НОВАЯ СТРАНИЦА

Необычно холодная морозная погода установилась во всем Заполярье. Студеный ветер пронизывал насквозь, казалось, леденил душу. Наша уютная бухта в кои-то веки впервые всем на удивление покрылась коркой льда. Ночью было слышно, как работяга-буксир с тугим хрустом разрушал эту корку, освобождая нашим атомным кораблям дорогу в океан.

С высоты ходового мостика видно, как темная поверхность воды с осколками льда лентой тянется вдаль, туда, где мигают то зеленым, то красным светом входные створные огни. На мостике мы втроем — командир, старпом и я. Наш командир капитан 2 ранга Лев Николаевич Столяров — опытный моряк. Он долго возглавлял экипаж дизельной подводной лодки, затем был старпомом на атомной… Много плавал. Теперь вот этот поход. Я вижу, он волнуется, поглядывает то в нос корабля, то в корму. На носовой надстройке и в корме видны шеренги матросов — это швартовые команды, они ждут приказания, чтобы убрать швартовые концы — тросы, пока еще связывающие лодку с берегом.

Среди провожающих на причале командующий флотом, член Военного совета, офицеры политуправления и штаба. Они посматривают то на часы, то на наш мостик.

Несмотря на добротную меховую одежду, по спине пробегает холодок. «Это больше от волнения», — подумалось мне, и я придвинулся ближе к рубочному люку, откуда струился теплый поток воздуха и света…

— Отдать носовой! — как-то особенно жестко, будто чужим голосом приказывает командир.

Вздрогнул корпус, постепенно увеличивается расстояние до берега. Винты, работая враздрай, гонят жутковато черную, будто деготь, воду. Небольшие льдинки мелодично звенят, стукаясь о корпус подводной лодки. Я подумал: «Как не скоро мы снова увидим эти суровые, но милые сердцу родные края!» Еще несколько часов на поверхности, а затем уйдем в глубины океана, чтобы, преодолев огромное расстояние, вернуться на Родину с другой стороны планеты. Уходим на запад, а вернемся с востока…

Как много сделано нашим народом, нашей партией, чтобы Военно-Морской Флот, как и все Вооруженные Силы, имел самую современную боевую технику, самое современное оружие! На моих глазах и глазах моих сверстников шло коренное обновление флота. Мы видели, как в послевоенном строительстве кораблей стали учитываться новейшие достижения отечественной науки и техники. Подводники особенно остро почувствовали это, когда овладели ядерной энергетикой.

Атомный реактор, как источник энергии, произвел революцию в развитии подводных лодок. Могучая атомная энергия обеспечила высокие скорости движения, облегчила решение многих ранее казавшихся неразрешимыми бытовых проблем. Но самое главное — позволила отказаться от аккумуляторных батарей, как единственного источника энергии для подводного хода. Теперь атомоходу нет необходимости всплывать на поверхность, чтобы зарядить аккумуляторную батарею, и подводная лодка стала настоящим подводным кораблем! С постройкой атомоходов началась новая, невиданная ранее эпоха подводного флота. Эпоха огромных скоростей, фантастической мощи оружия.

В 1961 году газета «Известия» поведала всему миру о буднях первой советской атомной подводной лодки, а в 1962 году атомоход «Ленинский комсомол», которым командовал капитан 2 ранга Л. Жильцов, пройдя под панцирем льдов Арктики, достиг Северного полюса. Несколько позже весь мир узнал о том, что плавание подо льдами Северного полюса для советских атомных подводных лодок стало обычным делом.

И вот пришло время открыть новую страницу в истории советского атомного подводного флота. Нам предстояло совершить групповое плавание подводных кораблей, причем не вблизи от родных берегов, а на огромном удалении от них, в районах, где у нас нет, как, скажем, у американцев, военно-морских баз. Мы должны были пройти все климатические зоны нашей планеты, через два великих океана и множество морей! В плавании нам надлежало проверить работу сложнейших установок, систем и механизмов в разных температурных режимах, обобщить многочисленные наблюдения гидрологической обстановки на пути движения. Но самое главное — отработать взаимодействие, связь, управление, тактические приемы и способы использования оружия совместно с другими кораблями…

— Ну что, покурим последний разок? — прервал мои раздумья командир. Он предложил мне сигарету, зябко поежился, потер руки. — Под козырьком немного теплее, но все равно собачий холод. Родная земля что-то не совсем ласково провожает нас.

— Ничего, в теплые края идем, эта мысль должна согревать, — пошутил я. — Осталось-то над водой пробыть еще часок, не более…

Говоря о пустяках, мы хотели отвлечься от главного, а невольно думалось: «Выдержим ли? Ведь мы первые». И тогда я понял, что и командира одолевают примерно те же мысли, что и меня. Как бы взвешивая наши возможности, бюджет духовных и физических сил людей, мы стали довольно придирчиво оценивать сильные и слабые стороны нашего экипажа.

Как в капле воды отражается окружающий ее мир, так в нашем экипаже отразились жизнь и успехи нашего народа. Почти все моряки с высшим и средним образованием, представители семи национальностей, дети рабочих, крестьян, интеллигенции. Треть экипажа — коммунисты, в каждом отсеке их не меньше двух-трех…

Мне подумалось, что наш корабль в этом отношении не составлял исключения, он такой же, как и многие другие…

«ЗАДРАЕН ВЕРХНИЙ РУБОЧНЫЙ…»

Корабль вышел в океан. Мы стали ощущать качку. Я спустился по трапу в центральный отсек. После леденящего холода особенно остро ощущаешь разлитое по отсекам атомохода тепло. Яркий свет плафонов, ровное дыхание механизмов. Здесь по-домашнему уютно.

Сейчас экипаж пока еще ничего не знает о тех не совсем обычных задачах, которые нам предстояло выполнять. Соображения скрытности не позволяли до поры говорить им ничего, кроме того, что пойдем в море далеко и надолго и что к походу надо готовиться тщательно.

Частые, каркающие сигналы ревуна возвестили о том, что начинается погружение.

— Задраен верхний рубочный люк! Боцман, погружаться на глубину… — скомандовал командир. Раздался глухой шум — это забортная вода ворвалась в балластные цистерны.

В отсеках наступила тишина. Лишь короткие доклады. Ползет стрелка глубиномера, показывает, что все глубже и глубже уходит под воду наш корабль. «Началась наша подводная орбита!» — подумалось мне.

В этот первый день нашей кругосветки я записал в дневнике: «Волнение и суета, связанные с подготовкой к плаванию, закончились только после погружения. Сразу же провели радиомитинг. По трансляции выступил командир, разъяснил задачу. Зачитал обращение Главнокомандующего Военно-Морским Флотом. Моряки возбуждены — они только сейчас узнали цель похода и маршрут. В жилых отсеках вывешены карты мира, где дана разметка маршрута. Идут горячие споры, подводники размышляют, спрашивают. «Вам предстоит пройти по океанам и морям, где более ста лет не ходили русские военные моряки». Эти слова из обращения Главкома глубоко взволновали экипаж, наполнили чувством гордости за оказанное нам доверие.

— А что, мы вроде бы Магелланы! — улыбается довольно турбинист Сергей Червоний.

— Конечно, — отвечаю ему. Но уточняю: — Советские Магелланы».

ПОДВОДНЫЕ БУДНИ

В море весь экипаж разделен на три равные части. Каждая часть — это боевая смена. В часы ее вахты она обеспечивает ход корабля, его жизнедеятельность и боеготовность. В каждой смене свое руководство — вахтенный офицер, вахтенный инженер-механик, парторг, комсорг, агитаторы…

Жизнь под водой определяется не сменой дня и ночи, а четким графиком вахт: через восемь часов по четыре.

Поход только начался, впереди многие дни и ночи в прочном корпусе — без солнца, без звезд, без дня и ночи, без голубизны неба, без зелени трав…

Улеглись волнения, исчезла возбужденность, связанная с началом плавания. Постепенно земные заботы и дела отошли на задний план. Жизнь вошла в размеренный ритм. Дни стали очень похожи друг на друга: вахты, занятия, учебные упражнения, отработка слаженности боевых постов и снова вахты…

Если вы спросите подводника, чем он занимается, находясь длительное время в прочном корпусе атомохода, он, наверное, ответит: «А ничем особенным — вахту несем, учимся, читаем, отдыхаем…» И действительно. Теперь вот, когда мы скрылись под водой и взяли курс на юг, жизнь на подводной лодке пойдет строго по распорядку дня: вахта, отдых, учеба, тренировки, приборки, занятия… Это многоликая, но в то же время и утомительно однообразная жизнь. Она идет в спокойном русле, сначала действует умиротворяюще, радует спокойствием, затем начинает некоторых раздражать, у других порождать меланхолию, равнодушие, а у кое-кого и откровенный пессимизм.

Многое сделали наши кораблестроители, чтобы в тесном объеме герметичного отсека человек не очень чувствовал неестественности своего существования. Здесь обилие мягкого дневного света, уютные каюты, современные кондиционеры по желанию создают приятную прохладу или тепло. Даже окраска помещений, пультов, отсеков подобрана таким образом, чтобы цвет способствовал активной работе, не утомлял зрение. И все же это не заменит самых обычных земных условий, к которым от рождения привык человек. Увы, это так…

Но мы старались сделать все, чтобы скрасить жизнь подводников. Особое внимание было уделено физической подготовке моряков. На подводной лодке, при ее сравнительно больших размерах, нет места для пробежек и кроссов. Поэтому были взяты на вооружение гантели, эспандеры, двухпудовые гири. Физзарядка была неотъемлемой частью распорядка дня. Кроме того, врач следил, чтобы каждый подводник регулярно принимал ультрафиолетовое облучение от кварцевой лампы. По этому поводу наши шутники даже сочинили стихи:

Физкультура помогала сохранить форму. Надо заметить, что немало смекалки и изобретательности проявляли в этом отношении и сами подводники. В одном из отсеков я как-то застал моряка, который рассыпал спички, уронив их на пол. Смотрю, он не собирает их сразу, а по одной складывает в коробочку.

— Это сразу пятьдесят два наклона, — поясняет моряк. — К тому же спички — дерево. Их понюхаешь — лесом пахнет, будто и легче стало. Курить я бросил перед погружением. Мне почти каждую ночь снится, что курю. Просто наваждение какое-то, — пожаловался моряк.

Я ему в душе сочувствую — сам курю, но для порядка говорю о вреде курения и о лошади, которую можно убить никотином одной сигареты. В то время на атомных подводных лодках не было курительного салона. Поэтому с мечтой о сигарете мы расставались всем экипажем, как только над нами смыкались волны.

Забот у меня не убывает. Наоборот, с каждым днем подводная жизнь настойчиво требует решения все новых и самых различных проблем. Выяснилось, что не очень удачно продумана система оценочных баллов в социалистическом соревновании и ее надо дорабатывать. Необходимо усовершенствовать выпуск радиогазеты и, если возможно, почаще рассказывать, чем живет тот подзвездный мир, который мы оставили над поверхностью океана. Агитаторам нужно дать новый материал, «подпитать» их цифрами, фактами…

Побывал на камбузе, побеседовал с коками. Продуктами они довольны, поэтому готовят вкусно. И моряки, естественно, довольны. Камбузу надо уделять побольше внимания. На коках лежит очень ответственная задача. И в самом деле, если что-то не ладится, скажем, у электрика, то это не всегда ощущают другие члены экипажа, лишь бы был ход и свет. А вот если у коков что-то не так, это каждый сразу почувствует, едва сядет за стол. А ведь за стол садятся все по нескольку раз в сутки!

Обойти отсеки, поговорить с людьми. Как настроение экипажа? Что волнует? Своевременно откликнуться на вопрос, отреагировать на негативное, дать ход новому, полезному. Заботы…

ПОМОГЛА ЛИ КРИТИКА?

Завершился еще один день нашего большого плавания. Вернувшись в каюту, я по привычке перечеркнул еще одну цифру в календаре. Разменяли вторую декаду.

Сел в кресло и только теперь почувствовал, как сильно устал. Чтобы знать настроение экипажа, надо постоянно бывать с людьми, присутствовать на тренировках, посещать боевые посты, камбуз, лазарет… Все это не только занимает немало времени, но и требует физической закалки. Дело в том, что на подводной лодке, которая разделена водонепроницаемыми переборками, не так-то просто пройти из одного отсека в другой. Надо поднять тугой рычаг кремальеры, нажать на ручку защелки, осторожно придерживая массивную стальную дверь, с определенной ловкостью нырнуть в люк. После этого повторить все операции вновь, чтобы плотно и надежно закрыть дверь.

А дверей-то не одна! К исходу дня чувствуешь, как наливаются мышцы тяжестью. И теперь вот, устроившись в кресле, я с удовольствием наслаждаюсь скупым комфортом каюты, принимаюсь за дневник.

Каждые сутки я стараюсь сделать краткую запись своих впечатлений: поход ведь необычный, многое из того, что происходит сейчас на атомоходе, наши наблюдения за работой техники, за поведением людей, — все это станет материалом для глубокого исследования, анализа. Наш опыт пригодится тем, кто потом пойдет подобной дорогой.

Только сел я подвести итог дня и сделать записи в дневник, как ко мне постучался турбинист второй боевой смены Сергей Червоний.

— Что у вас? — спрашиваю, хотя догадываюсь, что его привело ко мне.

Недавно закончилась передача радиогазеты, в которой прозвучал довольно едкий фельетон о «позабытом, позаброшенном» масляном насосе, который находился в его, Червония, заведовании. Суть этого фельетона сводилась к тому, что масляный насос при очередной проверке комиссией не был в идеальном порядке, как все механизмы на подводной лодке. Чувствовалось, что рука Червония к насосу давненько не прикасалась.

«Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет», — на мотив известной песни беспризорников двадцатых годов «пел» насос в этом фельетоне и «жаловался» на свою сиротскую судьбу. Конечно, не мог Червоний этого не слышать, а если сам не услышал, то ему уж наверняка все рассказали товарищи в деталях, с интонациями и с комментариями.

Червоний стоял и молчал.

— Так что же случилось, товарищ Червоний? — спрашиваю я, стремясь дать разрядку молчанию, которое становилось тягостным.

Он быстро заговорил, загорячился:

— Опозорили по всему кораблю! За весь поход замечаний даже вот такусеньких не було, — показал он на ноготь мизинца, сбиваясь с русского на украинский язык.

Я ждал: пусть выговорится — легче станет. Но он и сам замолчал: его, видимо, насторожило, что я не возражаю.

— Фельетон правильный. Вы уже не первый год служите, знаете традицию подводников и крылатую поговорку: «Техника любит ласку, чистоту и смазку». Всей боевой смене баллы сброшены из-за вашего «позабытого».

Он ушел, а я был уверен, что моряк направился в отсек, где будет работать с тройным усердием, чтобы вернуть себе доброе имя. Самолюбивый парень. Для него этот фельетон был сильнее любого дисциплинарного взыскания.

Я вспомнил, как два года назад состоялась первая наша с ним встреча. Был хмурый, осенний день. Выстроенные в одну шеренгу, прибывшие из учебного отряда молодые матросы зябко поеживались. Около каждого — вещевой мешок, на ногах — рабочие ботинки, добросовестно стоптанные на строевых занятиях в учебном отряде. Все парни будто бы одинаковые. Только лица разные и глаза…

Не знаю чем, но одни, темно-карие, привлекли внимание. Я остановился. Они смотрели как-то особенно доверчиво. Мне захотелось поговорить с этим матросом. Не успел я задать вопрос, как он уже ответил:

— Матрос Червоний, ученик-турбинист…

Меня поразила такая быстрая реакция. Я подумал: «Из этого парня будет толк».

Он действительно оказался заметным. Нет, не особым каким-то талантом. Его «заметность» выражалась в неугомонности, в активности, в стремлении сделать что-то важное, значительное… Одних это настораживало: «Лезет везде, все ему надо — выслуживается…» Другим он нравился: «Старательный, любит корабль, за коллектив готов в огонь и в воду…» Однако командир турбинной группы, лейтенант Петр Харченко, отнесся к нему настороженно: «Говорлив больно, везде лезет, за все хватается, а на самостоятельное управление боевым постом еще не сдал».

Однако время шло, и мнение о Сергее Червонием менялось. «Звезд с неба не хватает, но уж если взялся за дело, можно не проверять — сделает как надо». «Старательный парень», — говорилось о нем на комсомольских собраниях.

Вот и теперь, с началом нашего кругосветного плавания, он всячески стремился принести своей второй смене дополнительные очки в соревновании. Я не без улыбки вспоминаю его усердие. Как-то Червоний пришел ко мне в каюту.

— Вот, на конкурс стихи… — застенчиво краснея, сказал он. — Как, добавится балл нашей смене?

Я прочитал стихи. Они были весьма посредственные. Но не желая его огорчать, я сослался на жюри — дескать, оно рассмотрит в конце первого этапа плавания.

На другой день он принес рационализаторское предложение:

— А теперь как, добавят?

— И теперь не знаю, — ответил я. — Этим вопросом займется инженер-механик. — Предложение его тоже не было оригинальным.

Мне нравился патриотизм Червония, его чувство ответственности перед коллективом, стремление внести свой вклад в общее дело.

Вот так, видимо борясь за честь мундира, он «хватался за все» и забыл про свое заведование — масляный насос. Я представил себе, сколько горьких минут пережил Сергей Червоний!

На другой день, во время обхода корабля, только я вошел в турбинный отсек, как ко мне подскочил Червоний, будто только того и ждал, когда приду я.

— Вот, посмотрите, прошу вас. У меня порядок. Насос как новый!

— Ну и как, — обратился я к командиру отделения турбинистов старшине 2-й статьи Смагину, — можно давать заметку «Критика помогла»?

— Можно, — сказал Смагин, с укоризной глядя на Червония.

ГОВОРИТ МОСКВА

Лаг отсчитывает мили. По графику мы подвсплываем с большой глубины, чтобы принять сообщения с командного пункта и доложить о своих делах. Эти моменты я использую для того, чтобы послушать радио, записать на магнитофонную пленку последние известия, а потом во время обеда или ужина прокрутить их экипажу. Я спешу в радиорубку.

Радистов у нас трое: Гусаков, Гирчус, Герия. «Три «Г», глаголь в кубе», — говорят в экипаже, когда речь идет о команде радистов. Русский Александр Гусаков, литовец Римгаутас Гирчус, абхазец Анатолий Герия — три человека, прибывшие на флот с разных концов огромной страны, сейчас объединены единой целью, единой судьбой. Маленькая ячейка экипажа нашего подводного атомохода.

Они сейчас все вместе в радиорубке, каждый на своем посту, готовятся к очень важному для нас сеансу радиосвязи. Не спеша, будто задумавшись, вращает тумблеры, настраивает контуры, подбирая нужную частоту, мичман Гусаков. Дело сегодня очень ответственное — впервые после многодневного молчания в эфир пойдет короткий, но мощный сигнал. Это донесение на Родину, что у нас все в порядке, поход идет по плану.

Гирчус — литовец атлетического сложения. Его серые глаза, спрятанные под развитыми надбровными дугами, всегда серьезны. Немногословность и грузность придают моряку какую-то особую внушительность. Видимо, поэтому Гирчуса в шутку называют «грандиозус». Его большие и сильные руки созданы будто для кузнечного дела. Но работает он на телеграфном ключе как пианист — виртуозно, легко, выполняя нормативы радиста первого класса. А как преображается суровое лицо этого моряка, когда он смеется! Ясная, несколько застенчивая улыбка делает лицо светлым, приветливым. В этой улыбке весь Римгаутас Гирчус с его добротой, честностью, скромностью.

Чтобы не отвлекать от работы Гусакова и Герию, ловлю взгляд Гирчуса и показываю жестом, чтобы он поставил стул-разножку и наушники в моем излюбленном месте, где обычно во время сеанса связи я слушаю эфир. Осторожно, чтобы не мешать радистам, я пробираюсь на приготовленное место и надеваю наушники. В меня будто врывается целый мир, переполненный звуками музыки, треском разрядов, писком «морзянки». Я вращаю верньер, ищу Москву, хочу поймать родной наш «Маяк».

Слышно плохо. Невольно мелькает тревожная мысль — пройдет ли наше донесение? Но тут же ловлю голос родной страны. Передается сообщение ТАСС. На Венеру доставлен советский вымпел. Новая победа нашей замечательной науки и техники! Почти все газеты мира уделили этому событию большое место… В Москве закончил работу пленум Союза советских композиторов… Мурманская область удостоена высокой награды. Ей вручен орден Ленина…

Жизнь страны, такой далекой от нашей точки в океане, идет своим чередом. Я представил себе родной Север. Вспомнил обжигающе морозный ветреный день перед отходом.

Стоп! Вот сообщение, которое для нас, подводников, представляет особый интерес. Не раз мне задавали вопрос: нашли или нет американцы свои водородные бомбы, потерянные 17 января 1966 года у испанской деревни Паломарес? Как известно, в те годы поборники холодной войны всячески пытались запугать народы ядерной мощью США. Вот и доигрались. Один из самолетов «Б-52» во время заправки в воздухе взорвался. В ясном небе вспыхнула молния. Четыре водородные бомбы упали с рассыпавшегося на части самолета. Одна из них скрылась в волнах Средиземного моря. Общественное мнение мира протестовало. Собрался Совет Безопасности. Решался вопрос о посылке комиссии в Испанию. Однако найти четвертую бомбу пока не удавалось.

Но вот постепенно исчез голос диктора. В наушниках шипение. Тишина. Я понял: подводная лодка вновь ушла на глубину. Снял наушники. Вижу — Гусаков посвистывает, просматривая перфоленту.

— Радио передано, квитанция получена, — говорит Герия, не обращаясь ни к кому. А я понимаю, он делится радостью, успехом своей работы, работы своих товарищей.

Мне знакомо это чувство, и я, заражаясь настроением хорошо сделанного дела, спешу в центральный отсек. Короткое общение с внешним миром внесло и сюда оживление. Рассказав командиру о новостях планеты, я думаю: «Теперь опять надолго хватит в отсеках разговоров о советских межпланетных станциях, о больших успехах нашей экономики, науки и техники. Новый заряд бодрости внесет это радиообщение с внешним миром». Естественно, порадует подводников и тот факт, что теперь, получив наше донесение, там, на Родине, знают: у нас все в порядке!

Атомоход снова на глубине. Теперь с внешним миром связаны только акустики. Вчера над нами «прошлепал» винтами какой-то сухогруз или танкер. Это было несколько необычно. Вот уже несколько суток акустики пишут в журнал: «Горизонт чист». Более недели они не слышали ничего, кроме мелодичного посвиста дельфинов да какого-то металлического скрежета неизвестного подводного обитателя. Мы ушли в сторону от международных морских дорог.

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО НЕПТУН!

Несколько дней назад командир объявил экипажу, что наш атомоход пересек Северный тропик. Это вызвало немалое оживление среди моряков. Повысился интерес к карте, на которой отмечался маршрут плавания. Большинство матросов обычно связывало понятие «тропик» с чем-то непременно африканским: пальмами, джунглями, палящим солнцем, синью высокого неба… Но теперь, по правде говоря, все это представлялось весьма и весьма абстрактно, хотя мы уже и находились в тропиках. Трудно было перенести себя, хотя бы и мысленно, из прочного корпуса атомохода в африканские джунгли. Тем более, что микроклимат в отсеках был отрегулирован на славу: кондиционеры обеспечивали нас прохладой.

И все же о тропиках мы имели точные данные. Несмотря на довольно солидную толщу воды над кораблем, термометры показывали, что вода за бортом теплее, чем на сочинских пляжах в самое жаркое время года.

— Наверное, у нас найдутся желающие искупаться в тропиках, — сказал командир. — Надо подготовить душевые, — отдал он распоряжение инженер-механику.

Желающих поплескаться в забортной воде набралось немало, пришлось установить очередность. Душевые заработали на полную мощность.

Надо было видеть моряков в эти минуты. Они весело переговаривались, смеялись, дурачились, подставляя под тропическую воду лицо, фыркая и отплевываясь, ловили губами солоновато-горькие капли. Не удержался от соблазна встать под струю «натуральной» забортной воды и я.

Приближался экватор, а это у моряков всегда традиционный праздник, и надо было сделать все для того, чтобы у каждого подводника навсегда остался в памяти этот примечательный день, особый день в биографии, которым так гордятся моряки.

Готовились мы к празднику основательно, старались все предусмотреть: кого включить в свиту Нептуна, как поэффектнее организовать его шествие по кораблю. Был разработан сценарный план: кому и что Нептун должен сказать, в каком порядке он будет вручать свои грамоты. Кстати, еще когда мы шли вблизи Полярного круга, на корабле был объявлен конкурс на лучший текст этой грамоты.

Собравшись после вахты в кают-компании, активисты во главе с секретарем комсомольского бюро Павлом Киливником горячо обсуждали детали предстоящего праздника. Кажется, обо всем договорились, только один вопрос — кто же возьмет на себя роль Нептуна? — оставался открытым.

Было много соискателей на эту роль. Но после всестороннего обсуждения и совета с командиром выбор пал на Петра Смирнова. Один из старейших членов экипажа, капитан-лейтенант-инженер Петр Смирнов пользовался большим авторитетом и всеобщей симпатией на подводной лодке. И не только потому, что имел специальность, которая на атомоходе особо уважаема — инженера-управленца, но прежде всего потому, что обладал отменными душевными качествами, умением расположить к себе человека, найти путь к его сердцу.

На роль Нептуна Петр Смирнов подходил и своей внешностью. Рослый, крупный мужчина с хорошим добрым лицом, он сохранил румянец, несмотря на длительное пребывание под водой. Курносый широкий нос, голубые глаза, приветливая улыбка. Ну, чем не Нептун? А борода — дело наживное, точнее — приделываемое.

Состав свиты владыки океанов определялся фантазией устроителей праздника. На сей раз свита сложилась быстро: Виночерпий (какой же Нептун без Виночерпия?), Пережиток (нечто похожее на хулигана и любителя зелья), Фальсификатор и Очковтиратель (темные носители старого, отмирающего, всего, что отправляется на морское дно к Нептуну). Ну, и, естественно, Русалка. Она, пожалуй, была единственным светлым исключением в этой темной компании. Кстати, так до конца почти никто и не знал, на кого пал жребий играть принцессу подводного царства…

Итак, пересекаем экватор. Командир корабля, Лев Столяров, посмотрев на часы, обратился к капитан-лейтенанту Петру Омельченко:

— Штурман, ваше слово.

Это значит — сообщить по трансляции о том, что настал заветный момент: наш атомоход пересекает экватор.

После сообщения штурмана в отсеках на какой-то момент воцарилась тишина. Вдруг акустик доложил, что он слышит какой-то непонятный шум, звуки музыки и пение. «Очевидно, — закончил он свой доклад, — царь Нептун к нам приближается».

Мы с командиром переглянулись. Он кивнул на микрофон: дескать, действуй! Я объявил по кораблю, что к нам на борт пожаловал царь морей и океанов Нептун. Дружным «ура» ответили отсеки. Надо думать, с каким нетерпением ожидали моряки этого момента!

На подводной лодке центральный пост — это главный командный пункт, мозг корабля, здесь вершится судьба любой задачи, которую решает экипаж. Вот почему Нептун со свитой прибыл прежде всего именно сюда. Гости появились в отсеке как-то сразу, заполнив его весь. Впереди — величественно-важный Нептун. Роскошная седая борода, косматые брови. Голову украшает блестящая корона. В руках трезубец — символ державной океанской власти. Плащ владыки, разрисованный морскими чудовищами, поддерживают живописные слуги — негры. Пробегая взглядом по свите, я невольно засмотрелся на Русалку. И не я один.

— Вот это да! — вырвался возглас из штурманской рубки.

— Хороша, чертовка! — с восхищением воскликнул командир.

В стройной, изящной Русалке с большим трудом угадывался главный старшина Владимир Новиков. Длинные волосы, аккуратно подхваченные яркой лентой, алые губы, кокетливые взгляды — настоящая Русалка!

Нептун между тем басовито запел свой гимн:

— Я царь морей! И всех зверей, и кораблей!

— Ты царь морей, ты царь зверей, и кораблей, и кораблей! — угодливо подхватила под аккомпанемент аккордеона разноголосая свита владыки.

— Я властелин морских богатств, пришел, друзья, поздравить вас!

Словно по команде воцарилась тишина.

— Здорово отработано! — заметил кто-то с восторгом.

Нептун опалил его суровым взглядом — помолчи! — и обратился к командиру:

— Чьи вы, люди, будете, куда путь держите? Ответствуй, служивый!

Гляжу, Лев Николаевич, командир наш, смутился, даже покраснел. Видно, из-за необычности ситуации, когда от командира (от самого командира!) требуют ответа, да еще столь строго и властно. Но он быстро оправился и, не поддаваясь шутейной обстановке, серьезно и с достоинством доложил, что мы люди советские, мореходы известные, выполняем наказ Родины, по воле партии Ленина совершаем плавание подводное, групповое, кругосветное.

Величественно кивнув и похвалив командира за бодрый рапорт, Нептун, не без ехидства, заметил:

— Что-то от тебя, служивый, дымком попахивает, не балуешься ли зельем дьявольским?

Лев Николаевич опять смутился — видно, не ожидал этого каверзного вопроса. (Речь шла о курении, а на этот счет на подводных кораблях порядки весьма и весьма строги.)

— Каюсь, грешен, владыка. Вчера у компрессора пару затяжек сделал, — покаянно закончил он под общий хохот.

Так началось торжественное шествие Нептуна по отсекам атомохода. Хлебом и солью, по старинному русскому обычаю, встречали подводники морского царя. В свою очередь владыка вручал каждому подводнику почетный диплом — свидетельство о переходе экватора.

— Вот, получил аттестат морской зрелости, — подняв над головой диплом, с восторгом сказал турбинист Александр Смагин.

Оно и действительно так: наше долгое и трудное плавание — это серьезный экзамен на зрелость, духовную и техническую, моральную и психологическую.

Из отсека в отсек степенно шествует Нептун со свитой. Мы знали, что обычно праздник заканчивается всеобщей купелью. Но это возможно лишь на надводном корабле. На подводной лодке — увы, это невозможно. Но без купели же нельзя! И ухитряются спутники морского царя кому полстакана морской воды за воротник выплеснуть, кому из чайника тихонечко в карман спецовки нальют. На то и компания темная…

А Нептун серьезный ведет разговор, требует ответа на вопросы, которые иных ставят в тупик.

— А где это ты, любезный, таким словам пакостным научился, которыми уста нередко оскверняешь?.. — задал он вопрос любителю крепкого словца.

— Не из-за тебя ли, служивый, всей боевой смене очки по итогам соревнования сброшены?.. — спрашивает другого.

— А научился ли ты картошку чистить, как коки требуют?.. — вопрос третьему.

И все это — с вполне определенным прицелом…

Обойдя весь атомоход, Нептун вернулся в центральный пост и произнес прощальную речь.

— Я пропускаю через экватор экипаж доблестный с кораблем вашим атомным. Плывите, други, в полушарие Южное! Буду рад снова встретить вас на экваторе, в Океане Великом, чтобы пожать ваши руки крепкие!

И как старый подводник, владыка пожелал нам, чтобы всегда число погружений было равно числу всплытий.

Слушал я речи Нептуна — Смирнова и думал, что не ошиблись мы в выборе, прекрасно он справился со своей ролью.

За праздничным ужином шел оживленный обмен впечатлениями от памятного ритуала. Повторяли остроты Нептуна, вспоминали проделки свиты, отмечали, как хороша была Русалка. Этот день, конечно же, никогда не забудется…

ИСПЫТАННОЕ СРЕДСТВО

Сигнал учебно-аварийной тревоги прозвучал неожиданно и властно. Соскочив с койки, я взглянул на часы и понял: сейчас вахта командира и он решил воплотить в жизнь «испытанное тонизирующее средство», о котором мы условились заранее. То есть «подбодрить» моряков тревогой. Звонки гремят: длинный… короткие… «Аварийная тревога, пробоина в первом отсеке!» — дублирует сигнал голос вахтенного офицера. Но звучит этот голос настолько лениво, буднично, будто со сна, что каждому мгновенно становится ясно, что в действительности никакой пробоины нет. «Как можно испортить дело одной лишь интонацией голоса, — с досадой подумал я. И тут же мысль продолжилась: — Надо потом на разборе поговорить об этом с офицерами».

В «аварийном» отсеке довольно оживленно и людно. Я увидел здесь Геннадия Михайловича Мироненко — нашего парторга. Он внимательно следил за всем, что здесь происходит, и, хмурясь, делал пометки в записной книжке.

У Мироненко привлекательная внешность. Хорошо сложен, высокого роста, у него широкие плечи, большие сильные руки — и все это сразу выдавало в нем спортсмена. Он и действительно был отличным баскетболистом и в соревнованиях не раз выручал команду нашей лодки, спасая от, казалось бы, неминуемого поражения. Здороваясь с ним, чувствуешь сразу же большую силу его руки, которая способна мягка и даже вроде как нежно ответить на рукопожатие, но тут же без особого труда может отдать гайку на прикипевшем фланце, которую никак не могли стронуть с места его подчиненные. Светло-серые глаза, родинка на переносице придают его лицу какую-то кротость и обаяние.

Главное, что отличает его от других, не менее способных и добросовестных офицеров, это умение полностью, без остатка отдаться интересам дела, коллектива, службы. Весь экипаж атомохода, его задачи, успехи и неудачи — все это неотделимо от его личной жизни.

Поэтому он воинственно непримирим ко всяким проявлениям равнодушия и неуважительного отношения к тому, что создано экипажем, всему, что может повредить доброму имени коллектива атомохода. Однажды совершенно случайно я стал невольным свидетелем горячего разговора Мироненко со своим близким другом. Они не видели меня сидящего в старшинской каюте и громко говорили, настолько громко, что я невольно стал прислушиваться к ним. На брошенную приятелем реплику: «А мне-то что? Пусть они думают… Нам сказали — мы пошли…» — Мироненко закипел:

— Кто это они? — В голосе Мироненко чувствовались нотки гнева. — У них что, партийные билеты краснее, чем твой?

Собеседник, видимо, не ожидал такого поворота. Он что-то негромко сказал, пытался перевести на шутку, но Мироненко ее не принял.

— Нет, голубчик, не юли! Я тебя совершенно правильно понял. Не может быть среди нас таких, чья хата с краю. Такое дело вершится, а ты… — с упреком закончил он.

Я тогда подумал: «Не кончится у них этим разговор, своему другу он такое не спустит. Потом напомнит не один раз!»

Вот так, не скажешь, что у него мягкий характер, хотя в жизни, во внеслужебное время, у него подчас не хватает твердости, о чем он сам довольно самокритично как-то признался в порыве откровенности.

Геннадий Михайлович Мироненко был избран секретарем первичной партийной организации нашего подводного атомохода — это его общественная работа. А в первый отсек он сегодня пришел потому, что должность командира дивизиона живучести обязывает его заниматься подготовкой экипажа к борьбе с водой, паром, пожарами, которые весьма опасны для любого корабля, а для атомной подводной лодки — особенно.

Выбрав удобный момент, когда по новой вводной большая часть личного состава забралась в трюм, я пробрался к торпедным аппаратам. На мой вопрос, как он оценивает действия подводников, Мироненко ответил: «А вы сами внимательно присмотритесь, что у них за «фасадом»…»

Вначале мне казалось, что моряки действуют хорошо, даже здорово. Громко, с этакой молодецкой лихостью отдает распоряжения старшина отсека, так и хочется похвалить мичмана. Моряки четко и сноровисто орудуют аварийным инструментом. Только чересчур уж громко докладывают: «Есть, включить помпу!», «Дается воздух в отсек!», «Есть, обесточить…». Однако как-то невольно я обратил внимание на то, что, отдавая команды негромким тенорком, мичман бросает умильные взгляды то на Мироненко, то на меня, явно ожидая похвалы, одобрения. Мне стало неловко, я отвел глаза.

И тут же возникает мысль: «Почему же «пробоину» они заделывают там, где удобней, где легче подобраться к ней? А если она, эта пробоина, появилась бы, скажем, вон там, за массивным маховиком шпилевого устройства? Как туда подберетесь?» Так и подмывало спросить об этом мичмана. И чем больше я наблюдал за происходящим в отсеке, тем очевиднее была наигранность, театральность всего этого учения.

Испытывая чувство неловкости, как человек, понимающий, что ему пускают пыль в глаза, морочат голову, я взглянул на Геннадия Михайловича и представил себе, насколько больно ранит его эта комедия. Тем более, что накануне на партийном собрании шла речь об элементах самоуспокоенности, благодушия, которые стали у нас иногда проявляться. Наш партийный секретарь высказал мысль, что не следует уж слишком драматизировать положение, ведь нет грубых ошибок. Вот он сам убедился, что даже в таком важном деле, как борьба за живучесть, и то просматриваются симптомы очень опасной болезни, имя которой — благодушие, замешанное на показухе. А в истории флотов было немало примеров, когда моряки дорогой ценой жестоко расплачивались за свою беспечность в океане.

В длительном плавании наступает такой период, когда люди полностью вживаются в обстановку, входят в четкий ритм, механизмы и приборы работают стабильно, вахты отлажены. Кажется, лучшего желать не надо. Кое-кто перестает обращать внимание на «мелкие» огрехи. В графике соревнования — только одни красные оценки. Благолепие! Буквально на днях произошел такой случай. В одном из отсеков ночью нес вахту молодой матрос, один из комсомольских активистов. Докладывая мне о режиме работы его заведования, он никак не мог справиться с собой: в глазах светились плутоватые огоньки, он силился согнать с губ улыбку. «Чему это он радуется?» — удивился я. И спросил его:

— Что, веселая вахта? Или вспомнили анекдот смешной?

Моряк покраснел.

— Да вспомнил историю одну… — замялся он, а сам все старается рукой незаметно за щит что-то засунуть.

Оказалось, книгу. Я взял ее. С обложки глядела плутовато-добродушная физиономия бравого Швейка.

Я серьезно пожурил матроса, а сам с горечью подумал: «Вот, уже и комсомольские активисты допускают серьезные проступки, а ведь чтение книги на вахте — это грубейшее нарушение всех требований уставов».

Сегодняшняя тренировка, на которой мы с Мироненко присутствовали утром, со всей очевидностью подтвердила, что опасения коммунистов имеют под собой реальную почву. Записывая в дневник все это, я заметил: «Вот так, дорогой товарищ секретарь… Драматизировать не нужно, но психологические встряски людям весьма и весьма нужны».

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

Макроцистис. Макроцистис… Это слово вползло в отсеки и стало произноситься везде: на инструктажах вахты, за обедом, во время демонстрации кинофильма… Даже одна из сатирических газет была названа «Макроцистис». Означает это слово водоросль-великан. Говорят, его длина достигает двухсот метров, таких растений на суше, пожалуй, не отыщешь. Растут эти водоросли плотной массой, выделяя слизь, которая крепкой пленкой покрывает поверхность моря. Эти могучие исполины противостоят сильным штормам и даже ураганам. У побережья некоторых стран они, словно подводные волноломы, предохраняют берега.

Кто-то, начитавшись легенд про макроцистис, пустил по кораблю слух: мол, в таких водорослях может запутаться и подводная лодка. Некоторых молодых моряков это не на шутку взволновало. Пришел ко мне матрос Валерий Ломакин и между прочим спрашивает:

— Говорят, макроцистисы, отрываясь от земли, огромным комком плывут в океан. Правда это?

Я успокоил матроса. Рассказали мы экипажу об этих водорослях. Страсти улеглись, но слово «макроцистис» стало означать что угодно. И заведомую нелепость, и разыгравшуюся фантазию.

Снова будни, вахты, занятия, учеба… «Приняли в комсомол молодого матроса — Валерия Ломакина. Теперь весь экипаж комсомольский…» — сделал запись.

Во время обеда из разговора за столом узнал, что поссорились электрик и турбинист. В чем же дело? Оказывается, электрик делал предобеденную приборку. Склонился над мусором, работая щеточкой. А в это время турбинист — человек нетерпеливый и экспансивный — решил через него перешагнуть, да не рассчитал, поскользнулся и… уселся чуть ли не на шею. Электрику это очень не понравилось. Он вспылил. Вовремя остановились оба. Видно, чувствуется усталость…

Да, люди безмерно устали. Как-то мне один из старшин высказался о своем товарище, с которым он всегда был, в общем-то, в ровных отношениях:

— Вы представляете, раньше я не замечал, как он ест, а теперь вижу его неопрятность, как у него за едой уши двигаются, — так никакого терпенья нет, ухожу из-за стола… Да и аппетита нет…

Мне подумалось: вот они, вопросы совместимости, как в космосе. Это я мысленно продолжил спор со своими береговыми оппонентами, которые отрицали закономерность подобных психологических срывов в длительном плавании, объясняя их распущенностью, невоспитанностью одних и невыдержанностью других. Наказывать их, дескать, надо почаще.

Рано утром подвсплываем под перископ. Сильный шторм «ревущих сороковых» Южного полушария, как говорится, раскачал океан. Нелегко было удерживать лодку на глубине. Боцман даже вспотел, работая на горизонтальных рулях. Кстати, вновь о благодушии. Наши интенданты забыли, что в провизионной кладовой есть специальные крепления для стеклотары. Успокоенные тем, что мы длительное время не всплывали на перископную глубину и соответственно давно не испытывали качки, они оставили незакрепленными бутылки с соком, банки с вареньем. Каков же был их ужас, когда они увидели на палубе в провизионке коктейль из этого добра! Вполне справедливо командир серьезно пробрал их за это. Беспечность наказуема!

Сегодня при обходе корабля бросилось в глаза, что нет привычной опрятности и чистоты в некоторых помещениях. Вечером на кинофильм пришло сравнительно мало людей. Посмотрел, чем же занимались те, кто не захотел смотреть картину. Один читает, сосредоточенно шевелит губами, видно, хочет уловить мелодию звука. Двое лениво играют в домино в какую-то заумную игру, совсем не похожую на «козла». Молодой торпедист, блаженно жмурясь, подставляет голый торс под прохладную струю вентилятора.

На мой вопрос, почему не пошли в кино, моряки ответили:

— Неинтересный фильм…

В голосе горечь, раздражение.

Люди уже сильно устали. Надо что-то делать, чтобы побольше дать им инициативы, вовлечь в какое-то интересное дело, не позволять им «киснуть», уходить в себя. Спокойная жизнь, стабильная, устойчивая работа механизмов, однообразный ритм утомили людей, понизили их интерес к жизни.

Свои, в общем-то, совсем нерадостные наблюдения я сообщил командиру и старпому. Решили собрать командиров боевых частей, побеседовать с членами партийного бюро, комсомольским активом. После этого стали ежедневно проигрывать учения по живучести, при этом усложнили вводные, ужесточили требования. Чаще стали проверять несение вахты. Провели смотр-конкурс на лучший отсек. Радиоинформация по его итогам была весьма острой, многим досталось за неумение поддержать чистоту и порядок.

Все это несколько встряхнуло команду. Пришло как бы второе дыхание, оно нам было жизненно необходимым: приближались к самому сложному участку маршрута.

ЧЕРЕЗ ПРОЛИВ ДРЕЙКА

Еще до того, как атомоход подошел к проливу Дрейка, мы уже получили тревожный сигнал. Дело было так. Однажды во время обеда, когда, сытно откушав, мы сидели в кают-компании и лениво рассуждали об искусстве коков делать шашлыки, поступил доклад, что прямо по носу гидролокатор обнаружил цель, и вахтенный офицер, резко сбавив ход, начал маневр на уклонение.

Командир сыграл боевую тревогу. Прощупывая перед собой пространство, луч гидролокатора словно натыкался на стену. Резко упала температура за бортом. Да, мы встретились с дитем Антарктиды — с айсбергом.

И вот пролив Дрейка. Среди моряков всего мира о нем идет дурная слава. Суровые и жестокие штормы, плавающие льды, айсберги делают его труднопроходимым. Недаром многие мореплаватели выбирают более безопасный переход из Южной Атлантики в Тихий океан через Магелланов пролив. Но наша подводная орбита пролегала именно через пролив Дрейка.

Опасное соседство антарктических айсбергов нас очень беспокоило. Эти гигантские, в несколько миллионов тонн, ледяные острова, оторвавшись от материка Антарктиды, направляются в самостоятельное плавание. Течения их гонят в высокие широты, где они постепенно тают. Возвышаясь над уровнем моря сравнительно немного, айсберги глубоко, порой на сотни метров, уходят под воду. Они величественно сверкают белизной своих снегов, оживляя бесконечное однообразие синевы моря и неба.

Но горе тому мореплавателю, который не заметит айсберг! Трагическая гибель «Титаника» памятна многим поколениям моряков. Для подводных лодок айсберги тем более опасны. Чтобы избежать столкновения с ними, от подводников требуется большая осторожность и высокое искусство. Акустикам предстояла нелегкая напряженная вахта. Гидролокатор непрерывно прощупывал пространство по курсу нашего атомохода. Мы сбавили ход до минимального, идем осторожно.

Видимо, сегодня наверху погода штормовая. Это чувствуется даже здесь, на глубине. А ведь нам предстоит сеанс связи, и поэтому надо всплывать под перископ. Памятуя о недавней досадной беспечности наших снабженцев, командир дал команду: «Осмотреться в отсеках. Закрепить все по-штормовому». Я спешу в центральный пост. Хочется воспользоваться случаем и взглянуть в перископ, чтобы потом рассказать экипажу, каков он, этот знаменитый пролив Дрейка.

В центральном посту сейчас особая обстановка. Здесь та непередаваемая атмосфера деловитого и напряженного спокойствия, какая бывает, вероятно, только под перископом на подводных лодках. Дело в том, что в этом положении опасно находиться: плавающие льды или другие предметы могут повредить выдвижные устройства. Но несравненно опаснее неожиданное столкновение подводной лодки с надводным кораблем! Надо ли пояснять его последствия?

С легким шипением гидравлика вытолкнула из шахт выдвижные устройства. Командир кивнул, разрешая занять место у перископа. Я прильнул к окулярам. Как положено по инструкции: сначала дальний обзор, затем ближний, зенит, по курсу… Над водой хмурая синева уходящего дня. Серым бесцветным маревом закрыт горизонт, и не видно, где же разделяется море и небо. Крупные хлопья снега залепляют линзы перископа, а брызги, сорванные ветром с гребней волн, их очищают.

Сильно качает. В такие моменты слышно, как захлебывается компрессор, пополняющий запас воздуха высокого давления.

— Да, неуютное место! Есть же на нашей планете такие забытые богом углы! — сказал сменивший меня у перископа командир, не отрываясь от окуляров.

НЕЖНОСТЬ

Наши календари — а встретить их можно везде: в каютах, на боевых постах, в рубке акустика — показывали первый день весны. 1 марта! Вьюжной зимой мы покинули Родину, и вот как-то незаметно подкралась весна.

Март 1966 года! Месяц начала работы XXIII съезда партии. Мы не могли об этом забыть. Ведь все дела наши, все доброе, полезное, что делалось на подводной орбите, все это проходило под знаком подготовки к этому замечательному событию в жизни каждого советского человека. Нет, не ради красного словца мы посвятили дела свои съезду партии. Душой и сердцем мы жили, слились со своим народом, наши сердца бились в одном ритме с сердцем Родины.

В одном из отсеков Володя Гапченко, молодой морячок (я знаю, он рисует и любит живопись) листает репродукции Левитана. Он остановился и пристально рассматривает картину «Март». Я невольно останавливаюсь и любуюсь синью неба, солнечными бликами на подтаявшем снегу крыши. Удивительно тонко уловили глаза художника ту неповторимую гамму красок, которую рождает борьба зимы с весной, когда еще зима сильна и в то же время она начинает уступать свои права весне, теплу, солнцу.

— Нравится? — спрашиваю его.

— Это же Левитан. Как он может не нравиться? — удивляется моряк.

Весна! Прекрасное время года! Пробуждается природа, зарождается жизнь. Наверное, поэтому мы именно весной как-то острее чувствуем и любим. И чествуем женщин. Я глубоко убежден, что здесь, в подводном мужском мире, где никогда не бывала женщина, она незримо присутствует. Мои товарищи по службе, занимаясь чисто мужским делам, не забывали своих близких: женщину-мать, женщину-жену, невесту, сестру, подругу.

Правда, мужская деликатность не позволяла им затрагивать эту тему. Но… чем ближе подходило 8 Марта, тем больше чувствовалось, насколько непрочен этот негласный обет молчания вокруг женщин. Ведь на берегу у каждого остались либо невеста, либо жена…

Помните, у Твардовского:

Отмечали же мы День Советской Армии, Праздник Нептуна — это хорошо. Надо отметить и день 8 Марта. И сделать это надо как-то необычно, по-особенному.

Инспектор политуправления флота Виктор Николаевич Харитонов как-то в эти дни заметил: «Нам нельзя и в море от этого острого вопроса уходить. Я имею в виду женщину, ее место в нашей жизни». И, помолчав, не без лукавинки продекламировал:

Это был опять Твардовский. Люблю я его, особенно его Теркина!

Оставшись один, я набросал план встречи 8 Марта. И задумался. Мне вспомнился родной заполярный городок, уютная квартира, жена, сыновья… Как-то школьные дела у старшего? Хоть учится он хорошо, все же переезды с места на место (удел всех военных) сказывались, особенно в начале учебного года. Младшему легче, его радовали переезды. Мать с улыбкой говорила: «Алеша тоже, наверное, моряком станет — уж очень любит путешествовать».

С теплотой и нежностью вспомнил я свою жену и жен моих товарищей. Сколько у них самоотверженности, бескорыстия, умения подчинить свои интересы главному делу мужа — воинской службе! Переезды, лишения. За водой, за дровами приходилось пробираться через снежные сугробы. И все больше самим! Ведь мы, мужья, — офицеры, дома как в гостях. В основном же мы в море. Забота о воспитании и здоровье детей, вечно незавершенный труд у домашнего очага ложатся на их хрупкие плечи. Они ждут, они верят, они служат вместе с нами.

Надо, очень надо нам хорошо отметить День женщины в сугубо мужском обществе. И праздник состоялся, он был торжественным и даже чуточку нежным. Но я расскажу только о конкурсе на лучшее стихотворение, рассказ, очерк, посвященные женщине.

Как мы и ожидали, он принес много интересного. Ну, например, такие стихи:

Написал это стихотворение мичман Владимир Коваль. Много лирических стихов посвятил своей невесте москвич Борис Белов. Но приз все-таки был присужден офицеру Олегу Андронову. Его стихотворение было признано самым лучшим. Всем понравилась его концовка:

ВСПЛЫТИЕ

Оставив много тысяч миль за кормой, мы приближались к родным берегам. Теперь уже к восточным. Пришло время готовить отчеты. Офицеры хлопочут над бумагами.

В это время родилась мысль создать рукописный журнал с иллюстрациями, в котором была бы отражена наша подводная жизнь. «Летопись похода» или «25 000 миль под водой» — так было решено его назвать. Лучшие произведения: стихи, очерки, рисунки — все, что создано нашими моряками во время конкурсов и соревнований, все должно войти в журнал. Все важные события отражались в журнале: кто первый начал вахту в честь XXIII съезда КПСС; кто первый отпустил бороду или кому из именинников был преподнесен первый торт; кто завоевал лучший приз в соревновании.

Подводная лодка мчится со скоростью курьерского поезда, над нами солидная толща воды, под килем — километры. Ошибка, просчет, неточность одного из вахтенных дорого может обойтись для всего экипажа. Вот почему вчера мы провели партийное собрание, на котором главной темой была бдительность. Никаких послаблений. Жестче контроль, выше требовательность. Результаты чувствуются: по вахте стало меньше замечаний, экипаж будто встряхнулся.

И вот наступил самый долгожданный, самый последний день нашего марафона! Еще с ночи все были на ногах. Никого не уложишь. В центральном посту внешне все было на первый взгляд обычным. Вахтенный инженер-механик не спеша заполнял журнал; рулевые, пощелкивая манипуляторами, удерживали курс и заданную глубину погружения; вахтенный офицер негромко докладывал старпому о выполнении распорядка дня. В общем, все буднично, спокойно. Однако во всем — во взглядах, в жестах, в интонациях голоса — чувствовалось, что за внешним спокойствием притаилось напряженное ожидание самого главного события — всплытия.

Взять хотя бы командира атомохода Льва Столярова. Всегда спокойный, вроде бы даже флегматичный, сегодня он возбужденно мерил шагами отсек, то и дело заглядывая в штурманскую рубку. Там он склонялся над картой, будто видел ее впервые. Сощурив покрасневшие от недосыпаний глаза, командир задумчиво прикидывал измерителем расстояние до точки всплытия. Его лицо выражало озабоченность.

И озабоченность его можно было понять. Пройдено, не всплывая на поверхность, около 40 тысяч километров — расстояние, примерно равное длине экватора. Вот-вот наступит момент, когда мы всплывем в заданной точке, и станет ясно, насколько точны были расчеты, сколь искусными мы оказались моряками и, в первую голову, конечно, наш командир.

Мы знали, что на корабле отличная техника. Но даже самый точный прибор, такой, к примеру, как корабельный хронометр, и тот имеет поправки. Без их учета хронометр бесполезен. А тут надо было учесть множество различных факторов. Справились ли с этим делом командир и экипаж, должно было показать всплытие.

Сигнал ревуна забился в отсеках, возвещая экипажу, что начинается всплытие. В центральном посту тишина. Вот командир занял место у перископа. Звучат команды, от которых мы уже отвыкли: «Приготовиться к всплытию!», «Акустик, прослушать горизонт», «Боцман, всплывать на глубину семь метров!». Стрелка глубинометра ползет по кругу. Всплываем! Вот уже подняли трубу перископа и командир, привычно обхватив ее, прильнул к окулярам.

Мы не отрываем от командира глаз. Что же он видит там? Нас должен встречать эскадренный миноносец. Если увидим его, значит, попали, как говорит штурман, в яблочко.

— Боцман! Лучше держать глубину! — прерывает тишину отсека властный голос командира.

А перископ медленно вращается по кругу, вместе с ним шагает по кругу командир. Вдруг он задерживается. Всматривается в даль. Затем тихо говорит мне:

— Посмотри, комиссар!

С бьющимся сердцем я гляжу в перископ и вижу в синеве вечера четкий силуэт эскадренного миноносца. Мы всплыли точно! А когда был открыт рубочный люк и в центральный пост ворвался гул океана, то мы все поняли, что задание Родины выполнено успешно!