снег. Но пока в Семикаракино была осень. Багряная и золотая.

 

Валерия Калужская

Диверсия

 

Красноярск-26, 3 августа 1964 года

– Не полетит! – взволнованно, но твердо заключил Лёшка.

– В каком это смысле «не полетит»?! – рявкнул парторг Рядинский. – Полетит как миленькая! Надо будет – крыльями замашет, но полетит!

– Вы посмотрите на эти цифры, – Лёшка подвинул к нему расчеты и повторил: – Не полетит.

– Ты мне свои бумажки не пихай, – парторг скривился и брезгливо оттолкнул расчеты обратно. – Я тебе сказал: восемнадцатого августа. В лепешку расшибайтесь все, но чтобы полетела!

– Это же первая наша ракета! – увещевал Лёшка. – Всё должно идеально пройти, от этого будущее всего КБ зависит!

– Вот и делайте всё идеально! – громыхнул Рядинский. – Чтобы восемнадцатого августа всё как по нотам сыграли!..

Беседа пошла по второму кругу.

Четверть часа спустя Лёшка выходил из кабинета парторга до крайности подавленным. Прямо так себе и сказал, стоя в пустом коридоре: «Я подавлен. Подавлен товарищем Рядинским. В лепешку».

Коридор сочувствия не проявил, поэтому Лёшка отправился к тому, кто может это сделать: к лучшему другу. Лучший друг Дима Авидюк – страстный любитель поболтать и оказать моральную поддержку, даже если сам был источником неприятностей, – тут же отложил свои дела и приготовился сопереживать. Чтобы сопереживалось лучше, достал из портфеля завернутые в бумагу бутерброды с толстыми кусками сыра и принялся их неторопливо поглощать.

– …и я уже не знаю, что делать, – горестным вздохом завершил свою речь Лёшка. – Начальство отправляет к Рядинскому, а Рядинский отправляет к черту.

– Ну, и плюнь, – невнятно предложил Дима, пережевывая бутерброд. – На Рядинского так в первую очередь.

– Ты не слушал, что ли? – досадливо поморщился Лёшка. – Я ж тебе говорю: не полетит ракета восемнадцатого августа.

– Ну, как не полетит, Лёшка? – вздохнул Дима не то от неразумности друга, не то от закончившихся бутербродов. – За небесный свод зацепится? Не дураки ракету проектировали и полет планировали…

– Да вот именно что! Зацепится! – патетично воскликнул Лёшка. – Или еще что произойдет, даже думать не хочу. Я как ни пересчитывал, как углы ни менял, с какого дома ни начинал, всё равно одно и то же получается: взлететь – взлетит, а дальше – беда.

– И начальству свои расчеты показывал? – уточнил Дима. – И Рядинскому?

– Показывал, – кивнул Лёшка. – Начальство-то вроде прониклось, хоть в астрологии и не разбирается, но на них Рядинский давит. Уперлось ему это восемнадцатое августа.

– Тогда все-таки плюнь, – посоветовал Дима, разглядывая его расчеты. – Ты ж их предупредил? Предупредил. Дальше не твоя беда.

Лёшка совсем приуныл. Дима задумчиво перекладывал бумажки, иногда проводя пальцем по тонким линиям сигилов и оставляя на бумаге жирные отпечатки.

– Так я же… – выдавил Лёшка, – я же как лучше… Я же, как и все, хочу, чтобы получилось! Я же в Сибирь за этим и поехал, чтобы космос, полеты!

– Правда? – неожиданно оживился Дима. – Ты не рассказывал. За полетами?

– Да, – печально кивнул Лёшка. – Я и в маги-то пошел, потому что летать хотел, с самого детства. Это мне потом уже в университете объяснили, что взлететь можно, но невысоко и ненадолго, так что толку от этого ноль. И тогда я твердо решил, что раз сам не полечу, то – или в авиацию, или в космонавтику!

– Хах, а большинство за полетами сразу в авиацию идут, – хохотнул Дима. – Ты как всегда!

Лёшка смущенно развел руками, мол, вот такой вот я.

– Вообще, в этом, наверное, и дело, – почесал затылок Дима. – Никак не привыкнут к тому, что на производстве теперь не только наука, а еще и магия. Ты, поди, своего института первый выпуск?

– Пятый, – покачал головой Лёшка. – Но ты прав. Младший научный сотрудник – это у нас уважаемый и полезный человек, а младший магический – всё еще черте-че-не-разбери-поймешь.

– Я сам-то… – признался Дима. – То есть ты не подумай, я не считаю, что ты ерундой какой-то занимаешься. Работаешь ты не меньше остальных! Но только вот понять мне это сложно.

Он положил рядом какой-то лист своего проекта и один из Лёшкиных сигилов.

– Это, – он ткнул в чертеж, – наука. С ней всё понятно. А это, – он ткнул в сигил, – магия. С ней не понятно ничего.

– Ты его вверх ногами перевернул, – подсказал Лёшка.

– О чем и речь, – кивнул Дима.

– Ничего, – преувеличенно бодро сообщил Лёшка, сгребая в кучу свои расчеты, – еще пара лет – и все убедятся, что магия не менее важна, чем наука! И тогда-то можно будет оказывать полноценную магическую поддержку, разворачивать такие затеи, которые раньше и представить было невозможно!..

– О, как загорелся-то, – хмыкнул Дима. – Шпаришь, как по писаному!

Лёшка смутился.

– Ладно, не буду тебя отвлекать, – пробормотал он. – Пойду лучше думать, что дальше делать…

Дима махнул рукой и, настроенный бутербродами на благодушный лад, углубился в свою работу. Лёшка снова оказался в негостеприимном коридоре. Разговор с Димой облегчение принес временное и неубедительное, и решения возникшей проблемы не подсказал. Лёшка тоскливо разглядывал столбики цифр: ну, очевидно же, что не полетит ракета! Все звезды и планеты, вся астрология против – а кому уж, как не ей в первую очередь верить насчет космических полетов? И как можно от этого так запросто отмахиваться?!

Ночью Лёшка спал плохо. Дома, в общежитии, снова допоздна считал и пересчитывал, строил печати, наносил на них магические символы, иррационально надеясь, что в прошлые разы просто ошибался и результат выйдет другим. Бессердечные цифры упорствовали и убеждали Лёшку, что полета не случится. Так он и уснул, сжимая лист бумаги в одной руке, а карандаш – в другой. И снились ему вперемешку колонки цифр, астрологические схемы и взрывающаяся в чистом голубом небе ракета. И жутким был этот сон.

 

Красноярск-26, 4 августа 1964 года

– Младший магический сотрудник Кузнецов, – слишком формально, да еще и вытянувшись по-военному, представился Лёшка.

Ему нравилось начинать разговор именно так – официальное представление сразу настраивало на серьезный лад всех, в том числе и самого Лёшку. И напоминало, что он в КБ не случайный человек, а важный и полезный общему делу кадр.

– Садись, Лёша, – махнул рукой ведущий конструктор Анисимов, указывая на свободный стул. – Ты мне объясни толком, зачем тебе ехать на запуск? Там и без тебя жарко будет…

– Именно поэтому, Владимир Иванович! – горячо затараторил Лёшка, вмиг растеряв всю свою бережно лелеемую серьезность. – Без меня там жарко будет, а со мной, может, и полегче! Прослежу со своей стороны, чтобы никаких проблем не возникло!

– Ты меня, Лёша, извини, – снял очки и протер их полой пиджака Анисимов, – но я что-то представить не могу, чем ты там на месте поможешь в случае чего.

Вот оно, к этому разговору Лёшка готовился с самого утра. Требовалось соврать начальству. То есть не то чтобы соврать… Но сокрыть свои истинные намеренья. И Лёшка, с одной стороны, чувствовал, что вранье это – правильное, нужное, из лучших побуждений, а с другой стороны, самой сутью своей противился лжи: слова застревали в глотке, лицо разгоралось пунцовым румянцем.

– Владимир Иванович, – начал он, чувствуя, как краснота начинает заливать щеки, – вы, конечно, замечательный конструктор, но в магии мало смыслите, уж простите меня, – краснота добралась до лба и останавливаться не собиралась. – Помощь от меня может быть колоссальная, возьмем хотя бы погодные условия! Уменьшить или увеличить скорость ветра, разогнать дождевые тучи – это всё я легко смогу сотворить прямо на месте…

Лёшка перевел дыхание. Ощущение было такое, будто проклятый румянец уже плеснулся через макушку и теперь собирается над головой ярко-земляничным облаком.

– И это я не говорю о… – продолжил он, но Анисимов жестом его остановил.

– Понял я, понял, – улыбнулся он. – Прости, если обидел тебя, Лёша. Я же не в тебе сомневаюсь, а об общем деле волнуюсь. А то ты, вон, светишься уже от возмущения.

– Так я тоже об общем деле! – пылко подхватил Лёшка, испытывая обжигающее чувство стыда.

«Только бы не сорвалось, только бы не сорвалось…» – билось в голове. Как же жаль, что магией нельзя воздействовать на свободу воли! Тогда Лёшка бы точно организовал себе эту поездку. Или даже лучше: надавил бы на парторга и передвинул дату запуска!

– Хорошо, – заключил Анисимов. – Так и быть. Включаю тебя в пусковую группу как младшего магического. Но будь готов всем военным по десять раз объяснить, зачем ты там оказался, вашего брата раньше на запуски, кажется, не отправляли.

– Да хоть по пятнадцать! – просиял Лёшка. – Спасибо, Владимир Иванович!

Из кабинета он выскакивал с такой непередаваемой легкостью, как будто исполнил, наконец, свою мечту и научился-таки летать. Его включили в пусковую группу! Он едет на Байконур! А значит, будет легче легкого…

На этой мысли парящий в своих мечтах Лёшка был прибит к земле мрачной и суровой действительностью. То, что он собирался сделать «легче легкого», иначе как «диверсией» обозвать было нельзя. Причем пакостить он собирался своим же. Это было до того ужасно и отвратительно, что лучше было еще полчаса непрерывно врать под мудрым и понимающим взглядом Анисимова. Даже час! День! Год! Всю оставшуюся жизнь!

Но по-другому Лёшка поступить просто не мог. Единственное, что осталось, – это отмести все сомнения прочь и готовиться к задуманному.

 

Байконур, 17 августа 1964 года

Степь Лёшке понравилась с первого взгляда. Пустая и бесконечная, она влюбляла в себя, обещала простор и мощь, хватило бы только силы удержать всё, что она могла дать. Телепаясь в автобусе по пути к стартовой площадке, Лёшка чувствовал, как вокруг звенят невидимые для остальных силовые нити. Не те, к которым он привык в городах, даже маленьком закрытом Красноярске-26, – четким, ровным, складывающимся в правильные геометрические фигуры; а дикие, неприрученные, причудливо изгибающиеся и распушающиеся неожиданными метелками. С такими ему работать еще не приходилось, но Лёшке казалось, что степь не против, чтобы он попытался. Не удержавшись, он дернул одну из нитей, ощутил на пальцах легкое покалывание, и возникший из ниоткуда порыв ветра швырнул в окно горсть песка, противно скрипнувшего по стеклу. Лёшка улыбнулся.

Но чем ближе автобус подъезжал к площадке, тем сильнее Лёшка волновался. Линии вокруг были покорежены, кое-где разорваны в клочья. Над степью витала мрачная черная аура.

– Тут что-то случилось? – пробормотал он совсем тихо, себе под нос, но один из военных услышал, обернулся к Лёшке, окинул его внимательным взглядом.

Стало неуютно, и Лёшка отвернулся к окну, снова стал отслеживать силовые нити.

Что бы ни произошло на стартовой площадке, это случилось не меньше двух лет назад. Степь оправилась от произошедшего, лечила сама себя, сращивала разрывы и снова наполнялась силой. Лёшка с облегчением понял, что без магической поддержки на стартовой площадке он не останется.

Автобус остановился, все посыпались наружу. Лёшку сразу завернули к подземному бункеру, в котором ему предстояло сидеть во время запуска, так что ракету он увидел только мельком; остальные занялись своими делами. В бункере с линиями оказалось даже лучше, чем он ожидал: почти все были целые и жесткие на ощупь, как сухая степная трава. Лёшка закрыл глаза и принялся чертить перед собой в воздухе печать.

– Что за лишний гражданский?! – гаркнули над ухом, и Лёшка подпрыгнул.

– Младший магический сотрудник Кузнецов, – привычно представился он, поворачиваясь к военному, судя по погонам – подполковнику.

– Маги-и-ический? – протянул подполковник. – И сюда вас теперь запихали?

– Да, – коротко ответил Лёшка, не желая встревать в спор.

– А я вот думаю, – доверительно сообщил ему подполковник, – что вся эта ваша магия – чушь! Ерунда на постном масле! – Он сложил пальцы в кукиш. – То талдычут, что «опиум для народа», церкви взрывают, а то вдруг говорят, что не врали бабки в деревнях, и колдовать может научиться любой дурак, институт открывают, начинают изучать что-то… – он на секунду замолчал, а потом строго рявкнул: – Мое мнение: гнать вас надо взашей, дармоедов! Вон, у меня кум фокусы с монетами показывать умеет – тоже магия!

Он захохотал, довольный своей шуткой. Лёшка молчал. Такие разговоры он слышал не в первый раз и даже пытался наедине с самим собой искать достойные и убедительные контраргументы, но при столкновении с очередным хамом терялся и не находил слов.

Спас его верный друг, Дима Авидюк. Он как нельзя кстати заглянул в пультовую, быстро оценил обстановку и возвестил:

– Лёшка! Кузнецов! Ты чего тут лясы точишь, пойдем, тебя там Анисимов ищет, говорит, важное дело!

До глубины души благодарный ему, Лёшка быстро кивнул хаму-подполковнику, протиснулся мимо и выскочил из пультовой. Дима хлопнул его по плечу – не дрейфь, мол, прорвемся! – и поспешил куда-то по своим делам, а Лёшка вышел наружу.

Ракета стояла прямо перед ним, огромная и величественная. Лёшка любовался на нее с искренним восхищением. Сдвинуть такую махину с места, поднять в космос, заставить делать то, что хочется людям, при помощи магии было… нет, ну, может, и возможно, если собрать человек сто сильнейших магов, каких на весь Союз, может, пятеро, и такими усилиями, что представить страшно. А тут вот, пожалуйста, гении – вроде бы простые, обычные люди, но гении вроде Анисимова или даже того же Димки Авидюка – придумали, спроектировали и собрали… куда там магии! Учись и совершенствуйся Лёшка хоть всю жизнь, до самой старости, не быть ему больше чем на подхвате у инженеров и ученых!..

– Тебя ж искал кто-то, магический, – раздалось за спиной, и Лёшка понял, что противный подполковник вышел следом.

– Не мешайте работать, товарищ, – сквозь зубы процедил Лёшка и принялся делать в воздухе какие-то дурацкие пассы руками, а потом мстительно добавил: – А то еще под отдачу попадете, а мне потом отвечать…

Подполковник, может, был тем еще охламоном, но рисковать не стал, отошел от Лёшки подальше. Это была маленькая, но победа. Оставалось только надеяться, что завтра Лёшка не потерпит сокрушительного поражения.

 

Байконур, 18 августа 1964 года

Будильник протрещал ровно в шесть утра, и Лёшка сразу же вскочил с узкой казенной койки. Не то чтобы ему прям всю ночь не удалось сомкнуть глаз, но спал он плохо, постоянно просыпался, дергался, и когда заметил, что в окне брезжит рассвет, уже не пытался задремать снова.

Все вокруг были возбужденными, много улыбались, говорили шумно, и Лёшка непроизвольно заражался их настроением, тоже начал улыбаться и бурно жестикулировать. Дима Авидюк по рассеянности насыпал в чай пять ложек сахара, и это развеселило его до крайности, он прихлебывал приторный чай, постоянно повторяя, что вкуснотища получилась отменная, под стать праздничному событию.

По пути на стартовую площадку Лёшку начало мелко трясти, но он изо всех сил крепился, улыбался в ответ на чужие шутки, отрешенно гладил шершавые силовые линии и смотрел на далекий горизонт.

– Эй, ты чего? – наклонился к нему Дима.

– Укачивает, – коротко ответил Лёшка.

– Потерпи, – сочувственно покивал Дима. – Почти приехали.

Военные уже были на месте. Лёшка узнал вчерашнего подполковника и постарался не попасться ему на глаза. Объявили построение, и Лёшка неуверенно приткнулся где-то с краю, чтобы вроде как и со всеми, и в стороне. Было тихо и безветренно, степь затаилась в ожидании, словно чувствовала, что Лёшка задумал.

Он не вслушивался в формальные сухие слова, только краем уха ловил наиболее важное: задача поставлена, пуск назначен на десять ноль-ноль. Рано, слишком рано. Дотерпели бы хотя бы до обеда…

Строй рассыпался, все отправились по своим делам. Где-то справа громко командовали начинать заправку ракеты. Лёшка понуро побрел к бункеру.

– Так и не отошел? – бросил пробегающий мимо Дима. – Подыши воздухом пока, полегчает.

Лёшка кивнул ему с вымученной улыбкой, задержался на минуту у двери, наблюдая за тем, как копошатся на площадке люди, которые, в отличие от Лёшки, были уверены в своих действиях, а затем нырнул в прохладную темноту бункера.

Надо было чем-то себя занять, и Лёшка, расположившись в дальнем углу пультовой, пристроил на коленях планшет с пачкой бумаги и принялся за сопутствующие расчеты: погода, фоновая магия, общее настроение. Зачем-то – уже в сотый, наверное, раз – снова рассчитал успешность полета. С последнего расчета результат никак не изменился.

Желудок забурчал, напоминая, что с утра впихнуть в себя Лёшка не смог даже Димин переслащенный чай. По уму получалось, что при любом развитии событий поесть Лёшке удастся нескоро, так что надо было принять меры: он подхватил ближайшую силовую линию, выгнул, пропустил ее через себя и притупил чувство голода на несколько часов вперед. Потом, конечно, накатит сразу и в два раза сильнее, но пока можно не отвлекаться. Он подумал и то же самое сделал со всеми, до кого смог из своего угла дотянуться, пусть спокойно работают люди. Подполковника пропустил, почти не мучаясь совестью: переживет как-нибудь. До Димы дотянуться не смог, но можно не волноваться: у того где-то в кармане точно припрятан бутерброд.

Часовая стрелка остановилась напротив девятки. По громкой связи объявили часовую готовность, скомандовали осмотр изделия. Лёшка от волнения даже глаза прикрыл, ожидая результатов. Последняя надежда на то, что вмешиваться не придется, что запуск отложат…

Вместе с нервозностью накатила неожиданная сонливость, привет от тяжелой ночи. Лёшке пришлось распахнуть глаза и уставиться прямо на лампу, стряхивая с себя липкий сон.

– Осмотр прошел без замечаний! – прозвучало из динамиков. – Тридцатиминутная готовность!

Надежда рухнула.

Народ вокруг засуетился, в пультовой прибавилось людей, особенно начальства: госкомиссия, промышленники, конструкторы. Анисимов даже поймал Лёшкин взгляд и ободряюще улыбнулся. Лёшка почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

– Тридцатиминутную объявили, – шепнул пробравшийся в Лёшкин угол Дима. – Сейчас бункер закроют, и дальше уже всё, ждем старта.

Лёшка вяло кивнул. Порядок всех действий Дима за вчерашний вечер пересказал трижды, не обращая внимания на смешки по поводу своей нервозности. И все три раза Лёшка его внимательно слушал, да еще и уточняющие вопросы задавал. И сейчас особенно ясно понимал, что это было не зря: Лёшка знал, как всё пойдет, а поэтому мог вклиниться в процесс в нужное время.

– Чего зеленый такой? – удивился Дима. – До сих пор в себя не пришел?

– Да нет, просто не выспался, наверное, – покачал головой Лёшка.

Все присутствующие в пультовой, хоть и почти не показывали внешне, были до крайности взвинчены, и Лёшка щедрой горстью черпнул чужих эмоций, влил в себя, прибавляя уверенности и смелости. Сейчас не время расклеиваться, да и такой сильный природный эмпат, как Дима, мог заподозрить неладное.

– Пятнадцатиминутная готовность! – прозвучало из динамиков. – Начать автоматическую подготовку к запуску!

Лёшка подобрался и сосредоточился. Подхватил сразу несколько силовых линий, потянулся по ним к стоящей снаружи ракете.

Сейчас она виделась Лёшке сложным переплетением светящихся нитей, ажурным каркасом самой себя, кружевной салфеткой, елочной игрушкой. По нитям, мелко вспыхивая, бежали сигналы, электрические импульсы, и Лёшка, растворяясь в степной силе, мог ими управлять.

Эх, еще понимал бы он хоть что-то в устройстве этой ракеты! Хотя бы одну мелочь, чтобы знать, где притормозить, где надавить, чтобы прервать процесс! Но у Лёшки всегда с техническими дисциплинами было неважно, и теперь он растерялся и едва не запаниковал, не представляя, как поступить дальше.

Текущая из степи сила бушевала внутри, гнала кровь по венам сильными и резкими толчками, взвинчивала нервы. Не в силах дальше сдерживать ее, Лёшка наугад зацепился за один из импульсов, слился с ним, стал им, летящим по тонким линиям внутри ракеты, проскакивая развилки и защелки. Сила не давала отдышаться и подумать, сила требовала выхода, и Лёшка чувствовал, как всё сложнее с каждой секундой становится дышать. В попытке не разорваться в клочья, в отчаянии, он ускорился изо всех сил, разогнался, пролетая дальше, и дальше, быстрее, еще быстрее…

Из транса его вырвал резкий громкий звук.

– Транспарант «Отказ», – доложил человек за пультом, – от операции «Продувка». Автоматическая подготовка к запуску прервана. Время ноль девять ноль-ноль.

На несколько секунд в пультовой повисла полная тишина, а затем стало очень шумно, все заговорили разом. Лёшка выдохнул и только тогда понял, что, оказывается, успел задержать дыхание.

Обеспокоенный Дима кинулся к Анисимову, которому и без Димы явно было сейчас немного не по себе. Лёшка откинулся на спинку стула, несильно стукнувшись затылком о стену.

Итак, ему удалось оттянуть старт. Хотелось бы еще знать, надолго ли. До него доносились обрывки разговоров, из которых он вычленял отдельные фразы: «…ничего страшного… выявить причины… две рабочие группы… всё получится…»

Снаружи бункера поднимался ветер. Степь возмущалась Лёшкиной выходке. Линии силы зазвенели еще громче, задрожали еще яростнее. Лёшка слушал этот звук, гладил непокорную мощь, словно капризного и дикого зверя, а она щерилась на него, царапала ладони невесть откуда выросшими невидимыми шипами, и Лёшка извинялся за свою наглость и просил разрешения использовать степь еще раз. Не знал, понадобится ли, не знал, поможет ли его просьба, но всё равно пытался.

Полчаса спустя к нему снова подобрался Дима, которому, судя по всему, надо было выговориться.

– Ничего особенного, – преувеличенно бодро заявил он. – Просто контроль сработал раньше времени. Владимиваныч сейчас еще обсудит с военными, но, наверное, цепь контроля исключим. Продувка-то прошла как надо.

– Ясно, – кивнул Лёшка. – То есть, конечно, ничего не ясно, но я тебя понял.

Дима рассмеялся, хлопнул Лёшку по плечу.

– Сбегаем к ракете, отключим пару проводов, – пояснил он. – И запускаем!

– Сбегаете? – удивился Лёшка.

– Ага! – Димка продемонстрировал зажатый в руке противогаз. – Я, Эдька и какой-то парень из харьковского КБ. Не бойся, скоро уже взлетит!

В одном Дима не ошибся: ему пришлось натягивать на лицо противогаз и бежать к ракете в компании еще двух инженеров. Лёшка следил за ними через силовые линии, дождался, пока ребята вернутся в бункер, и только после этого скользнул из транса в реальный мир.

Запыхавшийся Дима доложился, Анисимов кивнул, перекинулся парой слов с военными, и пультовую снова огласило решительное:

– Пятнадцатиминутная готовность! Начать автоматическую подготовку к запуску!

Лёшка снова вошел в транс. Теперь он действовал увереннее. Степная сила бушевала, рвала на части, линии впивались в тело с такой силой, что не осталось бы стигм, но страха больше не было. На второй раз получилось проще, и он скакал между импульсами, замедляя одни, ускоряя другие, и на очередном сумасшедшем вираже снова был выдернут в реальность словами:

– Транспарант «Отказ» от автомата выведения. Автоматическая подготовка к запуску прервана. Время одиннадцать двадцать четыре.

Лёшка приободрился. Он смог еще немного протянуть время! Кажется, его безумная затея может увенчаться успехом!

Он закрепил в планшетке чистый лист, снова взялся за карандаш и принялся чертить расчетный сигил, сверяясь с наручными часами. Пограничное время выходило тринадцать восемнадцать. Если повезет, то с нынешней ошибкой провозятся достаточно долго, и больше Лёшке влезать не придется.

Степь снаружи негодовала, бурлила, небо затягивало тучами, ветер швырял вверх мелкую пыль. Силовые линии кое-где лопались. Лёшке было стыдно за то, что так грубо влез в тонкие материи, да еще и игрался ими по собственной воле, но исправлять что-то было уже поздно.

В бункер снова вернулись инженеры. Лёшка расслышал, как Дима с чувством сообщает кому-то у двери: «Ветрище – жуть! С ног сдувает!»

Часы показывали половину первого. Лёшке нужен был еще почти час задержки. Но инженеры торопились, старались изо всех сил подготовить изделие к запуску как можно быстрее… Неужели придется в третий раз влезать в структуру ракеты? Лёшка чувствовал, что сил может и не хватить, а линии уже дергались и расползались от его прикосновений, словно живые. Степь недвусмысленно намекала, что лимит хорошего к себе отношения Лёшка исчерпал, возможно, на всю оставшуюся жизнь. До чего же прихотливой оказалась дикая магия!..

Среди промышленников началось какое-то шевеление, один из них взмахнул рукой, привлекая внимание пусковой группы и госкомиссии, и возвестил:

– Мы, кхм… Мы снимаем гарантию с ампульной батареи первой ступени. Все сроки по ней уже прошли, товарищи.

– И что дальше? – спросил кто-то.

– Как что? – немного нервно, но твердо отозвался Анисимов. – Звоните на сорок вторую площадку, пусть везут запасные батареи. Заменим!

Лёшка едва в ладоши не захлопал от радости. Пока привезут батареи, пока установят – это ж как раз выйдет часовая заминка, так ему необходимая! А как только опасное время пройдет, ракета взлетит. Остается, конечно, вероятность ошибок конструкторов и инженеров, но тут уж Лёшка ничего поделать не может…

В бункере витала почти физически ощутимая нервность. Остро чувствующий общее настроение Дима бегал покурить каждые пять минут, и с ним всякий раз выбегали еще несколько человек. Лёшка последними каплями оставшейся собственной силы выстроил вокруг себя барьер, хотя бы частично отрезавший шквал чужих эмоций.

– А что, товарищ магический сотрудник, – неожиданно возник рядом уже позабытый подполковник, – помогли бы своим, посодействовали.

Лёшка почувствовал, как холодеют руки.

– Что я тут могу сделать? – как смог безразлично откликнулся он. – Если производитель гарантию снял?

– Так уже третий срыв запуска, считайте, – хмыкнул подполковник. – Из Москвы уже звонили. Дадут ли четвертую попытку – еще вопрос.

У Лёшки пересохло в горле. Он совершенно не думал о том, что количество попыток может играть какую-то роль, но похоже, это действительно имело смысл. Анисимов был как на иголках, наверняка думая о том же самом.

– Всё будет в порядке, я уверен, – не столько подполковнику, сколько самому себе сказал Лёшка. – Четвертая попытка будет удачной.

– Я ж говорил, помощи от вас никакой, – цыкнул подполковник. – Только место в пультовой занимаете.

– Вам угол уступить? – огрызнулся Лёшка, но подполковник уже отошел, и то ли не услышал, то ли сделал вид.

Народ потянулся на выход: привезли запасные батареи, и кто-то шел следить за установкой, а кто-то – просто молчаливо поддержать инженеров. Лёшка тоже решил выйти, подышать свежим воздухом, но от двери бункера его едва не отшвырнуло обратно на лестницу. И дело было даже не в ветре, который почти сдувал с ног. Дело было в магии. Вокруг стартовой площадки разыгрался настоящий шторм силы. Лёшка с ужасом взирал на вихри и потоки, окутывающие силовые линии, хаотично носящиеся по воздуху, иногда даже проходящие сквозь ракету. Он так увлекся, совершая свои маленькие и почти невинные пакости во благо, что не заметил, как залез слишком глубоко, потревожил слишком много линий сразу. И теперь степь бунтовала против него.

– Ракету-то не уронит? – спросил кто-то в толпе.

– Она собственным весом держится, такую громадину поди урони, – ответили ему.

Но Лёшке всё равно было тошно смотреть на это, он поспешил вернуться в бункер.

С батареями провозились долго, остальные в пультовую подтянулись только к половине третьего. Анисимов взглядом нашел Лёшку, поманил к себе, тот на ватных ногах приблизился.

– Лёша, – попросил Анисимов, – ты говорил, что с погодой можешь что-то сделать. Сейчас бы самое время, а? Такая пыль поднялась, что ракеты в перископ не видно.

– Я постараюсь, Владимир Иванович, – выдавил Лёшка.

Анисимов кивнул и тут же отвлекся на что-то другое, Лёшка смущенно вернулся в свой угол. Он мог пытаться сколько угодно, но был совершенно уверен, что это бесполезно. От попыток дотянуться до линий степь только больше возмущалась, сильнее бурлили потоки чистой и дикой степной магии. Не Лёшке с ними тягаться, не ему, слабаку, их оседлывать.

– Пятнадцатиминутная готовность! – раздался громкий голос из динамиков. – Начать автоматическую подготовку к запуску!

Лёшка затаил дыхание. Он вперился взглядом в циферблат наручных часов, следя за бегающей по кругу секундной стрелкой, всем сердцем желая, чтобы уж в этот раз, теперь ведь можно, так пусть теперь, обязательно…

– Транспарант «Отказ», – раздался безжалостный голос, – «Нули потенциометра обратной связи». Автоматическая подготовка к запуску прервана. Время четырнадцать пятьдесят девять.

У Лёшки упало сердце.

– Да с изделием всё в порядке! – неожиданно громко прозвучал в тишине пультовой возмущенный голос Димы. – Это всё ветер! Отклоняет ракету от вертикали, а автомат стабилизации превышает допуски поворота рулей!

– Спасибо, Дима, – поблагодарил Анисимов и потер уставшие глаза. – Мы поняли.

– Товарищи, надо что-то решать, – сказал кто-то из военных, кажется, сам председатель госкомиссии.

Анисимов пытался поймать взгляд Лёшки, и он поспешил закрыть глаза, изображая магический транс. Пусть Анисимов хотя бы будет спокоен и думает, что Лёшка пытается разобраться с погодой.

Народ из пультовой перетек в соседний кабинет, к Лёшке подсел Дима.

– Слышишь меня? – шепотом спросил он.

– Да, – открыл глаза Лёшка.

– Как с погодой? – спросил Дима.

– Никак, – честно признался Лёшка. – Я тут ничего сделать не могу, там снаружи такое творится, что и десяток магов не справятся.

– Ясно, – коротко ответил Дима. – Лишь бы не отменили пуск. Если отменят – всё, хана. Не будет в Сибири космонавтики.

Лёшку снова затрясло от ужаса. Он уже готов был признаться Диме, что половина накладок произошла по его вине, но тут с совещания вернулась госкомиссия. Дима тут же резвой рысью поскакал навстречу Анисимову.

– Последняя попытка, – сказал тот. – И блокируем все цепи формирования отказа. Всё равно третья проверка показала полный порядок.

Он обернулся к перископу и совсем уж тихо попросил:

– Давай, родная, не подведи.

Димка прямо на ходу натянул противогаз и ломанулся к двери, остальные инженеры кинулись следом. Лёшка не мог решить, что лучше: признаться в диверсии или подняться наверх, сотворить какую-нибудь особо мудреную печать – и позволить магическому вихрю разорвать себя на части, и тем самым избежать позора.

За невеселыми мыслями он не заметил, как вернулись инженеры. Очнулся только, когда из динамиков раздалось:

– Последняя попытка к пуску!

У Лёшки уже не было ни физических, ни моральных сил следить за временем. Он мог только смиренно ждать сам не зная чего.

– Транспарант… – начал человек за пультом, и сердце у Лёшки сжалось, – «Готовность к пуску»! Время шестнадцать ноль-ноль.

В пультовой было очень тихо.

– Ключ в положение «Пуск»! – скомандовал главный пускающий. – Нажать кнопку «Пуск»!

Время словно сгустилось и потекло медленно, как липкий сладкий мед. Не открывая глаз, Лёшка видел, как бесконечно долго тянется к кнопке рука, как палец вдавливает ее в панель; слышал, как воет над поверхностью ветер, как песок царапает обшивку ракеты; чувствовал, как могучей волной плеснулась прочь от площадки дикая степная сила…

– Пошла-а-а! – выдохнул Анисимов.

Лёшка открыл глаза и увидел, как Дима вытирает слезы.

Ракета взлетела, и уже ничто не могло ее остановить. Они справились.

 

Красноярск-26, 27 августа 1964 года

В кабинет Анисимова Лёшка входил хоть и немного удивленным – зачем это вдруг вызвал его ведущий конструктор? – но с легким сердцем. После успешного запуска во всем КБ прочно держалась атмосфера совершенно праздничная, и несмотря на все душевные терзания, ей поддался даже Лёшка.

Так что никакого подвоха он не ожидал. Тем неприятнее было от того, что за рабочим столом Анисимова сидел не сам Владимир Иванович, а – кто бы мог подумать! – тот самый подполковник с Байконура!

– Входи, входи, магический сотрудник, – поманил он Лёшку.

– Младший магический сотрудник Кузнецов, – зачем-то представился Лёшка, хотя было очевидно, что подполковник знает его имя.

– Подполковник Шибаев, – хмыкнул он, не поднимаясь с места. – Садиться не предлагаю, – он гаденько улыбнулся, – а вот сесть – это запросто.

– Что вы… – начал сидящий тут же Анисимов, но подполковник его остановил властным движением руки.

– Давай, магический сотрудник, рассказывай, – подбодрил он. – Зачем запуск срывал дважды? Поиграться захотелось или целенаправленное вредительство?

Анисимов ахнул. Лёшка сжал кулаки. Вот почему подполковник рядом крутился – следил! И кукиши же еще складывал как бы между делом – прятался от Лёшкиного магического взгляда за самым простым и действенным оберегом! А ведь до чего актер хороший, Лёшка и не догадался посмотреть и проверить… да даже заподозрить в нем мага!..

– Ни то, ни другое, – твердо выговорил Лёшка. – Производственная необходимость! Готов ответить за свои действия!

– Неожиданно, – признал Шибаев. – Обычно все больше открещиваться начинают, мол, я здесь ни при чем. Излагай, слушаю.

И Лёшка принялся излагать. Честно, без утайки: о своих расчетах, о неблагоприятном восемнадцатом августа, об упершемся рогом парторге Рядинском и решении своими силами оттянуть старт до безопасного времени. Шибаев слушал не перебивая, только изредка черкая что-то в своем блокноте. Когда Лёшка выдохся, Шибаев повернулся к Анисимову и коротко спросил:

– Были расчеты?

– Были, – подтвердил он. – Я Лёшу отправил к Рядинскому, он дату назначил, у меня права ее менять не было. Тем более что изделие еще пятнадцатого числа было полностью готово к пуску.

Шибаев поднялся из-за стола, тяжело прошагал мимо застывшего, как статуя, Лёшки до двери и крикнул в коридор:

– Рядинского в кабинет.

На Лёшку словно напал столбняк, не получалось шевельнуть ни рукой, ни ногой, удавалось лишь изредка сглатывать да дышать через раз. Собрав в кулак всю волю и едва сдержавшись, чтобы не добавить еще и магической силы, Лёшка моргнул. Он уставился в стену и не мог заставить себя посмотреть на Анисимова. Так разочаровать и подвести Владимира Ивановича, к которому Лёшка питал самое искреннее уважение… Чувство стыда было даже сильнее, чем паника в бункере под стартовой площадкой. Лёшка ощущал, как пылают щеки, и знал, что заслужил всё это.

Рядинский вразвалочку зашел в кабинет, но быстро подобрался, увидев за столом незнакомого подполковника. Шибаев представился.

– Вы назначили первый пуск шестьдесят пятой машины на восемнадцатое августа тысяча шестьдесят четвертого года? – строго и официально спросил он у Рядинского.

– Я, – не стал отпираться тот.

– Почему вы настаивали именно на этой дате? – наклонился вперед Шибаев.

– Да понимаете, – смущенно улыбнулся Рядинский, – у Михал Михалыча-то из министерства день рождения восемнадцатого числа. Хотел, так сказать, подарочек сделать…

Лицо Шибаева в одну секунду словно застыло.

– Подожди-ка в коридоре, Кузнецов, – попросил он.

Лёшка послушно выплелся в темный коридор. На душе было гадко. Он прислонился к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вот и всё. После такого выговором не отделаешься.

Так он и стоял, не зная, сколько времени прошло: минута, час или год. Из-за двери доносились голоса – всех по очереди, – но ни слова разобрать было невозможно, даже интонации тонули в стенах. Когда его, наконец, позвали, Лёшка был готов уже на любую новость. Хоть лес валить, хоть расстрел – лишь бы не ждать больше в неизвестности.

– Где мозги твои были, Кузнецов? – доброжелательно поинтересовался у него Шибаев. – Почему ж не догадался в Москву рапорт написать, а, дурак ты самостоятельный?

Лёшка озадаченно заморгал. Угрозы в голосе слышно не было. Зато жмущийся в углу Рядинский выглядел донельзя жалко.

– Не догадался… – повторил Лёшка.

Вряд ли он смог бы выдавить еще хоть слово.

– Пойдешь ко мне на Байконур служить? – неожиданно спросил Шибаев. – У тебя прям талант со степью работать! Никогда такого не видел!

Анисимов кашлянул.

– Вы, Матвей Матвеевич, кадры у меня не переманивайте, – попросил он.

– Попытка не пытка, а? – хмыкнул Шибаев и вздохнул: – Да дыши ж ты уже, Кузнецов, а то посинеешь.

Лёшка послушно задышал.

– Значит так, Кузнецов, считай, в рубашке ты родился, – сообщил ему Шибаев. – Очень уж мне понравилось, что ты там в степи творил. И выкладки твои я посмотрел – грамотные и однозначные, не взлетела бы ракета. Я и сам-то приехал на площадку смотреть, как она не взлетит, и если б ты не влез – не сомневайся, посмотрел бы. Так что ты хоть и диверсант, но честь своего КБ защитил.

Лёшка поверить не мог в то, что слышит.

– Выговор тебе за самодеятельность, – посуровел Шибаев. – С занесением в личное дело. Формулировку я потом придумаю, чтобы смотрелась хорошо. Ну а благодарность за спасение тебе начальство как-нибудь выразит во внутреннем порядке, это уж без меня. И предложение о Байконуре в силе остается. А вы, Семен Петрович, – он обернулся к Рядинскому, – идите-ка в отдел кадров за трудовой книжкой. Утомились уже, отдохнуть пора…

Он кивнул присутствующим и вышел из кабинета. Рядинский потрусил вслед за ним. Лёшка всё еще внимательно изучал стену.

– Что ж ты молчал, Лёша? – спросил Анисимов, и Лёшка не выдержал, слезы потекли по щекам.

– Я!.. Не думал!.. Так!.. – выдавил он и потер глаза кулаком в последней жалкой попытке удержать лицо.

– Да теперь-то что уж? – улыбнулся Анисимов, и Лёшка снова покраснел как рак. – Самое главное – полетели!

 

Дмитрий Лукин

Пусть только попробуют!

Колдун привез в город тучи – проклятье гипертоников. Мрачные, тяжелые, никогда не изливающиеся дождем, они постоянно плыли за колдуном, закрывая от его глаз ненавистное солнце, но не могли подарить прохладу. Вот и сейчас жарким июльским вечером тучи закрыли большую часть неба, а столбик термометра в городской метеостанции упорно держался на отметке тридцать градусов.

Колдун вел ночной образ жизни, отлично видел в темноте и болезненно воспринимал яркий свет, особенно солнечный. Тучи следовали за его машиной, кораблем, яхтой. Провожали в одном аэропорту и встречали в другом. Они не просто затемняли мир, а в буквальном смысле создавали нужную рабочую атмосферу.

Черный лимузин «Линкольн» остановился в пятидесяти метрах от береговой линии – напротив главного входа гостиницы «Ореанда». Опередив шофера, к машине подбежал услужливый швейцар в красной униформе а-ля гусар, открыл дверь, выпуская на волю мягкую обволакивающую музыку, и застыл, заложив правую руку за спину.

Музыка увлекала и притягивала. Швейцар боролся с искушением заглянуть в салон, вспотел, но, наученный горьким опытом, не шелохнулся.

Колдун не спешил выходить. Сначала – статус, потом – личность. Уважаемого человека не грех и подождать. Всё нужно делать основательно и представительно.

Но и передерживать паузу не стоило. Колдун вылез на свет божий и сам быстро захлопнул дверь, спрятав сладкую музыку от случайных прохожих. Сейчас он устал и не было нужды завлекать невинных жертв. Этим он займется завтра.

Как и полагается, колдун был весь в черном с головы до ног. Шляпа, очки, костюм, туфли – всё черное как смоль. Колдун вдохнул жаркий спертый воздух, развел руки в стороны, разминая тело после долгого сидения в машине, и, улыбаясь сопровождающему сумраку, огляделся. До самого моря над городом стояла мгла. Это было хорошо. Правда, тучи немного перестарались, но ведь и место не обычное – жемчужина южного берега Крыма, Ялта, город солнца, город счастья. Слишком много сиропа, света и беспечности. Хоть тучи добавили свежих красок, пусть и мрачных. Вон какой-то ребятенок мыльные пузыри пускает! Щелчок пальцами – и мыльный раствор прокис. Не пускаются больше пузыри! Детский плач, истерика, причитания матери. Так уже лучше. Здравствуй, Ялта! Тебя ждут большие перемены! Нельзя быть такой солнечной и беспечной. Увы! Природа не терпит однообразия и скуки. Светлые дни закончились – в город пришла серость.

Местные и отдыхающие в ожидании проливного дождя валом валили с пляжа.

Колдун не смог отказать себе в удовольствии постоять и понаблюдать за перепуганной толпой. Испортить отличный вечер стольким людям – это было здорово. Неплохое начало командировки. Колдуну положительно нравился этот город. Здесь можно хорошенько развернуться. Испуганная толпа, торопливо семенящая мимо и завистливо поглядывающая на черный лимузин, наполняла сердце колдуна радостью и весельем. Он даже забыл об усталости и чуть-чуть расслабился. Наверное, поэтому и не сразу заметил, как его родные черные тучи, наплевав на розу ветров, не спрашиваясь, начали медленно уплывать обратно к горам – прочь от берега.

Колдун почувствовал холодок внутри и обернулся.

Навстречу ему, задушевно болтая о какой-то ерунде и уверенно топая по асфальту босыми ногами, шли двое детей – мальчик и девочка – с выгоревшими махровыми полотенцами через плечо. Оба одеты в какие-то мутные шорты и футболки. Волосы у обоих мокрые. Дети посмотрели на лимузин, как на непонятно откуда взявшееся нелепое чудище, и взгляды их были полны сочувствия.

– Оба-на! Зырь, какой тарантас!

– Похоронная колымага! Я видела в кино, как на таких гробы перевозят. А за рулем – гробовщик! Наверное, кто-то умер.

– То другие, – со знанием дела пояснил мальчишка. – Эти для толстых начальников!

– Бедняжки! В жару ездить на черной машине! Потом, наверное, обливаются!

– И шофера, зырь, тоже в черное обрядили. – Мальчишка сочувственно покачал головой.

– Отстань ты от него, – заступилась девочка. – Видишь, дяде и так плохо. Перегрелся. Но этот хоть на воздух вышел, а богачу каково? Внутри сидит – потеет. И богатству не рад. На лимузине кататься – тяжелый труд! Вентилятор туда не поместится. Богач и хотел бы под дождем босиком пробежаться, да кто ж ему позволит?! Не солидно! Простые вещи для этих капиталистов – непозволительная роскошь!

Тут они оба захохотали.

Уже почти миновав лимузин, девчонка заглянула в тонированное стекло, состроила сама себе забавную рожицу и, поправив русые волосы, засмеялась.

Колдун смотрел на детей, точно загипнотизированный удавом кролик, и не мог понять, что происходит. А дети, мило беседуя, уходили все дальше, перейдя с дороги на тротуар. И черные тучи, словно убегая от них, уплывали всё дальше к горам, открывая небо над Ялтой.

Колдун вздрогнул, глянул на небо, снял темные очки и тут же, зажмурившись, отвернулся: по глазам резануло солнце. Он уже плохо соображал, что делает. Собрав всё негодование, вперил ненавидящий взгляд в этих наглых детишек. Но их уже нигде не было. Тяжелый испепеляющий взгляд упал на зеленые кусты лавровишни, посаженные вдоль тротуара. Листья на этих кустах пожелтели и опали.

Колдун был в ярости.

– Ничего, еще свидимся, – прошипел он и исчез в гостинице, забыв про чаевые швейцару.

У стойки регистрации его встретила милая девушка с красивой улыбкой.

– Здравствуйте, мистер Крейтон! Меня зовут Алёна. Добро пожаловать в Ялту. Надеюсь, вам у нас понравится. Давайте ваш паспорт, деньги и держите ключи. Номер на третьем этаже с видом на море. Ваши вещи уже там. Саша проводит.

– Не надо провожать, сам найду! – грубо ответил колдун, положив на стойку паспорт и доллары.

– Ладно. Как будет угодно. – Алёна увидела дрожащие пальцы мистера Крейтона и перестала улыбаться. – Можете подниматься, а я пока всё оформлю. Паспорт и сдачу заберете вечером.

Колдун кивнул, схватил ключ и зашагал к лифту.

В номере он сразу зашторил окна и, не разуваясь, упал на кровать. Даже принять душ после дороги не было сил, а впереди семинар для аборигенов! Уже через два часа надо будет излучать силу и уверенность, соблазняя советских товарищей «американской мечтой» и «волшебным» долларом. В сущности, мелочь! Не в столицу ведь направили! Собственно, и делать-то ничего не нужно, лишь развлекайся…

Колдун припомнил наставления старших.

Советских лидеров и крупных чинуш партия давно взяла в оборот и выпестовала в нужном формате. Но города-миллионники – это еще не весь Союз. Брожение должно быть и на местах. А там не все нужные люди ориентируются в ситуации. Многие еще не догадываются, что пора бежать с тонущего корабля, что Союз уже всё – ёк! Вчерашний день, история! Надо бы приоткрыть им будущее, мистер Крейтон. Надо объяснить гражданам ситуацию, просветить местных пассионариев. И не просто просветить, а забросить в душу уголек, чтобы тлел внутри и распалял желания. Тогда аппетиты будут расти с каждым днем, а партия поможет их удовлетворить. Подскажет верные шаги. Товарищи должны работать на партию. Нельзя упустить ни одного метра земли, ни одного предприятия, ни одной души. С организацией вам помогут. Вы справитесь, мистер Крейтон, или нам подыскать кого-нибудь другого?

Партия не простит ошибки. Отправят в астрал без обратного билета.

Колдун радовался, что его направили на ЮБК. Приятный климат, приличное вино. Про невоспитанных детей никто не предупреждал.

А теперь…

Как работать, когда сил нет? Перед глазами встали опавшие листья лавровишни. Да уж, перестарался! Черт бы побрал этих детей!

Колдун резко поднялся с кровати, разулся, разделся и пошел в душ.

Не помогло.

Остался самый трудный способ. Колдун сел на кровать, закрыл лицо руками и сосредоточился. Вокруг замелькали тени.

Через час он уже забыл про детей.

Семинар прошел с блеском. В главном конференц-зале гостиницы не было свободных мест. Администраторы принесли стулья, но всё равно на всех не хватило – многие слушали стоя. Колдун светился энергией и уверенностью, ловил восхищенные взгляды и просвещал, просвещал, просвещал.

Связи налажены, направления работы обрисованы: семинары, собрания, лекции, личные встречи, выступление в исполкоме. Лучше не придумаешь!

Но успех достался дорогой ценой. Пришлось отдать много жизненных сил. Партия не возместит, потому что вляпался по дурости. Количество потерянной энергии равнозначно стандартному золотому слитку.

Детишки должны ответить.

На этот раз колдун решил действовать осторожнее.

Хотел было навести справки у охраны, откуда, мол, ребятки и кто такие. Но передумал. Еще нехорошее подумают. И не положено по статусу колдуну с детьми бодаться. Коллеги засмеют. Партия если узнает, сразу накажут. Всё придется делать самому.

Вечером следующего дня, когда жара немного спала и солнце приблизилось к горам, колдун залез в лимузин и стал ждать детей, как хищник жертву. Пусть только девочка посмотрит на свое личико в тонированном стекле! Сама себя не узнает!

Дети явно не торопились. Он прождал два часа. Наконец босяки появились из-за поворота. Всё так же мило беседуя, они теребили свои полотенца, а мальчишка еще и руками размахивал от переизбытка чувств. Лимузин не заметили, словно и не было его. Прошли мимо – не глянули.

Девочка все-таки посмотрелась в зеркало заднего вида и поправила волосы, но предпочла для своих девчачьих целей невзрачный жигуленок, припаркованный почти у мусорных баков.

Колдун был уверен, что самое страшное случилось вчера, что хуже быть не может. Но деткам показалось недостаточно насмешек: теперь на него просто не обратили внимания, превратили в пустое место. Стало быть, два часа времени он убил просто так. Кто заплатит?

Колдун снова ощутил холодок под лопатками. Приманка не сработала. Придется самому идти на прямой контакт. А это провокация. За такое и наказать могут. Но кто донесет? Партия ничего не узнает. А пока надо развеяться.

Он вернулся в номер, переоделся и отправился гулять по набережной – изучать местную фауну в естественной среде обитания. Между делом попил молочный коктейль в магазине «Пчелка», купил бинокль в магазине «Чайка» и осел дотемна в валютном ресторане «Маргейт». Восхитился персоналом. Никого обрабатывать не надо, все ребята правильно жизнь понимают, все свои, партийные.

В сумрачной обстановке, за рюмкой коньяка, попыхивая сигарой, колдун обдумывал план мести.

Возвращался в гостиницу пешком. Любовался ночной Ялтой и представлял, какой курорт здесь можно отгрохать в недалеком будущем. Всю нищебродскую шваль отселить в горы, а центр и набережная – только для богатых. Рестораны, пятизвездочные гостиницы, казино, развлекательные центры. И никаких пельменных, никаких столовок и ширпотреба. Только бутики, только эксклюзив и мировые бренды! Ялта – курорт для богатых. Надо подкинуть эту идейку в исполком. Но не завтра. Лет через десять. Сейчас не оценят, не поймут. Кадры не те.

Он выследил старых знакомых на пляже. Дети плескались у волнореза.

Очистить полсектора – никакого труда. Кто-то плохо себя почувствовал, кому-то стало жарко, кто-то вспомнил, что его ждут. Пять минут – и в радиусе пятидесяти метров от двух невзрачных полотенец не осталось ни одной подстилки. Детишки наконец вылезли на берег, вытерлись и оделись. Самое время пообщаться. Ваш выход, магистр!

Колдун подошел и, когда его заметили, поднял взглядом крупную гальку на метр от земли. Галька зависла в воздухе и не собиралась падать. Дети заинтересовались.

– Хочешь, я тебя научу этому? – ласково спросил колдун.

– Что вы! Что вы! – затараторил мальчишка, испуганно отмахиваясь руками. – Пусть себе лежит. – Галька тут же упала. – Обожаю, как они хрустят под ногами. А надо будет запульнуть в кого-нибудь, так мне нагнуться нетрудно. – Он нагнулся и схватил гальку, похожую на куриное яйцо. – Черепушка на куски разлетится – и никакого цирка!

– Кстати! Классно придумал! – подключилась девочка. – Вы, дядя иностранец, садитесь в свой лимузин, едьте за троллейбусом «единичка» прямо до остановки «Цирк». Там сразу увидите. Обращаетесь к директору с этим номером, и, может быть, вас поставят в программу. Да точно поставят! Вы же американец!

– Ну или тут, на набережной, – сказал мальчишка, – можете фокусы показывать. Шляпу на асфальт положите – вам копеечек накидают. А перед нами выпендриваться не надо. У нас всё равно денег нет.

Колдун заскрежетал зубами.

– Я хотел по-хорошему, но теперь придется по-плохому! Сами виноваты!

– А котелок по-плохому не треснет? – спросил мальчишка, подкидывая гальку в ладони. – Это тебе не Америка, дядя! Это Крым! Ялта! Забыл, куда приплыл? Укачало с непривычки?

Колдун снял очки.

– Так даже проще. Не надо тратить время на уговоры. Сейчас вы оба идете за мной! Тихо и молча. Камень брось!

Ребята переглянулись. Мальчик опустил руку с галькой, но пальцы не разжал.

– Он, кажется, всерьез, этот фокусник! – догадалась девочка.

– Не хочет в цирке работать. Не крокодил Гена. Деток советских обижает. Невоспитанный иностранец. Типичное американское образование!

– Малыш, если я на тебя дуну, ты превратишься в пыль вместе со своим милым созданием, – пригрозил колдун.

Дети прекрасно понимали, что так и будет.

– А если я на тебя плюну, ты скукожишься и останешься таким на всю жизнь, – искрясь от радости, пролепетало «милое создание» с ясными зелеными глазищами. – Паркинсон придет – пальцы скрутит, астмой заболеешь – дышать толком не сможешь, какой там дуть!

И это тоже было правдой.

– А на нее дунешь, я тебе галькой в черепушку засажу! Мозги подправлю! Хирургически! С двадцати шагов по бутылке не промахиваюсь. Ты дыши осторожней, дядя. Носом. Рот откроешь – в лобешник прилетит! Сам виноват.

– Ну что вы, мальчики, раздухарились как дети! Давайте не будем дуться и плеваться! Дядя просто постоит, подышит носом, а мы спокойно пойдем домой. Вот и договорились. Пошли, Коля. Дядя умный, дядя согласен. Видишь, кивает? Нет-нет, не надо открывать рот. Мы и так всё поняли. Мы уже уходим. Ты камень-то не выбрасывай пока. Мало ли!

И они ушли, заскрежетав галькой.

Колдун дождался тишины, сглотнул и огляделся: залитое солнцем море, кричащие чайки над волнами, белые катера плывут навстречу друг другу (один – к Ласточкиному гнезду, другой – обратно), мужичок в плавках собирает пустые деревянные лежаки и тащит их под навес, отдыхающие снова оккупировали пляж – побросали свои выцветшие подстилки прямо на гальку. Детей и дух простыл.

Будь она неладна, эта галька! Песок! На нормальном пляже должен быть только песок! В Союзе всё не как у людей!

Колдун посмотрел под ноги – на гладкие округлые камни, приказывая одному взлететь. Ничего не вышло. Сосредоточился сильнее и даже вытянул руку. Не помогло. Тогда колдун, багровый от злости, наклонился, схватил камень рукой и попробовал поднять. Но снова ничего не вышло. Галька лежала как приклеенная. Пусть себе лежит. Обожаю, как они хрустят под ногами. Тогда колдун выпрямился и начал прыгать и бегать по пляжу как сумасшедший. Ни одна галька не заскрежетала под его ногой.

Колдун был в ярости. Ноги болели: дорогие ботинки явно не предназначались для беготни с прыжками по склеившейся гальке.

Но самое интересное его ждало впереди. Возвращаясь в гостиницу, он заметил непонятную возню возле своей машины.

Подошел ближе и обомлел.

Заднее стекло лимузина покрыто белой пеной. Руки уборщицы утонули в этом «сугробе» по локоть, но она не сдается и активными размашистыми движениями оттирает мочалкой невидимую грязь. Тележка с ведрами, мочалками, тряпками и батареей моющих средств в виде порошков и разноцветных жидкостей стоит рядом посреди огромной лужи, а мутная вода стекает на асфальт и уже подбирается к передним колесам лимузина.

– Что здесь происходит? – вежливо поинтересовался колдун.

Спокойствие и безмятежность! Кругом люди. Спокойствие и безмятежность! Плюс американская улыбка!

– Вот, отмываю, а оно никак. Менять надо вам стекло. Уже пять минут оттираю – бесполезно.

– Что значит «никак»?

– Сами смотрите.

Уборщица вылила на стекло полведра воды, схватила тряпку с тележки и вытерла все потеки.

– Всё, дальше сами отмывайте: у меня не выходит! Убегаю я! – Спецтележка затарахтела по асфальту куда-то к служебному входу.

Колдун, поморщившись, шагнул в лужу и подошел к багажнику. На кристально чистом стекле четко выделялись мутные надписи, явно выведенные пальцем:

РИТУАЛЬНЫЕ УСЛУГИ

ГРОБОВЩИК ВНУТРИ

СТУЧАТЬ ГРОМКО!

Советские дети на каникулах – страшная сила! Никакой магией не возьмешь!

А про кондиционер и не слышали! Думают, буржуи вентиляторами охлаждаются!

Ну что ж, сами виноваты. Теперь можно и устранить. Партия не осудит. Ее репутация под угрозой. Порча имущества налицо. Такое нельзя прощать. Его просто не поймут. А лимузин придется отогнать на корабль, в трюм. Надо только прикрыть чем-то стекло.

Колдуна разбудил стук. Прислушался: на балконе. К стуку прибавилось чириканье. Ну конечно! Заказал ужин в номер, поел на балконе, не убрал, вот пернатые и доедают. Нехотя встал и в одних трусах поплелся на балкон. Открыл дверь – воробьи упорхнули дружной стайкой. Пока убирал в комнату остатки ужина, сон прошел.

Солнце только-только появилось над горизонтом, но пряталось от колдуна за деревьями. Поэтому колдун не сразу вернулся в номер. Глянул на городской пляж: у воды уже полно подстилок. Зачем добровольно вставать в такую рань? Никто же пистолетом не угрожает! Они еще удовольствие получают, извращенцы! О! Дельфины за буйком! Где мой бинокль?

В двенадцатикратную оптику наблюдать за дельфинами оказалось куда интереснее. Колдун приник к окулярам, покрутил их и тут же опустил бинокль.

– Что за черт! Не может быть!

Он протер глаза и снова направил бинокль на дельфинов.

– Так и есть. Они!

Рядом с дельфинами плавали ненавистные дети. И не просто плавали – катались на серых спинах, держась за плавники.

Вот сейчас и поквитаемся!

План мести созрел мгновенно. Девочке стало плохо с сердцем, а мальчик не смог ее спасти. Утонули оба в трехстах метрах от берега! Дети, не заплывайте за буйки!

Ничего сложного, тут он сам справится. Никаких бесов, никакой потери энергии. Обыкновенная порча. Надо только подойти поближе. Да, придется топать на пляж.

Колдун надел носки, брюки и белую рубашку. Посмотрелся в зеркало: сойдет. Обулся, прихватил с собой ключи, зонтик и вышел из номера.

Лучшее место для атаки – край пирса. Прыгунов еще нет, никто не побеспокоит. Концентрация, удар, и можно спокойно возвращаться! Колдун снял темные очки и прицепил их за дужку на карман рубашки. Глубоко вдохнул, посмотрел на дельфинов и закрыл глаза.

Атака не удалась. Перед внутренним взором расплывались желтые пятна и мелькали «мушки». Сначала колдун грешил на солнце. Но мушек становилось всё больше. Колдун пошатнулся и чуть не упал в воду. Резко заболела голова. Пришлось уйти с пирса и сесть прямо на ненавистную гальку. Голова раскалывалась. Пробили во время атаки. Нокаутирующий контрудар. Классика. Но кто? Тени вокруг не мелькали. Дети не могли его увидеть. Вокруг – ни одного колдуна. Что за шутки?

Всё дело в дельфинах! Ну конечно! Они же природные телепаты. Но такое?! У них что, в головах станции РЭБ? Еще это солнце! Сквозь зонт пробивает. Валить отсюда нужно. Зря я на пляж сунулся. Ночью надо атаковать. Только ночью! Второй раз на посмешище выставили!

Дельфины плескались уже далеко: отвозили детей к Ливадии. Умные твари!

Хоть одежду стащить у этих гаденышей: пусть голые домой возвращаются. Куклу сделаю, иголок навтыкаю, вспомнят они мистера Крейтона! Где их подстилки? Черт! Бесполезно! Они же местные! В одежде купаются. В футболках и шортах. Чтоб не сгореть. Сам же в бинокль видел. Дурацкий обычай! И подстилок не берут – полотенца только.

Он огляделся: народу прибавилось, пляж наполовину заполнился людьми. А дальше еще два сектора. Где они свои полотенца бросили? На каком секторе? До вечера искать можно.

Колдун надел очки и закрыл зонтик: всё равно от него никакого толку. Солнце прямо в глаза лупит. Голова раскалывается. Шляпу надо было взять!

В номер! Быстрее в номер!

Приморский пляж. Полный штиль. Вечер. Солнце коснулось гор. Народу еще много, но свободное место для подстилки можно отыскать без труда. Спасатели уже ушли. С обеих сторон пирса в воду прыгают взрослые и дети. Визжат одинаково громко. Прыгают «ласточкой», «солдатиком» и «бомбочкой».

Рядом с прокатными катамаранами двое пятиклассников (мальчик и девочка) с тоской смотрят на пирс, но даже не пытаются встать. Оба уже обсохли. Девочка сидит на полотенце, обняв себя за колени. Мальчик полусидит-полулежит рядом, уперевшись локтями в гальку.

– Колдунишка-то наш всё, сбежал, укатил восвояси! Слышь, Тань?

– Что? – Таня загляделась на проплывающий катер.

– Тю-тю, говорю, мистер Крейтон! Командировка закончилась досрочно. Домой уплыл, в Штаты! Партия отозвала. Не оправдал доверия. Отчалил – не просигналил. По-английски ушел, хоть и американец. Мне Сашка сказал.

– Какой Сашка? С «Ореанды»?

– Угу. Брательник двоюродный.

– Вот и правильно! – встрепенулась Таня. – Пусть у себя народ мутит, а нам и так хорошо. Надоели уже, ей-богу! Только одного отправим – уже следующий на горизонте маячит. И каждый раз – то же самое!

– Точно! Никакого разнообразия! Лекции для чиновников, реклама Америки, тайные общества, встречи по вторникам и четвергам, пьянки, оргии, доллары пачками, золото слитками. Хоть бы раз что-то новенькое придумали! Этот, правда, с тучами забавлялся.

Он сел ровно, скрестил ноги и выпрямил спину.

– Да уж… Деградирует партия. Кончаются у них колдуны. Наверное, всех нормальных в Москву и Киев отправили, а к нам остатки посылают. Прошлый-то посильнее был. А этот совсем никакой. Всё тени вокруг него крутились. Нельзя же так открыто бесов приманивать! Только и торговался с ними! Всё переплатить боялся. Противно смотреть было. Сам ничего сделать не мог. А другие, помнишь? Всё места силы искали, на Медведь-гору лазили, на Чатырдаг поднимались, по пещерам ползали. Зачем? – Таня повернулась и схватила друга за плечо. – Скажи мне, Коля, зачем бесовщину на ровном месте разводить да по горам-пещерам ползать, когда сила – вот она! – везде разлита: и в воздухе, и в земле, и на море. Только протяни руку и бери сколько надо!

– Не знаю, Таня. Не всем, наверное, природа силу дает; отсюда и бесовщина. Может, не с добрыми мыслями приходят. С колдунами не получается, так они военные корабли послали. А всё равно не складывается. Только направились к полуострову, как тут же в штаны наложили и сразу домой – ремонтироваться. Показал им наш «Беззаветный». Заложил традицию. Не понимают, что сакральная тут земля.

– Они же не успокоятся, Коля. Партия и дальше будет нам гадить. А мы вырастим и в Москву поедем учиться. Мама говорит, там самые лучшие вузы. На кого Крым оставим?

Коля набычился:

– Я никуда уезжать не собираюсь!

– Что это я – одна в Москву поеду? А кто меня охранять будет?

– Ладно, ладно! Вместе поедем. Нам еще школу надо закончить. Куда торопишься?

– А если они войну нам устроят?

– Пусть только попробуют! Мы же не навсегда в Москву. Мы же вернемся! Результат их очень удивит. Всё пойдет сикось-накось, и они десять раз пожалеют о своей затее. Говорю тебе, Крым – сакральная земля. Ничего у них не выйдет. Вот увидишь!

Он вытянул вперед руку – камешки под ладонью взметнулись и начали вращаться серой воронкой.

Таня хлопнула его по руке.

– Увлекаешься! Люди смотрят!

– Прости! Задумался. Скажи, а ты бы правда в него плюнула?

– Спрашиваешь! Мне слюны не жалко. А ты камень бросил бы?

– Конечно! Бесноватый гастролер нам убийством угрожал! Вломил бы со всей дури!

– Ты настоящий рыцарь! – умилилась Таня.

Коля покраснел и стал сосредоточенно рассматривать горизонт.

– Погнали к буйку, Жулика позовем!

– Шутишь? Он устал, ему отдыхать надо. Завтра встанем пораньше и со всей стаей поиграем. Хватит моря на сегодня. Пойдем лучше к тете Зине в «Пчелку»?

– Пойдем. Она нам опять по вазочке мороженого даст!

– И пакетик воздушного риса!

 

Ефим Гамаюнов

Отряд ДБРШ-2 имени Кирилла Мерецкова

– Родина дает вам еще один шанс… Несмотря на ваше предательство, на ваши преступления, Родина и лично товарищ Сталин! Те, кто вызовутся добровольцами, получат амнистию военпрокуратуры и начнут жизнь с чистого, незапятнанного листа.

Лейтенант оказался молоденьким, только из учебки. Новенькая фуражка, форма с иголочки, гладкое безусое лицо. Парнишка, каких много гуляет летними вечерами в парках под ручку с симпатичными девушками в ситцевых платьях. Там таким самое место, а вот тут… Хмыкнул дядя Вова, и сплюнул, чертыхнувшись, Дорохов, настоящий зека по кличке Сыпь.

Лейтенант переводил взгляд, пытаясь уловить на обветренных лицах хоть каплю понимания. Голос его подрагивал от волнения.

И всё бы хорошо, но сколько уже таких речей слышал Сергей? И каждый, стоявший с ним в хромом этом строю, десятки раз внимал подобным высоким словам. Разве теперь поверят? Но как неохота гнить и умирать в убойных ротах штрафбата. Под пулями ковыряя мерзлую землю у самых фрицевских окопов, без нормальной жрачки, без оружия, без смысла.

Но надежда всегда тянет, нашептывает: «А вдруг?»

И всё бы ничего, но больно уж молод лейтенант, да и черт бы с ним. Но вот странные фиолетовые петлицы на новехонькой форме, и очень странное название части ДБРШ-2…

Холодало. Костер на притоптанном пятачке снега долго не разжигался, но, наконец, слабый огонек захрустел веточками. Сергей осторожно подул, пламя послушно перекинулось выше, оставив за собой красные угольки. Хорошо!

– Лихов! – Он вскочил, почти столкнувшись с Герасименко. Щегольскую шинель сменил добротный полушубок, не новый, зато теплый. Лицо лейтенанта заросло редкой светлой щетиной, щеку пересекал белый шрам. Война резко меняла людей, и узнать в этом стреляном жестковатом человеке совсем сопливого летёху с двухмесячных курсов было сложно.

– Слушаю, командир.

– Что с огнем? Добро. Помоги «колдунам» с палаткой, вымотались совсем. Я тут дальше смогу.

Рядовой Сергей Лихов козырнул и двинулся к топчущимся у края сосенок отрядным техникам. «Колдунами» их прозвали сразу, да и кто они, в самом деле, если не колдуны? Парни толковые, головастые, только вот руками не всегда после своей работы ворочающие. Дядя Вова кивнул подошедшему, протянул жердины – лезь внутрь.

Когда палатка, выгибая под холодным ветром стенку и хлопая входным клапаном, стояла, все четверо исходили паром, жадно вдыхая стылый вечерний воздух.

– Э-эх, столько работы, а простоим? Ночь? – Дядя Вова, крепкий седобородый солдат, вытянул из кармана кисет и протянул. – Угощайтесь, товарищи.

Молча свернули самокрутки, задымили. Не хотелось думать про завтрашнее утро. Снова переход? Бой? Ясно, что не отдых – в такой спешке на курорт не перебрасывают.

– Ночью жахнет, – шмыгнув, сказал Лёха Пуговкин, самый молодой из «колдунов». – Такой дубарь придет, мама не горюй!

– Эт да, – кивнул дядя Вова. – Придет, жопы морозить.

Переход по покрытым густым лесом холмам, с коротким привалом в узком распадке, вымотал всех. «Ходуны», поставив большую ротную палатку, потянулись кашеварить к разгоревшемуся костру. Сергей смотрел на небольшую группку людей, и внутрь ему заползал холод почище намечавшегося ночью дубаря. Так бывает, когда по коже морозит даже летом. Словно подсказывает кто, приподнимая волоски, – жди, человече, скоро уже.

А что конкретно… думай, солдат, сам.

Они побросали скуренные до самых губ «ножки», заторопились к огню. На дежурстве сегодня братья Самедовы, те еще вояки, а готовить умели знатно. И, что очень ценили, – быстро. За двадцать шагов Сергей учуял теплый хлебный запах каши. В животе заурчало.

– Тихо ты, – старший Самедов цыкнул на сунувшегося к котлу бойца, – еще свали, шайтан! Минут двадцать жди, только вода закипела.

Закипела – не закипела, а запах шел одуряющий.

– Свержин, как машины? – Командир кивнул на край леса. – С воздуха не заметят?

Свержин, молчаливый, как большинство сибиряков, хмуро кивнул.

– Порядок, поставили под соснами, пусть хоть заубереров пускают, никто не учует.

– Добро. Баландин, твои сильно устали?

Дядя Вова почесал бороду и ответил:

– Морозно сёдня. Больше тратим, почем обычно, тут, как говорится, никуда.

– Во, загнул, – хмыкнул кто-то, наверняка Женька Малой. – Тебя, дядь Вова, если немцы в плен возьмут, точно расстреляют. Ты так скажешь, хоть голову выбрасывай: ничего не ясно!

Солдаты засмеялись. Даже Герасименко усмехнулся.

– Нам в плен никак нельзя. Там и смерть будет избавление, аненербы из нас все жилы повытягивают, к мамке не ходи! – отозвался Баландин.

– Верно говоришь, Владимир Михайлович, нам в плен нельзя, – кивнул лейтенант. – Сергей! Возьми кого-нибудь, сходите за дровами, пока совсем не стемнело.

Лихов свистнул Малого и Лёху Пуговкина. Уходить от костра не хотелось, мгновенно в лицо словно ковшик мороза плесканули. А тот и рад растечься по плечам, да на спину, будто обнимая.

На невысоком лесистом взгорке ветерок чувствовался сильнее: отряд стоял в большом разломе. Будто кто могучий стукнул кулаком в землю, оставив широкую яму, окруженную лесом. Костер разожгли под прикрытием нависшего края, даже вот отсюда, с двухсот шагов, почти не видно его. Бойцы прошли мимо застывших, словно сказочные великаны, дэбээрша, чуть углубились в лес. Сергей приметил несколько поваленных ветром деревьев и махнул топором: берем эти.

В бараке темно, тихо. Слышно, как где-то в углу, под сеном, шуршит мышь. Хочется пить, но вставать сил нету.

– Лёх, – зовет Сергей. – Ты там как, жив?

– Хрен знает, – тихо отвечает Лёха Пуговкин. – Голова едет совсем и кружится всё.

Ясно, у всех одинаково, даже у медведей типа Свержина или Баландина. Только они бывалые, повырубались и сопят себе, седьмой сон видят.

А пить хочется.

Лихов кое-как садится на топчане, встает, шатаясь словно пьяный, и идет к столу, где в бачке вода. У стола замер, упершись в него локтями, Дорохов. Сергей встречается взглядом с Сыпем и удивленно смаргивает – они светятся. Слабо, едва видимо, но точно светятся!

– Вот тебе и комсомол, братишка, да? Товарищ Сталин, мать его, учудил такое, чего как бы и нету, бляха муха, а есть, комарина душа.

– Тихо ты, – чуть испуганно одергивают Сыпя из темноты. – Сейчас услышат и, того, сошлют, куда мама не горюй.

– Куда уж дальше-то? – хмыкает Дорохов. – Думаешь, есть куда еще?

Сергею пить уже расхотелось, в желудок словно бухается комок льда. Попали они так попали, это точно. Рассказать кому – дураком сочтут, в лучшем случае. Только вот рассказывать они никому не смогут, было такое убеждение.

– Командир, – оторвавшись от еды, обратился к лейтенанту рядовой Батенев. – Я вот думаю, завтра же снова с утра выступим или обождем до обеда?

Герасименко ел осторожно, дуя на каждую ложку. Некоторое время он молча жевал, а потом нехотя, будто через силу, ответил:

– Выступаем с самого утра. Наша задача – завтра занять оборонительную позицию на высоте у хутора Тёпловка, и чем раньше мы эту задачу выполним, тем точнее выполним приказ командования.

– А что за Тёпловка такая, товарищ лейтенант?

– Хутор небольшой. Можно сказать, брошенный. Расположен на всхолмке с названием Лоховой. Под холмом речка Беленькая, – ответил командир отрывисто, будто говорил только самое необходимое, боясь сказать лишнее.

– А что ж такого в этой высоте важного? – осторожно, в потрескивающие костром сумерки, спросил Лихов. Невольно вспомнил свою деревеньку: точь-в-точь, и холмы и речка. Только далеко до его Камышинки у Волги. Но по сердцу резануло: как там? Оттого и задал вопрос, да чуть сам не пожалел, что сорвались слова.

– По полученным данным, там может пройти небольшой отряд немцев с целью разведки возможного направления обходного удара крупных сил. Если пройдут и ударят с фланга, нашим только отступать снова.

Потрескивали угольки, звякали ложки по котелкам. И вроде понятна задача – зачем спрашивать? А вот всё равно не ясно – если такая небольшая группа ожидалась, зачем их отряд понадобился? А если не хватит простой пехоты, ну вывели бы танки и вдарили по фрицам. Или бомбами с самолетов.

– Баландин! – Лейтенант потряс перевернутым котелком.

– Слушаю, товарищ лейтенант! – отозвался дядя Вова.

– Пост как всегда, никаких лишних костров, и этот, проследи, чтобы как можно меньше горел. Всем по сто граммов, колдунам по сто пятьдесят. Остальным, слушай мою команду: отдыхать. Сегодня тяжелый день выдался, а завтра, может быть, втрое тяжелей будет. Вопросы есть?

Не в духе командир, ой не в духе. Какие уж тут вопросы еще…

Звезды над головой светили крупные, яркие. Луна не выходила, оттого да от мороза, казалось, их сегодня особенно много.

– Страсть, – выдохнул Женька. – Хрен сосчитаешь!

Насколько Сергей знал, был среди всего отряда Женька самым молодым, поэтому и звали его все просто: Малой. Ни фамилии, ни отчества – Малой.

– Слышь, а как у тебя отца звали?

– А я и не знаю, с приюта я. Мамку вроде Настасьей, а папки не видел никогда, – выдохнул Малой.

Да… Много таких. У него самого и родители были, и дед с бабкой в соседнем доме жили.

– Вот кончится война, приедешь ко мне на Волгу, я тебя с отцом своим познакомлю, коли жив будет. Он где-то на Белорусском, мать писала. Вроде как при обозе, после ранения. Он, знаешь, какой рукастый? Помню, такую лошадь из дерева сделал, все мальчишки мне завидовали.

Малой посопел и спросил:

– А тебе сколько, Серый?

– Двадцать пять почти. А тебе?

– Мне семнадцать две недели как.

– А что не сказал, отметили бы! Семнадцать лет… Почти мужик!

Малой засопел сильнее. Обиделся?

– Да ладно, Жень. Это я так, шучу. На войне все мужики. Она не выбирает, сколько тебе годков, верно?

– Верно, – согласился Малой.

Помолчали. Тихо, только в лесу потрескивают от холода деревья. И еще снежинки, сдуваемые с места ветром, чуть слышно шуршат по насту.

– Слушай, – спросил Лихов, – а как же тебя такого молодого в такой секретный отряд-то взяли, да еще и колдуном?

– Это я не знаю, – безмятежно отозвался Малой. – Думаю, командир у нас не простой, почуял как-то. Помнишь, как он дядю Вову сразу распознал? Как глянул, так и отрезал: колдуном будешь!

Сергей невольно усмехнулся. Теперь весело даже немного, а вот в тот день… Тогда от страха даже зубы клацали. У всего строя.

– Часть у нас не просто секретная, а сверхсекретная, – в строю хмыканье.

– А-а-а-атставить веселье! – Лейтенант замер, лицо его заливается яростной белизной. – И отряд не простой, а боевой! Имени знаменитого командующего фронтом Мерецкова! Ты! Из строя два шага вперед!

Палец указывает на Дорохова. Сыпь хмыкает и лениво делает пару шагов.

– В мире существует много различных сил, – Герасименко обходит Дорохова, а сам смотрит на разномастную шеренгу. – Некоторыми мы привыкли пользоваться: сила ветра, воды, электричество, бензиновые двигатели. О существовании иных пока даже не подозреваем. Или забываем о них.

Он доходит до конца строя и едва заметно наклоняет голову. Сыпя подхватывает, словно невидимым ветром, толкает в грудь, Дорохов чувствует, как ноги отрываются от земли, и он летит словно птица. Дорохов вопит не своим голосом, падает на землю. Та выбивает дыхание, крик обрывается.

– И вы отобраны, чтобы научиться пользоваться этими силами. Вы!

Лейтенант смотрит на притихшую напуганную людскую линию.

– Советская власть первой должна овладеть этими силами и с их помощью уничтожить всех своих врагов! И главных вы знаете! Это фашисты. Это захватчики. И, да! Предатели тоже. И они тоже враги, которых надо давить. Сейчас, сегодня, вы можете стать героями. Только не надо с этим шутить, иначе…

Он замолкает и обводит строй взглядом. Фиолетовые петлицы зловеще горят на отворотах шинели. Строй ежится и разглядывает сапоги. Сыпь кряхтит на земле, ругается сквозь зубы. Лейтенант встречается глазами с Сергеем, кивает:

– Ты, два шага из строя!

И Лихов чует, как трясется у него нутро, а в ногах такая дрожь, будто совсем не умеет ходить.

Из-под неплотно прилегающего края палатки лился слабый свет. Вместе с хмурым сумеречным утром в палатку заползал мороз. Крепкий, но Сергей уже и не помнил, как это, когда тепло. Поэтому тонкую струйку холодного воздуха воспринимал почти безразлично, но вылезать наружу всё одно не хотелось. Только приказ уже отдан, и, хочешь не хочешь, а пойдешь: лейтенант с приказами шутить не любил.

Ели наспех, плотно, предчувствуя, что следующая нормальная еда неизвестно когда будет. И будет ли, вопрос. После дядя Вова раздал всем по пятьдесят грамм крови. На вопросы отвечал: командир приказал. От медяного вкуса перед глазами поплыло, а затем в тело влилось тепло. Так всегда.

– Отряд! – Герасименко выглядел невыспавшимся и усталым. – Задачу вкратце вы знаете. Занять высоту и, при необходимости, уничтожить врага. Переход недолгий, но скрытный. Первой идет машина Дорохова. За ним в порядке номеров. Замыкающие Лихов и Свержин, расстояние двести метров. Жалобы есть?

– Нет, командир, – ответил за всех дядя Вова. – Всё как более-менее пока.

– Добро, – лейтенант поглядел на багряную полосу у горизонта. – По машинам!

Восемь ДБРШ и два обозных ГШР-3 застыли среди сосен. Лихов прошагал по снегу к своему дэбээрша номер шесть, полазил, осмотрел, отметив, что трещина на ноге не увеличилась, но проволока долго не протянет, надо менять. Закурил, дожидаясь подхода «колдуна». Короткие вспышки обрядов и шум оживающих машин вроде как и не замечал уже. Обыденным это стало. Привычным. От нечего делать проверил пулемет, обмотанный от снега мешковиной, заглянул в патронные ящики, подергал лючки для пулеметных лент, не примерзли бы. Те открывались хорошо.

Женька Малой подошел, расстелил дерюгу. Достал чашу, пучок трав, вытащил из ножен короткий острый нож.

Раньше Лихов расспрашивал «колдунов»: как и что. Самому порой до чертиков хотелось стать одним из техников, выучить все эти заморочки, жутковатые, неприятные, но в принципе обычные. А порой до холодных мурашек пронзала мысль: с какими же силами они имеют дело? Посмотреть со стороны – ведьмовство одно: травы, заклинания, кровь, жертвы. Как такое могло быть в Стране Советов? А вот было, оказывается. Правда, не для всех.

Но самой страшной была мысль – почему именно они? Не ученые, не специально обученные какие-нибудь люди, а… они вот? Тракторист дядя Вова, зека Сыпь, сам он, недоучка-технарь? Или малолеток Малой, который вон уже сбросил полушубок и развязывал повязку с незаживающей раной на предплечье.

Вот из-за этого вопроса он и бросил допытываться. Хватит с него просто войны, его понимания и его грехов. К чертям остальное!

Он торопливо сбросил полушубок, Малой не железный же, замерзнет, вон, шмыгает носом. Закатал рукав, размотал бинт. Женька забормотал непонятные слова, подковырнул ножиком присохшую корочку на руке Лихова, пуская алый ручеек на волю. Сергей скривился: неприятно всё же.

Кровь по лезвию ножика сбежала в подставленную чашу, «колдун» кивнул – хватит. Сергей прошептал затворяющие слова, приостанавливая ручеек. Силы у него было немного, поэтому до конца заживлять рану так и не научился. Может, и к лучшему: каждый день новую не резать. Женька пустил немного своей крови в чашку, забормотал громче, бросил сухую травинку из пучка и, взобравшись на лесенку «шестерки», плеснул из чаши машине на грудь. Вспыхнуло холодно и ярко, Сергей почувствовал, как в руки и ноги заползала чужая сила. Не холодная, не горячая, не добрая, не злая. Просто чужая, не человеческая.

Только это не страшно: он знал, как ею управлять.

Лихов чуть повел плечом, потом выпрямил и разогнул руку, другую… ДБРШ послушно повторял за ним: плечо, рука…

– Нормалек, чую его, – сказал Сергей.

– А я вот уже почти ничего не чую. – Женька выдохнул. – Ну, давай, удачи. Мне один остался всего.

– Спасибо, Малой.

Он подождал немного, привыкая к движениям деревянного механизма, ослабил контроль, накинул полушубок, хорошенько застегнулся и полез по лесенке в кабину. Машина слабо подрагивала, стремясь повторять каждое движение за ним, но Сергей контролировал своего робота: сила-то у того есть, а вот души… души у дерева нету. Поэтому человек и главный.

Через пятнадцать минут все машины ожили, техники погрузили остатки снаряжения в грузовых роботов, разместились сами, и грозный отряд из восьми боевых и двух обозных машин размеренно зашагал по склону заснеженного холма. Оставляя за собой странные и пугающе-непонятные обычным людям гигантские следы.

На коротком привале к Лихову подошел дядя Вова. Протянул махорки, раскурились.

– Слышь, не хочу показаться трусом, но, похоже, командир малёхо недоговаривает, – когда надо было, старшина Баландин говорил понятно. – Ничего сам не чуешь?

Сергей затянулся и прислушался к окружающему снежному безмолвию. Тихо, кроме ветра между ветвей, ничего особенного.

– Да вроде нет.

– Значит, нет, говоришь, – дядя Вова почесал бороду и прищурился. – А вот у меня парни говорят: идем мы к месту, где светит уж очень.

Лихов понимал, о чем это старшина: «светят» те вещи, у которых есть сила. Может, и не такая, как для оживления ДБРШ, другая, они разные бывают. Но любая сила «светила», и знающий человек может учуять ее. Знающий и умеющий.

– Думаешь, фрицы туда за этим могут пробираться?

– Не кажется мне эта Тёпловка уж очень важным пунктом. Далековато она от основного направления ударов, да? А думаю я, что хрен там маленький отряд будет. И думаю, что не простые туда фрицы лезут.

– Заубереры?

Баландин многозначительно поднял брови и вздохнул.

– А еще, не заметил, что идем-то по болоту? Не поэтому ли нам такое задание дали, а?

Вот тебе да! Еще новости, думай, сколько хочешь.

«Шестерка» мерно шагала по снегу, а в голове у Лихова крутились, складываясь в целую картину, догадки, недоговорки и размышления. А что, если остановились они вчера пораньше не потому, что притомились, а чтобы их приближение не засекли фрицевские «колдуны»? Уж что-что, а заметить «свечение» от ДБРШ аненербовские псы смогут, кто бы сомневался.

И получается тогда, что лейтенант Герасименко вел их не просто уничтожить отряд обычных немцев, а… Дальше Сергей ничего выдумать не мог. Предавать своих лейтенант не будет, не тот человек. Ни Родину, ни солдат. В этом Сергей Лихов был уверен твердо. А значит, ведет их куда надо и зачем надо! Так? Сергей тряхнул головой. Тьфу ты, вот ведь как голову забить можно! Нет уж, пусть идет, как идет. «Светит» там или не «светит»…

Он посмотрел по сторонам. Уныло-однообразные серовато-белые поля, с высоким сухим камышом. Снега немного, голые деревья с корявыми ветками по краю болота. Прямо тоска в сердце. И вдруг, у самого горизонта, он увидел голубую точку, присмотрелся – церковь! Ей-ей, она! Чуть погодя глаза различили отдельные домишки, сгрудившиеся сараи… Тёпловка, не иначе! И «светит» она, правда! Да так, что… тепло.

«Мое это! Наше! – подумалось. – И никому я это не отдам!»

В голову будто загнали раскаленный гвоздь, и разом мысли улетучились. Фрицы! Сигнал передал Дорохов, не зря его вперед командир посылал чаще других: умел Сыпь и засечь врагов раньше, и другим передать сигнал быстрее.

А тут как назло и укрыться негде – машины спустились с лесистого взгорка и теперь застыли на широком поле, лишь по самому краю деревья. Есть еще, впереди, но далеко. Шагавший справа Свержин высунулся из груди своей «четверки», свистнул. Сергей заметил, вытащил плечи из деревянного ящика-кабины.

– Давай к посадкам? – спросил сибиряк и кивнул в сторону. – По прямой заметно слишком.

От остального отряда их отделяло метров триста; там, видимо, тоже подумали про редкие черные деревья: один из обозных ГШРов уже топал к ним, второй разворачивался, немного неуклюже, на четырех ногах. Лихову подумалось в сотый раз – ну как человек может управлять четырьмя ногами? В боевом роботе всё как у человека: две руки, две ноги, только головы нет. И кабина на груди с водителем-«ходуном». Он двигал рукой – машина двигала деревянной ручищей, ногой – ДБРШа ногой. А как «колдуны» управлялись четырьмя? Да еще поддерживали связь всех «ходунов» с их машинами. Сильных колдунов в техники набрал лейтенант, право слово.

Мысли мыслями, а ДБРШа зашагал к деревьям. Сто метров – и можно будет опустить машину, хоронясь среди деревьев.

Ухнуло раз, другой, третий, на поле взметнулась земля, черными комками разлетаясь по небу. Лихов выругался и заставил робота почти бежать, хоть и трудное это дело.

– Фрицы! – услыхал он крик Свержина. – Фрицы, мать их так!

В небо взмыла красная ракета, а в голову плеснуло будто кипятком. Лихов застыл, повернулся. Приказ командира – в атаку! Но куда? Болото уходило к самой деревне, а слева – до далекого черного леса. Грязное поле, с клоками камыша и рваными яминами взрывов посередине. Впереди слева – небольшая черная роща.

– Давай, братишка! – снова голос Свержина.

– Куда? – заорал, аж в ушах зазвенело.

– Сюда, сюда давай!

– Команду в атаку не слышал?

– Обождем чуть, обстановку поймем, тогда и…

Лихов отмахнулся и тяжело забухал ногами, переводя ДБРШа в режим бега. Пальцы лихорадочно искали выступающие с боков кабины гашетки. Развязать бы мешковину, да когда уж тут? Свистнуло, позади раздался новый взрыв. Еще пара снарядов легли чуть в стороне от основного отряда. Стреляют три орудия? Всего? Или надеялись на неповоротливость больших машин?

Он добежал до отдававшего приказы командира в тот момент, когда надсадивший горло Герасименко послал «седьмого» и «восьмого» к Тёпловке.

– И чтоб мышь не проскочила!

– Мне куда? – проорал Сергей, едва переводя дыхание.

Машина послушная и маневренная, но сил отнимает много даже просто при ходьбе, а тут…

– За мной, Лихов! – услышал в ответ и двинулся за «единичкой» командира.

Они шагали мимо воронок от первых взрывов, быстро заполняющихся черной водой, оставляя Тёпловку справа. Лейтенант вел свою машину широкими зигзагами, Лихов, вспомнив тренировочные установки, двигался чуть позади и сбоку, стараясь не повторять траектории первого робота. «Только бы не провалиться!» Болото замерзло, ну а вдруг здесь ключи? Ухнешь ногой, поломаешь всего робота. Свистнуло – не наш снаряд! – взорвалось позади. Затем сбоку. Второй сбоку! Насколько Сергей мог определить, пока ни в один из ДБРШа не попали, шагающие машины несинхронно, но в то же время слаженно продвигались вперед.

Почти добравшись до рощи, чудом выросшей посреди болота, Лихов заметил четыре темных бугра. Черт! Он яростно поморгал, но нет, не почудилось. Те медленно отползали к деревьям! Бегущие впереди ДБРШа, должны уже совсем скоро добраться до «бугров».

Яркие вспышки пламени, и гром выстрелов.

Одного из шагающих роботов отбросило назад, деревянный великан гулко рухнул на землю, лишившись ноги. Другого ДБРШа развернуло, и Сергей отметил, что у того не было руки. Ярость бросила в жар.

– Врешь! – заорал он и побежал так, как никогда не бегал еще в тяжелой машине. Пальцы надавили обе гашетки, и, разрывая мешковину, заработали плечевые пулеметы. Пришлось чуть наклониться, компенсируя отдачу. Пули рикошетили от «бугров», Сергей видел это, значит, там – металл! И в то же время…

Они «светили», это совершенно точно!

– А чего они деревянные-то? – Дядя Вова почесывает бороду и щурится на солнце.

– Кто ж тебе, деревня, железяку такого размера доверит? – Дорохов обходит вокруг стоящего страшилища. – А дерева, дядя, у нас хоть жопой жуй.

Сергей смотрит на деревянного великана и не может поверить, что всё происходящее – правда. Он видел всякое, бывал в таких местах, что как выжил – сам не понимает. Но такое…

Внешне чудо слегка похоже на человека: тяжелые суставчатые ноги, туловище, грубо сработанные, но руки… пальцы. На плечах закреплены толстые стволы. То ли пулеметы, то ли малокалиберные пушки. В «груди» чудища коробка-кабина, закрытая броневой пластиной. А головы нет. И высота в три человеческих роста.

Такая штука не может ходить и тем более воевать! На чем она работает? Где двигатель? Где баки для топлива? Черт! Да о чем он, такой штуки просто не может быть! Робот! И, черт, деревянный!

– Дерево – природный материал. Металл противоестественен, – подходит к изучающим машину Герасименко.

– Чему? – задает вопрос один из братьев Самедовых, то ли Ринат, то ли Наиль.

– Той силе, что приводит его в движение.

Управлять? Он что, и правда, совсем с катушек съехал?

– Советский человек должен использовать все силы для правого дела, – лейтенант лезет в кабину. – И если есть возможность использовать мощь дерева, его неутомимость, его твердость, распространенность и многие другие полезные свойства, их надо уметь применять!

– А чего, железо и прочней и долговечней же? – стоит на своем дядя Вова.

– Дерево – живое, а сталь – мертвая. Живым можно управлять, мертвым нет, – Герасименко поднимает руку, и истукан вдруг тоже поднимает руку вверх. – Деревянный боевой робот шагающий, вторая модель.

– Курва мать, – ругается Сыпь.

Железо не могло «светить»! Как?

Времени задумываться об этом у Лихова нет, по широкой дуге он приближался к крайнему левому «бугру». Видно чешуйчатую броню, словно у рыбы. Да и сама вражеская машина вблизи напоминала большую горбатую рыбину без хвоста, с намалеванным ненавистным крестом на боку. Из горба выглядывала толстая труба пушки, чуть ниже торчали трубы поменьше – пулеметы. Пушка выбросила клуб огня и дыма, Лихов шагнул в сторону, уклоняясь, и получил порцию пулеметных пуль, выбивших целый фонтан щепок из «шестерки». От попаданий жгло и покалывало в ноге и боку: связь «ходуна» и робота была сильной, на уровне нервов. Сергей знал, что никаких повреждений у него нет, но чувствовал, как будто они были.

ДБРШ проделал несколько гигантских шагов. Оказавшись рядом с «рыбой», Сергей не нашел ничего лучше, чем ухватить деревянными пальцами плюющийся пулемет и загнуть стволы вверх. Потом он ухватился за пушку, толстая труба гнулась неохотно, но много же и не надо.

– А! Теперь не стрельнешь! – завопил он не своим голосом.

Подскочил Герасименко и, перекрикивая выстрелы и непонятный шум, исходивший от «рыбин», заорал:

– Давай перевернем!

Лихов понял с полуслова. Они присели, ухватились за обрамленный чешуйчатой броней край и разом выпрямились. «Рыбина» дрогнула, неохотно пошла вверх, накренилась.

– Па-а-алучи, гадина! – в диком упоении завопил Сергей.

Лейтенант вторил ему.

Под днищем обнаружились сотни небольших шевелящихся отростков, будто у мокрицы, они и производили странный шум. Лейтенант тыкнул деревянной ручищей – вперед, сейчас не время!

Они зашагали к следующей вражеской машине, обходя сзади. И перевернули тоже, а подбежавшая «пятерка» Дорохова ударом ноги погнула все орудия разом.

Третья рыба-машина горела, подожженная выстрелом из бронебойной пушки, установленной на плече дороховского робота, а последняя медленно пятилась и уходила, уходила, уходила!

– Давай, командир! – услыхал Лихов хриплый голос Сыпя. – Вы справа, я слева. Вы отвлекайте только, я ему сейчас!

– За мной! – скомандовал Герасименко.

Они догнали «рыбу» почти у края рощи; та не стреляла из пушки, видимо, заел механизм, огрызалась только пулеметными очередями. Дорохов забежал сбоку и пальнул бронебойным прямо в свастику. Через несколько мгновений изнутри темного фашистского механизма повалил дым, «рыба» дернулась последний раз и «умерла».

Сергей наспех огляделся. Лейтенант, Дорохов и… Невдалеке зашевелилась и приподнялась еще одна машина… «тройка», Батенев. А где же остальные? Самедовы у Тёпловки, Свержин, сука, в кустах…

– Лёха! – крикнул он и потопал туда, где видел, как упал, отброшенный силой нескольких попаданий ДБРШа. – Пуговица! Лёха!

Робот – маневренная штука, так просто в него не попасть. Единственное место, которое действительно нуждалось в защите, – кабина, она укреплялась бронированной сталью. Руки-ноги всегда можно подправить, дерева кругом много. Основные крепления и механизмы ехали в ГШРах: одного-другого робота поправить почти всегда можно за полдня. Единственное смертельно незащищенное место – чуть выше брони кабины. Иначе, видимо, сконструировать было нельзя.

Пуговица, Пуговица…

Лихов с каким-то тупым безразличием смотрел на то, что было совсем недавно веселым Лёхой Пуговкиным. Снаряд фрицев попал так точно, что…

Он постоял совсем немного и, развернувшись, пошел обратно к краю рощи. Роботу Батенева оторвало руку и при падении расщепило сустав на ноге, сам Олег, с залитой кровью головой, говорил, что он в порядке.

– Лёхи нет, – глухо ответил Лихов на немой вопрос командира.

Сыпь выругался. Он вообще часто ругается, не так как Лёха. Но Дорохов молодец всё равно, хоть и зека.

– Гля, братцы! – завопив вдруг Батенев. – Ох ты ж!

Они обернулись к фашистским машинам, и Сергей почувствовал, как волосы под шапкой у него зашевелились, будто живые. Из нутра каждой машины стремительно выползал черный как сажа дым. Только вел он себя совсем не как дым: извиваясь, словно огромные безглазые черви, четыре шевелящиеся ленты мрака жадно подрагивали… будто нюхали, искали, жаждали…

Сердце почти встало, дыхание перехватило – дым «светил»! Конечно, такое трудно было назвать светом, нет: это дышало что-то невыразимо злое, ужасно голодное и смертельно губительное. Стало так тихо, что потрескивание огня на горящих бронемашинах показалось Лихову оглушающим. Он застыл, не в силах ничего предпринять.

– Стоять на месте! – Герасименко медленно пошел навстречу жуткому дыму.

Его ДБРШа номер один скрипел деревянными суставами, будто рассохшиеся на морозе деревья в чаще. Он не боялся, а вот Лихову стало очень страшно за этого совсем еще молодого парня, потому что напротив судорожно подергивалось от ярости абсолютное зло.

Вспыхнули огоньки на плечах у «единички», а затем две ярко-красные струи пламени из навесных огнеметов врезались в черных дымных червей. Тишину прорезал беззвучный и оттого еще более страшный вопль. Он звучал не в ушах, он разрывал, казалось, извне тело Сергея, скручивал внутренности, выдавливал глаза, выплескивал кровь…

А затем вопль оборвался и Лихов увидел: огонь пожирал дым намного быстрее, чем дерево. Быстрее даже сухого сена. Сергей заставил своего робота сделать шаг, другой, встать рядом с командиром. Тот выглядел бледным, полоса копоти на щеке и ярко горящие глаза.

– За Родину, за Сталина, – сказал лейтенант. Помолчал и добавил: – И за Лёху.

– Никогда так не пугался, – сказал подошедший Сыпь. – Что за дрянь, товарищ командир?

Лейтенант молчал, разглядывая беспомощно застывшие чешуйчатые бронемашины. Ножки перестали шевелиться, и теперь «рыбины» выглядели совершенно «дохлыми».

– Какая маскировка, а? – сказал наконец Герасименко. – Мимо пройдешь: ну бугор бугром. А чтобы не утопнуть в болоте, видишь, как передвигается? Хитрое устройство, гусеница не гусеница, а давление на почву уменьшено, а? Фашистские заубереры в Аненербе не дремлют. А уж это… Что же они такое вытащили на свет и привели на нашу землю? Мертвое может оживить только мертвое.

– Горят они хорошо, – сплюнул Дорохов. – Победили же, командир… хоть бы и мертвых.

– А представь, есть у них что-то и побольше, а, Дорохов? Они же железные, не как мы. Что если у фашистов есть такой робот как у тебя, только стальной?

– Хрен с ними, – хмыкнул Сыпь. – Я своей земли никакой мрази не собираюсь отдавать. Ни большой, ни маленькой.

Герасименко кивнул и хмуро посмотрел на Сергея.

– Где Свержин?

Лихов пожал плечами – не знаю. Говорить о предательстве бывшего товарища ему не хотелось.

– Давай зеленую ракету. Соберем всех, надо колдунов звать, машину Батеневу пусть чинят.

Ракета ушла, а совсем скоро подошедшие ГШРы высаживали техников; дядя Вова, выпрыгнувший чуть не первым, уже бежал к останкам ДБРШа Пуговкина. Вскоре Малой, Алиев и Зуев деловито и споро разбирали ногу батеневского робота.

Дорохов с Сергеем мрачно дымили «козьими ножками».

Свержин не показывался, так же как и братья Самедовы. Лейтенант выдвинулся в сторону Тёпловки и дал вторую зеленую ракету.

– Скажи, Сыпь… – начал Лихов и замолчал.

– Что скажи? – Худое, покрытое оспинами лицо Дорохова скривилось. – Как мы в такое дерьмо сумели влезть, что дальше только страшней? И сбежать хрен куда выйдет, и тут не слаще? Прикинь, корешок, второй раз всего хотелось сегодня сбечь, аж прям вот до самого нутра!

– Почему ты не сбежал… ну, когда мы на испытаниях дээрбэшку поломали? Ведь мог же…

– Мог, – подтвердил Сыпь. – Тебе по горлу штыком, а сам в лес.

Сергей смотрел в жесткие глаза зека и понимал – не шутил.

– Только кто-то должен эту гниду фашистскую выкинуть к бебеням с нашей земли, вот чего я подумал. Нам ведь с тобой силу доверили не так просто. Чуешь? Нашу, не как эти вон, да?

Лихов кивнул.

– Ты глядел на Тёпловку, чуял, корешок, почему мы тут, а? Как «светит»… Вот эта сила меня остановила, – закончил Дорохов. – Почему не я-то, подумалось тогда…

В голову ударил огненный клин сигнала. Фрицы! Снова!

Он мигом очутился в кабине робота, мельком отметив, что Сыпь тоже на месте. «Тройку» Батенева уже поднимали. Наспех завершают крепеж – значит, Олег почти в строю.

Выметнулись на простор, огибая край рощи, стали рядом с командиром.

От Тёпловки, «светившей» так, что разом словно весной повеяло, к ним медленно ползли еще четыре знакомых «бугра». А чуть отстав, мерно перебирал суставчатыми ногами кошмар почище всего ранее виденного. Словно уродливый паук с множеством острых суставчатых ног, к ним направлялась огромная машина. Двигалась она рывками, веяло от паучары таким невыносимым злом, что Лихова тряхнуло.

– Ты гля, падла, что у нее наверху! – Дорохов выругался.

Лейтенант тоже ругался. Сергей напряг глаза и увидел – поверху паук ощетинился рядом тонких, еле видимых пик. А на этих пиках болтались, в такт неровному ходу механического монстра, два тела. Кто это – не разглядеть, но страшной догадкой вспыхнули имена – Наиль и Ринат, братья Самедовы.

– Мразь! Чтоб вы сдохли!

– Ну, товарищ Дорохов, что скажешь теперь? – спросил Герасименко.

– А то и скажу, командир, что раньше говорил. Хрен я им дамся. Можно их убить, значит…

– Убьем! – закончил Лихов.

Сзади, чуть скрипя новым суставом, подошел ДБРШа Батенева. А всего минуту спустя рядом с Олегом встало два ГШРа, и Лихов видел, как на наспех приделанных станках держались пулеметы, снятые с робота Лёхи Пуговкина.

Ветер, стылый и пронизывающий, летел над пустым заснеженным полем. Небо заволокло рваными, темными тучами.

– Кажись, меняется погода, – расслышал Сергей дядю Вову. – Снег повалит к ночи, как бы роботы не отсырели… Костер опять будет трудно жечь.

И, несмотря на надвигающийся ужас, Сергею стало удивительно спокойно. Что это – предсказание или желание жить, но говорил старый солдат сейчас о том, что будет потом… завтра. И Лихов верил. Получается, надо им победить во что бы то ни стало – придется! Чтобы так и было – снег, завтра, костер…

Потому что по-другому быть не должно.

– Солдаты, бойцы, братья! – негромко сказал лейтенант. – Перед нами сейчас тьма, которую ни вы, ни я понять не можем. Злая, страшная, неживая. А за ней, в Тёпловке, бьет исток нашей силы. Русской, живой. Почему тут, я не знаю, но хотел бы узнать, изучить и применить на благо всей Советской страны. И ее ни за что нельзя отдавать врагу…

– Это и ежу того этого, – прервал Герасименко дядя Вова. – Ты, командир, говори, что делать, а там посмотрим.

– Давить надо фашистскую нечисть. Черный дым – жечь. Обходить «рыбин», переворачивать и тоже жечь, а доберемся до большого…

– Я с ним по фене поговорю, – сказал Дорохов.

Лейтенант вдохнул и произнес:

– Вперед, отряд имени Кирилла Мерецкова! Не посрамим! За мной!

И Лихов бросился следом за командиром. И страха внутри не было. Была уверенность в том, что подпусти они врагов к Тёпловке, то предадут Родину и всё то, что никак нельзя предавать.

Но они не подпустят, всех дел-то – уничтожить фрицев. И быть тогда добру.

Бежать, уворачиваясь от выстрелов, ощущать уколы пулеметных попаданий, видеть черный дым из поверженных «рыбин», огонь, пожирающий эту мразь. Опрокинулся второй раз за день Батенев, горит его ДБРШ. На помощь времени нет, нужно перевернуть… «Паук» протыкает ногой робота Дорохова… поспел всё же словить смерть раньше других. Из ниоткуда появляется «четверка» Свержина, бьет в бок пауку огромным деревом, словно тараном. Звонко лопаются, звеня металлом, ноги, валится страшилище на бок. Выскакивает вдруг откуда-то множество фрицев, словно муравьев. Тарахтят пулеметы, топчут ГШРы мелкие людские фигурки с крестами на касках. Лейтенант карабкается на черного «паука», гудят факелы из огнеметов. «Паук» грозно вздымается, и командир срывается вниз.

И в этой чехарде понимает вдруг рядовой Сергей Лихов, почему нельзя бомбами по Тёпловке и почему так лезут сюда аненербовские заубереры. И как они хотят заполучить и понять ту неведомую заповедную живую русскую силу. И употребить ее, как употребляют свою, мертвую…

И многие хотели так же. Да никто так и не смог – всегда были защитники у русской земли. Просто сейчас – его очередь. Их очередь. Отряда ДБРШ-2 имени Кирилла Мерецкова!

И кажется Лихову, что вместе с их отрядом бьются огромные бородатые чудо-люди – богатыри. Их нет, разумеется, но… они есть. Вскидывает копье один и протыкает железное паучье тело, и летят оттуда черные ленты, второй дробит их булавой и сечет мечом. И вражеская машина тяжело падает снова.

Где лейтенант? Жив ли? Да, успел отползти, хорошо.

А поодаль колонна чудных солдат в высоких шлемах и белых штанах останавливается, вскидывает ружья, офицер cбоку строя машет саблей… Огонь! И стреляют они, и падают, падают немцы.

Их нет, но… скажи, заубереровская мразота, почему тогда всё так?

А потом Сергей чувствует страшный удар, огонь обжигает… и Лихов видит отчего-то Лёху, Сыпя, Рината. Херня, говорит Дорохов, щас мы им… А Лёха кивает и…

Снег пахнет дымом, он черный как земля, и даже не верится, что это снег.

– Жив, летёха? – Герасименко поднял мутные глаза и увидел склонившегося Баландина.

– Жив вроде, – ног он не чувствовал, а в груди горело пламя.

– Вот и хорошо… молчи, командир, молчи. Сейчас мы тебя подлечим. Малой! Давай сюда крови!

Лейтенант скривился от боли и спросил шепотом, едва слышно:

– Кто еще жив, дядя Вова?

– Молчи, молчи, командир. Живы, живы. Раненые, но есть. Ты молчи. Мы не пустили, это главное. А живые есть, есть…

– Добро, – прохрипел Герасименко.

Он повернул голову и увидел то, что никто кроме него не видел: аккуратные домишки, рубленные целыми бревнами, узорчатые коньки и наличники, резные перила. Он видел тонкие журавли колодцев, ровные ряды белых на срезе дров и опрятные изгороди, на которых сушились горшки. А неподалеку текла удивительно чистая речка, и мальчишки сидели на берегу с удочками. А высоко в небе летели, курлыкая, журавли.

Тёпловка «светила».

За это стоило сражаться.

– Ты видишь? – прохрипел он снова.

И дядя Вова ответил:

– Да все видят. Каждый, может, и свое, а вместе – наше. И не позволим никому… А ты молчи, сейчас мы. Малой, да где тебя черти носят!