Подвиг Исилдура

Была темная ночь, похожая на все прочие, и старший стражник вздыхал от скуки — сторожить какой-то пожухлый куст сутки через двое — эту работу не назовёшь увлекательной. С ним было еще пятеро человек конвоя, и им запрещено было разговаривать не по делу во время дежурства. Площадь, на которой бесприютно торчал предмет их бдения, была окружена огромной стеной, и старший стражник подумал, что нужно быть идиотом, чтобы карабкаться через неё и посягать на такое сомнительное сокровище. Он в стотысячный раз окинул взором Нимлот. Стояла поздняя осень, и за деревом никто не ухаживал, не сохранилось ни одного листика, лишь скукожившийся плод бессильно повис на сухих ветвях. «Да, нужно быть полным идиотом», — ещё раз подумал стражник и зашагал вокруг, подавляя зевоту.

В эту ночь настороженно следил за ним и его товарищами человек, распластавшийся наверху, на стене, словно слившийся с ней молодым и гибким телом. Он беспрепятственно проник в Арменелос, минуя всех часовых, призванных отлавливать таких как он «бунтовщиков», населявших Роменну, и вскарабкался на стену, благословляя темноту ночи. Этот юноша был Исилдур, и он пришел за Нимлотом.

Сноп искусственного света освещал дерево по ночам, а Исилдур помнил то время, когда дерево цвело и струило серебряный свет вокруг, свет сродни лунному. Исилдур знал о Нимлоте всё, для него это был не просто куст, как для неграмотного стражника. Мама стражника не рассказывала сыну волшебно-печальных историй о днях минувших. А Исилдур мог представить себе отчётливо, так, как будто сам был тому свидетелем, как пела Яванна, как внимали ей притихнувшие Валары, наблюдавшие чудо, и как, повинуясь мелодии, взошли и распустились два дерева, подобных которым так никогда и не было создано. Серебряно-ствольный Телперион, ласкающий романтичные души, и Лаурелин, огненно желтый, дарующий всем тепло и золотое сияние во вторую половину суток. Завороженные чудом Валары приветствовали создание Яванны. Это было до того, как появились эльфы. Волшебный свет деревьев разливался только над Валинором, а Средиземье спало во мраке, в мерцании звёзд.

Позднее великий мастер нолдоров, Феанор, создал кристаллы поистине немеркнущей красоты, ибо он наполнил их живым и нежным светом деревьев Яванны, и все дивились.

Черный враг Моргот, и мерзейшее существо Унголиант — гигантская, смердящая паучиха, подобрались к прекрасным деревьям и уничтожили их. Иссушили их соки и отравили ядом всё вокруг. Исилдур чуть не упал со стены, переполняясь негодованием при этом воспоминании. Это было решительно непонятно, как кому-то пришло в голову посягнуть на прекрасное творение, созданное другими, растоптать, уничтожить, похоронить в мерзости! Но Моргот всегда этим занимался! И бесценные сильмарилы тоже украл он. По мнению Исилдура Валары много раз проявляли недальновидность по отношению к Мелкору и были слишком к нему снисходительны. Им следовало изгнать его из Эа задолго до того, как они это сделали.

Слёзы Ниенны отмыли от яда убитые деревья, но даже молитвы Яванны не могли оживить их. Ни она, никто другой, не могли повторить этого создания. Телперион подарил свой последний цветок, а Лаурелин свой последний плод, и из них усилиями Валаров были созданы луна и солнце. Так что свет деревьев не умер, он с нами всегда! Солнце и луна распространяют свой свет всем землям, но всё-таки жаль, что волшебные деревья никто больше не увидит.

Прежде, чем враг уничтожил деревья, Келеборн, дерево подобное Телпериону, но не такой силы свечения, было передано в дар эльдарам. Много позднее эльдары преподнесли нуменорцам росток этого дерева — Нимлот. С тех пор судьба его была неразрывно связана с королевским домом, и по пророчеству Тар-Палантира род нуменорских королей будет продолжаться, пока это дерево живёт.

И вот Саурон, в прошлом враг Средиземья, стремительно прошедший путь от узника короля до его ближайшего советника, внушает ему мысль уничтожить Нимлот. Гордый король не станет больше придерживаться суеверий, для него ли законы, придуманные эльфами! Он ищет от них иных даров, не таких бессмысленных, как куски их флоры.

«Бедный, бедный Нимлот! — теплая волна нахлынула на сердце Исилдура, — шесть стражей стерегут тебя, но не за тем, чтобы сохранить, а чтобы наверняка уничтожить!»

Безумием было нырять в этот сноп света, в лапы к вооруженным людям, но Исилдур не думал об этом. Ловко сполз он вниз со стены, словно змея, и, помедлив в тени какое-то мгновение, метнулся к дереву и срезал единственный плод. Он застал стражу врасплох, но они знали, что делать, и прыгнули на него одновременно, лишь стремительность помогла ему выскользнуть и нож, которым он орудовал великолепно. Исилдур почти взбежал на вертикальную стену. Если бы не она, то стражникам удалось бы схватить Исилдура, однако никто не смог вскарабкаться на неё также ловко, как отчаянный мальчишка, посягнувший «на куст» вопреки уверенности стражников в невероятности такого события!

О краже молниеносно оповестили всю охрану в городе, и Исилдуру не удалось вырваться из него так же беспрепятственно, как он проник сюда. Всё больше и больше людей преследовали его по пятам, наносили раны, но он бежал, что есть мочи, не чувствуя боли. Вот ещё через одну стену перемахнул он, чудом оторвавшись от преследователей, а в лесочке, за воротами города, ждал его верный конь. Исилдур вскочил в седло, и его словно ветром унесло. Поспешно организованная конная погоня не сумела настичь его, потому что помогал ему стремительный Чернолун, который несся, не оставляя следа.

Отправляясь в ночной поход, Исилдур никому не сказал, куда он собрался. Но Анарион заметил, что брат исчез и поднял всех на ноги. Защемило сердце у Элендила, когда обнаружилась пропажа его младшего сына. Он почувствовал что-то неладное, вспомнил, как упрямо сомкнулись губы Исилдура утром, когда все они обсуждали влияние Саурона на короля, и когда Амандил поведал о том, что Нимлот собираются сжечь. Неужели его такой неосторожный мальчик решился на безумный шаг — верную гибель! Элендил подумал, что не перенесёт такой потери.

Но вот гнетущую тишину нарушило тихое ржание, и вскоре домашние снимали с коня полубесчувственного, обескровленного Исилдура. Он улыбнулся синими губами, вытащил из-за пазухи драгоценный плод, ради которого рисковал жизнью, и потерял сознание. Его мать, сдерживая слёзы, прошептала: «Я горжусь тобой». Исилдура внесли в комнату, смыли кровь и перевязали.

К тому времени, как стражники Арменелоса прискакали в Роменну, весь город затаился, будто давно уже спал. Стражники всюду искали лазутчика и вора, но они не запомнили Исилдура в лицо и вынуждены были уехать ни с чем.

Амандил бережно вскрыл плод Нимлота и вынул единственное семя. Благословив крохотное коричневое зернышко, он бережно посадил его в землю. Затем подошёл к постели внука, долго смотрел на его бледное, осунувшееся лицо, и плакал, не стыдясь слез.

День шел за днем, а Исилдуру не становилось лучше. Мать не отходила от его ложа. Исилдур в бессознательном состоянии то бредил в жару, то становился холодным, как мёртвый. Росток не всходил.

Во дворце Фаразона горячо обсуждали неожиданное событие. Провинившиеся стражники ждали своей участи в тюрьме. Саурон ненавязчиво намекал, что посягнувший на дерево принадлежит роду Амандила, ибо только этот род, подобно королевскому, ведет начало от Элроса, только они могут быть заинтересованы в том, чтобы дерево оставалось невредимым, ведь они вполне могут рассчитывать на нуменорский трон.

— Никто не смеет рассчитывать на мой трон! — возразил Саурону надменный Фаразон. — Это сухое дерево — просто легенда, Нуменор не стал бы могущественным государством, если бы народ кормился такими сказками. Тар- Палантир не пророк, он даже собственную смерть не смог предвидеть! Если Амандилу так уж дорого это дерево, то он мог бы попросить меня, и я подарил бы ему его!

— Я думал, оно свято для Вас, Ваше величество! — воскликнул Саурон, ухмыляясь про себя.

— Свято?! Эта эльфийская петрушка? Эльфы отличаются тем, что дарят нам со своего огорода всё, что им не надо! Они лишь делают вид, что нам помогают. А их боги также ленивы, как мой пес! Ничто больше не связывает меня с ними, ничто для меня не свято!

Саурон похлопал в ладоши, выслушав это бахвальство.

Человек больше лжет о своей свободе, на самом деле она его тяготит. Нет ни одного другого существа, которое бы так цеплялось за авторитеты, — в этом Саурон был убеждён. Он внимательно наблюдал за Фаразоном, который вдруг задумался о чем-то.

— Интересно было бы узнать, — высказал свою мысль Фаразон, — этот бог темноты — Мелкор, которого ты восхваляешь, он также бесполезен, как наши боги?

— О нет, разумеется! Мелкор всегда награждает тех, кто ему верен. Валары ленивы отчасти потому, что они уже сделали всё, на что были способны, они больше ничего не знают и не умеют, да и не хотят трудиться, им вполне вольготно живется в Валиноре.

— Но Мелкор не такой. Он вихрь, энергия, сила, которая может преобразовать весь мир. Но ему мешают. Валары всегда завидовали его знаниям, его неуёмной жажде действовать, его успеху у людей. Они извратили историю, приписав ему разрушения и катастрофы, которые на самом деле были лишь крахом их бредовых идей, и общими усилиями изгнали Мелкора из Арды. Они знали, что не смогут долго противостоять ему. Но Мелкор всегда готов прийти на помощь людям, если только они ее попросят.

— И … что же нам делать, чтобы Мелкор нас услышал? Валары не внемлют нам, хотя живут всего лишь через пролив, а твой бог, ты говоришь, за пределами Арды?

— Желающий услышать, услышит и за пределами Арды. А иным можно кричать прямо в ухо и не докричаться. Построй великолепный храм для Мелкора и жертвенный очаг при нём, изруби Нимлот и сожги на этом очаге! Всё, что дорого его врагам, ненавистно Мелкору, ибо они поступили с ним несправедливо. А когда он поймет, что ты на его стороне, то, будь спокоен, дары его будут обильны и всегда к месту. Не как петрушка с чужого огорода!

Сказано — сделано. Лучшие художники работали над эскизами храма и решили, что он будет находиться в самом сердце Арменелоса. Саурон считал, что это сооружение должно быть самым грандиозным в истории Нуменора.

Имя Мелкора давно было на устах в Нуменоре. Всё больше людей обращались в веру в нового сильного бога. Поэтому многие приветствовали строительство храма. Алтарь Эру на вершине Менелтармы был заброшен несколько поколений тому назад, и народ устал жить без бога. Нуменорцы все-таки опасались гнева Валаров, вот Мелкор и был призван уберечь их от нежелательных выходок эльфийских покровителей. Мелкор будет их собственным богом, его не надо будет делить с их врагами — эльфами, и время покажет, который из двух соперничающих народов будет хозяйничать в этом мире.

Самый разношерстный люд собрался, чтобы строить храм. Было сказано, что каждый, кто примет в этом участие, обретет бессмертие после земной жизни. Могущественный Мелкор заберёт всех угодных ему в чудесную страну где люди больше не будут знать ни старости, ни болезней, ни горя. Остряки возражали, что такое легко обещать, а вот как насчёт того, чтобы обрести бессмертие уже в этой жизни! Саурон объяснил им, что пока Валары не изгнаны из Эа, они требуют соблюдения своих законов. Они не заинтересованы в том, чтобы человечество развивалось, и добровольно не откроют тайну бессмертия, потому что больше всего боятся, что люди станут равными им.

Валары — боги, принадлежащие Эа. Они могут процветать только здесь, вот они и цепляются за власть в этом мире. Мелкор же знает много миров, много звёзд, не похожих друг на друга. Он не привязан ни к одному месту и хочет, чтобы люди освоили эти безграничные пространства, одушевили их своим присутствием. Знания Мелкора беспредельны, и он стремится передать их людям. Сейчас нуменорцы плывут неделями от одной земли до другой, и им невдомек, что на этой бескрайней планете есть благословенные места, о которых они и не слышали. Мелкор научит их создавать корабли, которые не по морю, а по небесному океану вмиг донесут их до самых дальних миров! Люди смогут опускаться в пучину океана, они изучат все повадки подводных обитателей и смогут заготовить такие запасы еды, что заботы о хлебе насущном уже никого не будут тревожить. Мелкор также научит людей не бояться стихий, а управлять ими, он сделает человека хозяином Вселенной.

Люди внимали сладкоречивому вассалу Мелкора, затаив дыхание, и с трудом верили, что всё это когда-то будет возможным. И не было недостатка в строителях храма, воодушевленных верой, по которой так истосковались их души!

А те, кто не строил, удивлялись тому, как быстро растёт новый храм, какие мощные у него стены, превосходящие по толщине в два раза городскую стену Арменелоса. Снаружи стены храма облицевали полированными плитами из обсидиана — черного вулканического стекла, привезенного из Мордора, а изнутри — инкрустировали яркими самоцветами. У всех, входящих в храм, слепило глаза от роскоши и великолепия убранства. Колени невольно подгибались, и робкие души безвольно подчинялись могущественному Богу. Никто не посмел взять себе даже самого маленького камешка.

Храм имел цилиндрическую форму, а на его высокие стены водрузили серебряный купол, блестевший в лучах полуденного солнца, багровеющий на закате, мертвенно мерцающий при луне. Пугающе страшным и чужеродным смотрелся он на фоне белокаменного Арменелоса. Противоречивые чувства испытывали даже те, кто строил храм, но люди ободряли друг друга, пытались убедить себя, что он красив! Надо просто привыкнуть к его виду, награда велика — бессмертие в следующей жизни, там им откроются новые миры, там они будут свободны и счастливы.

Те же, кто не принял веру в Мелкора — Моргота, взирали на чудовищный храм в отчаянии, и холод заползал в их души. Черная махина закрыла небо.

В Роменне, к несказанной радости Верных, дерево Нимлот всё же пробилось к свету. Робкий росток крепчал и выпрямлялся, а вместе с ним поправлялся Исилдур. Амандил, который был уверен, что раны Исилдура смертельны, не однажды благословил удивительное дерево, он понял, что это Нимлот борется за выздоровление своего спасителя. Когда молодое деревце поднялось на двенадцать дюймов, гордо расправив нежные листочки, тёмно-зелёные сверху и серебристые снизу, Исилдур стал прежним. От ран его не осталось даже шрамов. Семья ликовала, и все поздравляли друг друга. Давно уже не было подобного настроения в доме Верных, в эти трудные времена любая радость переживалась ярче, чем прежде.

Амандил позвал всех друзей на ужин в честь выздоровления Исилдура и успеха его отчаянного похода, о котором когда-то сложат легенды. В доме Амандила собрались семьи элендили и те немногие эльфы, которые, несмотря ни на что, остались жить в Нуменоре. Им приходилось скрываться. Элендили вызывали недовольство короля и были у него в опале, эльфы же считались его врагами, так что убить эльфа стало поступком достойным преданного гражданина, и охотников на эльдаров появилось немало. Среди друзей в Роменне, где шпионов короля знали на перечёт, эльфы были в безопасности, но и там жизнь была слишком тревожная. Все они близко к сердцу принимали творящееся в Нуменоре беззаконие и надеялись, что тяжёлые времена не будут длиться вечно, и страна очнётся от дурмана, нагнетаемого Сауроном.

В тот вечер надеждой воспрянули их души, все радовались, и лёгкое вино подгоняло веселье. Айрен и Дориан тоже были там. Больше всех на пиру обращала на себя внимание Лиэль, их дочь. С самого рождения она была очень резвой девчонкой, и Айрен недоумевала, как у таких уравновешенных и рассудительных родителей могла вырасти такая бесшабашная дочь. Лиэль постоянно попадала в самые невероятные истории и, казалось, совсем не знала страха, она изрядно потрепала нервы своим родителям! Но вот теперь она подросла, и Айрен уже ко всему привыкла. Лиэль танцевала в зале, а её звонкий, счастливый и ещё такой детский смех развеивал въевшуюся в сердца людей и эльфов грусть ещё лучше, чем вино. Больше всего кудрявая шалунья вертелась вокруг виновника торжества, чей поступок так восхитил её и сразу выделил в самом выгодном свете среди других достойных и привлекательных юношей. Исилдур, ощущая её повышенный интерес к нему, ярко краснел и сверкал глазами.

— Исилдур, Исилдур, — нетерпеливо шептала она ему на ухо, — пойдём в сад, ты покажешь мне, как тебе удалось проникнуть в город, украсть плод и удрать от погони, иначе Лиэль умрёт от любопытства, умрёт из-за тебя! — И её маленькая ручка сжимала его ладонь под столом.

— Ладно, Лиэль, — согласился польщенный Исилдур, и они выбежали в сад, держась за руки.

— Тут прохладней! — глубоко вздохнул Исилдур. Он устроил целое представление перед хохочущей Лиэль: он крался между деревьями, как лесной кот, показывал, где и каких стражей обошёл и обхитрил, и даже залез на дерево, чтобы она поняла, какой высокой была стена. А она всюду следовала за ним и восхищенно внимала рассказу. Вот герой бросился вниз с дерева и рванулся к кусту шиповника, словно это был настоящий Нимлот, затем он сорвал розу и вручил её Лиэль, которая уже была рядом. У него перехватило дыхание.

— И потом, — продолжила Лиэль за него (ведь на самом деле она слышала эту историю больше десяти раз), — они вшестером кинулись на тебя и схватили… вот так, — и она тонкими пальчиками сжала плечи Исилдура, куда нежнее, чем это сделали бы стражники! — Вшестером они напали на тебя, и ты вырвался!

Глядя прямо в её широко распахнутые, изумлённые глаза, Исилдур тихо сказал:

— Если б ты была на их месте, я бы не вырвался…

Лиэль быстро спрятала руки за спину и улыбнулась лукаво.

— И всё-таки… как ты убежал, Исилдур?

— А вот смотри! — помедлив, Исилдур развернулся и попробовал повторить свой трюк, с разгону взбежав на дерево. Но дерево не было таким ровным, как стена, и Лиэль ахнуть не успела, как Исилдур рухнул вниз с довольно большой высоты и упал на спину.

— Ты не сильно ушибся? — Подскочила она к нему.

— Да… хорошо, что не в пруд грохнулся, — водоём был рядом. — Было бы нелепо сломать себе что-нибудь, показывая милой Лиэль, как похищаются драгоценные плоды… — простонал Исилдур.

— Прости меня, Исилдур! Я так горжусь тобой, ты необыкновенный, настоящий герой! — она помедлила. — Может быть, герой захочет какой-нибудь награды от прекрасной дамы?

— Ну, разве что поцелуй! — встрепенулся Исилдур. Лиэль наклонилась и быстро чмокнула его в щёку.

— Ну, разве это поцелуй? — возразил Исилдур разочарованно. — Наверное, так целуют кукол или маленьких котят? Не найдётся ли у неё поцелуя…достойного храброго война?

Лиэль молчала, потупившись. Исилдур понял, что она смущена, и сладкое ощущение пронзило всё его существо.

— Я,… - слегка запинаясь и не глядя на него, сказала девушка, — никогда не целовала воинов и не знаю как надо.

— Тогда я покажу, — и Исилдур, придвинувшись к ней, обнял её нежно и прижал её лицо к своему лицу, она в испуге даже забыла закрыть глаза, но доверила ему самые мягкие и душистые губы на свете, из которых он пил то слегка, то в полную силу их первый мёд. Лиэль узнала тогда, что храбрых воинов целуют долго-долго и так, что время перестаёт существовать, и всё прочее тоже.

Они растеряли все слова на некоторое время, когда сидели близко друг к другу, и их сердца бились часто и тревожно. Исилдур почувствовал, что теряет самообладание и, отстранившись от девушки, окунул в пруд разгорячённую голову.

— Жарко от твоих поцелуев, Лиэль, — объяснил он потом, обернувшись. Вода стекала с густых каштановых прядей.

— Да… жгутся поцелуи воинов, — согласилась Лиэль и, последовав его примеру, тоже опустила голову в прохладную воду пруда.

Мокрые и счастливые, они улыбнулись друг другу нимного смущённо.

На какое-то мгновенье соприкоснулись их души, но никогда больше не смогут они относиться друг к другу, как прежде. Всего одно волшебное мгновенье, и все изменилось. Страшно, и сладостно, и в глазах их струится одинаковый свет.

— Исилдур, давай будем разговаривать скорее, иначе сойдём с ума, — Лиэль кружила между деревьями, и Исилдур следовал за ней.

— Однажды ты станешь королём, — серьёзно, как будто ей это было достоверно известно, говорила Лиэль, — королём нуменорцев, и все последующие короли тоже будут из твоего рода. Ты будешь благородным и справедливым правителем, тогда все народы будут чувствовать себя на Эленне, как дома!

— Что ты говоришь, милая? Ар-Фаразон в зените славы, разве его род угаснет?

— У Ар-Фаразона никогда не будет детей! — пророчествовала воодушевлённая Лиэль. — Он продался Мелкору, он больше не истинный нуменорец. Поверь мне! Он не в зените славы, это — закат. Страшен будет его конец!

— Юная прорицательница! — Исилдур улыбнулся и снова близко подошёл к ней. — Знай, если мне, как ты говоришь, суждено стать королём, то ты, маленькая Лиэль, будешь моей королевой!

— Хорошо! — легко согласилась она. — Скорей бы всё стало, как я говорю. Я так люблю Нуменор… и тебя, и всех наших друзей. Не хочу, чтобы они страдали. Мы бы всё сделали иначе.

— Да, иначе, — Исилдур обнял её. Им легко было представить себе, что мир уже изменился к лучшему, для них это уже произошло. Любовь всем дарит надежду.

— В городе строят храм, — грустно сказала Лиэль, — храм, где будут поклоняться Мелкору. Говорят, он огромный и безобразный, совершенно черный…

— Это какое-то безумие, — откликнулся юноша, — хотел бы я взглянуть в глаза этим людям, которые решили поклоняться Богу Тьмы. Ведь Саурон даже не слишком старается скрыть его сущность.

— Я тоже хочу в Арменелос, Исилдур. Хочу увидеть этот храм, о котором столько разговоров. Глашатаи короля приезжали в Роменну и звали всех на строительство. Папа сказал, что это маневр Саурона, чтобы отметить тех, кто всё ещё противоборствует ему. За теми, кто отказался участвовать в строительстве, будут тайно наблюдать.

— Пусть трясётся гнилой клещ! У него не хватит глаз, чтобы уследить за всеми. Мы взорвём его вместе с храмом, так что ничего от них не останется.

— Исилдур, пойдём завтра в город вместе!

— Но я боюсь за маленькую Лиэль!

— Если ты будешь рядом, я не испугаюсь.

— Хорошо… — он гладил её по мокрым волосам и думал, что ради неё он способен на многое.

Лиэль взглянула на небо, запрокинув голову.

— Исилдур, — сказала она, — когда звёзды пляшут, что это значит?

— Это значит, — Исилдур обнял её ещё крепче, — что Лиэль пора… идти домой, а то её друг сгорит.

— Тогда до завтра, Исилдур!

— До завтра, Лиэль.

Они расстались. Когда Айрен увидела мокрые волосы дочери, она лишь вздохнула. Позже, уже дома, она спросила:

— Что ты делала сегодня в саду с Исилдуром?

— Я …, он… показывал мне, как украл плод с дерева Нимлот… и ещё, как целуются воины…

— Как ты могла! — горячо возмутилась Айрен.

— По-моему… у меня неплохо получилось, — насупилась Лиэль, а её мечтательный взор был где-то далеко, далеко.

Айрен долго не могла уснуть и грустно вздыхала, Дориан спросил, что с ней.

— Наша дочь, по-моему, очень сблизилась с внуком Амандила.

— И что же?

— Сейчас слишком трудное время, чтобы привязываться к кому-то. Это опасно.

— Это в любое время опасно, — возразил Дориан, — но мы все равно привязываемся друг к другу, привязываемся даже к местам и вещам. Мы рождены в этом мире, чтобы наслаждаться и страдать вместе с ним, и переживать все житейские перипетии, иначе, нам нет смысла здесь находиться. Не грусти. Это трудное время, может быть, самое лучшее для Лиэль, она счастлива.

Айрен понимала, что говорит он верно, но на сердце у неё было беспокойно.

Исилдур и Лиэль встретились на рассвете. Юноша договорился с местными рабочими — виноделами, которые в тот день везли готовый продукт в новых яблоневых бочках в Арменелос, и те взяли их на повозку. Лиэль была одета под мальчика. Золотые кудри она обрезала без сожаления, а то, что осталось, стянула в хвост и спрятала под шляпу. Она была обворожительна, Исилдур любовался ею.

С эгоистичной простотой юности они не предупредили никого из домашних о том, что предпринимают столь опасную вылазку. Да их бы и не отпустили.

Амандил иногда бывал в Арменелосе, хотя он не пользовался расположением у Фаразона и был неофициально отстранен от должности министра и советника. Фаразон знал, что Амандил потворствует элендили и даже эльфам, но, в память о давней дружбе, не смел ничего предпринять против него. В молодости они не раз выручали друг друга в бою. С годами их пути разошлись, но расквитаться с Амандилом Фаразон не осмеливался, и он терпел этого врага государства, несмотря на тонкие намеки Саурона. Существовало какое-то непонятное Саурону упрямство в людских душах, которое он, как ни пытался, не мог преодолеть. Люди, коварство и беспринципность которых порой приводили его в восторг, всё же имели какую-то глупую зацепку, вроде клятвы верности, данной в детстве, через которую их совесть не позволяла им перешагнуть.

Амандил не слишком досаждал Фаразону, и он сохранил с ним холодно-любезные отношения, но предупредил, что для сохранения безопасности его подчиненных им не следует покидать Роменну, ибо никто не станет церемониться с ними, если им вздумается совать нос в другие районы Нуменора. Так было удобнее следить за отступниками и пресекать любые попытки мятежа. За Роменной установили неусыпный надзор, и Верные не решались организовать какой-нибудь заговор. «Время ещё не пришло». «Наши силы не равны». «Если мы начнём сопротивляться сейчас, то солдаты короля расправятся с нами без пощады, а нас и так мало», — так говорили их мудрые лидеры, но горячая молодежь, хоть и подчинялась им пока, в душе бунтовала. «Лучшее время не наступит!» — говорили они друг другу. Исилдур стал для них героем: он совершил поступок, который все называли «немыслимым», — и дерево Нимлот живет, отчаянный парень невредим, а враг остался с носом! Значит, можно и нужно досаждать врагу!

Повозка, груженная бочками и дерзкими юнцами, подъехала к городским воротам, и стражники занялись тщательной проверкой груза и его сопровождающих. Исилдур был готов к любому повороту дел, но сердце его сжималось при виде спутницы. Юноша, получившийся из Лиэль, был так по-эльфийски нежен и светел! Хоть бы никто её не заподозрил! Но стражники были доброжелательно настроены, они конфисковали один бочонок «на пробу» и отпустили их с миром. Даже пожелали хорошенько развлечься в столице, куда приехал цирк с диковинными тварями из Средиземья. Роменна — город друзей, осталась позади.

По прибытию в Арменелос, влюблённые распрощались с виноделами, поблагодарив их за приятное путешествие, и договорились, что те заберут их на обратном пути через два дня, если за это время успеют сбыть «Роменское». Вино это было не крепким, но вкусным и очень популярным у дам, так что торговцы рассчитывали привезти неплохую прибыль.

Был вечер, и Исилдур, прежде всего, показал Лиэль свой некогда любимый город, где она ни разу не была. А он помнил не только каждый дом и каждую улицу здесь, но и много легенд, связанных с этими местами. Лиэль выросла в тихой Роменне, с размеренной жизнью, просторами тучных пастбищ и знаменитыми виноградниками. Странными показались ей это скопище снующих по улицам людей, засилье камня и скудная зелень. Исилдур водил её по паркам, танцплощадкам и открытым верандам, милым местечкам, где можно перекусить и послушать красивую музыку, он катал её на лодках и каруселях. Была ночь, когда они добрели, наконец, до площади, где сейчас воздвигали храм Мелкору. Строительные работы были уже практически закончены, и людей на площади в этот час не оказалось. Они предстали один на один с сумрачным зданием, которое казалось живым и мерзким чудищем, чужим здесь и затаившимся на время, подобно спруту, отбрасывающему чернильный яд. Тронь его — и оно поползёт по спящему городу, волоча за собой смертоносный шлейф. Купол храма едва светился, словно бледные кости под луной. Исилдур и Лиэль подошли ближе, вход в храм был открыт, но на них повеяло могильным холодом. Они помедлили, но всё равно вошли. Внутри храма они также никого не встретили, но тут стояли зажженные канделябры, которые немного освещали инкрустированные драгоценными камнями, как чертоги гномов, стены храма. Огоньки свечей поблёскивали, отраженные в мириадах дивных самоцветов. По рядам для молящихся, расположенным по восходящей спирали, Исилдур и Лиэль поднялись наверх к алтарю. Над алтарём — плоским чёрным камнем, находившимся в центре большой каменной чаши с желобками, высилась статуя Мелкора. Величаво-жуткой казалась она, темный плащ окутывал ее, а в железной короне, венчающей голову, сверкали во мраке три камня.

— Как они посмели?! — возмутился Исилдур. — Это совсем не соответствует истории. Разве Берен Лучник не вырвал один из сильмарилов из короны злодея, чтобы выкупить свою невесту Лучиэль? Отчего же все три камня сверкают в короне этого истукана?!

— Кто здесь? — гулко прозвучал голос, как бы в ответ на негодование Исилдура. Тут же эхо подхватило вопрос. Исилдур и Лиэль испуганно оглядывались по сторонам, ничего не соображая, отовсюду звучала эта фраза, словно сами камни допрашивали их, или внезапно проснулась стража храма.

— Идём отсюда, — пробормотала Лиэль, и они стремглав вылетели прочь из зловещего места.

Исилдуру пришлось колотить в двери гостиницы около полуночи.

— Какого чёрта вы шляетесь по ночам! — рявкнул хозяин вместо приветствия.

— Не хотелось слишком много платить тебе за постой, — объяснил, как мог, Исилдур.

Впервые Лиэль ночевала не дома, а в какой-то каморке, в гостинице для подмастерьев, на твёрдой и узкой койке. Это было захватывающее приключение! Всё, что с ней происходило в последнее время, было просто замечательно. Она не могла уснуть, но старалась не разбудить Исилдура, на груди которого прикорнула. Он тоже был очень взволнован, чтобы спать, но не хотел потревожить сон Лиэль. Так и провели они ночь, заботясь о покое друг друга, и думая каждый о своём, а, впрочем, об одном и том же.

На следующий день, прогуливаясь по улицам города, они попали в настоящее столпотворение. Гремели призывно трубы, и все спешили туда, где на стыке улиц развевались разноцветные флаги и воздушные змеи, а красочные плакаты возвещали о каком-то неординарном событии. «В это время года не должно быть ярмарки», — недоумевал Исилдур.

— Это цирк из Средиземья приехал, тетеря! — вразумили его местные знатоки.

— Слюдко Хохмач покажет сегодня класс! Ты был на прошлой неделе на представлении?

— Да! По-моему, шерстяные коротышки самые уморительные! — переговаривались люди между собой. Увлекаемые людским потоком, Исилдур и Лиэль приблизились к месту в самый разгар представления.

На высоких столбах вокруг арены, за которой раскинулся огромный шатер из яркой парусиновой ткани, зазывалы громко выкрикивали нескладные стихи. Ни один из них не перебивал другого, живописуя публике все редкостные номера, которые предстояло исполнить циркачам.

Вот на сцену кубарем выкатились два странных существа человеческого роста, но полностью обросшие шерстью и сгорбленные, с руками, слегка не достающими до пола. Их лица напомнили Лиэль летучих мышей, она отшатнулась в ужасе.

— Кто это? — спросила она Исилдура.

— Это орки, — ответил тот.

Следом за орками из шатра появился грузный мужчина с роскошной чёрной бородой, его живот гордо выпячивался вперёд, как парус, надутый ветром. В левой руке он сжимал кнут. Толпа вокруг заулюлюкала, приветствуя брата хозяина цирка.

— Эй, Громилло! Что ты нам покажешь? Хлестани их, Выдрыч!

— Все ли сделали ставки? Не скупитесь! Мои ребята в отличной форме! Разве Выдрыч привёз бы вам из Средиземья какой-то хлам? Мы уважаем нашу почтенную публику. Это самые отборные, самые драчливые орки! Других таких не сыскать! Они друг друга смертельно ненавидят! Посмотрите сами, как они отдубасят друг друга!

— Бобла Живодёр! — ударил он кнутом орка, который был худее и выше. Тот взвыл и выкрикнул что-то непотребное на своём наречии.

— И Груда Синежил! — подобным же образом представил Громилло Выдрыч и другого орка, коренастого, с широкой грудной клеткой. Тот лишь заскрипел зубами.

— Что же это делается?! — воскликнула Лиэль. — Это же варварство! Какое он имеет право так издеваться над ними?

— Тихо, ты! — зашикали на неё. — Это отродье! Орки! Наши люди страдали от них в Средиземье. Их пакостное племя заслужило ещё не таких побоев! Нашла, кого жалеть, — старый воин, неодобрительно смерив Лиэль взглядом, зло сплюнул.

— Но это живые существа, — упрямилась Лиэль.

Исилдур крепко сжал её запястье. Он ненавидел орков не меньше, чем все вокруг. Но Лиэль была права, что-то противоестественное происходило на их глазах. Он бы не удивился, если бы орки в своём стане устроили подобное развлечение с пленными рыцарями, это в порядке вещей у таких бесчувственных жестоких тварей. Но чтобы свободолюбивые нуменорцы предвкушали избиение двух, загнанных в угол живых существ, и издевались над ними публично, и платили деньги за такое сомнительное увеселение, — такое не укладывалось в голове.

Возмущенная Лиэль не хотела участвовать в этом гнусном мероприятии, но вырваться из плотного кольца вошедших в раж зрителей было не так просто. На сцене орки катались в одном шипящем и сквернословящем клубке так, что вокруг летели клочья шерсти, их подзуживала толпа, задние ряды напирали на передние. Казалось, ещё немного, и нуменорцы сами ринутся на сцену, чтобы добавить тумаков дерущимся оркам.

Исилдур и Лиэль оказались буквально придавленными к самой сцене.

Раздался оглушительный рёв, толпа, безумствующая доселе, на какое-то мгновение совершенно стихла. А потом все захохотали. Оказалось, что Бобла Живодёр отгрыз кусок уха Груде Синежилу, и кусок кровавого мяса шлёпнулся на помост. Несчастный его обладатель, едва оправившись от боли, подполз к нему и старался прикрепить на место. Весть о забавном происшествии облетела присутствующих и всех, кто сам не мог разглядеть детали боя, хохот не прекращался. Лиэль недоумевала: только лицо её друга было непроницаемо суровым, как маска, все остальные смеялись до слёз.

— Сегодня победил Бобла! — загремел Выдрыч, перекрывая смех толпы своим басом.

— Да, да! — подхватили парни на шестах.

Двое помощников увели огрызающихся орков со сцены. Груда всё подвывал и, наверное, угрожал Бобле.

Когда веселье поутихло, Громилло объявил следующий номер:

Из шатра на сцену выпихнули маленького щуплого человечка. Его ноги сплошь поросли ровной коричневой шерстью, но в остальном он был, как все люди, только ростом по пояс взрослому мужчине. Человечек этот всё прикрывал голову, как будто боялся побоев или стеснялся зрителей.

Вот Громилло дернул его за локоть и подпихнул поближе к краю арены. Тот отнял руки от лица и поморщился от стыда или от боли. Лиэль увидела самое трогательное и несуразное в мире личико. На какое-то мгновение они встретились глазами.

— О, Эру! — Лиэль повернулась к Исилдуру. — А это кто?

— Не знаю, — беспомощно развёл тот руками.

— Не трогайте меня! — заговорил артист на общем наречии.

— А что нам за это будет? — глумился Громилло. — Ну-ка, повтори, что ты там напророчил всем в прошлый раз?

— Ничего путного с тобой уже не будет! — горестно воскликнул Замогильный Голос, воздевая руки к небу. — Пусть разорвет тебя грыжа, выпадут все зубы и ногти, и собственные дети сведут тебя в могилу.

— Ты бы придержал язык, крысёнок, объедаешься моим дармовым хлебом да огнивку хлещешь, и тут же хаешь своего благодетеля! Не стыдно?

— Я раб здесь, а ты не благодетель, и все вы, — он обвёл толпу взором, полным муки, — все вы — варвары, раз позволяете себе глумиться над свободными народами Средиземья. Всех вас сгубит ваша гордыня, канете в бездну и достанетесь голодным духам!

В выступающего полетели фисташки и яблочные огрызки. Для толпы трагичные речи Замогильного Голоса казались смехотворными.

— Он возомнил себя Свободным народом! — давились они смехом.

— Ты, говорящий кролик, из какого ты племени? Слыхал я, живёте вы в норках и никогда не скидываете шкуры. Тебе ли, полуживотное, обзывать нас варварами?!

— Ты лучше покажи нам фокус, а то мы скормим тебя голодным духам, долго ждать не придётся!

Тут Лиэль не выдержала, выскочила на сцену и бросилась к Громилле. Исилдур поспешил вслед за нею.

— Отпусти его немедленно! — потребовала Лиэль. — Это бесчеловечно так издеваться над бедняжкой!

— Какой сердобольный парнишка! — изумился Громилло Выдрыч, предвкушая скандал и ещё больший успех у публики. — Отпустить я его не могу, он мне дорого достался, а вот продам его с удовольствием! Он уже всех нас достал, даже почтенную публику… Счастье будет от такого добра избавиться!

Исилдур бросил Громилле кошелёк — он не взял с собой много денег, они ведь ехали в город под видом простых виноградарей.

— Надеюсь, этого хватит? — процедил он.

Громилло, не спеша, открыл кошель и рассмеялся.

— Семь луаров! В жизни не видывал столько денег сразу! Вот уж подкатила фортуна… — Толпа засмеялась, Исилдур покраснел от злости.

— Забери свои гроши, и не мешай людям веселиться! — Громилло протянул кошелёк Исилдуру.

— Тогда возьми это! — и храбрая Лиэль сорвала с груди золотой медальон прежде, чем Исилдур смог предостеречь её. — И отпусти несчастного!

Громилло взвесил в ладони новый выкуп, размышляя, откуда бы у простого парнишки могло оказаться такое сокровище….

— Ба! — воскликнул он вдруг, это ведь эльфийская вещица! — Громилло Выдрыч много поездил и много повидал на своём веку. Опытным взором обшарил он Лиэль с головы до ног и, раскрыв медальон, ещё раз насмешливо взглянул на нее. Выдрач не мог читать по-эльфийски, но шрифт определил безошибочно, на тончайшей эмали была изображена милая кудрявая девчурка — Лиэль в детстве.

— Не кажется ли почтенной публике…, - медленно, намеренно растягивая слова, заговорил Громилло, — что сердобольный парнишка… прячет эльфийские грудки под этой грубой рубашкой!

Громилло тотчас же получил удар кулаком по губам, но не выронил медальон и левой рукой схватил Исилдура за горло.

— На кого ты замахиваешься, ублюдок! — рыкнул он, облизав кровь. Громилло был в два раза тяжелее Исилдура, и хотя тот трепыхался изо всех сил, но не мог больше нанести удара.

Громилло обвёл глазами публику, всё внимание было приковано к сцене, затаив дыхание, люди жадно ловили каждый момент. Сегодня был очень удачный день!

— Ну что, цыплёнок! Ты как, готов поделиться с нами подружкой? Мы дадим тебе больше семи луаров! В моём цирке не хватает эльфийской плясуньи, — смаковал Громилло негодование Исилдура. Лиэль стояла ни жива ни мертва.

Тут к Громилле подошёл какой-то знатный человек в чёрном камзоле с серебряной строчкой, вышедший из такой же чёрной, расшитой серебряными драконами палатки, откуда наблюдали за представлением друзья Арфеста и его свита. Арфест был одним из самых богатых людей в Нуменоре и дальним родственником короля, прославившийся неуёмной жаждой развлечений и мотовством. Он узнал Исилдура. Человек, которого он подослал к Громилле, предупредил циркача:

— Будь осторожен. Этот юноша знатен, и король, возможно, не хочет ссоры с его домом.

Громилло тут же отпустил Исилдура, сильным мира сего он никогда не перечил. Кроме того, он был новичком в Нуменоре и еще не достаточно изучил здешние нравы и местные интриги.

— Считай, что легко отделался на этот раз, — всё-таки буркнул он.

— Отдай мне медальон! — потребовал Исилдур.

— Э, нет! — из палатки вышел сам Арфест. Он был высок и красив, но что-то хищное и порочное было в его облике. — Медальон передайте мне. И эти двое тоже пойдут со мной. — Он медленно потирал холёные белые пальцы, — королю интересно будет узнать, что делают здесь роменские шпионы.

Исилдур понял, что никто не собирается отпускать их, с его стороны наивно было предположить такое. Со всех сторон на сцену поднимались люди в черном. Исилдур не боялся за себя, но знал, что Лиэль угрожает настоящая опасность: с эльфами в Нуменоре расправлялись быстро и жестоко. Медлить было нельзя, он взглянул на неё и чуть-чуть скосил глаза, она поняла его знак. Вместе они рванулись вглубь сцены, бежать через толпу было бессмысленно. Громилло попытался преградить им дорогу, но встретился с непредвиденным препятствием: Замогильный Голос изо всех сил впился ему в ногу зубами. Выдрыч запрыгал по площадке, подвывая от боли и пытаясь стряхнуть атакующего невысоклика.

Толпа снова загрохотала, заулюлюкала.

— Свободный народ кусается! Ха-ха-ха!

— Посадите же в клетку свободный народ!

Наконец его отодрали, избили и отнесли за шкирку за кулисы. Черные камзолы пустились в погоню за беглецами, а представление продолжалось.

Исилдур и Лиэль бежали, минуя многочисленные клетки, и увертываясь от надзирателей. Исилдур рассёк ножом матерчатую стену шатра, и они оказались на задворках, где было пока спокойно. Ребята нырнули в первый попавшийся переулок и наткнулись на фургончик мусорщика. Мусорщик с седой бородой и удивительно лукавыми глазами сказал Исилдуру:

— Можете спрятаться у меня, если не брезгуете.

Исилдур и Лиэль почему-то доверились ему и зарылись в хлам на дне фургона. А мусорщик поехал себе дальше, слегка погоняя ленивого мула и бубня песенку себе под нос.

Погоня не заставила себя долго ждать. Сам Арфест примчался на коне, он не желал упускать шанс привести ко двору короля Нуменора Амандилова внука, а тем более поразвлечься с эльфийской девочкой. Выскочив на улицу, по которой катил фургон безмятежного мусорщика, Арфест нетерпеливо оглянулся, ноздри его раздувались. «Куда бы ни побежал этот наглец, ему не уйти, — думал он, — мои люди ищут их повсюду».

— Эй, ты! — окликнул он мусорщика. — По этой улице никто не пробегал?

— Если ты думаешь, что я нашёл то, что ты потерял, — осклабился мусорщик, — можешь порыться у меня в фургоне, я подожду.

— Тьфу ты! — сплюнул Арфест. В другой раз он приструнил бы обнаглевшего деда, но сейчас у него не было времени.

Напрасно прочесали черные камзолы весь город, они так и не нашли сбежавшую пару. Тогда Арфест осведомил всех часовых о беглецах и решил не прекращать поиски, пока их не обнаружит. Это была охота, у него появился азарт, и кровь быстрее заструилась по жилам его пресыщенной удовольствиями особы.

Мусорщик привез их в рыбацкий посёлок Окуньку. Его здесь все знали, и он нашёл, где пристроить беглецов. Нельзя сказать, что рыбаки очень сочувствовали Верным, но они стояли друг за друга горой и всегда поддерживали друзей, а веселого мусорщика здесь все любили.

Так Исилдур и Лиэль оказались в доме у Греда.

— Они не будут докучать тебе долго! — подмигнул мусорщик. — Так и лезут на рожон! Сбегут, наверное.

А им он вполне серьезно посоветовал никуда не высовываться до его следующего приезда. Необходимо было разведать, насколько благоприятствуют обстоятельства их возвращению в Роменну.

— Ай-я-яй, — пожурил он Лиэль, — разве может разумная эльфийская девушка прыгать на сцену и разбрасываться фамильными драгоценностями во враждебном Арменелосе!

— Что ж из того, что я эльфийская девушка! — возмутилась Лиэль. — Это несправедливо, что нас выслеживают и травят, как животных. Мы родились в этой стране, у нас тоже должно быть право спокойно жить здесь!

— Если вы не хотите, чтобы вас здесь преследовали и уничтожали по одному, почему бы не уехать в Средиземье, где есть еще эльфийские королевства? — предложил мусорщик.

— Почему я должен уступать свою землю?! — нахмурился Исилдур.

— Ишь, захорохорился, красавчик! — покачал головой мусорщик. — Земля везде одинаковая. Ее много …, стоит ли погибать за какой-то один её клочок? — он задумался.

— Мы не можем вернуться сегодня в Роменну? — спросила Лиэль.

— Нет.

— Но…, я боюсь, мы очень подведем наших родителей. Ведь они попытаются искать или освободить нас.

— Немножко поздно ты задумалась над этим. Я сделаю всё, что в моих силах, но сейчас все дороги перекрыты. Родителям будет еще хуже, если вас обнаружат.

Исилдур был хмур. Мусорщик прав, они влипли в скверную историю по самые уши. Права и Лиэль, в Роменне уже наверняка начался переполох. Кроме того, его жгло страшное негодование: как смел этот мерзавец, скоморох Громилло, так обращаться с Лиэль и с ним! Исилдур знал, что не уйдёт, не отомстив. И почти придумал как.

Мусорщик уехал, оставив их на попечение рыбакам. Он не преувеличивал угрожавшую им опасность, в этом они убедились в тот же день. Посёлок Окуньку дважды прочёсывали отряды солдат, они дотошно выспрашивали местных жителей, подробно описывая им внешность беглецов, которых объявили государственными преступниками. Содействие им приравнивалось к государственной измене. У Греда был подвал — тайник, в который их спрятали. Исилдур подумал, что, наверняка, не один нарушитель королевских законов скрывался здесь, и проникся уважением к суровому рыбаку.

Как и большинство других рыбацких посёлков, Окунька жила по своим правилам, подчиняя свой образ жизни ритму моря. Повелитель штормов и морских ветров, неподкупный Улмо, был их главным богом. Друга рыбаков, шаловливого хозяина быстрых течений Оромё, любили больше всех. Если он благоволит к тебе, то косяками пригонит рыбу в сети, а если рассержен, то можно проторчать в море и двое суток, и трое и не поймать ни одной рыбёшки. Многочисленных нимф, русалок и морских духов тоже почитали и посвящали им песни и легенды. Их жизнь была также естественна и сурова, как стихия, которой они доверили свою судьбу.

Вечером Исилдур и Лиэль долго сидели у костра с рыбаками, слушая их заунывные песни о мужественных героях, которым покорялись водные глади, и угощались дымящейся и ароматной, жареной на углях треской.

На закате, когда небо разбередили, словно раны, кровавые сполохи, странный запах, перебивающий запах кострового дыма, вдруг раздражил их ноздри. Запах нездешний, тонкий, казавшийся ароматом, исходящим из садов благословенного Валинора, которого они, увы, никогда не вдыхали, запах, возбудивший древнюю тоску, тисками сжавшую сердце.

А багрово-рваное небо заволокло вдруг лёгкой белой дымкой. И эта дымка струила непонятный, тревожащий и навевающий печаль запах.

Мальчишки, прибежавшие из города, рассказали, что в новом храме на алтаре было сожжено Лунное дерево. Нимлот стал первой жертвой для Моргота. А от останков дерева вместо обычного дыма, вдруг, поднялось лёгкое ароматное облако, которое расплылось над всей Эленной, и люди дивились и не понимали, чтобы это могло значить.

— Как вовремя, мой любимый Исилдур, ты спас от недругов плод этого несчастного дерева! — сказала Лиэль, обняв его.

Исилдур ничего не ответил тогда. Позже, когда зажглись над морем первые звёзды, он вышел на берег и встал на колени. Он поклялся холодной и ясной звезде Эарендила, что отомстит за погубленный Нимлот и уничтожит Саурона. Слёзы текли у него по щекам, и он не утирал их, никто не мог видеть его в темноте. И также плакало в Роменне маленькое деревце Нимлот, деревце, с которым отныне была связана его судьба.

А запах всё не исчезал и бередил, и тревожил души, и немногие в ту ночь могли спать спокойно.

 

Цирк Слютко Хохмача

Тусклый свет проникал сквозь парусиновую ткань шатра, но и он раздражал маленького хоббита по кличке Замогильный Голос, ему хотелось забыться, погрузиться в ночь, как в спасение. Последнее время он предпочитал ночи дням с их грубой действительностью, когда вся его жизнь, все действия и желания не принадлежали ему. Сны нельзя было поработить. Он лежал на соломе в своей клетке, к которой, как ни странно, привык. Всё тело ныло от побоев, а назойливые мухи норовили присесть на мокрые рубцы, которые оставил на его спине кнут Громиллы. Он стонал без передышки.

— Когда ты уже угомонишься, образина, — раздался голос из клетки напротив, где жили его сородичи. «Вилли Жбан возмущается», — подумал Замогильный Голос.

— Из-за тебя нас всех лишат сладкого, — вторила его супруга Какафония.

— Выделываешься, мелешь, что попало, тоже нашёлся неженка! Вкалывай тут за него, отдувайся. Вот уж не встречал тоскливее субъекта. Когда работать будешь? — ворчал Вилли Жбан.

Замогильный Голос не реагировал на эти речи, он как раз пытался отключить своё сознание от текущего момента — весьма полезный навык. Осваивал его несчастный хоббит — Буги Нытик, которого судьба занесла в такую несусветную даль. Ах, если бы он мог повернуть время вспять!

Терзая себя воспоминаниями, Буги вновь вернулся к тому злополучному дню, когда все они с приятным грузом гномьих сокровищ прибыли, наконец, в Пеларгир. Здесь они распрощались с гномами, которые спешили дальше в Кузенгард, где проживало большинство их соплеменников. Тим и другие гномы выразили свою признательность хоббитам и обещали дружбу на века. Но хоббиты тогда несколько обиделись на них, потому что они даже не захотели зайти к добряку Пуму и распить вместе пива за удачное завершение тяжелого похода. Буги подумал, что, наверное, никогда больше не увидит гномов, потому что пути их расходятся. А впрочем, если Тиму удастся построить чудо-град Нуллукиздин, можно будет заехать погостить.

Пум и Бошка обрадовались, все прыгали, хохотали и целовались. Пум даже прослезился: давно уже не было в его таверне таких дорогих гостей.

Они заняли целый стол и закатили грандиозное пиршество. Сколько шуточек они тогда вспомнили, сколько бравых песен спели. Даже он, Буги, прослывший мрачным субъектом, скакал по табуреткам, паясничал, заводил всю толпу! Вместе с Лори они, помнится, сплясали «Ручеёк». Славное было время!

Расчувствовавшийся Пум признался им, что ему всё меньше нравится в Пеларгире, что клиенты пошли не те, хамят, ругаются, дразнятся, и, в целом, обстановка становится всё агрессивнее.

— Иногда оскорбит очередной раз какая-нибудь Громадина и думаешь: вот теперь точно, всё закрою и уеду, а потом жалко становится бросать «Большую Пирушку», столько души в нее вложил, столько добрых друзей пивом напоил, такая была мне отрада, — жаловался Пум.

Но получалось, что с каждым днём всё больше тумаков выпадало на его долю, и прибыль стала не в радость. В тот вечер в кругу соплеменников Пум решил, что пришло время перемен, он закроет «Большую Пирушку» и отправится с ними домой, в родную деревню. За эти годы он стал зажиточным, так что бедствовать ему долго не придется. Остальные тогда перешёптывались, хитрые и довольные. Бедствовать уж никому из них не придется! Сокровищ из клада хватит не только им, но и будущим толстощёким внукам. Потом все вспоминали Грибной Рай и нахваливали благодатную хоббичью землю, еду, пиво и добрые деревенские нравы, каждый вспоминал что-нибудь умилительное из своей жизни, и выходило так, что лучшего места на земле не найти.

И вот тут сердце Буги пронзила тоска. И чем больше он слушал хоббитов, тем грустнее становилось ему. Дух противоречия вселился в него. Он не верил, что всё может быть так прекрасно, как расписывают мохноногие хвастунишки. Ну, в самом деле, чего он не видел в этом Грибном Раю? Всё те же луга и холмы, как пять пальцев изученный лес, до боли знакомые лица. И разговоры всё об одном и том же: урожае, склоках между родственниками, погоде, недугах, обеде, потом опять об урожае. Ведь там никогда ничего не происходит! Ну, появился один раз хоббитоглот, так теперь и тридесятое поколение хоббитят будут пугать им.

Насколько его недавняя, славная жизнь была интереснее, чем перетекание из одного дня в другой у его соседей в деревне. Они даже не всегда точно знают, сколько им лет, настолько каждый день похож на предыдущий. Но, если бы Буги порассказал им о своих невероятных странствиях, они бы слушали в полуха, а то и вовсе отмахнулись бы от него и перевели разговор на дела повседневные, не бежит их мысль дальше границ Грибного Рая.

Ну, будет он поначалу ходить в гости к Шумми и Лори, но ведь и там скоро они вспомнят все, что было много раз, их приключения утратят блеск неожиданности и риска, и им нечего будет обсуждать. Шумми с Лавашкой поженятся, у них пойдут свои заботы: дети, стирки, готовки, уборки, — и не успеешь оглянуться, как они станут такими же оседлыми, добропорядочными, правильными хоббитами, как и другие. А он, Буги, будет, как прежде неприкаянный и нигде не ко двору. От такой грустной перспективы Буги понурил голову и уставился на дно своего глубокого стакана. «Так и спиться можно», — подумал Буги.

Плотный человек с гладковыбритой головой подошёл к нему и попросил разрешения подсесть к столу. Видимо, заметил, что хоббит заскучал в кругу своих друзей. Завязалась беседа, Буги уже много выпил и не очень-то помнил, что наболтал оказавшемуся рядом собеседнику. Наверное, высказал свои опасения и нежелание возвращаться к прежней рутинной жизни. Незнакомца звали Слютко. Буги тогда подумал, что это противное имя, но не виноват же человек, что его так зовут. Он сказал, что тоже любит странствовать и побывал во многих местах Средиземья, а теперь ещё освоил путь в Нуменор, зарабатывает торговлей и часто ездит туда — сюда. Если Буги не хочет сейчас возвращаться в свою деревню, то можно поехать в Нуменор за новыми впечатлениями, а Слютко охотно будет его проводником. Он начал было перечислять все нуменорские соблазны, но Буги и так знал о Нуменоре достаточно, чтобы загореться идеей там побывать. В самом деле, чем не приключение, достойное отважного хоббита? Он воочию увидит города, где живут тысячи людей, фонтаны, парки, сады с экзотическими фруктами и цветами. Если в Средиземье уже холодает, и скоро наступит стылая, безрадостная зима, то в Нуменоре всегда тепло, благодаря западным течениям и соседству заветного Валинора.

Там живут такие отвратительные субъекты, как Саурон и король Фаразон, с которыми так и не справилась принцесса, но едва ли им есть дело до маленького хоббита. Конечно же, Буги не отказался от такой редкостной возможности. Подумать только! Он будет первым хоббитом, пустившимся в мореплавание, первым хоббитом, узревшим величественный остров, где цивилизация обставила средиземскую, может быть, на сотни лет вперёд!

— Ну, ты всё же будешь не самым первым, — усмехнулся собеседник полёту его тщеславных мыслей, — были тут два хоббита, держали заведение по соседству с «Большой Пирушкой», поехали в Нуменор и не пожелали возвращаться. Оно и понятно, там такое сладкое житьё, что твоим друзьям в Грибном Раю и не снилось. Я тебя с ними познакомлю, если решишься поехать.

Времени на принятие решения было не так много: Слютко отправлялся в Нуменор на следующий день. Голова Буги кружилась от приоткрывшихся горизонтов. Он попытался воодушевить и других хоббитов. Мол, де, в Грибной Рай мы всегда успеем, почему бы не завернуть в Нуменор по дороге?

Но никто не поддержал его, даже Лори. Похоже, Странник натерпелся достаточно в подземельях Прибрежных гор и мечтал лишь о том, чтобы протянуть ноги к долгожданному домашнему очагу, да вкусить мира и покоя на старости лет. Да и другие посчитали его затею слишком авантюрной и наперебой отговаривали его ехать туда, где он никого не знает.

Не слушал он их, совсем не слушал!

Назавтра вся компания провожала его в первое плавание. Такое скопление хоббитов (шестеро, включая Буги) вызывало любопытство у окружающих, и Буги, чувствуя повышенное внимание к своей персоне, постарался взойти по шаткому трапу как можно увереннее. Шумми и Лавашка тоже поднялись на борт «Розы Ветров», и словоохотливый Слютко устроил им экскурсию по кораблю. Но вот пришло время отчаливать, друзья обняли искателя приключений, наказали ему возвращаться поскорее и покинули корабль. А он остался и почувствовал холодок под ложечкой, когда «Роза Ветров» оторвалась от прочного берега и закачалась на волнах.

— Я доверяю свою судьбу куску скорлупы, — подумал Буги, но никаких тревожных предчувствий не испытал. Хоббиты долго махали ему вслед, растопырив коричневые ладошки. Они так сильно отличались от толпы остальных провожающих. Буги отвернулся и деловито прошел по палубе к носу корабля.

— Какие мужественные обветренные лица, — восхищался он матросами, исподтишка оглядывая их. И ветер, треплющий паруса корабля, и солёные брызги, — всё было ново, и ощущалось так остро. Буги решил, что обязательно напишет книгу о своих приключениях. Он не побоялся вскарабкаться на доски обшивки, чтобы взглянуть вперёд. Цепкими пальцами Буги ухватился за борт. Впереди, на сколько хватало глаз, бежали сердитые серые волны, и не было предела грозной пустыне океана. Буги зажмурился и представил, как на горизонте вырисовываются бело-розовые замки Нуменора, утопающие в апельсиновых садах.

— Нет зрелища отраднее для мореплавателя! — подумал Буги. Потом он представил себя бывалым морским волком, который в перерывах между плаваниями раскачивается в кресле-качалке в окружении восхищенных хоббитят и вещает им о своих подвигах. Он как раз набивал трубку сухими мухоморами прежде, чем перейти к очередной леденящей нутро истории, когда морская болезнь настигла его, и все видения исчезли….

С того момента всё пошло кувырком. Он не привык скрывать свои настоящие ощущения под маской благородного терпения и не считал необходимым мужественно улыбаться, в то время как его выворачивало наизнанку. От его стонов и жалоб приходили в ярость все другие пассажиры «Розы Ветров». Именно тогда он получил прозвище «Замогильный Голос». Сам Буги увидел своё плавание совсем в другом свете: капитан корабля — неумелый балбес и самоучка, который не в состоянии вести корабль ровно по, вообще-то, вполне гладкой поверхности воды, матросы — грубые, невежественные люди, которые только тем и заняты, что издеваются над больным невысокликом, к тому же, они воняют рыбой. Море воняет рыбой, палуба, мачты, паруса и всё, что есть на этом паршивом корабле — всё невыносимо воняет рыбой. Его собственный желудок передвинулся к горлу и застрял там, казалось, навсегда.

Ночью, по разумению, Буги плыть и вовсе не следовало, потому что не видно дороги, и они непременно заблудятся, если уже не заблудились. Ему казалось, что они плывут куда дольше, чем обещанный месяц, и он вполне настроился умереть в море, потому что знал: либо корабль распадётся на куски, и все потонут, либо закончится пресная вода, и все умрут от жажды. Он охотно делился своими соображениями с окружающими, хотя его и не просили об этом, скорее наоборот. Он ведь был не единственным «мореплавателем», который чувствовал себя прескверно. Многие пассажиры не были уверены, что доплывут до Нуменора благополучно, так что нытье Замогильного Голоса подпитывало их собственные страхи, и они злобно кричали:

— Заткнись сейчас же, или мы скормим тебя акулам.

Когда Буги стало немного лучше, он обнаружил, что его рюкзачок, плотно набитый золотом и драгоценными камнями, бесследно исчез. Не стоит даже пытаться представить себе его состояние. Доброжелателей у Буги после перенесенной им морской болезни не осталось. Его взбалмошные речи о каком-то украденном кладе сочли очередным признаком бреда, и непонятый никем Буги прослыл сумасшедшим на «Розе Ветров». А так как держать сумасшедших среди нормальных людей не полагается, Буги заточили в клетку. Он кричал о своих правах, но к нему уже никто не прислушивался. Буги плакал и причитал, но, увы, похоже, вместе с деньгами он потерял и права. Его недавний друг и советчик бессовестный Слютко не только не пытался защитить его, а, напротив, принял живое участие в том, чтоб его лишили свободы, засадили в клетку, как дикого зверя.

Он не знал тогда ещё степени коварства своего случайного знакомого Слютко Хохмача — владельца самого безобразного в мире цирка, в котором люди платили деньги и получали удовольствие оттого, что всячески издевались над теми, кто был в чём-то не похож на них. Братья Слютко Хохмач и Громилло Выдрыч были выходцами из Средиземья и поначалу зарабатывали свой хлеб, работая гребцами на нуменорских кораблях. Но труд их был тяжел, а денег не хватало.

Слютко присматривался к нуменорцам и понял, чем может поразить этих пресыщенных людей с тугими кошельками. Начали они с орочьих боёв. Отловить парочку орков в Средиземье было несложно — этого отродья там сколько угодно. Потом — дрессировка, представление и получай себе денежки ни за что. Поначалу они выступали в прибрежных городах Средиземья, где частенько бывали нуменорцы. Успех превзошёл все ожидания. Правда, орки быстро умирали, они ведь создания, непривычные к дневному свету. Но Громилло Выдрыч изучил разные породы, научился выбирать тех, что помоложе, да покрепче, разработал специальные тренировки, и дело пошло в гору. А после того, как они попали в особое расположение к Арфесту, человеку в Нуменоре известному, путь к сердцам нуменорской публики был открыт. Репертуар со временем пополнялся новыми номерами, и братья зорко высматривали «кандидатов», годных в артисты. Им удалось разжиться даже таким редчайшим экземпляром, как гигантский горный тролль. Возни с ним было порядком, эти тролли превращаются в камень, едва лишь на них попадает солнечный луч, так что выступать с ним приходилось только по вечерам, после захода солнца, зато поглазеть на гиганта стекались толпы желающих.

Вот так же Слютко Хохмач положил глаз на Буги, он весь вечер наблюдал за ним в «Большой Пирушке», и тот показался ему резвым и забавным чудиком. Позже он понял, что в характере хоббита ошибся, но всё равно рассудил, что можно будет извлечь из него выгоду. А выгода появилась ещё прежде, чем Буги начал выступать для него. Слютко обшарил вещи хоббита, пока тот валялся в беспамятстве, и ахнул: в его рюкзаке было целое состояние, способное обеспечить Слютко безбедную старость. Он очень заинтересовался тем, откуда у хоббита дорогие старинные вещички, но решил, что ещё успеет расспросить хоббита об этом позже. Он уже считал Буги своей собственностью и полагал, что найдет способ узнать, откуда у него такое богатство и где находится остальное. Тогда ни ему, ни брату не придётся больше вкалывать, чтобы зарабатывать на жизнь. А жизнь — это такая штука, что, сколько на неё не зарабатывай, всё равно будет мало. Слютко знал о том, как голодают и бедствуют не понаслышке, и не любил вспоминать своё обездоленное детство так же, как и побои на галерах. Он сам добился благополучия в жизни, выстрадал каждую копейку, а теперь пусть страдают и унижаются другие. Денег не может быть много — это был его жизненный девиз. Ну, а если какая-нибудь тетеря проворонит своё добро, то это справедливо. Такова жизнь, где выкарабкаться на поверхность можно лишь притопив других.

Так Буги Нытик попал в цирк Слютко Хохмача.

В Арменелосе цирк выступал по выходным дням два раза, утром и вечером. Но свободного времени практически не было: «артистов» заставляли репетировать, разучивать новые номера, один дурнее другого, или устраивали платные экскурсии, — и тогда нуменорцы могли приходить и глазеть на «чудовищ Средиземья», как в зоопарке. Когда же они не были заняты, их содержали в клетках, как заключённых.

Хоббитов выпускали ненадолго каждый вечер, чтобы они могли попить вместе чаю или пива и поболтать. Но они не могли покидать территорию цирка и находились под присмотром охраны. Что касается орков и тролля, их никогда не выпускали. Бобла и Груда жили в одной большой клетке, дрались они, в основном, на сцене, но, бывало, сцеплялись и тут: ссорились из-за еды или потому, что до смерти надоели друг другу. Чтобы разнять орков, охранники охлаждали их ледяной водой. Как-то вечером Буги проходил мимо их клетки. Оттуда вылетела маслянистая лепешка — их ужин, который они не поделили, устроив потасовку. Лепешка шлепнулась к ногам Буги. Орки вмиг прекратили препираться и молча уставились на хоббита. В Средиземье Буги кнутом нельзя было заставить подойти близко к живому орку, но тут он уловил нечто столь жалкое в их облике, в их разочарованных взглядах, что поднял лепешку, разломил её надвое и вручил по куску обоим оркам. Те жадно вцепились в еду. Буги хотел идти дальше, как вдруг тот, которого называли Синежил, спросил его на общем наречии:

— Как тебя зовут, невысоклик?

Буги опешил.

— Ты слышал, — пробормотал он.

— Нет, я имею в виду твоё настоящее имя. Как звали тебя на свободе?

— Буги, — вздохнул хоббит, — ещё недавно меня звали Буги.

— А меня — Груда Рыбак, — причмокнул орк, — я больше всего любил ловить рыбку! Придешь на Аркай, — слышал про такую речку? — А там они, серебряночки, стаями быстро плывут. С берега свесишься и двумя лапами её глушишь, глушишь…, - хищная морда орка расплылась в таком блаженном восторге от этого воспоминания, что у Буги ком подступил к горлу, он был растроган. Тут охранник заметил, что он торчит у чужой клетки, и прогнал его.

Буги был потрясен. Нуменорцы, которых он считал до поры до времени самыми цивилизованными в мире людьми, сделали из него посмешище, паяца и дали кличку. А тут жалкий орк спросил о его истинном имени, разговаривал по- человечески! Когда он рассказал об этом случае Вилли Жбану, тот ничуть не удивился.

— Все мы здесь склонны сочувствовать друг другу. В неволе у нас общий недруг — тот, кто лишил нас свободы. А остальные — братья по несчастью.

В другой раз Буги проснулся от жутких всхлипов, раздававшихся из того угла, где держали горного тролля. «Этому приходится хуже всех», — думал Буги. В дневное время его постоянно держали в сырой яме, скованного тяжелыми цепями, и он едва ли мог шевельнуться, ночью кормили на убой и заставляли двигать гири. Ему некому было пожаловаться на скорбную долю. Сидя в яме, он своеобразно мстил своим истязателям — портил воздух. Братья не нашли другого выхода, кроме как заливать его сверху розовым маслом. У Буги от розового масла несколько дней болела голова с непривычки.

«О чём плакал сегодня гигантский тролль? Что вспоминал? Как глубоко сидит в каждом воля к свободе, чтобы тронуть до слёз самое толстокожее существо Средиземья? Неужели нельзя жить, не унижая друг друга?» — думал Буги.

Пока что тяжело было ужиться даже с соплеменниками. Правда, они были хоббитами не из Грибного Рая, а из Голубого Лапника, деревни, которая находилась намного севернее его родных мест. Поначалу они несказанно обрадовались друг другу, а позже стали ссориться каждый день. Похоже, что прозябание в рабстве выковывало характер мелочный и склочный, и они препирались друг с другом, словно срывая друг на друге накопленное за день зло.

Сегодня, впервые за всё время пребывания в Нуменоре, за Буги вступилась одна из зрительниц — девушка — доброе, прелестное создание. И он внёс свою лепту в то, чтобы это нежное создание не попало в грязные руки его недостойных хозяев. Раны его мучительно ныли, но он чувствовал себя героем.

Вечером Буги не смог подняться к чаю, так и остался лежать в своей клетке. Но его неожиданно навестила Какафония, которую на самом деле звали Фридой. Она хоть и ворчала на него целый день, а пришла, чтобы обезвредить и перевязать его раны, и даже угостила пряником. Потом она обработала рваное ухо орку Груде. По сути, она была неплохой тёткой, только сварливой. Буги знал историю пленения Фриды и Вилли. Эта пара попала в Нуменор из-за фисташек.

В Пеларгире у них была небольшая, но прибыльная лавка. Край, откуда они были родом, славится кедровыми лесами, а значит и орешками. Орешки эти пришлись всем по вкусу. Вилли собирал их мешками, а Фрида и пекла их, и солила, и готовила разные сладости. Орешки охотно раскупали и дети, которые рады что-нибудь грызть день-деньской, и взрослые, как замечательную закуску к пиву. Слютко Хохмач тоже был их клиентом и однажды угостил их заморскими орехами — фисташками, и так они полюбились Фриде, что она, как говорится, век бы ничего не ела кроме фисташек. Слютко сказал, что в Нуменоре у него есть приятель, который занимается тем же, что и супруги Лускатики, только продает он фисташки. Было бы здорово, если б они объеденились, тогда люди в Средиземье могли бы отведать фисташек, а нуменорцы лакомились бы кедровыми орешками. Доброе бы вышло дело и прибыльное. Поначалу хоббиты уговаривали Слютко быть их посредником, так как им не очень-то хотелось отправляться в такую даль. Но Слютко настаивал на обязательной поездке хоббитов в Нуменор, а уж там он им поможет во всём, не бросит. И уговорил таки! Ну, а в Нуменоре никакого фисташкового друга им повстречать не удалось. Так же, как и Буги, стали они жертвами бессовестного ловкача и от такого мирного и приятного занятия, как торговля орешками, перешли к позорному лицедейству.

Подлый Слютко не уставал издеваться над Фридой, каждый вечер просовывая ей в клетку полную миску фисташек.

— Ну, разве твоя мечта не исполнилась? — елейным голосом спрашивал он всякий раз при этом. А та ни разу с тех пор, как попала в плен, не притронулась к орехам.

В тот день Арменелос гудел, как растревоженный улей. Ещё бы! Такое событие не могло остаться не замеченным. «Новый храм осквернён!» «Кто-то подшутил над Сауроном.» «Вы думаете Слютко и Громилло к этому причастны?» — шептались люди. Слютко и Громилло вовсе не были к этому причастны, напротив, они сами были в ужасе от происшедшего и трепетали, ожидая расправы, ломая головы над тем, как им оправдаться.

А случилось вот что. Когда рассвело, многие прохожие были поражены необычным обликом нового храма. Как правило, чёрный и мрачный, он был на этот раз расцвечен гирляндами флажков и воздушных змеев, завешан лентами серпантина и плакатами. Люди подходили ближе. Прежде всего, бросалась в глаза знакомая всем надпись: «Цирк Слютко Хохмача», только теперь призывная вывеска помещалась над входом в храм. А с обеих сторон свешивались сразу несколько плакатов в стиле тех, что зазывали публику в популярный цирк. Эти плакаты гласили:

…и тому подобная всячина. Плакаты были расписаны яркими красками, а на стенах храма красовались карикатуры на Громиллу и просто весёлые рожицы.

Недоумение, смех и страх отражались на лицах, а толпа вокруг храма всё росла.

Саурон, которому донесли о надругательстве в храме, был вне себя от бешенства. Обычно сдержанный и сладкоречивый, он взревел, и шея его побагровела, жилы на ней вздулись, казалось, он с трудом ловит воздух. Он еле сдерживался, чтобы не послать весь Нуменор в геенну огненную.

Больше всего он был возмущен тем, что из короны Моргота исчез один из трех драгоценных камней. На алтаре корявыми белыми буквами была начертана надпись: «Здесь был Берен».

Фаразон тоже был возмущён тем, что в его столице кто-то посмел проделать все эти невероятные по дерзости вещи, но с другой стороны его забавлял гнев Саурона, которого, казалось, ничем не проймёшь. Впрочем, устойчивая ярость Саурона по поводу осквернения храма скоро вселила страх в короля. Саурон пророчествовал, что Мелкор не потерпит такого шутовства, и, чтобы умилостивить его, необходимо принести в жертву посягнувшего на его величие негодяя. Ещё больше этой жертвы жаждало уязвлённое самолюбие Саурона.

Прежде всего, Сауроновы разведчики наведались в цирк. Слютко, хозяин цирка, уступавший Громилле и в росте, и в весе, был ни жив, ни мертв, встречая их, да и братец его утратил былую прыть.

— Да, — утверждали они в два голоса. — Из цирка исчезли вывеска, флажки, серпантин и другой материал. — Но ни один из них не посмел бы глумиться над храмом даже в мыслях, более того, королю нигде не найти более почтительных и верных слуг, чем Хохмач и Выдрыч, а разукрасил храм, должно быть, их общий недруг.

Они, в самом деле, нисколько не походили на возмутителей спокойствия, но на всякий случай их всё-таки арестовали, цирк тщательно обшарили, перепугав «артистов». Братьев увезли на допрос для полного выяснения их причастности к преступлению.

Панику в городе посеял, конечно же, юный Исилдур. И кто знает, может быть, и на этот раз его лихие выходки сошли бы ему с рук, будь он осторожнее и не вздумай остаться в городе, чтобы полюбоваться плодами своего творчества. На этот раз Исилдур решил не подвергать опасности милую Лиэль, поэтому весь свой план мести он привёл в исполнение сам, не посвящая в него девушку. Краски и парусину для надписей ему добыли рыбацкие мальчишки, которые восприняли его идею с восторгом и визгом. Он связал их уста клятвой молчания, и знал теперь, что после такой клятвы они скорее умрут, чем нарушат ее. Ночью он подождал, пока Лиэль уснёт, нежно коснулся ее щеки губами и вышел во двор. Тихим свистом подал сигнал к сбору для своих маленьких друзей, и все они отправились в Арменелос. Там они быстро, бесшумно и с удовольствием немного почистили цирк и украсили храм. Мальчишки были ловки, как кошки, и не помнили на своём веку забавы веселей, чем эта. После того, как операция по превращению храма в цирк была завершена, Исилдур распустил всех помощников, наказав им держаться тише воды и ниже травы. Никто из мальчишек и не подумал возвращаться домой в ту ночь, все они сгорали от любопытства, им непременно надо было увидеть, как же воспримут горожане их ночные старания. Исилдур и сам еще не покинул детства, и поступил так же, как эти мальчишки.

Лиэль, проснувшись по утру и не обнаружив друга, не на шутку переволновалась. Она прошлась по посёлку, но нигде не нашла его. К тому же в нескольких домах пропали сыновья, и родители были обеспокоены этим. Увязав в мыслях перешептывания Исилдура с мальчишками накануне, Лиэль поняла, что друг её ушёл в Арменелос, чтобы отомстить Громилле за его хамство.

Лиэль была девушкой неробкой и тосковать в неведении долго не могла. Она решила пойти в город и узнать, что там произошло. «Если его поймали, то и мне нет смысла оставаться на свободе», — рассудила она.

Гред не уследил, как и когда она выскользнула из посёлка. Мусорщик был прав, оба они сбежали, не прожив у гостеприимного рыбака и трех дней.

Если Исилдур с мальчишками обхитрили охрану и беспрепятственно обошли все наблюдательные посты по дороге в город, то Лиэль попалась в лапы первым попавшимся стражникам. Её тут же доставили к Арфесту, который горячо поблагодарил всех богов за такую удачу.

Арфест тоже догадался, что проделка с храмом — дело рук Исилдура, на него же указывал и Громилло Выдрыч, отличавшийся проницательностью. И кому же, как не Исилдуру, знатоку древних легенд, пришло в голову упомянуть славного Берена.

Желая выслужиться перед королём и Сауроном, Арфест пообещал им, что уже к вечеру этого дня главный преступник будет пойман. Его задумка пришлась по вкусу Саурону, и он разрешил Арфесту поиздеваться над Исилдуром прежде, чем принесут в жертву этого осквернителя храма. Фаразон тоже не возражал, но на душе у него было неспокойно, потому что не хотелось конфликта с Амандилом. А если Исилдур умрёт, то войны с Верными не избежать. Саурон же, напротив, на это очень надеялся.

День выдался жаркий и безветренный, люди не приступили, как обычно, к повседневной работе: их занимали другие чрезвычайные события.

Капитан «Торондора» был недоволен, не увидев толпы встречающих в порту. Ему едва оказали помощь при швартовке судна, а чтобы разгрузить трюмы, и вовсе не нашлось желающих. Уставшим от скитаний и вечной качки матросам не бросились на шею заждавшиеся женушки и невесты. Пассажиры, приехавшие налегке, потихоньку разбрелись; остальные сами начали выгрузку багажа. Им объяснили, что большинство людей собралось на площади Великого Мелкора.

Площадь заполонили люди, толпа, что собиралась прежде у цирка Слютко Хохмача, уже не казалась толпой по сравнению с этой. Люди буквально лезли на головы друг другу и вставали на плечи, но мало было счастливчиков, которые бы понимали, зачем собрались здесь. Все хотели увидеть или хотя бы узнать, что же происходит на площади, и упрямо проталкивались вперед, несмотря на то, что сквозь сомкнувшиеся ряды любопытных и муха не смогла бы пролететь. Однако, это плотное и с виду непроницаемое скопище вожделевших зрелища людей почему-то расступалось перед сумрачным рыцарем в фиолетовом плаще и его гигантским белым волком. Рыцарь шёл, тяжело ступая, в полном снаряжении. В такую жару он даже не снял шлема. Никто не ввязывался с ним в ссору, если он по неловкости задевал кого-нибудь рукояткою меча или латами.

Толпа волновалась и все теснее сжимала кольцо перед наскоро сооружёнными подмостками и столбом, к которому была крепко привязана злосчастная Лиэль. Исилдур тоже был тут, его приковали цепью за одну ногу, чтобы не смог убежать на сей раз. Арфест на норовистом жеребце гарцевал вокруг, а с ним — несколько приспешников. Зрелище, которым он угощал публику, состояло в том, что воины сражались между собой за вознаграждение. Этим вознаграждением была Лиэль.

Арфест не ошибся, когда предположил, что Исилдур пожелает принять участие в турнире. Он был схвачен и прикован к столбу длинной цепью. Впрочем, Арфест великодушно позволил ему отстаивать честь невесты, насколько у него хватит сил. От желающих попытать счастья отбоя не было, и Исилдур дрался отчаянно, сгоняя с подмостков всех поклонников эльфийской красоты. Но ему все труднее это удавалось. От рубашки уже ничего не осталось, пот и кровь струились по нему ручьями, в глазах розовые пятна перемежались с черными точками. Все удивлялись тому, что он так долго держится на ногах. Ненависть ко всему этому арменелоскому сброду, утратившему человеческое достоинство, жгла Исилдура. Он не смел взглянуть на свою нежную Лиэль, знал, что недолго осталось ему отражать натиск этих потерявших совесть удальцов, и когда он упадёт, ей не миновать беды и позора. Как горько ему было, он ведь хотел лишь отомстить Громилле за хамство и издевательства, а привел и себя, и любимую к недостойному концу. Лиэль вела себя по-разному всё это время: то безучастно глядела на враждебную толпу, то пыталась вырваться, то стонала. Силы оставляли ее, она это понимала и шептала Исилдуру пересохшими губами: «Убей меня».

Вот очередной крепенький молодчик со свежими силами накинулся на Исилдура, добивая его тяжёлыми ударами по голове и плечам. И в этот момент словно сломалась некая пружина, поддерживающая юношу в бою, он охнул и упал на колени. А кто-то в толпе выдохнул: «Ну, наконец-то».

Стиснув зубы, Исилдур совершил последний злой выпад, и меч его глубоко вонзился в толстую ляжку противника, тот запричитал и мигом покинул сцену — его испугала кровь, хлынувшая фонтаном из раны.

Но и Исилдур чувствовал, что теряет сознание. Арфест сразу понял, что его время настало.

— Ну что, разбойник, сдавайся, и мы пощадим тебя. Кто знает, может за твою голову, дадут завидный выкуп? Интересно, много ли в Роменне прячется таких аппетитных эльфийских крошек? Сколько девушек предложит нам за твою голову Амандил?

«О, тысячи пчелиных жал на твой мерзкий язык», — подумала Лиэль, которая знала, что слова эти убивают её друга вернее всех его телесных ран. Исилдур же видел лишь муть перед собой.

Арфест спешился и вышел на подмостки, потеребив попутно Лиэль за колено:

— Похоже, девица моя, — заключил Арфест, подходя к погибающему Исилдуру. — Не бойся, я буду с ней очень ласков, и все мои друзья тоже. Уверен, что ей даже понравится!

Лиэль почувствовала, что душа оставляет её тело. Исилдур дернулся вверх и поднялся на шатких ногах.

— О! Какой замечательный воин! — Арфест знал, что не может убить Исилдура, ведь Саурон требовал его для жертвы. Он ударил его со всего маху тупой стороной меча по голове, и Исилдур упал. Арфест не чувствовал себя подлецом, даже стыдно ему не было, самодовольство переполняло его. Он добился, чего хотел, и ему не пришлось замараться в крови.

Но тут на сцене неожиданно появился рыцарь в фиолетовом плаще, он с легкостью отмел в сторону свиту Арфеста, а его спутник — белый волк, обернувшись, так зарычал на толпу, что она отхлынула назад на добрых два метра.

Арфест невольно отпрянул:

— Поединок закончен, — сказал он.

— Почему же закончен? — глухим голосом отозвался рыцарь. — Ещё есть претенденты.

Только нездешний мог перечить ему и вмешаться в его дела, когда все уже было предрешено. Но рыцарь не был знаком с тайными правилами игры.

Арфест медлил поднять свой меч, но незнакомец не шутил, и холёному вельможе пришлось принять вызов. Он мог бы уступить и без боя, так как меч тут же вылетел у него из рук. Рыцарь не убил его, но и не пощадил, он полоснул клинком по лицу Арфеста, лицу, которое так лелеял его обладатель. От мысли, что он теперь изуродован навеки, Арфест упал в обморок. Друзья и телохранители запоздало ринулись ему на помощь, но суровый рыцарь отразил и их натиск. Толпа охала и причитала, события развивались самым неожиданным образом. Рыцарь обрубил верёвки, связывающие Лиэль, вскочил на коня и перекинул её через седло. Белый волк подошёл к Исилдуру и, слегка лязгнув зубами, перекусил толстую цепь. Его касание привело в чувство Исилдура, и он заглянул в глаза удивительного зверя, читая в его взгляде несокрушимую силу.

— Влезай на волка, Исилдур, да держись крепче, — прохрипел их мрачный избавитель, и Исилдур почувствовал, как волк обдает его своим горячим дыханием, с которым к нему возвращаются и ясность сознания, и сила. Он вцепился в шерсть зверя и взобрался ему на спину, белая шкура волка тотчас окрасилась кровью. Мгновение — и все четверо помчались прочь. Толпа перед ними бросилась врассыпную.

Поскольку считалось, что преступники пойманы, многие охранные посты были сняты, а те, что оставались, были не очень-то бдительны. Все, кто пытался как-то помешать им, были разбиты рыцарем на лету, и скоро Арменелос остался позади.

Но переполох, вызванный ими в городе, продолжался: внезапное появление иноземного рыцаря с невиданным зверем вселило страх в сердца нуменорцев. Некоторые утверждали, что тут не обошлось без колдовства, уж больно лихо разделался рыцарь с добрым десятком воинов, напавших на него одновременно, да и зверь его внушал людям почтение и ужас. Любители преувеличивать клялись, что слышали, как волк разговаривал с Исилдуром.

Арфеста привели в чувство и отправили во дворец.

Ни король, ни Саурон не присутствовали на площади, так как незадолго до этого в город прибыл Амандил, и король принимал его у себя. Амалдил узнал, что его внук и Лиэль попали в плен, а также о том, что перед этим натворил Исилдур. Он просил Фаразона простить и отпустить их обоих, принимая во внимание то, что они так юны, так неопытны и уже достаточно наказаны за собственную глупость. Амандилу и в голову не могло прийти, что Исилдура собираются принести в жертву на алтаре «оскверненного храма». Даже Фаразону это действо, наконец, стало казаться противоестественным, и он, оставив Амандила, направился к Саурону.

— Знаешь ли, я не согласен на человеческое жертвоприношение, — сказал он ему. — Я никогда не слышал о таком в Нуменоре, разве что в рассказах о полудиких варварских племенах.

— Если люди нарушают волю Бога, Бог призывает их на суд, — упрямо возразил Саурон.

— Да, но причём тут я? Если Бог недоволен им, почему он сам его не покарает? Без посредников.

— Бог отличает людей верных ему по их заслугам, по тому, насколько они готовы выполнить его волю. Ты великий король, что тебе стоит отнять жизнь преступника, осквернителя, поднявшего руку на святое святых? Разве ты не чувствуешь себя вправе распоряжаться чужой жизнью? Кто запрещает тебе? Разве ты можешь ощущать себя по- настоящему свободным, если существует что-то, чего ты боишься сделать? Тебе нужно преодолеть сомнения, ничто не должно ограничивать твои действия.

— Он человек, — настаивал Фаразон, — более того, в его жилах течет та же царственная кровь, что и у меня. А если он начудил в нашем храме, то это по юношеской сумасбродности. Жестоко карать за это смертью.

— Быть отданным в жертву Мелкору не кара, а благо.

— Тогда, почему бы тебе самому не отправиться на алтарь? — раздраженно предложил Фаразон. — Будь это эльф, я бы и думать не стал, и не препирался бы тут с тобой. Пусть хоть пачками отправляются на тот свет. Мы можем принести в жертву эту эльфийку. Так и Исилдур будет наказан.

— Вряд ли он будет тебе благодарен. Ты наживешь врага, вовсе не безопасного, сумасбродного и отчаянного.

— Он и сейчас не в списке моих друзей. Я отдам его Амандилу, и пусть тот следит за тем, чтобы он не попался ещё раз.

Саурон затаил обиду, но не стал перечить королю, придёт время, и он доберётся до Исилдура. А пока довольно и того, что отныне разрешено сжигать ненавистных эльфов на алтаре его Властелина, это уже большое достижение.

К Амандилу Фаразон вышел с готовым решением. Он пощадит Исилдура, но эльфийка будет казнена. Эльфам прекрасно известно отношение нуменорцев к ним, и самые благоразумные из их племени давно покинули пределы Эленны. Тех же, кто задержался здесь, следует проучить, чтобы не повадно было шпионить среди людей и выуживать их секреты.

Это решение было неприемлемым для Амандила, но король ничего больше не хотел слушать. Напрасно Амандил пытался доказать, что Лиэль не имеет никакого отношения к эльфам.

В этот момент королю донесли, что преступники были освобождены на площади неким чужеземным рыцарем и белым волком.

— Это ещё что за шутки! — взбесился король, и было отчего. В его городе, где, казалось, каждый камень сторожит вооруженная охрана, бродят эльфы, издеваются над святынями, а теперь ещё какие-то непонятные рыцари творят, что хотят! И никто не препятствует нарушителям закона! Следует взяться за это дело серьёзно.

— Что это за неуловимые освободители избивают моих подданных, пока ты заговариваешь мне зубы! — налетел он на Амандила, но тот и сам был в неведении.

— Значит, так, — Фаразон едва дышал от злости, — ты останешься во дворце заложником, пока сюда не явится этот неуязвимый Фиолетовый Плащ вместе с эльфийкой и твоим внучком, и тогда мы уже продолжим разговор.

Фаразон велел своим людям передать его приказ Элендилу в Роменне и не стал высылать погоню. «Тренировку солдат следует ужесточить, — вместо этого подумал он, — нас учили, что мышь не смеет проскользнуть мимо разведчика в ночи, не то, что рыцари с гигантскими волками при свете дня!»

Амандил молил Илуватара, чтобы непутёвые дети, Исилдур и Лиэль, спаслись.

Убедившись, что пока за ними нет погони, рыцарь перевел коня на легкий аллюр, он подумал, что изрядно пострадавшим молодым людям не помешает передышка. Эльфийка должно быть набила немало синяков, пока он вёз её столь небрежно. Он хотел съехать с дороги и остановиться, но приметил вдалеке движущийся навстречу предмет. Рыцарь привычным жестом дотянулся до меча, но, похоже, опасности не было: навстречу им неспешно ехал фургон мусорщика.

Один из рыбацких мальчишек кинулся на поиски дяди мусорщика, как только увидел, что зачинщик их веселой забавы Исилдур схвачен и вынужден драться. Мусорщик понятия не имел, как он может помочь именитым детям на этот раз, но медлить не стал. Встретил он их несколько раньше, чем ожидал.

— Так, благородный сударь, можно полюбопытствовать, куда вы везёте эту бездыханную девушку?

— Не думаю, что твоё любопытство сейчас уместно, собиратель хлама, — усмехнулся рыцарь.

— Таким создала меня природа, всюду сую свой нос, — не унимался мусорщик, ломая голову над тем, как следует ему истолковать ситуацию: окровавленный Исилдур — на спине у гигантского зверя, Лиэль, перекинутая поперёк лошади, и хмурый рыцарь в придачу. Хорошо это или не очень?

— Ступай своей дорогой, — буркнул рыцарь, — у меня нет времени с тобой разбираться.

— Тогда я могу сопровождать вас, сударь. Мне собственно всё равно, какой дорогой ехать, где искать своё счастье.

Странноватый был этот мусорщик. Пока рыцарь раздумывал, не воспользоваться ли ему мечом, Лиэль очнулась и повернула голову на знакомый голос.

— Это друг, — сказала она, — он нас уже спасал.

— Ну что ж, — вздохнул рыцарь, — передохнём. Может ваш друг знает лучше меня, куда вас везти.

Все свернули с дороги и расположились на поляне. Рыцарь спешился и снял Лиэль с коня. Исилдур сполз с волка.

— Как душно, — вдруг совершенно по-женски пожаловался рыцарь и откинул капюшон, и тут все стали свидетелями чудесной метаморфозы: исчезли шлем и латы, а рыцарь превратился в молодую женщину с синими глазами и каскадом черных волос.

Лиэль вскрикнула.

— Что это? Как это может быть?

Исилдур глядел на неё, потрясенный. Она была так похожа на принцессу!

— Это плащ, — пояснила Мириэль, — если я надеваю капюшон, то создается иллюзия, что я рыцарь, а на самом деле, я — это я.

По лицам освобожденных ею пленников Мириэль поняла, что едва ли прояснила ситуацию. Зато мусорщик вдруг несказанно обрадовался.

— Ба! Вот это номер! Ну и сюрприз ты устроила! Я ждал тебя, а вот смотри-ка, почти проморгал.

Мириэль глянула на него в недоумении.

— Не узнаёшь? — мусорщик смешно вытянулся и пригладил бороду.

Ах, что-то было очень и очень знакомое и в голосе, и в этом задорном лукавом взгляде! Ну да, конечно, она его знала!

— Лот! Боже мой, какими судьбами!

Мириэль кинулась на шею мнимому мусорщику, и давние друзья обнялись. Она чуть ли не силой оторвала Лоту бороду и освободила от остального камуфляжа, и не могла наглядеться на милого эльфа. Исилдур и Лиэль решили тогда, что перевоплощаться нынче в порядке вещей и успокоились. Они тоже бросились друг к другу. Весь сегодняшний день был потрясением, и они еще не совсем поверили в чудесное избавление. Исступленно и нежно прижимал к себе Исилдур свою подругу, которую отстаивал накануне до последнего вздоха, а она шептала ему:

— Мы всегда будем вместе.

Лот усмехнулся, глядя на них.

— Вот прыткие ребятки, — пожаловался он Мириэль беззлобно, — три дня назад выручил их, поместил в безопасном месте, а они тут же сбежали, накуролесили и опять оказались на краю гибели. Им ни до кого дела нет!

— Это точно. Но лучше расскажи мне, почему ты здесь? Не удивительно, если эльф уезжает из Нуменора в Средиземье, но из Средиземья — сюда? Это только такой сумасшедший, как ты, может сделать. Ищешь приключений или какую-нибудь красавицу?

— Да, есть одна странствующая принцесса, по которой сохнет сердце Лота! Я так скучал по тебе!

— Нет, я не верю. Ты скрываешь от меня причину, тоже друг называется!

— Ты не веришь, что несчастный эльф может влюбиться? Утратить покой и аппетит? Ох, принцесса! От моего огромного пылающего сердца остался тонкий лоскутик, пока я безуспешно пытался найти тебя. Все очень серьезно. Я повстречался в Средиземье с Чайлдином и буквально накинулся на него с расспросами. Он сказал мне, что пути ваши разошлись, и вы расстались. С тех пор он о тебе ничего не слышал и предположил, что ты уехала в Нуменор. Душа моя томилась с каждым днём все сильнее, и я приехал сюда. Я решил, что найти тебя на острове будет не так сложно, тем более я знал твою цель — расквитаться с двумя злодеями, кажется, Фаразоном и Сауроном, если мне не изменяет память. Я живу тут почти два месяца, жду. Знало моё сердце, что встретимся.

— Лот, я просто потрясена. Я… рада, страшно рада видеть тебя.

Лот обнял её.

— Я так боялся, что ты станешь холодной и чопорной колдуньей, но вижу, что этого не произошло, — и, не давая ей опомниться, Лот припал к её губам, и она отвечала ему так, как будто не целовалась вечность. Это, и правда, было так! Наслаждаясь поцелуем, Мириэль решила, что позволит ему увлечь себя, потому что ей этого хочется.

Белый волк недоумённо бродил между двумя целующимися парочками, забывшими о времени. Когда Мириэль, наконец, обратила на него внимание, её встревожила глубокая тоска во взгляде снежного друга. Она подозвала его и приласкала.

— Мой Олвик! Ты сегодня хорошо потрудился, тащил на себе Исилдура, вымок в крови. Я отстираю все пятна, — она ерошила ему шерсть на загривке и шее, но Олвик смотрел также грустно и не вилял хвостом. Лот потянулся к Мириэль снова, и она хмелела от его ласк. Олвик отошел прочь и отвернулся.

— Как можешь ты так издеваться над ним! — вдруг сказал Лот.

— В смысле?

— Сколько лет он вынужден таскаться за тобой и жить бобылем? Ты такая эгоистка, он служит тебе верой и правдой, а ты даже не позаботилась подыскать ему подружку, с которой парень мог бы порезвиться.

— Порезвиться? — переспросила Мириэль. — Ты всегда об этом думаешь, Лот?

— Почти, но и я могу быть благоразумным. Пожалуй, нам следует ехать. Думаю, в Роменне мы найдем добрый приют и лучшие условия.

Они отпустили позаимствованного у Арфеста коня, и дальше поехали в фургоне Лота.

— Ну и ремесло ты себе тут подыскал, — поморщилась Мириэль.

— Зато никому не приходит в голову уличить эльфа в такой грязной работе. Но сегодня я везу особо опасный груз. Рассчитываю, что моя колдунья поможет мне.

— Да уж, постараюсь, мой мусорщик.

В Роменну они прибыли поздно ночью. Мириэль погрузила охранников ворот в глубокий сон, и те даже не заметили, что в город въехал целый фургон.

Они решили остановиться в доме Айрен и Дориана. В Роменне было много укромных мест подобных тому, где скрывались Исилдур и Лиэль у рыбаков. Жизнь заставляла приспосабливаться.

Казалось, не будет конца приветствиям, упрёкам и удивлению. Им всем было что рассказать друг другу. Беглецы чувствовали себя неловко, поскольку доставили всем столько хлопот. Первым делом Исилдур попросил руки Лиэль у её родителей. Айрен сказала ему, что пока об этом не может быть и речи, и их положили спать в разных комнатах.

Лотлуин с Мириэль провели ночь вместе, пытаясь наверстать упущенное время, и уснули счастливые и утомленные, как могут спать только влюблённые в объятиях друг друга.

В одиночестве бродил по двору белый волк, он хотел бы повыть на луну, излить ей печаль своего преданного сердца, но не мог позволить себе и этого.

В Арменелосе, в королевском замке, бодрствовал Саурон. Он хотел бы знать, как долго будет изводить его этот проклятый запах: облако, которое повисло с тех пор, как сожгли Нимлот, казалось, не собиралось развеиваться, и от его запаха у Саурона случились мигрень и хандра.

Ему хотелось бы также знать, что за пришелец пожаловал вдруг на Эленну освобождать неугодных ему людей, и почему ему служит белый волк.

И ещё — почему открылась вдруг старая рана, которую нанесла ему нуменорская принцесса, да истерзают её духи по ту сторону бытия.

 

Нашествие призраков

Четыре глашатая короля въехали в Роменну. На улицах города всё было тихо. Часовые на воротах удивились расспросам, ничего необычного не произошло за прошедшие сутки, они не даром стоят на страже и едят королевский хлеб. Посыльные передали Элендилу ультиматум короля. Элендил внимательно выслушал их, но отрицал, что знает что- либо о рыцаре в фиолетовом плаще, эльфийской девушке и белом волке. Объяснил им, что сын его пропал несколько дней тому назад, и он дорого бы дал, чтобы узнать, где тот находится.

— Значит, сюда они ещё не заезжали? — испытующе поглядел на Элендила один из глашатаев. — Но им больше некуда податься, мы подождём.

Незваные гости остались в доме. Напряжение росло. На самом деле Элендил, конечно, знал, где Исилдур и остальные: в погребе у Дориана Скользящего сейчас шел нелегкий разговор. Обсуждали, как выкрутиться из создавшегося положения и, самое главное, как выручить Амандила.

А он и его супруга Этили должны были разыгрывать неведение перед Фаразоновскими приспешниками, которые следили за каждым их движением, за взглядами и выражением их лиц. Их ждали у Дориана, и сами они всей душой стремились туда, ведь они не видели сына с тех пор, как тот убежал с Лиэль. Ненавистных соглядатаев пытались отвлечь и изысканными винами, и эльфийскими яствами, но грубые солдафоны не могли по достоинству оценить ни то, ни другое, их научили подчиняться приказам. Тогда Этили решила разыграть спектакль, она созвала родственниц, служанок и других женщин дома, и все они жалобно запричитали о горестной судьбе Исилдура и Амандила. Женщины расположились в том же зале, где были люди Фаразона, и заплакали, запричитали, завыли, выражая скорбь по мужчинам рода, попавшим в беду и навлекшим на себя гнев короля.

Стражам порядка стало не по себе, но заставить женщин замолчать они не посмели, да и как прикажешь скорбящим матерям не плакать.

Заметив смущение врагов, Элендил сказал:

— Мне ничего не известно о странствующем рыцаре, скорее всего, он чужой на Эленне, почему же вы решили, что он повезет пленников в Роменну?

— Мы не собираемся что-то решать и о чем-то думать, это не наши заботы. Если Исилдур, девчонка и рыцарь не явятся в замок короля до завтрашнего вечера, Амандил будет казнён, Роменна оцеплена, а все её жители брошены в тюрьмы.

— Об этом упоминается в ультиматуме? — не дрогнул Элендил.

— Да, упоминается, — поморщился предводитель глашатаев, затыкая уши, чтобы не слышать заунывные причитания женщин. — Мы выполнили свой долг. А вы уж ищите рыцаря, где угодно!

Элендил и Этили перевели дух, когда эти четверо наконец-то покинули их дом. Как только опасность быть выслеженными миновала, они немедленно присоединились к заговорщикам. Элендил передал всем содержание ультиматума короля.

— Мы больше не можем мириться с тем, как обходится с нами король, — выступал Исилдур, — он не имеет права издеваться над древнейшим родом, указывать, что нам делать и как нам жить. Мы такие же уроженцы Эленны, как и другие.

— Умерь свой пыл! — попробовал урезонить его Элендил. — Если бы не твоя непростительная опрометчивая глупость, Амандил бы не оказался в ловушке! Ты навлёк гнев короля на всю Роменну, так изволь помолчать сейчас. Но недовольным ропотом откликнулась на его слова молодёжь Роменны.

— Отец, во имя чего мы должны терпеть оскорбления и унижения!? Нам нельзя рассчитывать на Фаразона. Он сейчас просто орудие в руках Саурона.

— Исилдур прав, — поддержала юношу принцесса. — Вы загнаны в угол, Элендил. Этот ультиматум предлагает тебе либо пожертвовать сыном и освободить отца, либо решиться на бунт — вызов, который Фаразон встретит ответным ударом, и пострадают все жители Роменны. На этот раз решение будет тяжелым. Тебе не уладить конфликта мирным путём. За художества Исилдура в храме Саурон мечтает сжечь его на алтаре. Беспощадная расправа ожидает и Лиэль. Так можешь ли ты заплатить Фаразону требуемый выкуп?

— Конечно, нет, — лицо Элендила исказила мука, — любой, кто посмеет поднять руку на моего сына, прежде встретит мой меч, даже, если это будет сам король.

— Тогда остаётся бунт — война против короля.

— Но мы обречены, нам не выиграть эту войну! — Элендил сжимал пальцы в кулаки, удрученный собственным бессилием. — Их в десять раз больше. Я знаю, роменцы, не задумываясь, отдадут свои жизни, защищая друг друга, свою свободу и веру в Валаров, и все мы будем брошены на алтарь Мелкора. А я всю свою жизнь заботился о том, чтобы сберечь невинных людей, преследуемых за веру. И что же, всё это только затем, чтобы потерять их всех сразу? Если погибнет наш род, то к кому обратятся те, кто не поддался сауроновской лжи, или те, кто вдруг прозреет, раскается и вспомнит об истинном боге? Не будет Роменны — не будет надежды….

Элендил опустил голову, слезы увлажнили его глаза, он был не в силах продолжать свою речь. Тишина повисла в комнате, тоска и отчаянье подкрались к сердцу каждого.

— Даже если мы проиграем, — внезапно раздался звонкий голос Лота, — это не значит, что надежда умрёт вместе с нами. Человек, который пал духом и говорит, что у него не осталось надежды, лжёт либо раздавлен сложившейся ситуацией. А вскоре глядишь, этот недавно безнадёжный порхает себе на новых крылышках! Борьба будет всегда. Если не мы, то другие будут противостоять Саурону, пока кто-то, наконец, не выкинет его за пределы Арды, вслед за его господином. Жаль только, что другие злодеи не замедлят занять его место…. Но это будет потом, а сейчас у меня, например, самые твердые намерения выиграть, и я думаю, что шансы на победу у нас велики! — беспечная улыбка Лота отразилась на других лицах, словно солнечный зайчик обежал присутствующих. Лицо Мириэль посветлело от радости, она видела эффект, который произвела на всех обезоруживающая вера Лота в победу.

— Да. Не стоит думать, что нас разобьют в одночасье, — сказала она. — Поскольку роменцы никогда не противостояли королю, он вас не боится. Мы изменим ситуацию, сделаем так, что и Фаразон, и Саурон, и многие нуменорцы будут трепетать от страха. Поверьте, достаточно один раз напугать их, и с вами будут считаться. Они не раз подумают, прежде чем решатся атаковать вас. Неважно, что их много больше!

— Да, да! — зашумела роменская молодежь. — Время пришло! Наше терпение лопнуло. Мы заставим нуменорцев считаться с нами. Мы покажем этим поклонникам Моргота и сауроновским подлизам на что способны!

Совет решил, что на этот раз Роменна нанесет удар, который сотрясет Арменелос и заставит оппозицию дрожать лишь при упоминании имени Верных. Правда никто толком не знал, как им удастся произвести на врагов такое устрашающее впечатление. По загадочному лицу Мириэль Лотлуин догадался, что у нее была какая-то особенная идея, но она молчала и не спешила посвятить его в свой план. Тем не менее, Мириэль попросила его содействия.

Освобождение Амандила из дворца Лот и Мириэль взяли на себя. Роменцы должны были вооружиться, занять самые удобные для боя позиции и ждать нападения королевской гвардии, которое не минет, едва лишь обнаружится, что приказ короля нарушен, а узник сбежал.

Мириэль заверила всех, что Амандил будет свободен уже нынешней ночью, и ночь эту в Нуменоре запомнят надолго.

Не медля, они с Лотом и Олвиком отправились в путь, и уже по дороге Мириэль сообщила Лоту, что, прежде всего, им нужно зайти в склепы у подножия Менелтармы.

— Мы потревожим прах древних королей? — воскликнул Лот с наигранным возмущением. — У меня уже мороз по коже побежал! — Принцесса лишь крепче сжала его руку.

За всё время пребывания в Нуменоре Лот лишь однажды посетил это место, и хотя это было при свете ясного дня, он испытал тяжелое впечатление и ощутил тоску смертных. Двадцать четыре короля правили Нуменором с тех пор, как люди получили в дар от Валаров этот остров. Гробниц было больше. Не только короли, но и их супруги, родственники, именитые рыцари покоились в склепах. Разных размеров и архитектурных стилей, строгие или вычурные (казалось, каждый человек заказывал себе последнее пристанище согласно своим пристрастиям), все они, как ни странно, были похожи, и вносили разлад в окружающий пейзаж.

Мертвенностью и холодом веяло от этих склепов, что вполне понятно — мертвых вмещали они. Сами по себе эти гробницы могли бы служить замечательными жилищами для людей, и всё было бы иначе, если бы здесь ликовала жизнь, наполняя всё вокруг движением, разговорами и смехом. Противоестественным казалось Лоту то, что мёртвые занимали всё это огромное пространство. Гордые короли словно отказывались покидать благословенный остров в уготованный им срок. Их царственное пребывание в прочных каменных стенах среди мира живых как будто бы служило им утешением в том, что они не могли остаться жить вечно.

Первый король Элрос прожил около 500 лет и правил страной 410 лет. В нем слились эльфийская и человеческая кровь, поэтому ему было позволено избрать удел бессмертных, как и его брату Элроду. Но он выбрал человеческую судьбу, и был проклят потомками за это! Мало кто простил Элросу его «ошибку» и то, как легко распорядился он судьбой всех его последующих поколений. Зависть к уделу бессмертных постепенно сменилась ненавистью к эльфам у нуменорских королей. Век их неуклонно сокращался. Ар-Гимильзор — двадцать третий король жил только 199 лет, зато гробницу себе отстроил самую большую, что не преминул заметить Лот. В гробницах хранились тела королей, набальзамированные, не подверженные тлению, всегда готовые к воскрешению. Ведь может статься, что однажды придумают способ вернуть к жизни тех, кто так не желал с ней расставаться.

Лотлуин попытался вообразить себя человеком. Стал бы он тоже так панически бояться смерти? Ответ не проявился ясно в его сознании, но чего он точно не хотел, так это найти вечное успокоение в виде полированного выпотрошенного трупа в подобном склепе. Его даже передёрнуло. Да, пожалуй, это место нравилось ему ещё меньше Мордора. Снести бы все гробницы, да посадить виноградники и сделать так, чтобы в прохладных беседках путникам подавали вино или зар весёлые девушки. А после смерти лучше всего прорасти виноградной лозой или стать горным ключом, и продолжать жить только в воспоминаниях, вызывающих улыбку на устах потомков.

Мириэль привела его сюда, к этим гнусным гробницам, потому что ей потребовалось глухое безлюдное место. Она объяснила, что пока никто не должен знать, что принцесса Мириэль жива и вернулась в Нуменор, те, кто видел ее в Роменне, тоже были предупреждены. Ей хотелось застать короля и Саурона врасплох. Одна из гробниц приковала их внимание. Она была построена из белого сияющего мрамора неподалёку от гробницы Тар-Палантира. Надпись над входом гласила: «Спи с миром, бесподобная дева звёзд, любимая королева Тар-Мириэль (Ар-Зимрафель)».

— Я тебя поздравляю! Уютный домик! Так вот почему ты сюда стремилась! — съязвил Лот.

Они не удержались и вошли внутрь. Фаразон не поскупился для «любимой жены». Гробница была богато убрана изнутри. Они приблизились к высокому ложу, устланному золотой парчой, и Мириэль похолодела. Она словно заглянула себе в лицо. «Она так похожа на меня…» — прошептала принцесса.

Лот тоже был в замешательстве: сходство замечательное, захочешь — не отличишь. Мастерство Терлока пережило его самого, даже когда эта девушка была жива, ему удавалось на некоторое время создавать иллюзию у других людей, что перед ними настоящая принцесса. А после её смерти даже магии никакой не требовалось, только искусство художника.

Лотлуин сразу догадался, что подруга его погрустнела, да и кто обрадуется, увидев себя в гробу — тоскливое предзнаменование.

— Выйдем отсюда, Лот, — подавленно вымолвила принцесса, — я не могу здесь работать, пойдем в другую гробницу.

Потом она наказала ему быть у входа и следить, чтобы никто из посторонних их не обнаружил, а сама скрылась в гробнице Тар-Палантира, и что она там делала, можно было только гадать. Лот с ужасом думал, что солнце уже скоро сядет, и им придётся провести ночь в «мертвом месте».

Мириэль наконец-то вышла из гробницы и бесшумно опустилась с ним рядом. Он заметил, что она в таком возбуждении, что даже дрожит.

— Так и не расскажешь мне, что ты собираешься наколдовать? — спросил Лот почти без надежды на ответ. Но на этот раз она ответила.

— Лот! У меня всё получается! Я вызову призраков в полночь. Призраки всех королей явятся мне на помощь, и я отправлю их во дворец. Представляю, как затрепещет Фаразон и его приближённые! Надо, чтобы солдаты королевской армии тоже увидели призраков, тогда им не хватит мужества выступить против Верных.

— Ты, что, заключила союз с призраками? — изумился Лот.

— Нет. Но я знаю, каким способом подчинить их волю. Они выполнят моё поручение, а потом я отправлю их обратно с миром.

— Мириэль! Не делай этого! — воскликнул эльф.

— Почему? — принцесса взглянула на него.

— Так нельзя. Это нехорошо, тревожить умерших для исполнения своих целей. У них … уже давно другие заботы. Ты не можешь так просто взять и заставить их делать то, что ты хочешь.

— Очень даже могу! — принцессе не понравились замечания её друга. — Бывает и так, что мертвые тревожат живых, если им понадобится. Мне нужно нагнать страху на людей. А люди как раз боятся духов, явившихся с того света, и их пророчеств! Ты тоже боишься призраков, а Лот? Поэтому и возражаешь мне!

— Мирэ! Я только предостерегаю. Я … убежден, что стоит потревожить мертвого, и он прицепится к тебе навсегда и будет тебя преследовать. Наверное, это суеверие, но я бы предпочёл обходиться с помощью живых. Потом, страх — непредсказуемое чувство…. Ты не знаешь, как поведут себя люди. Ты можешь навредить.

— Лот, я взяла тебя с собой не для того, чтобы ты расстраивал мои планы! Поверь мне, я знаю, что делаю! Добрым словом пытается одержать победу Чайлдин, и это никогда не действует! Я приехала в Нуменор не для того, чтобы доказать, что я лучше и справедливей Фаразона, а чтобы уничтожить его. И я не остановлюсь ни перед чем!

Лот знал, что ему не переубедить её: упрямая, какой была, такой и осталась. И всё-таки он волновался, сможет ли она совладать с призраками. Еще больше огорчился Лот, когда Мириэль раскрыла ему весь свой замысел. Он должен был идти в Арменелос один и обеспечить побег Амандилу. Она же собиралась помочь ему отсюда, произвести в городе такую панику, что об узнике все забудут.

— Он сам сбежит, если сообразит, — сказала она уверенно, — но, пожалуй, будет лучше, если ты окажешься рядом и поддержишь его. Потом отправь его в Роменну, а сам возвращайся. Если я сумею сделать всё, что задумала, то буду слишком истощена, магия вытянет все мои силы. Надо, чтобы ты был рядом….

Она испытующе взглянула в потускневшие глаза друга.

— Не обращай внимания на призраков и их речи, Лот. Они ничем не могут навредить, если их не бояться. И не рискуй. Если поймёшь, что проникнуть во дворец опасно, не делай этого! Верь мне, Лот! Удачи!

Она скрепила это последнее напутствие поцелуем, и он вынужден был уйти. Странно, но на этот раз он не надеялся на удачу. Рассчитывать на помощь призраков не хотелось. Как жаль, что Мирэ забила себе голову колдовскими хитростями, могли бы обойтись без всякой мистики. Ну, что ж, ему не впервой рассчитывать на свою изобретательную голову.

От гробниц нуменорских королей до Арменелоса идти было не далеко. Этот город начинали возводить на холме неподалёку от Менелтармы, а главным портом тогда был Андуниэ, обращенный на запад. Но, после того, как Ар-Фаразон пришел к власти, порт Андуниэ почти забросили. Теперь там были только верфи, где строились нуменорские корабли, да рыбацкие посёлки. Арменелос же разросся и добрался до океана, теперь здесь был самый большой и оживлённый порт на острове.

На улицах Арменелоса Лот влился в толпу людей, спешащих на вечернюю службу в храм Мелкора. Он решил, что тоже послушает проповедь и заодно подождёт обещанных ему призраков.

Огромный храм не мог вместить всех желающих почтить Мелкора, поэтому люди выстроились в очередь, плотными петлями заполнившую всю площадь. Лотлуин заметил, что здесь много солдат. Многие люди шли, благоговейно сложив руки и прикрыв глаза, шепча про себя какие-то просьбы, другие несли к алтарю какие-то свертки и сосуды, а некоторые с праздным видом ничего не несли и разговаривали на самые обыденные, далёкие от черного бога, темы. Он заметил также, что люди, которые уже побывали в храме, выходят через другие ворота, но не расходятся, а остаются на площади. Скоро он получил объяснение этому. Оказалось, после того, как все желающие вознесут хвалу Мелкору, Саурон выходил на площадь и показывал чудеса. Так что народ, жадный до зрелищ, не спешил уходить без порции фокусов. Не все пока приносили на алтарь жертвы, но многие лили на него красное вино, как символ жизни, и дарили сердце животного, как знак того, что они верны Богу Тьмы всем сердцем.

Лотлуин вступил в храм. Здесь было полутемно, только некоторые самоцветы вспыхивали временами ярче звёзд да спиральная лестница, что вилась вверх, к алтарю, была освещена множеством свечей.

В храме звучала музыка, величественная, торжественная, проникающая до самой глубины души, и все те, кто беспечно беседовал, прежде чем войти в храм, вдруг замолкали, забывали друг о друге и обо всём, что беспокоило их, и словно сливались с завораживающей мелодией. Лот поискал глазами ее источник, но так и не смог определить его. Звуки словно исходили из-под земли и наполняли храм, набирая мощность и силу такую, что, казалось, весь храм вот- вот вознесётся к звёздам на волнах этих тревожных звуков.

Лот не мог сказать, что ему не нравится эта музыка. Было в ней что-то темное, резкое, властное, заставляющее подчиниться; и, конечно, она отличалась от нежных переливчатых трелей эльфийских мелодий, которые вселяли в сердце легкость и радость. Но… как увлекала его эта новая музыка, возможность головокружительных испытаний и откровений таила она. Стихия звуков обрушивалась на слушателей всей своей мощью. Сколько было в ней посулов об ощущениях волнующих, неизведанных, приходящих лишь в мечтах и снах. Хотелось слушать, слушать и слушать. «Всё это есть во мне», — думал Лот изумленно. То же самое думали и другие.

Эльф взглянул на алтарь. Когда сердец, принесенных Мелкору, становилось слишком много на жертвенном камне, их вилами сбрасывали вниз, в воронку, где жарко полыхал ненасытный огонь. Лот отшатнулся, ему показалось, что капельки крови, разлетаясь, попадают на верующих, взбирающихся гуськом по лестнице: их лица были красны от отблесков жадного пламени. А запах горящего мяса и дым! «Эти люди лишены рассудка!» — думал Лот, поднимаясь вверх, как и все. А там, у алтаря, стояло золотое кресло, в котором сидел сам Саурон, и он чествовал каждого, посыпая ему голову пеплом сожжённых жертв.

«Что же я делаю! — опомнился Лот. — Я же отдаю себя на растерзание! Мне не избежать столкновения с ним один на один, он сразу поймет, кто я такой. И я иду подставить ему голову?»

Гипноз ли музыки сотворил над ним такую злую шутку, или проклятое любопытство подвело, но он был уже посередине винтовой лестницы и теперь запоздало оглядывался, не зная, что предпринять. По узкой лестнице шли люди, дыша в затылок друг другу. Но ему надо было бежать назад. Нельзя встретиться лицом к лицу с тем, кто проникает в мысли! Он чуткий, как зверь, и ещё беспощаднее к своим врагам! Он, возможно, уже почуял неладное…. Сердце Лота отчаянно колотилось. «Ох, и влип же ты сейчас, Лотлуин! — пожалел он себя. — Саурон как раз мечтал принести в жертву хоть одного эльфа сегодня, и удача сама, спотыкаясь, бредёт к нему в руки! В моём лице!»

— Искра! Искра попала мне в глаз! — завопил он громче, чем хотел, и бросился вниз, расталкивая цепочку верующих. Это было нелегко, так как вся конструкция не предусматривала того, чтобы здесь могли разминуться два человека. Но Лоту некогда было размышлять, смятение на лестнице было замечено, и он знал, что буравящее око того, кто сидел на троне, выискивает его. Огромный верзила преградил ему дорогу, влево и вправо рванулся было Лот, но не мог обойти его.

— Похудел бы ты, что ли! — выругался Лот в сердцах, но верзила положил обе руки ему на плечи.

— Ты не уйдешь из храма, не почтив нуменорского Бога!

Он насильно развернул эльфа. Лот знал, что все оглядываются и смотрят на него сейчас, и старался не смотреть вверх, чтобы не встретиться взглядом с Сауроном. Но он заметил уголком глаза, как Саурон встаёт с кресла. И тут музыка стихла. Молчание воцарилось в храме Моргота, но это молчание оглушало эльфа больше музыки. Он вжал голову в плечи, его всё ещё держали жесткие руки.

— Храм Мелкора открыт всем ищущим сердцам, — зазвучал низкий красивый голос, — и я не хочу, чтобы его охраняли вооружённые солдаты. Пусть он будет распахнут перед вами и день и ночь, и всегда, когда бы не возникла у вас потребность обратиться к Мелкору с просьбой или с благодарностью. Но… враги пользуются нашим великодушием…, они… оскверняют всё то, что для нас свято. Издеваются над тем, в кого вы верите. Не допускайте же, чтобы ваши недруги смеялись над вами! Пресекая их нечестивые помыслы, вы возвеличиваете Мелкора. А это единственный Бог, который внемлет вам! Слава Мелкору!

— Слава! — глухим эхом отозвалась толпа.

Лот попытался вырваться, но его палач ещё крепче за него ухватился.

— Я поймал человека, который бежал от алтаря Всемогущего Мелкора! Тому, кто посвятил своё сердце Мелкору, незачем избегать встречи с его великим жрецом! — и верзила приподнял трепыхающегося Лота над всеми.

Вот тут Саурон и увидел его. Одна его бровь поползла вверх.

— Человека? — переспросил он насмешливо. И Лот понял, почему на этот раз он шёл в Арменелос с тяжелым сердцем. Это было всего лишь предчувствие, которое не обмануло его.

Саурон взмахнул руками, и самоцветы, украшавшие стены храма, засияли ярче. Теперь Лот мог бы различить все черты лиц людей, стоящих на лестнице, чьи взоры были прикованы к нему, но всё сливалось перед глазами, он видел лишь кипящее огненное озеро, готовое поглотить его. А потом он услышал звук рога. Настойчиво и пронзительно ворвался этот новый звук победной военной песни. С этой песней эльфы и люди когда-то выступили в бой против Моргота. Первому рогу вторил другой и третий, и скоро всем стало казаться, что бесчисленная армия приближается к храму. В недоумении люди обратили взоры к своему жрецу, ища объяснения. Но Саурон лишился дара речи. Его спина покрылась холодным потом, и ткань одеяния прилипла к спине. Он сразу узнал песню, с которой ненавистный в веках Эарендил привёл на войну с Морготом могущественных Валаров, и их с Морготом царствованию пришел конец. Ему, Саурону, удалось бежать и затаиться, а Мастера вышвырнули за пределы Арды. Так неужели история повторяется? И Валары пришли сейчас по его душу? От волнения опять открылася рана от эльфийского клинка. «Ретироваться, скрыться немедленно, пока они не вошли в храм», — думал Саурон, но сам словно остолбенел от страха. Прямо на него не через вход, а сквозь стену въехал всадник с мечом и рогом. Саурон узнал Элроса, следом за ним в храм так, словно он был воздушным, проникали другие всадники.

— Они призраки, — перевёл дыхание Саурон, — значит, всё не так уж плохо.

Иначе думали нуменорцы. Появление призрачных всадников из ниоткуда было явлением из ряда вон выходящим. Страшным было суровое войско почивших много лет назад королей, и то, что заставило их восстать из могилы и явиться всем разом, не предвещало ничего доброго. В ярко освещенном храме каждый мог отчётливо видеть призраков на свободно шагающих в воздухе призрачных лошадях, они казались живыми, из крови и плоти, как и другие люди, только не отбрасывали теней. Возникла тихая паника, но спрятаться или хотя бы сдвинуться с места никто не посмел, да и не смог бы, парализованный страхом. Их прародитель, первый вождь и король их предков Элрос, заговорил, и от его речи зашевелились от ужаса волосы у многих.

— Вы, нуменорцы, охладели сердцами к Эру, проливаете кровь друг друга, встаёте брат на брата, нарушили древний завет дружбы с эльдарами, а теперь поклоняетесь тьме и мерзости. И тьма поглотит вас!

Голос его, глухой и гулкий, невозможно было спутать с голосом ни одного живого существа. Он звучал из потусторонней дали через века; от него холод леденил плоть, и сердце сжималось в болезненный комок, такой голос, услышав раз, не забудешь никогда.

Ещё раз протрубил в рог Элрос и поплыл прочь, а за ним потянулись и другие призраки.

— Кто послал вас? — громовым голосом обратился к Элросу Саурон. Но призрак лишь посмотрел равнодушно и как будто бы сквозь него, и ни один из мертвых королей не удостоил его ответом. Они выполнили приказ, и теперь возвращались туда, откуда пришли.

— Что ж, я все равно узнаю, — прошептал Саурон, мрачно наблюдая за тем, как его паства в панике бежит из храма. Все забыли о том, что пришли сюда восславить Мелкора. Те, кто не успел принести в жертву свои дары, побросали их, как попало, люди напирали друг на друга и сыпались с лестницы градом. Одна женщина поскользнулась, не удержалась за перила и с криком полетела вниз, в огненную яму. Сегодняшнюю службу ему сорвали. Последнее время кто — то настойчиво вмешивался в его дела, необходимо было немедленно это пресечь, иначе его власть развеется как туман на рассвете.

Небрежно, лишь движением тонких пальцев Саурон потушил лишние огни. Его детище погрузилось во тьму. «Так-то лучше», — прикрыл он усталые веки. Потом с наслаждением втянул дым, струящийся от жертвенника, подумав при этом: «Вот также будет дымиться кровь моих врагов». Потом, не спеша, Саурон спустился по лестнице вниз, но не вышел из храма на площадь, где слышался возбуждённый гул перепуганной толпы. Им сейчас не до него. Он коснулся двух ничем не примечательных с виду серых камней в дальнем углу храма, куда никто не заходил, и тайник открылся ему. Оглянувшись на всякий случай, Саурон вошёл внутрь, и каменная глыба бесшумно встала на свое место. Потайная лестница привела его вниз к маленькой двери, которую он открыл ключом, висевшим на золотой цепочке у него на груди. Саурон вошёл и запер за собой дверь. Никто не должен был обнаружить его здесь, это было смертельно опасно для него. Он сел в удобное кресло, глубоко вздохнул и сосредоточился. Кто-то вздумал напугать его призраками нуменорских королей. Нужно быть могущественным магом, чтобы подчинить волю сразу нескольких призраков. Кроме того, это возможно лишь в таком месте, где аура достаточно сильна, чтобы привлечь их. Таким местом были Гробницы у Менелтармы. Именно туда Саурон решил отправить на разведку свой дух. Он не торопился, потому что был уверен, что его противник находится там. Осталось только выяснить, кто же этот неизвестный маг. Саурон ещё раз вздохнул и вылетел вслед за призраками нуменорских королей, оставив обмякшее неподвижное тело в уютном кресле. Если он прав, то призраки отправятся к тому, кто их вызвал, чтобы он отпустил их.

Между тем, едва оказавшись на воле, Лотлуин набрал полные лёгкие воздуха.

— Ай да, Мириэль! — подумал он. — Если б не она, могло бы статься, что этот храм был бы моим последним впечатлением в жизни. Но она обещала призраков, и призраки пришли. Обещала панику, и, пожалуйста, вот она. — Лот огляделся победно: всюду метались люди, наскакивая друг на друга, охая и пересказывая пророчество Элроса. Теперь самое время проверить, как обстоят дела во дворце. И Лот, стряхнув с себя пережитый страх, с радостью удравшего от погони зайца помчался вперёд.

Благословив Лота на их отчаянное мероприятие, Мириэль вернулась к книгам Моргота. Она не удержалась от соблазна и стала изучать их сразу же, еще на корабле во время долгого путешествия из Пеларгира в Арменелос. Они по — прежнему разговаривали с ней, пытаясь склонить на свою сторону лестью или обманом, но она научилась быть не восприимчивой к их уловкам, во всяком случае, ей так казалось. Если они приоткрывали частичку знания, то требовали жертвы от неё: «Откажись от всего, что дал тебе твой прежний опыт, и ты овладеешь всем, что есть в нас, а это больше, неизмеримо больше, чем ты знаешь». Иначе же, все заклинания представляли собой сложные головоломки, и было не просто докопаться до их сути. Она выучила наизусть многие формулы, не понимая их сути, и запомнила, в каком порядке следуют заклятья, которыми она хотела воспользоваться. Некоторые заклинания ей удалось расшифровать, и книги гневно шуршали, когда она одну за другой вырывала их тайны.

Мириэль расположилась на полу у изголовья Тар-Палантира, и время от времени взгляд её падал на бледный лик короля, погруженного в вечный сон. Ничто в его облике не напоминало о том, что он умер насильственной смертью. При мысли о том, что сейчас она призовет дух отца и будет разговаривать с ним, у Мириэль сладко ныло истосковавшееся сердце. Как-то они встретятся через столько лет?

Олвик сидел в темном углу, угрожающе поблёскивая глазами, и глухо рычал, когда она листала книги. Мириэль не нравилось, как он вёл себя, прежде он никогда не позволял себе такой открытой враждебности.

Солнце зашло, и Мириэль зажгла свечи. Итак, час пробил, можно было приступать. Мириэль давно решила, что сначала она призовёт Феорену, она ведь никогда не вызывала призраков раньше, а с мамой будет не так страшно. Мириэль закрыла глаза, сплела определённым образом пальцы и, не сбившись ни разу, воспроизвела новое заклинание. Какое-то время было тихо, и принцесса недоумевала, что же она сделала не так, раз магия не действует. Но вот в склеп ворвался порыв ветра, и обе свечи потухли. Мириэль всматривалась в наступившую тьму и не видела ничего, однако в склепе явно ощущалось чье-то присутствие.

— Что тебе надо? — прошелестел потусторонний голос.

— Феорена! Мама? Это я — Мириэль. Мне захотелось видеть тебя. Я могу теперь звать тебя, когда захочу. Ты не возражаешь? Я сейчас вызову и папин дух тоже. Понимаешь, мне нужно сделать что-то очень важное!

— Что тебе нужно? — последовал тот же вопрос, заданный тем же безжизненным тоном.

— Ты как не родная, — поднялась Мириэль в недоумении.

— Что тебе нужно? — опять спросил её призрак.

И Мириэль поняла: этим заклятием она могла призвать духа и приказать ему сделать что-нибудь для себя, но на дружеское общение не могла расчитывать. Поэтому Феорена, которая приходила к ней по доброй воле, так отличалась от той, которой она велела явиться сюда. Мириэль была потрясена.

— Иди с миром, я отпускаю тебя, призрак…, - прошептала она, добавив соответствующее заклинание. Снова пронесся ветер, и с ним призрак Феорены исчез.

«Значит, и с Тар-Палантиром я не смогу поговорить», — подумала принцесса сокрушенно. Ну что ж, тогда ей надо исполнить свой замысел и действовать самостоятельно. Она разволновалась оттого, что план её с самого начала давал сбои, ей потребовалось время, чтобы успокоить себя и унять дрожь в руках.

И тут уже без заклятий в склеп ворвалась Феорена.

— Что ты творишь здесь?! Опомнись!

Мириэль почувствовала, что она вне себя от ярости.

— Ты используешь магию мести и ненависти, магию Моргота! И этот язык — из твоих уст! Как ты способна на такое?

— Я должна освободить Амандила и поддержать Верных. Разве ты не знаешь, что Саурон ищет возможность истребить всех, кто не стал ещё поклонником тьмы? Я ненавижу его, ненавижу Фаразона. Чтобы уничтожить их, все средства хороши!

— Его магия сильна, и она извратит твоё существо. Всё, что ты предпринимаешь, думая о благе друзей, но пользуясь его средствами, будет во зло тебе и тем, кого ты любишь. Сожги эти книги, Мириэль.

— Нет! — резко сорвалось с уст принцессы прежде, чем она могла подумать. — Человек должен управлять магией, а не магия человеком. Я ничего не добьюсь, если буду робкой. Не всегда возможно следовать тем правилам, которые для вас так святы, что вы и не пробовали нарушать их! Дело моё достойное! Погибают люди, эльфы, которые делают эту жизнь краше, а торжествуют те, кто убивают её! И если Валары могут закрывать глаза на злодеяния, от которых стонет моя родина, то я не могу! Нет ничего предосудительного в том, что я отвлеку на какое-то время духов, если это требуется для того, чтобы оказать помощь живым.

— Ох, Мириэль, Мириэль, — голос Феорены смягчился, — разве когда-нибудь я давала тебе дурные советы? Валары совсем не равнодушны к несчастьям людей. Они пытаются отвоевать у тьмы каждую душу. Но многим людям подчиняться извращенным силам тьмы куда приятнее и ближе. Ты же понимаешь — насильно никого нельзя сделать хорошим и добрым, никого не заставить любить эту жизнь так, как любишь её ты. И мне не заставить тебя поступать так, как я считаю нужным. Но выслушай мое предостережение: страшные книги попали к тебе в руки, и чем больше ты будешь вникать в них, тем больше ненависти прорастет в твоём сердце.

— Людей можно заставить быть добрыми, — глухо возразила Мириэль, — раньше я тоже думала, как и ты. Но весь мой опыт научил меня быть сильной и действовать. Люди не могут самостоятельно определить, чего они хотят, и кто они есть. И если, как ты говоришь, силы тьмы и света борются за наши души, то силы тьмы побеждают, потому что они убедительнее диктуют свою волю и не боятся заставлять! Если мы хотим, чтобы человек стал однажды таким, каким Илуватар задумал его, то, прежде всего, нельзя допустить чтобы наш мир погиб! Я обо всём этом думала не однажды, мама! Только действуя против своих врагов, можно победить их. Сами они не исчезают. Позволь мне начать. Я и так уже запоздала.

Феорена вздохнула и растаяла. Принцесса едва удержалась от слез. Все они только и делают, что предостерегают её! Всё, что она делает, может принести вред, да навлечь беду. Что же никто не укажет ей лучший путь? Она отогнала поток ни к чему не ведущих мыслей и снова сосредоточилась на ворожбе. Все имена королей принцесса выписала на листок бумаги, чтобы не сбиться.

Её первой мишенью был Ар-Фаразон, к нему она решила направить призрак Тар-Палантира.

Ар-Фаразон не пошёл в храм в тот вечер. Хоть он и не поругался с Сауроном, но расстались они натянуто, недовольные друг другом. «Жрец стал слишком заносчив», — думал король, лёжа на кушетке, положив локти под голову. Во дворце было тихо, почти все ушли на проповедь, к тому же он отослал всю прислугу из своих покоев. Было приятно расслабиться, потянуть мышцы. «Да, похоже, Саурон ожидает, что я буду исполнять любую его прихоть. Хваленный Мелкор требует всё больших жертв, а между тем он ещё никак не проявил себя. Давно уже следует сбить спесь с хитрого чародея. Нужно дать ему понять, что на мою благосклонность он может рассчитывать только тогда, когда сделает меня бессмертным. Сам-то он бессмертен, гад!» — и в который раз Фаразон возмутился вопиющей несправедливостью мира. Он предался мечтаниям о том времени, когда обретёт долгожданное бессмертие, иногда он был почти уверен, что это обязательно произойдёт. Он не заводил потомства, не желая, чтобы подрос претендент на его трон, и рассчитывал править Нуменором вечно. Он будет, как Манвэ, который не считает века и всегда руководит советом Валаров, и люди забудут, что у них был когда-то другой король, кроме Ар-Фаразона Золотого.

Предаваясь этим сладким мечтам, Фаразон задремал. Снилось ему поле ранней осенью, со множеством мелких цветов, залитое ярким солнцем. По полю шёл человек в белом хитоне, а он следовал за ним. Было жарко и не хотелось идти, и он несколько раз попытался отстать от странного проводника, но тот оборачивался и, сердито глядя на него, принуждал идти за собой. Из-за яркого света Фаразон не мог различить лица человека, за которым шел, но беспокойное чувство, что когда-то он знал его, не покидало его. Расстояние между ними начало понемногу сокращаться, и вот уже проводник повернулся к нему лицом и пошел, пятясь назад, призывно раскинув руки. Они оказались рядом, и ужас сковал Фаразона.

— Я тебя знаю, — прохрипел он, — ты Тар-Палантир.

Тот не отвечал и лишь странно улыбался, настойчиво увлекая за собой.

— Ты умер. Я не пойду с тобой. — Фаразон заметил, что поле кончается крутым обрывом, а внизу течёт река. Призрак всё повторял свой пугающий жест. «Ну, нет, не возьмешь меня!» — подумал Фаразон и ринулся на назойливого мертвеца с намерением столкнуть его вниз, но пролетел сквозь него и сам упал в реку. Он был хорошим пловцом, но на этот раз ему пришлось затратить непомерные усилия, чтобы выплыть. Вода была густая, тягучая на ощупь, и прилипала к нему. Фаразон отчаянно барахтался, и вот его голова оказалась на поверхности, но тут тошнота подступила к горлу: его несло вперёд в жирном потоке алой крови. Он напрягал все свои силы, пытаясь приблизиться к берегу, но поток то и дело увлекал его в воронки, и он захлёбывался в солёной жиже. Вот ему почти удалось уцепиться за корень. Он поднял глаза и увидел, что держит за руку свою жену, ту отшельницу, которую нашёл для него Терлок. Она сидела на берегу, и её длинные волосы полоскались в реке.

— Зимрафель, — обратился он к ней тем именем, которым сам же и нарёк её, — вытащи меня! Девушка поразила его сумасшедшим блеском в глазах и, покачав головой, сказала: «Я не Зимрафель…. Я Нимлот!» — и выдернула руки из воды. Он вдруг увидел, что вместо рук у неё корни, а через мгновение она рассыпалась трухой и стала облаком с тем душным сладким запахом, который мучил его много ночей подряд с тех пор, как в храме сожгли Нимлот. Отчаяние охватило его, но тут поток яростно вышвырнул его на каменистый берег, и он шлёпнулся лицом в мокрую гальку. Кто-то дотронулся до его плеча, и он приподнял голову. Перед ним стоял то ли орк, то ли оборотень с размытым лицом и гадливой улыбкой.

— Добро пожаловать в Валинор, ваше величество, — сказала фигура, услужливо кланяясь, но не скрывая издёвки. А потом всё накрыла тьма, и Фаразон понял, что он проснулся, и открыл глаза. «Сон, это был сон», — успокаивал Фаразон сам себя. Он никак не мог отдышаться и утихомирить рвавшееся из груди сердце. Ощущение липкой крови на коже не проходило. Руки были мокры. «Вспотели?» — подумал он и вдруг заметил, что тень на складках его пледа гуще самой темноты вокруг. Он вскинул голову: над ним склонилась, покачиваясь, фигура.

Луна перевалила через стену, окружавшую замок, и пролила бледный свет в покои короля. Над его постелью стоял Тар-Палантир в белом одеянии, из груди его торчал кинжал, и он прикрывал рану руками, но кровь густыми каплями падала на постель Фаразона. Тар-Палантир был бледен так, как может быть бледен только призрак. Ар-Фаразон закричал, но звука не получилось. Он тер глаза, но видение не исчезало. Теперь это была явь.

— Я пришёл за тобой, — бесстрастно произнёс призрак.

— Рано, рано… мне…, не хочу… умирать…, - бессвязно бормотал Фаразон, трясясь от страха.

— Пора, незаконному королю недолго править, — неумолимо отчеканил призрак, наклоняясь всё ниже. Но тут из- за окна раздался звук рога, и призрак встрепенулся.

— Отпусти Амандила, — прохрипел он на прощание и вышел прочь — другие короли звали его.

Ещё долго Фаразон сидел в оцепенении, вытирая пот со лба окроплённой кровью рукой. Потом он вскочил, выбежал из покоев и бросился в левое крыло дворца, где находился его узник. Он растолкал стражников, уснувших у дверей, и заставил их немедленно открыть засовы. Амандил в глубокой задумчивости ходил по комнате, его изумил взбалмошный вид короля.

— Прочь! — приказал Фаразон. — Уезжай в Роменну! Сейчас же! Исчезни из моего дворца!

Свою речь Фаразон сопровождал самыми активными действиями, буквально выталкивая Амандила из комнаты. Он проводил его до самой конюшни и сам вручил ему поводья от скакуна. Амандил рискнул спросить короля, что же случилось, но, казалось, тот не понимал его вовсе и только твердил, чтобы Амандил убирался. Что ж, он и не навязывал здесь никому своего присутствия.

В городе царила суматоха. Произошло что-то явно необыкновенное, и Амандил расслышал невнятные речи о гневе Валаров. Но люди, у которых он пытался выяснить, что случилось, отвечали неохотно и казались напуганными. На одной из улиц к нему подошел незнакомец, Амандил насторожился, но тот заговорил с ним по-эльфийски. Лотлуин попросил Амандила подвезти его до окраины города, у него, наконец-то, Амандил выяснил причину беспорядков. Призраки усопших королей Нуменора прервали сегодня проповедь в Черном Храме и предрекли гибель вероотступникам.

— Я знал, что Валары нас не покинут. Они обязательно вмешаются, — Амандила восхитила услышанная им новость, он даже стал выше ростом от приподнятости духа. И Лот не стал переубеждать его. Амандил удивился тому, что Лот знал Арменелос ещё лучше него — он направил его таким путём, что им ни разу не пришлось столкнуться со стражей. За пределами города они распрощались.

— Поезжайте в Роменну и ни о чём не беспокойтесь, а у меня здесь ещё небольшое дело, — и эльф исчез в ночи.

Ворожба Мириэль близилась к концу. Эта работа была возможна только при максимальном сосредоточении, ведь она должна была мысленно проследить за всеми призраками, они действовали только, подчиняясь силе ее заклинаний. Как же она возмутилась, когда Олвик вздумал отвлекать её в такое время. Он рычал и наскакивал на неё, тогда как ей ещё предстояло вернуть всех королей в тот мир, откуда она вызвала их. Как он не понимал, что она занята, и что всё прочее может быть только позже? Она гневно махнула рукой, отсылая его прочь, и вернулась к магическим формулам.

Олвик взвизгнул от досады, а потом бросил её. Он помчался прочь в сторону Арменелоса, напрягая все силы. Он знал о том, чего Мириэль не могла предусмотреть. Он знал, что Саурон уже ищет её.

В Арменелосе беспокойные прохожие шарахались от огромного зверя, видя в нём знамение грядущих несчастий. Олвик бежал к Черному храму. Он должен был добраться до тела Саурона прежде, чем тот застанет врасплох его принцессу.

Дух Саурона уже добрался до гробниц. Он успел проследить за призраками королей. Его враг отпустил их прочь из Арды, но Саурон еще чувствовал в воздухе их недавнее присутствие. В какой-то момент ему показалось, что чья-то тень мелькнула, прячась в камнях, может, чья-то заблудшая душа. Саурон двигался осторожно, не желая, чтобы его противник обнаружил его прежде, чем он выяснит, кто это. Черный маг увидел слабый свет в гробнице Тар-Палантира и в тот же миг почувствовал, что опасность грозит ему и с другой стороны. Он застонал в бессильной злобе и в страхе: его противники разделились! И кто-то хотел уничтожить его тело. Саурон повернул назад.

Олвик влетел в храм и мгновенно нашел те камни, что предстали его внутреннему взору, когда он почувствовал угрозу. Проникнуть в тайник четвероногому зверю было невозможно. И тогда произошло превращение, на которое не был способен ни один снежный волк. Если бы при этом присутствовала Мириэль, то неизвестно, в какое состояние привела бы ее эта сцена: вместо привычного надежного друга Олвика у входа в Сауроновское логово стоял Юниэр. Отодвинув камни, он открыл дверь и увидел тело врага, обмякшее, словно во сне. Но неподвижным оно оставалось лишь мгновение. Дух Саурона вернулся, готовый к бою, тело его дрогнуло, а рука сжала страшный жезл. Юниэр же был безоружен. Они встретились взглядами, и Юниэр почти потерялся в темной бездне глаз яростного майара. Он увидел две черные дыры, через которые его коснулась злоба того мира, где не существует добра, красоты и любви, где в хаосе носятся демоны, мстящие друг другу, хаосе, от которого охраняют нас Илуватар и Валары. Он едва успел увернуться от вспышки смертоносного жезла. Холод из зиявших мраком глаз врага сковал его. Но Юниэр не собирался сдаваться легко, он слишком любил жизнь. Теперь настала очередь Саурона изумиться: на его глазах воин, противостоявший ему, обернулся громадным волком и набросился на него с хриплым рыком. Все мысли, всю мощь и силу своего тела Юниэр сконцентрировал в одном желании — убить! Он рвал врага клыками и не чувствовал вкуса плоти, смотрел, но не видел, как брызжет кровь. Никогда прежде Саурон не заглядывал в лицо смерти так близко. Но он был могущественный майар, сильный духом, и обладал способностями, неведомыми смертным. Он перевоплотился в клубы черного дыма, и зубы волка лязгнули друг о друга, схватив пустоту. Волк оглядывался по сторонам, пытаясь уследить за врагом. Черный дым утекал через дверь, и волк кинулся следом. По коридору, ведущему наверх, он выбежал к просторному храму. Казалось, что его противник уходил, Юниэр ничего не различал в чернильных клубах дыма и не мог уловить запах. Тут молния ударила ему в плечо, пронзив жгучей болью. Враг не собирался сдаваться, и еще одна молния чуть было не настигла его в тумане. Юниэр не мог совладать с бесформенным облаком и понял, что уходить надо ему. Он ещё не знал, как нужно драться с таким врагом, и, обернувшись соколом, стремительно вылетел из вражеской обители к небу, ясному, холодному и вечно прекрасному звёздному небу.

— Куда ты пропал? Что происходит в моём городе? Где же обещанная защита от всемогущего Бога Тьмы? Или зря мы столько жертвуем храму? Мой народ в панике! Призраки приходили судить меня! А ты вместо того, чтобы защитить нас, отсиживаешься в какой-то дыре! — шквал вопросов обрушился на Саурона, когда на рассвете верховный жрец, наконец-то, добрался до дворца. На Фаразона было жалко смотреть. Черные тени пролегли под глазами, блистающими лихорадочным огнём. Лицо осунулось, краски покинули его, как у близкого к смерти человека. Он не спал всю ночь, не давая себе передышки, поднял на ноги всех своих подданных и слуг и сыпал поручениями направо и налево. Он несколько раз посылал людей на поиски Саурона, но те возвращались ни с чем, и у короля не было возможности проверить, действительно ли они доходили до храма. Бывалый воин боялся ступить за пределы дворца. Сейчас его ожесточенный ум требовал от жреца объяснение происходящему.

Только Саурону было не до объяснений. Его шея и спина были сплошь изодраны и кровоточили, ему требовалось время, чтобы залечить раны и вернуть утраченные силы. Как и любой другой майар или валар он мог явиться среди людей в физическом теле. Тысячи лет назад он воспользовался этой возможностью, силой мысли создал желаемый образ и обрёл тело. Но оно давалось ему лишь однажды. Стоит ли говорить, как любил, лелеял и берег он своё сокровище все эти годы? Потеряй он его, и чувственный план бытия закрылся бы для него. Тогда доступ к сердцам людей стал бы невозможен. Люди, с их ограниченными возможностями ума, так настороженно относятся ко всему непонятному, непохожему на них. Саурон ненавидел их. Но без людей жизнь его теряла смысл. А смысл был в том, чтобы мстить тем, кто получал радость оттого, что живет в этом мире, в том, чтобы превратить их никчемное существование в страдание.

Его драгоценное тело клыками терзал какой-то неизвестный зверь, как только он допустил такую оплошность! Его дух был возмущён, кровь требовала отмщения. Поэтому, присущие ему вежливость и сладкоречие в общении с королем слетели с него, как легкий пух. В ответ на возмущенные тирады Фаразона Саурон прошипел так, что у того мороз пробежал по коже.

— Ты переживал по поводу какого-то бесплотного призрака, который, тебе, может быть, померещился! А я сражался с могучим волком-оборотнем и выслеживал наших врагов! Если ты опасаешься гнева Валаров, то знай, что Валары здесь ни при чём! У нас другие враги. Паниковать нельзя. Возьми себя в руки и позови лекарей. Мне нужно наложить швы на раны, а тебе принять снотворное и выспаться!

Слова Саурона подействовали, и король сделал так, как он велел. Волк- оборотень пугал его еще больше, чем призрак. Он чувствовал себя уверенно на войне, с немудреными противниками из плоти и крови, как он сам. Колдуны и ведьмы, духи и оборотни — все это ему было непонятно. И если эта напасть обратилась против него и его государства… без Саурона ему не обойтись.

— Мирэ! Мирэ! — донеслось до сознания принцессы. Кто-то тряс её за плечо. Она очнулась и улыбнулась Лоту. Эта тяжёлая ночь так истощила её, что, завершив заклинания, она уснула тут же на месте, сидя на коленях. Тяжёлые веки сомкнулись сами собой, и она впала в забытье. Лот разбудил её.

— Слава Валарам! Я так испугался, ты почти не дышала.

Мириэль потянулась и скривилась от боли.

Лот подхватил ее легкое тело и бережно прижал к себе. Его руки возвращали её к жизни, разносили тепло по мышцам.

— Ты гениальна! — говорил он при этом. — Ты самая лучшая волшебница во всем мире! Если бы ты сама была там и могла видеть чудо, которое сотворила! Мирэ! Ты просто клад! И ты спасла меня от смерти! — он обнимал её восторженно и нежно, и слёзы текли по его лицу. Они живы, они в порядке, они пережили эту страшную ночь и сделали всё, как надо! Как он был благодарен ей за всё.

Под потоком его любви и ласки принцесса наконец-то расслабилась. Всю ночь она была предельно сосредоточена, и тело, и мозг представляли собой плотный сгусток воли, к тому же она почти окоченела в холодном склепе. Но в объятиях Лота тело таяло и теплело, чувство покоя и защищенности возвращалось к ней. Какое счастье, что Лот оказался в Нуменоре. Она теперь не одна.

— Мы отдохнём здесь немного, да? Прежде чем поедем в Роменну? — предложил он.

— Обязательно отдохнём, — согласилась она, встречая его губы и любя их всей душой.

Тень возникла на пороге у входа в гробницу. Им помешали. Оглянувшись, Мириэль увидела взъерошенного Олвика.

— Ох, я совсем забыл про него! — улыбнулся Лот. — Ты тоже празднуешь нашу победу, белый брат?

Олвик подбежал к ним, но Мириэль недовольно нахмурилась.

— Он вел себя недостойно сегодня! Я не знаю, что с ним случилось! Сначала он рычал на меня, потом и вовсе исчез! Что глядишь? Знаешь, что виноват?

Грустно посмотрел на неё белый волк.

— Иди, гуляй дальше. — Мириэль решила быть строгой. — И не возвращайся, пока я не позову.

Олвик резко отвернулся и убежал. В темноте она не заметила, что он ранен. Только подумала обиженно, что если бы он не бросил её ночью, она бы не замёрзла так сильно. Лот снова поцеловал её, и она забыла об обиде.

Он не помнил про раны, пока бежал, что есть мочи, прочь от Гробниц. Его внутренняя боль жгла куда сильнее, а сердце колотилось так, будто хотело вырваться и бежать ещё быстрее хозяина. Только достигнув Серебряной Струи, он упал в изнеможении, уронив пылающую голову на лапы. А потом, не в силах сдерживаться, завыл, и только луна сочувствовала ему своим скорбным ликом.

В Средиземье, Юниэру удалось вытащить Олвика из-под обвала, но излечить его было, к сожалению, невозможно. В ту ночь Олвик умер у него на руках. В Стране Вечных Льдов люди-птицы и снежные волки — верные друзья. Горько было Юниэру провожать в последний путь могучего зверя. Встреча с ним резко изменила судьбу Юниэра. В Ориене сочли, что ему лучше забыть прошлое. Его память была затуманена, и он считал, что всегда принадлежал к избранному народу и никогда не покидал холодной родины, недоступной для других людей. Но взгляд умирающего Олвика пронзил его до самых глубин, и он обрел свое утраченное прошлое, он вспомнил о том, как нашел маленького снежного волка в лесу и подарил его своей возлюбленной. Юниэр испытал глубокое потрясение и обиду на сородичей. Он чувствовал, что его обманули, обошлись с ним, как с несмышленым ребенком, сделали столь важный выбор за него. Жизнь разделилась на два мира. До сих пор он считал себя человеком-птицей и верил тем добрым идеалам и справедливым законам, по которым они жили. Когда он сравнивал Средиземье с Ориеной, то гордился своей принадлежностью к благородному роду духовно одаренных людей-птиц. Теперь же вся прежняя жизнь предстала перед ним с неумолимой ясностью. Он вспомнил все: бесшабашную, пылкую юность, друзей и ту единственную на свете женщину, предназначенную ему судьбой, которая любила его. А он исчез бесследно, словно выпал из этого мира. Получилось так, что он предал всех, кого любил и считал друзьями, всех, кто доверял ему. Прежде всего — Мирэ. Он почувствовал себя раздавленным, совсем как Олвик под обвалом. Все это случилось не по его воле, но он не искал себе оправдания и молча страдал. Доверие его к людям-птицам пошатнулось. До встречи с Олвиком Юниэр часто общался мысленно с Дилидин и матерью, теперь же он никогда не звал их, а на призывы откликался скупо:

— Я занят, нет настроения, все в порядке….

Трудно было простить тех, кто заставил его забыть часть жизни, любовь и даже имя.

Люди-птицы не хотели, чтобы он покинул Ориену, но над миром нависла угроза. Оракул поведал, что кольцо темных сил сжимается вокруг Эа, и Моргот ищет пути, чтобы вернуться на землю. Ориенцы понимали, что с его возвращением Эа придет конец, и никто не спасётся с тонущего корабля, даже Страна Вечных Льдов, заповедная и прекрасная.

Оракул предрёк, что предотвратить опасность суждено избранному — юному принцу Яшмету, который должен найти и уничтожить Азбуку Врага, прежде чем она попадёт в руки его темного двойника. Как это водится за оракулами, пророчество было поведано в самых туманных выражениях и не содержало указаний, что это за азбука Моргота, и где её надо искать. Что ж, волю Высших сил можно постигнуть лишь по тайным сокровенным знакам, а следовать им или нет — выбор людей.

Тяжело перенесла прощание с ним Орминэ, королева не забыла долгих дней разлуки с собственным сыном и не простила заговорщиков, похитивших ее ребенка. Ей не хотелось расставаться с ним вновь, но слухи о бесчинствах темного двойника Яшмета бередили души ориенцев. Необходимо было пресечь этот беспредел. Ярон был порождением их собратьев, пусть отступников, но родных по крови. Это Ярона искал Яшмет в Прибрежных горах, но обнаружил несчастного Олвика, застрявшего среди глыб. Он похоронил его и тщательно осмотрел все ходы в пещеры в надежде найти доступ в подземелья агнегеров. Там была Мирэ и ей угрожала опасность. На время он забыл о Яроне. Поиски были бесплодными.

Свидетелем страшного зрелища стал он, когда, вдруг, гигантская волна поднялась из самого сердца океана и захлестнула Прибрежные горы. Он едва смог спастись от ее пенистого гребня. «Такими ударами Валары крушили Эа, когда шли войной против Моргота, — с ужасом подумал он, — все погибли». И он почувствовал такую ярость от собственного бессилия, что ослеп на мгновение. Если бы он появился здесь хотя бы немного раньше, Мириэль не попала бы в плен к агнегерам, Олвик не умер бы под обвалом. Не успел. Ему и в голову не пришло, что сокрушительная волна Улмо принесет спасение Мириэль. Он улетел прочь, обернувшись соколом, и вернулся лишь несколько дней спустя. Как не велико было его горе, но люди-птицы надеялись, что он предотвратит угрозу, нависшую над миром, он не посмел обмануть их надежды. Он ничего не боялся, мысли о смерти приносили успокоение. Может быть, в лучшем мире он снова встретится с Мириэль. Но увидел он ее раньше. Лодочка, которую не заметил Горудун, спешивший возвратиться на остров, не укрылась от его зорких глаз. Ликующее сердце рванулось ей навстречу, голова закружилась, но он пересилил себя. Воля темных сил вела сейчас корабль с красными парусами на остров Тол-Фалас. И Яшмет чувствовал, что ему придется сражаться и победить, прежде чем он осмелится предстать перед Мириэль.

Он так и не решился открыться принцессе и появился перед ней в облике Олвика, её погибшего друга. Олвиком она и считала его до сих пор.

Стоило ему пожить с ней рядом, как былая страсть вернулась. После того, как принцесса сблизилась с Лотом, Юниэр понял, как сильно любит её, как она бесконечно дорога ему, и ревность жгла его, застилая разум. Имел ли он право вмешиваться в её личную жизнь теперь? Не рассмеётся ли она ему в лицо в ответ на его притязания? Было мучительно находиться рядом с ней, но и оставить невозможно. К тому же, у нее была азбука Врага. Он чувствовал, как сгущаются тени вокруг его любимой, как злые духи отслеживают каждый её шаг, как близка опасность. Только он был в силах ей помочь.

Сегодня, защищая её жизнь, Юниэр нарушил один из самых суровых запретов людей-птиц. Нельзя проливать кровь другого. Люди-птицы действуют мыслью, а не силой. Борьба двух сознаний считается честной и достойной человека. Но наносить урон чужому телу недопустимо. Люди-птицы говорят, что они не вправе разрушать то, что не они создали. А тот, кто проливает чужую кровь, постепенно превращается в зверя. А он даже не мечом, зубами рвал плоть Саурона, и не чувствовал никаких угрызений совести. Что ж, пусть он навеки превратится в мохнатого белого волка — прислужника, коврик у влюблённых, и когда дикая природа победит его существо, то он восстанет и загрызёт их обоих.

Ещё раз тряхнув головой, распалённой от гнева и обиды, белый волк завыл. Его жуткий вой достиг Арменелоса, где жители, дрожавшие от страха в домах за семью засовами, молились о том, чтобы скорее настал рассвет.

 

Праздник Благодарения

Это было слишком хорошо, чтобы казаться явью. Ещё прежде, чем Мириэль и Лот вернулись в Роменну, нетерпеливые юные жители организовали восстание и связали дозорных на башне и всех приспешников Фаразона, которых знали в своём городе. Амандил вернулся невредимым и рассказал об удивительных событиях минувшей ночи. Пока он возносил молитвы Валарам, которые, по его мнению, призвали королей прошлого образумить нуменорцев, приблизившихся к краю пропасти, Исилдур и Анарион собрали друзей и сделали то, о чём давно мечтали. Всех своих застигнутых врасплох недругов ребята собрали в таверне «Толстощёк», а теперь шутили и острили на их счёт, и заодно поднимали бокалы и произносили тосты за свободную Роменну.

Пленники были уверены, что смена власти произошла не надолго, скептически ворчали, что совершенно зря они всё это затеяли, и предрекали, что недолго ягнятам блеять, так как король такого самоуправства не простит.

Сторожить городские ворота поручили своим людям, чтобы доносчики не проскочили и не потревожили короля до поры до времени вестью о перевороте в Роменне.

Исилдур взялся за сочинение Ультиматума, его окружили воодушевлённые товарищи — ставить условия королю оказалось самым приятным занятием.

«Мы, жители Роменны, требуем:

Отменить надзор за жителями города, карать по закону преступников, посягнувших на жизнь эльфов и элендили.

Не препятствовать возрождению святилища Эру, мы вправе сами решать, каких богов нам почитать.

Разрешить нам выбирать место жительства в любом месте острова Эленна, так будет справедливо».

Позже Лиэль попросила Исилдура добавить ещё один пункт:

«Требуем распустить цирк Слютко Хохмача, так как это бесчеловечное заведение, в котором живые существа страдают».

Взгляд несчастного, затравленного толпой невысоклика, который помог им бежать, не выходил из памяти и не давал ей покоя.

Амандилу Исилдур принёс уже готовый документ. Тот с изумлением и некоторым недоверием встретил деятельного внука с ультиматумом, но на все возражения Исилдур отвечал пылким негодованием. В конце концов, Амандил уступил. Он подправил стиль документа, облагородив его, и поставил свою подпись.

Его насторожили рассказы о появлении в Нуменоре Мириэль. Он был уверен, что принцессы давно нет в живых. Она бежала в Средиземье с Юниэром, и многие годы никто не слышал о них.

Но вот, Лотлуин и Мириэль вернулись в город, а с ними — волк огромный, белый, к виду которого невозможно было привыкнуть. Веселой музыкой и восхищенными криками встретили их роменцы у ворот и проводили до самого дома Амандила.

Амандил смутился, увидев ее: он был потрясен. Несомненно, перед ним была подлинная принцесса Нуменора, и не узнать ее было невозможно. У этой молодой и гордой дамы была уверенность хозяйки судеб, она напомнила ему эльфийских девушек, обманчиво юных, а на самом деле проживших тысячи людских жизней. В их глазах мудрость, и ее не скрыть. Амандил пребывал в смятении. Если всё, что случилось ночью, сотворила она, то могучие духи потворствуют ей, сами Валары ей внемлют. Вполне может быть, что и в той легенде о Феорене, ее матери, где говорится, что самый суровый из них, владыка морей Улмо, подвластен её слову, есть доля правды.

От ее властного облика исходила сила, и Амандил сделал несколько шагов ей навстречу и поклонился учтиво — так он не кланялся и Тар-Палантиру.

— С возвращением на родину, прекрасная Тар-Мириэль, да будет ваше пребывание здесь благотворным, да свершится задуманное вами, а мой народ поможет законной королеве Нуменора.

— Спасибо, Амандил, — слегка повела бровью Мириэль. — Честно говоря, я немного побаивалась первой встречи с нуменорцами, не знала, по-доброму ли примут меня или сочтут самозванкой…

«И мысли тайной не укрыть от неё», — подумал Амандил.

— Благодарю вас за помощь моему внуку и Лиэль, за то, что спасли их от смерти…, самой нелепой. Остаюсь вечно обязанным вам также за своё освобождение…

— Да, полно вам, — прервала его Мириэль, — меня тяготят благодарности, как будто я вынуждаю вас к чему-то. Я помогаю там, где я в силах помочь. Люди всегда выручают друг друга, если ещё не очерствели сердцем. Так и должно быть. Постараюсь оказаться полезной, но и от вас жду поддержки.

Посольство в Арменелос снарядили в тот же день. Амандил и сын его Элендил, а также оба внука Исилдур и Анарион, а с ними ещё около десяти сопровождающих отправились ко двору короля. Из осторожности в отряд не включили ни одного эльфа. Мириэль осталась в Роменне, она не была уверена, что настало время обнаружить себя. И ей, и Лоту почему-то казалось, что король и Саурон примут отряд как должно и не захватят посланников в плен. На то же самое рассчитывали Амандил и все остальные, хотя понимали, что риск велик. Самые юные из них непрерывно шутили и смеялись, пытаясь заглушить неистовый стук сердец и сбить напряжение.

Их задержали у ворот Арменелоса, но без оскорблений и применения оружия — они передвигались открыто, не таясь, как будто их пригласили. Поэтому стражники отправили гонца во дворец спросить, ожидают ли там посольство из Роменны. Ар-Фаразон дал приказ пропустить и сопроводить их.

Король принимал их один. Его неизменного советника, Саурона, не было рядом. Фаразон всё еще был бледен и возбужден: нервная дрожь временами искажала лицо, а руки тряслись. Тогда он либо стучал по перильцам золотого кресла, либо дергал себя за бороду, как будто бы желая привести себя в чувство.

Он выслушал требования роменцев, хмуро поглядывая на них исподлобья, со смесью отвращения и муки на лице, словно само пребывание их в зале было для него болезненно. Порой Амандилу казалось, что король не вникает в сказанное, и он произносит речи впустую. Уж не сошёл ли Фаразон с ума прошлой ночью? Амандил невольно представил Мириэль в этом зале и на этом троне в царском облачении. Даже после бессонной ночи, в запыленном плаще на обычной улочке провинциальной Роменны она внушила ему почтение на грани благоговения. А как бы заблистала она в замке! Испытания, выпавшие на её долю в Средиземье, превратили наивную чувствительную девушку в достойную властительницу, и теперь никто не посмел бы заявить, что Мириэль не справится с ответственной ролью королевы Нуменора! По сравнению с ней Фаразон показался ему колышком в тени кипариса.

На самом деле Фаразон отлично понимал всё, что ему говорили, и внутри кипел от бешенства. Случись это наглое посольство вчера, он бы приказал швырнуть их всех в глубокую яму и заполнить её доверху жадными крысами. Но сегодня Саурон, прикованный к постели, как последний паралитик, приказал ему слушать и наблюдать, но ничего не предпринимать по своему усмотрению. Сложно!

Дать бы волю гневу, да пройтись скипетром по о-о-очень благородному челу бывшего друга и соратника, разглагольствующего об Эру, Валарах, Менелтарме, эльдарах и прочих непотребных понятиях, которые он — Фаразон, его дед и отец давно искоренили из словаря нуменорцев.

Как легко оступиться имеющему власть и сесть в лужу. Лишь покажи слабину, как тут же появляются посольства и все чего-то требуют. И этого румяного отпрыска не постеснялся привести старый наглец. Болтался бы в петле, так не улыбался бы до ушей, как сейчас.

Наконец, Фаразон взял бумагу и, поморщившись, поднялся с трона.

— Мы обдумаем это в опочивальне. Голова болит, так что не обессудьте. А пока ждите.

— Пошёл советоваться к мордорской гниде, — прошептал Исилдур, а Амандил сделал предостерегающий жест. Он запретил внуку что-либо говорить или комментировать, так как боялся, что своей дерзостью Исилдур провалит переговоры.

Фаразон, войдя к Саурону, молча швырнул ему ультиматум на постель. Тот невозмутимо ознакомился с текстом. Задумался. То, что он предложил, было вовсе не по нраву королю. И всё же он подчинился.

Послы из Роменны толпились в тронном зале в ожидании короля. Разные мысли угнетали их в это время. Но вот Фаразон вошёл и устало опустился на трон. Выдержав паузу и оглядев всех присутствующих, чтобы лучше запомнить их и отомстить при первой возможности, он ответил на их требования. Слова его звучали отстранено и бесстрастно. Бесстрастными же старались сохранить свои лица и слушатели, радостное удивление которых росло с каждым словом Фаразона. Он пообещал, что никто больше не будет выслеживать Верных и препятствовать им появляться в Нуменоре. Никто не будет наблюдать за ними в Роменне, и они вольны обратиться к древним обычаям и почитанию своих богов. Они могут вернуться в Андуниэ, если захотят, и все желающие могут присоединиться к ним без страха.

Но пусть не ждут Верные ни помощи, ни защиты от королевского дома. Они избрали свой путь и отныне должны жить по своим законам, а как отнесётся к этому нуменорский народ, покажет время. Нуменор — государство людей высшей расы, а не прихвостней эльдаров. Нуменорцы чтут свой язык и культуру, и те, кто признаёт королевскую власть, подчиняются Ар-Фаразону во всём. Мелкор — Даритель Свободы — единый Бог нуменорцев, а мраморный храм — его Алтарь.

— Ты, Амандил, — заключил король, — принадлежишь к тому же благородному роду, что и мы, и нас печалит отступничество твоё и твоих потомков. Будем надеяться, что места на Эленне нам обоим будет достаточно, и наш разлад не приведёт к кровопролитию. Но если будете подстрекать людей к бунту против меня и моей власти…, войны между нами не избежать.

— Ты предлагаешь государство в государстве? — уточнил Амандил.

— Да, а разве это не то, чего ты добивался?

— Я не хочу, чтобы притесняли людей на Эленне. Пожалуй, ты рассудил мудро. Элендили не станут подстрекать народ Нуменора на бунт против тебя, и каждому найдётся место под солнцем. Но прошу тебя, не доверяй Саурону. Я не знаю, о каких подвигах Мелкора напел тебе твой советник, но ни для кого из нас не секрет, что могучего Валара нарекли именем Моргот Бауглир, и оно говорит само за себя. Одни разрушения принес он Арде. Не ведёшь ли ты свой народ к хаосу, поклоняясь ему?

— Я знаю всё о деяниях Моргота, — возразил король. — Он один противостоял многим, и другие Валары, силясь поработить его, не раз наносили глубокие раны Арде. Он благосклонен к людям. А твоим богам до людей дела нет. И не надейся, что за своё послушание ты будешь вознесён на благословенные земли Валаров. Не успеешь оглянуться, как скоротаешь свой век и отправишься в неизведанный мрак — таков подарочек милосердного Эру нам — людям.

Амандил понял, что ему никогда не удастся переубедить короля. Въедливой ржавчиной пронизала его мысль о бессмертии, не дающая жить, убивающая радость каждого дня.

— Уходите, — королю не терпелось остаться одному. Никто не упомянул ни о призраках, нагрянувших из прошлого, ни о сиреневом рыцаре и его белом волке — оборотне. И всё же все понимали, что король напуган и потому уступчив, да иначе они и не посмели бы явиться к нему с подобными требованиями. Фаразон ненавидел их за то, что им был известен его страх.

Послы простились и поспешили прочь, они и не чаяли добиться исполнения всех требований. Им столько лет приходилось прятаться и жить чужаками на своей земле, но вот им обещана свобода. Более того, у них будет своё государство!

— А, как насчет цирка? — деликатно вмешался Исилдур.

Ар-Фаразон недобро глянул на него.

— Будут ли выпущены на свободу несчастные артисты? Накажут ли алчных братьев, наживающихся на низменных страстях толпы? — звонче и смелее спросил Исилдур.

— Не хватало нам ещё в Нуменоре свободного государства орков и троллей, — съязвил король, — нет, я не собираюсь распускать цирк. Если эти представления коробят ваши нежные чувства, не смотрите их.

Амандил потянул внука за рукав. Право, не стоило развязывать войну из-за какого-то балагана. На сегодняшний день они и так добились немало уступок.

В Роменне послов встретили с ликованием. Бывших стражей выпустили, и те отправились восвояси. Люди бродили по улицам, поздравляя друг друга, делясь новостями и впечатлениями, и всё не могли прийти в себя от обрушившейся на них свободы, столь желанной и всё же неожиданной.

Мириэль не разделяла всеобщую радость. Она бы предпочла войну. Пусть силы не равны, но пока враг в страхе, удача на их стороне, и можно было бы попытаться совершить государственный переворот. Она рассчитывала на вспыльчивый нрав кузена, но тот, по-видимому, во всём доверился Саурону. А эта мудрая змея выжидает и прикидывает, как расквитаться с ними надёжным способом. Нет, любое промедление ей во вред.

Амандил предложил ей править Верными в новоявленном государстве, но она отказалась.

— Я здесь, чтобы уничтожить Саурона и отомстить Фаразону за смерть отца. Вы, Амандил, уже связали себя словом — не выступать против короля. Я же свободна в своем выборе и буду действовать независимо от вас, и если я атакую короля, его гнев не обрушится на Верных.

Тень набежала на лицо Амандила, и он сказал:

— Ещё прежде, чем я поклялся Ар-Фаразону, я обещал помощь и защиту вам, в случае опасности наши сердца и мечи всегда к вашим услугам, принцесса! Но самим нарушать долгожданный мир…, по-моему, это неразумно.

— В мир с королём и Сауроном я не верю. А опасность мне угрожает всегда, — усмехнулась Мириэль.

Опять почудился Амандилу укор в её словах. Как трудно угодить всем и оставаться справедливым в этом мире.

Мириэль поняла, что склонить Амандила к решительным действиям будет тяжело, ну что ж, не в первый раз попадались на её пути подобные миротворцы. Она попробовала поискать единомышленников среди более воинственной молодёжи. Но казалось, что и они получили всё, о чём мечтали: избавились от соглядатаев и могли теперь ездить в столицу, когда им вздумается. Их теперь занимали жизненно важные вопросы: Как назвать своё государство? Какого цвета будет их флаг? Что изобразить на гербе? Оставаться в Роменне или возродить поселения в Андуниэ? Не начать ли им говорить между собой только по-эльфийски, особенно в Арменелосе, то-то взбесятся тамошние торговцы!

Они уговорили Мириэль придумать удачный девиз для герба, ведь сочетания рун обладают силой, и кому, как не магу, разбираться в этом. Мириэль предложила сакральное сочетание рун, смысл которого можно примерно передать следующим образом: «В единстве сила, успех задуманного!» Девиз этот должен был воспрепятствовать разладу среди Верных. Цвет флага они выбрали зелёный, цвет жизни и энергии, а посередине в белом круге был символически изображён Нимлот серебряного цвета, который стал эмблемой Дома Верных.

Всё это напоминало Мириэль детскую игру. Посреди всеобщего оживления и бурной радости она чувствовала себя одиноко. Казалось, никто, кроме неё, не думал о том, что Саурон, только затаился на время, но не сгинул и наверняка готовит сокрушительный удар по их государству в государстве, которое он ненавидит, что в Арменелосе нуменорцы по- прежнему приносят в Черном храме кровавую дань Морготу, а Фаразон спит и видит их на коленях. Как и прежде, она осталась наедине со своими проблемами, дни и ночи напролет пыталась выявить уязвимые места своих врагов и готовилась продолжить борьбу. Напрасно Лот убеждал её, что развязать войну всегда успеется, и что ей следует наслаждаться текущим моментом, когда все ей благодарны за обретенную свободу. Но она знала, что не время быть безмятежной. Лучше всего её настроение понимал Олвик, но с ним творилось что-то странное, с тех пор как они приехали в Нуменор. Он то искал ласки, то всячески избегал её, часто исчезал, а иногда глядел на неё сумрачно, не по-доброму, особенно если Лот был рядом. Он будто бы ревновал её к Лоту, хотя нелепо было бы предполагать такое. Ещё одного старого друга обрела принцесса — её любимый конь Чернолун дождался её, и она была благодарна ему за верность и долгую память.

Принцесса обосновалась в башне Минастира на холме Оромет в Андуниэ. Отсюда в ясную погоду был виден, как светлый мираж, далёкий западный остров Тол-Эрессеа, где жили телери — морские эльфы. Это они строили корабли, напоминающие лебедей. Во времена дружбы людей и эльфов в гавань Андуниэ приплывало много таких кораблей, но Мириэль слышала о них лишь в легендах. А с тех пор, как Ар-фаразон обосновался в Арменелосе, местность пришла в запустение, и ничто не напоминало о величии былых времен, когда Андуниэ был столицей острова. Башня Минастира превратилась в приют для ласточек и белок. Мириэль перевезла сюда книги и нехитрые пожитки странницы. Она часто подолгу пропадала в башне, и даже Лот не осмеливался спрашивать, что за таинственные дела вершатся там.

Она никогда не оставляла книги открытыми и на виду, а когда уходила, прятала их в тайнике, который нашла в башне, и при этом никогда не забывала произнести заклинание, надежно затворяющее дверь.

В Андуниэ всё ещё селились рыбаки, хотя и намного дальше башни Минастира. Они не могли не заметить, что старинная башня стала обитаемой. Иногда туда приезжала гордая дама на прекрасном черном скакуне, иногда ее сопровождал эльф, а порой огромный белый волк следовал за ней. Последнее случалось всё реже, и Мириэль печалилась, что они с Олвиком отдаляются друг от друга.

Однажды у входа в башню Мириэль нашла человека, скованного её охранительным заклинанием. Они с Лотом отнесли его подальше на берег моря, и через некоторое время принцесса освободила его от чар. Она подумала, что следует быть осторожнее и не оставлять книги без присмотра. Но опасалась она напрасно: суеверные рыбаки после этого случая стали обходить ее обитель стороной, а за ней упрочилась слава колдуньи.

Между тем элендили трудились неустанно. Они обновили тропу, ведущую на вершину Менелтармы, где находился алтарь Эру. Его расчистили и украсили. На этот алтарь никогда не приносили кровавые жертвы. В былые дни эльфы и люди часто собирались на вершине горы. Вокруг цветка, высеченного из матово-белого переливчатого опала, прообразом которого был цветок Телпериона в Валиноре, располагались низкие скамьи, при этом каждый круг был чуть выше предыдущего, и получалось, что алтарь — цветок находился в центре усеченного конуса.

Алтарь осыпали лепестками живых цветов и поливали ароматными маслами. Люди и эльфы заполняли скамьи, играли на лютнях и свирелях и пели прекрасные песни, грустные и радостные, светлые и тревожные, о любви и красоте мира или о деяниях прошлого. Пели не только обладающие дивными голосами, признанные всеми мастера, но и робкие новички, исполняющие свои песни впервые. Все любили эти дни песнопений Эру и с удовольствием приходили к алтарю, где как никогда ощущали родство душ и причастность к прекрасному миру, сотворённому для любви.

Начинались песнопения вечером, когда спадал зной и приходила благословенная прохлада, и продолжались до тех пор, пока пылающая ладья Анар — Солнце, ведомая огнеокой Ариэн, плавно опускалось за западный край, изменяя краски неба и моря, превращая благословенный Валинор в волшебный край. И всякий раз оно совершало тот же путь и скрывалось на западе, и долго не темнел за ним след, разрывая небо яркими сполохами. Всегда по-новому сиял небесный пожар, и нельзя было отвести восхищенных взглядов от солнца, уходящего на покой. Когда же совсем темнело, и загорались звёзды, люди и эльфы слушали мелодичное пение и радовались щедрой россыпи полуночных сокровищ у себя над головами. Звезды принадлежат всем, но каждый по-своему уносится к ним душой и улыбается загадочно так, словно ему одному открылась их вечная тайна. Рукотворные самоцветы пробуждают алчность, и самые прекрасные из них оставляют за собой кровавый след. Но никто не убивает друг друга из-за звёзд. Люди легко дарят их друг другу и не беднеют при этом.

Ночью зажигали маленькие светильники, и это тоже было красиво — пляшущие огоньки в несколько рядов по кругу. Песни потихоньку смолкали, прерывались смехом, звучали нестройно, их сменяли одиночные трели, и вскоре все расходились, спускаясь с горы в теплую ласковую ночь. Кто-то покидал алтарь Эру счастливо-возбуждённым, а кто-то, наоборот, в настроении лирически-грустном. Все, кто застал эти времена, сохранили в сердце тоску по ним.

Верные решили возродить эту традицию, и ознаменовать праздником Благодарения возрождение своего государства.

Стояла осень — восхитительные, яркие дни, когда деревья соперничают друг с другом в великолепии пышных нарядов, а небо кажется синее, если смотреть на него сквозь узоры их листьев. Дни были теплые, наполненные солнцем, ночи же зябкие, холодные, и тонкий ледок порой прихватывал лужи. В это время как раз собирают поздний виноград — огромные грозди крупных розовых ягод. Следует дождаться, когда они слегка подвялятся, и тогда вино, изготовленное из них, будет обладать тончайшим и нежным вкусом.

Роменцы собирали виноград и готовились к празднику. Мириэль иногда появлялась среди них и пила свежий сок, который через год превратится в полноценное вино. Она наблюдала, как молодые люди плели гирлянды из золотых и пурпурных листьев и возводили строения у подножия Менелтармы, где предполагалось устроить торжество. Ей хотелось почувствовать себя единой с ними, видеть мир их глазами и предвкушать праздник так же, как они. Она же еще не старуха и тоже любит веселье и вкусное вино, и песни. Почему же она тревожится постоянно и не даёт себе забыть о своих заботах ни на миг? Ей так захотелось праздника и беспечной, хмельной легкости. Принцесса направилась к беседке, где юные роменцы угощались соком, завершив сбор винограда на сегодня. Она прошла всего несколько шагов и остановилась, скованная по рукам и ногам холодным ужасом.

Тот, кого она надеялась никогда больше не увидеть ни в этой, ни в следующих жизнях, Ярон, которого она убила, или Юниэр, с которым она столько раз с болью распрощалась, вел неспешную беседу с молодыми людьми и не замечал ее приближения. О, хоть бы она ошиблась!

Но вот он повернул голову и увидел ее. Тоска и безнадежность хлынули в сердце. Не может быть, чтобы он воскрес и снова преследовал её! Он смотрел ей прямо в глаза, но не сделал ни шагу навстречу. Она устремилась прочь от этого наваждения, не замечая удивленных взглядов и пересудов окружающих.

Юниэр на самом деле не заметил, как она появилась, и был застигнут врасплох. В эти дни он вместе со всеми рьяно готовился к празднику и изнурял себя на виноградных плантациях. Так было легче переживать боль. Но сейчас он понял, что пришла пора сбросить волчью шкуру и все объяснить принцессе.

Мириэль бежала, пока не оказалась одна в лесу. Она прислонилась спиной к дереву и отдышалась. Как быть? Неужели ко всем её бедам добавится ещё одна? Что делает Охотник среди Верных? Он один способен устроить такую сечу, что некому будет жить в новом государстве. Чья душа им теперь владеет?

Шорох прервал её размышления, она напряглась, но тут же облегчённо вздохнула. Белый волк вышел на поляну.

— Это ты, Олвик. Ты знаешь, что я опять в опасности? Ты, наверное, почувствовал, что Охотник появился снова? Подойди ко мне, мой верный товарищ. Что мне делать? Не бросай меня. Я так тебя люблю.

Олвик не шелохнулся. Тяжко. Но надо решаться. И вот белый зверь распрямился и встал на задние лапы. Весь его облик расплылся, ей показалось, что она теряет способность видеть, и через мгновение Юниэр стоял перед ней. Мириэль почувствовала головокружение и медленно сползла вниз. Человек или волк снова стал расплывчатым пятном.

— Не бойся, — заговорил он. — Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Ярон мёртв и никогда больше не будет преследовать тебя. Я не причиню тебе зла.

— Кто ты?

— Я — Юниэр.

— А Олвик? — Мириэль не спешила верить всему, что он говорил.

— Олвик… погиб, когда вы спасались от Охотника в пещерах агнегеров в Эред-Фаласе. Обвал задавил его. С тех пор твоим Олвиком был я.

Юниэр рассказал ей и о том, что произошло много лет тому назад, когда они расстались. Рассказал, как, очнувшись от чар звезды, он проводил Дилидин в Страну Вечных Льдов и остался там, как наложили на него печать забвения, и как память вернулась к нему уже в Средиземье.

Горькой и запоздалой была его исповедь. Вероятно, все было так, как он говорил, и нет его вины в том, что ее юная любовь умерла. Возможно, ей надо было остаться с ним, отстоять свое право, и тогда Мудрена не смогла бы увести его в непонятную Страну Ледяных Чар. Но с тех пор она столько всего пережила, что его возвращение теперь просто не имело значения. Это чужой человек. «А твой Юниэр лежит бездыханный с усохшей звездой любви в холодной ладони…»: откуда-то вдруг всплыли в памяти эти слова. До встречи с Яроном она жила памятью об их любви и надеждой, что обретет ее снова. А потом словно что-то сломалось внутри, светлое стало темным и затаилось на сердце обидой. Она представила, как человек, который говорит с ней, становится прозрачным и улетает высоко в небо, а потом превращается в созвездие и теряется среди других созвездий, и она перестаёт его замечать. Да, ему следовало потеряться, исчезнуть навсегда, а не тревожить её прошлое.

Он замолчал, покорно ожидая ответа.

— Зачем же ты вернулся из Страны Вечных Льдов, а не остался на этой… своей родине? — холод и непонимание были в её взгляде.

— Ярон представлял собой большую опасность, и я был послан остановить его.

— О! Ты как воин света, противостоящий двойнику из мрака?

— Вроде того.

— Но, если Ярон повержен, почему ты не отправишься домой? Зачем было использовать облик Олвика и преследовать меня?

«Терзай моё сердце, я заслужил эту муку», — думал Юниэр и понимал её боль.

— Когда я вспомнил, кто мы друг для друга…, я не смог уйти…, Мирэ. А открыться тебе сразу у меня не хватило смелости. Я решил, что буду охранять тебя от врагов и других напастей, как это делал Олвик, и, может быть, этим искуплю своё предательство.

— Я не виню тебя, — отрешенно сказала Мириэль, — все, что было между нами — облачко, развеянное ветром. Мы прожили врозь целые жизни и теперь только помешаем друг другу.

— Не говори так. Наша любовь не лёгкое облачко, которое можно развеять ветром. Это гордыня не дает тебе услышать свое сердце. Ты же знаешь, что мы созданы друг для друга…

— Ты обезумел! Как ты смеешь являться ко мне через столько лет и говорить, что мы предназначены друг для друга? Как смеешь ты вмешиваться в мою жизнь теперь? Уходи. Я не хочу тебя даже видеть.

Юниэр молчал, потупившись. Она, пожалуй, права. Если он жил все эти годы в неведении о ней, и когда память вернулась, почувствовал их любовь так, как будто бы это было вчера, то она всё пережила и забыла. Или постаралась забыть. Зачем же он бередит старые раны?

— Если можешь, прости меня, Мирэ, — тихо произнёс он, наконец.

— Эру простит, — ответила принцесса, — я не желаю тебе зла. Больше нам не о чем говорить.

— Но я не могу уйти. Ты бросила вызов сильным врагам. Твоей магии не достаточно, чтобы победить Саурона. Я должен быть рядом, чтобы помочь тебе.

— Мне не нужна твоя помощь! — гневно воскликнула Мириэль. — Ты должен исчезнуть из моей жизни навсегда! — Ну, почему он не понимает, что ей больно быть с ним рядом?

— Как пожелаешь, — её слова ранили. Он знал, что этот разговор не будет лёгким, и всё-таки надеялся на что — то, — ты не будешь видеть меня. Но я не уйду. И ещё…, - он взглянул ей в глаза, но она отвернулась, не желая видеть в них муку, — волком я больше не буду.

И он ушёл.

Мириэль ещё долго не могла прийти в себя. Буря протеста поднялась вдруг со дна её души. Почему всё происходит так, а не иначе? Почему не пришёл он тогда, когда она так ждала его? И так нет ей покоя, а тут ещё приходится заново переживать старую обиду. «Это всё не имеет значения, — убеждала она себя, — отпусти его, освободись от горькой памяти, он чужой, мы чужие». Но напрасно она уговаривала себя, он не становился ни облачком, ни созвездием.

Оказывается, куда легче было жить, думая, что он где-то далеко или, его нет в живых, чем теперь, когда он вдруг объявился.

— Если он действительно любил меня, то никакие чары не могли бы заставить его забыть обо мне, — она почувствовала боль в сердце, показалось, что оно стало твердым и холодным, как могильная плита, и она не смогла согреть его прощением.

И ещё одну потерю пережила сегодня Мириэль: её верного друга Олвика больше никогда не будет с ней рядом. Мириэль медленно побрела к башне, чтобы помолиться о душе снежного волка — друга, который никогда не обманывал и не предавал её.

Юниэр больше не скрывался. Он встретил многих друзей в Роменне, и все были рады его возвращению, вздыхали, правда, по поводу его разлада с принцессой, но что делать, такова жизнь, с кем не бывает. Его не утешали их искреннее сочувствие и бодрые пожелания, но он не подавал виду.

Он получал настоящее наслаждение, помогая роменцам строить новое государство, и держал своё сердце открытым для каждого. Их надежды и мечтания были наивны и едва ли осуществимы, но без веры в жизнь не может быть и самой жизни, и не верящему в счастье никогда не стать счастливым. Если бы не отчуждение и неприязнь, которые вызывало у принцессы его появление, он был бы счастлив. В приятной суете подготовки к празднику они иногда встречались, но Мириэль делала вид, что не замечает его, а он больше не пытался напоминать о своём присутствии.

Роменцы заново заселяли Андуниэ, те, кто не желал признать Мелкора Богом, и кто опасался Саурона, приходили теперь из других городов Эленны и просили прибежища в новом государстве. Сами же Верные редко бывали в Арменелосе. Амандил просил, чтобы они вели себя осторожно, потому что большинство нуменорцев ненавидели эльфов, а заодно и элендили.

Полномочия, которыми король наделил вдруг Верных, возмутили граждан, а свобода, которую они получили, пугала послушных обывателей. Амандил надеялся, что со временем люди привыкнут к новому порядку вещей, присмотрятся к элендили и увидят, что помыслы их чисты, а дела благородны. Они не оскорбляют и не убивают зря, не приносят кровавые жертвы. Увидев, как процветает Роменна и Андуниэ, как доброжелательны и искусны их жители, многие потянутся к Верным, а Саурон в конце концов окажется без поддержки. Со временем…. Но будет ли им дано время?

Пока же в Нуменоре о новом государстве Верных ходили самые нелепые слухи, которые тревожили и печалили Амандила.

Вот и сегодня их гости — рыбаки из Окуньки, привезли новую порцию сплетен. Все они собрались за обеденным столом в ясеневом лесу. Общинные обеды, когда каждый выставлял всё, что у него было, вошли в привычку в строящемся заново Андуниэ. В полдень прерывались работы, и люди собирались в тени ярких праздничных лесов перекусить и набраться сил.

Юниэр с радостью обнял давнего друга Греда, к ним подошли Лиэль и Исилдур, не так давно пользовавшиеся гостеприимством рыбака и удравшие из-под его крова. Тут же оказались Лотлуин и Мириэль. На этот раз, заметив Юниэра за тем же столом, она осталась против обыкновения.

Гред изменился за эти годы, видимо много горечи и разочарований выпало на его долю. Он стал ворчлив и недоверчив, всюду высматривал изъяны и был уверен, что всё хорошее обернётся тем большей бедой, чем больше довериться этому хорошему. Рыбак не верил в истории, которые сейчас пересказывал, но нисколько не щадил слушающих и не заботился о том, что портит им настроение.

В Нуменоре считали, что духи королей, которые навестили Черный храм, всё ещё находятся на Эленне и клубятся у склепов, а Верные своими чарами мешают им вернуться в мир, откуда их вызвали. От этого духи свирепеют и мстят людям. Заблудшему путнику несдобровать — если заметят, то обязательно растерзают. Гред отметил, что нашлись даже жертвы неприкаянных духов, поэтому редкие нумеронцы покидают свой дом после заката солнца, а к гробницам никто близко не подходит даже при ярком солнце.

Рассказывали также, что Амандил, пока был пленником в замке короля, умудрился подсыпать их благодетелю яду. С тех пор Ар-Фаразон сам не свой, испытывает страшные муки, словно горит изнутри, а Саурон лечит его от этой напасти.

Говорили, что Валары обещали бессмертие тому, кто одолеет Саурона, и предвидели страшную войну, в которой падёт жертвами много невинных людей.

Многие были уверены, что верховодит у Верных не Амандил и не Исилдур, посягнувший на храм, а молодая колдунья, которая выдаёт себя за принцессу Мириэль. А на самом деле она не человек, и никто не может выдержать её взгляда. Живёт она в старой башне Минастира, а любовник у неё — белый волк, который на самом деле могущественный демон — оборотень, и вся земля вокруг башни теперь заколдована. Ведьма же стремится к власти над всем Нуменором, ни больше, ни меньше….

Юниэр не смог сдержать улыбки при этих словах и бросил взгляд на принцессу, она нахмурилась.

— Мало им демона во дворце и в храме, изобретают себе всё новых и новых, — воскликнул Исилдур.

— Да…, богатая фантазия людская на всякое зло…, - согласился Лотлуин.

Многие спрашивали Мириэль, куда пропал её белый волк. Она уклончиво отвечала, что его больше нет… и не будет с ней рядом, а почему не объясняла. Так что сущность Олвика и его исчезновение стали поводом для пересудов. Хуже было бы, узнай они, что Юниэр носил шкуру зверя. Тогда и Верные погрузились бы во тьму суеверий об оборотнях и ведьмах.

Только Лотлуин знал всю правду и, как мог, утешал Мириэль. Теперь он понимал, почему Олвик так невзлюбил его, и подумал, что следует быть осторожнее с Юниэром, который совсем недавно вызывал у него симпатию и искреннее расположение. Они оба были очень популярны в Роменне, к ним тянулись люди. Наделенные в равной мере мужеством, благородством и полным отсутствием зависти, они не могли возненавидеть друг друга, но и сблизиться не могли.

Наступил долгожданный праздник Благодарения, к которому с энтузиазмом и пылом готовились Верные. В лучших нарядах в предвкушении торжества собрались они в назначенное время на Менелтарме. Но не только радость освещала их лица, где-то глубоко пряталось сомнение в реальности происходящего. До недавнего времени они и помыслить не могли о том, чтобы открыто собраться даже в Роменне, а восхождение к алтарю Эру каралось смертной казнью. Но вот они здесь, не надо больше прятаться и держать мечи наготове, если придётся защищать свою честь. Они — новое Государство Верных, а Эру их Бог.

Каменные скамьи заполнились людьми. И тут, и там знающий мог различить эльдаров: оказывается не так уж мало их осталось в Нуменоре. Все расселись, угомонились, и на какое-то время на Менелтарме воцарилась торжественная тишина. Стройные девушки, едва дыша, проникнувшись важностью возложенной на них миссии, воскурили благовония на алтаре Эру. Чудный вечер ласкал теплом и мягким светом. Проникновенно зазвучали арфы и скрипки, провожая в путь ладью опалённой зноем Ариэн. Задумчивое состояние собравшихся прервал звонкий голос менестреля.

Всех Валаров знали по именам элендили. Некоторые эльфы помнили, как Валары приходили к ним на заре мира, принимая облик детей Эру, с советом и помощью. Совсем мало осталось на Эленне эльфов — участников Великой битвы против Моргота. Тогда Валары вняли призыву Эарендила и явили в Средиземье свое воинство. Эти эльфы помнили сокрушительный гнев и ярость разбушевавшихся стихий и были рады тому, что сражались на их стороне, а не против них. С тех пор они относились к Валарам благоговейно и даже с некоторой опаской. Эльфы, рожденные позже, и люди, привыкшие пользоваться дарами, знали о дарителях по легендам и песням. Они мысленно общались с Валарами и безотчетно верили, что боги их понимают и любят.

Праздник начался с песен, славящих Валаров.

Невыразимо прелестной была эта ночь, озвученная пением, и люди чувствовали себя счастливыми. Их голоса сливались в стройный хор, песни воспаряли над Менелтармой и уплывали дальше за океан. Всех Валаров и Майаров вспомнили в эту ночь менестрели, и не было сомнений, что в благословенном Валиноре их услышали и поняли, как тянутся к ним сердца детей Эру.

Благодать снизошла на всех. Юниэр заметил, как Исилдур взял лютню, как засмущалась и потупила взор Лиэль.

Их любовь ни для кого не была секретом. Исилдур и Лиэль были так поглощены друг другом, что не сразу откликались на обращения или вопросы друзей. Мир разделился: по одну сторону были они двое, по другую — все остальные. Глядя на их сияющие лица, Юниэр почувствовал, как острой льдинкой кольнуло сердце. Когда-то и он был таким. Он взглянул на принцессу. Интересно, тронули ли ее стихи Исилдура? Она сидела с эльфами на четвертом ярусе, лицо ее было непроницаемым. Казалось, она даже не слушала.

А праздник летел вперед. Звучали песни о любви, песни грустные, игривые, шуточные.

Юниэр снова посмотрел наверх на четвертый ярус, но на этот раз не увидел той, к кому стремился всем своим существом. Поискал глазами в тревоге. Казалось, она ушла… Ну и что?! Он же не Олвик, чтобы всё время бежать за ней следом. Юниэр попытался сосредоточиться на пении, и в хор вновь влился его густой, обволакивающий голос. Но покой был нарушен, мешали тревожные мысли. Не обо всём рассказал он тогда в лесу принцессе. Его отпустили из Ориены с миссией, и она не была завершена. Он должен был предотвратить возвращение Моргота в Арду. Но если бы он только понимал как?

Ему был дан талисман, а, может, и оружие — металлическое кольцо с прозрачным кристаллом, закрепленным в центре. Вещица, на первый взгляд, самая обыкновенная, любой мог бы изготовить такую, и некому было объяснить, как пользоваться ею. Оракул только сказал, что следует быть внимательным и не пропустить знаки, и знание придёт само собой.

Ярон не успел взглянуть в азбуку Врага — книги Моргота. Но книги эти попали к Мириэль, и она штудировала их без устали. И хотя Юниэр гнал от себя эту мысль, он понимал, что именно принцесса станет проводником Темного Духа в наш мир, если только не помешать ей. Но, как и когда это произойдет, и что именно он должен предпринять, оставалось загадкой.

Как хотел он повернуть время вспять, вернуться в те беспечные времена, когда он считал себя самым обычным человеком, а идея спасти мир не приходила ему в голову. В самом деле, такая сверхзадача по силам разве что могущественным Валарам. К чему он и Мириэль ввязались в игры айнуров? Он взглянул на запад, как бы вопрошая Валаров, но они были безмолвны, так же, как и тёмное море, слабо мерцающее при свете звёзд. Лишь звезда Эарендила сияла ярче луны, слепила чистым голубым сиянием.

Как удалось Феанору создать такое чудо? Юниэр поневоле залюбовался ей, и вдруг не просто звезду увидел он, но и весь небесный корабль Вингилиот — каждый гвоздик обшивки и кипень парусов — реальный, видимый корабль, который рассекал просторы морей, прежде чем был вознесён на небеса. Он мерцал, подсвеченный голубым светом сильмарила, а великий посланник Эарендил гордо стоял у штурвала. Юниэр встретился с ним взглядом. Эарендил как будто бы тоже светился изнутри, длинные серебристые пряди его волос развевались на ветру, а корабль покачивался на небесной глади. Он молчал, но не сводил глаз с изумлённого Юниэра. А потом… он увидел серебристую лестницу, протянувшуюся от корабля к нему. «О, Эру, что это?», — прошептал Юниэр, и видение исчезло.

Какое-то время он не мог выйти из оцепенения, озираясь вокруг. Стало необычайно тихо, люди по-прежнему пели, но до него не долетало ни звука. Он посмотрел на свои руки, и ему показалось, что они отражают свет сильмарила. Наконец он успокоился, дыхание стало ровным, и снова взглянул на небо. Всё было как прежде. Вингилиот — созвездие, ослепительный свет исчез.

Что это было? Несомненно, он увидел знак, но как понять, что ему хотели показать? Чего от него ожидают? Не указывал ли Эарендил на то, что ему уготовано место рядом с ним на Вингилиоте? Упаси Эру от такого счастья. Ему нисколько не улыбалось скитаться в космосе с одиноким капитаном или стать ещё одной легендой о звёздном мальчике Юниэре. Нет, не надо.

Может, он намекает, чтобы Юниэр повторил его подвиг и отправился в Валинор искать поддержки и спасения? Но разве Валары не вездесущи? Разве им не ясно и без всякого посланника, что мир повис на волоске? Одно было ясно, от него действительно чего-то ждали, он был избран, если не спасти мир, то как-то поучаствовать в его судьбе. Что ж, учителя в Ориене тоже говорили, что в жизни мы все творцы и герои, а не безучастные зрители, а если перестанем заботиться друг о друге, то просто исчезнем…

С тяжким грузом злой вести преодолела подъём в гору бедная Айрен. Слёзы душили её. Она лишь на некоторое время покинула праздник. Собираясь в суматохе, они с Дорианом забыли его флейту в шалаше и заметили это только, когда хотели выступить дуэтом с песней во славу Кементари. Можно было бы попросить флейту у друзей, но Айрен хотелось, чтобы всё было также дивно и волшебно, как на репетиции, а для этого необходима была их родная флейта. Да и до шалаша рукой подать. Не замечая ступеней, сбежала она вниз, и песни сопутствовали ей, выплёскивались в мир, ликуя.

Совсем в ином настроении возвращалась она. Как она расскажет им? Всем им — добрым, смеющимся, поглощённым музыкой дорогим людям и эльфам? Как уничтожит их счастье в этот единственный вечер? И не сказать нельзя. Слишком важно. Юниэр увидел её первым и сразу понял: произошло что-то неладное. Он оказался перед ней прежде, чем она решилась войти в светлый круг славословящих Арду.

— Что случилось? Почему ты плачешь, Айрен? — негромко спросил он. Она всегда робела перед ним немного. Не в меру самоуверенным казался он, и ещё, что бы ни говорили другие, но не бывает ни у людей, ни у эльфов таких фиолетово-черных глаз. Но сейчас ей было необходимо выплеснуть печальную новость, давившую грудь.

— Там внизу…, в лесу…, - слова давались с трудом… — Чернолун. Труп Чернолуна. Он мертв… И Айрен разрыдалась с новой силой.

— Так, — Юниэр сжал её плечи. — Тише. Не говори никому. Надо найти принцессу. Покажешь мне, где ты видела… это.

И вот он уже бежал вниз, перескакивая через ступени. «Упустил! — думал он. — Это снова книги».

Айрен, было, последовала за ним, но потом решила предупредить ещё и Лотлуина.

 

В царстве теней

Чернолуна он нашёл сам, без помощи Айрен, словно звериное чутьё вело его. Дивный жеребец, подобных которому больше не создаст природа, был мёртв. Его труп ещё не остыл, и не было никаких следов ранений или пены у рта. Душа оставила это тело и была где-то очень далеко, Юниэр чувствовал это. Похоже, Мириэль вызвала душу любимца в мир теней, но зачем ей это понадобилось? Как бы не пришло ей в голову самой шагнуть за пределы зримого мира….

Тут подоспели Айрен и Лот. Он увидел испуганные вопрошающие лица. Они ждали от него каких-то объяснений. Если б он знал!

— Всё очень плохо, — с горечью сказал Юниэр, осмотрев коня, — необходимо немедленно найти принцессу.

Айрен и Лотлуин молча признали его главенство, и все трое поспешили к башне Минастира. Юниэр боялся, что будет поздно, что они найдут только тело его любимой в башне, а книги исчезнут. Книги окажутся в руках врага. Почему он не последовал за ней сразу, как только заметил, что она покинула алтарь Эру? Всё это из-за бесплодной, никчемной гордости.

Мириэль не было в башне. Поначалу он не обнаружил и книг. Но, оказалось, что она просто перепрятала их, и он без труда нашёл новое хранилище. Вот они — два сжавшихся сгустка злобы, живые существа с опасной начинкой, недовольные тем, что он касался их. «Знают, как я их ненавижу», — усмехнулся Юниэр. Итак, она сюда не приходила, они зря потеряли время. Он прислонился лбом к холодному кирпичу в стене. «Думай. Ты должен увидеть, где её искать. Ну же!» — и догадка пришла. На этот раз он был почти уверен, что не ошибся.

Обернувшись к притихшим спутникам, он отдал новое распоряжение:

— К гробницам. Она должна быть в гробнице Тар-Палантира, — его взгляд кольнул Лотлуина.

Юниэр подумал и решительно завернул книги в плащ, кто знает, вдруг не удастся вытащить её без их помощи.

— Она никому не разрешает брать их! — попробовал возразить Лот.

— Да лучше бы их в помине не было! — резко оборвал его Юниэр.

Чем ближе подходили они к гробницам, тем мрачнее становилось на душе у Юниэра, так угнетают нас тяжелые тучи, что уплотняются, закрывают небо всё больше и никак не прольются дождём.

Едва они зашли в холодный склеп, и Лотлуин зажёг лампады, Айрен вскрикнула и бросилась вперёд. Принцесса недвижно лежала в проходе у каменного ложа короля лицом вниз. Айрен перевернула её на спину и ахнула — глаза остекленевшие, неживые.

— Она холодная. Она умерла! — и Айрен не смогла удержаться от дрожи, руки тряслись. — Что же это происходит?

Юниэр опустился на колени рядом с принцессой. Так же, как в случае с Чернолуном, никаких следов насильственной смерти, ни царапины. На ней её любимый сиреневый плащ, выцветший, старый, но прочный. Душа блуждает где-то очень далеко. Но ещё можно попробовать спасти её. Если бы недруги обнаружили её тело раньше их и повредили его, то у неё не было бы никаких шансов вернуться. «Милая девочка, — Юниэр поцеловал её тонкие холодные пальцы, — заколдовалась». Как она неосторожна, почему не сумела предвидеть, чем может окончиться путешествие в царство теней? А он сейчас вынужден повторить её ошибку и попытаться отбить её у сонмища духов в мире, о котором ему ничего неизвестно. Но иначе нельзя.

— Айрен, Лот! Я иду за ней в царство теней и постараюсь вытащить её оттуда. А вы ни на миг не отходите от… наших тел. Если с ними что-нибудь случится, мы не сможем вернуться сюда. Хорошо бы вас было больше, — по их лицам Юниэр видел, что они не совсем его понимают. — Саурон может прийти сюда, или его слуги. Она как никогда уязвима.

— Она что, сама вышла из тела? — сообразил Лот. Юниэр кивнул.

— Но зачем?

— Чтобы сражаться с врагами в царстве теней.

— А ты знаешь, как можно сражаться по ту сторону мира?

— Не пробовал. Но скоро узнаю.

«Сумасшедшие, сумасшедшие маги, — думал Лот, — они всюду ищут опасности, рискуют собой. Чем их так не устраивает мир, сотворённый Эру для его детей? Чем плоха эта восхитительная, чувственная оболочка, позволяющая воспринимать всю многогранность мира? Как может возникнуть желание её покинуть? Почему Мирэ не осталась на Менелтарме вместе со всеми? Ведь там было так хорошо. Дико променять этот мир на какое-то тёмное царство теней». Он никак не мог поверить, что бездыханное, лишённое жизни тело перед ним — это Мирэ, ласковая, нежная, вспыльчивая и язвительная Мирэ. Она не могла так умереть! Его соперник собрался идти за ней, нырять в чёрную дыру, туда, где живым не место. Как мала надежда, что он найдёт и вернёт её.

— Сюда никто не проникнет, — решительно пообещал Лот, — только сделай её прежней, друг. Это невыносимо, если она умрёт.

Эпизод в склепе почему-то сблизил двух человек, влюблённых в принцессу и одинаково ревновавших её. Они прониклись уважением и доверием друг к другу, каждый из них вдруг понял, что умрёт, защищая жизнь другого.

— И ещё, Лот, — Юниэр протянул эльфу свёрток с ненавистными книгами, — если я не вернусь, уничтожь их. В руки Саурона они не должны попасть ни в коем случае. И сам не читай.

— Уж в этом будь уверен, — Лот, морщась, принял тяжёлый не по размеру свёрток.

Юниэр вернулся к принцессе, сел, скрестив ноги, и взял её послушные руки в свои. Ему не нужно было ни книг, ни молитв, ни заклинаний, чтобы последовать за ней, только сосредоточенность и смелость. Он знал, что при желании любой человек может это сделать, хотя сам никогда прежде не пытался. Он, как и эльф, был слишком привязан к этому миру, чтобы искать выходы в другие. Но он видел в Ориене, как некоторые совершали переход, а потом возвращались. Они рассказывали, что труднее всего преодолеть страх в самом начале — на грани между мирами, а потом душа легко пускается в путешествия, невесомая, быстрая, не сдерживаемая тяжестью тела. Вторая трудность осознаётся позже — не все помнят, что нужно вернуться. Говорят, что миров много, и заблудиться легко. Но он знает, куда она ушла. Её душа кричит о помощи, она погибнет без него.

Юниэр закрыл глаза и сосредоточился, сначала было темно, потом он увидел своё сердце — трепещущий огненный цветок из живого, пульсирующего пламени, а следом и душу — сияющую, прозрачную и очень родную сущность. Он понял, что сердце согревает её, и они в гармонии с миром. Нельзя было разобрать её цвет, — она переливалась многими красками, но мягкими, радующими глаз, как весенний луг. Он подумал, что она слишком нежна для боя, но тут же понял, что своей волей может наделить её любым обликом. Тогда он вообразил себе воина цвета пламени с длинным мечом, быстрым как вихрь, и по мере того, как насыщалась оранжево-красным его душа, решительнее и агрессивнее становилась она и теперь сама рвалась прочь — защищать, отвоёвывать, разить!

В тот же миг его потянуло вверх с неистовой силою, и он огненным столпом вырвался прочь из тела. Где-то внизу, затуманенные дымкой, эльф и Айрен одновременно бросились поддержать его обмякшее тело. Что ж, теперь в путь, больше не оглядываясь назад, он нырнул в чернильный сумрак. Какое-то время он несся вперёд огненным смерчем, но вот тьма развеялась — он совершил переход. Мир, в котором он оказался, был блёклым и серым по сравнению с тем, который он покинул. Потрескавшаяся земля, лишенная растительности, лежала ровным полем, насколько хватало глаз. Лишь конические постройки разбавляли пейзаж, и все они курились сизым дымом. Небо казалось почти бесцветным. На нем не было солнца, не было и облаков. Через всю эту пустынную землю бежала дорога — широкая из мелкого битого камня. Юниэр ринулся к ней, зная, что его цель впереди.

Идея состязаться с Сауроном в царстве теней пришла принцессе в голову не внезапно во время песнопений на Менелтарме. Уже в течение многих дней рассчитывала она каждый шаг. Мысль её стала работать в этом направлении с тех пор, как в книгах Моргота она наткнулась на упоминание о Проклятье Эру.

— Остерегайся утратить физический облик, ибо тогда тяжесть души твоей повлечёт тебя на самое дно Мира.

Что бы это значило? У неё не было, да и не могло быть чётких представлений о том, что происходит после смерти, когда душа человека расстаётся с телом. Загадочную посмертную судьбу человека в Арде условно называли подарком Илуватара. Но поскольку оттуда ещё никто не возвращался и не делился впечатлениями о полученном подарке, у многих людей возникали сомнения, недоверие и даже разочарование. Некоторые горько шутили, что люди получили в дар проклятье, и зря они тешат себя надеждой, что за порогом смерти их ждёт необыкновенная судьба. Не шла ли тут речь об одном и том же явлении, общем законе для душ? И то, что оказывалось для одних подарком Эру, для других оборачивалось жестоким проклятьем? Как наша земная жизнь у всех разная, так и посмертная судьба у всех разная.

Можно было бы предположить, что люди добрые, отзывчивые, те, кто при жизни делился теплом с другими людьми, как солнышко согревал их любовью и лаской, отправляются после смерти в лучезарные миры, подобные Валинору. А те, кто причинял боль и страдание, жил в злобе, зависти, ненависти, постоянно жаловапся на этот мир и вредил ему, после смерти, отягченные бременем своих неблаговидных дел, падают вниз и попадают в безрадостные миры, где ждёт их возмездие за всё зло, которое они совершили. Эта идея так просто объяснила принцессе весь миропорядок, что она удивилась, почему не додумалась до этого раньше. Всё вставало на свои места, если в мире действовал такой неумолимый закон.

Эльфы не покидают этого мира. Когда они утомляются или погибают от ран, то отправляются в Мандос или Лориэн. Что ж, это может означать, что наш мир многослоен. Ведь эльфы тоже все разные, а жизнь некоторых темна и кровава. Так что, пребывание в Мандосе воспринимается эльфами по-разному, тоже в зависимости от их дел в Арде.

«И так, — заранее радовалась Мириэль, — если мне удастся оставить Саурона без его физического тела, никакая сила не удержит его преступную душу в этом мире. Она пропитана темной злобой, и трудно представить себе что-нибудь более тяжелое».

Принцесса увидела черный сгусток, стремительно проваливающийся все ниже и ниже, туда, откуда нет возврата. Улыбка торжества играла у неё на губах. Но необходимо было привести замысел в исполнение.

Она боялась встретиться с ним один на один. Нанести урон его плоти было нелёгким делом. Она прекрасно помнила, как у неё на глазах затянулась сама собой глубокая рана от эльфийского клинка. С тех пор она окрепла в знаниях и в искусстве магии, но, тем не менее, не обольщалась. Даже теперь возможности выстоять против могущественного майи у неё почти не было. Она отчаялась прийти к какому-либо решению, как вдруг книги натолкнули её на новую мысль.

Это была запись о клиньях миров, попав в которые душа оказывалась в лабиринте, в беспомощном положении, металась и не могла найти выход, а позже забывала о том, каким образом оказалась в ловушке. Освободить душу из клина мог только кто-то другой, сама она не видела выхода. Мириэль подумала, что хорошо бы заманить Саурона в такую ловушку. Если б только он застрял в лабиринте на какое-то время, они успели бы разделаться с его оболочкой в Арде и устроить так, чтобы он никогда сюда не вернулся. Она вырвала у книг название мира, где было такое место, опасное для странствующей души. Ей казалось при этом, что она подчиняет книги своей воле, заставляет служить себе и приподнимать завесу над тайной. На самом деле торжествовали книги. Они не солгали ей, о нет! Клинья, где душа оказывается в ловушке, бывают во всех мирах, и каждый из нас не однажды попадался в лабиринт, и вовсе не обязательно было при этом расставаться с телом. Это происходит в те моменты, когда кажется невозможным вырваться из состояния подавленности или опускаются руки от безысходности, или когда страх так велик, что тело отказывается двигаться перед наличием угрозы.

Книги торжествовали, потому что она следовала их подсказкам, еще немного, и они станут ее незаменимыми советниками.

Теперь ей предстояло заманить Саурона на свидание в Глиберг — царство теней, где нет места живым, куда он не мог бы взять своё земное тело. А для этого ей нужно было очень заинтересовать его. Она справилась и с этим, хотя не сразу преодолела страх перед ним. Если б она знала, как сильно был ранен Саурон Юниэром, она бы не стала медлить. Но тот ни разу не обмолвился о своём сражении с жрецом.

А Саурон восстановил свои силы быстро. Он пока ещё избегал покидать дворец и подолгу лежал и думал о волке — оборотне и о рыцаре. А однажды ночью ему привиделась дева. Она не подпускала его близко, и черты лица её были размыты, но его не оставляло ощущение, что он её откуда-то знает. Но ещё больше его встревожили её речи.

— Ты думаешь, что обманешь меня, Саурон? Ты построил мне храм, где славословишь моё имя…. Но я вижу, что царствовать в нём ты намереваешься сам. Не много ли ты возомнил о себе, вассал? Разве не слышал ты о том, что близится конец Мира и о том, что я воплощаюсь в Арде снова? Мои верные слуги с ликованием готовятся к моему возвращению. Но я слежу за тем, как гордыня затмевает твой разум. Пришло время решать, на чьей ты стороне?

Она назвалась вестником Мелкора и говорила на том же языке, что и хозяин. Очень давно не звучала в его ушах эта речь, и он бы предпочел не слышать ее больше. Мелкор, увы, был проницателен, как всегда. Саурон не ждал его возвращения, без него он чувствовал себя гораздо значительнее, сам распоряжался собой и другими и был главным врагом Валаров. Но противиться воле Мелкора у него и в мыслях не было, перед ним он был трусом и преданным рабом.

И ещё раз явилась ему зловещая вестница. Она сказала ему, что хозяин будет ждать его в Глиберге. И там Саурон узнает, когда и как Мелкор собирается вернуться в Арду, и выслушает его поручения.

— Почему ты скрываешь своё лицо? — не выдержал Саурон, и тогда дева усмехнулась и откинула капюшон. Размытость исчезла, и он тотчас узнал её — молодую принцессу Нуменора, которая погибла в подземельях его замка в Мордоре. Но перемена в ней была разительна — это было лицо хищного, горделивого духа. Глаза её сверкнули на миг багрово- красным пламенем, а потом она исчезла.

Пойдет ли он на свидание с Мелкором в Глиберг? Ещё бы нет! Всё прочее — мелкие неурядицы по сравнению с возвращением хозяина в Арду. Он сразу забыл о рыцаре и о белом волке, о призраках в храме. А, впрочем, разве не магией Моргота они были вызваны, как предупреждение ненадёжному вассалу? Хозяин, на то и хозяин, чтобы приструнить не в меру обнаглевшего слугу.

Трепет охватил Саурона, и он с нетерпением ждал встречи. На этот раз прежде, чем отправить свой дух в Глиберг, он выбрал для своей драгоценной оболочки новую комнату во дворце. Свое прежнее, тайное убежище в храме, где произошла схватка с волком, он оставил навсегда.

Оба явились в Глиберг раньше назначенного времени. Она была здесь впервые и сразу невзлюбила это место. Наверное, сюда попадают души тех, кто вечно проклинал своё бытие в Эа, кто зачерствел сердцем и не замечал добра и благости в земной жизни. И хотя вокруг не было признаков живого, казалось, что за тобой отовсюду наблюдают незримые соглядатаи.

Она пришла в разрушенный древний город. Ветры времени почти стёрли его следы, а то, что сохранилось, указывало на очень бедную и непритязательную фантазию строителей. Большое углубление со ступенчатым спуском, вероятно, могло бы быть водохранилищем, если в этой пустыне когда-то была вода. Вокруг расположились дома — длинные цилиндры с большими норами. Ещё попадались конические постройки, которые до сих пор курились, похоже, подземный огонь находился совсем неглубоко в этом мире. Были это жаровни или культовые постройки или что-то другое, трудно было представить. Ещё одно сооружение, которое она условно назвала обзорной площадкой, заинтересовало ее. Это был грубый постамент на четырёх столбах. Взобравшись на него, она увидела невысокий, почти неприметный холм неподалёку, это и был Кривнус, клин, куда она хотела заманить Саурона. Не успела она подумать о нём, как он появился. Она вздрогнула от неожиданности, даже свободная от тела, она едва ли могла хранить хладнокровное спокойствие при встрече своего лютого врага.

— Похвальное рвение, — отметила она его раннее появление, а он осторожно поклонился ей.

«Интересно знать, в каких мирах повстречалась принцесса Нуменора с Хозяином, и чем он привлек на свою сторону эту рьяную защитницу эльфов и поборницу справедливости, которая когда-то мечтала избавить от него род людской? Что ж, теперь они служат одному господину», — подумал он.

— Хозяин придёт сюда? — вежливо спросил Саурон.

— Да, — кивнула Мириэль, — взойди на этот холм и жди. — И, о чудо! Он послушался и сделал так, как она велела.

Тут же он испытал приступ дурноты, как бывает иногда от сильного удара. Неужели ей дана власть поступать с ним так?

— Когда придёт Хозяин? — голос звучал хрипло.

— Ты нетерпелив, — усмехнулась Мириэль злорадно, — стой и жди. Хозяин придёт, когда сочтёт нужным.

Она и не предполагала, что всё произойдёт так быстро и так легко. Расцеловать бы сейчас её книги за такую бесценную подсказку. Ну а теперь, когда Саурон в ловушке, ей надо возвращаться назад как можно быстрее. Она никого не предупредила о своём рискованном путешествии, неуверенная, что справится и вернётся назад. Теперь надо было разыскать Лота, а потом найти и уничтожить земную оболочку Саурона.

Принцесса спустилась с обзорной площадки и ушла, оставив Саурона одного. Ей хотелось вылететь из этого мира стрелой, но что-то мешало. Ноги стали как ватные. «Уж не попала ли я в ловушку вместе с ним?» — пришла в голову очень неприятная мысль.

Саурон заволновался. Что задумал делать с ним Хозяин? Он попробовал сойти с холма, но не смог. То в одну, то в другую сторону метался коварный жрец, но безрезультатно — это была ловушка. Принцесса Нуменора обманула его? Было ли это распоряжение Мелкора? Вдруг иная догадка пришла к нему. А почему собственно он решил, что принцесса и Хозяин заодно? Как он дал себя обмануть? Её речь сбила его с толку! Она где-то выучила их язык! А теперь, пока он томится в этой ловушке, кто-то, возможно, ищет доступ к его телу! Её волчонок, мерзкий щенок…. Ну, конечно! Волк из Страны Вечных Льдов — этой колдовской дыры.

Напрасно он счёл за труд лично удостовериться в том, что принцесса мертва, тогда в Мордоре. Вот когда приходится осознавать свои промахи! Она обвела его вокруг пальца так просто, он был готов отдать ей должное, но сдаваться не собирался. У него было одно несомненное преимущество — он лучше её ориентировался в этом странном мире, и даже загнанный в ловушку мог кое-что предпринять.

Идти становилось всё труднее. Она чувствовала, что воздух уплотняется вокруг, и с усилием отрывала ноги от потрескавшейся земли. Даже дышать было тяжелее с каждым шагом.

— Ведь я здесь бесплотна, — недоумевала Мириэль, — я могу двигаться, как захочу. — Но вопреки её понятиям она будто наткнулась на невидимую стену. Руки проходили сквозь неё как сквозь жидкую глину. Если воздух будет продолжать уплотняться, скоро она не сможет ни двигаться, ни дышать.

— Он уже раскусил меня, — дрогнуло сердце, — слишком уж догадлив.

Пришлось остановиться, сосредоточиться и вспомнить заклинание, разоблачающее иллюзии. Уплотнение прекратилось, и воздух нехотя становился всё более разреженным. Она перевела дух. Если она сейчас вспомнит путь назад, ясно, в деталях всё представит, то, не сходя с этого места, вернётся в склеп, в Арду. Но она не успела сосредоточиться. Стук копыт нарушил безмолвие Глиберга, и, взглянув перед собой, Мириэль увидела, как со всех сторон к ней мчатся черные всадники. Он призвал назгулов!

Она проверила, не была ли это опять иллюзия, но мрачные слуги Саурона не исчезали. Тогда она развернулась и побежала. «Я лечу, молниеносно лечу, я неуловима» — командовала она самой себе, бежала, едва касаясь земли, но в ушах звучали пронзительные крики преследователей, и гибельный страх быть пойманной замедлил её бег.

«Если боюсь, то пропаду, — подумала Мириэль. Всадники быстро догоняли ее. — Что ж, и в этом мире духи коней стремительнее, чем духи наездников?»

Тогда она вспомнила о Чернолуне. Вот кто не испугается и вынесет её из Гилберга. Она вызвала дух своего любимца, который мирно бродил в леске у Менелтармы. Так была прервана его жизнь в Арде.

С помощью Чернолуна она действительно смогла оставить назгулов далеко позади. Удивительно, насколько реальным было ощущение скачки, и конь казался плотным, упругим, совсем как настоящий. Она провела рукой по взмыленной шее Чернолуна: «Не бойся. Мы вернемся назад». Тут взору её предстал огромный храм — конус, во всём копия тех небольших построек — курилен, он извергал ввысь, в бесцветное небо, черный столб дыма. Перед храмом стоял высокий трон. А на нём восседал Саурон, освободившийся каким-то непостижимым образом из ловушки, с жезлом в руке. На голове его блистала огненная корона. Четыре назгула окружали трон. Принцесса оглянулась — пятеро других неспешно подходили сзади. Саурон наклонил жезл, и сверкающая змея метнулась к Чернолуну. Он вздыбился и застонал от дикой боли. Она едва удержалась в седле.

— Здравствуй, фея моих снов, — приветствовал ее Саурон, издевательски улыбаясь. — Вот и встретились.

Да, зря она радовалась тому, как легко он попался в ее сети. Видимо, также легко освободили его назгулы. Назгулы в Гилберге выглядели совсем иначе, чем в Арде. Бесплотные, лишенные черт, нагоняющие страх своей сверхъестественной жутью там, здесь они казались древними рыцарями в дорогих доспехах, высокими, величественными, но ужас они внушали не меньший. Их окостеневшие лица утратили человеческое выражение индивидуальности, дымно-серые глаза не выражали ничего, а сознание было полностью порабощено Черным властелином. Все, что они делали, не было порождением их воли. Беспрекословно следовали они приказам своего господина.

Мириэль ударила Чернолуна в бока.

— Скачи! — необходимо было как можно скорее вырваться из сжимающегося кольца врагов. Но тут конь распался на куски и растаял, растворился, будто его и не было. Она больно ударилась о твердую землю. Саурон захохотал.

— Ты ведешь себя так, как будто мы в Арде! Забыла, что Гилберг — это царство теней? Не сама ли ты вызвала меня сюда? Желаешь, чтобы я показал тебе настоящий Гилберг?

Тень набежала на сухой унылый пейзаж, и Мириэль вдруг увидела, что небо больше не небо, а скопление серых ожесточенных лиц. Все они разом нащупали ее взглядом и хищно зацокали, зашуршали перепончатыми крыльями — жуткие стервятники с телами коршунов и лицами людей, готовые накинуться и растерзать ее в любой миг по мановению Саурона. Ни вправо, ни влево, ни вверх не было ей пути отсюда. А под землей, поняла она, — неистовый пожар и еще больший страх.

— Что, принцесса? Не нравится вам здесь? А где же Мелкор? Разве мы не его поджидаем? Или вы уже куда-то торопитесь? — продолжал издеваться Саурон с высоты своего трона.

Собственное бессилие удручало Мириэль больше всего. Неужели все эти годы были потрачены впустую? Неужели ей так и не найти управы на Черного жреца, и она будет и впредь терпеть от него унижения? Весь он так и сверкает от самодовольства, упивается властью, сознанием ее никчемности перед ним. А ведь только что прибежал сюда, поджав хвост, паникуя, как самый последний трус на свидание с хозяином!

Мириэль вдруг охватило неотступное желание проучить и унизить его. Он не верит, что она действительно может призвать дух Моргота! А ведь стоит ей обратиться к книгам и сказать, что она согласна…. Пусть исчезнет все то знание, которым она обладает, все равно в нем оказалось мало проку. Пусть исчезнет она сама, а ее бренная оболочка вместит мрачного духа, изгнанного из Арды доблестными Валарами в дни, когда люди были им еще не безразличны! Пусть это будет конец нашего мира, зато самонадеянный жрец перестанет над ней насмехаться! И она насладится, наконец, безумным страхом в его глазах. И упадет он на брюхо с высоты этой башни-трона и взвоет: «Пощади!»

О, какое наслаждение она испытает! Эта месть стоит всей жизни! Моргот вселит в нее бесстрашие. Ей некого будет бояться — все падут к ее ногам. Уже одна только мысль о том, как круто она может повернуть ситуацию в свою пользу, сняла тяжесть и страх. Она распрямилась, встала в полный рост, полузакрыла глаза и подумала: «И клятва ведь очень проста. Я, пожалуй, помню ее наизусть».

В этот момент рядом с ней появился огненный воин — один скромный воин света из Страны Вечных Льдов. Странен был его облик — слепящее, играющее, теплое пламя окружило ее, но она его сразу узнала.

— Вот видишь, — сказал он, — я говорил, что тебе понадобится помощь.

— Ошибаешься, — едва удостоила его взглядом Мириэль, — мне никто не нужен. Я не безоружна, как тебе кажется.

— И это я знаю, — тихо, но сурово прозвучал его голос. Какая-то тайная сила заставила ее взглянуть ему в глаза, и она поняла, что ему известна вся правда о книгах, о духе Моргота, о ее желании презреть весь мир и возвыситься и, может быть, многое другое. «Как будто видит меня насквозь», — подумала принцесса, но это не было ни страшно, ни неприятно.

— Мне безразлично, если ты осуждаешь меня.

— А мне нет, — не смутился Юниэр, — ты нужна мне. Можешь гнать меня сколько угодно, я все равно буду там, где ты. Мы не разделимы.

— Как трогательно! Только, поздно.

— Вернемся в Арду.

— Я не вернусь без победы.

— Твои друзья ждут тебя.

— Такой, какой я вернусь, Юниэр, меня никто не ждет.

— Вот именно, — кивнул Юниэр, — взгляни на этого глубоко несчастного жреца. Подумай о том, как он одинок. Где бы он ни появился, никто не радуется ему, ни одно существо не тянется к нему с любовью. Всем он внушает отвращение, страх и ненависть. Он ведь никому не нужен, Мириэль. В этом его трагедия. Поэтому он жестоко мстит этому миру, старается черной скорбью наполнить все ликующие сердца, отравить страданием людей. Но сам он в тысячу раз несчастнее своих жертв. Его презирают. Хочешь занять его место? Называешь это победой? Я думаю, ты проиграешь. У Мириэль есть друзья, любимые, мечты, капризы, которым потакают, идеи, которыми восхищаются. Тебя ценят и тебе доверяют. Все это ты потеряешь разом. Поистине торжество для духов тьмы — еще одна падшая душа в сонме неприкаянных, пожирающих друг друга из века в век.

Мириэль выслушала его, не перебивая, темный морок, застилающий разум, стал рассеиваться. Она была ошеломлена. Вообразила себя Духом Разрушения, карающим падший мир и особенно всех тех, кто привел его к растлению. Эта роль была полна мрачного, гордого величия. Но вот приходит человек и запросто заявляет, что взявший на себя эту роль заслуживает презрения. Не жалости даже, всего лишь презрения! И что же? Он прав, это книги едва не сыграли с ней злую шутку.

— Вернемся в Арду, Мирэ, — Юниэр почувствовал, что сердце ее потеплело.

— Но как же… — упрямилась Мириэль, — если ты любишь меня, как говоришь, неужели оставишь меня, когда я стану самой могущественной Черной Властительницей?

— В этом можешь не сомневаться, — подтвердил Юниэр, — это уже будешь не ты, а какая-нибудь Морготиха.

Мириэль улыбнулась, имя не показалось ей благозвучным.

— Ну что ж, вернемся в Арду.

Саурон настороженно отнесся к вмешательству Юниэра, ему не приходилось раньше встречаться с ориенцами, а битва с этим воином в прошлый раз отняла много сил. Он предпочитал знать как можно больше о своих врагах, чтобы действовать наверняка, и медлил, стараясь принять верное решение. Но упускать такую редкостную добычу не хотелось. Тогда он приказал назгулам атаковать их.

— Похоже, что нам не дадут уйти, — прошептала принцесса, когда Черные всадники ринулись на них со всех сторон.

— Не бойся, ты увидишь, как сражается рыцарь, почувствовавший, наконец, благосклонность дамы!

Вихрем закружился мир в глазах принцессы, когда огненный воин поднял свой меч. Стремительность Ярона вспомнилась ей поневоле. Девять конных сражались против одного пешего, но, похоже, его это не смущало. И в незнакомом мире он чувствовал себя превосходно. Зловеще шипя, нападали назгулы, и веяло от них могильным холодом и смрадом, и всё же опасались они наскочить на острие его меча, полыхающего в этом бессолнечном мире радостным светлым огнём. Проникнувшись энергией битвы, принцесса принялась высекать голубые молнии под копытами вражеских лошадей, и те поскальзывались и оседали. Только сейчас Мириэль осознала, насколько она свободна делать всё, что захочет, не сдерживаемая физической оболочкой, и что совершенно зря она перенесла в этот мир свои земные страхи. Освободившись от них, она почувствовала себя неуязвимой. Тогда же и Саурон понял, что ему не одолеть их. Он обратился черным дымным облаком и в одно мгновение растаял. Трон-башня опустел. Назгулы ретировались вместе с ним.

— Он всегда избегает прямого поединка, — заметил Юниэр. Мириэль не поняла, что он имел в виду.

— Пора и нам в обратный путь, — они медлили, оставшись одни в пустыне Гилберга. Странное дело, мир, который только что казался Мириэль местом отвратительным и унылым, вдруг перестал быть таким только потому, что рядом с ней оказался человек, далеко не безразличный ей, что бы она ни говорила. Он держал ее за руку, и она замерла, продлевая ощущение его близости. Легкий ветер ласково коснулся ее щеки. Добрый ветер в мрачном царстве теней. Они медлили, потому что понимали, что в их мире будет не так. В силу разных весомых причин, о которых они забыли сейчас, там им не удастся прильнуть душой к душе.

«Возвращаться необходимо, — подумал Юниэр, как сквозь сон, — иначе мы забудемся здесь навеки». Они пошли вперед, но, все-таки, не спеша. Отдаленный шум заставил их обернуться. Снова радость! Любимый конь принцессы Чернолун нагонял их.

— О, Эру, благодарю тебя! — воскликнула принцесса. Она ни за что не простила бы себе гибель Чернолуна. Юниэр тоже был рад. Вид мертвого коня в лесу у Менелтармы накануне очень расстроил его. Какое счастье, что они смогут вернуться отсюда все вместе.

Конь подбежал к принцессе, и она ласкала его гриву и шею и просила прощения за то, что призвала его сюда. Юниэр сосредоточился, чтобы приготовиться к переходу. Но тут что-то произошло, и Юниэр, обернувшись, понял…, что конь этот вовсе не Чернолун.

— Он укусил меня, — тихим от ужаса голосом прошептала Мириэль, но это было пол правды. Конь буквально впился в шею принцессы и в придачу косил на Юниэра одним глазом, мерзко ухмыляясь. Принцесса бледнела и таяла на глазах.

«Никогда, никогда нельзя недооценивать врага»! — с горечью ругал себя Юниэр. Разъяренный накинулся он на оборотня, приняв облик огненного волка. Этого противника одолеть было куда сложнее, чем назгулов накануне, потому что он был из Гилберга — страж теней, пребывающий в этом мире вечно, а не пришелец извне. Он высасывал силы душ, когда пробуждался, от него прятались даже тени. Несчастные души после его нападения не скоро могли восстановить свои силы, а некоторые так и не могли вспомнить, кем они были. Он, полноправный хозяин этих мест, мог прикинуться кем угодно. Саурон, возвращаясь в Арду, разбудил его и послал по их следу.

Под натиском Юниэра злобный страж оставил принцессу. Враги в едином вихре кружили по полю. Конь не мог сбросить волка, но, похоже, что и клыки последнего не доставляли ему много хлопот. Почувствовав, что силы его на исходе и напряженной схватки ему не выдержать, Юниэр прибегнул к магии ориенцев. Заклятие сна оказалось удачным выбором. Страж теней пребывал в состоянии сна большую часть времени и подчинился Юниэру. Он обмяк и растянулся посреди дороги — во всем копия мертвого коня в Арде, чьей душой он тут поживился. Принцесса тоже не подавала признаков жизни. Юниэр заплакал бы, если б в этом мире это было возможно. Чтобы вернуться домой, надо было привести Мириэль в чувство. Он крепко обхватил ее и звал неустанно, и вот ее затуманенный взор прояснился.

— Домой… Тар-Палантир… Лотлуин…, - слышала она отдельные слова. — Летим за мной, за мной… — Она во всем подчинялась ему, но ей казалось, что она лежит в купальне с огненной водой, погрузившись лицом в пылающую жидкость и ей хочется спать, Но кто-то не дает расслабиться, вместе они несутся сквозь мрак, а потом в склеп. А там люди, знакомые люди. Девушка лежит на полу, это она, надо стать единой с этим телом. Она слушается настойчивых приказов, потому что тот, который заставляет ее что-то делать, родной и близкий человек. Она доверяет ему. Огненная вода исчезает. Темно. Наверное, она уснула.

Юниэр пришел в себя. Тело его онемело и не желало двигаться. Он застонал. Тотчас же Айрен склонилась над ним:

— Слава Эру! Мы уже не знали, что делать. — Он оглянулся. В склепе стало светлее, значит уже утро. Услышав, что он очнулся, все те, кто был рядом с гробницей, собрались вокруг, не только Лотлуин и Айрен, но и Дориан, и Исилдур, и Лиэль, и многие другие. Они растормошили его, вернули к жизни окончательно. Лотлуин пытался оживить принцессу. Ее сердце билось, но слабо и с перебоями.

— Мирэ! Где ты? Проснись, — просил эльф.

— Ей потребуется долгий уход и сон, — улыбнулся Юниэр, наблюдая за его стараниями.

— Вам обоим нужен хороший уход, — радостно улыбалась Айрен, — по-моему, пора выбираться из гробницы. Неудобно смущать покой короля.

Вскоре странников по царству теней перенесли в дом Дориана и Айрен. Юниэр быстро восстановил свои силы, но на вопросы о жизни за пределами Арды отвечал неохотно. Мириэль отпаивали горячими травами и лечили эльфийскими средствами. Она почти все время спала и часто мучалась кошмарами. Все тревожились за нее. Юниэр опасался, что Саурон захочет избавиться от нее сейчас, когда она слаба, и не отходил от нее.

Так печально закончился Праздник Благодарения. Загадочная смерть Чернолуна и болезнь принцессы вызвали много толков среди Верных. Их думы омрачало предчувствие, что мир с Нуменором продержится еще недолго.

 

Рождение высшей расы

В очередное сизое утро его разбудили тычком палки под ребра и погнали на кухню пить кофе. Вилли Жбан и Какафония уже были там. Он так привык к кличкам, что даже мысленно обращался ко всем не иначе, как по прозвищам. Да и не должны были настоящие имена звучать в этих стенах! Вот если он вырвется отсюда на свободу… А здесь он — холуй, клоун, непонятно кто, ненастоящий Буги.

Кофе был пережженный и противный, но он уже перестал жаловаться. Последнее время он все больше молчал, хотя с напряженным любопытством слушал, о чем говорят другие.

— И сегодня не побрился! Посмотри, на кого ты стал похож! — всплеснула руками Какафония.

— Да, вылитый орк, — подтвердил Вилли, — дождешься, что тебя к ним в клетку пересадят.

Сам Вилли за собой очень следил. Горячая ванна была одним из его излюбленных наслаждений — и ему удавалось добиваться этого блага, когда в цирк приходили посетители, чтобы поглядеть на «артистов» не во время представления, а во время досуга. Дамы находили сцену купания Вилли умилительной. Бывало, что он получал за это представление кружку пива в придачу. Вилли старался произвести благоприятное впечатление и очень надеялся понравиться какой- нибудь знатной особе, чтобы сменить хозяина. Изнурительным и хлопотным было ремесло фигляра для хоббита почтенного возраста, куда спокойнее было бы жить в качестве домашнего питомца в одном из богатых домов Нуменора. Недавно он был так близко к вожделенной цели! Сама Эльсия — любовница короля — обратила на него благосклонный взор. И что же? Этот мерзавец Громилло посмел отказать ей. Вернее, обещал, что обязательно привезет ей из Средиземья молодого, пригожего хоббита. А такой заурядный и староватый экземпляр, как Вилли, ей ни к чему. Та, конечно, загорелась, захлопала в ладоши и заказала себе не взрослого хоббита, а малюсенького хоббитеночка. Замогильный Голос, как узнал об этом, даже почернел от негодования. Да и все они разозлились. Эти Громадины всюду суют свой нос. Что если они и вправду до их славных мест доберутся? Вот ведь паршивый народ: ни меж собой поладить не могут, ни другим спокойно жить не дают. Хоббиты живут, никому не мешают, на чужое не зарятся. От чужого — беда, да и только. Все же, Вилли Жбан не терял надежды, что однажды хозяин продаст его в добрые руки и балаганной жизни наступит конец. Буги тоже лелеял сладостные мысли о спасении, но, в отличие от Вилли, не желал менять одно рабство на другое. С жадностью ловил он слухи о новом государстве в Нуменоре, об оппозиции Верных королю, о белом волке. Он ждал перемен. Тот порядок, что действовал в Нуменоре, Буги находил вопиюще несправедливым. Вот-вот благородные люди придут к власти, и все изменится. Буги мечтал сбежать из цирка, найти Роменну. Авось там его ждет более достойный прием, и он встретит кого-нибудь из старых друзей, хотя бы волка.

Он приметил, что меньше всего за ними следят, когда они находятся в клетках, надежно запертых на тяжелые замки. Все ключи были у Громиллы, а он, к сожалению, не был растяпой. Расстояние между прутьями было такое, что Буги мог бы высунуть обе руки одновременно, но ни плечи, ни голова не пролазили, как он ни старался. Дома, в Грибном Рае, родственники укоряли его неприличной для хоббита худобой. Но для побега даже он был недостаточно худ. С тех пор, как Буги услышал о преступных помыслах Громиллы наловить в Средиземье хоббитят на забаву разжиревшим нуменорцам, терпение его переплавилось в яростное чувство мести. Желание сбежать и не допустить готовящегося произвола выросло в твердую решимость. Ночи напролет Буги занимался изнурительной гимнастикой, бубня себе под нос неразборчивые для других слова. Никто особенно не удивлялся его поведению, что у этого хоббита не все дома, было заметно сразу. Он же повторял одно и то же: «Как мышь проходит через узкое горло кувшина, так и Буги проходит сквозь прутья решетки. Кости принимают нужную форму, тело подобно гибкой змее». И так бесконечное число раз. Порой он доводил себя до одури этими упражнениями, а Громилло злился, считая, что этот хоббит недолго еще протянет.

Прошлой ночью все обитатели цирка проснулись от жуткого скрежета. При свете факелов в шатер втащили огромную железную коробку. Громилло — их мучитель, осклабившись, поздравил их с пополнением. Уродливая коробка занимала всю кухню, изнутри не раздавалось ни звука.

— Это еще один тролль, — сообщил вездесущий Вилли Жбан, — Громилловы молодцы давно за ним охотились.

— Так, значит, у нашего тролля будет компания? — Буги оторвался от кофе. — Им придется рыть яму побольше?

— Едва ли два тролля уживутся в одной норе, — засомневалась Какафония.

— Может, они родственники? — предположил Буги.

— Вряд ли эти двое даже увидят друг друга, — заговорщически подмигнул Вилли Жбан. Его так и распирало от какой-то ему одному ведомой тайны.

— Что ты имеешь в виду? — спросили Буги и Какафония в один голос.

— Мм… А зачем хозяину второй тролль, сами посудите?

— Да он такой жлоб, ему б всю нечисть сюда перетащить, и все будет мало.

— Не скажите. С троллем вон сколько возни.

— Ладно тебе. Мутишь чего-то. Я думал, ты что-то знаешь.

— Конечно, знаю, — надулся от важности Вилли, — сегодня последний выход Хрумодрума, друзья.

— Но почему?!

— Играем до рассвета.

Буги сообразил не сразу. Их представление и впрямь начиналось поздно, после полуночи. Они будут выступать на площади перед Черным храмом Моргота. Им впервые предоставляли такое огромное пространство для балагана. Смотреть ночное представление собирался весь город. Хоббиты участвовали в нескольких маленьких номерах, незамысловатых шутках. А гвоздем программы должен был стать тролль Хрумодрум.

— Так вот, весь ажиотаж только потому, что нуменорская публика желает убедиться, что тролли действительно превращаются в камень при первых лучах солнца, — пояснил Вилли.

— Не может быть, — испуганно прошептал Буги.

— Отчего же нет? — не понял его Вилли. — Вот и посмотрим, не врут ли сказки.

— Он же умрет! — возмутился Буги. — Они устраивают зрелище из его смерти?

— Арфест начал подбивать хозяина испытать нашего тролля еще до того, как ты здесь появился. Хозяин сначала артачился, хотел найти замену. Ну, а теперь ему ничего не мешает. Говорю вам, сегодня мы увидим Хрумодрума в последний раз.

— Надо предупредить его, — угрюмо буркнул Буги.

— Да ну, только расстроишь парня, — возразил Вилли, — к тому же, он так туп, что ему ничего не втолкуешь.

Тут пришли «палачи» (так хоббиты называли своих надсмотрщиков) и прогнали их из кухни репетировать. Завтрак закончился.

Все эти дни Ар-Фаразон пребывал не в духе. С тех пор, как он по совету Саурона разрешил Верным выделиться в особое государство, и жесткий контроль над ними в Роменне был снят, королю казалось, что появилась угроза его власти. Нуменорцы ждали объяснений тому, что произошло в Черном храме в ночь нашествия призраков, но жрец так и не разъяснил ничего людям, да и паства его поредела после этого происшествия. Король устал выслушивать упреки и опасения подданных, также как и догадываться о том, что же произошло. Нервы его были на пределе. От головной боли спасал лишь опиум. В зеркале он казался себе постаревшим лет на сто. О, как он боялся умереть! Каким подозрительным стал! Как мудро он поступил, не обзаведясь потомством, иначе ревность к молодости своих детей толкнула бы его на преступление. Всех вельмож и отпрысков знатных родов подозревал Фаразон в тайной измене, а больше всего он боялся Амандила. Король-мертвец напророчествовал, что ему еще недолго осталось царствовать! А он намеревался стать последним королем Нуменора. Вечным бессмертным королем. Он все ждал, что жрец объяснит ему свои планы. Терпеть другое государство под боком — это было выше его сил. Объявить войну и уничтожить Верных как можно скорее — вот единственно разумное решение! Жрец молчал и не подсказывал, как ему лучше поступить. В конце концов, Ар-Фаразон начал подозревать и его. Саурону мысли короля были известны и без гневных взглядов, испепеляющих его персону. Его волнение приводило жреца в восторг. Король привык, что Саурон давно выдавал ему готовые решения на все вопросы и пользовался его указаниями, как своими собственными идеями. А теперь сходил с ума от замешательства без своевременной подачки, которая обеспечила бы мудрый выход из создавшегося положения.

Ар-Фаразон не выдержал и холодно объявил Саурону, что он собирает своих советников, чтобы обсудить назревшие проблемы. На этом совете Саурон, наконец, соизволил высказаться.

— Не стоит опасаться Верных, — выступил он, — их немного, жалкая горстка. Король с легкостью разделается с ними в любой момент.

— Их сила не в количестве, их сила в духе, — мрачно возразил король.

Саурон скривился:

— Ну да. Если мы развяжем с ними войну, то нам не выиграть малой кровью. Я уверен, что они будут самоотверженно драться и с радостью погибнут, защищая свои мечты и новоиспеченное государство. Потом они прослывут героями, люди сложат о них щемящие душу песни, а песни живут дольше королей, Ваше Величество.

— Мне плевать на песни, — прорычал Ар-Фаразон, — я буду жить всегда.

— Я не собирался растрогать вас, Ваше Величество. Я просто не желаю, чтобы ваши враги погибли смертью быстрой и героической. Пусть они себе возятся, суетятся, придумывают законы для своего мизерного государства. По сути, им нечего противопоставить мощи Нуменора и никогда не внушить вашим подданным любви к Валарам, а тем более к эльфам. Чтобы они не предприняли, они обречены на проигрыш. Многие люди ненавидят их за то, что Верные считают себя морально выше других, сбившихся с «верного» духовного пути, и за то, что напугали их призраками. Не мудрее ли будет для нас понемногу разжигать в нуменорцах эту ненависть к элендили, чем посылать в бой королевскую гвардию? Пусть они прочувствуют, как безнадежен их путь, поймут, что больше не принадлежат этому миру стойких искусных людей, которые берут от жизни все, что захотят. Горечь поражения разъест их сердца, один за другим они падут от скорби. Вам не стоит волноваться по поводу Верных, время отомстит им лучше, чем это сможете сделать вы.

— Ты снова стал красноречив, хитроумный жрец. А вдруг ты желаешь лишь усыпить нашу бдительность? Тебе хорошо рассуждать о времени, ты можешь его не замечать! А мы глядим в зеркала и видим, что время нас не жалует. Оно — беспощадный палач для всех людей. Посоветуй же, любезный жрец, как нам остановить время? Довольно пустословия. Я, Ар-Фаразон Золотой, величайший король, хочу быть властелином времени и не желаю подчиняться его законам!

«Тщеславный козел!» — подумал Саурон и слегка улыбнулся. Вслух он сказал:

— На всех землях Арды время всевластно, кроме Амана, где живут Валары. Все иное подвержено тлению и разрушению.

— Но, говорят, — засомневался Арфест, — что присутствие Валаров делает землю благословенной. Они источник бессмертия, а не земля.

— Именно земля, — настаивал Саурон. — Иначе, зачем бы они запрещали людям появляться в Валиноре? Какую угрозу несут смертные Валарам? Они опасаются, что если люди поселятся в Валиноре, то земля переполнится, и люди станут мешать друг другу, а, прежде всего, они будут мешать Валарам. Поэтому они берегут Валинор и Эрессеа для себя и эльфов, своих вассалов.

— Разве эльфы не живут вечно и в Средиземье, далеком от Валинора? — опять засомневался Арфест.

— Они черпают силы из Лориэна, что находится в Амане. А если они умирают на наших глазах, то все же отправляются на Заветную землю. Она восстанавливает их силы и лечит раны, поэтому со временем они могут вернуться в Средиземье или остаться в Амане и жить там, как ни в чем не бывало. Эта земля — источник всех жизненных энергий, с помощью которых создавался мир. Тот, кто живет на ней, становится божественным, он может стать равным Валарам, может быть даже более могущественным, чем Валары. Мудрено ли, что Валары стремятся оградить свою землю от ваших посягательств?

— Так почему же никто из нуменорских королей, воинов и героев, которые мечтали о бессмертии, никогда не нарушил запрета?

— Валары не уступят Аман людям добровольно.

— Тогда мы не будем больше с ними считаться!

— Мощь их велика. Страх заползает в души людей при одной только мысли о том, что можно соперничать или сражаться с богами.

— Мы, нуменорцы — древняя и грозная раса. Довольно Валары обманывали нас. Мы не побоимся бросить им вызов! — выступил Ар-Фаразон, распаленный многообещающими речами Саурона.

— Бросить вызов Валарам? — изумился Саурон. — А хватит ли мощи? Не ослышался ли я, когда в начале совета горстка Верных внушала большие опасения древней и грозной расе?

— Заткнись, мордорская крыса! — зашипел на него Ар-Фаразон. — Или ты забыл, как ты приполз ко мне на коленях и просил о том, чтобы я сохранил тебе жизнь, когда моя армия шествовала по Средиземью, сметая твои войска, как пену с молока?!

— Нет, не забыл, — учтиво ответил жрец, хотя лицо его потемнело. — Я не хотел оскорбить вас. Я лишь недоумевал в последние дни, куда исчез бойцовский дух нуменорцев, но теперь я вижу, что все в порядке.

— То-то и оно! Не смей и думать о том, что нам знакома трусость. Как думаешь, жрец, баснословная мощь Валаров намного превосходит твою силу?

— В иные дни Мелкор один противостоял им всем вместе взятым. Но сказать, что Валинор будет для вас легкой добычей — значит соврать. И все-таки, я уверен, что цель оправдывает все потери.

— О да! Игра стоит свеч!

— Ради того, чтобы Валинор достался людям, я буду биться, как бешеный дракон.

— Изгнав Валаров, мы станем богами! — поддержали жреца все другие советники и приближенные короля. Так неожиданно закончилось их совещание, на котором предполагалось придумать повод, чтобы развязать войну с Верными, а в результате было решено выступить в дерзкий поход против Валаров. Поход казался почти безнадежным, но мысль о том, что в случае победы им достанется земля бессмертных, а с ней все благословенные дары, будоражила кровь и навсегда лишала покоя.

Исход совета не был неожиданностью только для Саурона. Он искусно подвел всех к идее выступить против Валаров. Сам он нисколько не верил в успех этой затеи. Но это был прекрасный способ избавиться от спесивого Фаразона и его свиты и досадить Валарам лишний раз. А когда король и его армия будут наказаны, Саурон сможет править и Нуменором, и Средиземьем, как ему захочется. Теперь оставалось воодушевить на войну с Валарами всех нуменорцев, одурачить так же, как одурачил он нуменорскую знать на этом совете. Было решено, что он и король выступят с обращениями к нуменорскому народу во время подаренного ему нового праздника — ночи Мелкора — дарителя свободы. Многотысячная толпа должна была собраться перед храмом грозного бога. Людей предупредили, что солдаты будут прочесывать дома поздно вечером и следить, чтобы никто не вздумал проигнорировать праздник и не пойти на площадь. Поэтому даже самые суеверные и боязливые не посмели ослушаться короля и не принять его «приглашение». Страх перед новым богом Нуменора, требовавшим кровавых жертв, был сильнее, чем боязнь привидений.

Саурон готовился к своему звездному часу, рисуя пока в воображении яркий бесноватый праздник и слова, завлекающие людей в черную воронку гибельных страстей. Он не забывал и о своих врагах — принцессе Мириэль и воине из Страны Вечных Льдов, надо уничтожить их, но не сразу. Пусть они забудут, что в их жизни было что-то еще, кроме тоски, отчаяния и утрат.

Мириэль пришла в себя, но безрадостным было ее пробуждение. Она была виновата в смерти Чернолуна и корила себя за это. Зачем только пришло ей в голову вызвать его дух в мрачный Гилберг? Поступок непростительно глупый и бесполезный. Она испугалась, страх затуманил разум. В результате она распорядилась жизнью дорогого, преданного ей существа, погубила его. Ей нет оправдания!

— Все умирают рано или поздно, это судьба, принцесса, — говорила ей Айрен.

— Нет, это я вмешалась в его судьбу, — возражала Мириэль.

— У тебя были добрые намерения, — как всегда пытался утешить ее Лот, — ты же почти поймала Саурона в ловушку!

— Что толку в моих благих намерениях, если из-за меня погибают мои друзья?

— Мириэль! Ты выбрала путь борьбы со злом и несправедливостью в мире, он не может быть легким. Это горько, когда друзья уходят навеки, но если ты будешь винить себя в том, что не сумела сберечь всех своих близких, то недалеко уйдешь по избранному пути, — заговорил Юниэр.

— Может, мне и не следовало выбирать этот путь? Вообразила, что смогу справиться со своими врагами, а на самом деле причиняю лишь боль и страдания своим близким!

— Это не так, Мириэль! — воскликнул Лот. — Ты вытащила меня прямо из жертвенника Саурона в храме Мелкора.

— Ты освободила Амандила, — подключился Исилдур, — спасла меня и Лиэль.

— И уже дважды чуть не убила Саурона, — напомнил Лот, — в Мордоре кинжалом в шею и теперь, в Гилберге. Да никто из нас не может похвастаться такими значительными поступками.

— А скольких людей ты спасла, упокоив навеки охотника Ярона, — добавил Юниэр, — не тебе жаловаться на тщетность борьбы со злом, Мирэ.

— Иногда моя жизнь напоминает мне сон, Юни. Сон, который я рассказывала тебе в ту ночь, когда отец был убит. Я думаю, многое было показано мне тогда наперед, но, как не силюсь вспомнить, не могу. Только когда предсказанное происходит, я понимаю, что это уже было мне однажды явлено. И убийство Тар-Палантира, и разлука с тобой, и Олвик, и гибель Чернолуна… — все было в том сне, Юниэр. Если бы я умела разбираться в тайных знаках того сна, я могла бы предотвратить потерю близких.

Если б она знала, как ему самому хотелось угадывать знаки, но, к сожалению, редко удается предвидеть беду, тем более предотвратить ее.

— Лучше не думать об этом, Мирэ! — вмешался Лотлуин. — Я первый убегу от того, кто захочет предсказать мне судьбу. Пусть опасности подстерегают нас на каждом шагу, а горе застаёт врасплох, но ведь и радости бывают неожиданными, и помощь приходит порой в самые, казалось, безвыходные моменты. Хорошо просто жить, ошибаться и снова жить так, как велит сердце.

Мириэль наконец-то улыбнулась: «Даже разобрать то, что говорит мне сердце, порой сложно».

— Обидно, что не удалось задержать Саурона в Гилберге, что я опять потерпела поражение. Почему так тяжело противостоять ему?

— Он майар, а не человек. Может быть, ты бессильна перед ним.

— Я слышала, что души, отягчённые преступлениями, не могут находиться в Арде после гибели тела, а падают на дно мира. Но, видимо, это не так, хотя, видит Эру, мне показалось справедливым. Иначе, назгулы не могли бы досаждать нам в этом мире. Они бесплотные призраки, но ненависть их реальна и может погубить. Если б проклятье Илуватара существовало, они бы получили возмездие за всё зло, что совершили при жизни.

— А я слышал, — сказал Исилдур, — что их называют кольценосцами, и все они некогда были рыцарями высоких родов нуменорской расы. В разное время Саурон склонил их к своей воле — они получили богатство, славу, магическую силу, и все желания их тайные и явные были исполнены. Кроме того, они получили кольца и вечное рабство, потому что Саурон выковал себе кольцо всевластья, и ему подчиняются все, кто принял в дар роковые кольца. Вполне вероятно, что он неуязвим, пока при нём это кольцо.

— Ни разу не видела, чтоб он носил кольцо, — задумчиво покачала головой принцесса.

— Я вспоминаю, что и Элронд говорил что-то подобное, — сказал Юниэр. — Это может быть правдой. Я представляю, что в этом мире постоянно идёт борьба, а духи хаоса и тьмы неустанно ищут лазейки, чтобы проникнуть в Арду, и, увы, им это удаётся.

Мириэль нахмурилась. Она вспомнила, как в Гилберге едва не вняла зову вражеских книг. Вспомнила, какая гордыня обуяла ее вдруг, и как она почти вызвала Дух Моргота. Юниэр остановил её. Он знает, что она может призвать извечного врага Арды, но все же спокоен. От неё не укрылось, что Юниэр не упускает её из виду, и пусть ненавязчиво, но следит за ней. По его словам, это любовь влечет его к ней, и он стремится быть всегда рядом. А вдруг он просто шпион и послан наблюдать за ней этими хитрыми людьми-птицами?

«Какая же ты всё-таки глупая и подозрительная, Мирэ! — укорила она себя. — Если бы он не вернул тебя из Гилберга, ты никогда больше не увидела бы солнца в родном Эа. А понаблюдать за тобой порой просто необходимо. И Феорена перестала приходить ко мне, наверное, обиделась».

Но ее упрямое сердце не желало быть ни признательным, ни благодарным, и принцесса обходилась с бывшим возлюбленным прохладно, хотя и не просила его больше исчезнуть из ее жизни навсегда.

Их привезли на площадь Сильмарилов на колесницах, а потом сгрузили и оставили в клетках. Солнце уже давно село. На площадь отовсюду стекались люди. У Буги рябило в глазах, их представления ни разу не собирали такой толпы. «И что им дома не сидится?» — подумал он хмуро. Ведь большинству не удастся даже понять в чем суть зрелища. Увидят что-нибудь только те, кто находится ближе к сцене. Здесь было много солдат. Под их строгим надзором нуменорцы тихо занимали места и старались не толкаться. Зажглись фонари, они показались Буги изумительными — тьму потеснил лиловатый мягкий свет. Люди стояли полукругом перед черным, зияющим как дыра на фоне белого города, храмом Мелкора. Буги старался не глядеть в сторону мрачного сооружения, скользя взглядом по приветливым крышам и золоченым шпилям Арменелоса, и думал, что это была бы очень красивая площадь, если бы не гнусное капище, так ее портившее.

Поток людей не прекращался, казалось, что все горожане собрались присутствовать на представлении. Хоббиты и не подозревали, что это было действительно так, и что не только для того, чтобы увидеть цирк Слютко Хохмача, шли сюда люди. Хорошо было уже то, что сегодня их не дразнили. Молчаливые солдаты не допускали никаких шалостей. Чем дальше, тем больше убеждался Буги в том, что их представление провалится. Невозможно маленькому цирку произвести впечатление на такую тьму тьмущую людей. Он и не предполагал, что сам станет зрителем любопытнейших событий нуменорской истории.

Пока он размышлял о том, скоро ли ему придётся выступать, невнятный монотонный гул толпы вдруг перекрыла торжественная мелодия мощных труб. Люди заволновались, неуверенные в том, что музыка предвещает им что-то доброе, и были готовы схлынуть с площади в единый миг, если она сулила им опасность. Потом была вспышка, ослепительная, как блеск тысячи солнц, и из-за храма показались кони (ровно двадцать, как сосчитал позже дотошный Буги). Кони сверкали светом зари. Следом за ними выплыл огромный золотой дракон, такой яркий в лиловом свете ночи, что многие пали ниц, приняв его за настоящего. Но потом рассмотрели, что кроме распахнутых крыльев у него есть колеса, и кони везут его, как колесницу. Буги припал к решетке, впиваясь взглядом в дивное явление золотого дракона.

— Это сколько же времени угрохали, чтобы создать такое чучело? — недоумевал он. — Но кони, кони-то живые! Отчего же так светятся?

— Позолоченные, — буркнул Громилло, оказавшийся рядом с клеткой. Он был не в духе. Кто-то срывал его программу.

Кони встали, дракон слегка покачивал крыльями, легионеры в золотых шлемах стали по бокам, музыка смолкла. Из-за головы дракона показалась маленькая фигурка, которая царственной поступью спустилась вниз от его глаз к ноздрям.

— Ар-Фаразон Великий! — зашептались в толпе, и Буги увидел, как нуменорцы вновь упали на колени, приветствуя своего короля. Прежде в Нуменоре не было такого обычая, но некоторые, буквально, не устояли перед грандиозным выездом Ар-Фаразона, а другие последовали их примеру.

Когда возбуждение толпы улеглось, король заговорил, и снова Буги вздрогнул, он никак не ожидал, что речь человека может так оглушать, наполняя огромную площадь, совсем как трубный глас. Волшебство, да и только! А, может, изобретение. Пораженный громкостью королевского голоса, Буги не всё понял. Кажется, король гневался на своих подданных за то, что они стали суеверными, распространяют дурацкие слухи и позволили себе усомниться в прозорливости короля и могуществе Мелкора. Упрекал их в позорной трусости перед отщепенцами, изменниками Нуменора, имея в виду Верных, уверял, что сведущих (причисляя и себя к их числу) они беспокоят не больше мухи знойным летом.

Он взывал к патриотическому духу нуменорцев, напоминая им о прошлых подвигах, успехах на поле брани и в области искусства. Будь Буги нуменорцем, у него бы закружилась голова от всякого рода похвал, которые щедро рассыпал король своему народу. Буги видел, как расплывались лица слушателей от удовольствия, когда любимый Ар- Фаразон воспевал их добродетели и доблести. В конце концов, он заключил, что нуменорцы, это не просто люди, это — сверхраса, что они превзошли другие народы во всех отношениях. А раз так, то заслуживают больше того, что имеют. Они единственные достойны бессмертия!

Бурными овациями откликнулась нуменорская публика. Даже Громилло рукоплескал королю. «Этот-то, какое отношение имеет к нуменорцам, — ехидничал Буги, — надеется на усыновление?»

— Час пробил, — провозгласил король. — Валары силой удерживают то, что принадлежит избранному народу по праву. Они живут на заветных землях и запрещают людям даже направлять свои корабли на Запад. Они не имеют права запрещать нам! Нуменорцы — свободные люди, никто не смеет указывать им, как поступать. Валарам долго удавалось обманывать нас. Секрет их бессмертия в благословенных землях — источнике всех природных энергий и сил. Но пришёл конец нашим заблуждениям, и я говорю вам — вперёд! В Валинор! Валарам придётся мириться с бессмертием людей. Иначе… грядёт великая битва, в ней мы отвоюем благословенную землю у Валаров. Они навсегда покинут наш мир. Кто пожалеет об этом!? Пусть прихватят с собой эльфов и элендили. Раз они не сумели жить в Арде на равных с нами правах, пусть убираются восвояси! Я призываю вас в поход на Валинор!

Многотысячная толпа словно оцепененела от последних слов короля, все звуки смолкли, и Буги подумал, что оглох. Но в следующее мгновение громогласное «Ура!» взорвало тишину, и в воздух полетели шляпы.

У многих холодок закрался в сердце. Мыслимо ли дело, идти войной против Валаров, нарушить многовековой запрет? Пусть Валары ничем не помогают нуменорцам, но и не мешают пока. А что будет, если прогневить их? Но других привели в восторг дерзкие речи короля, они отвечали их собственным бунтарским идеям. Есть корабли, есть неизведанные земли, так какие запреты могут сдерживать их? Слава королю, который добудет бессмертие для своего народа.

А потом появился жрец. Медленно вышел он из храма, не было у него богато убранной колесницы, и музыка не сопровождала его выход, но все взоры мгновенно притянулись к нему. Он стоял на лестнице в черном плаще, одного роста с Фаразоном, сейчас он казался значительнее и выше. Орки в соседней клетке с Буги заскулили и прижали уши. Хоббиту стало не по себе. Он много слышал о Сауроне, но вот увидеть не чаял никогда. Целая площадь лежала между ним и Сауроном, но Буги чувствовал себя так, как будто лишь два шага разделяли их. Пока жрец обводил взглядом толпу, каждый ощутил вдруг, как заглянул ему в душу, запомнил, зацепил его этот тяжелый всевидящий взгляд. Буги навсегда запомнил суровый смуглый лик жреца и слова, которые он говорил.

— Радостно и легко мне с вами, гордые нуменорцы. Узрите и почувствуйте, как счастлив я быть посредником между вами и Мелкором, Единым и Истинным Богом, созидающим миры из хаоса и тьмы. Знайте, не рабов и подданных ищет он в вас, но друзей и соратников, равных себе. Пусть превосходит он вас в знаниях и в силе духа, но не посягает на вашу свободу. Ему претит мысль о том, что один человек признает над собой власть другого, что воля людей подавляется теми, кто называет себя богами. Потому что запрещенного нет! Любому из нас дозволено все. Только когда вы осознаете это, бесконечные горизонты откроются вам, душа воспарит, как птица, и устыдитесь вы, что так долго держали ее в клетке!

Вы древняя великая раса людей. Взгляните на эту благодатную землю. Эленна — творение ваших рук. Подумайте, чего вы достигли. Разве эльфы или другие племена людей поднимались до таких высот, как вы? Что останется в Средиземье, если исчезнут города, воздвигнутые вашими руками? Своим мастерством вы облагораживаете все вокруг, помогаете Мелкору творить мир.

Невежественным народам не дано понять гигантского размаха ваших действий. Им не дорасти до вас, не дотянуться. Лишь в грубых делах вы можете использовать их помощь, но на большее они не способны. Без вас они бы прозябали и только зря томили бы мир своим существованием. Верите ли, многие из них жаждут скорейшей смерти, а не вечной жизни, рабства, а не свободы. Так что пользуйтесь их трудом и всем, что можете взять от них, для совершенствования себя и мира. Не думайте о том, что вы подавляете их. Вы равны богам, они же почти что звери лесные.

Да не усомнится никто из вас в своей силе. И не скажет себе — я человек, как я могу противостоять Валарам? Знайте, побеждает дерзающий! У вас есть право на вечную жизнь, так добудьте ее себе! Перед вашей решительностью дрогнут Валары. И мир дрогнет. Зато земля бессмертия будет в ваших руках. Верьте, что это произойдет, и увидите, достанется вам.

Сладким ядом проникал соблазн его речей в каждого. Нуменорцы как будто видели прекрасный сон наяву, в котором легионы могучих воинов с сияющими лицами проходили перед ними, и славный нуменорский флот отплывал в запретные земли.

— Ощутите дух свободы, о, великолепные люди! Впустите Мелкора в свои сердца, и он вдохновит вас на подвиги. Отвага разольется по вашим жилам, вы поверите, что дозволено все. Пусть опьянит вас свобода! О, люди, я, Саурон — ваш жрец и друг — посвящаю вас сегодня в боги. Примите этот дар от Мелкора. Глядите, он посылает звездную пыль на ваши головы. Это знак его благоволения. Он всегда с вами и не бросит вас в трудное время.

И, о чудо! С безупречно-ясного звездного неба стало медленно опускаться серебристое кружево. В Нуменоре никогда не видели снега, да и не снег это был. Сверкающие кристаллики сплетались в тонкие узоры чудесных созвездий и падали на людей дивными диадемами и ожерельями. Они были также невесомы, как мыльные пузыри. Упав на мощеную площадь, они не таяли и скоро покрыли ее тонким воздушным слоем, который светился, как луна. Радостное возбуждение охватило людей, словно выпили они крепкого бодрящего вина. Они смеялись и бегали друг за другом. Буги тоже захотелось побегать по площади и искупаться в звездной пыли. «Наверное, до нашего представления сегодня не дойдет», — подумал он.

Услышав радостный смех людей, прыгающих вверх и хватающих эти неожиданные снежинки, рассмеялся и жрец. Странно и дико прозвучал его смех, и Буги съежился.

— А теперь бал! — воскликнул Саурон громогласно. — Танцуйте и веселитесь. Вы услаждаете Мелкора, когда веселитесь. Пусть самыми необузданными будут ваши пляски, несдержанными порывы. Сегодня вы — боги! Вы вольны делать все, что вам заблагорассудится. Помните, пределов нет, все дозволено.

Вот тут-то и грянула его музыка, снежинки закружились неистовей, а толпа по его наущению пустилась в безудержный пляс, беснуясь, катаясь волчком по сверкающей звездной пыли, срывая с себя одежды. Некоторые метались беспомощно, не зная, как им поступать, когда все запреты были сняты. Но всеобщее безумие увлекало и их. Невидимый оркестр громыхал над площадью, и люди, забыв себя, стремились отдаться дразнящим, лукавым мотивам, вводящим их в исступление. А над этой оргиастической пляской, охватившей всю площадь, витал торжествующий жрец. Он летал по воздуху, но, казалось, что никто, кроме Буги, уже не видел этого. Его окружал хоровод из черных призраков на гигантских летучих мышах, и их крики порой звучали леденящим диссонансом музыке жреца, но никто не замечал их. На груди у Саурона полыхало темным красным пламенем кольцо, и чем больше неистовствовали нуменорцы на площади, тем ярче оно сверкало, тем больше казалось.

«Это конец», — думал Буги. Раньше он как-то не задавался вопросом, каким будет конец, не его смерть, а конец мира, но теперь он не сомневался, что это должно произойти именно так. Все сойдут с ума, и тогда не останется смысла жить дальше. Расширенными от ужаса глазами наблюдал он происходящее вокруг и думал: «Как же так? Что на них так подействовало? Кажется, их посвятили в Боги, существа более мудрые и величественные. Но вот, они вместо того, чтобы вести себя достойно, как полагается им по новому статусу, бесятся непристойно и дико вопят, как одержимые. Странное же у нуменорцев представление о Богах… Простой хоббит после таких плясок сокрушался бы всю жизнь».

Его размышления были прерваны, поскольку разудалые нуменорцы добрались до клеток с артистами и придумали себе новую забаву — группами по четыре-шесть человек они взваливали себе на спины клетки и с радостным гиканьем носились с ними по площади. Набив себе порядочно синяков, летая по своей клетке, Буги, наконец-то, ухватился за прутья и подумал: «Попадают ли хоббиты после смерти в Грибной Рай, или ему уже не на что надеяться?»

Клетку с пещерным троллем люди не могли сдвинуть с места и только раскачивали ее. Хрумодрум гулко ревел. Разъяренный, он, наконец, раздвинул ручищами толстые прутья, и толпа с визгом кинулась врассыпную. Остальные клетки тоже побросали, и Буги шлепнулся оземь в своем узилище, вздымая тучи звездной пыли.

Тролль, догадавшись, что прутья с трудом, но все-таки гнутся, приложил всю свою недюжинную силу, изошел паром от натуги и протиснулся вон. Никто не решился помешать ему. Громким рыком отрапортовал он о своей свободе и потряс кулачищами, а потом развернулся, схватил свою клетку и стал бить ее оземь, гнуть и корежить, изливая свою ярость. Толпа охала, не подходила близко, но и не удалялась.

«Ну, вот и началось сегодняшнее выступление цирка Хохмача, — усмехнулся Буги, грустно выглядывая из своего, перевернутого вверх дном, убежища, — только хозяева что-то убежали».

И верно, ни Громиллы, ни Слютко не было видно. Наверное, они остерегались попасться на глаза троллю Хрумодруму. Не питал он по отношению к ним нежных чувств.

Разделавшись со своей клеткой, тролль ухнул, расправил плечи и, пошатываясь, пошел вперед прямо на Буги. Тот дернул худенькими ручками за прутья, но те не поддавались. «Растопчет ведь», — хоббиту вдруг стало безудержно жаль себя. Неповоротливая махина надвигалась на него, и было мало шансов на то, что тролль его заметит. И тогда Буги решился быть храбрым: «Хрумодрум! — завопил он, что есть мочи, а надо сказать, что, несмотря на малый рост, голос у Буги был пронзительнейший, — будь другом, сломай и мою клетку».

Тролль замер. Он его услышал. Подобие усмешки появилось на его совсем несимпатичном лице. Он, кряхтя, наклонился, схватил клетку с крошечным голосистым хоббитом, раздвинул прутья, на этот раз играючи, и вытряхнул Буги на землю. Буги упал и очень ударился, хорошо, что он успел прикрыть голову. Но он понимал, что тролль не со зла сбросил его с такой высоты, а просто плохо соображал, и был благодарен ему за освобождение. Тролль смял его клетку и бросил ее в толпу, он уже не слышал, как хоббит пискнул «спасибо», и забыл о нем. Ненависть к клеткам вела его дальше и направляла все действия. Хрумодрум не успокоился, пока не разделался со всеми клетками и не освободил всех артистов.

Толпа приостановилась, ожидая, куда же теперь направит энергию могучий тролль? Он озирался по сторонам и зло поблескивал глазами. И тут сам Саурон воззвал к нему.

— Ого! Кто пожаловал на наш бал! Поприветствуем Хрумодрума, благородные нуменорцы! Пусть он для нас спляшет.

Тролль, не в силах оторвать взгляда от огненного кольца на груди жреца, затоптался на месте, и ядовитая музыка Саурона проникла в его тугие уши. Тогда он, завороженный, пустился в пляс. Тролль был неуклюж, руки и ноги плохо повиновались ему, но он вошел в экстаз, и чем дальше, тем смелее становились его прыжки и выкрутасы. Площадь под его массивной тушей заходила ходуном. Толпа завизжала, заулюлюкала, и скоро танцы возобновились. Теперь все стремились плясать рядом с Хрумодрумом, в вихре танца людям казалось, что сам остров раскачивается, как маятник. Буги ползал по площади, ныряя между пляшущими, стараясь не попасть ни под чей каблук. «Нужно скорее выбираться отсюда», — думал маленький хоббит. Он остановился отдышаться на небольшом свободном пяточке и увидел, как двое других его сородичей медленно, но верно прокладывают себе путь под ногами беснующихся свежеиспеченных «богов». «Ах, — согрелось его сердце, — есть еще разумные существа на этом свете»! Он засвистел, чтобы привлечь их внимание. Вилли и Фрида увидели его и подползли ближе.

— Надо уходить, — деловито прошептал Вилли, — спрятаться где-нибудь до рассвета.

— Обязательно! — также заговорщически зашептал Буги, ликуя внутри. Пусть он не очень дружил с этими хоббитами, но оказаться совсем одному в чужом городе ему не хотелось.

— Вы когда-нибудь видели подобное? — ему захотелось разделить с кем-нибудь свое возмущение. — Чтобы все люди разом сошли с ума?

— На то они и люди, — буркнул Вилли, — не своей головой живут.

— Дичь. Вся эта ночь — дичь, — высказалась Фрида, — а поглядите на наших парней орков!

Бобла и Груда лихо плясали неподалеку. Нуменорские девушки, потеряв страх, кружились с ними вместе.

— Дурни, — поморщился Вилли, — на рассвете их схватят и засунут обратно в клетки.

«На рассвете, — Буги задумался. Ночь пролетела быстро, как стрела. — Что-то должно было произойти на рассвете. Ах, да, вспомнил».

— Полезли дальше, мы зря теряем время, — Вилли тянул его за рукав.

— Но с первым лучом солнца Хрумодрум превратится в камень, — возмущенно воскликнул Буги.

— Надо полагать, — пожал плечами Вилли.

— Он нас выручил, надо предупредить его, что скоро рассвет!

— Ты всех нас погубишь, — нахмурился Вилли, — у тролля своя голова на плечах. Я понимаю, что он по жизни чурбан, но про рассвет-то мог бы раз и навсегда запомнить. А ты закричишь, обратишь на нас внимание. Что если их жрец до нас доберется? Заколдует, как всех. Видел его кольцо? А назгулов? Бежим пока целы, Буги.

Вилли был тысячу раз прав, нужно было скорее спасать свою шкуру, бороться, что есть сил за долгожданную свободу. И все-таки он не мог бросить тролля.

— Вы бегите, — сказал он хоббитам, — а я сейчас. Я вас догоню.

И Буги пробрался назад, в самую гущу танцующих, туда, где самозабвенно выплясывал Хрумодрум, воображая себя то ли бабочкой, то ли влюбленным журавлем.

Вилли не нашелся, что сказать, и лишь махнул рукой. Вместе с Фридой они поползли подальше от площади.

Буги, забыв про осторожность, расталкивал танцоров, но мало кто обращал на него внимание. И вот огромный тролль оказался рядом. Мешала музыка, звучавшая все неистовей, но Буги напряг легкие и закричал, что есть мочи:

— Рассвет! Хрумодрум, скоро рассвет!

Сам себя он хорошо слышал, тролль же не обратил на него внимания, так он был поглощен танцем. Не сдаваясь, Буги кричал, пока не охрип. А потом было поздно. Небо заалело, и первый луч дотянулся до площади и мягко, словно кошачьей лапкой, дотронулся до тролля. Тот вздрогнул и через миг застыл каменным изваянием, выразительной статуей, размахнувшейся в смелом танцевальном движении. На запрокинутом лице тролля навеки застыло выражение блаженного экстаза.

Превращение тролля в камень на их глазах восхитило нуменорцев.

— Потрясающе!

— Это здорово! Какая красивая статуя!

— А вечером он опять оживет? — спросил кто-то.

У Буги защипало глаза, и он потрусил прочь. «Нет, он больше никогда не оживет», — думал маленький хоббит, а ему так хотелось его спасти. Удивительно, но, свернув с площади, на первой же улице он вновь встретил двух товарищей.

— Не кисни, — сказал Вилли, выслушав, как было дело, — подумай сам, где ему тут прятаться? Он же кроме Средиземья нигде не ориентируется. Да и кто его будет кормить? Выходит, либо ему в плену жить, либо погибать.

— А мы опять торчим здесь у всех на виду, — напомнила Фрида, — свободны и живы, но надолго ли?

Она была права. Светало быстро, и найти укрытие было необходимо. «Трактир», — прочитал Буги на одном из зданий и решил, что это им подойдет. Здесь было тихо и пусто. Жители Нуменора все еще плясали на площади. Хоббиты набрали побольше съестных припасов и воды и тихонько пробрались на чердак.

— Что ж, будем надеяться, что нас тут никто искать не будет. Дождемся ночи, — расположился Вилли на груде мешков.

— А потом куда? — спросила Фрида.

— Да, Буги, как ты думаешь? — поинтересовался Вилли. Раньше Буги, не задумываясь, ответил бы: «В Роменну»! Но теперь ему туда не хотелось. После сегодняшней ночи он совсем разочаровался в людях и не желал бы доверить свою драгоценную персону таким переменчивым и непонятным созданиям. Он не был уверен, что роменские Верные намного отличаются от всех прочих.

— В порт нужно пробираться, — ответил он, — на корабль, отплывающий в Средиземье. Здесь нам делать нечего.

— Домой, — мечтательно заулыбалась Фрида, — ах, если б только получилось.

«Получится», — твердо решил про себя Буги. Больше он не позволит обвести себя вокруг пальца, не даст отнять вновь обретенную свободу.

Потом все трое почувствовали накатившую усталость и задремали. Они не знали, что происходило дальше на площади.

А там исступление толпы понемногу спало, фонари погасли, звездная пыль исчезла, и солнце залило ярким светом все поле невиданного ночного буйства. Люди глядели друг на друга ошалелыми глазами, но видели совсем не то, что было на самом деле. Они были в изодранных одеждах или вовсе наги и лохматы, облеплены звездной пылью, с безумными лицами, но видели друг друга величественными людьми в золотом сиянии, потому что не развеялись иллюзии, которыми оплел их черный жрец. Они смотрели друг на друга и гордились собой. Тогда Саурон снова обратился к ним.

— Почувствовали ли вы дух свободы, о, великолепные люди?

— О, да! — отвечала толпа.

— А желаете ли, чтобы этот дух был с вами всегда?

— О, да! — опять согласились люди.

— Так войдите в мой храм и примите знак. Пусть этот знак будет с вами повсюду. Он укажет всем народам, что вы принадлежите к высшей особенной расе. Этот знак напомнит вам, что тот, на кого вы уповаете, Мелкор, Даритель Свободы, всегда с вами и верит в вас так же, как вы верите ему!

И люди пошли за ним, и каждый принял особый знак — изображение черного с золотом паука, которое слуги Саурона выжгли каждому нуменорцу на запястье. Боли при этом они не почувствовали. И в последующие дни приходили люди за знаком, пока все не получили его.

Тогда жрец поздравил их с обретением свободы и провозгласил рождение новой высшей расы человечества. А нуменорцы уверовали в свою избранность.

 

Месть Саурона

Мир раскололся. Еще недавно прекрасными надеждами питался его дух, он верил, что перемены грядут. А теперь с каждым днем убеждался Амандил в том, что земля его, звездный остров, проклята. Раньше он опасался, что король не сдержит слова, и все Верные будут повержены в кровопролитной войне, развязанной по ничтожному поводу. Но вышло всё иначе.

Нуменорцы не трогали Верных, но ненавидели их. Верные оказались изолированными от всех в своем государстве. Им приходилось принимать у себя беженцев — не все согласились принять новый знак — зловещую метку. Жить среди тех, кто причислял себя к высшей расе, многим становилось невмоготу. Изменниками короля называли их и обращались с ними соответственно. Теперь, прежде чем продать товар или подать обед в трактире, каждый лавочник и трактирщик проверял, есть ли знак паука у его клиента, и если знак отсутствовал, то посетителя гнали прочь.

Король отобрал Андуниэ, якобы в уплату за пользование его землей в Роменне, и четко определил границы государства Верных. Теперь они могли рассчитывать только на себя, питаться тем, что давала их земля. Торговать с ними люди отказывались повсюду. Это было бы выполнимо, если б не дань, которой обложил государство Ар-Фаразон. За свою свободу они должны были расплачиваться продовольствием, одеждой или оружием. Это было унизительно. Их словно провоцировали на войну, безнадежную войну. Король временно перебрался из Арменелоса в Андуниэ, так ему было удобнее наблюдать за строительством кораблей и тренировками воинов. По его настоянию жрец тоже жил в Андуниэ. Но каждую неделю Саурон ездил в Арменелос, где служил Черную мессу Морготу и приносил ему человеческие жертвы.

Жизнь ухудшилась не только в Роменне. На всем острове люди сделались злыми и подозрительными, кровавые распри возникали даже между людьми сверхрасы. Все средства Ар-Фаразон мобилизовал на подготовку к войне против Западных Владык. Из всех забот, что терзали Амандила, эта была самой главной.

«Безумцем, слепцом надо быть, чтобы затеять такое. Эта война приведет к гибели мира», — думал Амандил. Он хорошо знал историю. Всегда, когда Айнуры вмешивались в ход событий в Арде и наказывали врагов, восстанавливая справедливость, случались катаклизмы, при которых земля меняла свой облик. Нуменор канет в жерло их гнева. О, как только удалось ненавистному лжесоветнику внушить такую дерзость их сердцам?! Этой войны допустить нельзя. Но как противостоять неизбежному?

Стыд и страх потеряли нуменорцы в Средиземье. Алтари Мелкора воздвигли они во всех гаванях и заставляли людей поклоняться Повелителю Тьмы. Алчность их росла, а безнаказанность распоясывала, и стали они охотниками на людей. «Вы равны Богам, а другие народы — что звери лесные», — сказал им Саурон, многим мерзостям и бесчинствам способствовали эти слова. Нуменорцы преследовали и унижали другие народы, чтобы доставить себе низкое удовольствие. Гружённые добычей и многочисленными невольниками нуменорские корабли возвращались в Андуниэ. Здесь целыми днями воинов готовили к войне. А ночи оставались для развлечений. Множество увеселительных заведений открылось в Арменелосе и Андуниэ, где людям высшей расы было дозволено все. Гомерический хохот и ругательства не смолкали ни днем, ни ночью. В кузницах, портах и на строительстве судов работали пленные. Теперь нуменорцы широко использовали рабский труд, рассудив, что людям высшей расы самим трудиться не пристало. А всех, кто прогневил их в чем-либо, отдавали в Черный храм, откуда уже не было возврата. Нуменорский бог охотно принимал человеческие жертвы.

Как в сжимающихся тисках жили теперь Верные. Многие говорили, что лучше погибнуть, защищая свою землю от позора и скверны, чем бороться за выживание их идеалов, задыхаясь от новых обид. Вождей упрекали в нерешительности. Верные отказывались платить дань королю и тем самым косвенно участвовать в подготовке к войне с Валарами. Амандил и сын его Элендил призывали своих подопечных к терпению и благоразумию, только их советы перестали слушать. Наиболее отчаянные предпринимали одиночные вылазки и вершили самосуд над теми нуменорцами, чьи злодеяния казались им нестерпимыми. Иногда освобождали пленников и приводили их в Роменну. Амандил давал кров всем обиженным, но всегда выступал против убийств.

— Чего добиваетесь вы, отвечая насилием на насилие? Чем отличаетесь тогда от злодеев, если и сами творите подобное? — вопрошал он, но наталкивался на мрачное молчание в ответ. Элендил и жена его молились без устали, когда исчезали надолго их молодые сыновья. Оба предводительствовали группами бесшабашных отпрысков. Не сумели удержать в стенах надежного дома свою дочь Айрен и Дориан, а потом, не в силах мучиться догадками, где пропадает Лиэль в позднее время и каким опасностям себя подвергает, тоже примкнули к восставшим.

Приходилось признать, что с каждым днем разногласия в Доме Верных обострялись.

— Это только на руку Саурону, — понимал Амандил. — Он один торжествует, когда мы истребляем друг друга.

В один из этих отравленных горечью дней он созвал на Совет вождей Верных. Мириэль, Лотлуина и Юниэра также пригласили. На Совете Амандил спросил, что могут предложить они, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу, что делать, чтобы не допустить войны с Валарами?

Этот вопрос давил на сознание людей уже многие дни, если б только было возможно освободиться от этого бремени! Мириэль первая нарушила молчание.

— Ар-Фаразон должен умереть.

Амандил вздрогнул. От вспыльчивого Исилдура ожидал он подобного ответа, но не от мудрого мага. Хотя, она думает, что король убил ее отца, да и с ней он обошелся не лучшим образом в былые дни. Стало быть, она не обуздала жажды мести в своем сердце.

— Но подумайте, к чему приведет его смерть, — возразил он мягко, — кто займет нуменорский трон? При нынешнем положении вещей ни у вас, ни у меня нет никаких шансов. Обезумевшие нуменорцы возведут на трон Саурона. Этого хотите вы для своей родины?

— Саурон владычествует на моей родине уже много лет, с тех пор, как Фаразон привез его сюда. Для этого ему не понадобилась корона, хватило хитрости. Но если мы убьем короля, есть надежда, что без него нуменорцы не решатся отправиться к землям Западных Владык. Саурон не поведет их. Ему знаком гнев Валаров, он не ищет смерти.

— Не ослышался ли я, — прервал ее пораженный Элендил, — вы, в самом деле, допускаете, что Саурон может быть королем Нуменора?

— Однажды, когда Фаразон привез свое блестящее войско в Средиземье и поработил Черного Властелина, а все народы возносили ему хвалы, я обращалась к вождям людей и мудрым эльфам и умоляла их не допустить, чтобы король увез пленника в Нуменор. Они сказали мне, что еще не время. Необходимо терпеливо дождаться, пока любовь людей к Ар — Фаразону пойдет на убыль, пока козни Саурона приведут страну в упадок, и люди сами осознают свои ошибки. А прежде этого вмешиваться не имеет смысла. С тех пор прошло много времени, мне хочется посмотреть в глаза Гил-Гэладу, Элронду и прочим и спросить, а стоило ли ждать, пока хитроумный майар извратит сознание людей, превратит их в бездушных монстров, внушающих страх всем другим народам? Может, мне следовало тогда действовать по своему усмотрению, но я не верила в свои силы. Урок, который я извлекла — всегда рассчитывать только на себя, не ждать помощи ни от кого, ни откуда, я запомнила на всю жизнь. Меньше всего мне хочется лицезреть Саурона во дворце моего отца. Я понимаю, что в нем коренится все зло, он — червь, подточивший благоденствие моей родины. Если мне это по силам, я уничтожу и его.

— Правильно! — поддержали ее Исилдур, Анарион и другие. — Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы восстановить честь Нуменора. То, что творит король, недостойно, он опорочил свое имя, он заслуживает казни.

— Заговор против недостойного короля — благородное дело!

— Он и так уже задержался на этом свете, пусть отправляется в кромешную тьму, которой поклоняется.

— Ядовитый паук! Я готов удушить его своими руками!

— Тише! — Амандил поднялся с места, чтобы угомонить необузданную молодежь. — Я не согласен, чтобы Верные проливали кровь и вершили самосуд, хотя, видит Эру, и у меня нет ни любви, ни уважения к королю. Просто предвижу страшные последствия и не хочу, чтобы вы, горячие головы, погибли безвременно. Возможно, вы и есть цвет нуменорской нации, и через вас она когда-нибудь возродится в былой славе. Возмущение и жажда мести ослепляют вас, и во имя справедливости вы будете творить беззаконие. Поэтому я буду препятствовать заговору. Этим вы ничего не решите!

— А вы сами что предлагаете? — спросила Мириэль. Амандил легко различил плохо скрытую враждебность в ее голосе.

— Я решил воззвать о помощи к Валарам, — внятно и с расстановкой произнес он каждое слово, — как сделал некогда наш предок Эарендил. Я знаю, что это тоже отчаянный шаг, и едва ли можно повторить его подвиг. Не знаю, получится ли у меня достигнуть запретного берега, и согласятся ли Владыки Запада принять меня и выслушать мои мольбы. Но я намерен предупредить их о войне, которую затевает против них Ар-Фаразон и о том, что есть в Нуменоре люди, которые не желают этой войны. Я расскажу им о злодеяниях Саурона, о том, что мы сопротивляемся злу, но у нас недостаточно сил. Нам не выстоять в этой борьбе.

Неожиданным было его заявление, и оно взволновало его близких. Лишь принцесса пожала плечами.

— Валары вездесущи, им все известно о наших бедах. И если они не вмешиваются, значит, есть тому неведомые нам причины. Или они так горды, что непременно ожидают мольбы о помощи, а иначе и пальцем не шевельнут во имя спасения Нуменора? На мой взгляд, эта поездка — бессмысленная затея, Амандил.

— Не берусь судить о том, горды ли Валары, — встал Элендил на защиту отца, — но думаю, что именно ваша гордость, Мириэль, мешает понять, что такого могущественного врага, как Саурон, вам никогда не одолеть. Отец прав. Чем терять время, пытаясь добиться невозможного, лучше смиренно просить о помощи Валаров. Они наши покровители и учителя в этом мире и внемлют просьбе.

Принцесса покачала головой, но прежде чем она успела возразить, Амандил спросил:

— А что думаете вы, Лотлуин?

Эльф улыбнулся, ловя на себе нетерпеливые взгляды окружающих. Он был всеобщим любимцем.

— Наверное, мое мнение разочарует вас. Я всегда верю в лучшее, но и мне наше положение в Нуменоре кажется безнадежным. Моих друзей, добрых людей, с каждым днем остается все меньше, и мне больно, когда они погибают. Я мечтаю, чтобы все вы радовались жизни. Я бы посоветовал снарядить корабли и отправиться в Средиземье, где еще много незаселенной земли, где никакой враг не будет вас тревожить, где действительно можно воздвигнуть новые государства и жить припеваючи по своим правилам.

— Мы не можем допустить, чтобы Нуменор достался врагу! — возмутились некоторые элендили. Их кумир действительно обидел их, по сути, он предложил бегство.

— Когда-то и я так думал, — заговорил Юниэр, — не любо тебе в одном месте, уходи. Ищи себе гавань, где жизнь станет легче и счастливее. Но потом я понял, что невозможно отгородиться от своих проблем, от врагов. Нет райских уголков на земле, где можно начать жизнь сначала. Сколько бы ты ни бежал от врага, он не отстанет, а будет преследовать тебя, пока ты не повернешься к нему лицом и не сразишься. И тогда уже враг побежит от тебя. Он может исчезнуть на время так, что ты о нем забудешь, но если расслабишься — ударит снова. Похоже, выхода нет. Можно лишь спокойно принять неизбежную борьбу.

— Что ж… — задумался Амандил, — мы все можем внести лепту в борьбу с нашим общим врагом. А о том, какими средствами стремиться к этой цели, пусть каждый решает сам. Здесь нам, похоже, не удастся прийти к согласию.

— О, если бы у нас были сильмарилы! — вдруг воскликнул Исилдур, размышлявший о своем.

— И что же? — все повернулись к нему.

— Пламень, в них заключенный — свет деревьев Яванны — смертелен для врагов. Некогда Моргот до черноты обжег себе руки, лишь прикоснувшись к кристаллам. Страж Аганбада волк Кархарот был сожжен дотла изнутри пламенем сильмарила. Этот камень помог бы извести Саурона.

Улыбнулся Амандил, невольно любуясь воодушевленным лицом юноши. «Нас не победить, пока мы верим, что зло истребимо», — подумал он, а вслух сказал:

— С сильмарилом или без него, а наш враг однажды будет повержен, красота мира восторжествует, и настанут дни, когда людям больше не придется остерегаться врагов, друг друга и самих себя. А теперь я хотел бы попрощаться с вами. Пожелайте мне доброго пути и попутного ветра. Если есть на то судьба, то помощь придет со мною. Да пребудет с вами надежда!

Подолгу задержал он взгляд на лице каждого из присутствующих, словно хотел унести их в памяти в запретные земли. Предчувствие, что никогда больше не увидит он этих людей и эльфов, вдруг стеснило грудь. Горячо обнял он сына, невестку и внуков и в тот же вечер отплыл из Роменны в небольшой парусной лодке, взяв с собой лишь двух слуг. Его лодка взяла курс сначала на восток, и немногие знали о том, куда на самом деле отправился Амандил.

Тяжело переживал разлуку с отцом Элендил. Жизнь показалась ему вдруг непосильным бременем. Он знал, что всегда будет ждать возвращения Амандила, даже если надежда умрет, и печалью переполнилось его сердце.

Амандил наказал ему, если войны избежать не удастся, и Ар-Фаразоновский флот отправится к западным берегам, собрать всех Верных на корабли, равно как и вещи, имеющие наибольшую ценность, и поставить корабли эти у восточного побережья наготове. Может статься, им придется бежать из Нуменора в край, который приютит Верных в изгнании. А где будет этот край, на западе, на востоке ли, ведомо лишь Валарам.

Он лежал, заложив руки за голову, в небольшой комнатушке постоялого двора и никак не мог уснуть. Из узкого пыльного окна печальным оком глядела на него луна. «Ты всегда находишь меня», — думал Юниэр. В образе Олвика он тревожился в полнолуние, ему хотелось быть одному и смотреть на луну, будто была в ней какая-то загадка. Но теперь он — человек, а волчья тоска по луне осталась. Надо же было ей поместиться в такой крошечный кусочек неба, очерченный его окном. Он не сводил с луны немигающих глаз, а она бледнела и заполняла собой все пространство. Белые снега увидел он, тянущиеся бесконечными полями, и величественные горы в дымке. А сам он будто скользил над ними, ощущая прохладу и головокружительную свободу полета. Это Ориена. Мысль пришла как бы издалека. А потом он сообразил, что откликается на зов, которым пренебрегал все эти дни. У подножия гор, на том самом месте, откуда он улетел из Ориены, его ждала Дилидин. Юниэр опустился на землю рядом с нею.

— Зачем так обижаешь меня, Яшмет? Ты же знаешь, как я переживаю за тебя! — не сдержала упрека Дилидин.

— Ты утаила от меня мою жизнь. Разлучила нас с Мириэль, — возразил он отчужденно.

— Я думала тогда, что так будет лучше. Каждый совершает ошибки. Прости меня. Ей же ты простил то, что она бросила тебя, когда ты был болен. Я сделала все, чтобы не потерять тебя.

— Ладно. Зачем ты звала меня?

Понимая, что он все еще держит обиду на нее в своем сердце, она чуть не расплакалась, но все же ответила:

— Яшмет, ты знаешь, что в руках у Мириэль страшное оружие. Почему ты не уничтожишь книги?

— Обманывать ее я больше не могу. Пусть она сама уничтожит их.

— Мириэль изменилась. Книги уже завладели ее сердцем. Она не в силах уничтожить их. Это должен сделать ты.

— Я ей верю, Дилидин. Она справится.

— Брат мой, не допусти, чтобы любовь ослепляла тебя. Ты же видел, она почти воспользовалась гибельным заклятьем однажды.

— Я был рядом, и этого не произошло.

— Она прибегнет к нему опять. Магия Моргота обволакивает и пленяет ее душу, поверь мне.

— Нет, Дилидин. Мириэль действует иначе, чем действовали бы мы, но у нее хватит силы победить тьму в себе.

— Ты упрямишься, Яшмет, и поступаешь не так, как учит наше племя. Ты убиваешь, тьма проникает в тебя. Тогда зачем ты обманываешь себя? Думаешь, что сможешь остановиться?

— Мне жаль, что разочаровал вас. Я отчасти принадлежу к этому миру, Дилидин. Противоречия живут в моем сердце и в моих поступках.

— Как же ты остановишь зло? — прошептала Дилидин.

— Если бы мне это было ведомо, — вздохнул Юниэр, — не переставайте надеяться! — и он приготовился в обратный путь.

— Постой, Яшмет! — воскликнула Дилидин. — Я заглядывала в зеркало, в твое будущее. Если ты не помешаешь принцессе, то все обернется плохо, очень плохо для тебя. А то, что вы задумали… Лучше не делать этого, Яшмет.

— Прощай, Дилидин… — отвечал он уже из небесной выси. Ноги ее подкосились, она села на камни и уронила голову на грудь. А он очнулся в постели в маленькой комнатке под самой крышей. Луна уже исчезла из его окна.

Да, конечно, они все о нем знали, люди-птицы. И тревожились за его судьбу. Дилидин было жаль, слишком сурово он поговорил с ней, а она желала ему добра, хотела предупредить о надвигающейся опасности. В зеркало заглянула она. «Лучше не делать то, что вы задумали», — не слишком приятное предзнаменование накануне покушения на короля, намечавшегося на это утро. Но уже поздно что-либо менять. Юниэр тряхнул головой, отгоняя дурное предчувствие. Все эти предсказания — туманная наука, никакое зеркало не расскажет обо всем, что может произойти.

Но тяжесть была такая, словно сама смерть присутствовала с ним рядом, дышала в затылок и караулила любую оплошность. Он встал с постели, умылся холодной водой и сел у окна дожидаться назначенного времени.

— Надеюсь, что дело, с которым ты пришел ко мне в столь поздний час, заслуживает внимания.

— Я не посмел бы тревожить своего господина по пустячному поводу.

— Что ж, выкладывай.

— Сегодня вечером трое солдат пришли в «Шальной ветер» (это самый обыкновенный затрапезный постоялый двор в порту Андуниэ). Я бы не обратил на них внимания, хотя все трое были одеты в дорогие доспехи, которые носит королевская гвардия. Вельможи тоже заглядывают в бесхитростные заведения типа «Шального ветра», так как само по себе их появление не было удивительным. Но я оказался за соседним с ними столиком и рассмотрел их поближе. На одном из воинов я узнал доспехи Криода, одного моего приятеля, который, похоже, пропал без вести. Во всяком случае, недели две о нем точно никто ничего не слышал. А Криод был охранником самого короля. Этот тип в его доспехах Криодом не был. Тогда я стал следить за ними. Вели они себя слишком тихо для гвардейцев, которые пришли поразвлечься. Не сняли шлемов, не заказывали женщин и старались не обращать на себя внимание. Поужинав, сразу направились наверх, в свои комнаты.

— В «Шальном ветре» не проверяют, кому сдают комнаты?

— Нет, господин! В «Шальном ветре» вы не найдете ни одной трезвой души. Хозяин берет плату вперед, иначе ему ни за что не запомнить всех, кто у него ночует. Но я проследил, где они остановились, и попросил комнату рядом с ними. Ухом припал я к стене, надеясь, что, оставшись одни, они заговорят, и мне удастся выяснить больше. О, повелитель! Один из них вдруг запел по-эльфийски, а другой зашикал на него тут же. Осторожнее, мол, помни, где ты находишься. — Рассказчик вспотел от усердия, ему очень хотелось, чтобы новости оказались полезными господину. — Один из них — эльф, а другой — женщина, — выпалил он последнее.

— Их было трое?

— Третий взял отдельную комнату, — пояснил доносчик, — я проходил мимо, но ничего не услышал. Но если повелитель прикажет, мы поймаем их всех тепленькими, пока они спят, и приведем в храм.

— Погоди. Прежде нам стоит выяснить их планы.

Два брата пришли к Саурону вскоре после той ночи, когда разбежались артисты их цирка. Слютко рассудил, что жрец отчасти виновен в их разорении, и, кроме того, подумал, что без знака Паука вести дела с гражданами Нуменора будет проблематично. Поэтому, преодолев страх, который внушал им нечеловеческий жрец, братья явились к нему и предложили свои услуги. Саурон допросил их, буравя бездонным оком. Утаить от него что-либо, нечего было и мечтать, и после краткой беседы братья чувствовали себя вывернутыми наизнанку. Но жрец остался доволен, он видел перед собой пару отменных шпионов и сметливых слуг, лучше их ему и самому не удалось бы сыскать. Братья получили работу и печать на запястье. Печать приобщала их к высшей крови, посвящала выходцев из Средиземья в сверхрасу. Слютко обрадовался, что не ошибся в своих расчетах. С тех пор они действовали по указке Саурона, и ему не в чем было их упрекнуть. Братья в работе сочетали инициативу, усердие и смекалку. Вот и сейчас Слютко нутром чувствовал, как взволновало его сообщение непроницаемого с виду Саурона.

— Проведи меня в «Шальной ветер», — сказал Саурон.

— Да, господин! — Слютко ликовал, значит, дело и впрямь было важным, раз жрец решил разобраться в нем лично.

Флот Нуменора едва вмещался в огромной гавани, корабли качались на волнах плотными рядами, и леса их мачт уходили в даль, застилая горизонт. Король приказал привести в боевую готовность все корабли, теперь их перетягивали из Восточных бухт к западному берегу острова Эленны. Заброшенный доселе Андуниэ заполнили горделивые красавцы: ветераны морей рядом с неиспытанными кораблями, выделявшимися ярким, еще не потемневшим деревом мачт.

Ар-Фаразон ежедневно совершал ритуал осмотра своего флота, также он посещал учения, на которых весь цвет мужского населения острова осваивал искусство боя под руководством опытных воинов королевской гвардии. Ар-Фаразон давно оставил прежние привычки, когда он вел себя с поданными панибратски и участвовал в их упражнениях и развлечениях. Теперь, не иначе как на Золотом Драконе являлся он перед людьми, недоступный и возвеличенный, под торжественную музыку, окруженный бравыми легионерами, которые шли плечом к плечу так плотно, что казалось, гвоздя не вбить между ними. Такой выход требовал огромных пространств, и по приказу короля, вдоль западного берега была за несколько дней проложена и вымощена белым камнем широкая дорога только затем, чтобы его громоздкая колесница с двадцатью лошадьми могла проехать величественно и плавно.

Ар-Фаразон опасался покушения, он считал, что уже скоро завладеет землями Валаров и обретет долгожданное бессмертие. Жрец также советовал ему быть на чеку. Во дворце охрану усилили до абсурда, и все-таки Ар-Фаразон предпочитал, чтобы жрец всегда находился при нем (тогда он чувствовал себя защищенным не только от людей, но и от призраков). Колесницу — Золотого дракона — спроектировал ему сам Саурон. Подступить к дракону не давали легионеры, а при малейшей тревоге король мог скрыться внутри дракона и уберечься от стрел и злоумышленников. Внутри дракона находилась комната-тайник со стенами из непробиваемого мифрила. Так что, Ар-Фаразон чувствовал себя в безопасности, разъезжая по городу на гигантском драконе.

Заговорщики решили похитить короля вместе с колесницей. По мощеной дороге колесницу можно было гнать вперед до башни Минастира, а там уже извлечь короля. Весь план состоял в следующем: Юниэр и Мириэль, переодетые королевскими легионерами, собирались примкнуть к строю охранников короля. Оба были искусными в магии, им удалось бы на некоторое время пустить пыль в глаза бдительным стражам. Остроглазый Лот должен был занять позицию высоко на маяке, мимо которого каждый день совершалось торжественное шествие. Оттуда при приближении колесницы он должен был засыпать стрелами легионеров и тем самым внести смятение в их ряды. Пользуясь сутолокой, Юниэр и Мириэль заняли бы место колесничего и погнали бы лошадей во весь опор. Лоту тогда следовало спуститься с башни, не мешкая. Дориан с лошадьми ждал его на задворках ближайшей улицы. Потом они оба должны были примкнуть к Мириэль и Юниэру. Они рассчитали, что у башни Минастира им удастся оторваться от погони, если она будет. Тогда они вытащат Ар-Фаразона из мифриловой комнаты.

Накануне у принцессы был жесткий разговор с Элендилом. Обсуждали вопрос о взятии короля в заложники. Но Элендил горячо противился и этому варианту.

— Саурон, может быть, только порадуется, если вы избавите его от Золотого паука. В любом случае он найдет способ обхитрить вас. Все, чего вы добьетесь — это нападения нуменорцев на Роменну. Они ни за что не поверят, что Верные не имеют отношения к похищению, и истребят нас всех!

— Когда я вернулась в Нуменор, вы обещали мне содействие, — напомнила Мириэль холодно.

— Я не собираюсь жертвовать своим народом из-за вашей прихоти! — вспылил Элендил.

Они рассорились. Но многие Верные пришли в восторг от задуманного похищения и желали войны, потому что унизительная блокада и ожидание стали невмоготу.

Мириэль решила, что не будет откладывать мести только потому, что предводители Верных считают ситуацию неблагоприятной. Она слишком долго к этому шла.

«Если все пройдет успешно, — загадала она, — то действительно не имеет смысла держать Фаразона пленником. Он заслужил немедленного возмездия. Только пусть знает, от чьей руки умрет, пусть увидит свою смерть в лицо».

Рано утром все трое вышли из гостиницы. Мириэль и Юниэр подстраховали Лота, пока тот взбирался на маяк. Все было тихо, им никто не встретился и не воспрепятствовал. Потом они прогулялись по набережной, вдоль которой уличные торговцы расставляли свои лотки. С ними заискивающе здоровались и почтительно кланялись, но они никак не реагировали на приветствия и быстро шли вперед. Внизу, на море, работы давно начались, мастеровые вставали рано.

Два легионера присели под навесом уличного кафе и заказали зара. Время тянулось медленно. Юниэр не стал делиться дурными предчувствиями с друзьями. Внешне спокойный и расслабленный, он был на чеку, чтобы не пропустить сигнал тревоги. Солнце щедро рассыпало греющие лучи, и хотелось вздремнуть вопреки рассудку.

Громкая песня труб и звон литавр возвестили о том, что король выехал на прогулку задолго до того, как показалась колесница. Легионеры переглянулись, расплатились за напиток и встали у края мостовой. Колесница двигалась не быстро, но не потому, что лошадям было трудно тянуть за собой такую махину, а чтобы стражники, телохранители и музыканты могли поспеть за нею. Едва лишь процессия поравнялась с ними, легионеры прошмыгнули в строй, и другие солдаты спокойно подвинулись, восприняв их маневр, как нечто само собой разумеющееся. Теперь каждый их шаг тяжело ударял о мостовую, повинуясь ритму, заданному строем солдат. В ушах гудело от громыхающих за спиной инструментов, а волнение все нарастало по мере приближения к маяку, где они оставили Лота.

«И раз, и два, и еще», — считала Мириэль, чтобы не сбиться. По непонятной причине ее охватил озноб, и даже зубы отбивали дробь. Хорошо, что в этой лавине звуков никто, кроме нее, этого не слышал. «Но ведь пора, так, еще шаг, еще… Пора, Лот! — они подходили все ближе. — Ну же, миленький! Заснул ты там, что ли?» Они шли уже вровень с маяком, но стрелы не летели. Все легионеры в строю смотрели прямо в затылок друг другу, но принцесса не выдержала и отыскала взглядом Юниэра. Нетерпением и ненавистью пылал ее васильковый взор. Она легко вспыхивала и негодовала, если ей не удавалось сразу то, что она задумала. Их план срывался. Юниэр отвел глаза и посмотрел вверх, на темное окошко маяка. «Так вот, где таилась угроза! Вот, где подкарауливал коварный враг!» — Забыв про осторожность, Юниэр бросился к башне. Тогда и принцесса поняла, что с эльфом, должно быть, случилось что-то неладное, и вырвалась из строя, едва не опрокинув своих марширующих соседей. На этот раз легионеры заметили их внезапное бегство, и ряды смешались. Но король, глядевший в морскую даль и рисовавший заветные земли в своем воображении, не обратил внимания на возникшую сутолоку. Легионеры выровнялись и зашагали дальше.

Юниэр, а за ним Мириэль почти взлетели на высокий маяк. «Пусть бы он просто замешкался, ну, пожалуйста!» — взмолилась Мириэль, а слезы уже катились градом. В каморке, где сторож должен был поддерживать пламя всю ночь, чтобы корабли не сбились с пути или не натолкнулись на скалы во тьме, и откуда должен был стрелять Лот, они увидели эльфа, который стоял спиной к ним, как будто опершись на подоконник от усталости. Но тяжко недвижным был он, а его серый плащ набух и побурел от крови. Упав на колени перед ним, Мириэль издала нечеловеческий крик, ее сердце разрывалось от горя и боли. Крик утонул в шуме труб и литавр. Юниэр подхватил тело Лотлуина. На лице эльфа застыло выражение простодушного недоумения, словно он сам так и не поверил до конца в свою смерть. У Юниэра ком подкатил к горлу. Ему и прежде приходилось видеть мертвых, но осознать, что умер Лот, было трудно. Всегда веселый, жизнерадостный непосредственный Лот, чье бытие в мире казалось гимном жизни, вдруг умер…. Это было нелепо, не нужно, несправедливо! Такие, как Лот должны жить вечно.

Мириэль рыдала в полный голос: «Нет, только не ты, только не ты», — различил он слова в ее стенаниях.

— Мирэ! Мы должны вынести его отсюда, — сказал он сквозь слезы.

— Кто убил его? Кто посмел? — всхлипывала Мириэль. — Где он? Где прячется? — Но зря она обыскивала каморку и швыряла о стены предметами, которые попадались ей под руку. Убийца не дожидался их на месте преступления.

— Да, увезем его отсюда, Юниэр! Увезем к нашим. Может, еще можно вернуть его? Конечно, они помогут! — убеждала она себя. Теперь они наконец-то могли двинуться прочь из проклятой башни. Обернув тело Лотлуина еще одним плащом, Юниэр спустился первым, принцесса за ним. В душе ее бушевал шторм, и она ненавидела весь мир.

— Да, чтоб ты канула в небытие, продажная Эа! — твердила Мириэль, и ей казалось, что ни один человек не достоен жить в мире, если Лот мертв. Оглянувшись на злосчастный маяк, Мириэль выплеснула на него мощный заряд своей ненависти. Крепкая башня треснула, закачалась и рухнула на набережную. Только после этого принцесса последовала за Юниэром в тот переулок, где Дориан должен был ждать их.

На набережной начался переполох. Вся процессия, сопровождающая выезд короля, успела миновать то место, куда угодила рухнувшая башня. Всполошились прохожие и уличные торговцы, увертываясь от осколков камней, летевших во все стороны. Никто так и не узнал, отчего упал маяк. Ар-Фаразон был страшно возмущен и проклинал строителей, из-за которых стало опасно ездить по городу. Того и гляди, на тебя упадет какая-нибудь башня. Он распорядился, чтобы все маяки в Нуменоре проверили и укрепили. Этим дело и кончилось. Король так и не узнал о том, какой опасности ему удалось избежать в этот день.

В толпе зевак неподалеку от рухнувшей башни были Слютко и Громилло Выдрыч, и с ними третий, с которым братья держались очень почтительно. Жрец нарядился обыкновенным бродягой, широкополая шляпа скрывала его лицо. Он расхохотался от души, когда разъяренная принцесса обрушила маяк.

— Почему мы не схватим их всех, господин? — поинтересовался Слютко.

— Не спеши. Зачем портить себе удовольствие? — ответил жрец. — Охота только начинается.

Со скорбными вестями, а не с победой примчали кони заговорщиков к холму Оромет, где дожидались их нетерпеливые элендили. Смерть Лотлуина поразила всех и наполнила сердца горькой печалью и жаждой возмездия. Юниэра беспокоило также то, что погони за ними не было, следовательно, враг задумал новую хитрость, и будет нападать исподтишка и неожиданно.

Принцесса обезумела от горя, никто не смел приблизиться к ней, чтобы успокоить. Она твердила, что Лота необходимо вернуть. А кто-то из Верных подлил масла в огонь, предложив сделать это ей, поскольку она обладает магической силой. Успокоили ее Айрен и Дориан.

— Не думайте, что Лотлуин умер, принцесса. Вы же знаете, что дух его попал во владения Ирмо, где забываются все даже самые неизбывные печали, где исполняются все заветные желания, где сон и явь сменяют друг друга незаметно, где каждый день наполнен впечатлениями такой силы, что с ними не сравнится ни одно из земных переживаний.

— Вы не понимаете! Лот любил эту жизнь и не хотел умирать. Он должен был остаться с нами.

— Он не забудет нас и будет встречать всех в Лориэне. И любить вас будет по-прежнему, принцесса. Власть Ирмо такова, что он может окружить обитателей садов Лориэна образами самых близких друзей и любимых.

— Это всего лишь иллюзия!

— О, нет! Поверьте, ему там хорошо, принцесса. Он воспринимает все, как реальность, и счастливые видения наполняют его благодатью. Нежная Эсте исцелит его раны и скорби. Ниенна омоет чистой слезой все его потери, тревоги и страхи. Целебные воды озера Лореллин снимут усталость прожитых лет. И когда душа его станет легкой и чистой, отдохнувшей, сияющей новизной, как первоцвет весной, он сможет вернуться в наш мир, если захочет. Не плачьте о нем, принцесса. Мы все очень любили его, и нам больно расставаться с ним. А он ушел в лучший мир. Так давайте проводим его со светлым чувством.

Мириэль притихла. Легче стало на сердце и у Юниэра после рассказов о прекрасном Лориэне.

— Помнишь, — обратился он к Мириэль, — как Лот говорил о заветном уголке, где все могут жить, не зная забот, не страшась врагов и напастей, где можно только любить и наслаждаться бытием? Теперь он как раз попал в такое место. Его мечта исполнится.

— Да, наверное, так, — тихонько кивнула принцесса, лицо ее смягчилось, — пусть обязательно сбудется мечта Лота. Он так этого достоин!

Айрен и Лиэль отмыли от крови тело Лотлуина, закрыли страшную рану у него на горле так аккуратно, что не осталось и шрама, натерли его ароматными травами, любовно причесали золотые кудри и обернули в легкую белую ткань. Мужчины изготовили длинную узорную ладью из ясеня, а напутствия в последний путь вырезали эльфийскими рунами. Весь день подходили к эльфу его собратья и элендили, прощались. Ночью не спали, сидели у костров и тихо пели, и была эта ночь хороша и исполнена светлой грусти. И хотя Андуниэ больше не была их землей, никто их не потревожил. На следующий день, когда все было готово, эльфа уложили в ладью, отнесли к морю, осторожно спустили на воду и подтолкнули вперед. Изящная ладья, медленно покачиваясь, поплыла вдаль по солнечной дорожке в заветный Валинор.

Провожая любимого друга, Верные и эльфы обнялись, стоя на песчаном берегу. Мириэль прильнула к Юниэру, и он воспринял это, как знак примирения между ними. Он подумал о том, удастся ли им когда-нибудь обрести свой заветный уголок, счастливую землю?

— Смотрите! Смотрите! — засмеялась Лиэль. Она первая заметила, как по обе стороны от ладьи, рассыпая вокруг жемчужные брызги, запрыгали дельфины. Все заулыбались. У эльфа будут провожатые до самого Валинора.

Позже все Верные разъехались с грустным чувством, понимая, что не скоро смогут вернуться сюда. Фаразоновский флот разрастался, вскоре нуменорцы обоснуются здесь по всему берегу, и тогда никто не окажет элендили теплый прием. Страшно было думать, что эта прекрасная гавань, которую их предки обустраивали вместе с эльфами, послужит местом отправления нуменорского воинства в Валинор.

Принцесса не изъявила желания возвращаться в Роменну, и Юниэр остался с ней. В тот день они долго бродили вдвоем и переговорили о многом. Она рассказала ему о своей жизни после разлуки с ним, и он узнал, наконец, какой неласковой оказалась ее судьба, непосильными испытания, легшие на хрупкие плечи. Они не сломили ее, но ожесточили. Юниэр много отдал бы, чтобы в прошлом они не расстались, чтобы и она вместе с ним попала в Ориену. Еще острее захотелось ему защитить ее, уберечь от всех страхов, увидеть вновь безмятежно счастливой. Мириэль было приятно находиться с ним рядом, она поняла вдруг, как трудно всегда самой принимать решения и нести за них ответственность, как устала она рассчитывать только на себя. И ей захотелось побыть маленькой девочкой, о которой заботится сильный рыцарь.

В тот день Юниэр подумал, что доверие между ними восстановлено навсегда.

А ночью ему опять было видение — корабль Вингилиот воссиял на небе точь-в-точь как во время праздника Благодарения на Менелтарме, и капитан Эарендил глядел на него сурово. Черный вихрь пронесся мимо ожившего созвездия, Эарендил поднял серебристый меч и рубанул им по хвосту пролетавшего вихря, тот вздрогнул, но не рассеялся.

— Она не сделает этого сама, — прозвучал голос ниоткуда, и Юниэр очнулся ото сна. Вместе с принцессой они ночевали в башне Минастира. «Чего же не сделает она?» — подумал Юниэр. «Она не уничтожит книги», — ответ пришел сам собой.

Какое-то время он сидел перед спящей принцессой и мучился сомнениями. Ему следовало спросить ее согласия, но он не был уверен, что получит его. Не обращать внимания на знаки? Это тоже не выход. Если бы накануне он настоял на отмене заговора против короля, Лотлуин, возможно, был бы жив. Но он никак не предполагал, что под удар попадет эльф, а не он сам. Быть может, если сейчас он ничего не предпримет, то потом горько раскается. И Юниэр решился. Он хорошо знал, где принцесса хранит книги Моргота, и легко нашел их в темноте. Они показались ему еще тяжелее, чем прежде. Потом он поцеловал Мириэль, и та улыбнулась во сне. «Она поймет, что это было необходимо. Утром я все расскажу ей», — решил Юниэр и начал спускаться с башни. Он не стал отходить далеко, было тревожно. У подножия башни собрал ворох сухих веток, а потом высыпал из мешка книги самым непочтительным образом. Ночь выдалась темная, жуткая, неприятная. Может, это книги заражали его враждебной силой, стремились напугать, смутить, заставить поверить, что он совершает нечто неразумное. Ветер поднялся, едва он вынес книги из башни, редкие деревья вокруг скрипели и отбрасывали зловещие тени. Совы, тоже не ясно, откуда их вдруг набралось столько в этом месте, неприятно ухали. Единственным утешением для него ярко полыхала в небе звезда Эарендила. Но ветер нагнал чернильные тучи, и время от времени она скрывалась за ними. «Скорее, — думал Юниэр, — кажется, надвигается гроза». Руки его тряслись, когда он высекал искру, его воля боролась с волей книг, костер все не вспыхивал, все труднее было противостоять желанию открыть книги и читать, читать, вбирать их мудрость. В них знания, накопленные веками, в них силы самих стихий! Наконец-то запылали сухие ветки, и Юниэр вздохнул с облегчением. Ветер раздул костер, и он заполыхал, взвившись на такую высоту, что едва не опалил Юниэра, и тот отскочил в сторону. «Горите, горите, — думал он, — недолго вам еще осталось торжествовать, ядовитые твари». Тут он заметил, что дерево горит, а книги — нет. Ничем не вредило им жаркое пламя. «Что за напасть», — испугался Юниэр, когда в ярком свете костра книги вдруг раскрылись сами собой, и перед ним заплясали буквы языка, которого он никогда не знал и не желал бы знать, но смысл каждого слова был ему понятен.

— Знаешь ли ты, с какой звезды пришло твое племя, воин? А хочешь, мы укажем тебе путь, и ты вернешься назад?

Юниэр был потрясен. Откуда знали книги о его племени? О том, что веками не оставляла людей-птиц надежда, что однажды придет к ним посланник и заберет их, затерянных, домой? Откуда все это известно книгам?

— Ты и есть посланник, Юниэр, — выдали они ему очередное откровение. — Только ты укажешь путь к отчему дому своему народу. На тебя они уповают. Неужели ты обречешь их вечно жить в изгнании?

Юниэр колебался. А вдруг они не лгут? Соблазн узнать, где находится звезда, с которой пришло его племя, и как туда вернуться, был велик. Нет, нужно уничтожить Азбуку Врага. Не затем ли отправили его в Средиземье люди- птицы? Нельзя поддаваться их лжи, они искушают любого, кто их слушает.

— Мы многому научим тебя, воин. Даже тому, как не гореть в огне, — издевались книги. Но на этот раз противник им достался упрямый. «Если они улещивают меня, то, стало быть, опасаются, что я уничтожу их, — рассудил Юниэр, — значит, это возможно. Попробуем еще раз». Он набрал еще больше хвороста и разложил вокруг книг. Те зашипели презрительно. «Не сгорите, — решил Юниэр, — размочу вас в море и разорву на клочки». Снова ярко заполыхал хворост.

Он никогда прежде не испытывал ничего подобного. Его воля спотыкалась о чью-то чужую непомерно сильную волю, как будто не книги были перед ним, а их хозяин и создатель хотел сокрушить его. И тут в стороне от костра Юниэр увидел мелькнувшую тень. Перед ним возник красноглазый волк. Он подумал, было, что этот образ вызвали к жизни книги, чтобы напугать его, но потом понял, что это Саурон. В прошлый раз он сам в облике волка атаковал жреца, и тот пришел отомстить. Как противостоять одновременно и Саурону, и его повелителю — Морготу, действующему через черные знаки своих неистребимых книг? Если он проиграет битву, Саурон завладеет азбукой врага, свершится зло, которое и представить страшно. Быть может, Эа погибнет, а Моргот восторжествует. Если он проиграет битву, то Саурон доберется до принцессы, и некому будет защитить ее. Так почему же ему — избранному, так до сих пор и неизвестно, как он может победить своих врагов?

Юниэр и волк не сводили глаз друг с друга и медленно передвигались вокруг костра. «Если бы у нас были сильмарилы, — вспомнилось Юниэру простодушное замечание Исилдура, — да, больше, избранный, ты ничего придумать не можешь», — горько усмехнулся Юниэр. В это мгновение он увидел в приблизившихся зрачках волка, как звезда Эарендила выглянула из-за туч, волк ощерился и на миг отвел взгляд. «Сильмарил на небе», — мелькнула мысль, и тут его осенило. Молниеносным движением Юниэр выхватил из кармана кристалл, который вручил ему оракул, и поймал в него луч звезды Эарендила. Молния проскочила сквозь кристалл и ударила в волка, но тот, хитрая бестия, уже догадался, в чем дело и бежал прочь, прижав уши. Все же ожог он получил немалый. Весь бок был опален. Сам Юниэр едва удержался на ногах от удара молнии и от неожиданной удачи. «Пламя сильмарила смертельно для плоти врага», — снова вспомнил он Исилдура с благодарностью и, не дожидаясь пока звезда Эарендила снова зайдет за тучи, Юниэр поймал вторую молнию и направил ее на книги Моргота. Вот оно пламя, от которого книгам пришлось не сладко! С наслаждением наблюдал Юниэр, как скукожились пропитанные магией зла страницы, как они чернели и превращались в прах. Книги свистели от злобы и стреляли искрами в своего убийцу, и все-таки они умирали! Юниэр не успокоился, пока от книг не осталось ничего, даже пыль ушла под землю. Где-то далеко, далеко, за пределами Арды, его проклял могучий мятежный дух, но это не имело значения. Он справился. Он совладал с искушением и уничтожил Азбуку Врага.

Грянул гром, из скопившихся туч хлынул ливень, и изнемогший Юниэр побежал назад в башню. Он никак не мог поверить, что все сошло так удачно. Но по дороге наверх ужасная мысль посетила его, что, если пока он возился с книгами, Саурон побывал в башне, и принцесса…бедная Мириэль…что если она мертва? Скачками преодолел он последние ступени и подбежал к принцессе, ощупывая ее в темноте. Мириэль проснулась.

— Что такое? Что случилось?

Он, смеясь, обнял ее, прижал к себе.

— Там дождь? — она коснулась его мокрой щеки.

— Да, дождь. Как я люблю тебя! — он прильнул к ее губам в долгом страстном поцелуе. Они так и уснули в объятьях друг друга, а прежде он подумал: «Моя хорошая, завтра я расскажу тебе о моем открытии. Вместе мы одолеем Саурона».

— О, ужас! Юни, ты не представляешь, что произошло! Мы пропали!

Юниэр взглянул в ее растерянное лицо.

— Что такое?

— Книги. Мои книги куда-то исчезли, — всхлипнула Мириэль. — Неужели, кто-то был здесь, пока мы спали?

— Ты уверена, что хорошо искала? — не мог удержаться Юниэр, чтобы не подразнить ее.

— Ну, конечно! Юниэр, это же катастрофа. Ты понимаешь, если книги попадут ему в руки…. О, Юни! Там столько всего! Мир погибнет.

— Тише, Мирэ. Может все не так плохо. Мы что-нибудь придумаем.

— Мы уже ничего не придумаем! — заламывала она руки в отчаянии. — Как я могла так забыться? Я должна была следить за ними, не спускать с них глаз! Что я наделала, Юни!

Ее горе было таким трогательным, таким искренним.

— Почему ты улыбаешься? — возмутилась она.

— Иди ко мне, Мирэ, — позвал Юниэр, — не убивайся так. Ничего страшного не произошло, и мир не погибнет. Твои книги не достались врагу. Я сжег их, Мириэль.

Какое-то время она безмолвствовала, застыв посреди комнаты, не веря своим ушам.

— Ты, что? — переспросила она, облизнув сухие губы.

— Сжег их. Сегодня ночью. Больше они не потревожат тебя, — добавил он.

И тут у принцессы началась истерика. Она залилась искусственным смехом.

— Ну, конечно! — вздрагивала она, захлебываясь от негодования. — Я должна была догадаться. Ты все время следил за мной. Шпионил. Как это низко, низко! Ты заставил меня поверить, что все еще любишь меня. О, подлое племя! Тебя подослали сюда, чтобы обезоружить меня, проклятый предатель!

— Нет, Мирэ, нет! — Юниэр вскочил. — Что ты такое говоришь?! Я люблю тебя, я сделал это для твоего же блага.

Он пытался подойти к ней и успокоить, но она не давалась. Взгляд ее стекленел, губы дрожали.

— Мерзавец! Не подходи! Не касайся меня! Как смел ты тронуть мои книги? Ничего, не обольщайся. Думаешь, обезвредил меня, да? Я знаю их наизусть! Они живут во мне. Так что ты зря старался, обманщик!

— Мирэ! Успокойся же, наконец! — Юниэр прыгнул вперед, чтобы схватить ее, но не успел.

— Это ты успокойся, предатель, — принцесса произнесла заклятие, и Юниэр застыл в своем порыве к ней, а потом упал на каменный пол бездыханным.

— Вот так-то лучше, — ее все еще трясло от припадка. Никто не смеет лгать ей, играть на ее чувствах и трогать ее вещи. Никому нельзя доверять. Она была права, рассчитывать можно только на себя. Что за затмение нашло на нее вчера? Теперь ей все стало ясно. Она опустилась перед Юниэром на колени и обшарила его одежду. Ничего кроме кристалла там не было. «Заберу эту вещицу, — решила принцесса, — кто его знает, что еще задумали эти хитроумные люди-птицы?». Поднявшись, она бросила полный презрения взгляд на того, кто притворялся ее другом, и ушла прочь, бросив его в башне. Но не в Роменну отправилась она. А куда? Едва ли она сама представляла в тот момент куда идет.

Неподвижного Юниэра обнаружили в башне Слютко и Громилло. Саурон порадовался удаче. Больше, чем этот человек, ему никто прежде не досаждал. Он сдержался и не размозжил ему голову немедленно. От него можно было многое выведать о таинственной Стране Вечных Льдов.

Так Юниэр был захвачен в плен, и очнулся только в застенках Черного жреца, глубоко под землей, под храмом Моргота, где Саурон пытал своих врагов.

 

Акаллабет

По совету Амандила Элендил поставил корабли у восточного побережья наготове и распространил слух, что собирается последовать за отцом в Средиземье. Конфликт с королем не перерос в войну и беспощадное истребление элендили, хотя многие из них, те, что неосторожно покидали Роменну, пропадали без вести. Ар-Фаразон заявил, что не собирается терпеть изменников в Нуменоре, когда вернется с победой из Валинора. Он добьется бессмертия не для всех, а только для своих истинных верноподданных. Он сказал, что не родство крови имеет для него значение, а родственность помыслов и преданность ему во всем. Инакомыслящие и трусы, избегающие войны с Валарами, отныне значат для него меньше, чем пыль под ногами, даже если они ведут свою родословную от дома Элроса. Король не возражал, чтобы Верные покинули Нуменор как можно скорее. Их было немного, все поместились на девяти кораблях, и с точки зрения Фаразона, не представляли опасности.

На своих судах Элендил собрал многие реликвии, дивные дары эльфов и драгоценности, свитки и волшебные вещи, созданные нуменорцами в дни их славы. Были там палантиры — семь всевидящих камней, сделанных Феанором в Валиноре, и Белое Дерево Нимлот. Элендили медлили с отъездом, их не оставляла надежда, что Амандил вернется с могучим воинством из Валинора, и тогда они примкнут к ним и отстоят родную Эленну.

Элендил постарел и осунулся за эти дни. Он все еще наведывался тайком на Западный берег и подолгу вглядывался вдаль, в надежде увидеть белые паруса эльфийских кораблей или маленькую лодку, в которой его отец отправился на запад. Он сам понимал тщетность этих утренних бдений, чувствовал сердцем, что Амандил не вернется, но упрямо продолжал высматривать его на море, пока флот Фаразона не заполонил всю бухту, а паруса и мачты не закрыли горизонт.

Погода на острове изменилась. Никогда прежде не случалось здесь продолжительного ненастья, солнце ласкало и нежило эту землю, теплые дожди омывали и освежали ее всегда вовремя, и всякое время года в Нуменоре было прекрасным. Легкие ветры доносили до острова ароматы садов благословенного Валинора. Но в эти мрачные дни, когда в кузницах ковали мечи против Владык Валинора, когда учились убивать отроки, еще ни разу не побывавшие на войне, когда кровь невинных лилась на алтарь ручьями, тучи застлали небо, день едва отличался от ночи, гремели сухие грозы, от молний возгорались дома. Пыльные, колючие ветры и смерчи налетали на остров, волны на море яростно трепали корабли, в воздухе стоял запах гари и крови.

Однажды в темном грозовом небе показались огромные суровые птицы в блестящем золотом оперении, тяжелом, как броня. Вереницей пронеслись они над островом, вселяя страх в его жителей.

— Орлы Манвэ! — кричали люди. — Бойтесь гнева Валаров!

Но другие угрожали небу кулаками и швыряли в птиц камни.

— Валары поднялись против нас, — говорили они. — Валары ударили первыми. Мы требуем мести!

Ар-Фаразон решил, что время пришло, войска взошли на корабли. Его ведущий корабль назывался Алькарондас — Морская Твердыня. Король облачился в доспехи и велел поднять нуменорский флаг. Загремели трубы, заглушившие раскаты грома. Когда флот нуменорцев отчалил от берега, казалось, что земля разделилась, и пол-острова уплывает в море, в сторону запада. Ветер не сопутствовал им, но у них было достаточно весел и невольников-гребцов. Так свершилось то, чему многие не верили в душе — нуменорская армия пошла войной на Валаров, нуменорский флот двинулся на запад к запретным для смертных землям.

На острове остались жены и дети воинов, благословившие их на опасное и неблаговидное дело. Когда провожали они взглядом черные с золотом паруса и стяги, тоска закрадывалась в их сердца и страх за любимых, но гордо распрямляли они плечи и думали: «Пусть не оставит их Мелкор на этом трудном пути. Пусть вернутся они с победой и бессмертием».

Саурон остался в Нуменоре наместником до возвращения короля. Ему Фаразон поручил следить за порядком на острове. Кроме того, Саурон должен был поддерживать огонь в храме и молиться Морготу, чтобы он обеспечил победу войску. Невдомек было королю, что жрец издевается над ним, не верит в победу, а надеется просто избавиться от короля и могучего племени дунаданцев, чтобы никто не мешал ему воцариться в Нуменоре и Средиземье.

Медленно, медленно тянулись дни с тех пор, как флот Фаразона направился к благословенным берегам. На море установился полный штиль. Казалось, сама природа оцепенела, приняв застывшие формы. Ни дуновение ветра, ни шорох листьев не нарушали безмолвия. Эта неподвижность угнетала еще больше, чем природные катаклизмы накануне. Весь мир замер в ожидании битвы гордого нуменорского воинства с Валарами.

В Роменне Элендил отдал приказ Верным перебраться на корабли. Исилдур и Анарион гуляли вдоль берега и все медлили занять места в лодках, которые перевозили людей на корабли. Тяжело было покидать эту землю, такую неприветливую теперь. Здесь прошло их яркое, полное впечатлений детство, когда родные постарались сделать все возможное, чтобы они полюбили мир, в который пришли, окружили их лаской и заботой. Здесь проходила их пылкая безрассудная юность, здесь легенда смешалась с былью, боль с любовью. Другой родины они не знали. Они избегали говорить о том, что станется с Эленной, что будет с ними. Как бы не закончилась война, победой Фаразона или торжеством Валаров, Нуменор не останется прежним.

— Смотри, — Анарион, прервав размышления, указал брату кивком головы на фигуру в длинном плаще. Она шла им навстречу.

С тех пор, как Верные проводили в последний путь эльфа Лотлуина, ни принцесса, ни Юниэр не появлялись больше в Роменне. Много разных догадок высказывали по этому поводу элендили, но все они были далеки от истины.

— Не подходи к ней, — попытался удержать Анарион брата, — я слышал, что Саурону удалось склонить ее ко злу, и теперь они заодно.

— Я не верю этому, — отмахнулся Исилдур. Анариону пришлось покорно последовать за братом.

— Здравствуйте, принцесса, — смущенно поклонился Исилдур.

— День добрый, — ответила та. Исилдур вглядывался в ее лицо и пытался понять, что изменилось. Она как будто бы осталась прежней и в то же время была далекой и чужой.

— Вы давно не заглядывали в наши края, — полувопросительно заметил он.

— А вы, кажется, уезжаете, — не обратила она внимания на вопрос.

— Да, мы отправляемся в Средиземье, — ответил Анарион, опережая брата. На самом деле они еще не решили окончательно, куда они едут, но Анарион не был уверен, что принцессе следует об этом знать.

— Почему же не в Валинор? Разве милостивые Валары откажутся приютить Верных? Разве не будут они тронуты их многолетними страданиями и доблестью?

Братья промолчали, им не по душе был издевательский тон принцессы. Верные действительно надеялись, что они заслужили поддержку Валаров и их благосклонность.

— Амандил не вернулся, — печально обронил Исилдур. Они еще помолчали. Было неловко.

— А что же Юниэр? — спросила вдруг Мириэль. — Он тоже едет с вами в Средиземье?

— Юниэр? — изумленно посмотрел на нее Анарион. — Мы ничего о нем не слышали с тех пор, как вы оба остались в башне Минастира, в день прощания с Лотом. От вас не было никаких вестей! Наши разведчики пытались разыскать вас, но, увы, безуспешно.

Он смотрел на нее с укоризной. Мириэль пожала плечами.

— Что ж. Наверное, он внял моему совету и отправился восвояси на свою родину, в Страну Вечных Льдов. Какое ему дело до Нуменора и его бед!

— Не похоже на него, — угрюмо заметил Анарион.

— Он бы не уехал, не попрощавшись, — подтвердил Исилдур.

Принцесса не ответила. Какое-то время она глядела в сторону кораблей, почти недвижных на зеркальной застывшей глади бухты, но мысли ее витали далеко. Исилдур истолковал ее взгляд по-своему.

— Принцесса, — сказал он, — мне тяжело это признать, и все внутри меня кричит от возмущения и боли, но умом я понимаю, что мы потеряли эту землю. Нуменор больше не принадлежит нам. Куда бы ни забросила меня судьба, образ моей родины останется в сердце, я никогда не изменю ей. А если Нуменор останется цел, то придет время, и я вернусь. Принцесса, я предлагаю вам ехать с нами. Сочту за честь принять вас на борт своего корабля.

— Нет, Исилдур. Я никуда не поеду. Если Нуменор погибнет, погибну и я. Прощайте! — с этими словами она развернулась и ушла.

Исилдур сжал кулаки и не смог сдержать слез.

— Я чувствую себя предателем, Анарион, — повернулся он к брату, — почему мы должны уезжать? Может, она права? И это дело чести — погибнуть вместе с этой землей?

Анарион крепко обнял его за плечи.

— Нет, Исилдур. Своей смертью ты никому ничего не докажешь, ты никому не принесешь радости. Если мы все погибнем, сотрется память о славных потомках Эарендила, никто не узнает о том, как мы жили, какие сочиняли песни, никто не вспомнит о наших подвигах, не переймет наше мастерство! Ты был прав, когда говорил, что Нуменор останется у тебя в сердце. Только пока мы живы, живет наша родина, наши легенды. Пусть так сложилась судьба, и дети вырастут вдали от этих мест, зато наш род не угаснет, и мы передадим все, что знаем и умеем потомкам, научим их любить и чтить те же идеалы, которыми дорожили сами. Что бы ни случилось, надо жить, Исилдур! Если будет на то воля Валаров, — добавил он после паузы.

— Я всюду ищу тебя, Исилдур! — подбежала к ним прелестная Лиэль, и слезы воина высохли мгновенно.

Анарион посмотрел в сторону, куда ушла принцесса, но и след ее растаял. «Зачем только приходила?» — недоумевал он.

Хоббитам не везло. Уже несколько дней жили они на чердаке матросской столовой, как в осажденной крепости. Поначалу они подслушивали разговоры в надежде выяснить, как лучше всего пробраться в порт, и когда отправляется в Средиземье очередной корабль. Но на следующий день после бегства, к их немалому огорчению, они узнали, что на них объявлена облава, а братья Слютко и Громилло согласны, даже, выплатить определенную сумму тому, кто приведет им хоббитов живыми. Об орках все и думать забыли, никто не упоминал о них, и хоббиты остались в неведении об их дальнейшей судьбе. Душа уходила в пятки, и шерстка вставала дыбом, пока, сидя на чердаке, они слушали, как матросы заключали между собой пари о том, кто же из них первым поймает бешеных зверьков, и обсуждали способы охоты на невысокликов. По счастью ни одному из бравых охотников не приходило в голову, что «бешеные зверьки», не помнящие себя от страха, ютятся у них над головой.

Хоббиты никак не могли взять в толк, чем вызван такой обостренный интерес к их персонам. Объяснение было простым. Слютко Хохмач не успел выяснить у Буги, каким образом тот завладел кладом. Но стоило Буги убежать, как Слютко сразу вспомнил, какую замечательную возможность разбогатеть он упускает, ведь тщедушный хоббит наверняка знает, где лежат несметные сокровища. Слютко предполагал, что хоббитам захочется вернуться в Средиземье, и распорядился ужесточить проверку на всех отъезжающих из Нуменора кораблях. С тех пор, как он и Громилло поступили на службу к Саурону, их полномочия выросли, и едва ли нашелся бы человек, осмелившийся ослушаться их. Они объявили, что маленькие и невзрачные с виду хоббиты на самом деле опасные и дикие, а их слюна смертельна для человека. При таком раскладе несчастным беглецам не стоило показывать носа в порту Арменелоса, да и в любом другом. Еще некоторое время спустя, плавания в Средиземье прекратились. Король стягивал все силы в Нуменор для подготовки войны. Он отозвал все нуменорские корабли из Средиземья, и движение на восток прекратилось.

Так получилось, что до отплытия фаразоновской армии в Аман, хоббиты не предприняли ни одной попытки к бегству. Единственно на что хватало их смелости — это на вылазки за едой, тут они превзошли сами себя, развлекаясь днем и ночью разнообразием яств. Все поправились, Буги и Фрида умеренно, а Вилли стал больше похож на колобок.

— Нам все-таки придется бежать в Роменну, — невзначай обронил Буги, меланхолично взирая на кусок ветчины.

— Ты думаешь, что еще остались корабли в Нуменоре? — Вилли апатично поднял заплывшее от жира веко. — Разве король не угнал весь флот на запад?

— Я не знаю. Нужно проверить. Ты слышал разговоры об изменниках короля в Роменне? Они собирались в Средиземье.

— А может, они уже уплыли, — лениво откликнулся Вилли. От долгого сидения на чердаке и ничегонеделанья у него атрофировались не только мысли, но и желания.

— Вы как хотите! Я тут больше сидеть не буду, — взорвался Буги. — С вами или без вас я намерен идти к океану. Сегодня же.

— А дальше? — спросила Фрида, встревоженная его внезапным порывом.

— Дальше найду лодку и весла, — не растерялся хоббит, — и поплыву в Роменну. Если там и вправду есть изменники короля, я разузнаю их планы и попрошусь на борт.

— Лодку и весла! — ахнула потрясенная Фрида, ей никогда не приходилось плавать в море на лодке. — А мы не перевернемся?

— Не знаю, — Буги тоже не был любителем путешествий на лодках, — но если мы хотим бежать, надо бежать!

— Что ж, бежать, так бежать, — вздохнул Вилли, и решение было принято.

Братья Громилло и Слютко выстроили себе внушительный особняк неподалеку от Черного храма. Их дом никогда не был пуст. Первый этаж братья отвели для развлечений и веселились там с дружками, памятуя о том, что Мелкор — снисходительный бог, который позволяет все.

В тот вечер Громилло вышел, пошатываясь, из дома, из потно-пивного смрада еженощного пиршества просто для того, чтобы продохнуть.

— Цок-цок, — услышал он звуки шагов где-то впереди и, приглядевшись, распознал, что по улице идет одинокая девушка. Громилло усмехнулся и последовал за ней. Девушка шла медленно, но ему никак не удавалось нагнать ее.

— Эй! — крикнул он, потеряв терпение. — Эй, ты там, стой!

Но она не откликнулась. Громилло рассвирепел и почти побежал за ней.

— Ты кто такая? Стой, кому говорят! Ты кто?

Тут девушка неожиданно резко повернулась и сказала:

— Твоя смерть!

Громилло остановился, как вкопанный. Даже в слабом свете уличных фонарей он узнал ее. Это была та колдунья, за которой они охотились с Сауроном, которая разрушила маяк на набережной. Но сейчас жреца не было с ним рядом. Громилло покрылся холодным потом, он пожалел о том, что кинулся преследовать ее так опрометчиво. Он хотел бежать, но ноги не повиновались ему.

— Что страшно, палач? — услышал он сладкий, пробирающий до дрожи шепот и упал перед нею на колени.

— О, пощади! — взмолился Выдрыч.

— Сам-то ты многих щадил, а?

— Сам…нет…но я могу быть полезным, — у Громиллы перехватило дыхание, его трясло. «Только не смерть! Не сейчас. Как спастись? Что она делает?»

— Мне ни к чему услуги палача, — она явно получала удовольствие от его беспомощности.

— Я…я… — задыхался Громилло, — твой друг еще жив. Я помогу тебе вызволить его из темницы Саурона. Я все сделаю! Не убивай.

Лицо принцессы окаменело, а глаза пронзили его до самого дна. Громилло считал, что только жрец способен на такое, но даже Саурон не был ему так страшен.

— Так это ты убил эльфа, ублюдок, — прочла принцесса то, что хотела знать, в его душе, и Громилло понял, что пощады ему не будет.

— Нет, — захрипел он.

— Умри же! И пусть Моргот сожрет тебя в царстве тьмы, куда ты вошел еще при жизни.

Не смея отвести взгляд от ее гневного лица, Громилло почувствовал, как последний воздух оставляет его легкие, и все старался схватить себя за горло толстыми пальцами, чтобы не дать жизни уйти. Но вот все поплыло перед гаснущим взором: фонари, звезды, глаза. Глаза ненавидящие, глаза молящие, недоумевающие, укоряющие. Глаза всех его жертв, которых он мучил, истязал, убивал, вдруг привиделись ему. Понял палач, что они ждут его, что ему не избежать их суда, и что смерть — это не страшно. Страшно то, что наступит потом.

Несколько позже его похолодевшее тело нашли друзья и занесли в дом. Ужас застыл на его лице, а язык вывалился от удушья.

— Наверное, парень выпил лишку, — предположил кто-то.

Слютко загрустил, голова и так тяжелая от хмеля, показалась чугунным ядром. Накатило одиночество. «Какая все-таки нелепица эта жизнь, — подумал он, — вот был человек, и нет его, ничего после него не осталось». До утра он просидел за столом в оцепенении, путаясь в непонятных и неприятных мыслях. Ему казалось, что смерть сидит напротив, на месте покинувших дом собутыльников, бряцает костьми и принуждает его к изнурительному диалогу.

На рассвете дружки заглянули к нему, чтобы проверить, очнулся ли он от удара, и обнаружили в доме два трупа вместо одного. Растолкали спящего слугу. Слуга клялся, что он знать ничего не знает, что он устал, задремал и не видел, что делал в это время хозяин. От него отстали, хотя кое-кто подозревал, что слуга воспользовался случаем и подсыпал Слютко в питье сильного яду, чтобы избавиться от него раз и навсегда. Никто не любил братьев, и почти все их боялись.

Так в одну ночь загадочным образом умерли оба брата, чужаки в Нуменоре. Никто не оплакивал их кончину.

Расквитавшись с Громилло, принцесса отправилась в замок. То, что Юниэр попал в плен к жрецу, сильно ее встревожило. Она почувствовала запоздалый укол совести. Видимо, это случилось в тот день, когда она, ослепленная его предательством — она по-прежнему расценивала его поступок как предательство — лишила его сознания и бросила в башне беззащитного и безоружного. Что же, сама хороша! Даже не подумала, что все это обернется для него таким образом. Теперь, когда он попал в беду, все в душе ее перевернулось, она почувствовала, как он ей дорог. Всегда был дорог, самый близкий человек. Без него она просто умрет. Она ощутила внезапный жар, охвативший ее изнутри, и была вынуждена остановиться, прислониться к прохладной каменной стене. Голова кружилась. Потом она заплакала безудержно, рыдания сотрясали ее всю, она плакала, пока боль не стеснила грудь, пока не осталось слез.

«Что происходит со мной? Как я живу?» — думала принцесса. Когда-то давно маленькая девочка решила, во что бы то ни стало, стать сильной, встретить своих врагов лицом к лицу и победить их. День настал, она подняла свой меч, но противник ее не испугался, не был повержен. Враги множатся и окружают ее, она бьется, но все понапрасну, только теряет близких. Она думала, что настанет время, когда ей не надо будет прятаться и убегать, но приходится таиться и рассчитывать каждый шаг. Разве она защитила свою землю? Люди восстали против стихий, судьба Нуменора повисла на волоске. Когда Илуватар будет вершить суд, он не прислушается к ее желанию спасти эту землю, не дать Нуменору исчезнуть. О, как же ты терпелив, вечный Эру! Как милостив к своим детям! Они отворачиваются от тебя, возводят на тебя хулу и поступают наперекор законам, по которым ты учил их жить. Ты безмолвствуешь и никак не предостерегаешь их. Почему невнятен людям завет любить этот мир и любить друг друга? О, Эру! Дай мне знать, зачем ты терпишь на земле этого кровопийцу, иссушающего наши души, ввергающего нас в безумства, превращающего надежды в прах? Скажи, как еще должен досадить тебе жрец, чтобы меч твоего возмездия настиг его, наконец? Я знаю, ты прозорлив и вездесущ, и ты можешь ждать вечность. Но каково терпеть его нам — людям? Нам не по силам это бремя. Ты несправедлив, Эру.

Принцесса еще немного постояла у стены, ощутив вдруг такую усталость, словно вся ответственность за судьбу мира легла на ее плечи.

— Что ж, — сказала она самой себе, — я больше не буду таиться и придумывать разные хитрости. Будь, что будет.

Она решительно продолжила путь. С замиранием сердца подошла она к дворцу. Когда-то это был ее дом. Стоило закрыть глаза, и она видела просторные залы и светлые коридоры, портрет мамы в кабинете отца, букет цветов в синей вазе… Ей даже почудился счастливый смех маленькой девочки. Мириэль вздохнула.

Во мраке ночи замок спал, свет горел лишь в окнах тронного зала. Тишина была такая, что ее легкие шаги были отчетливо слышны. Но это ее не смущало, она смело вошла во дворец через парадный вход. Охраны на воротах не было. Осторожный король уехал, а жрец, казалось, не страшился нападения. Он сам являлся во дворец в любое время суток. Мириэль прошла вперед по неосвещенным коридорам и, не колеблясь, толкнула дверь, ведущую в тронный зал, где горел свет. Она осмотрелась. Тут все было по-другому. Ар-Фаразон любил пышность. Тяжелые, обильно вышитые золотом красные портьеры на окнах, помпезные статуи. Одна люстра размером с добрый корабль чего стоила! Трон был пуст. В другом конце зала потрескивал камин, и стояли кресла с высокими спинками. Принцесса пошла туда. В одном из кресел сидел ненавистный жрец. Он не удивился, увидев ее, жестом пригласил сесть в кресло напротив. Она тоже восприняла это, как само собой разумеющееся.

— Я ждал вас, — сказал Саурон. — Помните, когда-то вы гостили у меня в замке в Барад-дуре? Мы любили поболтать о том, о сем, сидя у камина. Совсем как сейчас.

— Только теперь вы принимаете меня, как хозяин в моем замке, — натянуто улыбнулась Мириэль.

— Все могло быть иначе, — Саурон пожал плечами, — вы сами бежали из своей страны. Могли бы выйти замуж за Фаразона и остаться хозяйкой во дворце. Может, вам удалось бы сломить его волю, прибрать власть к рукам и править так, как вам хотелось.

— Я не могла выйти замуж за убийцу моего отца, — принцесса взглянула прямо в непроницаемое лицо жреца.

— Еще бы! Вы всю жизнь его ненавидели. Также вы возненавидели и меня. По-прежнему хотите меня убить?

— Хочу, — призналась принцесса.

— Не устали за мной охотиться? Я вот очень устал постоянно остерегаться. Хотите вина?

— Нет, спасибо.

Саурон потянулся за графином и налил себе тягучего темного вина. Он улыбнулся обаятельно.

— Встречи с вами располагают к отвлеченным беседам, совсем не хочется думать, что мы встретились для того, чтобы мериться колдовскими силами и пытаться уничтожить друг друга. С такой красивой и благородной девушкой приятно просто поговорить.

— Меня вы не обманете и не обольстите. Я знаю ваше истинное лицо! — нахмурилась Мириэль.

— Неужели? Благодарю вас. Мне редко удавалось иметь дело с человеком, который так хорошо бы разбирался в моих мыслях и чувствах. Пожалуй, я сам не знаю о себе всей правды. Но вы мне на самом деле симпатичны, принцесса. По-моему, вы не могли этого не заметить. Я бы не хотел убивать вас.

— Вы выбираете, как это сделать больнее.

— Нет, я предлагаю мир.

— Не может быть!

— Разве я не избавил вас от самого ненавистного человека? Вы ведь понимаете, что Ар-Фаразон не вернется. Бессмысленно воевать с Валарами. Ни он, ни его армия не появятся больше в Нуменоре. Разве это не совпадает с вашими желаниями?

— Что вы имеете в виду?

— Возвращайтесь в замок, занимайте трон. Собирайте своих преданных союзников или Верных, как вы их там называете, и властвуйте в свое удовольствие.

— Вместе с вами? — принцесса глядела на жреца изумленно. Что он говорит?!

— Ну, если я вам совсем неприятен… — протянул Саурон, — то не буду вам докучать. Я с радостью вернусь в Средиземье. Подумайте, ведь осуществляются все ваши желания! Вы отомстили Ар-Фаразону (Валары отомстят за вас). Вы вернете себе престол и сможете перекраивать эту землю и людей в соответствии со своими идеалами. Не осталось никого, кто ущемлял бы интересы ваших друзей. С моим отъездом вы избавитесь и от меня. Разве это не великодушно с моей стороны?

— Я не верю в ваше великодушие! — громче, чем следовало, крикнула Мириэль. Его голос порой был слаще музыки бессмертных, но говорил он не то, что думал.

— Мне жаль, — нахмурился Саурон, — вся ваша учеба у Чайлдина не пошла вам в прок. Я и то усвоил больше его уроков, пока он находился у меня в плену. Вы думаете, что если я жрец мрака и извечный враг всего живого, то мыслей иных, чем об умерщвлении и уничтожении, у меня не бывает? Не бывает иных желаний, кроме мщения? У меня в руках ключ к вашему счастью, воспользуйтесь им. Забудьте хотя бы на миг о том, кто я такой.

Неожиданными и заманчивыми были его слова. Не зря поддались его речам в свое время благородные эльфы, сковавшие кольца, Ар-Фаразон и все его министры, почти все нуменорцы! Была такая особенность в его речах, что задевали они самые потаенные струны души, находили отклик в мыслях, казались мудрыми и верными, несмотря на то, что жестокость Саурона была всем прекрасно известна.

Мириэль представила манящие картины возможного будущего, когда она, став королевой, вернула бы замку его прежний вид — светлый и дружелюбный, приказала бы разобрать по камешку устрашающий храм и высадила на том месте величавое дерево Нимлот. Позвала бы людей к алтарю Эру веселиться и петь песни. Привечала бы эльфов. Вскоре в нуменорские гавани опять стали бы приплывать корабли из волшебного Тол-Эрессеа. Она научила бы свой народ любить этот мир и любить друг друга.

Саурон молча наблюдал, как мечтами одухотворяется ее лицо, и ничто не выдавало его мыслей.

Словно от волшебного сна очнулась Мириэль, сердце ее сжалось. Он лукавит, порочный жрец, он ненавидит ее, никогда не допустит, чтобы кто-то был счастлив.

— У вас в застенках находится один дорогой мне человек, — сказала она, — если хотите сделать мне приятное, отпустите его.

— Я не отпущу этого человека! — возмутился жрец. — Он оставил на моем теле больше шрамов, чем все мои недруги вместе взятые. Я очень зол на него. Он недолго будет пребывать у меня в заточении. Скоро я отдам его в жертву Мелкору.

— Тогда я не желаю вас больше слушать! Я хочу быть с ним. Отдайте нас обоих в жертву своему ненасытному Богу.

— Вы добровольно предлагаете себя в жертву Мелкору? — удивился Саурон. — Чтобы погибнуть вместе с этим оборотнем из Страны Вечных Льдов? Он не достоин этого, принцесса. Вы убедили себя в том, что любите его. Он же оставил вас. И не вспомнил ни разу за долгие годы.

— Верю ему, а вам — нет, — сказала Мириэль решительно.

— Как вам угодно! У меня нет больше сил убеждать вас. Похоже, это черта вашего характера — всегда хотеть того, чего нельзя получить. Отправляйтесь в темницы, в застенки храма. Я дам вам провожатых. Но помните, у вас есть выбор. Не обязательно быть жертвой и умирать вместе с ним. Вы еще молоды, в ваших силах сделать вашу мечту осуществимой. Нуменор Ваш, если передумаете страдать.

Потом жрец позвонил в колокольчик, в зал вошли люди в черных балахонах, похожие на тех молчаливых слуг, которые опекали ее в замке Саурона в Мордоре. Он приказал им сопроводить ее в подземелье к узнику из Страны Вечных Льдов.

«Куда я иду? Почему я ему верю? — недоумевала Мириэль, послушно следуя за слугами жреца. — Добровольная жертва».

— Постойте! — окликнул ее Саурон. Она обернулась. В руках он держал продолговатую коробочку. — Я хранил его все эти годы, как реликвию. Но сейчас мне захотелось вернуть его вам.

Он вытащил из коробки тот самый эльфийский клинок, который она вонзила ему в шею в Мордоре, и протянул ей. Она приняла его и снова задумалась над тем, чтобы это могло значить.

Мириэль и не предполагала, что подземелье под храмом окажется таким глубоким. Слуги в темных балахонах все шли и шли вперед, каменные двери раскрывались перед ними и смыкались, как только они проходили. Крутые лестницы не были высечены полностью, а лишь намечены, и трудно было не оступиться и не сорваться вниз в одну из расщелин. Как часто приходится ей блуждать по подземельям! Прежде ей всегда удавалось выбраться на солнечный свет.

Через некоторое время они оказались на самом дне ущелья. Слуги молча кивнули в сторону бессильно повисшей на цепях фигуры, оставили ей один факел и удалились. Воздух едва доходил сюда, дышать было тяжело. «Как же он находился здесь, во мраке и холоде, столько дней?!» — ужаснулась принцесса и подошла к узнику. Он висел, поддерживаемый цепями, закованный в кандалы и за руки, и за ноги, с головой, понуро склоненной на грудь. От одежд остались лишь лохмотья, кровоподтеки были видны по всему телу, не осталось и места без раны. Саурон сполна рассчитался за шрамы. Мириэль слегка прикоснулась к прохладной коже, но узник не пошевелился, он пребывал в глубоком забытье. Сердце принцессы болезненно сжалось. Сколько страданий он мог бы избежать, если бы не её гордыня! «Проклятье лежит на мне, все, кто становятся мне близкими, терпят лишения и коверкают свои судьбы. Во имя чего они гибнут»? — Она разгневалась. В этот раз гнев ее был направлен на себя. К чему ей жить, если от этого страдают другие? Чем она лучше Саурона? Она повертела в руках эльфийский клинок. Убить себя — вот лучшее ему применение. Она проиграла борьбу, пора признать это. Чайлдин был прав, чтобы стать могущественным и несокрушимым магом-воином, нужно пожертвовать всем, кроме одной единственной цели, и идти к ней напролом, презрев чувства и сердечные муки, используя друзей для своей корысти, до тех пор, пока ты не останешься один. Она нежно погладила пальцем сталь клинка. Умереть и не видеть, что станет с этим миром. Если вершить судьбы других она считала себя вправе, то почему бы не распорядиться своей жизнью? «Если передумаете, то Нуменор — ваш, — предложил ей Саурон. — А что мне с ним делать? Почему я решила, что мое правление будет на благо людям? Разве я знаю, как сделать людей счастливыми? Нет».

Мириэль попыталась вспомнить, когда она чувствовала себя по-настоящему счастливой в последний раз. Многие светлые мгновения ее жизни промелькнули в уме, но страшно было то, что в какой-то момент она перестала придавать им значение, и переживания, приносящие радость, улетучились. Она перестала обращать внимание на состояние своей души, как будто чувствовать себя счастливым в жизни не было сколько-нибудь существенным. Лотлуин (одно имя его вызывало душевный подъем) не представлял себе смысла жизни иначе, чем в наслаждении каждым ее мгновением, но она, любя его и восхищаясь им, относилась к нему как к ребенку, играющему в свои игры. У нее всегда находились заботы, проблемы, на решение которых она потратила большую часть своей жизни. Она пыталась найти схему более совершенного миропорядка. Была ли она не права? Нет ничего дурного в стремлении стать лучше или попытке искоренить зло там, где оно очевидно. Но необходимо не терять при этом умение радоваться жизни и не считать себя единственно правым и мудрым.

Мириэль спрятала клинок и обняла узника, прижавшись виском к его груди. Сердцебиения почти не было слышно. Он тоже устал и изнемог от борьбы, сопротивляясь изо всех сил воле Саурона. Недаром жрец упрятал его так глубоко и надежно заковал в цепи. «Если он пустил меня сюда, значит, уверен, что изнурил его достаточно, и мне уже не по силам вырвать его из мерзких когтей смерти. Юни, мой Юни! Я сделаю все, чтобы ты ожил и заговорил со мной. Молю, прости меня. Я отдам тебе мое тепло, залечу твои раны. Пусть не удастся нам вырваться из мрака этого ущелья, и мы погибнем, но больше никогда и никто не разлучит нас с тобою, Юни. Ты был прав, когда говорил, что мы предназначены друг для друга. Мне всегда хотелось быть с тобой рядом, отвергая тебя, я только больше страдала, не разрешала себе доверять тебе, придумывала обиды. Только теперь я поняла, как это было глупо».

Ее любимый не отвечал ей, но Мириэль почувствовала облегчение, когда призналась ему и самой себе в чувстве, которое так настойчиво подавляла, заглушала переживанием старой обиды снова и снова, вызывала ненависть и желание мести в своем сердце, вместо того, чтобы простить. Она поняла, что смертельных обид не бывает, нельзя укорять кого бы то ни было за один неверный шаг в прошлом. Проклиная кого-либо, отдаляя от себя любимого человека, мы тем самым наносим ущерб себе, лишаем себя полноты жизни и привыкаем видеть окружающий нас мир в тусклом свете.

«Вся моя жизнь была подточена чередою обид нелепых и ненужных, — пришла ей в голову удивительная мысль. — Я обиделась на отца за то, что он умер, оставил меня не готовой разбираться в государственных делах. Я обиделась на Юни за то, что он грубо обошелся со мной, хотя на самом деле он был в плену колдовских чар. Я возненавидела Мудрену, видя в ней причину нашей ссоры с Юниэром. А она пыталась не дать ему уйти навеки в Зачарованные сады Горудуна. Я обижалась на эльфов и на Чайлдина, упрекая их в равнодушии, нежелании помочь мне. Я обижалась на Саурона за то, что он не поддался моему магическому искусству и не сгинул от натиска моей силы. Я обижалась на Валаров за то, что они не помогают людям, на Эру за то, что он не спешит установить справедливость в этом мире. Я обиделась на саму себя за то, что не могу ничего со всем этим поделать! Больше я обижаться не буду. Я прожила жизнь под грузом своих обид, так пусть я умру легкой, как облачко, свободной как ветер. Я прощаю всех и вся, и я прощаю себя тоже».

Она стояла в самом мрачном ущелье, куда не проникал ни один лучик света, воздух был тяжелый и спертый, холод пронизывал до костей. Она светилась от снизошедшего на нее озарения и ликовала. Ей удалось избавиться от терзаний, мучивших ее так долго, сбросить тяжесть с сердца и обрести мир с самой собой. Всю усталость как рукой сняло, она ощутила такой прилив сил, при котором и невозможное возможно. Она запела. Неожиданно громко и ясно зазвучали в чудовищных застенках Саурона волшебные звуки эльфийской речи. Слова лились свободно и плавно, как будто она пользовалась ими всегда. На самом деле с тех пор, как эта речь звучала из ее уст последний раз, прошла вечность. Ей самой было странно, что она помнит эти светлые руны, руны той единственной достойной оправдания магии — магии исцеления, заживления ран и душевных травм, прекрасные стихи, с помощью которых возвращаются к жизни эльфийские витязи в Лориэне. Голос у нее был сильный, звучный, песня лилась от самого сердца, и она сама наслаждалась чудесным действом исцеления. Великий Эру, почему прежде не избрала она этот путь? Нежными руками касалась Мириэль мокрых рубцов на теле Юниэра, и они постепенно затягивались. Тонкими пальчиками пробегала она по сломанным ребрам, и они срастались. Песня ее, ликуя, поднималась все выше и выше, своды ущелья вздрагивали от дерзких, воспевающих обетованные земли звуков, которые прорывали завесу безнадежных страданий этих проклятых темниц. Злые силы вступили в противоборство с нею, отстаивая свою добычу, мешая ей петь. И все же ей удалось самое трудное, она разбила заколдованные цепи и приняла Юниэра в объятия. Он был холоден и без сознания. У нее стучало в висках, последнее действие потребовало громадного напряжения. Принцесса приникла к телу Юниэра, передавая ему свое тепло. Жарким дыханием согрела она его обескровленные конечности и пела ему еще и еще из последних сил. И вот сердце его застучало быстрее, он очнулся на миг, увидел ее лицо перед собою, улыбнулся и произнес ее имя: «Мирэ». — Потом снова впал в забытье. Теперь она знала, он будет жить. Она обняла его покрепче и уснула с ним рядом.

Мириэль давно не видела светлых снов. В последнее время видения были все больше неприятные, сон не приносил отдыха, внутренний диалог с собой никогда не прекращался. Она то строила козни против своих врагов, то пыталась понять их хитрую игру. Иначе было теперь. Ей привиделось, как она идет по пронизанному солнечными лучами лесу. На душе тревожно, она торопится, так как непременно должна успеть прийти куда-то. Она все ускоряет шаг и вот уже бежит вприпрыжку, но бежать ей легко, и она смеется. На поляне она видит небольшую избушку, дверь приоткрыта. Она заглядывает туда. В единственной комнате на скамье лежит Юниэр в глубоком сне. Возле него сидит Мудрена в травянистого цвета платье. Увидев Мириэль, она ласково кивает ей. Мириэль входит в комнату, и тогда они вдвоем встают над ложем Юниэра и, соединив ладони, начинают петь. Им весело петь, у них получается ладно. Еще ей кажется, что избушка вертится все быстрее и быстрее. Вдруг Юниэр поднимается с постели, берет их обеих за руки, и все они улыбаются друг другу.

На тридцать девятый день плавания флотилия Фаразона достигла запретного берега. Они пересекли бы это пространство быстрее, но ни разу не сопутствовал им ветер, гребцы выбились из сил, а воодушевление оставило воинов, потому что безмолвие, сковавшее весь мир, настораживало их. Упрямо плыли они вперед, повинуясь не голосу своих сердец, а воле рока.

Свинцовые тучи затянули небосвод в тот день, когда флот приблизился к Эрессеа, и люди не увидели рассвета. Тяжелым казалось небо, как крышка захлопнувшейся ловушки.

— Земля! — прохрипел моряк, стоявший на дозоре. Гавань Авалонне светилась многими огнями, но на берегу не было ни души.

— Обходим остров! — скомандовал Фаразон. Здесь жили телери, морские эльфы, народ не воинственный, король знал это по легендам. Им принадлежали знаменитые лебеди-корабли, рассекающие морские пространства без помощи весел и парусов. Сейчас все они затаились, понимая, какую угрозу несет их миру фаразоновский флот.

«Мы разберемся с ними позже, — подумал король, — прежде всего надо захватить Аман». Корабли обогнули Тол- Эрессеа и направились дальше.

Суровым, внушающим ужас явился их взорам Аман, благословенный край. Прибрежные скалы показались им каменными гигантами, чьи хмурые лица предупреждали: «Не приближайтесь. Эта земля не для вас». Выше скал поднималась гора Манвэ — Таникветил. Смутились люди, так ослепительно было ее сияние, так угрожающе нависали над ними смертоносные снега, монотонно выл ветер между скал. Земля обетованная, край, который должен быть местом вечного блаженства и неувядающей весны, казался выстуженной пустыней, гигантским склепом, готовым принять их в свои объятья навсегда. Даже Фаразон вздрогнул и подумал, не повернуть ли вспять, пока еще не поздно? Потом он представил, как будут смеяться над ним его воины, как назовут его трусом и неудачником. И он отмел все сомнения и страхи и отдал приказ высаживаться на берег.

И вот первые корабли пристали к берегу. Король и приближенные к нему воины ступили на серую гальку. Их рога затрубили боевую песню, она отозвалась в горах зловещим эхом.

— Эй вы, слушайте! — заорал Фаразон. — Я — король Нуменора, Ар-Фаразон Золотой, пришел отвоевать у Валаров землю бессмертия. Хватит с вас жития в Амане, Боги, ненавидящие людей, Боги, обрекающие нас на болезни и смерть. Знайте, мы больше не желаем горбиться под тяжестью лет и вздыхать о том, куда ушла красота, глядя на морщинистые лики наших возлюбленных. Сегодня вы будете держать ответ за бессовестную ложь, которой вы опутывали людей год за годом. Вы всегда благоволили к вычурным эльфам, а наше племя вызывало у вас досаду и ненависть. Мы были смиренны перед вами и просили только о справедливости! Потому что, когда два народа живут бок о бок, права у них должны быть одни и те же. Если эльфы вечно юны, то и люди должны быть такими же. Если эльфов обходят болезни и мор, то и людей не должны косить недуги. Если эльфам можно ступать на вашу землю, то и нам не заказано! О справедливости просили мы, но вы не вняли. Пеняйте на себя, мы пришли с боем отвоевывать у вас то, что принадлежит нам по праву.

Громко говорил Фаразон на затянутом мглой берегу, и звучала в его речах горькая обида на Богов, которые устроили мир не так, как следовало. Были в них и злость человека, доведенного до отчаяния, и глубоко загнанный страх, который нельзя было показывать воинам, и бравада, которая все это покрывала. Отчетливо, веско звучало каждое слово, как будто обретая свою жизнь и плоть: вот оно я, с тобой рядом, и не отмахнешься от меня никогда. И так же как слова, ясны и видимы, вдруг, стали мысли. Солдаты неожиданно для себя поняли, какая буря чувств неистовствовала в груди их предводителя, и удивлялись этому.

— Да здравствует Нуменор!

— За нами правда, и нашей будет победа!

— Мы вернемся бессмертными!

Звучали здесь и там гордые выкрики, но как тени преследовали слова о победе мысли о неминуемой гибели. Невысказанные мысли, но их услышали все. Напрасно нуменорцы оглядывались друг на друга, ища поддержки в преддверии великой битвы. В глазах друг друга они видели только безнадежное отчаяние.

— Валары не простят нам.

— Это чужая земля не для нас.

— Мы не вернемся домой.

Зря пытались воины заглушить эти мысли, отвратительными змеями они выползали на свет и окутывали сознание. И все чувства и воспоминания о доме гасли, они забыли и о том, что привело их сюда, стояли, не в силах пошевелиться. Их ноги словно вросли в прибрежную гальку ледяными столпами. Над ними кривились в усмешке безжалостные скалы, снега на вершине Таникветила нестерпимо блестели, а вокруг была все та же удушающая тишь, как будто на всем острове не было никого, кроме них. Воины Фаразона оказались один на один с местью Богов. Богов всесильных и беспощадных.

— Что же, — прохрипел Фаразон, борясь с надвигающимся ужасом, — раз никто не явился противостоять мне…, я называю эту землю своей!

Тишина была ему ответом, и Фаразон в сердцах плюнул на серый берег вожделенной земли.

— Мы все погибнем, — сказал один из солдат удивительно спокойно.

— Кто посмел? — Ар Фаразон круто развернулся, чтобы наградить оплеухой усомнившегося в победе воина.

Он сразу увидел его. Тем более, что парень и не пытался укрыться от него. Король почувствовал, что никто больше не следит за ним, никто не внемлет ему. Рука, занесенная для удара, так и не успела достичь цели. Благословенная земля поплыла у него под ногами, а флот непостижимым образом отчалил от берегов Амана и медленно, но неотвратимо двинулся назад, словно оттягиваемый невидимой силой, а потом канул в морскую бездну. Оторопело взирал Фаразон на гибель своих кораблей. Нуменорцы любовно возводили суда веками, все больше совершенствуя мастерство кораблестроения. Он сам собрал их в единую грозную флотилию и считал свою армию непобедимой. Если бы праздный человек взялся перечислить имена кораблей, то едва ли ему хватило дня, чтобы назвать их все. А уж чтобы обойти все корабли… Море поглотило их за один миг. Они исчезли бесследно и бесшумно. И это было последнее, что увидел Ар- Фаразон.

Так же быстро, как море расправилось с флотом, земля уничтожила людей. Тяжело и дружно рухнули вниз недобрые скалы, погребая навеки тех, кто нарушил запрет. Люди и не пытались увернуться от каменных глыб, они оглядывались недоуменно, не понимая, что все это происходит наяву. Они не чувствовали боли, не видели крови, а каменный обвал, который должен был оглушить всех своим грохотом, был зловеще беззвучен. Многим подумалось тогда, что впереди их ждёт черная ночь и вечное молчание, и небо утром не зря казалось сводами склепа. «Если есть вечная жизнь, то, пожалуй, есть и вечная смерть, — подумал король, — так вот, что уготовил нам твой темный бог, о, лживый жрец». И он остался один на один с тишиной.

Народ собрался в Черном храме еще до рассвета. Великий жрец рассчитал время, когда нуменорский флот достигнет Амана, и призвал достойных жен и отроков поддержать молитвами завоевателей. Морготу в это утро полагалась особая жертва. В Нуменоре быстро привыкли к человеческим жертвоприношениям. Ведь на алтаре погибали не истинные нуменорцы, а отступники и бунтовщики, замышлявшие против короля, эльфы и рабы из Средиземья. Как равные Богам они имели право распоряжаться жизнью этих недостойных. Это право пробуждало приятное ощущение всевластья. Даже дети охотно участвовали в обрядах, выслушивали снисходительно мольбы о пощаде существ похожих на них, но неугодных Великому Морготу. Над ними можно было издеваться безнаказанно, так поступали их матери и отцы, значит, это было правильно и похвально.

Сегодня предстояло предать жертвенному огню колдуна и колдунью — врагов Великого Моргота, посмевших противостоять его воле. Колдунья, у которой хватило наглости назваться дочерью убитого Тар-Палантира, едва не погубила короля и отдала бы весь Нуменор во власть призракам, если бы Саурон не остановил ее.

Колдун-оборотень, принимающий облик белого волка, он же предатель Юниэр, убивший Тар-Палантира много лет назад и чудом избежавший правосудия, вернулся в Нуменор, чтобы еще раз попытаться захватить власть. Эти двое обладали большой силой, неизвестно, какая судьба постигла бы королевство, если бы им удался задуманный переворот. По счастью, ни один, ни другой не сумели совладать с могущественным Сауроном, он сломил их злую волю, теперь их ожидали казнь и вечные муки.

Женщины мучались любопытством и делились предположениями о том, как умрет колдунья. Будет ли она гореть так же, как прочие люди? Попытаются ли колдуны освободиться, воспрепятствовать смерти? Хотя они верили в неуязвимость жреца, предстоящее событие внушало тревогу. Жрец сказал, что колдунов умертвят, когда армия Фаразона ступит на благословенный берег, и начнется сражение.

Никто не знал, как долго продлится битва с Валарами. Неизвестность и дурные предчувствия, не дававшие людям покоя все время, пока флот Фаразона находился в пути, достигли апогея, многие пребывали на грани истерики. Утро было мрачным и мерзким, ничуть не лучше, чем предыдущие. Люди надеялись, что скоро побежденные Валары уберутся восвояси, и больше некому будет запугивать их серыми туманами и злыми ветрами. Они стояли в храме, прижавшись друг к другу. Им хотелось думать о легкой победе, радости и славе, с которой вернутся из похода их близкие, но в голову лезли совсем иные мысли. Возгордились они безмерно, но знали подспудно, что Валары наделены сверхъестественной силой. Ополчаясь на них, нуменорцы посягали на основы мира, и мир должен был измениться. Каким он будет при власти Мелкора, им не дано было предугадать.

Саурон восседал на троне во всем блеске своего величия, кольцо у него на груди мерцало багровым пламенем. Как и другие кольца его можно было носить на пальце, но сейчас оно казалось большим, как подкова. Люди, подчиненные его воле, готовы были смиренно выполнить любой приказ.

Наконец, из подземелья вывели пленников. Люди поспешно отпрянули, уступая дорогу сопровождающим их стражникам. Шесть вооруженных конвоиров стерегли колдунов, но шли они сами. Мириэль поддерживала измученного друга, хотя сама едва передвигала ноги. Вся ее энергия ушла на то, чтобы оживить любимого, залечить раны, нанесенные их общим врагом, утешить угнетенный дух. Она не могла сопротивляться ожидавшей их смерти, но это было неважно. В душе ее был покой, она знала, что бы ни сотворил с ними Саурон, они выиграли битву. С видом победительницы она стояла перед толпой, собравшейся поглазеть на их смерть, и усмехнулась. От Саурона не укрылось выражение ее лица. Он скривился. Ох уж эти дети Эру! Он не шутил, когда предлагал ей власть в Нуменоре. Хоть он и пытался ее убить, она вызывала у него непонятные чувства. Она казалась достойной власти и могла быть ему соратницей, если бы они уладили недоразумения, возникшие между ними. Он сделал ей шаг навстречу: предложил ей королевство, о котором она все эти годы мечтала. На его взгляд, это был чудесный подарок. Саурон никогда прежде не делал подарков и был взволнован собственной щедростью. А строптивая принцесса отвергла его дар, предпочла умереть с заморенным колдунишкой неизвестного происхождения. Ишь ты, взыграла в ней стародавняя любовь, и привиделось, что дороже милого Юни нет никого на свете! Это было неприятно. Она расстроила его дважды за свою недолгую человеческую жизнь. Так пусть она умрет скорее и перестанет ему досаждать. Пусть почувствует, как презирает ее народ, с каким удовольствием нуменорцы готовятся сжечь свою «освободительницу».

Юниэр его больше не интересовал. Он пребывал у него в плену достаточно долго, и жрец удовлетворил свою жажду мести. Он высосал из него все силы, растоптал душу и вовлек его во мрак, наполненный стонами страдальцев. То, что ей удалось вдохнуть жизнь в его бренное тело, было чудом, но магической силы ему никто не вернет. Их обоих можно было не опасаться.

Медовой музыкой прозвучал для него рев труб фаразоновской армии, ступившей на берег Амана. Сбылась мечта: ненавистный король, перед которым он многие годы изображал вассала, на этот раз поднял руку на противника, который был ему не по плечу. Армия, которая без боя сломала его оборону в Средиземье, без сомнения сгинет, не устоит против ярости возмущенных стихий. Пришло его время, он расквитался с презренным народом, с королем, который привез его пленником на этот процветающий остров.

Он с явным злорадством оглядел свою паству, притихших женщин и детей, проводивших своих родичей на верную гибель. Сейчас, когда Валары наказывают не в меру дерзких вояк, поправших древний закон, эти люди еще надеются, что они добудут бессмертие и вернутся в их объятья. Как бы не так! Он, Саурон — единственный хозяин их судеб. Жрец расхохотался.

— Что же вы мешкаете? Ваши воины вынули мечи из ножен. Да обагрит их кровь врагов Великого Моргота! Пора и нам совершить жертвоприношение.

Стражники подтолкнули пленников. «Вот она, та самая лестница, о которой рассказывал Лот», — подумала принцесса. Он тоже почти взошел на алтарь, но сотворенное ею чудо помогло ему бежать. Им не от кого ждать помощи. Эта лестница станет для них переходом в иной мир.

— Не бойся, Юни, — шепнула она своему спутнику, — мы не умрем. Там, куда мы придем, нас встретят друзья, мы забудем о наших страданиях, мои родители благословят нас, и мы никогда не расстанемся.

Произнося эти слова, Мирэ, как будто, уже не принадлежала этому миру. Она почувствовала крылья за спиной и едва не взлетела вверх по лестнице.

— Не спеши, — придержал ее Юниэр, соображая, как можно избежать заклания. Он не хотел расставаться с ней, но не испытывал желания становиться жертвой. Для того ли она вернула его к жизни?

В это время ушел под воду нуменорский флот у берегов Амана, и скалы обрушились на короля и его воинов. Нуменорцы отправились в Аман, чтобы изгнать Валаров из благословенной земли. Они забыли о том, что Валары помогали Творцу созидать Эа, придумали и воплотили в жизнь плодородную землю и шуршащий песок, прохладную влагу рек и морской прибой, необъятную синь неба и россыпь сияющих звезд. Они сотворили мир прекрасным, и только потом в него пришли дети Эру. Перворожденные учили их, как любить землю и быть благодарными, как участвовать в божественной игре и обогащать мир своим творчеством. Они учили тому, что каждый живущий в Эа — не гость, а сотворец, все вместе народы Арды могли бы помогать Валарам делать землю прекраснее и лучше. Нуменор погиб, когда люди восприняли подарок как должное, а на дарителей возвели хулу и решили изгнать их из мира, который был для Валаров жизнью и любовью. От жадности люди решили, что если Валары уйдут, им достанется больше. До последнего мига ждали Валары, что люди одумаются. Если бы нуменорцы повернули корабли вспять, то были бы прощены. Но люди не сумели побороть в себе зависть, и страшным было возмездие.

Ветер взвыл, разрывая в клочья свинцовую завесу хмурых облаков. Им на смену с запада двинулись тугие черные тучи, задрожала земля, и люди притиснулись ближе друг к другу. Ужас застыл в их расширенных зрачках. «Началось», — прошептал кто-то. Стены храма заходили ходуном, а серебряный, покрытый копотью купол, треснул и раскололся надвое. Вой ветра заглушил визг испуганных женщин, которые уже видели себя погребенными под тяжестью рухнувшего свода. Саурон взмахнул жезлом, и осколки купола упали вне пределов храма. Он понял — Валары не ограничились тем, что наказали воинов Фаразона, ступивших на берег Амана. Они пришли и по его душу. Мир вокруг него рушился, и он был обречен погибнуть вместе со всеми в ненавистном Нуменоре. Саурон боролся с бешеными ветрами, не позволяя сравнять с землей храм, который он создал. Люди, видевшие, что буйство стихии не затрагивает его, и храм незыблем, падали на колени и молили защитить их.

Гром грохотал, кричали люди, а на лестнице стояли пленники, предназначенные в жертву, позабытые посреди общего хаоса. Теперь, когда не было купола, казалось, что лестница ведет в небо. Она шаталась, и испуганные стражники, бросив пленных, сбежали вниз.

Юниэр огляделся и увидел мир по-другому. Он не был зажат в тиски страха, как все люди, молившие о спасении. Лестница, на которой они стояли, не кончалась кровавым алтарем. В небе, среди сверкавших молний, ему снова явился легендарный корабль Вингилиот. Юниэр встретился взглядом с Эарендилом Ясным, и тот, как прежде, поманил его, предлагая подняться на борт. Юниэр понял, зачем звал его на звездный корабль необыкновенный капитан, он знал также, куда отправится Вингилиот. Это знание пришло к нему внезапно, как озарение, он рассмеялся, счастливый. Издалека попало на землю странное племя людей-птиц, потерявших свою планету. Много веков провели они в Средиземье, но не оставили надежду вернуться домой. Из поколения в поколение передавали они легенду об избраннике — человеке, который найдет их в Арде и укажет им путь. Эарендил приглашал его в плавание к этой заветной звезде. Юниэр с благодарностью принял приглашение. Он оповестит людей-птиц об их соплеменниках в Стране Вечных Льдов, и тогда легенда станет былью. Жизнь только начиналась! Юниэр обратился к любимой:

— Мирэ! Скажи, ты мне доверяешь?

Мириэль улыбнулась, она увидела, как затеплились в его зрачках озорные огоньки. «Совсем как Сиреневой ночью, — подумала она, — когда мне пришлось прыгать за ним в море с утеса». Вслух она сказала:

— Что ты задумал?

— Взгляни, — Юниэр указал на небо, — там Вингилиот пришел за нами, Эарендил спускает звездную лестницу.

Мириэль вгляделась в грозовое небо и увидела тучи, силившиеся сомкнуться над храмом. Юниэр говорил о созвездии, как о настоящем корабле, на котором можно уплыть и избежать гибели. Юниэр не смутился ее растерянностью.

— Верь мне, и я проведу тебя, — сказал он и, взяв ее за руку, начал восхождение. Мириэль зажмурила глаза. «Ему виднее, — подумала она, — там действительно есть корабль. Мы спасемся». Она увидела море, каким оно бывает в теплый погожий день. Огромный серебристый кит выставил лоснящуюся спину погреться на солнышке. На его спине сидела Феорена. Она приветливо помахала ей рукой.

— До свидания, мама, — беззвучно прошептала Мириэль.

— Счастливо тебе! — благословила ее Феорена. Мириэль почувствовала себя легкой беспечной девочкой, которая знает о том, что ее любят, что на нее не сердятся. Она страдала оттого, что поссорилась с мамой в их последнюю встречу. Теперь все было хорошо. Мириэль открыла глаза и сразу увидела Вингилиот, прекраснейший корабль на свете. На палубе их ожидал стройный, царственно прямой и строгий Эарендил, его длинные серебряные волосы спадали на плечи. Мириэль больше не чувствовала, как касается ступеней ногами, она стала невесомой, как снежинка, и только тепло от руки ее любимого давало понять, что все происходящее с ними реально.

На пути их Саурон боролся с молниями, не позволяя Валарам разрушить свой алтарь. Они легко миновали раздувшегося от злобы жреца. Саурон увидел их, хотел удержать, но они проплыли мимо, светясь невозмутимым спокойствием, взглянули на него отрешенно и никак не прореагировали на приказ подчиниться его воле. Те, кого он представлял себе изуродованными муками, скорченными в жертвенном огне, уходили в небо, светлые и невредимые. Саурон захлебнулся от ярости, он не предвидел, что Эру наделил детей способностью возноситься в небо. Он не мог смириться с тем, что упустил их. Жрец перестал сдерживать натиск ветров, оставил свою земную оболочку и черным вихрем взвился вслед влюбленной паре. Догнать, разнести их в пыль — вот все, о чем он сейчас думал. Он не видел волшебного корабля с сияющим сильмарилом на носу. Легким поворотом руля Эарендил развернул корабль, и злобный дух встретился с ослепительным светом немеркнущего кристалла. Ожегшись, он бросился вспять, и от вопля поверженного темного майара содрогнулись элендили на метавшихся в штормовом море кораблях. Со страшным стоном погибала самая жуткая в мире тварь, и отчего-то мурашки бежали по коже. Это было последнее, что слышали нуменорцы. Как только жрец покинул храм, стены рухнули. Прекрасный остров с садами и парками, фонтанами и площадями, дворцами и крепостями, словно увлекаемый вниз всей тяжестью кровавых преступлений его жителей, канул в разверзнувшуюся пропасть и скрылся под волнами. Метнувшийся к брошенному телу мятежный дух больше не обрел его никогда.

Мириэль и Юниэр наблюдали за катастрофой с борта звездного корабля Вингилиота. Ни один из них не помнил бури подобной этой, а то, что свирепые валы не достигали неба, и ураган не нарушал тишины вокруг корабля, приютившего их, не мешало им чувствовать то же, что испытывали люди, оказавшиеся вдруг под толщей мутной воды.

Закружились водяные вихри с бешеной скоростью, образуя воронку посреди океана, и остров смяло и увлекло вглубь, как будто он был ненастоящим, невесомым, бумажным. Юниэр посмотрел на Мириэль, она плакала. Исчезла земля, ее родина, мир, который она помнила добрым и прекрасным, мир, который она мечтала спасти. Пройдет время, и люди перерисуют карты: остров Эленна не будет на них обозначен. Годы спустя, быть может, сам факт его существования подвергнут сомнению, и останется только миф. Миф о земле, подаренной людям Валарами, которую они называли Эленной — звездной, которую теперь станут называть Акаллабет — павшей землей.

Через несколько дней взбунтовавшийся океан успокоился, тучи умчались прочь, и небосвод показался людям особенно ярким и лучезарным. Измученные тяжелой борьбой за выживание в бушующей стихии, когда их корабль швыряло вверх и вниз как щепку, Верные расположились на палубе, чтобы солнце поскорее просушило их вымокшие до самых костей тела. Хотелось просто лежать и ни о чем не думать.

Исилдур поймал себя на том, что получает удовольствие от прикосновения солнечных лучей к лицу. Он огляделся — всюду был океан, казалось, что его корабль единственный на всем свете. То, что он не увидел кораблей своего отца и брата, не встревожило его. Он знал, что они тоже пережили бурю. Знал потому, что только чудо или высшая воля помогли его кораблю не разбиться, не утонуть, не перевернуться в немыслимых играх вздыбленных волн. Он подумал, что та же воля хранила все эти дни и другие корабли Верных. Валары помогли им спастись. Они же разрушили чудовищной волной государство Нуменор, стерли с лица земли. Он не смел оспаривать их решение. Кто знает, может, мир проиграл бы, поступи они иначе, и спесивый народ заслуживал кары. Но событие это опустошило Исилдура. На его глазах погибла родная земля, он остро ощутил, как он любил Нуменор и все, что с ним связано. Горькие моменты его жизни, воспоминания о противоречиях, конфликтах с теми людьми, которые погибли так внезапно и так ужасно, забылись, развеялись, как дым. Остались в памяти очертания холмистых пейзажей любезной сердцу Роменны, ощущение теплой почвы под босыми ногами, аромат роменских вин и жареной форели. Он не мог видеть, как рушились здания на улицах, где он любил бродить, как умирали люди. Их корабли были далеко от Эленны, когда это случилось. Но мысленным взором он видел падение Нуменора в деталях. Не один раз привидится ему во сне гигантская волна, мчащаяся на остров, от которой спасения нет. Каждый раз он будет просыпаться, встревоженный, и думать, что это происходит наяву.

Его раздумья прервала Лиэль.

— Я вижу странный предмет в море!

— Это бакен, — сказал подошедший роменец, — мы ставили их там, где ловили рыбу, чтобы корабли или лодки не запутались в сетях. Наверное, буря сорвала его с якоря.

— К нему еще что-то привязано, — приметила остроглазая Лиэль, — давайте подплывем ближе.

Возражать ей не стали, хотя браться за весла охоты ни у кого не было. Когда же они выяснили, что было привязано к красочному бакену, то порадовались, что не проплыли мимо. К бакену толстыми веревками были прикреплены три крепкие бочки, а к бочкам примотаны мокрые непонятные существа. Их вытащили на борт и разложили на палубе. Их густая (особенно на ногах!) шерсть слиплась от соли, а лица были совсем как у людей.

— Хоббиты, — догадались те, кто бывал в Средиземье.

— Это те самые, из цирка Хохмача, — всплеснула руками Лиэль и побежала за пресной водой.

Буги не сразу пришел в себя. Трехдневное болтание в море в самую неблагоприятную погоду вывернуло все внутренности, мозги и душу, но он не ожидал от плавания ничего хорошего и поэтому не расстроился. Когда он открыл глаза, то увидел круги, много наплывающих друг на друга радужных переливчатых кругов. Потом они сложились в лицо очаровательной девушки, заботливо склонившейся над ним.

— Фея, — вымолвил Буги и понял, что все его несчастья позади.

Всех хоббитов удалось привести в чувство. Их радости не было границ. Они наскакивали друг на друга, обнимались, хохотали так, что их неуемное веселье на фоне общей тоски об утраченной родине выглядело неприличным. Но, глядя на них, люди невольно улыбались.

Это была идея Буги — прикрепиться к бакену для безопасности. До Роменны хоббиты благополучно доплыли на лодке, только мозоли натерли от весел. Потом начался шторм, они даже не успели пристать к берегу, волной их отнесло прочь, и напуганные хоббиты, прежде всего, привязали себя к бочкам, вывалив оттуда все припасы. Главное было не утонуть и не потерять друг друга. Потом сквозь ветер, брызги и слезы Буги увидел блестящий желтый бакен, он уцепился за выступ, к которому крепились рыболовные сети, и привязал к бакену всю горемычную компанию. «Теперь не утонем», — заверил он. И, правда, не утонули. Лодка разбилась в щепы, бакен сорвало с якоря и унесло в океан, а с ним и хоббитов с бочками. Страшно было.

— Ну и народец! — восхитился Исилдур.

Шторм отнес корабль далеко на восток от утонувшего острова. Элендили истолковали это как знак — плыть в Средиземье. «Так лучше», — подумал Исилдур. После гибели Нуменора ему расхотелось когда-либо ступать на благословенные земли и жить бок о бок с могущественными Валарами, чьих замыслов он не ведал, чьих поступков не мог объяснить.

Как дальше сложится их судьба, как примет их новый материк, оставалось только гадать. Они плыли вперед, навстречу неизведанному. Только хоббиты не тревожились о будущем, они возвращались на родину. Отпраздновав свое спасение, наговорившись всласть, Буги уснул под мерный плеск волн. Морская болезнь больше не донимала его, сбылась мечта — он стал бывалым путешественником. Ему снилось возвращение в Грибной Рай и восторг свидания с друзьями и родственниками.

Элендили переживали утрату, сон не шел. Многие тогда достали лютни и заиграли щемящие душу мелодии. Тогда же сложили люди первые песни о войне с Богами, о недоступном Валиноре, о падении Нуменора.

Они не знали еще, что Эру поместил благословенные земли — Эрессеа и Валинор за пределы Арды, в мире не осталось уголка, где жизнь была бы вечной и неиспорченной злом. Но люди верят, что эти счастливые страны существуют, и что когда-нибудь они обретут свой рай.

Хабаровск — Владивосток — Бангалор — Хабаровск

1982–2004, 2007–2009 гг.