Когда мама окончила педагогический институт, они с Ленкой вместе перешагнули порог первого класса. Ленка села за парту, а мама за учительский стол. Ленке, понятно, хотелось, чтобы мама для всех была учительницей, а для нее так и осталась мамой.

— А она, наоборот, в классе строже всех меня спрашивает! — пожаловалась Ленка папе.

— Будь я учителем, Ленточка, я бы тебя еще строже спрашивал, — ответил папа.

— Почему-у?

— Подумай сама.

— Я думаю, а не придумывается, — сказала Ленка.

— Вот представь, что у вас в классе учительница не твоя мама, а… хотя бы Маринина. Вот она входит в класс, и ты смотришь, как мама-учительница взглянула на свою дочь-ученицу, как ее спрашивает, какую оценку ставит: справедливо, по знаниям или потому, что дочка. Ты должна быть лучше всякой похвалы, чтобы никто не говорил в классе: «маменькина дочка». Поняла?

Ленка думала, думала.

— Значит, когда мама ставит мне пятерки, я должна знать на шестерки?

— Верно, умница.

Умница?..

Легко быть умным в первом классе. И взрослым легко быть умным…

Я в первом классе не то сам сочинил, не то переделал где-то слышанный стих — о кошке, которую поймали мыши и повели на расстрел. Нравился он мне безумно. Сейчас это стихотворение кажется мне смешным, глупым. Я даже стыжусь своей бывшей любви к нему. А почему? В чем я изменился?

Только позже я понял, что самое трудное — быть умным в своем возрасте.

Отшельник говорит: «Умный поймет, если моргнуть, дурак — если толкнуть».

Когда мы учились еще в третьем, Сережкин брат, студент, повел нас в поход за грибами. Мы набрали с собой конфет, вафель и печенья. Студент оказался большим сластеной, чем мы, только он не взял с собой ничего.

Мы дурачились в лесу, собирали грибы, бросались шишками, загадывали кукушке, кому сколько жить. Выходило всем ужасно помногу. Кукушка почти не останавливалась, она словно раскачивалась на качелях — то близко ее слышно, то далеко.

Мы нашли землянку, забрались в нее и сразу притихли под низким земляным потолком. Студент вполголоса сказал нам:

— Может, ошиблась кукушка про наши долгие жизни? Тут, между прочим, недалеко живет старая рысь, седая… Зверюга страшной свирепости! Колхозного племенного быка задрала, а в быке тонна мускулов! Поэтому вы потише тут!

Мы сразу перепугались, у меня даже в животе похолодело от испуга.

— Не шевелитесь… В прошлом году одного горожанина — по грибы пошел — только шляпа спасла, знаете, такая мексиканская, — зловеще шептал студент. — А у нас даже шляп нет! На нас набросится, все! Копай четыре ямы!

Мы тряслись. Студент оглядел наши бледные, перекошенные ужасом лица и хлопнул себя по лбу.

— Да, совсем забыл… Все же можно спастись. Эта рысина любит сладкое. Надо отнести ей под сгоревшее дерево вафли, конфеты, что там еще у вас!.. Тогда не тронет!

Мы готовы были отдать страшной рыси не то что конфеты, а по пальцу с левых ног. Но кто пойдет… Бр-р! Кто мог отважиться на смертельно рискованную прогулку? Студент с тяжелыми вздохами собрал наши сладкие припасы и попрощался с каждым за руку.

— Если не приду, значит, пропал!

Мы сидели и дрожали, а студента все не было и не было, действительно пропал.

Первым опомнился тогда наш юный еще философ Отшельник и высунулся из землянки. Через раскрытую дверь до нас донеслись беззаботные голоса птиц. Отшельник двинулся вперед, за ним и мы, смелые.

Студент сидел неподалеку среди разбросанных по траве конфетных бумажек.

— Мы откупились, рысь ушла! — закричал он. — Ур-ра!

Сначала неуверенно, потом все восторженнее мы заорали, наполняя лес гулом:

— Ра-а-а!

И пошли опять колобродить.

Много раз со смехом вспоминали мы эту историю. Сначала по-доброму, а потом стало противно. История, о которой думалось как об остроумной шутке, стала казаться очень дурацкой. Обыкновенная плутня, построенная на страхе малышей.

Мы втроем делали подсветку для Сережкиного аквариума. Некстати пришел Даянов. С порога опросил нас:

— Ребя, слышали про международную детскую игру?

— Ну!

Я никогда и не скрывал, что с трудом его терплю, этого Даянова.

— Вот аферисты-дураки-обормоты-обиралы!

— Чего ты?

— Смотрите!

Он бросил на стол письмо.

— Читай вслух, чего бросил!

Даянов схватил письмо и стал читать: «Дорогой незнакомый друг! Пошли по первому адресу, указанному здесь, одну чистую открытку. Перепиши письмо шесть раз и отправь по новым адресам, которых нет в письме, но которые ты знаешь. Адреса, указанные в письме, перепиши в таком виде: на место 1-го — второй, на место 2-го — третий и т. д. На место 6-го — свой адрес. Если ты напишешь позже, чем через четыре дня, то игра остановится, если — вовремя, то через 24 дня ты получишь двести пятьдесят открыток из разных мест. Просьба к родителям: прошу вас помочь вашему ребенку разобраться в игре, иначе она остановится, радость детей померкнет». Все. Тут и адреса есть. Сплошь девчоночьи.

— Вот и переписывайся с ними, — посоветовал я.

— Как видно, радость одного ребенка уже померкла, — сказал Отшельник. — Что, получил всего двести сорок шесть открыток?

— Ни одной! Вот обормоты!

— Дают! — восхитился Сережка.

— Обратись в общество защиты детей! — подсказал Отшельник.

— Или в суд на них подай! От нас-то что тебе нужно?

Даянов пожал плечами: так просто, зашел за сочувствием, пожаловаться на несознательность некоторых типчиков.

Отшельник на листочке быстро подсчитал: двести пятьдесят человек, послав по открытке кому-то, сами должны получить открытки от шестидесяти с лишним тысяч людей; тем надо ждать, когда их одарят пятнадцать миллионов человек, а этих — четыре миллиарда…

— А четыре миллиарда из каких «разных мест» получат открытки? — разъяснил Отшельник эту простую арифметику. — Ты просто даритель, ты один из четырех миллиардов, понимаешь? Но не все пропало, Алик, если в игру включатся жители ближайших звезд и пришлют, — он посчитал, — триллион открыток, то и тебе будет доля!..

— А ближним звездам пошлют дальние, — сказал Сережка.

— А тем — Млечный Путь, — сказал я. — А что, сближение миров! На Полярной звезде будет галактическая почта…

— Конечно! Играйте в космическо-галактическую чудо-игру, способствующую налаживанию тесных контактов между туманностями!..

— Что вы туманите мне голову! — тоскливо сказал Даянов. — «Гала-актики-и»!

И ушел, дверью хлопнул.

Отшельник говорит: «Не та рыба умная, что прячется в глубинах, а та, что живет у поверхности и не ловится на крючок».

Я раз на вокзале видел мужчину, красивого, как букет. Лицо белое, глаза синие, волосы вьются красными кольцами, похожи на тонкую медную проволоку.

Он знал, что красивый, и часто смотрел в зеркальную витрину буфета. Потом я заметил, как писаный красавец высовывал дрожащий язык и облизывал пухлые губы. И я его пожалел.

У нас в школе одно время в ходу были всякие тесты и анкеты: «Ваше отношение к занятиям… труду… товарищам». На вопрос: «Прощаете ли вы недостаток ума своему товарищу?», все ответили — нет! Даже глупые ответили — нет!

Отшельник говорит: «Из двух спорящих прав умный, а из двух ссорящихся виноват умный».

Хочу рассказать, как за месяц Отшельник стал хорошим специалистом по змеям.

Областная газета постоянно печатала статьи одного кандидата сельскохозяйственных наук о злаках, парнокопытных и пресмыкающихся. Кандидат считал себя, видимо, большим специалистом по всему живому, что ходило, летало и ползало.

Отшельник не считал себя специалистом. Просто с пятого класса он читал труды о природе, получал кучу природоведческих журналов, переписывался с несколькими зоологами и юннатскими кружками при зоопарках. Его возмутила статья в газете, называющаяся «Немного о змеях».

Я плохо уловил, из-за чего разгорелся сыр-бор. По-моему, все в статье кандидата было верно: укус гадюки опасен, кобры — смертелен, и вообще столько змей развелось — ни прохода, ни проезда честному человеку.

Отшельник написал в редакцию на имя кандидата очень вежливое письмо. «Верно, что королевская кобра — самая большая в мире ядовитая змея, — писал он. — В научной литературе описываются случаи, когда гибли даже слоны, укушенные этой коброй. Но неверно, что кобра — самая ядовитая. Самая ядовитая — тигровая змея. В ней столько яда, что хватит убить четыреста человек».

И дальше: «…эти змеи благородны. Кобры, гюрзы, эфы предупреждают: «Осторожно, человек, я здесь!» Ни одна из них так просто не нападает на человека. Описываемый Вами случай, когда гюрза будто бы полкилометра гналась за чабаном, Ваша выдумка или же фантазия чабана».

Отшельник послал письмо, не думая, что своими руками посеял ветер и придет пора пожинать бурю.

Подписался он просто: «Михаил Васильевич Сивец, рядовой читатель».

Наверное, как раз это и обмануло кандидата: шалишь, брат «рядовой читатель», подумал он. Я вижу, что в крайнем случае ты учитель на пенсии, а может, тоже кандидат замаскировавшийся.

Скоро Отшельнику пришел из редакции пакет. Кандидат написал тоже вежливо, но отповедь. Я, мол, знаю, о чем выступаю в газете. А вы, уважаемый товарищ, хоть и видна ваша компетентность, стоите на слабых позициях. И перечислил эти слабые позиции. А в конце письма загнул о каких-то особенностях ядов и выдал пулеметную очередь формулы, страшной своей непонятностью.

Отшельник две недели сидел, зарывшись в книги, и настрочил ответ. И указал на слабые позиции сельхозкандидата. А в конце письма была боевая шрапнель из цифр.

Тогда кандидат прикатил Отшельнику письмище, каждое второе слово которого было таким мудреным, что не выговоришь, а выговоришь — не поймешь. «Ссылаясь на недавние научные изыскания в этой области ряда ведущих ученых, я настоятельно обращаю Ваше внимание и хочу заметить, что активную фракцию, полученную с помощью гельфильтрации, без дополнительной обработки подвергли ионообменной хроматографии на КМ-целлюлозе…»

— Сдавайся, Отшельник! — сказал я, — Твоей мудрости на ответ не хватит.

Я потешался, наблюдая за битвой Отшельника. Да это просто упрямство, казалось мне, ерунда. Мне тогда и в голову не приходило, что вот так Отшельник быстрее нас набирается ума-разума.

Похудевший Отшельник нырнул в океан научных журналов. Я бы там сразу утонул. Незнающим может показаться, что в этих журналах тишь, благодать и сплошное сиреневое благополучие. На самом деле по страницам таких журналов ходят штормовые волны ученых споров.

Все же Отшельник, по-моему, просто собрал пену этих штормовых волн. Но и то, что он вынырнул живым и здоровым, хорошо. На восемнадцати страницах Отшельник привел мнения крупнейших герпентологов, авторитетно противоречащих мнению кандидата, а значит, поддерживающих мнение самого Отшельника. На шести страницах ссылался на переписку с видными зоологами. А на четырех последних говорил о личном скромном опыте общения со змеями в небольшом школьном террариуме.

В редакции газеты задумались: Михаил Васильевич Сивец… что за фигура М. В. Сивец? Ученый? Пенсионер? Отпугнул от газеты уважаемого кандидата наук, тот больше не приходит, не звонит.

Редактор вызвал корреспондента:

— Съезди к этому М. В. Сивцу! Приглядись. Если стоящий человек, уговори вести в газете уголок природы.

Корреспондент приехал, позвонил в квартиру Отшельника.

— Михаил Васильевич дома?

Мать испугалась: это Мишку-то солидный человек называет Михаилом Васильевичем!

— В школе… — и назвала номер школы.

Корреспонденту и тогда не пришло в голову, что М. В. — мальчишка, он подумал, что учитель. Так и сказал нашему директору: хотелось бы увидеть учителя М. В. Сивца. Директор, долго не раздумывая, привел его в наш класс.

— Миша, тобой интересуется товарищ из газеты!

Встал с последней парты похудевший за этот месяц Отшельник.

— Н-да!

Просить Отшельника заведовать уголком природы не стали.

— Я бы лучше деньги научился рисовать! — сказал в классе Арсентьев. — Видимая польза! А так спорить, дурак я что ли!

Мы с Сережкой, завидуя успеху Отшельника, сочинили статью «Испанцы на Аральском море». Использовали термины и звучные выражения из журналов «Наука и жизнь» и «Знание — сила». Как океанское гидрографическое судно «Юрий Сенкевич», выполняя в Аральском море спецзадание Академии наук СССР, брало пробы грунта морского дна. Вдруг помпа засосала дощечку с латинскими буквами «L», «А». (Ученые запрыгали на корабельной палубе.) В море были спущены мощные помпы, чтобы откачать воду вокруг корабля. Уровень воды постепенно понижался, и скоро исследователи, вне себя от изумления, обнаружили на морском дне остов древней испанской каравеллы. На борту ее отчетливо можно было прочесть «Санта Изабел…». Гипотеза, что некогда существовала обширная морская акватория, включавшая в себя нынешние Аральское и Черное моря, еще раз блестяще подтвердилась. В данное время на Аральское море выехала специальная морская экспедиция Академии наук…

В общем, наплели солидно.

Подписав опус кокетливой фамилией Мельников-Остролуцкий, мы тут же отправили его в газету.

Ответ пришел быстро. «Уважаемый тов. Мельников-Остролуцкий! Сообщите, пожалуйста, полностью Ваше имя, отчество, место работы, должность, если есть ученое звание — тоже. С уважением, зав. отделом науки В. Куравлев».

И ни полвопроса — откуда подмосковный Мельников-Остролуцкий знаком с исследованиями Аральского моря, как попало океанское судно в Арал, каким образом в море можно откачать воду вокруг корабля.

— Раз так, то пишем: «Леопольд Арнольдович Мельников-Остролуцкий, вице-президент Каракалпакского отделения Академии наук СССР», — предложил я.

Сочинили еще письмо: «Уважаемый тов. В. Куравлев! Вы хорошо знаете, что, когда произносится новое слово в науке, у него всегда оказывается больше противников, чем сторонников. Поэтому нас очень обрадовало Ваше внимание к этим изысканиям. В честь этого одной из мотофелюг, сходящих с нашей судоверфи в поселке Ушсае на берегу Аральского моря, будет присвоено Ваше имя: «В. Куравлев». (Сообщите полностью Ваше имя.) Будем рады видеть Вас в Ушсае при спуске мотофелюги на воду в июле месяце сего года. К сему Леопольд Арнольдович и прочее…»

Мы были в восторге от самих себя.

— Это почище змеиного спора Отшельника! — Мы жаждали немедленного признания. — Пошли к Отшельнику!

Но Отшельник, выслушав наш рассказ и прочитав письмо, хмуро сказал:

— Глупо это, ребята! Надо трубить отбой!

— Это почему?

— Ну чего вы добиваетесь?

Мы с Сережкой переглянулись и пожали плечами: действительно, чего? Отшельник сел за стол и написал письмо: «Мы извиняемся, тов. В. Куравлев, но никаких испанцев с «Санта Изабеллой» на Аральском море не было. Между фамилиями Мельников и Остролуцкий черточка, разделяющая двух семиклассников, не имеющих ни должностей ни звания. Наша учительница литературы часто приводит нам слова Козьмы Пруткова: «Смотри в корень!» А учитель географии еще чаще призывает: «Смотри на карту, а не на потолок!»

С уважением два семиклассника — Мельников и Остролуцкий».

В. Куравлев нам не ответил.

Сережка имел тайную страсть: любил строгать дерево. Его отец работал столяром-краснодеревщиком. Маленькая кладовочка за их домом навечно пропиталась запахом лака, сохнущей березы и крепкого табака. Еще в кладовочке стоял старинный шкаф, где отец хранил инструменты. По вечерам в стенках шкафа блуждали цветные огоньки от лампы — желтые, красные.

Сережка по воскресеньям закрывался в кладовочке и строгал, насвистывая, слушая, как шуршит, свиваясь в темные желтые кольца, тонкая стружка.

— Серый, а вот сапоги из дерева ты смог бы сделать? — спросил я.

Он удивился:

— Зачем?

— Ну вообще… Интересно же! Или ты из тех мастеров, что из березы липовые вещи делают?

— Из березы березовые делают, из липы липовые.

— Делай, делай, мне-то что!

— Да, тебе-то что! — хмуро сказал он. — Если бы ты сам что-нибудь делал…

Я вернулся домой и перебрал во дворе кучу досок, жердей и бревнышек. Я еще толком не знал, чего мне хочется. Было только смутное желание.

Я распилил одну доску, построгал немного, взялся за другую. Выбрал бревнышко, оно было сухое, звонкое, но скучное. И только я хотел бросить это дело — ищу, сам не знаю что, — наткнулся на одну дощечку…

Строгал я дощечку долго и осторожно. Дерево было твердое, рубанок снимал стружку такой тонкой, что она просвечивала. Все яснее виднелся рисунок на доске: словно плывет по речке лодочка, и остался за ней между желтыми берегами чистый след.

— Немного поторопился, — профессионально осмотрел мою дощечку Сережка. — В середине бы еще снять, глубина появилась бы, ясность.

Для меня на первый раз и так было хорошо. Я поставил дощечку в сервант. То ли речка течет, то ли лодка бежит, оставляя светлый след.

Чем больше я смотрел, тем больше мне это нравилось, и все новые краски видел я в дереве.

Даже потом, когда я своими руками сделал такую сложную штуку, как резной шахматный столик, первая поделка так и осталась для меня чем-то дорогим. Она потемнела, уже никто не мог увидеть бегущей лодки, но я-то знал, что она есть.

Отшельник говорит: «Глуп тот, кому урок не впрок».

Когда папин брат еще жил в своих Ожерелках, мы с Ленкой почти каждое лето приезжали к нему погостить.

Ленка в своей восторженности однажды вздумала с букетом цветов встретить стадо овец. Впереди стада вышагивал баран-предводитель. Баран просто мотнул рогатой башкой, и Ленка оказалась в канаве. Может, баран смел ее с дороги, чтобы Ленка не попала под копыта плотной толпы за ним, а может, просто был отчаянный.

Но я тоже был отчаянный. Я догнал барана и изо всех сил пнул его в мягкое место. Ка-ак баран развернулся, подпрыгнул, да как ответил мне! Если бы это был козел, то проткнул бы меня насквозь, только этим я и утешился.

Баран оказался упорным и злым. Он дожидался, когда я поднимусь, и снова наподдавал мне. Из меня сыпались вопли и искры.

На наши крики прибежал пастух и стеганул барана кнутом. Баран озверел — что ему пастух! — он кинулся и на пастуха. Пастух — высокий дядька — раздвинул ноги, и баран с разбега втиснулся в эти узкие ворота. Пастух накрепко зажал барана и дал ему прикурить от своего жгучего кнута.

Потом пастух сказал мне:

— Ты, малый, с ним не бодайся! Он тебя все одно перебодает! Ты побереги голову для другого дела!..