Генрих Иоганн Шульц только одну ночь ночевал в генеральском дворце. На другой день ему была определена постоянная квартира у соотечественника его, мастера алмазной грани Фридриха Шварца, тоже в свое время вывезенного Мальцевым из Богемии да так и осевшего в Дятькове на постоянное житье, даже женившегося тут на крепостной генерала. Но завтракать утром Шульц был приглашен опять к генеральскому столу. Мальцеву нужно было с ним потолковать кое о чем, узнать, что ему нужно для работы. В особенности генерала интересовало, сколько же ему, Жульцу этому, нужно будет золота и какого на варку каждого горшка золотого рубина.
- Ну, Гендрик да еще свет Иванович, выкладывай, что и сколько тебе нужно от меня для твоих надобностей по работе, - говорит ему Мальцев за завтраком.
Шульц в Богемии работал на заводе тамошнем не только со своим братом немцем, но и с чехами и поляками, знал их языки, ну, а они сродни русскому языку, а поэтому он мог, хотя и с трудом,
немножко понимать и объясняться и по-русски.
- Мой сначал желайт иметь лабораторий свой, - отвечает Шульц генералу.
Ладно, будет тебе лабораторий твой, - усмехнулся Мальцев. - Прикажу отвести тебе комнатушку при составной, там есть свободные закутки. Еще что твой желайт?
- Еще мой желайт помощник имейт.
- Гут, будут у тебя и помощники. Еще чего тебе надо?
- Некоторый кислот.
- Дадут тебе и это. А вот скджи-ка, братец ты мой, сколько тебе нужно будет золота и какого на каждую варку, на один стопудовый горшок?
И Мальцев вперил в немца испытующий взгляд. Шульц понял его и тут же ответил:
- Любой гольд. Лютьше мелкий, песок, но хорошо и монет.
Так, - говорит генерал. - Ну, песка у меня нет золотого для тебя, а вот монеты найдутся. И сколько же тебе монет нужно? На каждый горшок? На какую сумму?
- Сто талер, - ответил Шульц.
- Что-о-о? - изумился Мальцев. - Это двадцать пятерок золотых на один горшок? Да ты, брат, не рехнулся случайно, а? Или твой язык сболтнул, с головой не посоветовавшись?
- Так надо. Меньше нельзя, золотой рубин не будет, - спокойно ответил Шульц генералу.
- И на сколько же ты меня объегориваешь на каждом горшке, скажи-ка по: совести? - спросил Мальцев.
- Вас ист дас «объегориваешь»? - не понял Шульц.
- Ну обманываешь, обжуливаешь. Недаром же у тебя и фамилия такая - Шульц, а это все равно что и Жульц.
Тут уж Шульц понял. Он встал возмущенный и твердо заявил генералу:
- Мой не жульц, мой есть Шульц! И мой честный человек, мой не обманайт. Мой желайт цурюк ин фатерланд!
- Ладно, ладно, ты очень-то не ерепенься, брат, - сменил тон Мальцев. - Успеешь еще повернуть лыжи в фатерланд. Шут с тобою, будешь получать двадцать пятерок. Только, полагаю, недолго ты меня облапошивать так будешь. А вашу немецкую честность я знаю: вы за копейку можете брату родному горло перегрызть. Еще что тебе требуется?
- Больше мой ничего пока не требовайт, - отвечает Шульц.
- Так. А когда к работе приступать думаешь?
- Через три дня.
- А что же ты будешь делать эти три дня? - спрашивает Мальцев.
- Мой желайт смотреть ваш завод, оборудовайт лабораторий свой.
- Очень хорошо, согласен, - говорит Мальцев. - Пошатайся по цехам, зайди в мой музей- образцовую, полюбуйся на мой хрусталь. Ты, брат, не думай, мои работают не хуже ваших, а кое-что делают и получше. Я уже несколько медалей золотых и серебряных получил на международных выставках за свой хрусталь, вот какие мои мастера! И будь спокоен: мои стекловары научатся и рубин ваш золотой варить, да еще почище, чем ты. А теперь мы с тобой попили-поели, о деле поговорили, пора каждому по своим делам разбредаться. Ауфвидерзейн, то есть до свидания, значит, и будь здоров! Ежели что нужно будет - прямо ко мне. Но я и сам к тебе нет-нет да и загляну, так что ты не беспокойся, своим вниманием я тебя не обойду.
Шульц и половины не понял из того, что сказал ему генерал, но одно ему ясно, что пора откланиваться и удаляться восвояси, что он и сделал.
И вот он, сначала устроившись в отведенной ему комнате в квартире Фридриха Шварца, идет на фабрику, начинает бродить по цехам. Его сопровождает земляк и хозяин квартиры, Фридрих Шварц. Фридрих дает ему пояснения. Без Фридриха Шульцу многого бы не понять, особенно в музееобразцовой, где надо было не только смотреть, а и надписи читать. Шварц же не только пояснял своему земляку порядки на фабрике его превосходительства, но и попутно рассказал ему о генерале все, что знал сам.
- Это очень большой богач, - рассказывает Шварц. - Его состояние оценивается более чем в двадцать миллионов рублей золотом. Он получил прекрасное домашнее образование, знает французский и немецкий языки. Служил в лейбгвардии кавалерийском полку, командиром которого был принц Ольденбургский, а он был адъютантом у принца, в звании генерал-майора. Его ожидала блестящая придворная карьера, но он предпочел ей управление своими заводами. Он заинтересовался этим делом еще в юности. И в самом деле, что ему придворные должности, когда он тут сам себе царь и бог? Здесь он живет один, а жена его и дети находятся в Петербурге, при дворе. Жена его одна из самых приближенных к императрице фрейлин.
- Как? Он живет в одиночестве, без жены? - удивился Шульц.
- Нет, зачем же, - ответил ему Шварц. - У его превосходительства есть жены, у него их, как и у турецкого султана, тут полный гарем. И, как и у султана, среди них есть главная, некая Прасковья Андреевна…
- Но позволь, позволь, он же христианин, а не мусульманин? - Шульц даже остановился от удивления.
- Христианин, да еще какой! - ответил ему Шварц. - Ни одной церковной службы не пропускает, большой любитель пения церковного.
- Но ведь по законам христианской религии многоженство - ужасный грех. Как же он может так делать? - ужаснулся Шульц.
- А вот так и делает, - сказал Шварц. - Таким, как он, все позволено, и он не один такой.
- Какое грубое животное!
- Да, в грубости ему не отказать. Но и пройдоха он тонкий, ты с ним осторожней будь, если в дураках остаться не хочешь. Правда, к нам, иностранцам, особенно к тем, кто на постоянно тут остался, он относится хорошо, работать у него нашему брату можно. Но ведь ты же у него не постоянный, а по контракту, ты же не думаешь совсем тут остаться?
- Ни за что на свете, особенно после того, что ты мне сейчас о нем рассказал! - гневно сказал Шульц.
- Да тебе-то какое дело, как он живет?
- Я не люблю таких людей! Нет, я не останусь у такого! - крикнул Шульц.
- Я тоже сначала не думал оставаться, а вот остался, - вздохнул Шварц. - Где бы я смог заработать столько?
- А сколько ты тут зарабатываешь? - поинтересовался Шульц.
- Рублей сто в месяц.
- Все время так?
- Да. Но так он платит только нам, иностранцам, и то не всем, а некоторым. Ведь я работаю над самыми дорогими, уникальными изделиями. Своим же, даже таким мастерам, как я, он платит раза в три, а то и в четыре меньше: своих он держит в черном теле.
- Да, заработок у тебя хороший, ничего не скажешь, - заметил Шульц. - И все равно я тут не останусь!
- Да не оставайся, кто тебя уговаривает? - ответил ему Шварц. - Я тебе только о том толкую, чтобы ты ухо востро держал, в дураках не остался прежде времени. Если ты выдашь секрет изготовления золотого рубина, вызнают его у тебя стекловары, то тебя отсюда он живо домой наладит.
- А тогда он платит мне большую неустойку, - ответил Шварцу на это Шульц.
- Это еще как сказать. Придерется к чему-нибудь и не заплатит. У него-то тут всюду свои: и судьи, и прочее начальство. Лучше осторожней будь.
- Генрих Шульц никогда дураком не был! - гордо заявил Шульц.
- Ну и хорошо, если это так, - сказал ему на это Шварц.
Хрустальная фабрика его превосходительства не приглянулась Шульцу, особенно составная, с которой главным образом и придется иметь дело ему, Шульцу.
- Какая грязь, мой бог! - фыркал он. - И это там, где должна быть особая чистота. И это тут, где готовится шихта для хрусталя! Где будет составляться шихта и для моего золотого рубина! Нет, так не будет! Я потребую, чтоб для моего золотого рубина была абсолютно чистая шихта, я наведу тут порядок.
- Наведи, наведи, генерал тебе за это только спасибо скажет.
- Мне не нужно его спасибо, мне нужна хороший шихта для мой хрусталь, - сказал Шульц, от волнения и не заметив, что опять перешел на коверканный русский язык со своего родного немецкого, забыв, что перед ним сейчас не генерал Мальцев, а друг, соотечественник.
Остальные цехи тоже Шульцу не приглянулись из-за ужасной тесноты. Только в живописном да гелиоширном было мало-мальски попросторнее. И Шульц удивлялся, как эти русские могут работать в такой тесноте, да еще работают как, любо-дорого глядеть! И не мешают друг другу, хотя казалось, что им и не повернуться тут.
«Да, ловкие ребята», - думал Шульц про дятьковских мастеров.
А еще больше он удивлен был, когда они вошли в музей-образцовую.
Шульц да и Шварц тоже видели у себя в Богемии вот такие музеи, где выставлялись лучшие образцы изделий завода. И все же Шульца многое поразило в музее хрустальной фабрики его превосходительства.
Образцовая помещалась на третьем этаже упаковочного цеха. Она занимала весь этаж, была залита светом, и экспонатов были тут тысячи. Такого обилия образцов Шульц не видел никогда.
- Бог ты мой! И чего же тут только не наставлено! - сказал он Шварцу.
- Да, собрание богатое, - ответил Шварц.
И они начали неторопливый обход выставки, останавливаясь перед тем, что вызывало особый интерес Шульца. Шульц никак не думал, что у русских, этих медведей, может быть столько прекрасных изделий из стекла и хрусталя. Его удивляла и чистота колера, и богатство алмазных граней, и разнообразный ассортимент. Здесь были сервизы для стола, церковная утварь и такие уникумы, как хрустальные самовары, сапоги и лапти, всевозможные грузы для бумаг, и грузы эти были сделаны с таким мастерством и выдумкой, что Шульц просто диву давался. Внутри одного из таких грузов из свинцового хрусталя была размещена деревенская свадьба: сваты, сватьи, жених и невеста сидели за свадебным столом; все фигурки были сделаны из разноцветного стекла и выглядели как живые.
Но особенно поразил Шульца самый большой экспонат музея-выставки - громадный, в рост человека, подсвечник из трех хрусталей: белого мраморного, бесцветного свинцового и оранжевого. Шульц как стекловар знал, как трудно сварить все эти сорта: коэффициент их расширения должен быть почти одинаковый, иначе при обработке они бы разрушились.
- Сколько же эта махина стоит? - поинтересовался Шульц у Шварца.
- Без малого тысяча рублей, - ответил ему Шварц.
- И покупают?
- Да, бывают заказы и на такие изделия, богатые монастыри и соборы заказывают.
- Мой бог! Сколько же денег тогда у этих монастырей и соборов, что они могут платить за один подсвечник тысячу рублей, - ужаснулся Шульц.
- Ты еще учти и то, что такие подсвечники заказываются не в единственном числе, а парами, по два, а то и по четыре, - пояснил Шульцу Шварц.
- С ума сойти, с ума сойти! - удивился Шульц. Потом они перешли к разделу сервизов.
- Грань Дитриха… Грань Кербеза… Грань Беллюстина, - начал перечислять Шварц названия сервизов.
- О! Наше, немецкое! Наши мастера делали, - обрадовался было Шульц.
- Нет, не наше, это все работы русских мастеров, - ответил ему Шварц.
- Русских? Тогда почему же они называются так?
- А потому, что Дитрих, Кербез и Беллюстин были когда-то управляющими этой фабрикой, ну они таким образом и хотели увековечить свои имена тут. Они приказывали какому-либо мастеру алмазной грани изобрести новую грань, тот делал ее, а в списки названий новая грань заносилась под именем управляющего, - пояснил Шварц.
- Но ведь это же не хорошо делать так, это же все равно что и воровство, - возмутился Шульц.
- Мало ли что, тут так принято, - сказал Шварц. - Я и сам создал несколько образцов новых граней. А думаешь, они носят мое имя? Как бы не так! Они помечены только номерами.
- Почему же ты не протестовал? Не сказал об этом генералу?
- Потому что это бесполезно, я бы имел от того только неприятности, - говорит Шварц. - Его превосходительство такое позволяет только высшим своим служащим, а мелкую сошку, вроде меня, он этим не любит баловать.
Но были на выставке и такие экспонаты, которые привлекли внимание Шульца своим убожеством и несуразицей. Особенно нелепым ему показался четырехгранный штоф из зеленого стекла мутного колера, с шестью стаканами к нему, небрежной, аляповатой отделки. На боках штофа были нарисованы тушью силуэты кувыркающихся чертенят, под ними надпись церковнославянским шрифтом: «Здорово, стаканчики! Каково поживали? Меня поджидали», «Пей, пей, увидишь чертей!», «Пить до дна - не видать добра!»
Чертенята были изображены и на стаканах; под ними тоже надписи тем же шрифтом: «Первый стакан», «Второй стакан», «Третий стакан», и так по порядку.
- Что это такое? - спрашивает Шульц у приятеля.
- А это образец трактирного винного прибора, называется он штоф. К нему, значит, и стаканы соответствующие, - поясняет Шварц.
- А зачем на нем и на них нарисованы черти и какой дурак рисовал их?
- Рисовал их не дурак, а художница Бем.
- Бем? Немка?
- По-видимому, да, но точно я не знаю, - говорит Шварц. - Видишь ли, у Мальцева одно время работал на Ивотском заводе немец Бем, тот самый, который первый начал варить бемское стекло для витрин магазинов. Был, говорят, и управляющий с такой фамилией на этой вот фабрике, а жена у него была вот эта самая художница; жена, а быть может, и не жена, а дочь или сноха, точно я тебе этого не могу сказать. Но что она работала, делала рисунки и для росписи стекла, так это, как видишь, факт. Нарисовала же она чертенят этих на штофе и стаканах, надо полагать, для того, чтобы отпугнуть пьяниц от зелена вина. Но только цели своей она не достигла, наоборот, пьяницы как раз полюбили этот штоф и стаканы, всегда спрашивают подать именно его. «А ну-ка, малый, подай нам того самого, который с чертями, да полнехонький чтоб!» - говорят они половому. И тот подает. А трактирщику такой штоф тоже с руки.
Стекло-то мутное; какое зелье ни налей, все равно не разглядишь. Трактирщики с удовольствием покупают такие водочные приборы.
- Какой ужас! - говорит Шульц.
- Кому ужас, а кому доход. Его превосходительство не малую деньгу зашибает на этих приборах.
Дольше всего Шульц задержался возле полок с цветным стеклом: цветное стекло было его страстью.
Он не только осмотрел все, что стояло на полках и стеллажах из цветного стекла и хрусталя, но некоторые изделия брал в руки и рассматривал их на свет, чтобы убедиться в чистоте колера, старался найти пороки и изъяны. Но как придирчиво ни рассматривал то, что брал в руки, а ничего плохого не нашел; все было безупречно по качеству. И синее кобальтовое, и желтое простое, и желтое канареечное, и оранжевое, и голубое, и белое мраморное - все было хорошо сварено и отлично сделано и разделано.
Хороши были и рубины, селеновый и медный, а медный был просто прекрасен: чистый, просматривающийся насквозь. Не было тут только пока золотого рубина, но скоро и он займет здесь свое место, его, Генриха Иоганна Шульца, золотой рубин.
- Тут будет скоро и мой золотой рубин, - с гордостью говорит он своему земляку Фридриху Шварцу.
- Ну это еще как сказать, - усмехнулся Шварц. - Либо твой, либо собственный его превосходительства.
- То есть? - не понял Шульц.
- А вот так. Как только ты прошляпишь, вызнают у тебя рецепт твой, научатся здешние стекловары варить твой золотой рубин, так генерал поставит сюда изделия не из того рубина, который ты варил, а из того, что сварят его мастера. И будет это не рубин Генриха Шульца, а рубин его превосходительства генерал-майора Мальцева.
- Слушай, ты уже говорил мне это, - рассердился Шульц. - А я тебе говорил и еще раз говорю, что такого не может быть. Генрих Иоганн Шульц не был дураком и не будет им. Ни одна русская душа не узнает моего секрета! И больше ты мне таких слов никогда не говори!
На этом Шульц и закончил свой первый осмотр выставки-образцовой. Он устал, и они со Шварцем зашагали домой. Шульцу надо было хорошенько отдохнуть: ведь завтра он приступит к работе, начнет первую варку своего золотого рубина. Ему надо не оскандалиться перед русскими стекловарами, сделать варку качественную. А ведь золотой рубин в варке самая капризная штука. Он иной раз и у опытного стекловара, такого, как Генрих Шульц, может получиться неудачным, тем более что в составной такая грязь.