Командир «Союза-5» – Космонавт-14
«Командир космического корабля…» Гордо звучат эти слова. Подойти к рубежу, когда тебя назовут именно так, нелегко. Путь долгий, тернистый. Сколько испытаний нужно выдержать, сколько тренировок пройти, сколько сдать экзаменов и зачетов по теории и практике космического дела! Он прошел через все это, прошел с честью.
Борис Волынов уже не единожды был дублером. Подготовку к встрече с космосом начал еще с А. Николаевым и П. Поповичем, был, как говорят, задействован и на другие старты. Это о нем после полета «Союза-3», соблюдая традицию представлять товарищей, писал в «Правде» Георгий Береговой:
«Вместе со мной все детали будущего полета отрабатывали и другие космонавты. Один из них принадлежал к первой, «гагаринской» группе… Юность его, как и моя, прошла в шахтерском крае, только не в Донбассе, а в восточных районах страны. Темноволосый и черноглазый, с атлетической фигурой и уравновешенным характером, он пользуется заслуженным уважением у космонавтов. Вполне возможно, что в ближайшем будущем страна услышит его имя при одном из новых полетов в космос».
Наша память – своеобразный фильтр; она пропускает все обыденное, малозначащее, но задерживает в своих ячейках эпизоды, связанные с разного рода вехами жизни, поворотными пунктами, что ли. У него они тоже были. И много. Сейчас некоторые из них могут вызвать улыбку, но тогда…
Нет, не с неба началась его мечта. Наоборот, его тянуло под землю, как и многих других мальчишек, которые жили в Прокопьевске – городе шахтеров, с копрами и терриконами на каждом шагу.
Борису порой казалось, что копры и терриконы охраняют его родной город. Как сторожевые вышки, маячат они в степи, бросают длинные тени прямо на улицы, заглядывают в окна домов. По ночам на них загорались огни. А на иных красные звезды – символ трудовой славы.
Бабушка говорила, что ночью город спит. Не спят только шахты. Они никогда не спят – круглосуточно там, под землей, добывается уголь.
По утрам улицы заполнялись потоками людей. Пересменка. Торопливо собиралась мать – она работала в горняцкой поликлинике врачом-хирургом. «Шахтерский доктор» – называли ее в округе.
Борис каждое утро провожал глазами шахтерские толпы, и его неудержимо тянуло влиться в этот ежедневный поток людей, спуститься в шахту, открыть тайны земли. Казалось, что там, на глубине, все выглядит таинственно и заманчиво.
В школьные каникулы Борис с одноклассниками спускался в шахту. Сначала на экскурсию, потом на «субботники»: помогали как могли, гордились первыми трудовыми рублями. На эти деньги покупал Борис книги. Случилось так, что одна из них поведала ему об удивительной судьбе летчика Анатолия Серова.
Читал, как говорится, взахлеб. Про войну в Испании, про испытания самолетов, про смелых и мужественных людей.
Мальчишку подкупила судьба Серова. Сын горняка, он вырос почти в таком же городке, как и Прокопьевск… Отсюда пошел учиться на летчика. «Летать, только летать», – говорил он друзьям.
Вот как бывает в жизни: ни разу не встречал человека, лишь портрет в книге увидел, а он вдруг ворвался в твое сердце этаким ураганом, всколыхнул, закружил мысли и повел за собой. И уже не земля, а небо звало Бориса, звало настойчиво, торопливо. Решено: он тоже будет летчиком. Так и объявил об этом дома.
– Летчиком? – удивилась мать. – Почему именно летчиком? Ты не представляешь, что это за профессия. Даже самолета вблизи не видел.
Она снисходительно трепала густую шевелюру сына и думала: мальчишка еще, потому так легко смотрит на жизнь, Позавчера хотел быть шофером. Вчера говорил: тянет в шахту. Сегодня – в авиацию… Стремления у него так же изменчивы, как весенний степной ветер. Откуда подует, туда он и повернется. Повзрослеет, тогда во всем разберется…
Но новое увлечение для Бориса не было мимолетным. Оно бередило душу, рождало желание ускорить бег времени. Он увлекается авиамоделизмом. Пытается соорудить реактивную вертушку по собственным чертежам. После одного пробного запуска вертушки школьный кабинет физики наполнился удушливым дымом и треском. Ребята чихали и кашляли, а старый учитель Владимир Никитович Усанов признал опыт удачным.
Потом Борис мастерил реактивный снаряд и ракету. Как признанный авторитет выступал перед кружковцами с лекцией об авиации. Когда его принимали в комсомол, кто-то из райкомовцев спросил:
– Что читаешь, Волынов?
– Книги про летчиков, про Жуковского, про самолеты…
В зале заулыбались. Секретарь определил: «Стойкий однолюб», – и окрестил его Борей-летчиком.
…Авиационная биография Бориса началась со школы первоначального обучения. Всю дорогу туда простоял у окна поезда. За пыльным стеклом плыла степь. На первый взгляд все в ней казалось однообразным и тоскливым. И только внимательные глаза могли заметить пологие низины, извилистые овраги (по-степному – балки) с волчьими логовами, одинокие, разросшиеся на свободе ветлы у низких колодцев и белые барашки облаков, бросающие тени причудливой формы,..
Борис ехал с тяжелым сердцем. Мысли путались: в них он находил и оправдание себе и понимание тревоги матери. Но не было сомнений в правильности избранного пути.
На первой же станции выскочил на перрон, подбежал к окошку вокзальной почты, попросил бумаги, конверт с маркой и написал:
«Дорогая мама! Ты должна понять, что я уже взрослый человек. Все будет хорошо, верь мне, мамочка. Я не хочу иной профессии. Я буду только летчиком…»
Утром сошел на вокзале степного города. Жара, духота. На перроне еще десяток таких, как он, – с чемоданчиками, рюкзачками. Встречающий собрал всех, посадил в старый грузовик. Машина запрыгала на ухабах, взметая столбы сизой пыли. Остановились у палаток, раскинутых прямо на песке. Огляделись – пустыня.
– Это и есть школа летчиков? – удивленно спросил белобрысый парень со смешливым открытым лицом.
– Это и будет школа, – ответил офицер в летной форме. – Тут будете жить. – И добавил: – Пока тут…
В палатках – голые койки. Матрацы набивали соломой, сухой, мелкой. Очень хотелось пить. А вода – по строгой норме. Каждая кружка на учете. Зароптали: «Куда попали?»
На другое утро появился начальник школы. Присел на кровать – табуреток еще не было.
– Доброе утро. С прибытием.
– Доброе… – нехотя ответили ребята. Лица у всех мрачные, разочарования не скрывают. Начальник же держится бодро, весело, словно не замечает их настроения.
– Солнышко пригревает?
– Уж как греет, – вздыхают прибывшие. – Сил нет.
Начальник тоже вздохнул.
– Верно. Сам еще не привык. Я ведь сибиряк. Кстати, мы, кажется, земляки? – он с любопытством оглядел ребят, словно еще не веря, что они тоже из Сибири. – Утешать не буду. Поговорим начистоту. Согласны?
Борису сразу понравился тон разговора – прямой и по-мужски серьезный. И больше всего подкупили почему-то слова: «Утешать не буду». Не маленькие, мол, и к тому же сибиряки. Борис уважал откровенность, пусть даже суровую. Ответил за всех:
– Согласны!
– Обстановка такая, – продолжал офицер, – всё начинаем с нуля. На голом месте создаем школу. Сами создаем: и я и приехавшие летчики-инструкторы… И вы, стало быть. Первый год будет трудно. Очень трудно. Второй – легче. Основная трудность в том, что будем совмещать работу с учебой. Обещаю: здесь из вас сделают летчиков. Хороших летчиков. А пока… Запаситесь терпением, мужеством, дисциплиной… А если кто желает, может уехать. Есть такие?
Молчание. Желающих уезжать не оказалось. Начальник школы встал, пожал каждому руку: «Спасибо, товарищи», – и ушел.
Вытирая пот на лице, Борис проговорил:
– А все-таки жарковато…
– Перестань со своей жарой, – огрызнулся белобрысый. – Когда о ней не говорят – легче.
Школа росла на глазах: Появился свой аэродром, свои самолеты. Вместе с ними приехал и инструктор старший лейтенант Григорий Шилов. При первом знакомстве грозился: «Семь потов сгоню!» А на деле оказался добродушным и мягким. Ругаться не умел. Тряхнет густым непослушным чубом, поведет остреньким носом, подмигнет задорно: «Слетаем?» Казалось, дай ему волю, будет летать и день и ночь, без устали. Позавтракает прямо в кабине, пожует бутерброд – и пошел… Прихватит с собой кого-нибудь из курсантов: смотри, мол, как надо осваивать воздушную стихию.
К Борису он подошел, оглядел с головы до ног оценивающим взглядом, потрогал его плечи, похлопал по спине: «Вынослив? Ну, ну! С тебя спросу больше».
У Бориса, как назло, не получалась посадка: нет-нет да и «даст козла». Самолет прыгает как на ухабах. При каждом ударе Шилов приговаривает: «Не рви, не рви…» А потом грозно: «Еще раз взлетай!» И тут же снова на посадку: «Смотри, до земли один метр. Смотри и учись». Казалось, машина уже касается колесами полосы, а инструктор в этот момент дает газ, уходит на второй круг и все повторяет: «До земли один метр. Один! Заруби себе на носу этот рубеж. Зарубил? Теперь садись».
Сел Борис аккуратно, чисто. Больше не было «козлов». Шилов отучил. Инструктор и впрямь сгонял с него семь потов, а через год написал в характеристике: «Летное дело любит. Материальную часть самолета и мотора знает хорошо, эксплуатирует грамотно. Трудолюбив. Пилотаж в зоне освоил. Перегрузки переносит хорошо…»
А в Прокопьевск летели письма:
«Учусь летать, мама. Ой, как это здорово! Бывали дома дни, что промелькнут неприметные, будничные, в цепочке таких же обычных. И лишь шелест сорванного листка календаря напоминает – прошел, А такие, как у нас в школе, пролетают на крыльях солнца и прозрачного неба, оставляя за собой ощущение радости и как бы поднимая выше на одну ступеньку летной азбуки…»
«Летаю, мама. Сегодня принимали присягу. Скажу тебе, не просто дать слово трудиться и нести службу, как этого требуют уставы. Армейская жизнь трудная. Но не было в нашей клятве жертвенности, отрешенности от будничных забот и настроений. Это и не было борьбой с самим собой, колебанием, сомнением. Все было просто, как дыхание. Мы клялись знамени и себе…»
Пролетела осень, за ней зима. Серые дни с холодными ветрами сменились солнечными, по-весеннему светлыми. Снег почернел, стал ноздреватым, низины досиня набухли водой. День и ночь летели над степью журавли, гуси, утки, и казалось, никогда не кончится этот перелет с радостно возбужденным криком и гомоном.
«Вот и мы, мама, как перелетные птицы. Скоро разлетимся по строевым частям, кто куда…»
…Широкоплечий, мускулистый, с красивым волевым лицом лейтенант Волынов производил впечатление сильного и мужественного человека. Сказывалась закалка шахтерского детства. В полку не было сомнения, что он станет неплохим летчиком. Но подполковник Федорец не привык судить о людях по первому впечатлению. Каждому из вновь прибывших он устраивал экзамен в воздухе. Наступила очередь и Бориса, Над летным полем клубились облака. Пошел легкий снежок. Подобно майским мотылькам, хлопья ударялись в стекло кабины, вспыхивали и искрились в лучах блеклого солнца.
Спарка вырулила на старт, раскатисто загудела двигателем и, промелькнув над взлетной полосой, решительно полезла вверх. Федорец сидел, откинувшись к спинке, не спуская взгляда с приборов. Показания их не вызывали тревоги. Самолет шел с набором высоты. Волынов пилотировал уверенно, реагировал на малейшее отклонение от заданного режима и вел машину строго по маршруту. За облаками Федорец несколько раз создавал ему сложные положения, но молодой летчик действовал расчетливо и хладнокровно. Борис старательно демонстрировал все свое умение, все, что познал и приобрел в училище. Весь полет Федорец молчал. Когда зарулили на стоянку, удовлетворенно заметил:
– Неплохо. Учил вас в училище опытный инструктор. Так?
– Верно, – удивился Борис. – Вы знаете Шилова и старшего лейтенанта Решетова?
– Нет. Незнаком с ними. Но почерк их чувствую, Хороший ученик впитывает в себя характер учителя. Это вроде известной поговорки: «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
…Полеты, полеты, полеты… Днем и ночью, в ясные, солнечные дни, когда видимость, как говорят летчики, миллион на миллион, и в непогоду, когда свинцовое небо кажется суровым и неприступным. Каждая встреча с небом – новая ступенька на пути к летному мастерству. Много таких ступенек на лестнице в небо, крутых и высоких.
Борис был летчиком-перехватчиком, искал и находил в небе условную цель, атаковал, фиксируя стрельбу на ленте фотопулемета. По этим данным на земле выставляли оценки. О тех, кто пришел в часть вместе с ним и попал под «опеку» дяди Вани, говорили: «Молодые перенимают почерк Федорца». Твердый, уверенный почерк.
Потом он учился у нового командира – майора Иванова. Случалось, что вдвоем они попадали в сложные ситуации. Осенняя погода капризна. Закроет облачность землю, разбушуется снежный заряд, ничего не видно, сплошная тьма. «Как поступить?» Спокойный голос комэска – «Пошуруй в голове» – вселял уверенность в своих силах. Майор не любил подсказывать: «Помни, что небо не столбовая дорога. В случае чего на обочину не свернешь, не отстоишься у края. Решай. Решай быстро. В запасе у летчика только секунды».
Учился Борис в небе, учился на земле. Ребята избрали его комсомольским секретарем. Появились новые хлопоты, новые заботы. Днем – аэродром, занятия в классах, спортивные соревнования, репетиция в клубе… Вечером – университет марксизма-ленинизма. Каждая минута на счету. Всюду успевать нужно.
Он успевал. И дружил с ребятами так, что в любую трудную минуту именно ему они доверяли право помочь, посоветовать, ибо так понимают дружбу летчики.
На полках холостяцкой комнатки теснились книги. С письменного стола из рамки фотографии смотрело улыбающееся девичье лицо. Когда-то с Тамарой Савиной, дочерью шахтера, вместе учились в школе. Тогда и подружились. Потом Тамара приехала к нему. Маленькая чердачная каморка – почти под крышей старого купеческого дома – преобразилась, заиграла чистотой, согрелась уютом.
Однажды пришла в Прокопьевск телеграмма:
«Мама, береги Тамару. Ты скоро будешь бабушкой. Если родится сын, назовите Андреем. Я по-прежнему летаю. Все хорошо».
Но он в то время уже не был летчиком в обычном понимании этого слова. В тот год Борис Волынов вместе с первой группой будущих космонавтов приехал в Звездный. Начался новый этап в его жизни, жизни необычной, трудной, наполненной особым содержанием: рождалась новая профессия – космоплаватель. Те, кто готовил себя к встрече с космосом, познавали новые науки, проходили сложные тренировки на различных стендах, закаляли тело и волю.
В дневнике Бориса есть такие строчки:
«Почему мы стремимся в космос? В авиацию нас привело неудержимое желание летать, штурмовать скорости и высоты пятого океана. Если ты летчик, то небо и полеты для тебя главное, если хотите, вся жизнь. Небо… Оно бесконечно, как будущее. На него нельзя смотреть как на потолок планетария. Настоящий летчик все воспринимает гораздо глубже и тоньше.
А самолет… Теперь он пронизывает небо, словно артиллерийский снаряд. Крылья? Их нет. Маленький треугольник – вот и все. Огромнейшие высоты и скорости. Летчики знают небо от голубого до фиолетового. И как бы ни была сложна техника, она послушно подчиняется человеку.
Все мы немножко романтики, влюбленные в летное дело и небо, стремящиеся увидеть в труде поэзию жизни, ее смысл. Каждый из нас может припомнить свои промахи и горькие неудачи, Но если ты по-настоящему любил небо, то не отступал перед трудностями, шагал напрямую, а если и падал, то поднимался и снова шагал. А не мог шагать сам, опирался на руку товарищей и всеми силами, всей волей стремился в небо…
Те, кто собрался в нашей группе, пройдя через все преграды многочисленных отборочных комиссий, решили посвятить свою жизнь освоению космоса, стать «человеком, штурмующим черное небо». Нет, не ради простого любопытства. И, честное слово, ни у одного из моих друзей – я-то их хорошо знаю – даже в самых отдаленных уголках души не таится жажда легкой жизни, стремление к славе. Таких людей космос к себе не подпускает…
Иногда я мысленно прослеживаю все наши тренировки и задаю себе вопрос: что же было самым трудным? Может быть, бешеное вращение центрифуги, когда на тебя наваливается жуткая тяжесть, глаза заволакивает туманом, а кровь пульсирует в висках? Или изнуряющая жара термокамеры, когда, облизывая языком пересохшие губы, чувствуешь всю соленость своего пота? Или тягостное одиночество первого пребывания в камере тишины? Проигрывание всего полета на корабле-тренажере или сдача государственных экзаменов?
Вспоминая пройденное, я останавливаюсь на том, что самое трудное – ждать возвращения из космоса своих товарищей».
Павел Попович: «Борис Волынов был моим дублером, когда готовился старт корабля «Восток-4». Если бы он полетел тогда, – я уверен в этом, – он сделал бы все, что предусматривалось программой. И наверное, лучше, чем я. У Бориса мы многому учились, когда прыгали с парашютом. Он умел внести этакую веселость в наши тренировки. В то же время сам всегда был собран, сосредоточен.
Борис очень добр душой, поэтому к нему не раз приходили наши ребята советоваться по сложным вопросам не только работы, но и личной жизни.
И еще. Характер у него такой, что он никогда не покажет свои невзгоды. Трудно ему, кошки на душе скребут, а он не подает и виду. Словно все хорошо, все нормально.
Человек он сильный. Делать шаг назад, отступать, киснуть – это не в его характере…»
