Гл. 1. На взлет

Пора. Наступал первый, самый ответственный момент осуществления задуманной операции. Через десять минут станет ясно: операция начинается, или она сразу переходит в завершающую фазу с легко предсказуемыми последствиями. Скорее всего, в фазу смертельного поражения. Теперь размышлять и думать уже некогда. Все думы остались позади. Виктор настраивался: действовать без эмоций, как автомат. Усиленно внушал себе: все продумано и он хорошо подготовлен. Однако и расслабляться нельзя.

Никто не заметил, как он вышел из дежурного домика и направился к самолетам.

Погода в марте неустойчива. Вчера еще было солнечно, остатки рукотворных сугробов, что накопились за зиму возле стоянки самолетов, скукожились, почернели и, казалось, доживают последний день. Сегодня пасмурно, похолодало. В Бессарабии в это время года часто бывает ветрено и сыро. Сырой морской воздух принес низкую облачность и легкую дымку. Накрапывал мелкий дождь. Но видимость приличная — не менее тысячи метров. Взлетно-посадочная полоса (ВВП) просматривалась наполовину. Нижний край сплошной облачности — метров пятьсот. Толщина облачного слоя — не более двухсот метров. Со сводкой метеослужбы Виктор сумел ознакомиться. Облаков он не боялся. Такой слой пробивается за считанные секунды. Характеристики МиГ-17 знал наизусть. Обошел вокруг самолета, посмотрел в сторону будки часового. Утром Виктор угостил его фляжкой со спиртом и предупредил, чтоб он на посту не пил. Кто устоит? Часовой, обхватив двумя руками карабин, в какой-то странной позе — полусидя спал в своей будке. Смена — не ранее получаса. Вполне достаточно.

Виктор залез в кабину АПА (автомобильный пусковой агрегат). Угостил водителя сигаретой:

— Что, мёрзнешь?

— Да так.

— Сам откуда?

— Да я почти местный, из Одессы.

— Значит Жора из Одессы. Мы с тобой почти земляки. Я сам из Николаева.

— Приятно познакомиться, только я не Жора, я Саша.

— Хорошо, Саша. Сейчас погреешься. Мне нужно запустить двигатель. Проверить работу генератора. Напряжение иногда прыгает. После запуска по моей команде отсоединишь жгут питания. Я пару минут погоняю и всё. Если будет плохо, вызову электриков — пусть регулируют. Потом погреешься у сопла.

— А что, утром, когда готовили машину, не проверили?

— Да, утром не стал долго гонять. Техник звена прицепился бы — что, мол, неисправную машину дал на дежурство. Договорились?

— Ладно.

Виктор по стремянке поднимается к фонарю (прозрачная часть — «колпак») кабины, откатывает его назад, открывая доступ к сидению лётчика, быстрыми профессиональными движениями вынимает чеки, блокирующие стреляющий механизм катапульты, и опускает их в карман комбинезона. Перегнувшись в кабину, быстро включает все необходимые тумблеры, кроме одного — питание. Последняя подготовительная операция — проверка стояночных тормозных колодок. Их всегда положено проверять перед запуском. Под видом проверки слегка отодвигает их от колес и к каждой из них карабином присоединяет тонкий фал длиной в пять метров. Конец правого фала просто забрасывает в кабину, левого, вновь поднявшись по стремянке, незаметно закрепляет в кабине за левый поручень сиденья.

Самолёт готов. Жестом дает водителю сигнал на запуск. Автогенератор зарычал — это точка отсчета. Сейчас он привлечет к себе внимание тех, кто остался в дежурном домике. Пока сообразят, пока подбегут, пройдет полторы — две минуты. Запуск — сорок секунд. Да еще на последние приготовления — секунд двадцать. Резерв — тридцать секунд. Все просчитано заранее. Только бы не сорвать запуск. Виктор аккуратно начинает открывать стоп-кран. Есть! Пошло характерное урчание — двигатель «схватил». Теперь не спешить и также плавно продолжить движение стоп-крана. Стал нарастать свистящий звук, переходящий в характерный рев, когда двигатель набирает полные обороты.

Последние действия: сигнал Саше — отключай! Тот отсоединяет кабель наземного питания. Включил оставшиеся, необходимые для полета, тумблеры. Отработанным движением (тренировался) выдёргивает за фалы тормозные колодки из под колес, и отбрасывает фалы в стороны. Застегивает ремни парашюта. Надевает заранее приготовленный шлемофон, и подсоединяет его к разъему рации — слушать эфир. Задвигает фонарь и герметизирует кабину. Правая рука на ручке управления, нащупывает тормозной рычаг. Левой двигает сектор газа вперед, и самолет начинает движение. Боковым зрением отмечает — из дежурного домика выбегают люди, но самолет уже бежит по рулёжке. Виктор с притормаживанием двигает педалями — самолет разворачивается в сторону ВПП. Вот и зона старта. Выпускает закрылки во взлетное положение.

Убеждается, что вышли. Включает часы. Все. Педали нейтрально, ручка нейтрально. Полный газ, форсаж. Поехали!

Все внимание на указатель скорости: 80, 120, 150, 160, 180 — пора. Легким движением берет ручку на себя, нос самолета задирается вверх — оторвалась передняя стойка. Удерживает ручку в том же положении. Половина ВПП позади. Скорость уже 210. Когда же, наконец? Не успел подумать, земля стала уходить вниз. Шасси — на уборку! Есть — загораются зелёные лампочки уборки стоек шасси.

Самолет резко идет в набор высоты. Немного отдать ручку от себя. Так. Убрать закрылки, Виктор ищет рычаг уборки — не перепутать со стоп-краном, они расположены рядом (что б их, конструкторов!). Закрылки убраны. Высота — 400, скорость — 500. Сначала разгон, потом пробивать облака.

Скорость 700. Пора. Мягко ручку на себя — самолет пошел в набор. Клочки облаков проносятся мимо как вихрь, самолет в сплошном тумане. Взгляд на авиагоризонт — держать линию горизонта, на вариометр — набор высоты продолжается. Десять секунд, как вечность.

Все, выскочил — облака снизу, вокруг бескрайнее небо. Пот заливает глаза, но расслабляться нельзя. Сколько прошло? Три минуты. Это уже больше 10 км от аэродрома. Ручка вправо — правый разворот. Влево нельзя — там зона другого аэродрома. Хотя там истребители не базируются, но чем чёрт не шутит.

В наушниках шлемофона слышен ор, мат. Руководитель полетов с командиром дежурного звена выясняют отношения. Фамилию Виктора — Соколов склоняют. Диспетчер докладывает, что Соколов улетел в Одессу. Какую Одессу? Из дежурного звена взлетел технарь Соколов! Ах, это другой Соколов улетел в Одессу? Какой еще? Инструктор из армии? Трехэтажный мат командира в адрес той матери, которая наплодила этих му…ков — Соколовых. Командир дежурного звена просит взлет.

Взгляд на авиагоризонт — градусов 30, больше крен и не нужно. Где-то сейчас чуть левее внизу должно появиться большое бессарабское село. Двадцать километров южнее от него берег моря и наша пилотажная зона. Курс 180 — заканчивать разворот. Из-за пазухи Виктор достает карту, смотрит на проложенный маршрут. Курс 195 — направление на Анкару. Скорость 700, высота 1500. Когда успел набрать? Ах, да — двигатель — на форсаже. Выключить форсаж. Убрать газ, снизиться до 600 метров. Если будут догонять, то, скорее всего, пойдут на большой высоте. Еще меньше газ, самолёт входит в облака. Скорость падает до 450 — больше терять нельзя, ручку чуть от себя, хорошо — скорость увеличивается до 500. Самолет вываливается из облаков, и Виктор видит под собой море. С правой стороны удаляется берег. Подбирает обороты двигателя для высоты 300 метров, скорость — 550. Держит горизонт. Пока все нормально. На несколько минут успокаивается. Осматривает пространство: снизу кругом море, сверху — облака. В эфире снова голос командира:

— Я — такой-то (позывной), высота 10 тысяч, курс 185, ориентировочно квадрат …Этого х…нигде нет. Видно давно уже нае…улся. Куда же ему еще деться со своей е…ой башкой. Ас! Не пойдёт же он на бреющем. Прошу разворот.

— Запрещаю разворот. У тебя еще топлива на полчаса. Ищи своего придурка.

— Какой он мой? Я этого М…лу к полетам не готовил! Пройдусь под облаками… Курс…

Виктор даёт полный газ и набирает высоту. На пяти тысячах вышел в горизонтальный полет. Установил скорость 800. Самолёт словно завис над бескрайним полем облаков. Вскоре массив облачности закончился, внизу открылось море. Тридцать минут полёта — больше половины пути. Впереди в дымке показался берег. Турецкий берег. Перевёл самолёт в режим снижения. Если увидит аэродром, то попробует садиться. Виктор посадки не боялся, хотя и знал, что это самый сложный этап полета. Теоретически он был подготовлен, а успешно проходящий полёт придал ему уверенности. В крайнем случае, катапультируется. У него был и опыт парашютных прыжков, и опыт катапультирования на тренажёре.

Не успел подумать, услышал в эфире английскую речь, и почти сразу увидел рядом пару незнакомых истребителей с турецкими опознавательными знаками. Один занял позицию выше его справа, второй — слева подошел почти вплотную. Хорошо видно летчика, который показывает большой палец и переворачивает его вниз — принуждение к посадке. Виктор изо всех сил кивает. Нажимает кнопку рации и говорит заученную фразу: Okay! Follow. I´m don’t flower. I´m technic. I´m need of help. Удивительно, но он понял — закивал, и Виктор услышал ответное — Okay! Значит они на нашей частоте. Самолеты, давая пространство для маневра, отошли от него на несколько метров, и все трое полетели строем — левый рядом, правый сзади и выше.

При необходимости изменения маршрута ведущий предварительно помахивал крыльями, затем показывал, в какую сторону следует разворачиваться. Постепенно начали снижение. Впереди открылось летное поле. Ведущий показывает — проходим над ВПП и заходим «по коробочке». Так в сопровождении эскорта самолет Виктора проходит над аэродромом, делает левый разворот — первый. Затем второй — идёт в обратную сторону. Высота 300, скорость 400. После третьего Виктор выпускает шасси — самолет проваливается. Добавляет газу. После четвертого выпускает в посадочное положение закрылки — самолёт «взбухает», скорость снова падает. Ручку от себя — направляет самолет на начало ВПП. По вариометру пытается держать темп снижения не более пяти метров в секунду.

Последний раз взгляд на приборы — высота менее 100, скорость — 280. Теперь все внимание на стремительно приближающую полосу. Одновременно боковым зрением следить за сопровождающими. Похоже, что один из них будет садиться вместе с ним.

В момент прохода края ВПП ручку на себя — плавно, одновременно убрать газ — резко. Самолет продолжает нестись над полосой. Уже почти половина полосы осталась позади. Видно выравнивание произвел слишком высоко. Наконец — приземление. Удары снизу — справа, затем слева, тут же — спереди. Это встреча колес с полосой. Все три — вразнобой. Самолет попытался уйти обратно вверх, но словно смертельно раненая птица неуклюже плюхнулся на полосу. Теперь почти одновременно на все три колеса. В голове проносится голос командира: «Скозлил, мудак? Марш на кухню — картошку чистить!». Любимая его присказка. Посмотрел на скорость — почти 150. А полосы почти не осталось. Тормозить!!! Давить на гашетку тормоза. Придавил, что было сил. Тут же: хлопок снизу справа, самолёт начинает разворачивать…Левую педаль вперёд, держать тормоза. Теперь — хлопок слева. Виктор понимает — «разул» колеса. Тормозить следовало бы плавнее. Черт его знает, как это — плавнее! Самолет уклоняется по полосе и выкатывается в поле, где бороздит землю и тем гасит остаток скорости. Неужели все, и это — земля? Почему так плохо видно? Туман что ли? Нет, это пот со лба заливает глаза. Струйка пота, стекает и по спине. Виктор из последних сил дергает рычаг сдвижной части фонаря. Что за черт! Не поддается. Ах, да — сначала разгерметизация. Наконец, свежий воздух. Все, удалось! Сил едва хватило, чтобы снять ремни…

 

Гл. 2. Покой нам только снится

В семье у Виктора существовал культ отца. И культ лётной службы. Отец был влюблен в авиацию, и более важного дела в жизни у него не было. И еще — отец был человек чести. Офицерской чести. Это значит, что он был готов выполнить свой долг до конца. И это значит, что он, также как его товарищи, были уверены, что каждый из них не подведет в трудную минуту, не предаст.

Виктор с самых ранних лет проникся к авиации такой же любовью. После окончания школы твердо решил поступать в лётное училище. Продолжить дело, так сказать. Это стало его главной жизненной установкой после известия о потере отца. Печальную весть о гибели отца принес его друг в марте 1951 года. Он же рассказал и о последнем бое, в котором они участвовали вместе с отцом.

Официальное сообщение было получено с большим опозданием и лишь после неоднократного обращения матери вначале к командиру части, а затем к командованию ВВС. Этому также предшествовали несколько вызовов матери в «органы», о которых мать Виктору ничего не рассказывала. Из рассказа друга отца Виктор понял, что факт гибели отца подвергался сомнению. Если бы его гибель проходила по формулировке «пропал без вести», то семья лишилась бы пенсии.

Боевые товарищи подтвердили не только факт взрыва его самолета (это значит, что лётчик погиб), но также и то, что в том бою он дрался геройски и был сбит только потому, что ценой своей жизни пытался спасти своего ведомого. Им почему-то долго не верили. Командир полка пытался представить отца к высшей награде, но его представлению ходу долго не давали. Лишь через полгода, когда мать получила официальный документ о гибели отца, ее снова вызвали в «органы» и передали орден Красной звезды, присвоенный отцу посмертно. Это случилось, когда Виктор уже пошел на учёбу в выпускной класс школы.

В течение прошедшего лета он себе поставил и начал осуществлять три ближайшие цели. Во-первых, записался в аэроклуб и совершил два первых прыжка с парашютом. Во-вторых, в секцию бокса «Динамо» — решил воспитывать в себе характер бойца. В-третьих, стал собирать документы и материалы о жизни отца. Он нашел его старую автобиографию, а также записные книжки. Последняя книжка была передана другом отца. В ней он нашел краткие «зашифрованные» записи о последнем боевом периоде его жизни. Впрочем, шифр легко разгадывался. К примеру: «мы получили новую форму». Ясно, что речь шла о китайской форме. Или: «сегодня работали. Результат: всего три, один за мной. Все на месте». Значит, состоялся воздушный бой: мы сбили три самолета противника, в том числе один — отец. У нас потерь нет и т. п.

Родился отец в г. Николаеве в 1916 году. В школе учился там же. С пятнадцати лет начал работать на Николаевском судостроительном заводе. Там он и познакомился с Наташей, ставшей его женой и в 1936 году родившей ему сына — Виктора. В том же году, на время оставив молодую семью, перебрался на Одесский авиаремонтный завод — там платили больше и давали продовольственный паек. Была перспектива получения жилья. Одновременно стал заниматься в Одесском аэроклубе. В конце года проводился спецнабор в Одесскую военную школу летчиков, в которую он по рекомендации старшего инструктора аэроклуба был зачислен курсантом.

Летом 1937 года на самолете У-2 вылетел самостоятельно. А в следующем году закончил курс летной подготовки на самолете И-16. К новому 1940 году выпускникам школы были вручены удостоверения об окончании школы летчиков и присвоены воинские звания младших лейтенантов.

После начала войны Одесская летная школа была эвакуирована, в Киргизию. Затем в 1945 году она была преобразована в военное училище, на базе которого в 1951 году был образован учебный авиаполк (аэродром в Канте).

Отец получил назначение в Качинскую авиационную школу на должность инструктора.

«Качинская Краснознаменная авиационная школа им. тов. Мясникова» была школой известной. Еще в 1923 году ей было присвоено наименование «Первая военная школа лётчиков». А основана школа 24 ноября 1910 года Великим князем Александром Михайловичем, как Севастопольская офицерская школа авиации.

С 1921 по 1941 годы школа подготовила более семи тысяч лётчиков, в основном, истребительного профиля. В июле 1941 года Качинская школа перебазировалась из Крыма в пос. Красный Кут Саратовской области. 289 её выпускников были удостоены звания Героя Советского Союза, десять из них дважды. Знаменитый А.И. Покрышкин — трижды.

После войны школа была преобразована в училище. На прежнее место дислокации училище не вернулось, а в мае 1947 года его перебазировали в Мичуринск Тамбовской области.

В 1943 году после многочисленных просьб и рапортов отца направили на фронт. Подробности фронтовой жизни отца восстановить пока не удавалось. Виктор рассчитывал в дальнейшем найти кого-нибудь, кто воевал вместе с отцом. Всего на его счету числились четыре победы, одержанные над противником в воздушных боях, а также три сбитых бомбардировщика. По-видимому, отец сам был неудовлетворен своими боевыми успехами, о чем имелось упоминание в его записях.

Дело в том, что к фронту он уже имел солидный налёт, обладал прекрасными навыками пилотирования и умением контролировать окружающее пространство. Свою первую победу отец одержал уже во втором боевом вылете. Но это сработало не в его пользу. Его тут же взял к себе ведомым заместитель командира полка, который «шёл» на Героя. Задача же ведомого прикрывать, а не сбивать. При этом, как рассказывали фронтовики, многие «герои» частенько теряли своих ведомых. Увлекаясь атаками, они забывали о тех, кто прикрывает их заднюю полусферу.

Последние же были обязаны любой ценой, вплоть до потери своего самолёта и жизни, прикрывать ведущего. Таков суровый закон воздушного боя.

Отец в полной мере испытал его на себе, когда, спасая ведущего, принял удар на себя и был сбит. Сбит над территорией противника. Спасся на парашюте, и несколько дней добирался до своего аэродрома. После этого случая, несмотря на заступничество командира полка, его на десять дней отстранили от боевой работы, пока «особисты» «расследовали его дело» и таскали на допросы. Тем не менее, отец за всю войну не получил ни одного ранения и дошел почти до Берлина. Имел боевые награды — орден Красной звезды, два — Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, орден Александра Невского и множество медалей, в основном, за взятие и освобождение городов.

Победа! Ее давно с нетерпением ждали все. Почти в любом разговоре о ней упоминалось: «Вот придет победа…», или — «Ну, ничего, недолго осталось». Тем не менее, девятого мая Великая Весть обрушилась неожиданно. На город словно опустилось волшебное облако благодати. Глаза людей зажглись радостью и надеждой — «будем жить!». Многие женщины плакали. Кто от счастья, кто, вспоминая родных и близких, не доживших до этого дня. И еще всех объединяло какое-то особое чувство личной причастности и гордости за НАШУ страну, за всех нас, зато, что именно мы победили. Слово «Победа» везде. Вспомните: автомобиль — «Победа», часы — «Победа», кинотеатр — «Победа», теплоход — «Победа». В городе разбили новый парк — ну конечно «Победа»! В городском яхт-клубе после войны остались две яхты — одна из них носила имя «Слава», другая — «Победа»!

Вскоре в доме появился отец — большой, весёлый. Подбрасывал Виктора вверх, звеня медалями. Виктор хохотал — было щекотно и радостно. Отец приехал не насовсем — в отпуск. Чувство гордости переполняло Виктора, когда они вместе с отцом прогуливались по городу. Виктор отмечал восхищенные взгляды молодых женщин и подростков, бросаемые на отца. Отец в своей летной форме был действительно красив. В особенности, Виктору нравилась его летная кокарда на фуражке. Такой в своем городе Виктор не видел ни у кого. И еще золотые погоны с большой, как у генерала звездой. Они с отцом прогуливались по определенному маршруту — по центральной улице до городского парка, где по выходным играл духовой оркестр. По пути заходили в чайную, отец заказывал сто грамм водки и кружку пива для себя и пирожок с вареньем для Виктора.

Однажды перед чайной они встретили «колясочника» — так звались калеки без обеих ног. Они сидели на самодельных колясочках, снаряженных подшипниками, и передвигались, отталкиваясь от дороги деревянными лопаточками, похожими на те, что используют штукатуры в своей работе. На голове у «колясочника» была такая же фуражка, что и у моего отца. «Колясочник», вытянувшись вверх и не выпуская из рук лопаточек, отдал отцу честь. Отец вынес из чайной бутылку водки, стаканы и нарезанное ломтиками сало. Сам присел рядом на подвернувшийся ящик, и они разговаривали, пока не выпили всю водку. Тогда Виктор единственный раз видел отца пьяным. Он сказал: «Водка — великое изобретение для тех, кто придумал войну. Без нее воевать было бы невозможно». Потом добавил, непонятную для Виктора фразу: «Впрочем, как и жить после неё — тоже». Через некоторое время «колясочников» не стало. Даже раньше, чем пришел 47-й голодный год.

Через месяц отец уехал обратно в Германию, и находился там до 1947 года. Затем получил назначение в Союз, а в следующем году в Костроме переучился на новые реактивные истребители МиГ-15.

В конце лета 1950 года его часть стали готовить для переброски на Дальний Восток в Приморье, а затем в Китай. В это время разгорелась война в Корее. Наше авиационное командование стало набирать «добровольцев». Полк, в котором отец служил в должности комэска (командира эскадрильи), стал готовиться к командировке. Поступил приказ: смыть советские опознавательные знаки с самолетов и нанести знаки КНДР. Самолеты разбирались, грузились в эшелон для отправки в Китай. Личному составу приказано: сдать все документы — удостоверения личности, партийные и комсомольские билеты. Семьям оставлялись денежные аттестаты. Женам объявили, что их мужья направляются в правительственную командировку. Рекомендовано с детьми уехать к родственникам. Виктор до этого и так жил постоянно в Николаеве с бабушкой. Мать, проводив отца, также переехала к ним.

Справка о Корейской войне.

Корея: площадь — 221 тыс. кв. км., протяженность (север — юг) около 1000 км., ширина от 160 до 300 км. Преимущественно горная страна, около 3500 островов. Население свыше 30 млн. До 1945 года Корея была единым государством и находилась под оккупацией Японии. После победы над Японией по соглашению СССР и США страна была поделена на две части, граница проходила в районе 38 параллели. Северная Корея (КНДР) следовала коммунистической идеологии. Южная — находилась под патронажем США.

Война началась в июне 1950 г. (продолжалась до июля 1953 г.), когда войска Северной Кореи под предлогом предотвращения агрессии перешли границу и заняли столицу Южной Кореи Сеул. В события вмешались США, вместе с ними приняли участие 16 государств (по резолюции ООН). Объединенные силы быстро вытеснили северокорейцев с завоеванных позиций и в конце октября 1950 г. вышли к границе с КНДР, затем захватили Пхеньян — столицу Северной Кореи. На помощь Северной Корее пришли китайские «добровольцы», которые освободили Пхеньян и 24 декабря вышли к 38-й параллели.

В войне, принявшей характер интернационального конфликта, значительную роль играла авиация обеих сторон. Главной ударной силой «вооруженных сил ООН» была авиация США, в составе которой насчитывалось более тысячи боевых самолетов. В ходе войны силы наращивались и к ее концу действовало уже до 2400 боевых самолетов.

С ноября 1950 года основной целью американской авиации стали мосты и дороги через пограничную с Китаем реку Ялу (Ялуцзян), через которую и шло снабжение северокорейской армии.

В середине октября 1950 года, по договоренности правительств Советского Союза, Китая и КНДР, командование ВВС Советской Армии приняло решение направить в Китай соединения истребительной авиации, на базе которых 14 ноября 1950 г был сформирован 64-й отдельный истребительный авиакорпус. Корпус, в основном, выполнял задачи ПВО.

В небе Кореи советские летчики впервые сошлись в бою с американскими пилотами. Символами той войны стали советский МиГ-15 и американский F-86 «Сейбр» — лучшие истребители своего времени, примерно равные по своим боевым возможностям, так что исход боя в большой степени решался за счет мастерства пилотов.

Согласно официальным данным советские летчики сбили в Корее 1097 самолетов противника, еще 212 уничтожено зенитным огнем. 54 летчика стали асами, одержав по 5 и более побед.

Осенью 1950 года полк отца прибыл на наш дальневосточный аэродром Воздвиженка. Пошли проливные дожди. Грязь. До марта-месяца 1951 года готовили самолеты, облетывали. Одновременно шла учебно-боевая подготовка. Изредка вылеты на перехват. Основные задачи большинства прибывших частей были связаны с прикрытием от ударов с воздуха железнодорожного моста через реку Ялуцзян и основных коммуникаций снабжения китайских добровольцев.

В конце мая перебазировались на китайский аэродром (вблизи границы с Кореей). Тогда полку была поставлена задача: уничтожать авиацию противника в зонах севернее 38 параллели. Боевые действия авиаполков 64-го корпуса были жестко ограничены территориально: над морем летать запрещалось; южнее Пхеньяна — не заходить (Пхеньян расположен вблизи 38 параллели); на свободную охоту не ходить.

Ограничения были связаны с попытками скрыть участие советских летчиков в боевых действиях. Впрочем, для американцев никаких секретов не было. Бывали случаи, когда противники, расстреляв боеприпасы, летели на параллельных курсах и сближались на расстояния, когда можно разглядеть лицо противника. В этом случаи американские летчики, держась одной рукой за ручку управления, другой пытались изобразить раскосые глаза — так они подкалывали наших.

Быть сбитым над территорией Северной Кореи было не менее опасно, чем южнее 38 параллели. Для бойцов армии КНДР что американцы, что наши — все были на одно лицо. К тому же летное обмундирование отличалось незначительно. Они всех подряд пытались брать в плен, иногда расстреливали в воздухе, считая, что любой, спускающийся на парашюте — американец. Так было потеряно несколько советских летчиков, катапультирующихся из поврежденных самолетов.

Из записной книжки отца.

01.07.51. Полковая работа. Завалили шесть. Два за моим первым. Мы без потерь.

09.08.51. Андреев потерял машину. Вернулся на базу через два дня.

23.09.51. Работа объединенной группы. Отражение крепостей (В-29) и их сопровождения. За полком — шесть крепостей, одна за моим первым, я завалил сопровождавшего.

26.10.51. Безвозвратно Ваня Ш. из третьей.

08.11.51. Потеряли Сашу Ц. Неожиданная засада от солнца.

15.11.51. Перехват из засады силами двух пар. Со стороны солнца. Сходу завалили — два 84-х и еще один Тандер (Тандерджет — прим.). На втором заходе мой первый завалил еще — 84-й, за мной — 86-й. У наших машин очень мощное вооружение: одна — 37 и две — 23 (калибр пушек). Залп должен быть коротким — до секунды, тогда запаса может хватить на 5–6 атак. Это и есть максимальные теоретические возможности в одном вылете. На деле более, чем о четырех — не слышал.

У меня новичок — стал давить на гашетку за 1000 метров, а когда подошел на дистанцию, оказался пустой.

28.11.51. Полковая работа. Перехват колонны звеньев бомбёров над полем. Всего уложили пять. Один за моим первым, один из сопровождения — мой. Первый из третьей эск. потерял машину. Попал на нашу сторону. Пока без известий. У 86-го большое преимущество — радиодальномер. Чтобы работать наверняка, нужно подходить близко — до 200 метров. Это риск. Долго. В это время второй — не спи!

05.12.51. Потеряли Лешу М.

К Новому году итоги: у меня — 3 истребителя, 2 бомбёра (1 — крепость). Перевели из ведомого в ведущие. Теперь повоюем!

На этом записи заканчивались.

 

Гл. 3. Со снижением в сторону моря

В конце марта 1952 года наш дом посетил товарищ отца. Рассказ боевого товарища о последнем бое отца:

— Мы не были друзьями, хотя относились друг к другу хорошо, с уважением. А я, так просто боготворил его. Он летчик был от бога. А человек был редкий: справедливый и честный. Если кто провинился, он мог очень жестко прямо в лицо сказать ему об этом. Но зла не держал. Мы в эскадрильи его этой прямоты все немного побаивались. Конечно, он был у нас самый старший. В общем, к нему относились, как к отцу. Мы его так и звали — батя.

После Нового года долго не летали. Погода не летная. В марте срок нашей командировки заканчивался, и мы должны были возвращаться домой, оставив матчасть сменщикам. Уже стали расслабляться. А в конце февраля, когда установилась погода, американцы поперли. Массированные налеты — один за другим. Мы вылетали почти каждый день. Потом наступило затишье. 1-го марта мы двумя парами вылетели на свободную охоту. Собственно, свободная охота у нас официально не разрешалась. Но командир, под видом перехвата, такую возможность иногда предоставлял тем летчикам, которые по числу побед претендовали на звание «ас» — 5–6 побед.

Я был ведомым у твоего отца. Мы зашли в район зоны боевых действий и стали ожидать противника. Наша пара стала барражировать в ожидании противника на высоте девять тысяч. Вторая пара, в качестве прикрытия — выше нас на две тысячи. Мы поздно увидели, что звено Ф-86 с превышением, заходит на нас со стороны солнца. Ведущий Ф-86 уже подошел на дистанцию огня и готовился стрелять в моего ведущего под ракурсом три четверти — сзади слева.

Я тут же сманеврировал влево, оставив неприкрытой заднюю полусферу ведущего. Не знаю, может быть это была моя ошибка. Неожиданно для себя я увидел повисшую у меня на хвосте вражескую пару. Таким образом, мы оказались одновременно атакованы превосходящими силами противника.

По-видимому, мы напоролись на домашнюю заготовку. Я по рации сообщил о ситуации ведущему нашего прикрытия и продолжал атаку, несмотря на опасное сближение противника со мной. Мой командир (отец) оценив ситуацию, закладывает «косую петлю» и выходит из-под обстрела. Дает по рации команду: «Выходи переворотом. На базу возвращайся самостоятельно». Собственно, это он меня спасал, а сам продолжал бой.

А я слышу барабанную дробь по плоскостям и тряску. Попали. Но самолет управляем. Ухожу переворотом, но не к земле, а после снижения вхожу в боевой разворот, чтобы вновь вступить в бой. В процессе маневра я успеваю увидеть «картинку», которая у меня запечатлелась на всю жизнь.

Вот командир после «петли» заходит в хвост паре, ранее атаковавшей меня, и с малой дистанции (не более сотни метров), дает очередь по ведомому, тут же, прошивая вражеский боевой порядок, его обгоняет и почти втыкается в хвост ведущему. Очередь — и тот разлетается на куски. Однако первый противник оказался недобитым и всаживает очередь в самолет командира. Его самолет, вяло, отвернув в сторону, пошел со снижением в сторону моря. Через несколько секунд за ним появилась струйка дыма. Я ору по рации: «Горишь. Мы в зоне противника. Уходи, куда сможешь!». Но уйти он, по-видимому, уже не мог. Был ранен или было повреждено управление. И его самолет продолжал полет по той же траектории — со снижением в сторону Японского моря. Там он и исчез в дымке. Только облачко дыма еще некоторое время висело над берегом. Взрыва я не видел. Это означало, что самолет, скорее всего, просто ушел в воду. Судьба пилота? Никому не известна.

В рапорте я указал, что видел, как его самолет взорвался над морем. Таким образом, командир погиб, и какие-либо подозрения, что он мог попасть в руки противника, не правомочны. Наши прикрывающие, которые прибыли на подмогу слишком поздно, мои показания подтвердили. А я получил взыскание зато, что не сумел прикрыть командира. Таскали в особый отдел. Вопрос один: «Может быть, он остался жив и попал к врагу?». Самым хорошим исходом данной ситуация стала бы та, при которой он оказался погибшим. А я думаю: «Дай бог, может быть, как-нибудь спасся». Но сильнее всяких взысканий и подозрений меня угнетает мое собственное чувство вины. Бой, в котором мы потеряли командира нашей эскадрильи, для нашей части был последним в Корее. Ему тогда было тридцать пять лет. А через неделю личный состав нашего полка вернулся в Союз.

В конце разговора товарищ, звали его Алексеем Павловичем, сказал уже лично Виктору:

— Знаешь, в моей памяти твой отец так и остался «батей» — командиром с большой буквы. И еще я скажу только тебе: он очень сильный человек. До сих пор не могу поверить в его гибель. Ну, а нужна будет помощь — обращайся. Приезжай в гости, рыбку половим. Ведомый отца жил на Волге под Астраханью.

 

Гл. 4. Начало пути, начало разочарований

Виктор окончил школу очень прилично — с серебряной медалью. Но более весомыми достижениями он считал другое. Он упорно работал по своей программе — совершив пять прыжков с парашютом, с гордостью носил значок парашютиста. Получил разряд по боксу.

Сразу после окончания школы спортивный комитет города направил его на первенство Украины по боксу среди юношей. В финале встретился с представителем столичной спортивной школы. Тренер настраивал на серьезный бой:

— Этот парень физически силен. Старайся не подпускать его на близкую дистанцию. Помни о защите, в особенности в первом раунде. У тебя преимущество в росте и длине рук.

Виктор выиграл. Выиграл уверенно. У него было преимущество не только в росте, но в реакции и скорости действий. За весь бой он пропустил только один удар, который, однако, обозначился у него синяком под левым глазом. Ему было присвоено звание чемпиона и первый взрослый разряд. Тренеры отмечали его великолепную реакцию и сулили хорошую карьеру. Поступили приглашения в институт физкультуры, и в столичную команду «Динамо». Но он следовал своей цели — прошел летную комиссию в военкомате и получил направление в летное училище. Сразу после поездки в Киев он должен был ехать в училище. Добился, чтобы его послали туда, где когда-то работал отец — В Тамбовское (бывшее Качинское) училище.

Он стремился уехать быстрее. Ничто его особенно не держало в родном городе. Только легкая грусть от расставания с подругой. Почти год он дружил с девочкой. Хотя история их дружбы начиналась еще в седьмом классе — они тогда вместе учились в школе. Как-то его школьный друг сказал ему:

— А, ты знаешь, к тебе Настя неровно дышит.

— С чего ты взял? Ничего такого. Мы с ней даже ни разу и не разговаривали. Не то, чтобы что другое.

— А ты посмотри, как она на тебя смотрит. Постоянно.

Виктор невольно обратил на неё внимание. Они стали переглядываться. А однажды, когда они всем классом сбежали в кино (какие-то уроки отменили), то они сидели в зале рядом. И это уже значило многое. Но судьбе было угодно их временно разлучить. После окончания седьмого класса она ушла из школы — поступила в медицинское училище. Они снова встретились случайно, когда он был уже в выпускном классе.

Весна была в разгаре. Сады утопали в белой пене. Вечерний теплый бриз, одурманивающие запахи сирени. Замирание сердца от предчувствия счастья и жажды любви. К этому времени Настя окончила училище и готовилась поступать в медицинский институт. Выбирала между Киевом и Одессой. Одесса, конечно, ближе. Зато Киев — столица. Виктор поразился, как она изменилась. Нет, не выросла. Просто она стала взрослой зрелой девушкой. Она и одевалась, как взрослая. С элегантной простотой, подчеркивающей ее женские достоинства — развитую грудь, стройные, с мягкими округлостями, ноги.

Они оказались интересными друг для друга и стали встречаться. Сначала просто так. «Просто так» перешло в дружбу. В ту дружбу, с которой в юные годы начинается любовь. Она призналась, что полюбила его еще со школы. Той весной, когда он оканчивал школу, они все свободные вечера проводили вместе. После поцелуев подолгу сидели обнявшись. Иногда молча, иногда мечтали, как они будут жить вместе. Начинали шуточную игру — сколько у них будет детей. Он хотел двух мальчиков. Она — мальчика и девочку. Поцелуи возбуждали Виктора, но Настя не позволяла ему лишнего. Однажды она разрешила ему положить руку на свою созревшую грудь. Левую — он слушал стук ее сердца.

В последний вечер перед отъездом они допоздна гуляли с Настей по парку. Уединились в дальнем углу парка. После жарких поцелуев Виктор не выдержал и запустил руку под юбку. Настя стойко выдержала его атаку. Она грубо одернула его:

— Я думала ты такой, такой…А ты, как все. Всем вам только одно и нужно. Виктор обиделся:

— Ты же моя девушка, хочешь, поженимся? Хоть завтра. Нет, не завтра — когда приеду в отпуск.

— Ну, вот тогда я и стану твоей. Как-то это она нехорошо сказала. Как бы поставила на место. На второе. А она — на первом.

Расстались они недовольные друг другом. Она, даже не пришла его провожать. Первое время она часто писала письма. Потом все реже. За два месяца до его отпуска их переписка прекратилась.

При поступлении в училище Виктор споткнулся на том, на чем никогда бы не подумал. Его тормознули на зрении. У него всегда было 100 %. А здесь врач — седовласый мужчина профессорского вида, который после обычной проверки исследовал глаза с помощью какого-то хитрого приспособления, его забраковал. Когда Виктор пытался убедить «профессора» в своем идеальном зрении, тот спокойно ему разъяснил:

— Молодой человек, у Вас прекрасное зрение. Почти для любой профессии. Даже для летной — для штурмана или летчика гражданской авиации. Но только не для летчика — истребителя. У Вас астигматизм. Что это такое, чтобы не вдаваться в детали? Это когда пара глаз не имеет строго одинаковой фокусировки. В обычных условиях Вы этот недостаток не ощущаете. А вот в небе, да еще когда будете испытывать перегрузки, это может сказаться. Я сам когда-то летал и знаю — один летчик обнаруживает противника за две, за три тысячи метров, другой — только за тысячу. А третий прекрасно видит низколетящую цель сверху, но плохо ее видит на фоне облаков. Так проявляется астигматизм. Раньше этот дефект зрения не учитывали в нашей профессии. А ведь многие летчики были сбиты потому, что поздно обнаруживали противника. Истребитель должен иметь идеальное зрение.

Как смириться? Виктор лучше ничего не придумал, как обратиться к заместителю председателя приемной комиссии — замполиту училища. Тот принял его ласково, внимательно выслушал и посоветовал:

— Очень хочешь летать? Как отец — истребителем? В этом году не получится. У тебя в запасе — до призыва еще два года. Я тебе советую: поступай в авиационно-техническое училище. Год проучишься не зря — все-таки по авиационной специальности. А через год приезжай к нам снова. Может зрение наладится, а может нашего вредного доктора не будет — поступишь.

— А если из того училища не отпустят?

— Отпустят. Я специально напишу записку для замполита Харьковского училища — он мой друг, и все будет путем.

Замполиты действительно были друзья. А в Харьковском училище в тот год был недобор. Так Виктор вместо летного училища оказался в техническом. Друзей — замполитов запомнил надолго.

Народ в роте (рота — это курс) собрался, в основном, двух категорий. Условно их можно назвать сельскими и городскими. Первые, с общим развитием ниже среднего, действительно по большей части приехали из сельской местности. Вторые — городские. Те, которые по разным причинам не могли претендовать на поступление в институт. Была еще одна, особая категория — это те, которые уже год прослужили. Из них комплектовался штат младших командиров. В основном, по своему развитию они соответствовали первой категории. Однако свои недостатки они успешно компенсировали нахрапистостью и знанием подлых сторон армейских взаимоотношений. По всем признакам, Виктор выпадал из стандартных категорий, хотя и формально, и, по сути, примыкал ко второй. Из Николаева оказались несколько человек — они держались вместе.

До сдачи экзаменов все варились в одном котле — в палаточном городке все были равны. После зачисления были назначены командиры, которые сразу повели себя соответствующим образом.

Особо выделялся Федя Савчук — хохол (хохол — это не национальность, а стиль поведения), который в чине младшего сержанта был назначен помощником командира взвода. Командиром взвода был старший лейтенант Цветиков, который с подачи Мишки Константинова (николаевца) получил кличку свекровь. За то, что был неугомонным, совал свой нос во все щели и беспрерывно делал замечания. После своего назначения Савчук, построив взвод — 48 душ (два классных отделения), объявил, что теперь он — командир и к нему следует обращаться на Вы: «Товарышу сэржант, и шоб Хвэдею нэ звалы», — у него был совершенно жуткий акцент — «суржик» (не украинский, а именно «хохляцкий» — чудовищная смесь русского и украинского). Как и большинство «настоящих» хохлов, был он туповат, нагловат и ум его не распространялся дальше простой мужицкой хитрости.

С самого начала Виктор бравировал независимым поведением. В глубине души рассматривал училище второсортным — ведь он сам готовился в летчики! По вечерам вместо обязательной самоподготовки уходил в библиотеку. Здесь он нашел литературу, которая его больше интересовала, чем та, которая шла по программе. Книги по практической аэродинамике реактивных самолетов, воспоминания боевых летчиков. Нашлась «Инструкция по летной эксплуатации МиГ-15бис» и прочие.

В лице Виктора все ощущали лидера. К нему тянулись наиболее развитые ребята. Во взводе сложился коллектив, ядром которого были ребята из Николаева: сам Виктор, Юрка Ячнев, Женька Зяблев. Женька тоже был боксером, и они с Виктором были знакомы еще до училища. В компанию также вошли: Юрка Огуренков — из Киева, Генка Звягун — из Одессы, Сашка Бородин из Белгород — Днестровского (под Одессой). К ним примкнул Олег Ивченко — из местных. Дружба складывалась по большей части на основе совместных занятий спортом. Кроме бокса занимались штангой, вольной борьбой.

Юрка Ячнев был скромным и очень застенчивым. Его легко можно было обидеть. Когда на него наезжали командиры, он терялся — моргал глазами и не знал, что ответить. Погиб он нелепо, года через два после выпуска. Будучи в отпуске в родном Николаеве, провожал девушку. У девушки оказался то ли муж, то ли жених — полусумасшедший, который разрядил в Юрку охотничье ружье.

Сашку Бородина мы звали композитором не только за фамилию. Он был очень музыкальным: профессионально пел баритоном, играл на аккордеоне. Какой черт занес его в это училище?

Юрка Огуренков был из обеспеченной семьи, слегка избалован. Когда в 6 утра дежурный жутким голосом орал: «Подъем!», положено было за 40 секунд одеться и стать в строй. Зато время, в течение которого передовики заканчивали одеваться, Юрка был способен лишь перейти из лежачего положения в сидячее. Половину отведенного срока он приходил в себя, постигая — где он и что происходит вокруг. Его глаза в это время отражали вселенскую тоску и ужас перед началом наступавшего дня. К строю он «подгребал» самым последним, при этом всем своим видом демонстрировал полное презрение к происходящему ритуалу. Оглядывался по сторонам, как бы говоря: «Какие же вы все — идиоты!». Виктор, глядя на него, думал: «Если он окончит училище, то вряд ли после выпуска сможет служить в армии».

Олег был местным и выделялся пижонством. Форму подбирал тщательно, подгонял — что-то подрезал, что-то ушивал. Носил на голове «кок», намазывал его бриолином. Иногда в увольнении вся компания вваливалась к нему «в гости», его мать угощала будущих офицеров отличным самогоном. Компания, попадая в увольнение, вела себя не так, как большинство. Ребята могли выпить, но не пьянствовали. Не посещали танцы. Ходили плавать на пруд, иногда играли с местными в баскетбол. Часто просто гуляли по городу. Заходили в магазин, покупали пару батонов хлеба и по бутылке молока. В училище кормежка была хорошая, но молока не давали.

Олег из нашей компании слегка выпадал. Он не столь рьяно увлекался спортом, любил выпить. Однажды из увольнения пришел, выпив изрядно лишнего. Когда роту построили на вечернюю поверку, ему стало нестерпимо тошно. Тут он проявил незаурядную военную смекалку: чтобы себя не выдать, он быстро снял сапог и использовал его в прикладных целях. В строю стоял во втором ряду, никто и не заметил, кроме рядом стоящих.

«Хвэдя» (после его тронного выступления между собой его иначе не называли) Виктора невзлюбил сразу. Впрочем, это было взаимно. Виктор ему часто дерзил, за что часто получал наряды «вне очереди». Каждый из них соответствовал суточным отработкам — на кухне или дневальным по роте. Обычно в наряды ходили по определенному графику. Наряды же «вне очереди» положено было отрабатывать исключительно по выходным. Однажды Виктор обнаружил, что «Хвэдя» посылает его в наряды по выходным чаще других даже тогда, когда внеочередные за ним не числятся. На вопрос Виктора «Хвэдя» дал разъяснение: «А цэ тоби по очэрэди — ты по очэрэди в выходные вже два мисяця нэ був. В прошлое був? Так то ж вни очэрэди, а цэ не засчитуеться». Виктор был ошарашен и решил жаловаться командиру роты — капитану Земкову, чернобровому красавцу, всем своим видом подчеркивающему уникальность и значимость этой красоты. Нет сомнения в том, что он пользовался успехом у слабого пола.

Выслушав Виктора, Земков уточнил:

— Так значит у вас, товарищ курсант, нарядов вне очереди нет?

— Нет, товарищ капитан.

— А ваш командир — младший сержант Савчук вас все равно в наряды исключительно в выходные дни посылает?

— Так точно, товарищ капитан.

— Так это же очень легко исправить. Я вам объявляю пять нарядов вне очереди. Идите и доложите об этом своему командиру.

С весны 55 года в училище порядки установились «Жуковские» (Г. Жуков в феврале стал министром обороны). Известно его высказывание: «В армии командую я и сержанты». На практике это означало, что сержантам много позволялось, в том числе действия, выходящие за пределы уставных отношений. Возможно, «дедовщина» в армии именно тогда и закладывалась. Вообще официальная точка зрения относительно фигуры маршала Г, Жукова порой расходится с мнением тех людей, которые знали его достаточно хорошо, кто воевал под его командованием.

По-видимому, у И. Сталина имелись веские основания к тому, чтобы в июне 1946 года снять Маршала с должности, обвинив в «отсутствии скромности, чрезмерных личных амбициях, приписывании себе решающей роли в выполнении всех основных боевых операций во время войны».

Тогда против Жукова было начато так называемое «трофейное дело», связанного с вывозом им из огромного количества трофейного имущества (эшелонами) — в основном, антиквариата (старинной мебели, произведений искусства) в свое личное пользование. По сведениям западной прессы, у Жукова было изъято два десятка золотых и с драгоценными камнями часов, 15 золотых кулонов, свыше 4000 метров ткани, более 40 ковров и гобеленов (из немецких дворцов), полсотни картин известных мастеров, два десятка дорогих охотничьих ружей произведенных по специальным заказам и т. д. и т. п.

После смерти И.Сталина Жуков вновь занял ведущие позиции в армии, став в марте 1953 года первым заместителем Министра обороны СССР, а девятого февраля 1955 года занял пост Министра обороны. Новое восхождение Жукова связано с его решающей ролью в поддержке во время его борьбы за власть — вначале с «врагом народа и шпионом» Лаврентием Берия, а затем — с «антипартийной группой» , , «и примкнувшим к ним» Д.Т. Шипиловым, которая завершилась в 1957 году партийным осуждением и изгнанием последних из политической жизни страны. И вновь в этих событиях сыграли личные амбиции Маршала, который выступил против тех, кто вместе с И.Сталиным в свое время его «обидел».

Личность Н.Хрущева весьма противоречива, а его эпоху правления трудно оценить для страны в качестве положительной. В каждом из кажущихся позитивных начинаний Н.Хрущева присутствовала противоположная сторона, которая по большей части была доминирующей. Чего стоит только его идея «разогнать» военную авиацию, физически уничтожить многие сотни исправной авиационной техники, уволить из рядов армии массу летчиков в расцвете сил и технических специалистов, многим из которых не дали дослужить до пенсии несколько месяцев? А передача Крыма Украине? Не говоря уже о, так называемом, освоении Целины, кукурузной эпопее и пр.

В училище действовала странная воспитательная система: курсантов готовили стать офицерами и при этом прививали стойкое неуважение к этой категории защитников Родины, да и к армии — в целом. Чем больше Виктор узнавал об армии, о больших и не очень больших (не всех, но очень многих!) командирах, тем большее он испытывал разочарование.

Конечно, после окончания первого курса, несмотря на неоднократные рапорты и просьбы Виктора, никто его в летное училище не направил. Его разговор с замполитом училища закончился неприятно: «Будете настаивать — отчислим из училища и направим рядовым в часть. Отслужите полный срок, потом поступайте куда хотите». То есть, все с нуля. Зачем тогда он поступал в училище? Теперь после училища его заставят служить техником, и тогда тем более не будет шансов поступить в летное. Он стал серьезно подумывать о подаче рапорта на отчисление, но тут случились событие, нарушившее его планы.

Начиналось все тривиально. Основным местом общения и развлечения молодежи города были танцы в местном клубе. Как, это обычно бывает, среди мужской части танцоров существовали враждующие группировки. Наиболее устойчивые из них — местные против курсантов. В результате этого противостояния эпизодически случались мордобои. Почти всегда по одному и тому же сценарию — вначале местные «подлавливали» одного или нескольких курсантов и «отделывали» их далеко не в рамках «джентльменских» правил — на одного наваливалось несколько. После этого шла «мобилизация» в училище и в очередное увольнение шла подготовленная команда «мстителей», которая лупила всех без разбора. Естественно, что основные виновники начала боевых действий заранее прятались (видимо о готовящейся акции их кто-то предупреждал), и пострадавшими оказывались совершенно непричастные. Если последствия разборок оказывались достаточно тяжелыми, включалась цепочка: милиция — местные власти — командование училища — поиск и наказание виновных курсантов. Истинные зачинщики оставались в стороне.

На этот раз «подловили» Юрку Огуренкова и Юрку Ячнева. Их побили сильно. Били ногами. Били по голове. Как выяснилось, ни за что. Они на этих «танцах» появились едва ли не в первый раз. Видно, в процессе приглашения дам «на мазурку», по неопытности, нарушили какое-то местное «табу» — то ли не испросили разрешения у «мамани», то ли не были дамам представлены. Огуренков пострадал сильнее, пришлось обращаться в санчасть. У него были повреждены пальцы левой руки — кто-то на них с силой опустил каблук, когда он уже лежал и не сопротивлялся. На кисть наложили гипс.

Виктор собрал срочное оперативное совещание. Были приглашены наиболее надежные и боеспособные ребята. Решили: сформировать компактную группу, о выходе «на операцию» не должен знать никто; найти истинных виновников — главаря и его окружение; отделать профессионально, но без зверств. Двух боксеров — Виктора и Женьки для этого достаточно. Еще три — четыре должны обеспечить изоляцию «поля боя». Вмешался Генка: «Включите в основную группу». Виктор возражал. Дело в том, что Генка был парнем «приблатненным». У него и характер был соответствующий. Но, главное, он слыл профессиональным драчуном, владел жестокими приемами драки. Большинство решило — пускай. Нужно проучить. Ладно.

Виктор вместе с Юркой Ячневым зашли на территорию клуба первыми. Юрка быстро вычислил обидчиков и «боевая группа» направилась к ним. Их вожак стоял и улыбался, он видел, что к нему направились всего-то четверо (включая пострадавшего). Он быстро оглянулся, что-то сказал своему окружению — их было не менее десятка. Было заметно, что у него вновь «зачесались» руки. Опережая Виктора, вперед рванулся Генка. В правой руке у него мелькнул фонарик. С помощью его он ослепил «вожака», затем тем же фонариком с короткого замаха врезал ему сверху в район ключицы. «Вожак» со стоном рухнул. Рванувшаяся на помощь «свита» нарвалась на точные нокаутирующие удары. Через минуту недобитая часть «свиты» кинулась врассыпную. По полу, пытаясь встать, ползали пятеро. Генка умудрился атаками головой в нос уложить еще двоих. Все произошло настолько быстро, что в основной части танцевальной толкучки никто ничего не заметил. Танцы продолжались. Группа «мстителей» спокойно покинула «поле боя».

Через день на строевом плацу училища было объявлено общее построение. Руководил построением сам начальник училища. Он объявил причину построения: «Группой курсантов совершено нападение на мирно отдыхающих молодых людей — комсомольцев, активистов. Распоясавшиеся хулиганы из числа наших курсантов — я надеюсь, бывших курсантов, жестоким образом избили местных комсомольцев. В результате этого бандитского, не побоюсь этого слова, нападения трое из пострадавших находятся в больнице с травмами средней тяжести. Еще двое получили сотрясение мозга. Все виновные будут сурово наказаны. Будет проведено дознание и при необходимости дело будет передано в военную прокуратуру. А теперь прошу провести опознание участников нападения, позорящих имя курсанта Советской Армии и подрывающих светлую идею единства армии и народа».

Далее «на сцену» вышли вместе с замполитом: секретарь местного райкома комсомола, возглавлявший делегацию из «комсомольцев — активистов». В качестве делегатов выступали двое из числа той части «свиты», которая спасалась бегством, оставив «на поле брани» своих товарищей с «травмами средней тяжести» и «сотрясениями мозга». У Виктора взыграла гордость. Он решил исключить «опознание», порочащее его достоинство и честь будущего офицера. Бросив остальным: «Вышли», он первым сделал шаг вперед. «Боевая группа» в количестве трех человек предстала перед строем.

— А остальные!? — завопил замполит.

— Здесь все — твердо заявил Виктор. Добавил:

— И пускай предстанут те, кто избивал Огуренкова и Ячнева.

— Молчать!!! — замполит окончательно вышел из себя. Задуманное «представление» срывалось.

— У кого был кастет!? — попытка вернуть ситуацию под контроль.

Виктор вновь не выдержал:

— Кастетами пользуются уголовники и слабаки — те, которых вы привели.

А мы не уголовники и нам кастеты не нужны!

По рядам строя курсантов пошел нарастающий гул недовольства происходящим процессом.

Вмешался начальник училища, который, по-видимому, понял, что ситуация совсем не такая очевидная, как ему было доложено:

— Прошу соблюдать дисциплину. Расследование будет проведено. В любом случае, факт участия данных курсантов в драке с представителями гражданского населения очевиден. Это серьезное нарушение. Объявляю взыскание: участникам — по восемь суток ареста с содержанием на гауптвахте строгого режима. Зачинщику Соколову — десять.

«Откуда он решил, что я зачинщик» — подумал Виктор. — «Или это наказание за честность, за прямоту — зато, что я первым вышел из строя?».

Расследованием занимался «особист». Он быстро сориентировался в ситуации, и раскручивать дело не стал. Провокаторская роль местных «комсомольцев» была очевидна. Он только сказал Виктору: «Ты, как квалифицированный боксер («Откуда он знает?») не имеешь права применять свои навыки на улице. Ну, допустим драка. Зачем нокаутировать? Мог бы просто поколотить. А если бы ты его убил? А то, что сам вышел из строя — молодец!».

Что собой представляет гауптвахта строгого режима? Камера 2,2х1,5 метра без окна. Из «мебели» — широкая подвесная полка, которая сразу после подъема — в 6 утра пристегивалась на замок к стенке. Отстегивалась, становясь кроватью, после отбоя — в 23.00. Формально целый день арестант должен проводить на ногах. Впрочем «выводящий» — такой же курсант, задача которого выводить арестанта под дулом карабина в туалет, а также давать ему еду, обычно закрывал глаза на то, что арестант валяется на полу. Самое тяжелое в этой системе — полное отсутствие общения. Арестантов строгого режима запрещено даже привлекать к каким либо работам. Для курящих большие страдания приносит запрет на куренье.

Показательно, что суровые условия гауптвахты строгого режима полностью соответствуют наиболее жесткому тюремному наказанию — содержанию в ШИЗО. То есть, будущий офицер сим воспитательным актом приравнивался к уголовникам. Странная система воспитания офицера. Страдает чувство чести, чувство самоуважения.

Авторитет Виктора в училище — и среди курсантов, и среди некоторых офицеров утвердился окончательно. Только замполит «психовал»: «Дело еще не закрыто. Если напишешь рапорт на отчисление — добьюсь, чтобы тебя направили в дисбат. Там не повыпендриваешься». И Виктор от своего решения — уйти из училища отступился. Как показало время, зря.

Впрочем, он решил этот вопрос обдумать после отпуска — как раз подошло время. К отпуску все подгоняли форму. Главным в ней были погоны. Их делали из офицерских парчовых (парадных) погонов — на среднюю часть каждого погона наклеивалась полоска голубой ткани и, таким образом, они преобразовывались в курсантские. Но смотрелись, как офицерские. Укорачивалась гимнастерка. Отутюживались складки. Надраивалась бляха ремня. Сапоги укладывались в фасонную «гармошку».

 

Гл. 5. Оперившиеся «соколята»

Виктор до родного города добрался к вечеру. Сразу решил зайти к Насте. Она с родителями жила в отдельном доме на окраине города. Его ждала неожиданность — дом был закрыт. Виктор остался ее ждать во дворе. Вскоре появилась Настя — она провожала родителей, которые уехали на похороны матери отца. В деревню под Очаков. Настя была расстроена, и Виктор остался у нее на вечер. А потом и на ночь. Она позволила ему лечь вместе с собой в постель, и случилось то, что и должно было случиться между молодыми влюбленными после долгой разлуки.

Наутро произошел разговор, который для Виктора оказался столь же неожиданным, сколь и странным, После того, как они побывали в любовных объятиях. Настя сказала, что прошедший год был очень долгим, и что за это время многое что произошло:

— Витя, я должна тебе честно сказать, что мои чувства к тебе изменились. Я стала другой. Наверное, более взрослой. Во всяком случае, я чувствую себя гораздо старше тебя. Может, еще что-то на меня повлияло, но я ощущаю, что наша любовь прошла. Она осталась где-то там — позади, как приятное воспоминание о первых чистых чувствах.

— Настя, что ты говоришь? Это после всего? Зачем же ты мне позволила? Не хочешь ли ты сказать, что все произошло помимо твоей воли?

— Нет, нет. Я знаю, сразу ты не поймешь. Я тебе сейчас все объясню. Я очень признательна тебе, что у нас с тобой была любовь. Первая любовь. И благодарна, что ты был терпеливым и не принуждал меня к близости. Я чувствую, что ты до сих пор сохранял мне верность. Но вот подошло время, мы становимся взрослыми и, скорее всего, наши пути разойдутся. У меня может появиться другой парень. В то же время, это справедливо и правильно, что в честь нашей с тобой любви мы впервые отдались именно друг другу. Мне это приятно. Надеюсь, и тебе. Теперь всю свою жизнь я буду помнить тебя, а ты меня. Это честно. И еще… Знаешь…Ты вел всегда себя достойно, хочу чтобы у тебя осталась обо мне тоже хорошая память.

— Ну, Настя, такой неожиданный сюрприз. А что нам вместе уже никак нельзя? Давай постепенно. Зачем так сразу? Нам же хорошо с тобой было сегодня. Давай еще побудем вместе. Может быть, ты еще передумаешь?

— Нет, Витенька, все решено. Сегодня. Я тебе еще не сказала, что я познакомилась с молодым человеком, и мы, похоже, любим друг в друга. Не так, как мы с тобой. По-взрослому. Он старше тебя, заканчивает мореходку. И он расстраивается, что я держу его на дистанции. А я не могла. Я чувствовала ответственность перед тобой. Теперь я свободна. Его зовут Павел. Он хороший. И он, знаешь…В общем, мужик, настоящий. Скорее всего, мы скоро поженимся. С ним я готова хоть на край света. Короче, с ним я хочу создать семью. Всю оставшуюся ночь они разговаривали. Виктор попытался понять Настю. Так могла поступить только сильная личность. Смело и открыто. Благородно? А, может, практично? Виктор понял, что они разные люди, и пути их, действительно, расходятся. Расходятся без обид. Без обид? Да нет, обида оставалась. Глубоко в душе. Чувство глубокой безвозвратной потери и несправедливости. Ведь он честно ждал встречи и надеялся на взаимность.

Расстроенным и опустошенным покидал Виктор дом Насти в то странное утро. После ночи их любви, и после такого неожиданного расставания. Расставания навсегда. Тогда никто из них не мог предположить, что их судьбам предназначено вновь пересечься в обстоятельствах весьма необычных.

Расстались мирно, но уже, как чужие люди. Удивительно, как быстро люди переходят через грань: свой-чужой. Как бывает в жизни? Вот парень и девушка могут быть знакомы между собой несколько лет. Симпатизируют друг другу. Встречаются регулярно, но долго остаются просто знакомыми. Соблюдают установленную рамками приличия дистанцию.

В один прекрасный вечер что-то происходит в окружающем мире. То ли особое расположение небесных светил, то ли особый аромат весеннего воздуха настраивает их сердца в общий тон, и приходит НЕЧТО. То, что приводит их в объятия друг друга. СЛУЧАЙ или СУДЬБА? И два человека, до сих пор лишь просто симпатизирующие друг другу, в один час проходят огромную дистанцию — от робкого прикосновения до жарких объятий с интимным продолжением. В один миг они становятся своими близкими и дорогими людьми.

Или, вот такой ещё вариант. Ухаживает парень за девушкой, годами добивается ее благосклонности. Наконец, получает её — она допускает его к себе. Как говорится, отдает себя ему. И в их отношениях сразу меняется всё. Исчезает некий барьер, барьер условностей. Назавтра он может смело рассчитывать на такую же благосклонность без всякого расположения звёзд на небе. И эта новая ситуация иногда открывает в парне другую, скрытую ранее, черту характера: «Ну, все, я за тобой отухаживал — теперь ты моя, так что без лишнего выпендрежа — давай, ложись».

Или обратный случай: были друзья в доску. И вдруг: случается предательство. И всё! В один миг — враги на всю жизнь.

Такого вот рода мысли в голове. Неожиданно появляется Женька Зяблев. Еще издали орет:

— Ты где пропадаешь, я тебя сутки ищу?

— Ты меня ищешь? Это я тебя ищу! Тут у меня история. Короче, нужно срочно выпить.

Купили бутылку и — в пивную. Выпили. Виктор душу стал изливать:

— Вот, не дождалась, кого-то нашла, меня бортанула. — Конечно, про прощальный интим — ни слова. С Настей они условились строго — тайну сию сохранить.

— Главное, что обидно? Я целый год в училище ни с одной девчонкой даже не разговаривал. На танцах ни разу не был! А она, значит, там знакомилась, с ребятами крутила. — Женька смеется:

— А, ты что хотел? Чтобы она весь год сидела, как затворница? Не будь идиотом!

— Все же обидно.

— Не дрейфь: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло». Хочешь, познакомлю на отпуск или — как получится?

— Нет, Женя, я потосковать должен. — К этому времени оба уже вышли на уровень кондиции, и Виктору стало себя очень жаль — просто жутко как жаль. — Я думал, а она… Я же не какой-нибудь. Я еще летать буду… А она — стандартный ход.

— Будешь, Витек, летать, будешь. — И запел: «Мы с тобою писем ждем крылатых, вспоминаем девушек знакомых. Это ничего, что мы солдаты, далеко с тобой ушли от дома». Виктор подхватил:

«Будет еще небо голубое, будут еще в парках карусели. Это ничего, что мы с тобою, Женя, до войны жениться не успели». Туалета, как всегда, в пивной не было. Пришлось расположиться за углом пивной. Судя по характерному «амбрэ» и грязи, здесь постоянно справляли нужду, (слава богу, исключительно малую) любители народного напитка.

Не прошло и получаса как соратники неожиданно осознали, что требуется добавить. Денег наскребли только на бутылку. Виктор потребовал выкроить еще на сосиску и четвертушку чёрного. Вместо водки пришлось брать портвейн — три семерки.

Друзья пристроились в скверике на подвернувшейся металлической конструкции, одновременно напоминающей антикварный элемент садового интерьера эпохи Людовика шестнадцатого и останки гвардейского миномета второй мировой. На этом, явно историческом месте на Виктора сошла благодать, пришло успокоение вместе с мудрой мыслью:

— Подожди, у меня тост. Знаешь, хорошо, что мы с Настюхой (теперь он ее стал звать исключительно так) разошлись. У нас же совершенно разные характеры.

Представляешь, она говорит: «У нас план». У них уже план! Он, мол, заканчивает мореходку, она — медицинский. И их обещают устроить вместе на судно. Понимаешь? Все продумано. Практично. И цинично! Нет, мне такая жена не нужна. Мне нужна боевая подруга — простая, чтобы всегда со мной. И чтобы меня слушала, а не строила какие-то хитрые планы. Так, выпьем же за своих будущих боевых подруг! Выпили. Стоя с серьёзными лицами.

— Молодец, Витя. Вот теперь я тебя узнаю. Да! Вспомнил! Я чего тебя искал? Полкана видел, он нас с тобой приглашал на субботу. Там в спортзале какой-то юбилей, будут показательные бои. Очень просил прийти, поучаствовать. Полкан — это наш тренер. Кличка эта давно за ним закрепилась. То ли от имени — Поликарп Кондратьевич. То ли от звания его — полковник милиции. Полкан — звали за глаза. А так, уважительно — Кондратич.

Выпили в тот вечер хорошо. Тем не менее, домой Виктор добрался в умиротворенном расположении духа и спал хорошо. А утром вместе со снятой пивом утренней головной болью ушла и жалость к себе, и досада.

В субботу они пришли в спортзал. Встретили их, как родных. Полкан просто светился счастьем:

— Ну, спасибо, ребята, уважили! А выросли то как! Ты, Витя, был у меня в первом полусреднем с запасом, теперь, наверное, и в средний с трудом войдешь. Тренировались в училище? Ребята переглянулись и засмеялись:

— Не регулярно, Кондратич. Но продуктивно.

— Проведете сегодня показательный бой перед молодежью?

— Между собой? Или хотите подставить нас какой-нибудь вашей новой восходящей звезде? Не иначе у вас таковая имеется?

— Да есть паренек. В мастера метит. Пока работает по первому. В твоем, между прочим, Витя, бывшем весе. Может, Виктор, попробуешь? Два раунда. Показательный бой. Предупрежу, чтобы аккуратно.

— Давай, Кондратич, побалуемся. Можешь не предупреждать. Раз показательный, значит, технику будем показывать, а не драку. Через сколько гонг?

— Да по готовности, Виктор, по готовности. Он, собственно, ждет тебя. Пойдем, познакомимся.

Паренек оказался плотным крепышом. Смущенно протянул руку, представился:

— Сеня.

— Ну, что, Сеня, разомнемся? Вижу, силенка у тебя имеется. Не стесняйся. Будем показывать бой настоящий. Понарошку не интересно. Согласен?

— Подходит.

Виктор заранее представил себе картину боя. Парень цену себе знает, но будет осторожен — обо мне от Полкана слышал. Значит, начнет аккуратно. Защитный вариант. Тут я ему подыграю — буду легко атаковать, но без напора, просто держать на дистанции. В середине раунда он начнет меня прощупывать — попробует вылазки в ближний бой. Опять подыграю — дам пару раз пройти, без контратак. Держу глухую защиту. По первому раунду у него впечатление сложится о преимуществе. Публика будет довольна.

Второй раунд Сеня начнет решительно, поскольку почувствует, что может выиграть. С моей стороны — снова глухая защита. А когда он уверует, что полностью ведет бой, я включаюсь и сыграю на опережение. Проведу контратакующую серию с несильными, но акцентированными ударами. И отход. Дальше — в зависимости от результата, но бой уже буду вести я. Показательно, на технику.

Полтора раунда бой проходил в точности с прогнозируемым Виктором сценарием. Но вот, когда в середине второго раунда Виктор провел подготовленную контратакующую серию, Сеня ситуацию оценил неверно — как случайную. Тут же полез вперед — пришлось вновь его жестко остановить. Потом еще раз, и Сеня поплыл. Виктор аккуратно довел бой до конца, стараясь не нанести нокаутирующий удар, поскольку Сеня стал раз за разом подставляться.

В целом, бой получился. Зрители и Полкан были довольны. Полкан шепнул на ухо Виктору:

— Молодец. Давно я хотел, чтобы его кто-нибудь поучил слегка, зазнается парень. — А Сеня расстроился:

— И как тебе удалось перехватить инициативу? Весь бой я вел, осталось чуток и — концовка. — Виктор загадочно улыбнулся:

— Кондратича больше слушай. По себе знаю: когда приходит чувство, что уже что-то можешь, слова тренера начинаешь мимо ушей пропускать. Техника у тебя в порядке. А по части тактики и стратегии, Кондратич тебе наш бой разложит по полочкам. Но в принципе, ты боец. В боксе, да и не только — это главное. Так, что — удачи тебе, Сеня!

Подошел Женька:

— И как ты удержался, чтобы ему не врезать? Как он на тебя попёр, нахал!

— Да ты что Женя? Бой то ведь не реальный — показательный! Если он парень умный, то, все, что я показывал, поймет. Полкан подскажет.

Женька сказал, что куда-то спешит и умотал. А Виктора бой умотал. Он давно не тренировался. Хорошо, что мудрый Полкан остановился только на двух раундах. На большее сил бы уже не хватило. Виктор разделся, взял полотенце и расслаблено побрел в душевые.

Проход из мужской раздевалки в душевые начинался за левым поворотом коридора. Повернув, он вдруг едва не столкнулся…Сначала он увидел узкие ступни ног с наманекюренными ногтями. Подняв глаза, — обомлел. Перед ним стояла стройная, спортивного вида девушка. Если для сокрытия тех или иных недостатков фигуры женский пол умело пользуется предметами женского туалета, покроем одежды, то настоящую красоту можно оценить, лишь убрав все лишнее. Что-то подобное у него промелькнуло в голове, когда он увидел ее. Ладно скроенную по всем законам естественной гармонии молодого женского тела. Лишь лоскут ткани едва прикрывал сокровенное место тела, покрытого густым золотистым загаром. Девушка выглядела столь ослепительно, что у Виктора случился ступор. Он тупо уставился на незнакомку и окаменел. Девушка не смутилась — стояла и улыбалась. Помахав перед его глазами рукой, попыталась оживить:

— Эй, отомри! Ты, что, никогда не видел девочек? Такой большой, пора бы. Будь проще, и народ к тебе потянется! Да тебе, наверное, нужен душ, мужской душ? — Он, молча закивал, не смея смотреть ей в глаза. Она продолжала стоять спокойно, предоставляя ему возможность любоваться собой и потешаясь над его оглупевшим видом.

Затем также невозмутимо произнесла:

— Поворачивай, если сможешь, хи-хи, назад, через два метра повернешь влево. Ты, просто прошел поворот, ведущий в мужской душ. Наверное, давно здесь не был. Теперь мужской душ там, где раньше был женский. Вдогонку крикнула:

— Знакомиться будем потом, подожди меня после душа на выходе.

Они познакомились. Света была волейболисткой и выступала за сборную юношескую команду Запорожья. А здесь как раз проходил чемпионат Украины. Команда проиграла в полуфинале и участницам соревнований теперь представились два дня свободной жизни. Смотрела его бой. Поняла, что он играл с соперником, «как кот с мышью»:

— Ты, что, мастер спорта?

— Первый разряд, но я старше и опытнее. Я курсант авиационного училища. Сейчас в отпуске. А бокс, так — хобби.

Они, как-то сразу почувствовали родственность душ. И их души просили общения. Вдруг она спросила:

— У тебя здесь есть девушка? Нет? Знаешь, в вашем городе я тоже никого не знаю. Давай сегодня я буду твоей девушкой. А ты пригласи меня куда-нибудь. У меня деньги есть, пойдем в ресторан?

— В ресторан? С удовольствием! Только, к сожалению, у меня с деньгами… Подумалось: «Вот дураки, тогда с Женькой все пропили» — Не гоже, когда приглашает девушка. Будем считать, что ты приглашаешь меня взаймы. Все следующие разы — за мной.

Вечер получился. Они много разговаривали, танцевали. Виктор давно не чувствовал себя таким спокойным и умиротворенным. Он проводил ее до гостиницы. Перед тем как расстаться, мучительно соображал: поцеловать — не поцеловать. Она сама приникла к нему:

— Пойдем ко мне? — После несложной комбинации с отвлечением консьержки они прошли на нужный этаж. Здесь сидела дежурная по этажу. Света шепнула ей на ухо необходимые слова, и они прошли в номер. Номер был двухместный. Света сняла обувь, бросила Виктору:

— Располагайся, а я приму душ, переоденусь.

— А как же…Он кивнул на вторую кровать, имея в виду, что в комнате должны проживать двое.

— Это уже не твоя забота. Не забыл, что сегодня я твоя девушка? — добавила: — на целые сутки!

И они нырнули в ночь, как в омут. В ночь нежданного блаженного безумия. Обнявшись, они не отпускали друг друга до утра. Виктор, проваливаясь в короткий сон, продолжал удерживать ее руку. Он впервые познал настоящее счастье близости с женщиной и упивался им вволю. С Настей было совсем по-другому. Недоставало полной открытости, наверное, безумия. Света уже имела некоторый опыт. Вела себя совершенно свободно и естественно. И он на это откликнулся тем же. Сумасшедшая ночь прошла быстро и при расставании их охватила искренняя грусть. К утру он уже признавался ей в любви и готов был провожать ее в родное Запорожье. Света еле отговорила его:

— Затоскуешь — напиши, — и оставила свой адрес. Ему было удивительно, но он не затосковал. Все произошло неожиданно быстро и как-то просто. Почти по-деловому. Период знакомства, ухаживания оказался слишком коротким. Тело ликовало, но в душе зарубки не осталось.

Вдохнув в отпуске глоток вольной жизни, в училище Виктор возвращался с большой неохотой. Когда оказался за забором, навалилась тоска. Приехали и остальные ребята. У всех подавленное настроение — снова казарменная, почти тюремная, жизнь. За пятнадцать минут до контрольного срока появился Генка — бодрый и веселый:

— Что, соколики, приуныли? Радоваться надо, теперь мы — выпускной курс. Это нужно отметить. Что бы вы без меня делали? После отбоя подползайте с закуской. — Генка умудрился притащить две бутылки самогона:

— Первач высшей пробы. Дед специально для сталинских соколят варил. Сам дед всю войну прошел авиамехаником. Летунов звал сталинскими соколами, а технарей — соколятами.

Командир роты Земков, почувствовав, что у курсантов после их отпуска появился некий дух вольности, решил закрутить гайки. Повод нашелся быстро. Обычно раз в месяц каждый взвод участвовал в хозяйственных работах. Чаще всего посылали на железнодорожную станцию, где требовалось разгрузить вагон угля. Почему-то такая работа выполнялась исключительно по ночам. Возможно, считалось неприличным показывать населению курсантов, выполняющих тяжелую грязную работу. В этот раз оказалось, что под разгрузку был подан не один вагон, а два — пришлось выполнять двойную норму. Если обычно часам к четырем утра работа заканчивалась и удавалось до завтрака несколько часов поспать, то в этот раз курсанты вернулись в казарму только к восьми утра. Вернулись уставшими, голодными и злыми.

Поступила команда:

— Умыться, переодеться и через десять минут построение на завтрак. В ответ недовольный ропот: «Дай передохнуть. Что за спешка?» Однако Хвэдя был неумолим:

— Отставить разговоры! Через десять минут построение.

Построились. Появляется сам Земков. Командует:

— На право! Шагом марш! Запевай!

Такой был заведен порядок: почти все передвижения строем должны производиться «с песней». Для этого в каждом взводе существовал штатный «запевала». У нас эту роль выполнял Сашка Бородин. Он заворчал. Тихо, но внятно:

— Он, что, охренел? Не то, что петь — жрать не хочется! Все же затянул:

«Там, где пехота не пройдет…(ать-два), где бронепоезд не промчится… (ать-два), угрюмый танк не проползет …(ать-два), там пролетит стальная птица».

Припев должны бодро подхватить остальные. Остальные молчат. Сашка вновь солирует: «Там, где пехота не пройдет…(ать-два), где бронепоезд не промчится…(ать-два), угрюмый танк не проползет…(ать-два), там пролетит стальная птица».

Новая команда Земкова:

— Взвод, кругом! На исходную позицию — шагом марш!

Земков возвращал взвод два раза. На третий раз он решил усилить силу воспитательного воздействия:

— Взвод! Разойдись! Через две минуты построение с противогазами! — И погнал взвод на трехкилометровый марш — бросок. В противогазах!

В столовой взвод появился через час. Без песни. Еще более злые и еще более усталые. Земков злорадно усмехался.

А зря! Борьба еще не была окончена. И ребята, сговорившись, выложили свой главный козырь — отказались от еды. Сели за столы, посидели положенное время и, не притронувшись к пище, встали и вышли из столовой. Прибежал дежурный офицер по училищу, попытался уговорить — не бузить и вернуться. Не помогло. Это было ЧП! В армии одно из самых серьезных. Доложили начальнику училища. Он обязан доложить еще выше. Обычная разборка с поиском виновных в этой ситуации ничего не давала — среди курсантов отсутствовал единоличный виновник! Зато он был налицо среди командиров. Слишком много он себе позволил. Нарушены были все нормы — работы, отдыха, сна, питания. Земков получил «предупреждение о не полном служебном соответствии».

После этого Земков с курсантами нашего взвода держал дистанцию. Командовал исключительно через своего взводного — старшего лейтенанта Дроздова, который появился у нас в конце первого курса. Дроздов — широкоплечий крепыш с бледно-голубыми глазами и зычным голосом. Настолько зычным, что когда он включал свои голосовые связки на полную мощность, казалось — воробьи с деревьев посыплются на землю. По крайней мере, когда такое случалось, то курсант Суслик обхватывал свою голову руками и наклонялся к земле. Тем ниже, чем зычнее звучал голос взводного. Суслик получил свою кличку не от своей фамилии — Суслов, а за щуплое телосложение и малый рост, при котором он был вынужден постоянно вытягиваться вверх, словно суслик, охраняющий свою норку от нападения копчика. Суслика не обижали. Парень он был простой, добрый и на редкость наивный. До такой степени, что никакого интереса у любителей позубоскалить не вызывал.

Дроздов же поначалу показался нам мужиком суровым, но справедливым. Когда он объявлял взыскание, обязательно уточнял: «Понятно?». И все разумели, что имелось в виду: «Понятно за что? Справедливо?». И тут уж лучше морду недовольно не корчить. А то, как гаркнет: «Чт-о-о?»

Однако вскоре у него обнаружилась одна странность, связанная с прежней профессиональной деятельностью. А служил он и воевал, как оказалось, в войсковой разведке. Ну, понятно, там главная работа: просочиться через линию фронта, языка взять и тому подобное. Вот и у нас он стал…В общем, как привык. Известно, что, при проверке постов, проверяющий должен подходить к часовому в сопровождении «разводящего» открыто, чтобы тот заранее мог обнаружить их приближение. Не дай бог часового «пугать»! Ночью. Многие стоят на посту и без того напуганные. Карабин часового заряжен боевыми патронами, с испугу может и пальнуть.

Дроздову же нужно было обязательно «просочиться» к часовому незаметно. Обычно он тихо подкрадывался из-за какого-нибудь темного угла, и, неожиданно возникая перед часовым, орал жутким голосом:

— Подъем! Смирно! — если заставал часового дремлющим. Или:

— Ну, что — «Стой, кто идет?» — если часовой хоть и оказывался в состоянии нормального ночного бодрствования, но все же прозевал проникновение «лазутчика».

Случилось это, когда в очередной раз глубокой ночью Дроздов проверял несение службы часовыми. На одном из постов обнаружил, что часовой, а это был Суслик, забравшись в постовую будку, спит. Спит стоя, обнявши карабин. Не долго думая, Дроздов опрокинул будку вместе с Сусликом на землю. «Шутка» могла иметь тяжелые последствия. Шок Суслика с остаточными явлениями психики — само собой. Кроме того, карабин был снаряжен штыком. При падении будки штык мог воткнуться куда угодно — в лицо, в горло. На этот раз все обошлось. Но последствия были …

Остаточные явления психики Суслика, вызванные глубоким долго переживаемым испугом, трансформировались в навязчивую идею. Идею мести. И вот однажды, глубокой ночью, Дроздов, как обычно, используя свое мастерство разведчика, незаметно прокрался на территорию поста. Часового на посту видно не было. Зато будка не было пуста. Когда Дроздов, уже подобравшись к будке, приготовился ее опрокидывать на землю, сзади одновременно с характерным звуком затвора, загоняющего боевой патрон в патронник, раздались команды:

— Стой! Ложись! — и тут же прозвучал выстрел.

— Предупредительный! — заорал Суслик, — не двигаться! Следующий — на поражение. — Попытка Дроздова объясниться с часовым ни к чему не привела, она лишь распалила Суслика еще больше, и он с наслаждением продолжал орать:

— Лежать! Буду стрелять! — В караульном помещении выстрела не услыхали, и «разводящий» прибыл на пост Суслика только через час. Все это время Дроздов, будучи под прицелом карабина, пролежал, уткнувшись носом в землю и боясь пошевелиться.

Как ни странно, курсанта даже не наказали. Он притворился сильно напуганным. Что взять с «двинутого?». Кроме того, формально он действовал правильно. Ведь он Дроздова «не узнал» и даже «не мог предположить», что человек, скрытно пробирающийся на территорию поста, мог оказаться его командиром. А то, что свою шинель повесил на гвоздик в будке — так было жарко. И действительно, была весна, и температура даже ночью оставалась выше нуля. После этого случая Дроздов, напрочь, «забыл» свои навыки разведчика. Кстати, Суслику он ни словом, ни делом — никак не напоминал о произошедшем. Правильный все-таки мужик.

Когда после приказа о присвоении офицерских званий состоялся выпускной вечер, бывшие курсанты вместе с Сусликом подошли к взводному, типа того — извиниться. Он выпил с ними, как с равными, и даже похвалил Суслика — в том духе, что бывают случаи, когда поступать нужно именно подобным образом, решительно. Пользуясь случаем, ребята попытались разговорить его о службе в разведке. Дроздову эта тема пришлась не по вкусу, он сразу изменил тон разговора:

— Вот вы, ребята, теперь — офицеры. Представляете, что это за профессия? Людей убивать! А кто из вас, свинью может зарезать или, хотя бы, курицу. То-то же! Стрелять по врагу на расстоянии — из карабина или пушки не так уж сложно. Почти — как по мишени. А представьте себе — зарезать ножом. Человека! Лицом к лицу! Это и есть разведка. Война не на расстоянии, а лицом к лицу.

Виктор попробовал представить. Нет, не смог бы. А может быть и смог бы — если по-настоящему встанет вопрос: кто — кого. Ему показалось, что он Дроздова понял — обстоятельства формируют нас — не только навыки, но и психологию, и жесткость, и остальное…И еще: в условиях войны проходят проверку те качества человека, которые определяют его способность выжить. Боевые летчики — истребители рассказывали, что больше половины всех потерь приходилось на летчиков в их первом бою. Первый бой — жестокая проверка: способен воевать и выжить или нет. Остался жив — не только проверку прошел, но и поверил в себя. И познал то, что никаким другим способом познать нельзя. Заглянул в глаза смерти.

Время, проведенное в училище, оказалось не просто потерянным — это время было связано с травмированием психики, чувства собственного достоинства. Именно тогда закладывались истоки понимания курсантами своей «второсортности» и как офицеров, и как профессионалов.

 

Гл. 6. В авиации, как в авиации

В начале октября 1956 года Виктор окончил училище с дипломом по специальности: «авиационный техник по эксплуатации самолетов и двигателей» и в офицерском звании «техник-лейтенант». Это звание имело налет некой условности: звание, вроде бы, офицерское, но, прежде всего, носящий его — техник. Технарь, одним словом. Так технари и называли себя — «техник минус лейтенант».

Впоследствии, когда летчиков из училища стали выпускать с записью в дипломе «летчик — инженер», их между собой также, совершенно справедливо, называли: летчик минус инженер. Как авиационные техники, по своему роду деятельности не были офицерами, так и летчики от одной этой записи не становились инженерами.

Звание «техник» было доминирующим. Полагающееся представление начальству по должности и по званию часто звучало странновато. К примеру: Старший техник — пиротехник младший техник — лейтенант. Для непосвященных — полная бессмыслица. По протоколу же: первые три слова означали должность, вторые три — звание. И погоны у технарей были особые. Если летный состав, как строевые офицеры, носили золотые погоны, то инженерно — технический состав — серебристые.

Таким образом, их второсортность закреплялась вполне официально. Технари шутили: «Что это за войска такие — погоны белые, а рожи — красные». «Рожи» у технарей действительно были красные — зимой от мороза, летом — от знойного солнца. Их рабочим местом был аэродром. В ходу была присказка: «Нормальные люди для того, чтобы подышать свежим воздухом едут по выходным за город, а мы на этом проклятом свежем воздухе — каждый день с раннего утра до позднего вечера. И в зной, и в стужу».

Служить Виктор был направлен в Одесскую воздушную армию. После собеседования в штабе ВВС округа получил назначение в полк, который дислоцированный в центральной части Бессарабии. Самолет МиГ-17 по двигателю и основным самолетным системам мало чем отличался от своего предшественника — МиГ-15, который Виктор знал прекрасно. Аэродром третьего класса. Вместо бетонной ВПП — металлические листы с отверстиями, из которых при посадке самолета вылетают фонтаны грязи. В поселке — тоже грязь. А летом — пыль. Структура почвы такая — смесь чернозема с глиноземом. И грязь от такой структуры особая. Скользкая, и в то же время, вязкая.

Получил зимнее техническое обмундирование: куртка из «чертовой кожи» (плотной брезентовой ткани) с меховым воротником, ватные штаны, валенки с калошами, варежки на меху с одним пальцем. Все — тяжелое и жесткое. Не то, что не побегаешь — в полном зимнем комплекте с трудом ходишь. Зимой технари выглядели как клоуны, да и работать в такой одежде неудобно.

При получении обмундирования на складе Виктор спросил:

— Как в таких варежках работать?

— А они не для работы. Работать будешь голыми руками. А варежки — для того, чтобы руки греть в перерывах.

Разделение на два сорта ощущалось во всем: столовая — летная и техническая. Норма питания, норма выделения жилья — соответственно. Транспорт: для летного состава — автобус, для техников — открытая бортовая машина. Специальная одежда летчиков — кожаные комбинезоны, шерстяное белье и свитер, меховые унты, меховые перчатки. Для техников всего этого жалко — понятно. Хотя шерстяное белье и свитер ведь немного стоят. Допустим, до аэродрома — несколько километров можно и на бортовой машине доехать. Но, разве сложно брезентовый тент соорудить? А скамьи накрыть хотя бы плотной тканью?

Подход к обеспечению летного состава по высшему уровню не подлежит сомнению. Речь о другом — о втором сорте. Об отношении к людям, которые являются квалифицированными специалистами и требуют более бережного и уважительного к себе отношения. Радикулит, геморрой, простатит, гастрит, язва — типичные болезни, получаемые большинством уже в первые годы работы в таких условиях. Не так уж много необходимо средств для того, чтобы людей возить на оборудованном транспорте, улучшить систему питания, да и саму норму питания.

Та, первая зима, было суровой. Всю зиму температура держалась на уровне восьми-двенадцати градусов мороза. Почти каждый день шел снег. Рабочий день начинался с лопаты — откапывали самолеты, расчищали стоянку. Машины чистили только ВПП и рулёжки. Но самое неприятное — это постоянный, изнуряющий ветер и оттепели, после которых все леденело. Чехлы примерзали к обшивке. Отдирать не положено. Нужно отогревать, для чего существовало специальное устройство, которое по рукавам гнало подогреваемый воздух. В ту зиму один из технарей — Лева Б. получил увечье. Он со стремянки расчехлял киль. Ветер дул сильный, и стремянка, не удержавшись на ледяной поверхности, поехала. А он повис на высоте трех метров. Замерзшие пальцы его не удержали, и он упал на бетон. Упал неудачно — ударился головой. Отлежавшись в госпитале, вернулся. Только в голове у него что-то сдвинулось. Стал писать стихи. Потом хуже. Сидя на партийных собраниях, стал писать записки в президиум с предложениями, как улучшить жизнь в стране. От самолётов его убрали. Назначили помощником главного инженера. Обязанности простые — правильно раскладывать бумаги и носить их на доклад. На новой должности ему даже редкое для технарей звание присвоили — капитан (верхнее звание для большинства — старший лейтенант).

Но Леву и там занесло. На ровном месте. Пришла директива из штаба воздушной армии — провести проверку выпуска шасси от аварийной (воздушной) системы и надежность фиксации стоек шасси в выпущенном положении. В одной из частей одна из стоек сложилась, и самолет завалился на крыло. Леве чем-то директива не понравилась, и он по этому поводу изложил свое мнение. Письменно. И подписался. Вскоре его списали по болезни. С пенсией. Злые языки судачили: «Умеют же Левы в жизни устраиваться».

Несмотря на все лозунги, отношение к людям у нас особое. Старики, прошедшие войну, рассказывали, как они искренне восхищались немецкими аэродромами. Там аэродромы оборудованы не только для самолетов, но и для людей, готовящих их к полету: нормальные помещения — теплые зимой, прохладные летом. Душ, буфет. Ремонт и техническое обслуживание самолетов производится в ангарах, а не в сугробах. В большинстве западных стран — это норма. В нашей же стране, провозглашающей принцип — «все для людей», далеко не так. Те, кто наверху, привыкли — они там, то есть мы — «все стерпят». И ведь терпим! Вот, те мысли, которые пришли Виктору в голову после первых зимних месяцев работы.

А, ведь так и в войну. Солдаты рассказывали, как «воевали» наши некоторые генералы и их «приспешники»? Зимой — отдельное теплое помещение, хорошее питание, коньяк, ординарец, баня, любовницы и т. п. Пускай бы. Ну, а те, кто в окопах? Баня? Тут же — в окопе между артобстрелами. Любовница? Трехлинейка. Эквивалент всех возможных удобств — водка!

Виктор не раз наблюдал, как автобус с летным составом, возвращавшимся с полетов, подбирал медленно бредущего по дороге в своих «доспехах» технаря. Летчики понимали их нелегкую долю и сочувствовали им.

Так с чем же связано такое отношение к людям? Пренебрежением командиров к подчинённым? Снобизмом «высших» профессиональных категорий к «низшим» подобно тому, как у моряков плавсостав зачастую относится к «береговым крысам»? Или сознательная политика «верхов», проистекающая из «рационального» расходования средств?

Похоже, что всё это в той или иной степени имеет место быть. Что касается «рационального» расходования средств, то последний аргумент, объективно обоснован. В военной авиации главным действующим лицом является именно лётчик. Он — боец, он рискует своей жизнью. Все остальные авиационные специалисты — «подсобные рабочие». Подсчитано, что на одного боевого лётчика — истребителя на земле работает 200 человек. Для подготовки боевого лётчика (1-го — 2-го класса) требуется не менее 6–8 лет, и это обходится в «кругленькую» сумму порядка полмиллиона долларов.

Виктор поселился в казарме, именуемой офицерским общежитием. Проживали в нем холостые технари.

Центральная часть поселка имела тротуары и мощеную проезжую часть. Дальше от центра — больше грязи. Главной достопримечательностью было наличие на каждом квартале по нескольку «чипков» — распивочных заведений. Литр вина — 80 копеек. Основное развлечение молодых офицеров в свободное время — круг почета по центральному квадрату из четырех кварталов. Затем самые крепкие и веселые отправлялись в клуб, послабее — на покой, совсем слабые и неопытные частенько попадали в комендатуру.

Технарский оклад складывался из 50 рублей за звание плюс 80 за должность, после вычетов оставалось 107 рублей. Если без семьи, хватало на всё. Кормежка бесплатная. Для многих главный расход — вино. Другие — копили на мотоцикл. Мотоцикл — это новые возможности жизни! На аэродром — своим ходом. Летом — совсем красота. После приёма банки вина прокатиться — одно удовольствие! До моря два десятка километров. До ближайшего большого татарского села — полчаса. Были такие, которые заводили подруг в Белгород-Днестровском. Это уже настоящий город. Там и кино, и театр, и даже футбол. На своем транспорте, всего то, пару часов.

Однако личная жизнь строго ограничивалась условиями работы и военной службы: полетами, которые планировались днем и ночью, зимой и летом, боевыми дежурствами, несением нарядов, сборами по тревоге, учениями.

Виктор не отказался от мечты — стать летчиком, но не знал каким путем ее осуществить. Общаясь с летчиками, постепенно пополнял свой багаж знаний о летной профессии. Удалось потренироваться на тренажере, имитирующем катапультирование. Повезло на учениях при перелете на запасной аэродром. Уговорил комэска (командира эскадрильи), и он его взял в переднюю кабину спарки УТИ МиГ-15бис. Комэск вылетал первым, чтобы обеспечить встречу остальных самолетов в качестве руководителя полетов. Ну, а Виктор — в качестве авангарда передовой технической команды.

В полете комэск разрешил «подержаться» за ручку управления самолетом, и Виктор пришел в восторг, когда ощутил послушную реакцию самолета. Жадно впитывал нюансы поведения самолета на посадке. Вначале медленное, затем все ускоряющееся приближение посадочной полосы. Зависание самолета над бешено проносящейся полосой. Касание основных колес. Несколько секунд пробега с задранным носом. После касания переднего колеса — торможение, но не столь резкое, как он ожидал. Просто самолет постепенно, но неуклонно терял скорость, и вот он уже свободно катится в конце полосы со скоростью плавно подъезжающего к остановке троллейбуса.

В декабре случилось несчастье. Собственно, это было продолжение того несчастья, когда погиб отец. Тогда горем убитую мать несколько раз вызывали в «органы», и там терзали ее душу, неизвестно чего добиваясь. Тогда мать поседела, сильно сдала здоровьем. Когда через восемь месяцев был получен официальный документ о гибели отца и назначена пенсия по утере кормильца, из её глаз привычно полились слезы. Два дня она не вставала с постели, отказывалась от еды. Только пила воду.

С тех пор она болела почти постоянно. И вот теперь пришло известие, что она в больнице. Бабушка прислала Виктору телеграмму — «Приезжай, маме плохо». Виктор обратился к инженеру эскадрильи, тот отослал к старшему инженеру полка. Инженер полка уперся: «Не могу. Полеты, и вообще…». Виктор, чувствуя, что ситуация с матерью может быть серьезная, взорвался:

— Вы, что не понимаете, что очень нужно. К матери. Дайте хотя бы три дня. Завтра суббота. В понедельник вечером буду на месте. Плевал я на ваши полеты. Вы о людях лучше думайте.

— Да, кто ты такой, чтоб меня учить? Может генерал?

— Всего лейтенант! А что, уже о лейтенантах заботиться не нужно?

Пока тот, открыв рот от изумления, переваривал услышанное, Виктор, хлопнув дверью, вышел. «Вот, сука. Когда нужно двенадцать часов без перерыва отработать, подлизывается: «Поработайте, мальчики, поработайте. Надо! Вам зачтется». Зачлось! Виктор решение уже принял. Позвонил инженеру эскадрильи:

— Уезжаю. Во вторник с утра буду. И повесил трубку.

Ночью шёл поезд до Одессы. Утром Виктор был в Одессе, ещё через час на Лузановке, откуда перехватил попутку до Николаева. Через восемь часов был в больнице. Мать выглядела неважно — похудела, осунулась. Врач ничего определенного, кроме — «будем надеяться», сказать не мог. Диагноза пока нет. Ждут специалиста. Питание? Она почти ничего не ест. Попробуйте достать что-нибудь вкусненькое — сок, фрукты.

В понедельник Виктор в расстроенных чувствах вернулся. Друг — Алик, помогая разогнать тоску, налил спирта. Виктор, до сих пор его избегавший, быстро ошалел. Кто-то притащил еще вина. Утром его еле подняли. Голова раскалывалась, мутило…

На построении был оглашен приказ об объявлении выговора за самовольное оставление части и прогул. У Виктора в голове вяло крутилась одна мысль: «Да, пошли вы все…».

В марте мать умерла. У нее оказалась болезнь, которую в ту пору лечить не умели (впрочем, и сейчас тоже). Теперь Виктору предоставили отпуск на десять суток. Теперь положено! А, он жалел только о том, что тогда, когда ездил к матери, не побыл с ней хотя бы несколько дней. Уже потом он узнал, что под суд отдают лишь в том случае, если срок отсутствия в части составляет более десяти суток. А менее — хоть двое, хоть десять, ответ один — дисциплинарное взыскание. Начальник — инженер эскадрильи избегал в глаза смотреть. Но Виктор больше был зол на старшего инженера, от которого, собственно, тогда и зависело решение. Нет, ему он этого никогда не простит!

В ночь на девятый день приснился сон: Отец и мать — молодые, улыбающиеся. Потом отец нахмурил брови, строго посмотрел и говорит: «Ну, что же ты Витя?». Утром Виктор стал обдумывать сон — что-то он не так сделал? Нужно будет летом приехать. Памятник и оградку поставить, цветы посадить.

Перед возвращением в часть навалилась тоска. Теперь он остался один. Снова вспомнился отец. Впервые возникло к нему чувство, похожее на досаду. Как мало он был с семьей, с матерью. Война — понятно. Но и после войны все по гарнизонам мотался, мать к нему ездила ненадолго, а Виктор его почти не видел. В Корею поперся одним из первых. С семьей почти не жил. Виктор впервые подумал: как жалко, что нет у него брата. Тогда он и послал телеграмму Светлане: «Люблю, тоскую. Приезжай». И свой адрес по месту службы.

Света приехала почти сразу. Виктор рад был ее приезду. Алик перебрался в другую комнату, предоставив «молодым» свободу. Однако настоящая свобода не сложилась из-за рваного ритма работы. За неделю три летных дня: во вторник — отъезд в пять утра, в среду — в восемь вечера, домой пришел в пять, в пятницу — в восемь ушел, в восемь пришел. Всего-то две ночки и провели вместе. А утром в воскресенье Светка свой вердикт и вынесла:

— Нет, Витя, так жить я не смогу. Такая жизнь возможна только для безмозглой курицы. Хотя бы у меня занятие какое было. А так — просто тоска зеленая. За одну неделю эта деревня мне уже опротивела. На улице рожи одни и те же. И вообще…

Так и закончилась их совместная жизнь, только слегка обозначившись. В понедельник они вышли вместе: он проводил ее на автобус, сам пошел в часть на построение.

Инженер эскадрильи в конце построения объявил: «Быстренько отдохнуть и в семнадцать ноль-ноль колеса крутятся — отъезд на ночные полеты». Полеты заканчивались в два часа ночи. Летчик, летавший на самолете Виктора, подрулил на заправку одним из последних. Вылез из кабины, взял журнал технического обслуживания, записал: «Замечаний нет. Три нажатия антиобледенительной системы». Пока Виктор самолет заправлял керосином, заряжал воздушную систему и затаскивал тягачом на стоянку — было уже три часа ночи. Последний тягач с технарями ждал Виктора. Инженер эскадрильи поинтересовался:

— Летчик что-нибудь записал? Сегодня «сложняк» (необходимые условия для списывания спирта),

— Три нажатия.

— Держи, — Протянул бутылку со спиртом.

— Поехали. Делить спирт принято на три части: инженеру, летчику и технику. Одно нажатие — ноль пять литра. Обычно Виктор спирт отдавал Алику. Сегодня он оставил его себе.

К четырем пришел домой, спать не хотелось. Плеснул в стакан спирта, добавил воды. Спирт помутнел и стал теплым. Преодолевая отвращение, отхлебнул противную жидкость. Тепло пошло по телу, усталость стала отступать. Продолжать одному не годится, а Алик спит после дежурства. По-видимому, завалился сразу после ужина. Сколько можно спать? Нет, это же — нахальство! Виктор не выдержал:

— Ваше благородие, подъем! Прошу занять место в строю в честь подъема штандарта его высочества! — Алик ошалело стал тереть глаза:

— А… что? Уже? Куда?..А, это ты? — перебрался с койки на табурет.

Виктор нашарил в тумбочке горбушку черствого хлеба, приготовил второй стакан, пододвигая его к Алику, звякнул своим стаканом:

— Будем…

— Отлетался? Сколько сейчас? Пятый час? Еще спать и спать…

Но стакан взял и, поморщившись, выпил.

— Построение в котором часу? В двенадцать? Уйма времени. Наливай. Завтра, то есть сегодня, парковый день.

Через час, дружно посапывая, оба крепко спали.

Инженер объявил программу паркового дня:

— Пришел бюллетень номер одна тысяча двести… затерто, неважно, Тэ-Эр дробь семнадцать. От прошлого месяца сего года, числа…Проверить воздушные баллоны на предмет того, чтобы сроки годности не были просрочены, а также на отсутствие в них конденсата, грубо говоря, воды. Кто-то из строя:

— Это что же, снимать?

— Снимать! Снять и проверить!

Воздушный баллон находился в нише (отсеке фюзеляжа) передней стойки шасси, в самом верху. Ниша узкая, для того, чтобы подобраться к баллону, нужно куртку снимать. А мороз восемь градусов, и ветер сырой. Виктор стал готовиться к работе. Подошел Алик:

— Я раздеваться не буду. У меня и так радикулит. Вообще глупость с этими баллонами. Приспичило им проверять немедленно, пять лет не проверяли, а тут прямо горит. Можно было бы спокойно до регламентных работ подождать. Ты как знаешь, а я подожду, когда кто-нибудь снимет и проверит. Если воды не найдет, значит будем считать, что и у меня нет. Потом летом на регламентных работах проверим. А в журнале отметим. Главное, чтобы в документации было отражено.

Алик оказался прав — ни у кого воды не оказалось. Баллон он не снимал. Виктор последовал его примеру. А сосед по стоянке из-за этого баллона получил травму: после долгих мытарств, связанных со снятием баллона, он страшно осерчав, схватил молоток и с многосложными матерными выражениями изо всех своих возмущенных сил обрушил его на пневматик (колесо передней стойки). Отскок молотка соответствовал приложенной силе и угодил прямо в лоб возмущенному технику-лейтенанту, который упал без сознания. Неделю он пролежал с сотрясением мозга, месяц носил на лбу наклейку.

В конце рабочего дня инженер эскадрильи построил личный состав групп технического обслуживания и объявил:

— Ночью ожидается тревога (тревога, хоть она и учебная, не должна ожидаться — ее положено объявлять неожиданно!). Ориентировочно (значит точно) в пять утра. Машины к этому времени будут уже на КПП (КПП обозначает въезд на территорию аэродрома). Отъезд не позднее, чем через пятнадцать минут после сирены. Так, что, кто привык долго в туалете сидеть, рекомендую просыпаться, не дожидаясь сирены. Задача — готовность к вылету тридцать минут. Это значит, что самолет снаряжен всем необходимым, летчик в кабине и запрашивает запуск.

Мы с Аликом поставили будильник на без пяти пять и спать завалились одетыми. К стоянке машин подгребли сонные, но во-время — до срока еще минуты две. А инженер уже орет:

— Мать вашу! Я предупреждал раньше просыпаться!? Пригрелись! Подальше от бабы нужно ложиться, поближе к двери!

— Вот, разошелся с утра! К чему бы это? Бабу вспомнил в суе. Сто лет уже без бабы. Скоро забудешь, что она не только для того, чтобы суп варить. Все ваши еб**е полеты. Да вот еще тревогу затеяли — нечего вам делать больше, — ворчит Федя — технарь — дед (деду еще сорока нет).

Самолет — он с вечера готов. Чехлы еще до нашего приезда механики сняли. Слить отстой топлива, проверить давление воздуха и уровень масла — две минуты. Так, что за нами проблем нет. Привезли парашюты — уложили. Все. Готово! Летчиков пока нет. Подлетает инженер, снова мать вспоминает:

— Мать твою…! Где этот раз…бай Мансуров (Костя Мансуров — технарь соседнего самолета)?

— Твой готов? Готовь Мансурова. Инженер помчался дальше. У него такой вид, что можно подумать — только на нем все и держится. На самом деле все идет само собой. Сто раз все отработано. Даже на этот раз за «воздушкой» (заправщик сжатым воздухом) не нужно бегать. Вот она сама подъехала и стоит в готовности.

Виктор замечает Мансурова. Тот появляется на тропинке, ведущей от городка к стоянке. Проспал, ясное дело. Быстро, однако, пришлёпал. Идет только он как-то странно — подчеркнуто прямо. И не к своему самолету. Куда же он? Сейчас прямо на инженера напорется. Виктор быстро его перехватывает:

— Эй, Костя, стой! Куда же ты? — Когда Костя поворачивает голову в сторону Виктора, тот понимает, что он его не видит — остекленевшие глаза смотрят сквозь собеседника и направлены в одну какую-то далекую точку. Такое бывает — временная потеря зрения. После плохого спирта. В последнее время для антиобледенительной системы стали поставлять гидролизный спирт. Хотя это тот же этиловый спирт — ректификат, но производят его из древесного сырья. После него во рту остается привкус резины.

— Это ты, Витя?

— Костя, твой самолёт я приготовил. Так, что ты…в общем, не светись.

— Ты только покажи, где мой самолёт. — Виктор подвел его к самолёту, усадил на чехлы возле инструментального ящика. Издали его и не видать.

Подруливает автобус с лётным составом. Красивые весёлые ребята в голубых летных куртках. Румяные. Видно, уже приняли легкий завтрак. К самолету направляется Генка П., простой парень, с нашим братом дружить не чурается. Но у начальства не в большом почете. Все потому, что помалу пить не умеет. Не зная этого, часто попадается на глаза тех, перед кем бы показываться не следовало. Не стесняется рассказывать о своих похождениях.

Сам он из глубинки и в отпуск всегда ездит в форме. Он там один на всю округу настоящий боевой лётчик, лётчик-истребитель. Ас! Вся родня этим гордится, друзья гордятся, сам Гена гордится. И уж угощают его! С радостью. И сам он угощает и угощается! С радостью и гордостью. И расстается с малой родиной, чаще всего, в беспамятстве. Так было и в тот раз.

Провожали его земляки и погрузили в самолет. Самолет местных региональных линий. Типа Ан-2 или Ил-14. После посадки самолет подрулил к стоянке — прямо напротив встречающих. Гену растолкали: мол, пора на выход. Гена фуражку с летной кокардой напялил и пошел. Он даже понял, что он в самолете и что нужно идти на выход — вон он выход, там, где двери открыты. Вот только не знал он, что это не Ту-104 — большой и высокий лайнер, к которому трап подгоняют, и, выйдя на которого, можно приветственно помахать встречающим. А на этом самолетике — трап свой. И, не трап даже, а скромная лесенка. Короче, Гена делает решительный шаг вперед — из двери на трап. Он думал, что на трап. И плюхается вниз. С высоты, правда, небольшой — чуть более метра. Но на бетон, и плашмя. И в фуражке с летной кокардой боевого летчика, которая в процессе падения слетает с его головы и катится по бетонке. Хорошо, что хмель еще не сошел. Трезвый не выжил бы. Эту историю он сам в компании рассказывал:

— Представляете: вылетаю из самолета при всех регалиях и перед встречающими — плюх. Руки, ноги в сторону. Прилетел, припоцаный ас! Хорошо, что меня никто не встречал. И еще скажу я вам: люди у нас хорошие. Душевные. Какие люди! Никто не засмеялся. Наоборот, я слышал, как прокатился вздох ужаса и люди бросились мне на помощь. И уже через минуту меня отпаивали…Водкой.

Тем временем Гена уже в кабине. Докладывает о готовности. Уложились в требуемые 30 минут. Хоть бы в воздух не поднимали:

— Гена, а ты что, не знал, что тревога будет?

— Почему не знал? Знал.

— А зачем пил?

— Так я и не пил. Что, запах? Так это после вчерашнего. То есть, после позавчерашнего.

Временный отбой. Перерыв. Должны завтрак подвезти. Время-то уже почти семь. Алик:

— Пора бы перехватить чего-нибудь этакого — изысканного и вкусного. К примеру, бутербродик с семгой и кофе по-турецки. Нет, лучше со сливками. Ты как, Витек?

— Кофе, согласен. Заказывай два. А закусить…Да я бы просто яичницу откушал, глазунью — три яйца, с беконом.

— Будет исполнено, господин подпоручик!

Наш разговор как бы служит сигналом. Пошла авиационная «травля»: «А помнишь, как на тревоге в прошлом году поднимали первую эскадрилью в воздух? А замполит в это время…» Почему-то больше всего вспоминают разные казусы, случающиеся с замполитами. Федя:

А знаете, как у нас замполит погиб? Он считал, по-глупости своей, конечно, что место замполита всегда на передовой. А где в авиации передовая? Ясное дело — полеты. А до нашего полка служил он на поршневых самолетах. Говорят, даже летал когда-то. Ну, а у нас сразу стал знакомиться с реактивной авиацией. Первое знакомство состоялось, когда вздумал он пройти сзади самолета, выполняющего прогазовку двигателя. Ему не повезло. Если бы не было сзади самолета отбойного щита (металлического толщиной 5 миллиметров), то его бы просто прокатило по земле метров десять и все. А тут, техник как раз форсаж врубил, и струя, приложив беднягу об щит, довела его до бессознательного состояния. А потом еще стала поджаривать. Механик заметил, подбежал к кабине и техник двигатель выключил.

Спасли замполита. Пострадавшего отвезли в санчасть, откачали спиртом. Кости оказались целы, лишь лицо подрумянилось, словно загар принял. И что вы думаете? Через день зачитывают нам приказ о нарушении мер безопасности и о наказании виновных, не обеспечивших замполиту прохода через опасную зону. Оба спасителя — техник самолета и механик получили по выговору.

Так, что вы думаете, наш замполит-то поумнел? То есть слегка поумнел — перестал позади самолетов бродить. А, вот, что нужно держаться подальше от входного устройства самолета при снятой заглушке — никто бедняге не объяснил, что если заглушка снята — двигатель готов к запуску или уже запускается.

Кончилось все это печально. Были ночные полеты. Замполит бродил по стоянке и оказался вблизи входного устройства самолета за секунду до его выруливания (летчик дал полный газ). Никто его после этого не видел. Интересно, что летчик на этом самолете сумел взлететь, после чего докладывает, что двигатель слабо тянет. После посадки и осмотра самолета, поняли, что замполита засосал двигатель.

— А вот у нас смешная история была: самолет взлетел вместе с водилом (водило — устройство для буксировки, металлическая штанга около рех метров длины).

— Ладно трепаться — скажи еще вместе с чехлами.

— Нет, по натуре. Тоже на ночных. Летчик взлетел и докладывает: «шасси не убирается». А технарь засек злополучное водило еще на разбеге самолета. Он, когда самолет тягачом притащил на старт, чего-то заспешил и забыл водило отцепить. Сделал ручкой самолету и понесся в кузове тягача на позицию. Техник свой самолет, идущий на взлет, всегда провожает взглядом. Так и наш: глянул, а в свете прожекторов так хорошо видно — торчит впереди самолета ялда какая-то знакомая.

Смекнул он мгновенно. Быстро гонит тягач в зону посадки. Пока летчик фонарь открывал, да ремни снимал, он водило отцепил и стоит с ним, как будто приготовился его прицеплять к самолету для буксировки.

Самолет поставили на козелки и стали проверять уборку шасси. Уборка, выпуск — все работает, как часы. Так никто ничего и не понял. Летчика пожурили — мол, что-то он там не так делал.

— Ребята, кончай трепаться — завтрак привезли. Да, ни тебе глазуньи с беконом, ни тебе кофе с «какавой», — картошка со свининой. Чай в термосе, похоже, вечерний. Не успели поесть, вопль инженера:

— Отбой тревоги! На построение. Традиционное: «быстренько отдохнуть и в четырнадцать ноль-ноль колеса крутятся», — отъезд на полеты во вторую смену, с переходом на ночь.

 

Гл. 7. Гарнизонное ЧП

В выходной день в поселке случилось ЧП. Подростки забили до смерти молодого лейтенанта. Ни за что. Он, проходя с девушкой мимо группы балдеющих подростков, сделал им замечание по поводу их громкого мата. Представители «Нашего будущего» ответили, опять же с матом в том духе, что «иди, ты… и твоя… пока мы ее…». Не оприходовали. Лейтенант не сумел стерпеть издевательства. Зря. В нашей стране борцы за свою честь и правду, как правило, долго не живут. Вернулся.

Их было пятеро. И подлыми приемами драки они владели гораздо лучше, чем русским языком. Сбили с ног и били по голове тяжелыми ботинками. Девушка поступила грамотно — не стала ввязываться, а побежала за подмогой. Но быстро управившись со своим подлым делом, юные подонки быстро разбежались.

Следствие шло три месяца. Оно велось в «лучших» традициях советской следственной школы. Поскольку были свидетели, все участники были быстро и достоверно установлены. Главой преступной группы оказался сын начальника тыла гарнизона по кличке Жила (Жилин — фамилия). Это он произносил угрозы. И он первый ударил лейтенанта. В избиении принимали участие почти все. Один — самый младший, когда увидел, что лейтенанта сбили с ног, убежал. Но вот проблема! Следователь не мог установить, кто же нанес смертельный удар. А раз так, то привлечь участников можно было только за драку. Каково?

И еще нужно доказать, кто был инициатором драки. Следствие закончилось тем, что все соучастники показали, что последний удар был нанесен именно тем, кто раньше всех убежал. И он это подтвердил! Схема простая — он, как несовершеннолетний, получает условный срок. Остальные — тоже. Правда, сына полковника все же осудили на два года, как зачинщика. Через полгода он вышел. «Да здравствует наше правосудие!».

Кстати, Жила был не просто главарь хулиганствующей группы. Ему исполнилось девятнадцать, и он имел опыт армейской службы. Два года назад отец пристроил его в военное училище. Однако все время пребывания в училище, он вел себя недостойно. При каждом удобном случае подчеркивал большие связи отца. Кроме того, добивался благосклонности командиров за счет «стукачества». При всем при этом, регулярно пьянствовал и затевал драки. До поры, до времени ему все сходило с рук.

Но однажды он так избил курсанта, что его пришлось положить в госпиталь. Курсант обидчика долго не выдавал — «сам упал с лестницы». Но взводный офицер, который давно наблюдал за Жилиным, сразу понял «на какой лестнице» курсант получил травмы. Проведя дознание и собрав свидетельства о склонности Жилина к регулярным жестоким издевательствам над более слабыми, он поставил вопрос о передаче дела в трибунал. В конце концов, дело замяли, но Жилина из училища отчислили. Однако от строевой части отец его «отмазал». С тех пор на офицеров он смотрел, как на своих личных врагов.

Инцидент наделал много шума в гарнизоне. Когда узнали, что организатор преступления вновь появился в поселке, Виктор с молодыми офицерами решили найти подонка и «поправить правосудие». Об их намерении кто-то сообщил преступнику и его долго никто не видел — прятался.

А через два месяца Виктор столкнулся с ним в новой истории. Виктор заступил в наряд гарнизонным патрулем. Получил пистолет с двумя снаряженными обоймами. И двух солдатиков с повязками, вооруженных войсковыми ножами. Росточком метр пятьдесят «с кепкой». Двух худеньких туркменов, плохо говорящих по-русски. Основным объектом патрулирования был поселковый клуб — место, известное своими пьяными драками, часто сопровождающимися поножовщиной.

Часам к одиннадцати, когда танцы закончились, из клуба стали вываливаться разгоряченные танцоры и другие любители бесхитростных «светских» развлечений. Одними из последних вышла группа пьяненьких переростков. Расходиться они не торопились. Дружно закурили и стали осматриваться, по-видимому, предполагая найти новые развлечения. Кто-то из группы показал в сторону патрульных.

Более десятка достаточно крепких и разгоряченных балбесов направились в сторону Виктора. Подойдя, стали его окружать. В группе присутствовал и Жила — тот бандит, который являлся фактическим убийцей офицера:

— Ну, что? Кто тут грозился со мной посчитаться? Давай подходи!

Виктору было бы проще, если бы он был один. Он нашел бы выход. Но он отвечал за солдат, которые ничем ему помочь не могли. Он даже не мог кого-нибудь из них послать в комендатуру за подмогой. Его бы сразу догнали. Применять огнестрельное оружие на улице запрещалось, и это знали балбесы, окружившие его. Стрелять можно только в воздух.

Тем не менее, Виктор знал, что толпу могут остановить только решительные действия. И он вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя и перезарядил. Дал команду:

— Разойтись! — И тут же выстрелил в воздух. — Кто подойдет ближе, буду стрелять на поражение.

Из толпы кто-то сделал шаг вперед. Виктор тут же выстрелил, целясь на десяток сантиметров в сторону от уха. Тот отскочил. Толпа слегка отпрянула. Но предводитель успокоил подельников:

— Пусть стреляет. У него в пистолете осталось всего семь патронов.

Виктор же решил тянуть время, одновременно сдерживая противника стрельбой. Стрельба все равно до комендатуры дойдет. Кто-нибудь передаст.

На некоторое время толпа замерла. Виктор, пользуясь затишьем, объявил:

— Тебе, Жила, даю честное офицерское, сегодня яйца отстрелю. То же сделаю с каждым, кто попытается приблизиться первым. — И тут же, прицелившись в край мягкой части бедра, выстрелил в долговязого парня, который стоял к нему ближе всех и помахивал обрезком металлической трубы. Виктор был хорошим стрелком, и знал, куда следует стрелять — такие раны заживают за три недели.

Парень упал с воплями:

— А-А-А…Яйца! Убивают! Помогите!

Однако, соратники не торопились прийти ему на помощь, вместо этого стали пятиться назад.

Виктор же решил не только завершить инцидент в свою пользу, но и, пользуясь моментом, предметно наказать подлого Жилина. И он пошел прямиком на него. Толпа в панике бросилась врассыпную. Жилин замешкался, и Виктор, подойдя к нему вплотную, сунул пистолет прямиком в его пах:

— Шевельнешься — и твоим яйцам «писец»!

Жилин побледнел, упал на колени и неожиданно тонким голоском запищал:

— Мама…Я больше не буду.

— Я знаю. Не будешь. Это точно. — Виктор, направив ствол пистолет в сторону бицепса его правой руки, произвел выстрел. И пошел вместе со своими солдатиками в комендатуру. Писать рапорт.

Он грамотно описал инцидент. Была непосредственная угроза его жизни и жизни солдат. На поражение он стрелял только один раз. Когда на него долговязый замахнулся металлической трубой. Конечно, он слукавил, но ведь тот действительно в любой момент мог попытаться это сделать. К тому же, он не просто держал в руке свое средство нападения, но еще и размахивал им. Здесь как в боксе — кто быстрее, тот и выиграл.

Что касается ранения Жилина, то Виктор указал, что выстрел произошел случайно — тот, падая на колени, пытался схватиться за пистолет, в результате чего произошел непроизвольный выстрел. Все это письменно подтвердили его патрульные солдаты. И, что уж совсем удивительно, нашлись два свидетеля из числа нападавших, которые также подтвердили его версию.

Командир части тут же во всем объявил виновным Виктора и, отстранив его от должности, посадил под домашний арест. На дознание приехала окружная комиссия. В ее составе были опытные офицеры, особисты. Изучив все обстоятельства, а также, учитывая недавнее убийство офицера, Виктора оправдали. Решающее значение сыграло то обстоятельство, что в прошлый раз решение суда относительно Жилина было вопиюще несправедливым. Капитан-руководитель комиссии при расставании, пожав Виктору руку, шепнул ему:

— Конечно, по яйцам он заслужил, но ты все сделал грамотно. Молодец.

Никто из противной стороны на суд подавать не стал. Отца Жилина вместе со скандально прославившимся отпрыском отправили служить в другое место.

Дело закончилось тем, что был подготовлен приказ по дивизии, в котором указывалось, что «действия патруля, в основном, были адекватными, поскольку существовала реальная угроза жизни патрульных…Однако, начальник патруля не сумел найти другого решения и избежать стрельбы в центре поселка…Одним из неприятных последствий стало легкое ранение подростка и ранение средней тяжести гражданина Жилина. Кроме того, одна из пуль попала на территорию двора гражданки…, проживающей вблизи места произошедших событий, и на смерть поразила свинью…». Действительно одна из пуль, каким-то замысловатым образом нашла и поразила бедное животное.

Когда Виктор пошел к хозяйке извиняться за погибшую свинью, то во дворе его встретило веселье — на столе жареная свинина и самогон. Хозяин встретил Виктора радушно — сам из бывших технарей:

— Молодец, как ты умудрился так метко ее подстрелить? Наповал! А мы вторую неделю ищем, кто бы нам ее зарезал, но все не можем найти специалиста, который взялся бы за это «живодерство».

Казалось бы, что для Виктора все завершилось благополучно. Однако, начальство им было недовольно. Из-за него начальник и комендант гарнизона получили взыскания за недостатки в организации патрульной службы. А замполит — за плохую работу с местными органами власти и не принятию мер по культивированию у гражданского населения поселка уважительного и дружелюбного отношения к военнослужащим и к армии в целом.

Замполит вызвал Виктора на беседу и прямо заявил, что постарается от него избавиться:

— От тебя одни неприятности. Мог бы поговорить с ребятами, а ты сразу за пистолет. Нужно крепко подумать, можно ли тебе оружие доверять.

— А какие еще неприятности?

— Да вот, и в училище у тебя с местными комсомольцами проблемы были. Да и у нас в части ты уже отметился взысканиями.

Виктор понял, что в его «досье» тщательно вносятся все его огрехи, и что сегодня оно характеризует его далеко не в положительном свете. Хотя ничего недостойного или нечестного он не совершал. Скорее, наоборот. Да, за офицерскую честь он готов постоять всегда! Может быть решительнее, чем другие. А это беспокойство для начальства. Их устраивает болото. Не потому ли к офицерам сегодня уважение потеряно? Если сами офицеры себя и свою службу не уважают.

Алик вернулся с дежурства. Четверо суток в дежурном звене. Летчиков держали потому, что они свой месячный налет вылетали. А самолеты? Да потому же. У каждого почти выработан ресурс двигателя. У кого остался час, у кого два, у Алика самолет вообще нельзя выпускать в полет, у него двадцать минут, и двигатель — на замену. А двигателей нет. Сколько же у Виктора? Вчера заполняли формуляры. Налет двигателя девяносто часов. Самолёт пока еще полетает часов семь-восемь, потом — в дежурное звено.

Налили по полстакана:

— Скажи, Алик, только честно. Как ты ко мне относишься?

— А что случилось?

— Да, ничего, просто хочу от тебя услышать.

— Ну, как? Ты же мой друг. Знаю, что на тебя всегда положиться можно. Как говорится, в разведку бы пошел. Если хочешь знать — ты выдающийся. В смысле: таких, как ты — мало.

— Вот, и я себя считаю человеком приличным. Так почему же наше начальство, вот замполит, например, считает наоборот — мне доверять нельзя, от меня все неприятности. Кому? Ему? Или делу, армии, авиации? Почему мы, считай рядовые в авиации, больше болеем за дело? А они — больше за свои задницы, за свою карьеру. Да, не за карьеру даже, а чтобы по служебной лестнице выше залезть, и больше хапнуть.

— Дурак, ты, Витёк. Хоть и хороший парень. Да, дурак. И я — дурак. А они умные. Вот смотри, какая она судьба технарская: два года ты ходишь лейтенантом, через год получишь старшего. Если очень сильно повезет, лет через десять станешь капитаном. И до сорока лет твой цех — аэродром, твоя крыша — небо. Твоя работа — крути гайки, лежа почти голой задницей на мерзлой земле. Твоя норма питания — прямой путь к гастриту и язве желудка. В сорок лет тебя вытолкнут на гражданку с кучей болезней и с мизерной пенсией. Преданность делу? Офицерская честь? Все это в нашей стране только на словах. Да ты о себе подумай. Вот ты мечтал стать летчиком. Не удалось. Так брось эту рабскую лямку тянуть, любым способом брось. По болезни. По-пьянке, наконец. Нас по-доброму не отпускают, значит им выгодно нас эксплуатировать. А, ты, глядишь, еще сможешь прорваться. Все-таки, ты парень крепкий, особый.

— Да, и с бабами мне не везет.

— Да откуда здесь бабы? Ты видел местных папуасок? А захочет ли, кто-нибудь приехать сюда жить после города, с образованием? Вон, Светка к тебе приезжала — только неделю и выдержала. А ты знаешь, как устраивают свою жизнь мудрые пескари нашего болота?

— Кто, например?

— А тот же Борька из второй эскадрильи или вон Санька — еще двадцати пяти нет, а уже сориентировался: нашел себе вдовушку. Правда, на десять лет старше, зато с домом, хозяйством. Живет без забот и при хорошем питании. Выйдет на пенсию — опять при деле, при хозяйстве.

— Нет, Алик, такая жизнь мне не по нутру.

— Так ведь, и я о том же. Тебе что-то делать нужно. Уходят годы.

Вот такой разговор получился. Связано ли это было с этим разговором, но после него Виктору стали сниться кошмары. И вперемежку с ними странные сны, в мельчайших подробностях имитирующие события, которые вполне могли сойти за реальные.

Первый раз ему приснились ночные полеты. Он никак не может найти свой самолет, ищет его по всему аэродрому. А спросить у инженера эскадрильи не решается. Так и бродит по аэродрому, обходя все стоянки. Бежит к финишу, когда на посадку идет очередной самолет. И опять это не его самолет. Неужели он не вернулся из полета? Почему же не закрывают полеты? Становилось страшно. Никак не мог вспомнить летчика, который должен был сегодня летать. Направился на СКП (стартовый командный пункт) и в этот момент проснулся. Весь в поту, с бешено колотящимся сердцем.

Через несколько суток сон повторился. Скорее продолжился. Он по-прежнему искал свой самолет. А потом вдруг понял, что он не на своем аэродроме. Самолеты нашего полка, и люди тоже, но аэродром не наш. Он вспомнил! Это тот запасной аэродром, на который они летали с комэском на спарке. Когда комэск дал «порулить». Вдруг видит, что к нему от СКП бежит дежурный руководитель полетов и орет:

— Ты где пропадаешь? Тебя комэск на старте ждет. Бегом. — Он побежал. Действительно на старте стояла спарка, борт 51 — та самая. Двигатель уже работал. Виктор с разгону взлетел по стремянке и плюхнулся в переднюю кабину. Комэск ему что-то кричит и грозит кулаком. Но Виктор не слушает. Он деловито приступает к своим обязанностям пилота: закрывает фонарь, пристегивается, включает необходимые тумблеры. Температура двигателя, обороты — норма. Давление в гидравлике, воздух, кислород — все в норме. Докладывает:

— Курсант Соколов к вывозному полету готов. Мелькнуло в голове: почему «курсант», почему «к вывозному»? А черт с ним! Может, сойдет за вывозной?

— Давай Сокол, проси взлет, — это комэск.

— Я полсотни один, прошу взлет.

— Полсотни один, взлет разрешаю.

А дальше во сне повторились все, до мельчайших подробностей, нюансы того — прошлого реального полета, когда они с комэском перелетали на запасной аэродром. Только теперь комэск сразу доверил ему все управление в полете и даже — посадку.

— Товарищ командир, разрешите получить замечания.

— Нормально. Над посадкой нужно работать. У тебя «мандраж». А чтобы этого не было, запомни основные правила: не теряй скорость на заходе, не затягивай с выравниванием — как только увидишь, что полоса под тобой, РУД (ручка управления двигателем) — на малый газ и ручку на себя. Запомни: РУД — сразу, резко, а ручку плавно, но не затягивая. Перед касанием полосы две — три секунды протяни горизонтально. А ведь он эти слова слышал, однажды, на разборе полетов в классе летного состава.

И, наконец, он снова во сне увидел отца. Как будто Виктор идет к тягачу, который обычно отвозит технарей на аэродром. Неожиданно, не дождавшись Виктора, тягач трогается. Виктор бежит за ним, но догнать не может и останавливается. И видит в уезжающем тягаче отца, который кричит ему: «Не отставай, сынок. Иди ко мне». — И машет рукой — мол, давай, догоняй. Последние слова отца, которые он услышал: «Без глупостей. Не делай этого, сынок!»

 

Гл. 8. Праздничный день

Сегодня 23 февраля — день Советской Армии. Утром построение. Оглашение приказа Министра обороны. Поздравление командующего воздушной армии. Объявление о присвоении званий, о поощрениях. Разгильдяй и пьяница Серега В. ворчит:

— Так всегда. Кому благодарность, кому внеочередное звание, а для меня всегда одно и тоже поощрение — снять ранее наложенное взыскание. Ему уже два раза присваивали звание «старший лейтенант». Но теперь он опять ходит в лейтенантах и ожидает присвоения очередного звания. Все его беды, как он сам говорит, от его увлеченности. Если он выпьет, даже самую малость, то тут же ищет приключений на свою задницу. И обычно ему это быстро удается.

Однажды, слегка выпивший и в благостном настроении следовал он, не спеша, в направлении своего законного места жительства. А очнулся на следующий день в санчасти крайне расстроенным ввиду боли в затылочной части своей забинтованной головы. Виной же такого неожиданного поворота его настроения стала вчерашняя встреча с бригадой монтеров, которым как раз в тот момент приспичило заменять сгнивший столб на новый. Трагизм этой встречи определился после тех советов, которые вполне дружелюбно, но крайне настойчиво стал внушать Серега монтерам.

Но чаще всего его приключения, так или иначе, были связаны с прекрасным полом. Один раз причиной лишения звездочки был его недельный загул в Одессе. Начало загула ничего не предвещало. Как случалось неоднократно, Серега задумал выпить. Не выпить даже — добавить. После закрытия питейных заведений. Единственным подходящим для этого местом был вокзал, а до него пешком — что-то около часу. Конечно, это его не остановило, и уже к двум часам (ночи) он был у намеченной цели. Дальше его вела цепь судьбоносных случайностей. Сначала ему не налили в буфете по смехотворной причине: «Пьяным местным не наливаем». Чем местные пьяные хуже пьяных приезжих, Серега не понял, но, оскорбившись, клянчить не стал. Тем более, что в это время сделал плановую остановку поезд Измаил-Одесса и Серега быстро сообразил, как это событие можно использовать для выполнения задуманного.

Действительно, у проводницы вагона № 5 — женщины приятной наружности, в загашнике оказалось то, чего душе так сильно требовалось. Пока Серега поднимался вслед за «Галой» в ее апартаменты, они разговорились, и она стала ему еще приятней. А пока он разливал благодатную жидкость в предоставленные стаканы и готовился произнести тост «как говорится, за приятную встречу», Гала, выйдя в тамбур, махнула флажком и закрыла дверь вагона. Поезд тронулся вместе с новым пассажиром, который разлив содержимое по двум емкостям, готовился провести время в приятной компании. Это ему вполне удалось, ибо у Галы, как раз, образовался недельный перерыв в поездках. А ровно через неделю она уже высадила Серегу на тот же перрон, откуда его и приняла, поскольку ее производственный простой закончился. К тому же за это время Серега исчерпал все свои мужские способности и был в ее хозяйстве без надобности.

При расставании они поклялись в вечной любви. Иногда по ночам Серега подхватывается и бежит к вагону № 5 поезда Измаил-Одесса. Однако, Гала, как сквозь землю провалилась. Ее вообще никто из состава поезда не видел. Причем никогда. Прямо мистика какая-то. Не привиделась же ему она? Неделю же он где-то и с кем-то жил? И, насколько он мог припомнить, жил с несомненной приятностью.

Так, значит сегодня праздник. После построения личный состав направился в свободное плавание. Но Виктор и Алик были задействованы в мероприятии — они были привлечены в качестве футболистов. На гарнизонном стадионе проводился традиционный футбольный матч между командами «Красный сокол» и «Надежный тыл». На этот раз тыл оказался не только надежным, но и более результативным. Все равно «победила дружба» — матч прошел без травм. По традиции проигравшие соколы должны «выставляться по пиву». Неофициальное завершение матча договорились проводить в чайной.

В поселке были три точки, предназначенные для «светского» отдыха.

Поселковый клуб — это для молодежи. Там для них, кроме самогона, все условия для развлечений: кино, площадка для танцев и демонстрации последних образцов парижской моды с одесской толкучки. За углом клуба — специально выделенное место для выяснения отношений методом мордобоя.

Был еще офицерский клуб. Его больше посещали женатые офицеры: кино, буфет с изысканным ассортиментом — шампанское, коньяк, бутерброды с икрой. Ну, конечно, народ баловался и докторской колбаской и водочкой, но уже из под стола. В общем, некоторое стеснение.

Третья точка — чайная. Чайная — это что-то среднее между привокзальным рестораном и клубом холостяков. Днем возле чайной останавливаются грузовики, следующие через поселок транзитом, и водители заходят — кто горячего борща похлебать, кто махнуть «полуторку с прицепом» — сто пятьдесят грамм с кружкой пива (в далеком 60-м ГАИ на дорогах еще не существовало). Здесь можно и покушать и выпить. Можно за кружкой пива просидеть весь вечер. А можно «укушаться» водочкой до полусмерти. Здесь даже чаю можно попить.

Завсегдатаи любили чайную, как можно любить только родной дом, в котором всегда тебе рады. И даже, когда кто-нибудь набедокурит, ругают его здесь не сильно — по-отечески. Обычно тетя Фрося — хозяйка, она же буфетчица, и она же вышибала, на разборке журила проштрафившихся:

— Что же ты, Е… твою мать, стеклышки-то побил вчерась? А твой друг — му-ак, вместо того, чтобы тебя в кроватку отнесть, сунул головой в витрину?

Платить надобно. А, то сниму с водочного довольствия и от долговой книги отстраню.

Это была угроза! Когда ты почтенный посетитель, то можешь все что хочешь получить без денег — в долг. Для того долговая книга и существует.

Субботние вечера Виктор с Аликом часто проводили в чайной. Вот и сегодня они отмечали праздник здесь. Они немного задержались, пришли трезвые. Футболисты были уже в полной кондиции.

Их встретила плотная завеса табачного дыма и глухой гул многих голосов, в котором тонули звуки автомата «Меломан». На пятачке возле него топталась молодая пара. На парне — песочного цвета комбинезон, дама в нарядном ярком платье. На некоторых столах кроме пива стояли бутылки водки или спирта. Между столов бродили две собаки. Одна — болонка иногда вскакивала солдатиком и стояла по стойке смирно, пока не получала полагающееся вознаграждение. Болонка добычей делилась с подругой (или другом?). Собачек не обижали.

Пристроиться удалось с трудом — тетя Фрося вынесла два табурета. Для разминки взяли по пиву. Решили водку оставить на потом — под горячее. Виктор к празднику от Алексея Павловича получил открытку. Он к каждому празднику — к 23-му февраля присылал открытки. Поздравлял и всегда делал приписку: «Помним нашего батю и последний бой — 1-е марта». А сегодня были другие слова. Виктор показал открытку Алику:

— Смотри, что он написал: «Никогда не пей за упокой отца. Лучше верить, что он жив. Такой человек не должен так просто погибнуть».

— А ты сам веришь в это? Сколько лет, и ничего. Никакой весточки.

— Как можно верить или не верить. Нужно знать. Но ничего не известно. Вместе с тем имеются некоторые факты, которые говорят зато, что уверенность дяди Леши оправдана. Это поведение наших служб. Знаешь каких. Они долго почему-то таскали мать и долго официально не извещали о гибели отца. Мать целый год не получала за него пенсию. А я тебе скажу, наши службы дотошно работают. Значит, у них имелись какие-то основания считать, что он спасся, точнее — мог спастись. Я думаю, что, в конце концов, они просто мать пожалели и закрыли дело, выдав свидетельство о гибели отца.

— М-да, возможно ты и прав. Но что можно сделать? Если он жив, но не дает о себе знать, значит — не может. Виктор надолго задумался.

И вдруг, словно на него снизошло озарение, и в его в мозгу один за другим, как в кино, пошли прокручиваться кадры: картина боя по рассказу дяди Леши, неудачи с поступлением в летное училище, смерть матери, отец, явившийся во сне, стычка с группой местных хулиганов, его странные сны с поиском самолета и его, таким явственным, полетом на спарке.

И вывод, который сложился сам собой: мечта стать летчиком накрылась медным тазом, и жизнь не сложилась. Он продолжает плыть по течению, и мерзкая тина обрыдлой повседневности затягивает все глубже. А в это время его самый близкий человек находится неизвестно где, возможно — за океаном и нуждается в его помощи. И нет никаких возможностей даже попытаться его найти.

Но, нет! Существует один, единственный и самый короткий путь, который может привести к нему. Небо! Способ, связанный со смертельным, но оправданным риском. Все очень просто: лишь следует сделать один решительный шаг, а там, я свою судьбу вверяю Богу. Если отец жив, то Бог поможет в моей попытке. Если нет — тогда все равно. Тогда при неудаче мы встретимся там, в другом мире. В любом варианте я делаю шаг ему навстречу. Это единственно верное решение. Другого просто не дано. И здесь мне делать больше нечего:

Я иду к тебе. Я улетаю. К тебе или к Богу. Пусть он рассудит — Виктор не заметил, как произнес фразу вслух.

— Ты о чем? — Это Алик.

— Эй, друг, давай наливай. У Виктора поднялось настроение. Он был уверен, что нашел правильное решение. Самое правильное, самое важное в жизни решение. И запел:

— «Что же, вы не пьете, дьяволы? Или я не с той страны? Или я за рюмку водки не закладывал штаны?»

— Ну, слава богу, отошел. А то, я смотрю, словно ты улетел куда-то.

— Именно, друг, улетел. И прилетел!

Ближе к одиннадцати плотность табачного дыма достигла предельного уровня.

Судя по крепнувшим голосам компании, расположившейся за соседним столом, проходившая там дискуссия приближалась к неизбежному финалу. Самое время уходить.

 

Гл. 9. Катастрофа

Это случилось в последний день февраля. Весна в этот год пришла рано. К концу месяца установились ясные солнечные дни. Ночью слегка подмораживало. Сегодня начало ночных полетов в двадцать два ноль-ноль. Луны на небе не видно. А небо, словно расцвело звездами. И кажется странным, что при таком обилии ярких звезд над нами, здесь — на земле, такая темень. Прилетел разведчик — во всех зонах прекрасная погода. Сегодня многие летчики подтянут свой ночной налет на класс. Загудели, пошли на старт первые самолеты. Самолет Виктора по плановой таблице вылетает во второй партии. Сначала летчик должен вылететь с инструктором на спарке.

Вот, вылетавшие первыми, идут на посадку. Садятся очень плотно — один за другим. Неожиданно Виктора охватывает тревожное чувство. По-видимому, оттого, что аэродром неожиданно погружается в странную тишину. Никто не садится и никто не идет на старт. Самолёты на аэродроме замерли на месте. Замолк гул двигателей. Что могло случиться? Погода, по-прежнему прекрасна. Кто-то побежал к СКП. Мгновенно разносится страшная весть — самолёт летчика Л. разбился, Мелькает дурацкая мысль: как, так быстро? Полеты только начались. Ни от кого никаких указаний и распоряжений. Все летчики собрались у СКП. Техники — около своих самолётов. К стоянке подлетает старший инженер на газике:

— Эй, кто здесь? Соколов? Ко мне в машину. В ней уже сидел заместитель командира по лётной и еще один техник. Машина резво рванула с места и понеслась в ночь, подпрыгивая на неровностях дороги. Через некоторое время скорость резко упала, зато машину стало раскачивать сильнее — видно, она стала пробираться по бездорожью. Ехали недолго. Не прошло и часу, как машина остановилась. Вышли из неё, и в свете фар увидели яму, рыхлую выброшенную из неё землю вместе с металлическими осколками, разбросанными вокруг. Внизу — в центре ямы, наполовину зарытый в землю, лежал большой искорёженный предмет:

— Двигатель, — произнес инженер. Приехавшие стали бродить вокруг ямы. Нашли катапульту. Плохо. Значит летчик здесь — в яме. Зам по летной спустился в нее. Порылся. Вышел, держа в руках что-то похожее на тряпку. Кусок кожаной куртки. Все, больше никакой надежды. Сняли фуражки, молча постояли возле ямы. Странно. Час назад был человек. Исчез, как испарился. Никаких останков. Вот — кусок куртки. Может и от тела что-нибудь потом найдут. Фрагменты. Инженер:

— Ясно, пошли в машину. Сейчас уже подъезжает оцепление. Потом будем собирать осколки. Приедет комиссия. Техническую документацию мой заместитель уже опечатал. А ведь взрыва не было. Что же он все топливо выработал? Вот, вам первая версия. Будем разбираться.

Рассветало. С момента закрытия полетов прошло часов пять. Казалось все нереальным и нелепым. Как он мог разбиться? Летал не первый год. Погода, хоть и ночь, отличная. Допустим, если неисправность — катапультировался бы. На землю ничего не передавал. Только доложил: «занял зону». Всего-то и нужно ему было сделать несколько виражей. Случай — и человека нет. Семья уже знает? Говорят, что когда идут полеты, жены всегда слушают: аэродром гудит — хорошо. Гул прекратился до срока, у всех сердце замирает: «Не дай бог. Неужели мой?». Поэтому у летчиков существует неписанное жесткое правило — случилось ЭТО и нет надежды, что еще жив — сразу сообщать жене. Этим, хотя бы снимается гнет с остальных.

На следующий день приехала комиссия. Начальники были вызваны в ее распоряжение. Для остальных день был объявлен не рабочим. Поминальным. Кто был ближе к семье погибшего — с родными. Остальные — своими коллективами. Виктор с Аликом сидели в чайной. Отсутствовал привычный ор, мат, звон стекла и посуды. Только приглушенный звук отдельных ритуальных слов, не способный заглушить характерный звук наливаемой в стаканы жидкости.

Виктору подумалось, что наступивший март — месяц дьявола. Почти все его беды случались в марте. Неудачную летную комиссию проходил в марте. Весть о смерти отца пришла в марте. Мать умерла в марте. В прошлом году он попал в госпиталь с гастритом желудка тоже в марте. Лечащий врач тогда ему говорил, что по количеству заболеваний, в том числе психических, также как и по количеству смертей, март занимает первое место.

Именно в марте (не в зимнем феврале, и не по-настоящему весеннем апреле) появляется некая эйфория — иллюзия весны. Люди расслабляются, позволяют себе легкомысленные поступки, хочется снять тяжелую зимнюю одежду, красиво легко одеться.

— Между тем, — продолжал доктор, — Март коварен тем, что люди после зимы ослаблены недостатком солнца, недостатком витаминов, снижением физической активности. Короче, иммунитет понижен, а все враги человеческого организма — микробы и прочая нечисть в это время начинают просыпаться и очень активно атакуют нашего брата. Вот, так-то. Я бы лично внес предложение в Организацию объединенных наций исключить месяц март из весенних месяцев. Большая бы польза вышла для населения нашей средней полосы.

Комиссия после завершения своей работы сделала вывод о причине катастрофы — потеря летчиком пространственной ориентировки. Да, в ясную безоблачную ночь. Такое бывает. Зона полетов находилась над районом, в котором располагалось несколько деревень. Высота полета была около двух тысяч метров. Как раз на этой высоте яркость наземных огней соизмерима с яркостью звезд. Иногда летчика «зацикливает»: вверху звезды, снизу звезды, кругом звезды. Он перестает понимать, где верх, где низ. Опытные летчики подтвердили: да, в определенных условиях нечто подобное случается. В этом случае, единственный выход — не верить себе, верить только приборам!

Конечно, это только выводы комиссии. Настоящую причину знает лишь Бог. Летчик мог потерять сознание и даже мог умереть в полете. Ведь были случаи, когда спортсмены — мастера спорта умирали прямо на площадке или на дорожке бассейна. Врожденный порог сердца, сердечная недостаточность. В авиации бывают случаи потери летчиком сознания в полете. Обычно полковому врачу в этом никто не признается, поскольку такие случаи означают автоматическое списание с летной работы. Бывают другие недуги, о которых летчики предпочитают никому не сообщать. Поэтому реальное состояние здоровья не всегда соответствует тому, которое фиксируется в медицинской книжке летчика. И после катастрофы обычные методы медицинских экспертиз не на всё способны пролить свет.

Нельзя сказать, что Виктора настолько потрясло случившееся, что он отказался от своего плана. Он давно готовился к летной службе, и у него уже сформировалось спокойное отношение к подобному завершению своего жизненного пути. Не самое плохое, что может случиться. Хуже — серьезные травмы или болезни, прикованность к постели. Обуза для близких.

Не просто так летчикам определено снабжение по особой статье, и выслуга идет год за два. Конечно, все это не компенсирует тот риск, которому они подвергаются почти каждодневно, и тот стресс, те нагрузки, из-за которых многие еще относительно молодыми вынуждены списываться с летной работы. И здесь, полезно было бы поучиться у западных стран. Там военные летчики (да и офицеры других служб) уходят на пенсию, как правило, обеспеченными людьми.

Через неделю Виктор в составе дежурного звена заступил на боевое дежурство. Был месяц март.

 

Гл. 10 Русские самолеты могут пилотировать даже пьяные механики

Несмотря на стресс, связанный с посадкой на грани смерти, первой посадкой в жизни, да еще на неизвестный аэродром, Виктор оставался сосредоточенным и продолжал действовать по своей программе. Включил тумблер системы «свой — чужой» в положение «взрыв». Этим он уходил из категории «предателя». Только эта система, ее частоты и коды были важны для противника. Сам самолет — «вчерашний день», через пару лет такие по указанию лысого вождя будут давить тракторами. Его квалификация, как военного специалиста, в системе родной страны никому не нужна. Технарей вскоре будут выбрасывать на неустроенную гражданку тысячами. Выбрасывать по подлому — не дав дослужить до пенсии. Кому пару лет, кому пару месяцев. А его мечта, несмотря на стремление всей жизни, растоптана. Больше его ничто не связывало с системой. Родина останется только глубоко в душе.

Сопровождавший его самолет — это был американский Ф-5 с турецкими опознавательными знаками, подрулил и встал невдалеке. Летчик открыл кабину и ждал, когда подъедет технический персонал. От домиков, что расположились на краю летного поля, в их сторону ехали машины — санитарная, пожарная и армейские джипы. Бежали люди.

Пора готовиться к «встрече». Виктор достал из кармана фляжку с разведенным спиртом и опорожнил ее до дна.

Идея напиться сразу после посадки — была домашней заготовкой Виктора. Дело не только в стрессе. Дело в том, что он брал «тайм-аут». С него, с пьяного «взятки — гладки», зато он присмотрится — что и как. «Как меня там встретят, как меня обнимут, и какие песни мне споют…».

Видно, он перехватил лишнего. К тому же — без закуски. С трудом выбрался из кабины и по приставленной к самолету стремянке опустился на землю. Его сразу резко шатнуло, и он чуть не упал. С трудом различал окруживших его людей. Почему они смеются? И еще показывают большой палец? И что они заладили:

— Рус плэйн, рус плэйн! — Как потом ему передали, окружающие восхищались русскими самолетами — на них даже пьяные механики могут летать. Другие возражали — нет, просто у русских такое правило: перед полетом положено выпивать стакан водки. У них этот обычай со второй мировой войны остался, называется «боевые сто грамм». Последнее, что помнил Виктор, как его укладывали на носилки и загружали в санитарную машину.

Когда он проснулся, было темно. Огляделся. Обнаружил себя на кровати в большой комнате. На окнах решеток не видно — уже хорошо. На дворе ночь. Сколько времени? На руках часов нет. Неужели турки сперли? Сам он был в нижнем белье. Верхняя одежда, аккуратно сложенная, лежала на стуле рядом. Все из карманов исчезло, в том числе документы. Сколько он спал? Когда он взлетал, было девять утра. Полет длился около часа. Значит, примерно с десяти утра он «в отрубе». Захотелось в туалет. Над дверью слабым голубым светом горела лампочка. Дверь оказалась не заперта. В коридоре находился человек в форме, видимо, дежурный.

Дежурный не проявил никакого беспокойства. Они пообщались с помощью жестов. Дежурный показал, где находится туалет. На циферблате часов дежурного маленькая стрелка находилась вблизи четырех. Итак, он спит уже семнадцать часов. До рассвета больше не заснул. В семь утра к нему пришли. Один представился по-английски: «doctor», — второй: «assistance». Обычный осмотр: температура, пульс, давление. Молоточек по коленке, веки глаз: «Жалобы. Нет? Подпишите протокол». Виктор попросил: «beer». Доктора заулыбались и покачали головой: «No, no beer. In evening. Now cola!». Пришел человек в форме, принес кока-колу.

Завтрак ему принесли в комнату. Нормальный завтрак: яичница из трех яиц с беконом, кофе со сливками. Хороший кофе, такого Виктор никогда не пил. Завтрак оказался в точности таким, какой он, шутя, заказывал Алику тем утром, когда состоялась тревога. Далековато же ему пришлось добираться до заказанного завтрака. Принесли в специальной упаковке гигиенические принадлежности — все, что нужно, кроме бритвы. После завтрака доктор отвел Виктора в штаб (так он оценил), и передал его в распоряжение человека в форме (если система знаков отличия подобна нашей — капитана). Присутствовал еще переводчик, сам доктор и еще один человек в штатском, ему объяснили — адвокат.

После выяснения — кто он, начался долгий разговор относительно цели его «прибытия». Виктор просил передать его представителям американских консульских служб, поскольку хотел просить у них политического убежища.

Почему-то присутствующих такая позиция не устраивала. На него стали давить: он незаконно пересек границу, нарушил условия безопасности полетов в воздушном пространстве Турции, и по турецким законам подлежит содержанию под стражей до суда. За подобные нарушения суд может присудить ему до двадцати лет заключения с последующей высылкой в ту страну, откуда он прибыл. К тому же подлежит расследованию причина его покидания страны постоянного проживания, поскольку за этим может скрываться его преступное прошлое. И, наконец, они в праве просто передать его советским властям. Как страна — добропорядочный сосед Советского Союза.

Виктор растерялся:

— Все, что вы говорите — не гуманно и, насколько я знаю, по международным правилам вы не можете мне отказать в политическом убежище, если я не попадаю в разряд преступников. Ничего подобного за мной не числится. Доказательств у вас нет, и быть не может.

Капитан явно обрадовался:

— Так, мы как раз вам это и предлагаем — написать заявление с просьбой о получении политического убежища у нас, то есть в нашей стране.

— Что ж, если вы не можете удовлетворить мою первоначальную просьбу, я готов. — ничего другого ему не оставалось. Результат обсуждения удовлетворил всех присутствующих и Виктора оставили в покое на целые сутки.

 

Гл. 11. Нет, не турист

Это была прелюдия. Потом появился психолог американского консульства Билл — так он представился. Высокий, молодой, почти всегда улыбающийся, Билл с первой встречи располагал к себе. Казался простым и открытым — что называется «своим парнем». Почти без акцента говорил по-русски. При этом умудрялся сыпать поговорками, причём, к месту.

Конечно, он не был так прост, как изображал из себя. Изображал весьма искусно. Присмотревшись, Виктор понял, что он гораздо старше, чем казался. Виктору подумалось, что свою обаятельную улыбку тот отрабатывал годами и шлифовал ее ежедневными тренировками. Его переход от серьезного выражения лица к улыбке был столь быстр и неуловим, что казалось он располагал неким автоматическим устройством, которое позволяло улыбку просто включать, словно от кнопки. Их общение началась с того, что Билл пригласил Виктора в бар и, заказав пива, начал прямо:

— Я должен как можно больше о тебе узнать правдивой информации — это в наших общих интересах. Поэтому мы с тобой будем много беседовать, ты будешь рассказывать о своей жизни. И я тебя буду некоторое время опекать и помогать ориентироваться в новой жизни. У тебя будут появляться вопросы — задавай мне. Считай, что я твой друг, пока единственный, как у вас говорят — «вдали от родины», «на чужбине». Произнося эти слова, он мгновенно включил свою неотразимую улыбку.

Билла интересовало все детали его жизни — начиная от детства и заканчивая его перелетом. Как показалось Виктору, его задачей было выяснить, не был ли его полет специально организованной акцией, а, следовательно, сам Виктор — разведчиком. Виктор сразу открыл настоящую причину перелета — попытка поиска отца и, он не скрывал, что разочарован своей профессией и тем, как относились официальные лица к его попыткам стать военным летчиком.

Билл исписал толстый блокнот. В особенности он скрупулезно выяснял фактические детали — даты, названия, фамилии и тому подобное. Виктор с самого начала ему сказал, что секретных сведений давать не будет, также как и участвовать в каких либо политических кампаниях, порочащих его страну.

— Бывшую страну, уточнил Билл и удивленно посмотрел на Виктора:

— Парень, я отношусь к тебе с симпатией. Не думай, что я просто формально выполняю свою работу. Я также искренне хотел бы помочь тебе. Но ты меня удивляешь. Хочешь найти отца — это мне понятно. Но ты не приехал как простой турист. Смотри, что получается: ты дезертировал из армии, ты незаконно выехал из страны и незаконно прибыл в другую. При этом похитил государственное имущество — боевой самолет вместе с его вооружением. Это что: не выдача секретов? А теперь ты ведешь себя, как овечка. Как это у вас: «строишь целочку»? Да еще и намереваешься получить политическое убежище?! При этом не желаешь проявлять лояльность к стране, в которую сам же просишься! И защищаешь ту страну, из которой сбежал! Так у нас дело не пойдет! Ты знаешь, что по нашему закону о национальной безопасности, решение о предоставлении вида на жительство для иностранцев, в особенности для перебежчиков, согласуется с ЦРУ. Сегодня у нас нет никаких оснований давать тебе политическое убежище. Отправим обратно к Советам, — и весь разговор! Вон турки, предлагали тебе у них остаться — вот и иди к ним. Но учти, подобного разговора тебе и у них не избежать.

Виктор не знал, что ответить. Почувствовал, что его приперли к стенке. С тех пор, как у него появилась мысль о перелете, все его усилия были направлены лишь на техническую сторону своего проекта. Теперь он столкнулся с проблемой, к которой оказался совершенно неподготовленным. Нельзя сказать, что он был до такой степени наивным, что думал избежать подобных вопросов. И все же, наивность, как и правдолюбие, было чертой его характера. Именно эти стороны натуры в его жизни и создавали основные проблемы. Ему казалось, что если он честно откроется: он не предатель и не собирается действовать во вред своей страны, то и к нему будет отношение лояльное. Его не прельщают денежные вознаграждения или комфортные условия жизни — его должны по-человечески понять. В его действиях отсутствует корысть. Напротив, благие намерения. Американская пропагандистская машина часто педалировала вопрос о приверженности Америки человеческим ценностям, в частности — в вопросе воссоединения семей.

Виктор понял, что нужно найти другую линию поведения. Так бывает в бою с сильным соперником, когда понимаешь, что в открытом бою проигрываешь. Тогда делаешь вид, что ты подавлен, отступаешь, делаешь все, чтобы не пропустить тяжелого удара, и ждешь своего момента. Игра в поддавки. До определенного момента.

Теперь он постоянно находился под опекой Билла. Они по нескольку часов в день проводили в разговорах. На разные темы. Билл обладал широкой эрудицией. Однажды коснулись темы холодной войны. Билл высказал свое мнение, что дружбе между нашими странами помешали чрезмерные амбиции политиков:

— За это в первую очередь ответственны Сталин и Черчилль, которые втянулись в послевоенный дележ Европы. И наш Трумен, который подыграл Черчиллю, размахивая при этом ядерной бомбой. Что касается вашего «великого» Сталина, то он показал себя умелым тактиком, особенно в борьбе за власть. Но он не обладал стратегическим мышлением. Я могу указать, по крайней мере, на несколько его неверных решений стратегического характера. Самое первое касается дружбы с Америкой, когда мы готовы были протянуть руку помощи вашей молодой стране еще на заре развития ее экономики.

— Но он боялся зависимости от богатой Америки.

— Сотрудничество — не есть зависимость. Всегда можно найти взаимовыгодные решения. Просто он боялся потерять единоличный контроль над страной. Это даже не идеология, это — трусость. Вместо дружбы с нами он пошел на тотальное ограбление собственного крестьянства. И тут его вторая ошибка — создание колхозов по той примитивной схеме, по которой это было сделано. Использование фактически рабского труда. В Америке получил развитие другой вид коллективной деятельности — через участие в распределении результатов труда. Акционер заинтересован в результатах не только своего труда, но и всего коллектива. Успех предприятия обеспечивает растущий достаток акционеров. А в ваших колхозах люди многие десятилетия оставались нищими.

— Но тогда другого пути просто не существовало.

— Конечно. Если вы изолировались от всего мира. И, наконец, его методы борьбы за власть — репрессии. Не хотел договариваться. Не хотел отдавать власть. Смотри: в Америке президенты регулярно меняются, и это хорошо. Идет обновление, идет развитие. А у вас сталинские методы до сих пор живы. А начало войны? Здесь Гитлер Сталина переиграл полностью. Хотя сколько было сигналов о ее приближении. Называлась даже точная дата.

— А вот здесь, Билл, я с тобой не согласен. Во-первых, Гитлер переиграл не только Сталина. Он переиграл всех. За счет своего изощренного коварства и очень тщательно проводимой системной дезинформации. Он и Америку переиграл — косвенно, через японцев. Ведь согласись — Пирл Харбор вы получили совершенно неожиданно?

Во-вторых, Гитлер не переиграл Сталина, а проиграл ему. Проиграл войну. Гитлер ошибся, и результат известен. Навязав жестокую войну, он подверг жестокому разгрому Германию. Ты, как и многие, смотришь поверхностно. Сегодня уже известно, что на каждое верное сообщение, приходило столько же неверных, противоположного характера. А знаешь, на чем основывался вывод, сделанный в начале июня, что в том году нападения не будет?

— Ну, ну? Интересно излагаешь.

— Не на сообщениях агентов и перебежчиков! Когда стало ясно, что неизвестно кому верить, правильный прогноз дали аналитики, исследующие данные по подготовке и снабжению немецкой армии. Было выявлено, что немцы не готовятся к зимней военной кампании, поскольку не создавались запасы зимних видов топлива и смазки, теплого обмундирования, обогревателей и др. Не отрабатывались приемы ведения боя в зимних условиях. А раз так, то одно из двух — либо в этом году они нападение не планируют, либо они думают, что можно выиграть войну у Советского Союза за 3 месяца. Но это же бред! Этого достичь невозможно! Советский Союз не Франция и даже не Польша! Сталин это знал, а Гитлер нет. И в этом его роковая ошибка!

Через два дня они вместе перебрались в Анкару, где расположились в соседних номерах маленького отеля, находящегося где-то на окраине. Бил «порекомендовал» ему не покидать территории отеля. Виктору особенно это и не нужно было. Телевизор, бар, газеты на-английском (ему специально приносили по его просьбе) — этим он обходился. На карманные расходы Бил выделил семьсот долларов, за которые попросил расписаться в ведомости. Часть этих денег уходило на ужин. Завтрак в отеле подавали бесплатно, обед он игнорировал.

Не прошло и недели, как они переехали в другой отель — ближе к центру. Этот отель соответствовал международному уровню — такое заключение Виктор сделал на основании изучения контингента постояльцев и посетителей, которые общались на различных языках, хотя, в основном, звучала английская речь.

После переезда в этот отель Билл предоставил ему некоторую свободу. Он мог выходить на улицу, но Билл «просил» его надолго не отлучаться и всегда сообщать, где он собирается находиться. Виктор понимал, что за ним будут следить, а предоставленная свобода больше похожа на проверку — не попытается ли кто-нибудь выйти к нему на связь. Общаясь с американскими представителями спецслужб (Виктор не сомневался, что Билл являлся их представителем), он и сам стал мыслить категориями разведчика. Постоянно анализировал — что означает по отношению к нему то или иное действие.

Однажды, когда он на улице рассматривал заинтересовавшую его витрину спортивного магазина, к нему подошел прилично одетый человек, похожий на европейца. Незнакомец обратился к Виктору на ломаном русском языке:

— Русски? — Виктор неопределенно пожал плечами.

— Дали для вас, — сунул Виктору в руку свернутый клочок бумаги и быстро удалился. Когда Виктор ее развернул, то обнаружил написанный ряд цифр, похожий на номер телефона и одно слово — «связь», по-русски. Виктору стало смешно. С улыбкой передал записку Биллу, не выдержав, съехидничал:

— Передали на улице, наверное, для тебя. — На мгновение в глазах Билла мелькнула искорка досады, но он тут же «включил» свою улыбку. Засмеялся, оправдываясь, произнес:

— Согласен, примитивно. Но это не я. — Виктор знал, что Билл вновь вернется к разговору о сотрудничестве. Решил опередить, момент показался подходящим:

— Бил, ты говорил, что ты мой друг. Подскажи, как мне поступить? В принципе, мне не нужно политическое убежище в США, мне просто нужно найти отца. Вот если бы вы знали, где он — я имею в виду вашу службу и мне сообщили, я могу обосноваться где угодно. В той же Турции.

— Вот тут ты, мой френд, сильно ошибаешься. Запрос от Советского Союза о твоем поиске турки уже получили. Что им отвечать? Просишь у них остаться? Оставайся. Тогда они отвечают: да, такой есть, но мы его не выдадим, поскольку он попросил у нас политическое убежища. На этом точка. И мы к тебе тогда уже не имеем никакого отношения. Так что, парень, выбирай. На двух стульях не усидишь.

Они договорились о компромиссном варианте: Виктор просит политическое убежище у США, но остается на своей позиции государственного нейтралитета. То есть, он не предоставляет никаких сведений, которые считает закрытыми (кстати, его прежняя работа лишь в ограниченной степени была связана с информацией закрытого характера). В то же время, он должен подтвердить возможность сотрудничества с американскими государственными службами по любым другим возможным вопросам — технического, бытового или языкового характера. Виктор с этим согласился, при условии замены слова «сотрудничество» на «консультации». Пришлось также пойти на принятие формулировки причин, принудивших его искать политическое убежища в другой стране: несогласие с тотальным режимом контролирования партией всех сторон жизни, как профессионального, так и личного характера. Это он написал совершенно искренне. Как же ему досадили эти замполиты!

После этого Билл предупредил, что в скором времени их общение закончится, и он будет отправлен в Штаты. Его дальнейшим устройством будут заниматься другие люди. На вопрос Виктора: не мог ли Билл помочь ему с поисками, тот ответил, что такая попытка с его стороны будет отрицательно воспринята его руководством. А без санкции начальства он не может быть допущен к архивам:

— Путь через нашу службу, как у вас говорят — контору, непродуктивен. Когда я буду уезжать, я тебе подскажу правильный путь.

Накануне его отъезда они встретились в баре, где Билл и дал ему последние наставления, из которых следовало, что он должен лететь в Штаты — в Арлингтон (Вирджиния). Билеты заказаны и будут доставлены ему завтра в отель. В нужное время за ним заедет машина, которая и отвезет в аэропорт:

— Почему Арлингтон? Потому, что там находится то отделение иммиграционной службы, которое будет оформлять его документы (таких отделений по стране несколько). Для сведения: Арлингтон — один из административных центров страны, он соседствует с Вашингтоном. Здесь много федеральных и военных учреждений, в том числе главное ведомство Министерства обороны. Со столицей их разделяет только река Потомак.

По прилету тебя встретят. Место в отеле (South Аrlington) забронировано. Твое заявление о политическом убежище и специальное заключение нашей службы уже находятся в местном отделении иммиграционной службы (Immigration and Naturalization Service) — телефон я тебе записал.

Поэтому процесс оформления для тебя пройдет в ускоренном режиме. Если обычно он занимает время около месяца, то на тебя почти все документы уже готовы. Ты получишь официальный статус политического беженца и комплект документов, необходимый для проживания в стране — удостоверение личности — ID (Identification Card), персональную карточку социального обеспечения (Social Security) на получение денежного пособия, и продуктовые карточки (food stamps) — на покупку продуктов питания. Кроме того, разрешение на работу (Employment Authorization).

Через некоторое время мы оформим тебя иммигрантом, то есть ты получишь иммиграционную визу — «грин-карту» (Green Card), которая является документом постоянного резидента США, подтверждающим право законного постоянного проживания и на работу в США.

«Грин-карта» дает возможность не только жить и работать в США, но и путешествовать за границу и возвращаться обратно. В дальнейшем возможно принятие гражданства США. Подавать заявление о принятии гражданства США можно после пяти лет непрерывного проживания в США. Возможно, для тебя удастся этот срок сократить. Кстати, «грин-карта» — это постоянный вид на жительство. Обладатели этого документа не обязаны становиться гражданами США. Они могут пожизненно оставаться в статусе постоянного жителя. Но только до тех пор, пока удовлетворяют требованиям правительства США, своевременно платят налоги, не нарушают законы и, вообще, — ведут нормальный образ жизни. Что это означает? Постепенно ты поймешь. К примеру, не участвовать в деятельности организаций, которые у нас не приветствуются.

Ну вот, я тебе во всех подробностях рассказал о схеме натурализации в Штатах.

— Билл, помнишь, ты обещал дать мне совет? С чего мне начинать поиски?

— Поговорим и об этом. Но сначала о наших служебных взаимоотношениях. Пока я остаюсь твоим куратором. После оформления ты можешь жить, где захочешь и как захочешь. Одно маленькое условие: должен меня информировать о месте постоянного проживания — это временно, может быть на год. Я оставляю тебе свои телефоны — один домашний, второй служебный — дежурной службы, которая в любое время, где бы я не находился, передаст от тебя информацию. Можешь обращаться ко мне со всеми вопросами, в том числе за дружескими советами. Считай, что я твоя «палочка-выручалочка» при возникновении любых проблем.

— А что требуется от меня взамен?

— Ничего. Тебя мы будем беспокоить только в случае необходимости проконсультировать по вопросам, в которых ты можешь быть компетентен исходя из своей прошлой жизни.

— С учетом того, о чем мы договорились?

С учетом, с учетом. Ты сам будешь решать, с какой информацией способен нас ознакомить. Да, вот еще: при оформлении бумаг на проживание, а в дальнейшем — на гражданство предполагается процедура проверки знаний нашей конституции, истории и прочего. Я тебе оставляю специальный информационный справочник для иммигрантов. Там есть все, что я тебе рассказал, а также много полезной информации по истории страны, законам, правилам поведения, полезные телефоны. Отнесись к этому серьезно, почитай. Тебе это пригодится на собеседовании, да и по жизни. Советую посетить знаменитое Арлингтонское кладбище. Полезно для понимания некоторых аспектов официальной государственной атрибутики.

Теперь о главном для тебя. Запиши телефон и имя: Джим Мэйсон. Это тот человек, который поможет тебе начать поиски. Он служил в Корпусе морской пехоты. В Корее командовал батальоном, в состав которого входило подразделение службы спасения. Спасение авиационных экипажей, терпящих бедствие над морем, входило в компетенцию этого подразделения.

Сейчас он проживает в Арлингтоне. Для тебя это главный аргумент в выборе этого места.

На прощание Билл, приобняв Виктора, пошлепал его широкой ладонью по правой лопатке и напутствовал:

— Удачи тебе, парень. Пусть поможет тебе Бог, — «а ведь примерно так и я напутствовал сам себя в начале пути», — подумалось Виктору. Все-таки Билл — мужик. Ему взгрустнулось. Он снова оставался один.

 

Гл. 12. Следы ведут в Стратфорд, штат Коннектикут

В аэропорту Арлингтона его встречала строгая подтянутая женщина средних лет, спортивного телосложения. Чем-то она показалась Виктору похожей на гувернантку. Про себя он окрестил ее дамой. Дама ему не представилась. Через сорок минут он был доставлен в отель. Время было полуденное, и встречу в иммиграционной службе дама назначила на следующее утро:

— Это два квартала отсюда, на этой же улице. Небольшое здание в три этажа, вход со двора. Назоветесь, вас пропустят. Комната 328. К девяти и без опозданий — строго завершила дама свой короткий энергичный монолог.

Отель Виктору понравился — простой, без излишеств. Недорогой. Вместе с тем, все необходимое — под рукой, в номере. Даже телефон.

Арлингтон поразил чистотой и ухоженностью. Дома и прочие строения города делились на три категории — недавно построенные, свежевыкрашенные и свежевымытые. Много зелени — парки, лужайки. Отсутствие грязи. Откуда же ей взяться, если кругом асфальт. Красивые дороги, красивые машины. Арлингтон был первым увиденным американским городом.

Весна здесь была в полном разгаре. На улицах непривычно много цветов. В парках, на газонах, даже на столбах. В наших городах это не принято. Впрочем, у нас грязь принято лишь перед большими праздниками убирать. На субботниках. А у них субботников нет, и грязи нет. И тепло.

Без пяти девять следующего утра Виктор стоял у двери назначенной комнаты. В кабинет его пригласила молодая, неулыбчивая девушка.

Дама держалась с ним по-прежнему строго, официально.

Свою беседу она начала с того, что сообщила ему о предоставлении ему статуса политического беженца. Подчеркнула, что он должен быть благодарен Правительству Соединенных штатов за полученную привилегию законно находиться на территории страны. Слово привилегия она произнесла с особым нажимом. Тут же подчеркнула, что получение звания иммигранта, и соответственно Green Card будет зависеть от ходатайства его куратора, а также от его личного поведения. При этих словах она пристально уставилась на него, как бы придавая особый смысл своим словам. Он не стал задавать естественный, но дурацкий вопрос: «В чем же должно заключаться его правильное поведение?». Чиновники что у нас, что у них — везде одинаковы. Надувают щеки и подчеркивают свое начальственное положение.

Затем дама, проведя короткий допрос — не пьяница ли он, не склонен ли он к каким либо аморальным поступкам и нарушению законов, перешла к инструктажу. Начала она, почему-то, с того, что после получения Green Card он будет обязан платить налоги. А если он будет увиливать от финансового отчета перед государством, то будет лишен статуса жителя Америки.

Затем она сообщила, что претенденты в американцы, прежде чем получить гражданство, должны пройти процесс натурализации, который состоит из экзамена по английскому языку и истории США, а также Клятвы Верности. Принесение Клятвы означает, что отныне Вы отказываетесь хранить верность любому другому государству, включая то, где Вы родились.

«Беседу» дама заключила угрожающей тирадой:

— Отныне главная Ваша забота должна заключаться в том, чтобы ни в коем случае не нарушать американское законодательство — ни уголовное, ни налоговое, ни любое другое. Если Вы, бурно проведя время, окажетесь за решеткой, то после отсидки положенного срока, наверняка, лишитесь всех своих привилегий проживать в Америке.

После полученных наставлений и неоднократного упоминания о привилегии жить в Америке Виктору уже не захотелось иметь здесь никаких привилегий.

Вернувшись в отель, Виктор раскрыл справочник, подаренный Биллом. География, история, конституция. Коротко обо всем. Они вообще любят краткость. Американский разговорный язык — сильно упрощенный английский. С удивлением обнаружил, что по нашим понятиям США — это южная страна. Их северная граница соответствует нашему Сочи. Нью-Йорк и Вашингтон южнее Ялты. Странно, но наше среднее образование не дает ни малейшего представления об истории такой великой страны, как США. Впрочем, также как и об истории других наиболее значимых государств мира (Китая, Японии, Великобритании и др.). Наиболее интересными разделами справочника Виктору показались: статья о Джордже Вашингтоне, «Декларация Независимости», Конституция и «Билль о правах». Он сделал выписки, показавшиеся ему заслуживающими особого внимания.

Джордж Вашингтон ( 22 февраля 1732 - 14 декабря 1799 ) — первый президент Соединенных Штатов , Отец-основатель США , главнокомандующий Континентальной армии , участник войны за независимость , создатель американского института президентства .

После вооруженных столкновений с Великобританией он возглавлял Континентальную армию Соединенных Штатов до самой капитуляции английских войск в 1781 г. В дальнейшем Вашингтон был избран председателем Конституционного конвента , выработавшего в 1787 году Конституцию Соединенных Штатов . В 1789 был единогласно избран первым президентом США . Во внешней политике избегал вмешательства в дела европейских государств. Отказался баллотироваться на президентский пост в третий раз. Перед уходом обратился к нации с прощальным посланием.

Конгресс присвоил Вашингтону титул Отца Отечества. Похоронен в своем имении Маунт - Вернон . Великий человек — основатель государства. («Американский Владимир Ильич Ленин» для себя отметил Виктор).

«Декларация независимости» принята 4 июля 1776 г. тринадцатью штатами Америки (столько тогда входило в США).

4-го июля — официальный государственный праздник — День независимости. Выдержки из текста декларации:

…

Когда ход событий приводит к тому, что один из народов вынужден расторгнуть политические узы, связывающие его с другим народом, и занять самостоятельное и равное место среди держав мира, на которое он имеет право по законам природы и ее Творца, уважительное отношение к мнению человечества требует от него разъяснения причин, побудивших его к такому отделению.

…

Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье.

…

когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа.

…

… мы, представители соединенных Штатов Америки, собравшись на общий Конгресс, призывая Всевышнего подтвердить честность наших намерений, от имени и по уполномочию доброго народа этих колоний, торжественно записываем и заявляем, что эти соединенные колонии являются и по праву должны быть свободными и независимыми штатами, что они освобождаются от всякой зависимости по отношению к британской короне и что все политические связи между ними и Британским государством должны быть полностью разорваны…

…с твердой уверенностью в покровительстве Божественного Провидения мы клянемся друг другу поддерживать настоящую Декларацию своей жизнью, своим состоянием и своей незапятнанной честью. (Текст Декларации разрабатывался Томасом Джеферсоном).

Конституция США — основной закон США, имеющий высшую юридическую силу. Принята 17 сентября 1787 года на Конституционном Конвенте в Филадельфии и ратифицирована всеми существовавшими тогда американскими штатами.

Преамбула к конституции США содержит единственное предложение:

Мы, народ Соединенных Штатов, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, обеспечения внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, учреждаем и принимаем эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки.

В основе Конституции США лежит между законодательной (), исполнительной () и судебной ( и нижестоящие суды) ветвями. предоставляются широкие права в области законодательства.

За период существования Конституции было принято 22 поправки (на период описываемых событий), к концу 20-го столетия их стало 27.В них входят и десять поправок, составляющие .

Билль о правах — общее название первых десяти поправок к Конституции, которые гарантируют отдельные личные права граждан и соответственно ограничивают полномочия государственных органов. Поправки были предложены на первом конгрессе США в .

Город Вашингтон строился, как столица страны, которой он и стал с 1800-го года. До этого в качестве столицы побывало добрый десяток городов. Четыре раза столицей становилась — в период 1774 — годов. Своеобразный рекорд установил , который имел статус столицы всего один день — года.

Конечно, для Виктора в Америке много обнаруживалось нового. Хотя, некоторые стороны жизни такими он и представлял. Выйдя из победной второй мировой войны без больших потерь и развитым научно-техническим потенциалом, Соединенные Штаты всему миру стремились демонстрировать преимущества американского образа жизни.

Преуспевающая Америка пятидесятых избавлялась от трамваев, как от ненужного мусора: вагоны жгли, топили в океанских глубинах. Последний паровоз дал последний гудок и отправился в музей, остальные — на переплавку. Возможности американской промышленности теперь все в большей степени обращались к повседневной жизни своих граждан. В пятидесятые годы для большинства американцев наступила эра материального благополучия. Заработок среднего американца обеспечивал хорошую жизнь с присущими ей символическими атрибутами успеха — домом, машиной, телевизором и бытовыми приборами. Автомобиль для американца — все. Главный признак успеха. Американский автомобиль конца пятидесятых — длинный, приземистый и динамичный, олицетворял процветание и мощь. Характерной деталью автомобилей этой эпохи стали хвостовые «плавники», как правило, сильно возвышающиеся над поясной линией. Оформление задних фонарей, встроенных в «плавники», подчеркивало наступление ракетно-космической эры.

С марта 1954 года в Америке впервые в мире начат выпуск цветных телеприемников (первые устройства CT-100 имели 12-дюймовые экраны и стоили тысячу долларов). Через десять лет телеканал Peacоck Network в неделю вещал в цвете уже до 40 часов.

Через газеты, рекламу, фильмы и телевидение проходила одна главная идея: Америка — «супер» страна, В Америке все «супер», все самое-самое в мире. Самые высокие небоскребы, самые длинные автомобили, самый передовой образ жизни, самая большая свобода, которую олицетворяет самая высокая Статуя свободы.

Виктор отметил фанатичный патриотизм. Американский патриотизм. Говорят, что советские люди славятся своим патриотизмом. Но куда нам до американцев. Мы, вообще-то, в большинстве своем, конечно же, за страну. Мы ею гордимся. Искренне, и искренне считаем, что ради страны, ради Родины должны быть готовы жертвовать всем. Но, собираясь со своими соотечественниками, мы за рюмкой водки травим «политические» анекдоты, поругиваем наших правителей и даже иногда замахиваемся на святые святых — на советскую идеологию. Понимаем, что далеко не все у нас замечательно. Однако перед любым иностранцем готовы глотки рвать за нашу Родину, которую мы всегда пишем с большой буквы. А ежели у нас что не так, так это временно, к тому же, это сугубо наше дело. А вас это, ни в коей мере, не касается (не ваше, собачье дело!). Так-то вот. То есть, конечно, по большому счету — мы патриоты, и без дураков. Но не до безмозглой тупости. Не до «квасного патриотизма».

А вот, большинство американцев — патриоты не только до мозга костей, они патриоты до безмозглости. Если у нас порой встречается «квасной патриотизм», то у американцев сплошь и рядом — «кока — кольный». Кто хоть в чем-то проявит элементы не патриотического поведения, немедленно будет «заложен» куда следует соседом или сотрудником по работе. Особенно ярко это проявлялось в 50-е годы. Победа в войне. Американская пропаганда без сомнения отдавала победу над фашизмом именно США и никому более — «как только мы (то есть Соединенные Штаты) вступили в войну, победа сразу была достигнута».

А что русские четыре года рубились в смертельной схватке и, в конце концов, дошли до Берлина, так это только потому, что «американцы им все это время помогали и поставляли лучшую в мире тушенку, лучший в мире яичный порошок и лучшую военную технику». Спору нет, американские «студебекеры» и «виллисы» — лучшие автомобили того времени. Но «Катюша» — это наше оружие. И лучшим танком второй мировой признан наш Т-34. А основную тяжесть войны вынесли наши МиГи, Яки, Лавочкины и уникальный «летающий танк» Ил-2. Хотя за американские «аэрокобры» и английские «спитфайеры» наши боевые летчики говорили спасибо. Если Советский Союз завершил войну с огромными людскими потерями, с разрушенными городами, с выжженными деревнями и с перекошенной промышленностью, ориентированной исключительно на достижение победы, то для США война стала дополнительным импульсом к бурному развитию промышленности и науки, к обогащению. А уж когда США заимели монополию на ядерное оружие, то многие американцы окончательно и бесповоротно стали считать себя суперменами и страну свою «суперландией».

Все это Виктора весьма раздражало. В то же время он понимал, что свое раздражение он должен тщательно гасить. Ведь это следствие их образа жизни, их истории, наконец. Нужно вникать в их жизнь, ведь эта жизнь должна стать и его жизнью.

Знакомство с американской жизнью Виктор начал с посещения знаменитого Арлингтонского национального военного кладбища. Посещение дало некоторое представление в понимании идеологии Соединенных Штатов, как страны равных возможностей. Нигде, как на этом кладбище, это так убедительно не выглядело. Впрочем, грандиозное захоронение трудно назвать кладбищем. Скорее, это был впечатляющий памятник погибшим героям — участникам войн за свободу. Коллективный памятник. В то же время — это не братская могила. Каждый покоящийся здесь представлен индивидуально — у каждого захоронения скромная мраморная плита со стандартной надписью. У всех одинаковая — от рядового до многозвездного генерала. И без оград, все вместе — стройными рядами. Почти триста тысяч. Перед Богом все равны. Это так по-американски! И это на самом деле впечатляет!

Виктор решил, не откладывая, позвонить Мэйсону. Не успел набрать номер — в ответ густой бас:

— Нэллоу, Мэйсон. — Виктор стал подбирать слова, пытаясь максимально коротко объяснить: кто он, зачем.

— Да, да. Билл рассказывал. Знаменитый русский летчик, который научился летать сразу, за один полет. Ха-ха-ха! Феноменально! Готов поговорить. Если не против, вечером заеду к тебе в отель.

Джим Мэйсон оказался крепким жизнерадостным афроамериканцем (Виктор уже знал, что «негр» — слово ругательное, а «чернокожий» — следует избегать), с лица которого почти не сходила улыбка. Несмотря на разницу в возрасте — Джиму было за сорок — у них почти сразу сложились дружеские отношения. Билл ему звонил еще неделю назад. За это время ему удалось кое что выяснить.

Действительно, 1 марта 1952 года в Японское море упал русский истребитель. В двадцати милях от берега Кореи. По-видимому, он был подбит в воздушном бою. Летчик катапультировался и его подобрал наш вертолет. У нас тогда в службу спасения на море входили не только быстроходные катера и гидросамолеты, но спасательные вертолеты, оборудованные системой подъема людей с поверхности моря. Вертолеты хорошо себя показали в Корее, они спасли сотни наших летчиков и моряков, терпящих бедствие. К сожалению, фамилию спасенного русского летчика мне установить не удалось, неизвестна и его дальнейшая судьба.

Сказать, что Виктор обрадовался, значит, ничего не сказать. Он почувствовал какой-то особый подъем, сходный с тем, который испытывают потерпевшие крушение при виде появившейся на горизонте земли. Так, значит все не напрасно! Значит, все правильно! Он уже два месяца, как на чужбине. И все это время, где-то там — внутри, его душу словно грыз какой-то зверек: «Зачем? Зачем ты это сделал? Отца найти — шансов почти нет. А как ты будешь жить в чужой стране? Практически один. Ведь все вокруг чужое». Теперь другое дело. Есть, есть шанс! К тому же, есть люди, готовые ему искренне помочь. Спасибо Билл, спасибо Джим! Лицо Виктора светилось счастьем:

— Джим, давай выпьем! Эх, жалко нашей водки нет. Ничего, виски тоже сойдет.

— Давай, наливай. Только при условии, что ты выдашь секрет, как ты так сумел сделать — сел в реактивный самолет, и сразу полетел? Я ведь тоже был летчиком. Летал на гидросамолете. Я учился почти два года. А в воздух первый раз поднялся только после нескольких месяцев учебы. На самолете, который имел скорость отрыва от земли меньше, чем скорость моего автомобиля. Нет, правда — русские смелые ребята. Да, наливай. Мы — американцы русских уважаем. Конечно, вы коммунисты. Значит не такие, как мы. Но, если вам нравится…Каждый должен жить, как хочет. Нашему правительству вы не нравитесь потому, что оно вас слопать не может. Ха-ха-ха…

В этот вечер Виктор напился. От счастья. А Джиму — хоть бы что! Виктору подумалось: «хорошо им, афроамериканцам. У нас вон выпьешь чуть — и морда сразу красная. А они, видишь, как замаскировались».

Джим позвонил утром, когда Виктор еще спал. Загудел в трубку:

— Что, в голове еще виски? Для правильной центровки добавь немного в желудок. Как вы говорите — «хмеляться» или «послехмеляться?» Ха-ха-ха! — Помнишь, вчера я тебе говорил, что будем искать летчика вертолета? — Виктор не помнил.

— Я уже знаю имя его — Роберт Кларк. И знаю, где его искать. Он живет Стратфорде — возле Бриджпорта штат Коннектикут. Это семьдесят миль севернее Нью-Йорка. А от нас меньше трехсот. Новая Англия. Там почти все города — английские дублеры — Манчестер, Кембридж, Питсбург. Имеется даже Нью-Лондон. В Стратфорде находится завод фирмы, основанной Сикорским. Через две недели я смогу взять отпуск на несколько дней. Готов буду тебя сопровождать туда. Выедем на машине после завтрака, а обедать будем на месте.

Кларка они нашли в Стратфорде на фирме Сикорского, он там руководил департаментом летных испытаний. Да, он хорошо помнил русского летчика:

— Документов у него не было, знаки различия отсутствовали. Сам он назвался майором Соколом. Я запомнил, потому, что по-нашему это переводится как фалкон (falcon) и у нас есть самолет с таким именем.

— Соколовым?

— Да, по-русски так. Он требовал, чтобы его передали русским властям. Но наши ему предъявили обвинение в том, что он незаконно, как наемник, участвует в войне. Американцы в Корее тогда воевали — под флагом ООН. А русские в корейской войне официально не участвовали и прикидывались «китайскими добровольцами». Какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно. Его сразу переправили в Штаты. Я слышал, что он одно время работал в научно-испытательном центре ВВС, сотрудничал с корпорацией РЭНД. Более точно ничего сказать не могу.

Больше в Стратфорде делать было нечего. Возвращаться в Арлингтон? Но и там ему делать больше нечего. Появилась мысль — не перебраться ли сюда жить? Кларк ему предложил работу в своем департаменте. Как он сказал, сначала поработать механиком. Захочет, пошлют в вертолетную школу учиться на пилота. Кроме того, обнаружилось, что на предприятии работает много русских, предки послереволюционных эмигрантов из России. Виктор снял маленькую квартирку и обосновался в Стратфорде. При расставании Мэйсон пообещал еще навести справки в департаментах ВВС.

 

Гл. 13. Барон Соловьев: Америка — странная страна

Роберт Кларк представил Виктора своему заместителю по инженерной службе Соловьеву Николаю Николаевичу:

— Наш новый сотрудник, по профессии — механик, по призванию — пилот. Прилетел из России на личном самолете. Надеюсь, работа у нас для него найдется.

Николай Николаевич был всего лишь на десяток лет старше Виктора, но выглядел весьма солидно за счет сосредоточенного выражения лица и строгого дорогого костюма. Улыбка делала его проще и доступней. Он был красив особой мужской красотой — спокойный, открытый взгляд небесно-голубых глаз подчеркивал внутреннюю силу и уверенность. Николай Николаевич прилично говорил по-русски, хотя и с акцентом. Он не торопился переходить на приятельские отношения с Виктором, вместе с тем всегда держался с ним подчеркнуто доброжелательно и внимательно.

Постепенно они сблизились, хотя Виктор постоянно ощущал его превосходство, то ли за счет более высокого служебного положения, то ли за счет особого умения держаться на некоторой дистанции. Когда он рассказал свою семейную историю, Виктор понял, что это был врожденный потомственный снобизм людей, имеющих глубокие знатные корни. Отец его при жизни в России носил звание барона. Впрочем, что это за звание, Виктор понятия не имел. Отец Соловьева был из той команды Игоря Сикорского, которая была его опорой, когда он начинал свое восхождение всемирно известного авиаконструктора здесь, в Америке.

Судьба великого авиаконструктора в России поначалу складывалась вполне успешно. Получил хорошее образование. Сначала в ( — гг.), затем поступил в . Уже в  г. поднял в воздух первый самолёт своей конструкции , в следующем — получил диплом лётчика.

В течение последующих двух лет создал самолёты , , , которые положили начало многомоторной тяжелой авиации. В марте 1914 года на биплане «С-6» Сикорский установил мировые рекорды скорости: с двумя пассажирами на борту — 111 км/ч, с пятью — 106 км/ч. На протяжении двух лет аэропланы Сикорского завоёвывали главные призы на состязаниях военных самолетов. Самолет С-6а заслужил большую золотую медаль московской воздухоплавательной выставки в апреле 1912 г. В 1915 году Сикорский создал первый в мире серийно выпускавшийся истребитель сопровождения — С-16 для совместных действий с бомбардировщиками «Илья Муромец» и охраны их аэродромов от самолетов противника.

Когда пришла революция, Сикорский не примкнул ни к одной из сторон. Пытался продолжать заниматься своим делом. Безуспешно. В 1919-м потерял своих близких друзей и соратников — в Одессе белогвардейцами был расстрелян первый русский летчик Михаил Ефимов, а красными — командир первого боевого авиаотряда русской армии, генерал-лейтенант Михаил Шидловский.

Это и явилось последней каплей к решению покинуть страну. Сначала он уехал во Францию, затем в Соединенные Штаты.

За океаном Сикорский первое время оказался без средств к существованию. Был вынужден работать учителем вечерней школы. В 1923 г. ему удалось сколотить компанию из русских эмигрантов, причастных к авиации, — инженеров, рабочих и летчиков. Они составили костяк маленькой самолётостроительной фирмы «Сикорский Аэроинжениринг Корпорэйшн».

Очевидцы рассказывали, что первый, построенный в эмиграции самолет Сикорского S-29, был собран в 1924 г. в помещении курятника. Помощь «русской фирме» оказали многие наши эмигранты. Знаменитый композитор С.В. Рахманинов одно время даже значился вице-президентом корпорации.

Для развития фирмы необходим был успех. Он пришел, когда удалось создать самолет — амфибию S-38. Газеты писали, что S-38 «произвела переворот в авиации». Она летала, приземлялась и приводнялась там, «где раньше бывали только индейские пироги да лодки охотников». О надежности и безопасности амфибии ходили легенды.

«Русская фирма» Сикорского, переименованная в «Сикорский Авиэйшн Корпорэйшн», получила очень много заказов и надежно «встала на крыло».

«Сикорский Авиэйшн» быстро набирала силу. Основной ее творческий костяк по-прежнему составляли эмигранты из России. Надежной опорой Сикорского, его первым помощником и заместителем был выдающийся конструктор и ученый, аэродинамик Михаил Евгеньевич Глухарев. Шеф пилотом фирмы состоял легендарный летчик Борис Васильевич Сергиевский. Здесь же работал целый ряд талантливых русских инженеров. Среди них был и барон Николай Соловьев. На базе компании Сикорского в Стратфорде сформировалась большая русская диаспора.

К на счету конструктора числилось 15 типов созданных самолётов.

Сикорский был первым в мире авиаконструктором, который, осознав перспективность направления, связанного с вертолетостроением, успешно его реализовал.

В конце 1930-х годов мировой рынок авиационной техники оказался перенасыщенным, спрос на летающие амфибии начал катастрофически падать, компания Сикорского терпела убытки. Для ее спасения необходима была совершенно новая научно-техническая идея. В течение года был создан опытно-промышленный экземпляр вертолета. За короткое время машина приобрела популярность. В течение последующих тридцати лет Сикорским было создано 18 моделей различных вертолетов, которые стали неотъемлемой частью вооруженных сил почти половины стран мира. Свой первый экспериментальный вертолет Игорь Сикорский лично поднял в воздух 14 сентября 1939 года. По существу, в основе его лежал вариант его первой конструкции , созданного ещё в июле 1909 года.

Уже в 1942 г., был создан двухместный вертолет S-47 (R-4), поступивший в серийное производство. Он был единственным вертолетом стран антигитлеровской коалиции, применявшимся на фронтах второй мировой войны. Фирма Сикорского стала одной из самых знаменитых вертолетных фирм мира. Серийно выпускавшиеся марки: , , , , и — это целая эпоха вертолетостроения. B Сикорский был удостоен высшей научной награды .

Игоря Сикорского американцы считают национальным гением. А России и Украине остается только тихо гордиться его происхождением (Игорь Сикорский родился 25 мая 1889 в Киеве. Скончался Игорь Иванович в в городе , штат ).

Игорь Иванович Сикорский до конца жизни оставался одним из самых уважаемых жителей города. Он много сделал для колонии соотечественников. Эмигранты открыли свой клуб, школу, построили православный храм Святого Николая и даже создали русскую оперу. С тех пор некоторые районы Стратфорда носят русские названия: Чураевка, Русский пляж, Дачи и т. п.

Жизнь в Стратфорде дала Виктору главное — общение с людьми, хоть и не совсем близкими, но способными и желающими его понимать. Возможность общаться на родном языке. Оказалось, что это важно. Словно давало ощущение связи с прежней жизнью. Побывав в русском клубе, он почувствовал себя почти как дома. Даже лучше. Местные русские, несмотря на то, что большинство из них родилось здесь, в Америке, несли в себе что-то такое…Неуловимо русское. В то же время их уровень воспитанности и такта в общении соответствовал западным стандартам. Проще говоря — они не хамили, не напивались до поросячьего визга и не стремились в честь уважения в обязательном порядке споить собеседника.

Однажды Виктор встретил в клубе Николая Соловьева. Несмотря на то, что к тому времени они перешли на «ты», Николай, по-прежнему держал дистанцию. Виктор не обижался. Он уже понял, что соблюдение субординации, является основой служебной этики. В этот раз Николай, благодушно настроенный, пригласил его к столу. Тут же предупредил, что угощение за его счет.

Перед тем Виктор выполнил достаточно сложную работу по замене топливного насоса, которая потребовала почти полной разборки двигателя. Тогда Николай при всех похвалил его, по-видимому, теперь решил усилить благодарность угощением и общением. Далеко не все рядовые работники удосуживались такой чести. Впрочем, Соловьев при любом удобном случае демонстрировал Виктору свое особое расположение. Так что Виктор в определенном табеле о рангах занимал позицию выше средней. Соловьев, начав разговор, с обычных: «Как работается? Как устроился? Какое впечатление об Америке?» — постепенно перевел его на особенности американской жизни, которые для новых людей могут не бросаться в глаза, но незнание которых чревато неприятностями, вплоть до серьезных:

— Америка — страна сложная. К ней нужно привыкнуть. А еще лучше — здесь родиться. Особенно сложно русскому человеку разобраться в законах. Возьмем вашу конституцию. В ней полсотни страниц. Написано много, но туманно. Зато четко прописано, что в СССР всем руководит Коммунистическая партия, которая «ведет советский народ к победе коммунизма». В СССР отсутствует частная собственность и все в стране принадлежит государству, то есть коммунистической партии. К такой постановке дела русские привыкли. Отсутствие права на частную собственность и «де юрэ» нечетко определенное, а «де факто» закрепленное право на все богатства страны за Коммунистической партией создает ситуацию мины замедленного действия.

Эта мина образует правовой вакуум в отношении того, что же из огромный богатств страны принадлежит конкретному гражданину. Не может власть в стране принадлежать одной партии вечно. Поверь мне, рано или поздно, ситуация с вашей однопартийностью изменится. И когда это случится, жулики всех мастей затерзают страну до крови, пытаясь вырвать из ее тела и друг у друга кусок пожирнее.

Сегодня вы имеете сложную государственную конструкцию. Зато для рядового гражданина ваши законы просты, как десять заповедей Христа: не воровать, не прелюбодействовать, работать, воинская повинность и прочее. Но главное не записано нигде: нельзя думать иначе, чем в духе коммунистической идеологии! За это преступление можно лишиться жизни, ибо тогда ты — враг народа. Инакомыслие — самое большое преступление! У вас государство со своей идеологией имеет верх над человеком-гражданином. Ведь так, ты согласен? — Не отвечай, это я говорю не для дискуссии. Что же у нас? Наша конституция предельно кратка и лишь устанавливает принципы объединения граждан в государстве. И главный наш принцип — главенство прав граждан. Смотри, как звучит наш билль о правах. Я специально выписал себе в блокнот.

Цитирую: «Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединённых Штатов; равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу в пределах своей юрисдикции в равной защите закона».

Казалось бы, все просто. Однако в жизни мы постоянно сталкиваемся с рядом особенностей нашей законодательной системы. Законы устанавливаются штатами и в этих законах такая чехарда, что черт ногу сломит. Мало того, что одни и те же действия в разных штатах толкуются по-разному, почти в каждом штате ты найдешь странные, непонятные и просто смешные законы. Например, в одном штате «запрещено покупать матрасы по воскресеньям». В другом — «запрещено стоя у стойки бара выпивать подряд три кружки пива». И при всем, при этом Америка очень строго следит за соблюдением закона, а для этого имеет очень развитый чиновничий аппарат.

Полицейский здесь олицетворяет полную власть. С ним ни спорить, ни возражать ему нельзя. Приказал: «Руки на капот» — выполняй без разговоров. И имей в виду, у них отсутствует понятие «предупредительный выстрел». Если ему взбрело, он просто вынимает кольт и стреляет. Так что с полицией будь осторожен. Всегда. В особенности, если ты прав. Точнее: думаешь, что ты прав. Потому, что на самом деле, прав полицейский. ВСЕГДА!

Еще интересно сопоставить наши истории — Штатов и России. Общим в истории наших стран были длительные кровопролитные гражданские войны.

В нашей гражданской войне  — годов общие потери составили более миллиона человек. Война началась после того, как южные штаты пытались создать свое отдельное государство. Руководители вновь провозглашенного государства заявили, что на их территории рабство будет существовать «вечно». Победу одержали северяне — противники рабства. Так что мы воевали против рабства и завоевали свободу для всех. Вы же в своей Гражданской войне воевали против богатых и получили рабство в обертке из завлекательной коммунистической идеологии.

Виктор прекрасно понимал, что Соловьев пытается облегчить ему адаптацию в новой стране. Поэтому он внимательно слушал и «мотал на ус». В другой раз у них разговор зашел о чернокожих.

— Понимаешь, — говорил Соловьев, — отношения между чернокожими и белыми в стране весьма специфичны. С одной стороны, у нас равенство. Среди чернокожих много толковых ребят и для них не существует никаких препятствий в достижении любой карьеры. С другой стороны, чернокожие — это особая американская национальная группа, которая имеет свои особенности. Физически они развиты, хорошо скоординированы. Не зря из них получаются хорошие спортсмены. Но они, если брать в среднем, более ленивы. Поэтому в тех видах спорта, которые требуют больших и длительных физических нагрузок, они не достигают больших результатов. Например, в плавании, в горнолыжном спорте, в тяжелой атлетике.

В криминальном мире их в несколько раз больше, чем белых. Их больше среди безработных. Некоторые говорят: «это из-за того, что условия жизни у них хуже». А почему? Это связано. И вот при официальном государственном равенстве некоторая часть белых продолжает считать их более низшей расой. Также, как некоторая часть чернокожих имеют проблемы, полагая несправедливое к себе отношение там, где их «ставят на место» не по расовому признаку, а просто тогда, когда они это объективно заслуживают. Своеобразный комплекс неполноценности. Этим комплексом обладает некоторая часть населения, независимо от цвета кожи.

Говорят, что творец Декларации независимости президент Томас Джефферсон однажды сказал:

«Ни один негр никогда не поймёт ни геометрию Евклида, ни кого-либо из его современных толкователей».

Многое из того, о чем говорил Соловьев, Виктор ощущал и сам. Америка странная страна. Нельзя обижать негров. Зато негры (нет, далеко не все) с удовольствием готовы нахамить, в особенности, если они чувствуют, что это сойдет им с рук. Смешные законы. Странная этика.

Естественное внимание к женщинам может быть расценено как домогательство. Последствия могут быть весьма суровыми. Так же, как и донос на соседа зато, что тот отшлепал своего ребенка. Могут посадить.

Засилье законов и правил, доведенных до абсурда.

Америка — странная страна.

Многие из женщин, посещавших клуб, были эмигрантами еще той, довоенной волны, но они не выглядели старушками. Всегда подчеркнуто опрятно одетые, жизнерадостные и общительные, они источали дух оптимизма и модной косметики.

Клуб располагал небольшим ресторанчиком, в котором регулярно отмечались чьи-нибудь юбилеи, свадьбы, праздники — как русские, так и американские. Виктор заметил, что здесь существовала определенная негласная норма потребления спиртных напитков. Очень скромная, далеко не русская норма. Все это наводило на мысли о том, что русские, в душе своей, совсем другие люди, чем те, которых мы привыкли видеть на своей родине. Просто им нужно дать возможность жить в человеческих условиях, и тогда они открываются совсем с другой стороны своего характера.

Другое направление деятельности клуба было связано с организацией коллективных культурных мероприятий. Посещением театров и концертных залов. Не пропускали гастроли русских артистов. Регулярно организовывались поездки по знаменательным историческим местам, в заповедники. Мест интересных, заповедных было множество. Обычно, таким образом проводили выходные и праздники. Для этих целей клуб располагал большим туристическим автобусом на сорок шесть мест, который был оборудован всем необходимым: туалетом, душем, холодильником, кухней и даже несколькими спальными местами для тех, кому потребуется отдых.

Виктор с удовольствием участвовал во всех мероприятиях. Постоянно открывал для себя что-то новое. Он постоянно убеждался в том, что американцы безмерно и искренне гордятся своей страной: В упоении поют свой гимн: «Америка, Америка…», Вывешивают перед своим домом флаг США. И в каждом городе, хоть и совсем небольшом, обязательно находятся свои особые достопримечательности, которыми искренне гордятся местные жители.

В поездках он ближе познакомился с миссис Лари — так она ему представилась. Ей шел пятидесятый год, но Виктору было с ней легко и интересно. У них, как ни странно, находилось много общих тем. И она, также как и он, участвовала почти во всех мероприятиях клуба. В особенности, старалась не пропускать поездки. Миссис Лари, вообще-то по русскому паспорту — Лариса (Лариса Ивановна), еще семнадцатилетней девушкой вместе с родителями приехала в Америку из Петербурга. Здесь она вышла замуж за летчика, который у Сикорского работал летчиком-испытателем. Вскоре ее муж погиб.

В те годы Сикорский был одержим идеей постройки первого трансокеанского самолета S-35, предназначенного для перелета через Атлантику. В дальнейшем предполагалось использовать такие самолеты для формирования национальной русской авиакомпании под эгидой великого князя Кирилла Владимировича. Первый самолет вместе с летчиком при невыясненных обстоятельствах разбился сразу на взлете.

Второй ее муж был военным летчиком. Во время второй мировой войны воевал в морской авиации и погиб при налете японцев на Пирл Харбор.

От второго брака у Ларисы Ивановны осталась дочь — Маша. Пока дочь росла, она для матери заменяла весь остальной мир. Теперь восемнадцатилетняя Мэри (так ее звали сверстники) все больше от нее отдалялась. В особенности после того, как стала учиться в Йельском университете в Нью Хэвене. Хотя этот город находится совсем рядом со Стратфордом, Маша далеко не каждую неделю появляется дома. Русский клуб для Ларисы Ивановны стал не только местом приятного времяпровождения. Клуб обеспечивал ей необходимую норму человеческого общения. Душа ее здесь находила комфорт и покой.

Нечто подобное ощущал и Виктор. Это и послужило основой для их взаимной симпатии. Лариса Ивановна с удовольствием его опекала, помогала ориентироваться в новой для него жизни.

Наступили летние каникулы, и Лариса Ивановна появилась в клубе вместе с дочерью. Внешность Маши-Мэри сразу выдавала ее русское происхождение. Длинные светлые волосы, синие глаза, небольшой вздернутый носик и пухлые румяные щечки — словно с лубочной русской картинки. Она была приятна в общении и красива особой красотой молодости, гармонией своего юного тела, в котором уже явственно проступали привлекательные черты женственности.

Виктору она понравилась сразу, он чувствовал, что он ей — тоже. Они стали часто видеться благодаря тому, что Маша стала активно участвовать в мероприятиях клуба. Однако, при общении с ней, он чувствовал себя намного старше, почти старым, хотя разность в их возрасте не доходила и до пяти лет. Она была оптимистична и смешлива, а он насторожен и сосредоточен. Такое различие определялось не столько разностью в возрасте, сколько разным жизненным опытом, и, пожалуй, более замкнутым характером Виктора. Тем не менее, им вместе было легко и просто. Общение с ней, также, как и с Ларисой Ивановной, снимало напряжение с Виктора, которое он постоянно ощущал здесь, пока еще на чужой для себя земле.

 

Гл. 14. Галифакс

Неожиданно для себя Виктор своей работой был полностью удовлетворен, и у него пока не возникало стремление осваивать профессию вертолетного пилота. Система подготовки и проведения летных испытаний была четко отлажена. Отсутствовала привычная отечественная суета. Приветствовалось разумное творчество. К тому же была высоко оценена его квалификация, как авиационного специалиста широко профиля. Отечественная школа подготовки авиационных техников основывается не только на освоении практических вопросов эксплуатации конкретного типа летательных аппаратов, но и обеспечивает широкую эрудицию по многим аспектам авиационных знаний и навыков.

По прошествии месячного испытательного срока ему назначили зарплату, по своему уровню соответствующую инженерной должности. Появились лишние деньги. Впрочем, деньги лишними не бывают. Просто он не знал, не умел их тратить. По совету Ларисы Ивановны открыл счет в банке. Одним словом, налаживалась нормальная жизнь.

Встреча с прошлым произошла совершенно неожиданно. В конце августа планировалась поездка в Торонто (по маршруту Стратфорд — Буффало — Ниагара-Фолс) с посещением Ниагарского водопада. Туристическая виза в Канаду здесь оформляется очень просто: через туристическое агентство производится заявка, которая утверждается в специальном представительстве. Затем заявочный список отправляется на таможенный пост, через который планируется пересечение границы. Все. При пересечении границы просто проверяются удостоверения личности.

По какой-то причине планируемая поездка сорвалось. Однако идея посетить Канаду осталась, и вскоре было предложено поехать в Новую Шотландию. Кто там побывал, рассказывал об уникальности этой канадской провинции, выделявшейся первозданностью природы и спокойным неторопливым образом жизни ее обитателей.

Новая Шотландия — это полуостров на востоке Канады, который почти полностью окружён водами океана. С материком полуостров соединен лишь узким перешейком. В состав Новой Шотландии, помимо полуострова, входит остров Кейп Бретон, получивший популярность благодаря живописному Национальному парку.

Территория современной Новой Шотландии несколько веков переходила из рук в руки от французов к британцам и наоборот. Именно здесь находилась древняя колония Акадия, жители которой получили славу несговорчивых. Они долгое время уклонялись от присяги на верность британской короне. Не признавали и власть Франции, ибо не хотели воевать друг против друга. За многие годы сосуществования французские и шотландские колонисты объединились на почве общего желания отделиться от европейцев. С коренным населением переселенцами, в конце концов, был найден общий язык. Таким образом, культура современной Новой Шотландии отображает разнообразие трех направлений: французского, кельтского и индейского.

Маршрут пролегал вдоль живописных мест атлантического побережья Новой Англии — вблизи городов Портсмут, Портленд и Бангор. Дальше — канадский Менгтон. Конечным пунктом маршрута была столица провинции Галифакс. Предполагалось также посетить известные места отдыха: остров Принца Эдварда, а также городок Кэйп Бретон.

На путешествие отводилось несколько суток, поэтому Виктору пришлось оформлять небольшой отпуск, предварительно согласовав его с производственными планами.

От Стратфорда до Галифакса было немногим более шестисот миль. Выехали вечером. О дорогах Америки написано много хвалебных слов. «Взявшись за дело (еще в тридцатых годах), американцы создали великолепную автотранспортную сеть на многие десятилетия вперед. Правда, ради истины следует отметить, что модернизация этой сети производится постоянно.

Что касается технологии строительства дорог, то она отрабатывалась годами и в корне отличается от той, которая массовым порядком используется в Советском Союзе. Об американской технологии Виктору рассказывал бывший советский танкист Ник (Николай), с которым у них сложились приятельские отношения.

Ник был бывшим советским офицером. Воевал в Великую отечественную, попал в плен. Прошел через концлагерь. В конце войны был освобожден американцами. В тот период между союзниками существовала договоренность: бывшие пленные (если они не входили в специальные списки военных преступников) могли выбирать страну для дальнейшего проживания. Дома Николая никто не ждал, и он выбрал Америку. Бывший танкист работал на большегрузном автомобиле, на котором исколесил почти всю страну.

Американская технология обеспечивает большой запас прочности: глубина выемки грунта под «подушку» порядка метра. При этом сама подушка имеет сложный состав из гравия, песка, глины и извести. Под основной слой армированного бетона (под, а не на!) закатывают два слоя асфальта, каждый по 2–3 дюйма. И всё это ради того чтобы из подушки убрать влагу и защитить от неё основной слой бетона. Фактически строится мостовое сооружение, стелящееся по земле, но изолированное от земли. В этом и состоит главный фокус! Дорого? Да. Зато такая дорога сохраняет свои высокие качества и служит без ремонта до 3 десятков лет.

«А у нас, в стране северной, с большими перепадами температур и влажности, к строительству дорог подходят по старинке — словно не наступил ещё век автомобилей. Часто слой щебня сантиметров в двадцать уже считается достаточным дорожным покрытием. А если ещё к этому и асфальт, то это классное шоссе — предел мечтаний», — так думал Виктор, когда уже через двенадцать часов их автобус въезжал в Галифакс.

Город широко раскинулся на холмистой местности полуострова. Между домами и кварталами — огромные расстояния. Людей на улицах очень мало. Воды Атлантики с двух сторон. Свежий морской воздух и …запах кофе.

В туристическом путеводителе Виктор прочел краткую справку: Галифакс — один из старейших городов Канады. Основанный в 1749 году, как оплот англичан в Северной Америке с удобной незамерзающей гаванью, Галифакс со временем приобрел стратегическое значение.

Население — около ста тысяч жителей (на период 50-х годов). Административный центр и важный порт на атлантическом побережье с грузооборотом свыше четырех миллионов тонн в год. Здесь появилась первая в стране газета и типография.

Погода неустойчивая, зимой часты шторма и обильные снегопады, летом теплый период длится дольше, чем в других восточных частях страны, но никогда не бывает особенно жарко. Наблюдается частая и резкая смена атмосферного давления.

Рассказывает местный гид:

«После завтрака в местном кафе (обязательно попробуйте и оцените наш кофе!) и короткого отдыха — экскурсия. Исторические достопримечательности города расположены компактно, и вся экскурсия пешком займет не более трех часов. Главное историческое место города — Цитадель со старинными часами. Обратите внимание на стражей — гвардейцев в национальных шотландских костюмах (юбках).

Цитадель стоит со времени соперничества англосаксов с французами. За место под солнцем Галифакса колонизаторы воевали не только с местным населением, но и друг с другом. В итоге, англосаксы победили, а французы двинулись дальше, вглубь материка (провинция Квебек в Канаде, в основном, франкоговорящая).

Вторая точка — музей памяти Титаника. В экспозиции — то, что сохранилось после кораблекрушения — обломки корабля, детали обшивки, обстановки.

Когда в 1912 году случилась катастрофа лайнера, на спасение пассажиров отправились четыре канадских корабля из нашего города. Некоторая часть спасенных пассажиров остались здесь жить и пустила корни. Другая — нашла вечный приют на местном кладбище.

Галифакс вошёл в историю как место ещё одного печального и грандиозного по своим масштабам события, относящегося к началу двадцатого столетия. 6 декабря 1917 года в порту города произошел взрыв, невиданной разрушительной силы.

Причиной взрыва стало судно «Монблан» перевозящее бочки с 223 тоннами бензола. Случайная искра воспламенила пары над бочками с бензолом, расположенные на верхней палубе «Монблана». Экипаж горящего судна, мгновенно осознав опасность, в считанные минуты спустил на воду спасательные шлюпки и устремился к берегу. Отчаянные крики французских моряков с предупреждениями об опасности были напрасны — никто на берегу не понимал по-французски.

Покинутое командой судно после бесконтрольного дрейфа остановилось у ближайшего пирса. Когда огонь добрался до взрывчатки, произошел взрыв, уничтоживший все вокруг. Припортовая зона в радиусе 2 км была полностью разрушена. При этом образовалась гигантская волна, затопившая город. На расстоянии 80 км в домах полопались стекла, а ударную волну ощутили в 480 км от порта. Результаты этой катастрофы были ужасающими: пострадало более 10000 человек, около 2000 человек погибли».

Сегодня ничто в городе не напоминает о тех печальных событиях. Галифакс привлекает массой зелёных зон. Любимое место отдыха местных жителей и приезжающих туристов — главный городской парк. Великолепный ландшафт, сочетающий уголки нетронутой природы и мастерства человеческих рук по созданию оригинальных композиций из цветов, кустарника, газонов и декоративных водоёмов, населенных рыбками, черепахами и уточками.

Для Виктора экскурсия закончилась почти сразу — в Цитадели, когда в качестве представленной, как русскоговорящий гид, к ним вышла девушка, которая очень была похожа на…Настю. Или на ее мать? Пожалуй, все же на Настю. Повзрослевшую. Да, да, на ту Настю, которую он хорошо знал в прошлой жизни и с которой они расстались НАВСЕГДА.

Девушка, похожая на Настю, поздоровавшись со всеми, кивнула ему лично и улыбнулась. Это и была Настя. Настоящая.

Виктор отказался от продолжения экскурсии — посещения острова Принца Эдварда. Ему не довелось увидеть замечательных красот на этом берегу Атлантики. Он остался с Настей. Они уединились в кафе, и она рассказала свою историю.

Её взрослая жизнь поначалу складывалась удачно. Павел, окончив мореходку, стал плавать штурманом на сухогрузе. Настя, пройдя в Одессе ускоренный курс отделения судовых врачей при медицинском институте, добилась назначения на его судно, которое ходило по всему свету. Погрузив оборудование в Одессе, доставляло его на Кубу. Забирали зерно в Канаде и разгружали его в Бразилии. В Аргентине загружались мясом и везли его на Родину. Они объехали полсвета, совершая за счет пароходства долгие, иногда по полгода, круизы.

В тот, злополучный раз, они должны были доставить руду из Галифакса в Бомбей (Индия). За погрузку отвечает штурман. Когда Павел досмотрел состояние груза перед его погрузкой на судно, то доложил капитану, что такой груз брать нельзя. Дело было зимой, руда была смерзшаяся, содержала много льда. А идти придется довольно долго по тропическим жарким широтам. Руда неизбежно оттает и превратится в тяжелую жидкую массу, которая в трюмах будет болтаться непредсказуемо. К тому же идти намечалось через мыс Горн, в районе которого жестокие шторма в это время года весьма вероятны. Короче, шансы на то, чтобы доставить груз, минимальны. Зато большой риск загубить судно вместе с грузом и экипажем — шестнадцать человек.

Доводы были убедительны, но капитан решил подстраховаться, и связался с пароходством. Отказ от перевозки, хоть и по уважительным причинам, чреват большой упущенной выгодой в валюте. В те годы советские чиновники за валюту готовы были мать продать. Не свою, конечно, — тогда еще до этого дело не доходило. А вот любой из подчиненных своего места запросто мог лишиться.

Пароходство запретило отказываться от груза, зато выдало подробнейшие инструкции, как этот злополучный груз разместить на судне, какие дополнительные меры предпринять, и как действовать в чрезвычайных ситуациях. «И, смотрите! За судно и здоровье экипажа — головой отвечаете!» Одним словом сплошное издевательство. А их советы — лишь внешне походили на дельные рекомендации, ничего, по сути, не меняли и опасность не устраняли. Но с себя ответственность руководство таким образом снимало! Сложилась типичная ситуация: «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Капитан был в растерянности. Только один Павел до конца понимал всю реальность угрозы. И он принял твердое решение такой груз не брать, о чём письменно аргументировал свой отказ в докладной записке капитану, которую завершил обращением: «Прошу с изложенными аргументами ознакомить лично капитана-директора пароходства!».

Пароходство уперлось, Павел предложил компромисс:

— Соглашусь при условиях: первое — капитан издает письменное указание. Второе — Настя берет отпуск и остается на берегу, она тогда была на четвертом месяце. Капитан от предложения Павла отказался. Тогда оба — Павел и Настя написали заявления об уходе по собственному желанию. К заявлениям приложили пояснительную записку, в которой объяснялась их позиция. В ней было упоминание и о низкой квалификация капитана, выражавшейся… — далее шло подробное изложение сути конфликта, аргументация своего решения. Павел сделал копии всех документов, касающихся данной ситуации и оставил их себе. К сожалению, заверить их было некому. На судне это мог бы сделать только капитан.

Мрачные предположения Павла оправдались — судно затонуло. Как раз напротив мыса Горн. Из экипажа спаслись лишь несколько человек. Капитан пропал без вести, как и еще нескольких моряков, тела которых найдены не были. Павла срочно вызвали в Союз.

Учрежденной комиссией основная вина была возложена на него. Вина формулировалась в том смысле, что им не были предприняты все возможные меры для принятия правильного решения. Почему не был уведомлен капитан-директор пароходства? О докладной записке Павла тот, естественно, «ничего не знал». Сделал вид, что не знал. Кроме того, Павлу инкриминировали то, что он не пытался в спокойной манере толково объяснить ситуацию капитану, а изначально использовал ее для раздувания конфликта между ними. Все знали, что они не ладили между собой. В выводах комиссии цитировалось его заявление об уходе: «Чего только стоит его фраза о низкой квалификации капитана. Не ему решать! А вот со своими прямыми обязанностями не справился. И, как трус, сбежал с корабля! Хотя, как никогда, капитан, экипаж и судно нуждались в его помощи. Судно оставил без штурмана!».

Никто не слушал его объяснений в том, что, списываясь на берег, он этим действием пытался предотвратить погрузку груза и выход с ним в море. Он даже не мог предположить, что капитану придет в голову такая идиотская мысль, как взять в экипаж другого, первого попавшегося и неподготовленного штурмана, когда предстоял такой сложный длительный рейс.

Трагизм ситуации усиливался тем, что капитан фактически погиб (пропал без вести — это формально), а Павел — вот он. Виновник нужен и лучшей кандидатуры нет. Разбирательство было недолгим — Павла отдали под суд. Однако до окончания суда он не дотянул и умер от сердечного приступа в тюремной поликлинике. Настя не смогла приехать даже на похороны — когда она получила телеграмму, у нее начинались роды.

После случившегося Настя решила домой не возвращаться и, попросив политическое убежище, осталась в Канаде. Канадский профсоюз моряков выхлопотал для неё пенсию и помог устроиться. Она обосновалась на другом берегу Новой Шотландии, где климат теплее, чем в Галифаксе. В Кентвилле у неё маленький домик с небольшим участком. С лицевой стороны дома, как здесь и положено, газон и цветник. А с тыльной части — малинник и маленький огород, где она выращивает картофель и другие овощи. Для себя. И хобби и польза. Воспитывает дочь Олю, ей уже исполнилось три года. Она бойко разговаривает по-английски и по-русски. Посещает специальный детский кружок, где дети общаются и их учат ведению домашнего хозяйства.

 

Гл. 15. Встреча

Городок Кентвилль по нашим меркам — поселок. Только не такой, как обычные наши рабочие поселки — неухоженные и грязные. А именно город, только маленький, и дома здесь — одно и двухэтажные. Зато везде чистые тротуары, цветы, газоны. Магазины, кинотеатр, кафе и кофейни — все, как в любом городе. Площадь с часами и крошечный каменный замок в центре городка.

Настя подрабатывает гидом. Английский она освоила быстро. Конечно, ее всегда приглашают, когда требуется русский.

Когда Виктор рассказал о своих приключениях, Настя, передернув плечами, удивилась:

— Никогда бы не подумала, что ты на такое способен.

— Я и сам раньше ничего подобного представить не мог. Наверное, достали. Понимаешь, я был на грани отчаяния. Жизнь зашла в тупик. Не знал, как дальше жить. Я пошел на этот полет после долгих мучительных раздумий. Сначала у меня была такая мысль: взлечу в небо, затем в пике. В период моих мучительных размышлений во сне привиделся отец. Он меня, по сути, спас. Я четко слышал во сне его слова: «Не делай этого, сынок. Иди ко мне». Тогда у меня появилась цель. Не вообще цель, а как бы цель жизни. И появился смысл.

Настя задумалась:

— А знаешь, я сейчас позвоню, чтобы за Олей присмотрели — она осталась у соседки, у нее тоже девочка, на два года старше моей, и им нравится играть вдвоём. Мы с соседкой часто выручаем друг друга при необходимости. А мы с тобой махнем в одно место.

???

— Пока ничего точно сказать не могу. Нужно проверить. Понимаешь, однажды, когда я летала в Торонто, здесь, в аэропорту встретила человека из администрации местной авиакомпании, который мне показался очень знакомым. Я очень долго думала, где я его могла видеть, но так и не вспомнила. Теперь, когда ты все рассказал, вспомнила — он очень похож на твоего отца. На родине я его видела всего один раз, поэтому не очень хорошо запомнила.

Они сели в автобус, который привез их в аэропорт. Маленький местный аэропорт, который обеспечивал связь с центральными провинциями. А также с Торонто, куда постоянно летало уйма народа, чтобы полюбоваться на Ниагарский водопад.

Зашли в небольшое помещение, похожее на зал ожидания. Настя бросила на ходу:

— Жди меня здесь, — и исчезла, войдя в дверь, ведущую в служебные помещения. Через несколько минут она появилась возбужденная. За ней вышел человек… Неужели? Человек был похож на отца и одновременно на Феликса Дзержинского — такие же усы и бородка. Такой же худой и высокий. Только вместо шинели и фуражки со звездочкой на нем был строгий костюм с модным ярким галстуком. Виктор смотрел во все глаза. Нет, этот человек не мог быть его отцом. Отец никогда не носил галстуков. И все же, все же… Да это был он, отец!

Отец стоял и смотрел на Виктора. Было видно, что он не узнавал его. И вдруг, будто кто-то его разбудил, и он отошел от сна. Встрепенулся, заулыбался, но не бросился к Виктору, который стоял неподвижно, словно прирос к полу. Подошел спокойным уверенным шагом и только тогда произнес совсем буднично:

— Виктор! Каким ветром? — а Виктора вдруг всего затрясло, к глазам подступили невольные слезы. Он уткнулся в плечо отца и все повторял:

— Папа, папа… Я нашел… Папа, я нашел тебя. — На него свалилось что-то такое… С ним случилась истерика, и он зарыдал громко, не в силах сдержаться. И почувствовал, как вместе со слезами уходит сумасшедшее напряжение, сдавливающее его сердце и его душу все это время, начиная с того самого момента, когда он вышел из дежурного домика.

— Ну, ну, Витя. Все хорошо. Вот и встретились. Ты мне все расскажешь. Сейчас я отойду на пять минут — дам необходимые распоряжения, и мы поедем ко мне домой. Сейчас я здесь в качестве директора авиакомпании. — Оказалось, что он не только директор, но и совладелец компании. Он посадил их вместе с Настей в свою длинную роскошную машину, и они поехали обратно в Галифакс.

По пути завезли Настю домой. Виктор попросил отца немного подождать и пошел вместе с Настей посмотреть ее дом. Он был в восторге. Маленьким домик был таковым только по американским меркам. А по нашим — просторный дом. Гостиная, она же столовая, метров под тридцать, кухня, спальня, детская, ванная и еще одна комната — про запас. Стандартный местный экономичный проект.

Большой ухоженный участок. Вдоль дальней ограды — кусты малинника, к нему ведет обрамленная ирисами дорожка, посыпанная красноватым песком. С обеих сторон аккуратные грядки. У входа в дом два больших цветущих розовых куста. Виктор обратил внимание, что так же, как в ее родном доме в Николаеве, вблизи дома росли три дерева — абрикос, груша и вишня. Только там они были большие, раскидистые, а здесь совсем еще молодые. Заботливо подстриженные и побеленные.

Отец тоже имел свой дом. Роскошный дом по любым стандартам. В два этажа. С тыльной стороны дома — зимний сад, бассейн. Небольшой, по длине метров восемнадцать, как раз по ширине дома. Если это дом, то понятно, что у Насти домик.

Вошли в дом. Отца встречала молодая женщина. Одета просто, по-домашнему. Старше Виктора, но, пожалуй, не намного. Отец представил:

— Моя экономка, Елизавета, Лиза. Мой сын, Виктор, — у женщины округлились глаза, Виктору показалось, что в них промелькнул ужас.

— Да, да, сын. Приехал в гости, — слова отца вызвали досаду: «Почему в гости? Просто приехал. Нет, не просто. Я, что — вот так искал его для того, чтобы к нему в гости сходить?».

Они расположились в большой гостиной. Лиза накрыла стол и удалилась. Отец разлил по бокалам виски, стал рассказывать. Тогда, в последнем бою его самолет был расстрелян почти в упор. Чудом остался цел, но самолет был сильно поврежден. Видимо, было попадание в топливную систему. Увидел дым, сначала небольшой. Самолет продолжал полет со снижением в сторону моря. Было повреждено управление, и он не мог развернуть самолет на север, в сторону территории, контролируемой северокорейскими частями. Выход был один — как можно дальше в море. Попадать в руки противника запрещалось.

Когда высота упала до четырехсот метров — катапультировался. Едва парашют раскрылся — вода. Сверху купол. Кое-как выбрался. Унты пришлось сбросить. Удалось отыскать ЛАС (лодка аварийная спасательная). Забрался в нее, стал замерзать. Берега не видно. Так бы и замерз, но появился вертолет. Выбросил конец с привязной системой. Таким образом, американцы меня спасли. У нас же вертолетов не было. Да, и вообще, такой, как у американцев спасательной службы не было. Доставили на свою базу. Я пытался требовать, чтобы меня вернули нашим. Мол, был инструктором у китайцев, в бою не участвовал. Просто заблудился и случайно оказался в зоне боевых действий. Сильно американцы смеялись. И пригрозили. Если буду «валять Ваньку» (так и сказали) отдадут под суд, как наемника. Короче, прижали меня. А, что я мог?

Через неделю я был уже в Америке. Поставили условие — тюрьма или сотрудничество. Если сотрудничество, то будет нормальная жизнь — политическое убежище, пособие беженца и подъемные на дом и обустройство.

В чем сотрудничество? Вроде бы ничего такого. Тогда американцами в штате Невада создавался полигон («зона», как они его называли), специально предназначенный для испытаний советских самолётов и другой советской техники. В частности, там была сооружена целая система противовоздушной обороны, обладающей характеристиками советских систем. Другая важная задача состояла в том, чтобы изучать лётные свойства советских боевых самолётов с целью разработки тактики ведения с ними воздушного боя. А для этого им нужно было не только изучать наши самолёты, но и знакомиться с нашей тактикой. Другими словами: им нужно было знать, как ведёт себя советский самолёт в бою ведомый советским лётчиком.

Для меня задача была простая — летать на наших самолетах — тех же МиГ´ах. А они изучали характеристики. У них были наши самолеты: МиГ-15, позднее и МиГ-17 — несколько модификаций. Предложили контракт на год. Сумма контракта позволяла начать безбедное существование в стране. Я согласился. Взамен они обещали скрыть, что я попал к ним. Погиб и погиб. Чтобы дома семью не преследовали и без пенсии не оставили.

Тут Виктор невольно подумал: «А ведь семью преследовали. Мать затаскали, довели до болезни. А меня? Впервые ему подумалось, что пробиться в летчики ему не удалось не просто так. Его намерения постоянно блокировались. Все началось с медицинской комиссии. Где гарантия того, что ее результат не был заказан заранее? Известно — кем. С самого начала военной службы на него тщательно велось досье, в котором фиксировалось все, что могло подпадать под определение «неблагонадежность».

Отец не без бахвальства продолжал рассказывать о том, как он дурил американцев, летая так, чтобы они не сумели определить реальные боевые возможности наших самолетов: не выкладывался на виражах, «мазал» при стрельбе. Летал и на американских самолетах. Ничего самолеты, просторные кабины. Только к приборам нужно привыкнуть.

Как попал в Галифакс? Целая цепь случайностей. После того, как контракт закончился, открыли мне счет в банке, и отпустили на все четыре стороны. Рекомендовали обосноваться в Стратфорде, там большая русская диаспора, вертолетная фирма, основанная еще Сикорским. Заказал билет. Слегка удивился, когда узнал, что лететь нужно в Торонто — это же Канада. Пришлось еще оформлять визу. Теперь-то я знаю, что в мире существует несколько городов с названием Стратфорд. Один (основан еще в 1196 году) — Стратфорд-на-Эйвоне в графстве Уорикшир Великобритании — родина Уильяма Шекспира. Стратфорд в провинции Онтарио ведет свою историю с 1832 года. Кстати город, названный в честь английского предшественника, получил не только полное его название, но и соответствующее название получила река, на котором он расположен — Эйвон. В этот город я ошибочно и заказал билет, вместо американского Стратфорда в штате Коннектикут. Говорят, что существует еще один Статфорд в Новой Зеландии. Хорошо, что я туда не улетел.

Так вот, попал я в канадский Стратфорд можно сказать случайно. Первое время мне все было интересно. Узнал, что Ниагарский водопад недалеко. Поехал. Там встретил Лизу — Лизавету. Она работала в туристической фирме. Принимала экскурсию из Галифакса. В группе было несколько человек из русских. Я, как услышал русскую речь, так сразу к ним и пристроился. Короче, оказался я вместе с ними в Галифаксе. Город меня сразу покорил — тишина, спокойствие. На улицах чисто, вокруг цветы, просторные зеленые массивы. Люди доброжелательные.

Решил обосноваться. Почему здесь? В Америке люди постоянно озабочены двумя вещами — как больше заработать, и куда заработанные деньги вложить? После того, как я отработал свой контракт, у меня появились деньги. Теперь я должен их куда-нибудь вложить. А еще тогда, когда я летал на экспериментальной базе, мне один из летчиков подкинул идею, которую сам мечтал воплотить в жизнь — обосновать где-нибудь в отдаленной провинции маленькую авиакомпанию для местных линий. Здесь в Галифаксе все сошлось: место, люди и отсутствие авиакомпании. Зато был маленький аэродром, на котором работала школа первоначального обучения пилотов и парашютистов.

Познакомился с владельцем аэродрома и школы. Тим Робинс оказался толковым мужиком. Сразу осознал перспективность моей идеи и согласился. Школа дохода ему практически не приносила. Решили создать компанию на паях. Его пай — аэродром. Мой — самолетный парк. Для начала хотя бы один самолет. Я знал, где можно было по дешевке купить самолет. На одной из военных баз я видел вполне исправный, но бесхозный С-47. Это военный вариант пассажирского ДС-3 (в Советском Союзе он производился по лицензии под маркой Ли-2). На двадцать четыре пассажира. Командир базы не знал, как от него избавиться. Продал мне его по стоимости автомобиля. Он действительно на эти деньги автомобиль купил, и был счастлив, что я его избавил от источника дополнительных хлопот. Мне пришлось только вместо скамеек для десантников поставить нормальные кресла. Удалось найти списанный ДС-3, и с него я сам перемонтировал кресла.

Поначалу мы все делали сами. Только наняли экипаж — летчика, механика и бортпроводницу, роль которой выполняла Лиза. Она же одновременно была кассиршей. Я летал в качестве второго пилота, потом получил лицензию и пересел на левое кресло. За первый год мы прилично заработали, начали строить здание аэропорта, купили еще один самолет. Теперь мы имеем устойчивый бизнес.

 

Гл. 16. Радость с горечью пополам

Виктор слушал отца и не узнавал его. Где тот фанатик авиации? Боевой летчик, преданный Родине боец? Перед ним сидел типичный американский бизнесмен, который хвастался своими успехами. Как быстро он освоил их стиль жизни, правила игры? Виктор ощутил растущее раздражение:

— Папа, а ты маму помнишь?

— Почему спросил? Я был вынужден прошлую жизнь забыть.

— Вынужден? Или сам постарался забыть? Тебе известна ее судьба? Отец был явно недоволен таким поворотом разговора:

— Что ты хочешь сказать?

— Тебе известно, что мама умерла? Меньше чем через год после того, как ты пропал без вести. — Удар был болезненный. Отец, как-то сник. Закрыл лицо ладонями рук. Надолго замолчал:

— Больно, сын. Я любил ее. И тебя. Так сложилось. — Виктору стало жаль отца, но злость не отпускала его, и он продолжал:

— Смертельная болезнь возникла на почве неопределенности. Её несколько раз вызывали в «органы». Я думаю, что там ей намекнули на то, что ты возможно жив. Они что-то знали. Если бы ты каким-нибудь образом передал весточку, что жив, она бы успокоилась и просто ждала. Как ждала, когда ты был на фронте. А, если бы знала, что погиб, то — что делать? Погоревала бы и постепенно смирилась. Как миллионы тех жён, которые во время войны получили «похоронки».

— Хочешь сказать, что для всех лучше было бы, если бы я погиб? Пошёл рыб кормить?

— Но ты же не погиб! Я о другом хочу сказать. Весточку! Весточку передать. Ты говоришь, ради пенсии для нас. Кому она теперь нужна? А сам ты все эти годы, как? Сердце не щемило? Или твои новые дела всё остальное затмили?

— Нет, сын, не суди! Да, я сознательно старался заглушить все чувства. Иначе не выжить. Это как в бою — рядом гибнет близкий друг, но ты ОБЯЗАН не обращать на это внимание, ты не можешь ему помочь, потому, что ты ОБЯЗАН продолжать бой. Закон войны. Здесь я продолжал свою войну. Задача была выжить, несмотря ни на что. Выжить для того, чтобы потом когда-нибудь вернуться. Но…Теперь уже не судьба. Что ж, не повезло. Не повезло нам всем в этой жизни — маме, тебе, мне. Действительно, лучше бы мне тогда погибнуть.

А бизнес…Не моя заслуга. Просто так сложилось. Страна такая. Здесь, если не спать, все может сложиться.

Потом Виктор мысленно неоднократно возвращался к этому разговору. Почему отец вызывал у него раздражение? В чём его вина? В том, что боролся за свою жизнь? Нет, Виктор не обвинял его в этом. В том, что хорошо устроился, а у них с матерью жизнь не сложилась? Да, пожалуй.

Частично. Но главное не в этом. А в том, что отец считал — своей жизнью он имеет право распоряжаться сам. Ведь если бы захотел, не ехал бы на ту чужую войну. Брали добровольцев. Конечно не совсем. Как говорят, добровольно-принудительно. Но многие соскочили под разными предлогами.

Ну, допустим, пришлось поехать. Ладно. Но зачем лезть на рожон? Полеты южнее тридцать восьмой параллели были запрещены не зря. Именно из-за опасности попадания в руки противника. Но, они — такие, как отец, летали. Это называлось «свободная охота». Хотелось больше побед, больше наград.

Когда человек один и рискует только своей жизнью — его дело. А когда у него есть близкие, семья, то он не имеет право думать только о себе. Никогда! Некоторые с большим «форсом» заявляют — не боюсь смерти! Вот, мол, какой я смельчак. И лезут на рожон, и погибают, чуть ли не с восторгом. А что мать осталась одна, и, что одновременно со своей смертью он наносит своим близким сокрушающий, возможно, смертельный удар — такая простая мысль в отчаянные головы смельчаков не приходит.

В общем, встречу нельзя было назвать радостной. Отец выглядел расстроенным. А у Виктора сдали нервы. После длительного напряжения наступила разрядка, в душе он чувствовал опустошенность. Последний год он жил исключительно поставленной целью. И вот эта цель достигнута. Но удовлетворения нет. Виктор представлял все несколько иначе — что отец нуждается в помощи и вот он, Виктор, находит его и помогает ему подняться, возможно, возвращает к жизни. И они оба будут счастливы!

На самом деле получилось так, что он вторгся в его налаженную жизнь. Совершенно неожиданно. Его появление никого сильно не обрадовало. А экономка отца, (понятно, какая она экономка!) похоже, в легком трансе.

День заканчивался, наступали сумерки. Какой длинный день! Новая Шотландия. Галифакская цитадель. Гвардейцы в клетчатых юбках. Настя. Все в один день. И отец, явившийся, словно из небытия. Виктора стало клонить ко сну. Отец отвел его в отдельную спальную комнату. Чисто, ухожено, но вид нежилой. Похоже, что в комнате для гостей Виктор был первым гостем. Несмотря на усталость, заснуть удалось не сразу. Голова была перегружена.

Теперь нужно думать о себе. Долой высокие цели! Он очень устал. Хочется покоя и…еще чего-то такого. Чего? Это нужно еще понять. Все последние события — это словно продолжение тех снов, когда он бегал по аэродрому и искал свой самолёт. Когда отец его звал куда-то. И того полёта во сне с комэском, который стал репетицией и прелюдией реального полета. Реального? А, может перелёт в Турцию тоже сон? Стоп! Он почувствовал, что приближается к истине, к пониманию своего состояния. Сон! Вот ключевое слово! Все это время он продолжал жить как бы во сне. Как зомби.

Нужно выйти из состояния сна. Нужно найти себя, вернуться к себе и начать просто жить. Научиться жить. С этими мыслями он и заснул. Ему приснилась Маша, которая громко смеялась, а потом говорила ему, будто укоряя: «Вот видишь, не нужно было отставать. Теперь, смотри, здесь и останешься».

Виктор проснулся поздно. Отец уже был на ногах — собирался в аэропорт:

— Позавтракаем и поедем вместе. У меня там кое-какие дела. А ты посмотришь наше хозяйство. Потом поговорим. — Виктору ехать не хотелось:

— Съезди один. Я чего-то устал. Можно я в бассейне поплаваю? Погода сегодня располагает. А я сто лет не плавал.

— Хорошо, отдыхай. Пиво в холодильнике, виски в баре. Впрочем, Лиза тебе всё подаст.

Отец вернулся быстро. Вышел к бассейну, где Виктор блаженствовал под мягким сентябрьским солнцем. С ходу стал излагать свою программу:

— Работать будешь в нашей компании. Сначала в технико-эксплуатационной части. Познакомишься с техникой и людьми. Потом окончишь лётные курсы. Три — четыре месяца тебе хватит. Полетаешь с год. Потом посмотрим. Захочешь — продолжишь летать. Нет — будешь руководить любой службой, какой захочешь. Жить пока будешь у меня. — Виктор про себя отметил это «пока».

— Ну, как?

— Потрясающе. Но, знаешь, нужно прийти в себя, передохнуть. А потом я решу. Извини, вместе решим. Теперь, когда я тебя нашел, нам торопиться некуда. Кроме того, мне нужно завершить свои дела в Стратфорде.

— О'кей!

На следующий день Виктор упомянул отцу о Билле и Мейсоне. В том смысле, что они приняли живое участие в его судьбе. И что хорошо бы Биллу сообщить о нашей встрече. Отец многозначительно посмотрел на него. Ответ последовал после некоторого размышления:

— Не нужно сообщать Биллу. Вообще не нужно никому и ничего сообщать. Слово «сообщать» отец произнес с растяжкой, подчеркивая тем его особое значение.

— Я тебе не совсем точно рассказал о том, как я в Канаде оказался, извини. В канадский Стратфорд вместо американского я попал далеко не случайно. Как я организовал такой переезд, канадскую визу и вид на жительство — разговор особый. Таким образом, я пытался уйти из под надзора спецслужб. Не знаю, удалось ли мне это, но все эти годы меня никто не трогал. Билл, Мейсон — ребята хорошие, но лучше держаться от них подальше.

Через день появился их клубный автобус, и он вернулся в Стратфорд. Привыкший к точной организации своей жизни, он всю обратную дорогу додумывал и развивал ту мысль, к которой он пришел — научиться жить.

Из чего складывается она — жизнь? Дом, семья, работа. Нет, не работа. Дело. Дело, которое по душе. Что еще? Конечно, друзья. Круг общения. Но это не сразу, это сложится постепенно. Пожалуй, важен досуг, способ проводить свободное время. А все начинается с выбора места для дома. И подруги жизни.

Маша-Мэри? Хорошая девушка. И чего греха таить — привлекательна, как женщина. Не отказался бы. А, как жена, на долгие годы? Не знаю, не уверен. Почему? Слишком она американка. Не всегда сможет понимать его. Там, на родине об этом бы и не задумывался. Нравится, любишь — и всё, можно жениться. Вы оба выросли в одном огороде, а потому почти всё понимаете одинаково. Здесь — нет. Здесь ты в окружении людей другой веры, других ценностей, другой культуры. Поэтому дом должен быть, как цитадель, в которой можно при случае спрятаться, отгородиться от остального мира. Цитадель? Галифакская цитадель? Настя?

Вспомнив о Насте, прислушался к себе, к своему сердцу: «Нет, не ёкнуло». Давно это было. В прошлой жизни. К тому же, Настя сильно изменилась. Нет, не в том смысле, что стала старше, взрослее, рассудительней. Это тоже. Но Виктору бросилось в глаза, что она заметно изменилась внешне. В худшую сторону. Голову она держала постоянно опущенной вниз, словно под невидимой тяжестью. И ещё — ноги. Ах, какие у неё были ноги тогда, ещё дома! Где они, эти стройные, с мягкими округлостями, ноги! Они словно бы подкосились под гнётом жизненных невзгод и потеряли свою привлекательность. Его охватила жалость. Жалко было Настю, жалко себя, жалко, что у них не сложилось. Они ещё очень молоды, а такое ощущение, что жизнь уже прошла.

Но ведь брак — это не обязательно страстная любовь. Настя — свой человек, близкий по духу. Всё возможно. Посмотрим. И отец, конечно, прав — нужно ускользать от их опеки. Самое простое — в Канаду. Галифакс — хорошее место. А еще лучше Кентвилль. Но не сразу. С Биллом надо будет связаться, так — на всякий случай. Прозондировать обстановку. Может быть, о нем забыли, и он никому не нужен?

Живя в Стратфорде, Виктор редко посещал публичные места. Сначала ему нравилось ходить в кино. В основном, по практическим соображениям. Кино помогало в освоении языка. Но оно не давало живого общения. Его часто посещала беспричинная тоска. Стал захаживать в бар.

Там он и познакомился с Ником. Виделись они не часто. Обычно Ник уезжал в долгие поездки, когда же возвращался, то брал себе недельную передышку. Тогда и случались их встречи. Когда Ник появлялся, звонил Виктору, и они встречались в баре. Разговаривали. Обменивались впечатлениями. У Ника была девушка, с которой он встречался не часто, но регулярно. Иногда говорил: «Вот накоплю денег, куплю домик где-нибудь в тихом месте и будем мы с Наткой (так он звал свою подругу) жить-поживать, да детей рожать». Как-то Натка пришла с подругой. Как потом Ник признался, чтобы познакомить её с Виктором. Но без результата. Не проскочила искра. А без искры, какая же может быть подруга!

С Ником они часто вспоминали о жизни в Советском Союзе, сравнивали: «А у нас, а у них». У нас — значит в Советском Союзе. Виктор скучал по дому. Это не было ностальгией, если под этим подразумевать беспричинную тоску по родной земле. Ему недоставало привычного образа жизни. Недоставало общения. Русской речи и людей, поведение которых было предсказуемо. Вспоминая Алика и других своих друзей, он мысленно с ними разговаривал, прикидывал, а как бы они поступили в той или иной ситуации. На работе или на улице его редко покидало напряженное состояние — он постоянно следил за собой, за своей речью с тем, чтобы не выделяться на фоне других людей, которые, в основной своей массе для него оставались чужими.

Как-то Виктор спросил у Ника, тоскует ли тот по Родине, имея в виду не родной край, а именно страну, то есть Советский Союз:

— Ты хочешь спросить, не чувствую ли я себя предателем? Нет, я страну не предавал. Честно воевал и не по своей воле в плен попал. Но почему после всего пережитого в этой тяжелой войне, я остаток своих дней должен гнить в тюрьме? Разве для этого я родился? И разве я не обязан выполнить на земле свой человеческий долг? Как говорится: посадить дерево, построить дом, родить и воспитать сына? Кто об этом позаботится, если не я сам?

От нас, рядовых граждан наше государство требует готовности отдать за него свою жизнь лишь на том основании, что от рождения ты являешься его подданным. Впрочем, это касается не только Советского Союза — любого государства. Я разделяю понятия Родина и государство. Государство, как система управления проживающими на его территории людьми, может приниматься сердцем конкретного человека, а может — и нет. Государственные системы могут меняться, в то время как люди остаются вместе со своей культурой и человеческими ценностями, которые складываются веками.

Ни Родине, ни государству я не изменял. Это государство изменило мне и таким как я, когда стало нас сажать в тюрьму лишь зато, что мы остались живы. По их понятиям я должен был сгореть в танке. А я не сгорел, выполз из горящего танка обожженный и в беспомощном состоянии оказался в плену.

Я отказался от той судьбы, которую готовило для меня мое государство. А вот от Родины я не отказывался. Если бы нужно было, и сейчас готов воевать за свободу своей страны. Только если уж говорить о верности стране, то, прежде всего, следует под этим понимать Отечество. Не просто место, где ты родился, а Отечество — как землю предков, землю на которой стоит твой дом, живёт твоя семья и твои дети, в которых продолжается твоя жизнь. Нет, России я не изменял и хотел бы жить там, но теперь, видимо, уже не судьба.

Однажды Ник произнес:

— Если ты не родился в Америке, или тебя некому поддержать, прожить здесь совсем не просто. Америка — для американцев. Я вот здесь, считай, пятнадцать лет, а гражданства до сих пор так и не получил. Знаешь, почему? Когда-то был коммунистом. Сейчас мне вся политика до одного места. Но у них я всё равно числюсь в черных списках. Маккартизм. «Охота на ведьм».

Так стали называть кампанию по расследованию «антиамериканской деятельности», которая была развернута в США в первой половине 1950-х гг. Ее смысл состоял в том, чтобы выявить всех, кто придерживался левых взглядов, симпатизировал СССР, был членом Компартии США (или просто относился к ней лояльно). Возглавлял ее сенатор Джозеф Маккарти (впоследствии умер от алкоголизма). Среди занесенных в «чёрные списки» более трёх десятков выдающихся деятелей культуры и науки. Достаточно назвать такие имена, как:

— Роберт Оппенгеймер — физик, «отец атомной бомбы»;

— Поль Робсон — темнокожий певец, общественный и политический деятель;

— Альберт Эйнштейн — великий физик, создатель теории относительности.

В эти списки попал даже Чарли Чаплин. Развязанная в прессе кампания вынудила Чарли Чаплина в 1952 году покинуть Америку и переехать в Европу. До него так же пришлось поступить десяткам других американских актёров, сценаристов и режиссеров.

Характерна опубликованная позднее выписка из протокола одной из «бесед» Чарли Чаплина с сотрудниками ведомства Джона Гувера (шефа ФБР):

— Хотели бы вы что-либо добавить, мистер Чаплин?

— Да. Мне хотелось бы большей точности от вас. Означает ли тот простой факт, что если я сторонник мира между Россией и США, то я следую коммунистической линии? Если да, то, значит, я иначе понимаю эти вещи. Моей единственной целью является защита демократии. Мне кажется, что в развязанной ныне «охоте на ведьм» допущено слишком много злоупотреблений. Не думаю, что это демократично. Меня удивляет, когда меня называют коммунистом. Я живу здесь уже 35 лет, и главным в моей жизни всегда была работа, никогда не направленная против чего бы то ни было. Ни войн, ни революций я не люблю…

 

Гл. 17. Последняя встреча с куратором

Они шли вместе с отцом. Им было хорошо вместе, и они разговаривали о чём-то приятном. Как, когда-то, сразу после войны. Только теперь Виктор был взрослым, и они шли по улице незнакомого, чужого города. Отец рассказывал об успехах своей компании. Он стал её единоличным владельцем. И у него появились пассажирские самолеты нового поколения — реактивные. И новые маршруты — Виннипег, Калгари и, наконец, Ванкувер, которым отец особо гордился. Этот маршрут связал два побережья — Атлантики и Тихого океана.

Вот показался знакомый большой дом отца, и возникло чувство особой теплоты и уютности, словно они снова оказались в родном городе. А вот и Настя, которая появилась вместе с Олей и маленьким сыном Алешей, названным так в честь своего деда. Они вместе приехали в гости к отцу из Кентвилля, где Виктор работал школьным учителем физкультуры, а также вел секцию бокса, которая вскоре превратилась в городскую спортивную школу. Сам он также стал выступать на соревнованиях. Завоевал титул чемпиона округа среди любителей.

Его работу заметили власти округа. Мэр Галифакса предложил ему обосновать и возглавить молодежный спортивный клуб «Пайлэт» (Pilot — Пилот). Основными спортивными профилями клуба должен стать бейсбол. Мэрия города готова сдать в бесплатную аренду большую территорию, на которой предстоит разбить несколько бейсбольных полей, которые предназначались для тренировок детских и молодежных команд. Проектируется и строительство стадиона с трибунами на десять тысяч мест. Мэрия готова выделить необходимые финансовые средства.

Ставится задача, чтобы бейсбольная команда города стала одной из сильнейших в Канаде и вошла в Американскую лигу.

Из дома вышла им навстречу Лиза с малышом. У нее с отцом родился сын, названный Виктором. Виктор и отец не дружили семьями. Они жили одной семьей. Просто у них было два дома. Очень похожих, также как и их дети…

Виктор открыл глаза, приятный содержательный сон стал ускользать. Некоторое время он пребывал словно в двух измерениях — сон еще владел частью его мозга, в то время как другая часть возвращалась к реальной жизни. Усилием воли еще попытался ухватиться за нить той жизни, которая осталась там — за гранью сознания, но с досадой осознал, что всё — этот сон уже не вернуть. А как славно всё сложилось! А может это сон — пророчество, и всё так и будет? И Настя, и сын Алеша? И отец в полном порядке. Собственно говоря, все увиденное во сне достаточно реально. Так значит Настя? А вот насчет школы — это интересно. Пойти школьным учителем физкультуры — это идея! Еще в училище, выступая на первенстве округа, он в финале проиграл только заслуженному мастеру спорта, члену сборной Советской Армии. При этом он выиграл у нескольких мастеров спорта, и ему было официально оформлено это спортивное звание. В Советском Союзе это звание позволяло преподавать в школе физкультуру. Нужно будет узнать, как здесь?

— Я слышала, что ты нашел отца. Я думала, что увижу тебя радостным, счастливым. А у тебя вид, как будто что-то случилось плохое. Ты выглядишь озабоченным и каким-то слишком сосредоточенным. Словно тебе нужно решить какую-то сложную проблему, — они сидели с Ларисой Ивановной в ресторане клуба и, как всегда беседовали «за жизнь». Виктор стал рассказывать.

Да, он нашел отца. Но не того, которого он знал. В отце открылись новые черты характера и новое отношение к жизни. И это сильно повлияло на самого Виктора. Он вдруг понял, что целеустремленность хороша в разумных пределах. И, что важнее всего на свете сама жизнь. Цель всей его прошлой жизни — стать военным летчиком теперь не имела никакого смысла. И он нисколько не жалел об этом. У него стал появляться вкус к жизни и новые интересы. Он размышляет над тем, не переехать ли ему из Стратфорда в Канаду. Пожить там какое-то время. Присмотреться к Насте. Даже работу себе присмотрел — возможно, пойдет в местную школу учителем физкультуры. Идти работать к отцу он не хотел. Почему? Он не мог даже сам себе объяснить отчего. Скорее всего, не хотел себя заранее связывать определенными рамками. Хотел полной самостоятельности. А может быть потому, что знал, что это дело от него не уйдет. Вроде, как запасной вариант. Заканчивался год пребывания его в Штатах. При оформлении переезда могут быть проблемы. Без Билла не обойтись. Как это удалось сделать отцу — это его дело. Ну, а он рисковать не хочет.

— Вы, правильно заметили — озабоченность. Раньше у меня была единственная цель — найти отца. Все остальное не имело значение. Теперь я начинаю понимать, что именно «все остальное» только и имеет значение. У отца все в порядке. Мне же нужно еще только устраивать жизнь. Свою жизнь. — Лариса Ивановна внимательно его слушала. Лицо ее выражало участие и некоторую тревогу:

— Виктòр (произнося его имя, она ставила ударение на последнем слоге), скажи, а ты об отце и своих планах кому-нибудь еще рассказывал?

— Только Вам, вот сейчас.

— И не нужно, в особенности будь осторожен в общении с Соловьевым. С Биллом, конечно, желательно встретиться. Но об отце тоже — ни слова. Построй свой разговор таким образом, что год прошел, и теперь ты хотел бы подобрать себе место для постоянного проживания. А свою затею с поиском отца ты оставил. Понял, что это нереально, да и острота прошла. А свою жизнь нужно устраивать. И не говори, что тебе в Америке что-то не нравится. Только хвали!

Сегодня был первый день марта, и заканчивался год пребывания в Америке. Он коротал вечер в своей квартирке в Стратфорде, когда раздался телефонный звонок. Звонил Билл. Виктор обрадовался — не нужно объяснять причину, по которой он сам хотел с ним созваниваться:

— Будешь богатым, только что о тебе думал.

— Я знаю, ведь мы договорились через год увидеться. Кстати, я в вашем городе. Он назвал отель, в котором расположился. В двух кварталах от дома Виктора.

— Жду тебя в баре. Сколько времени тебе нужно? Минут сорок устроит?

— Вполне.

— До встречи.

Для встречи с Виктором Билл из своей коллекции выбрал самый лучезарный вариант своей фирменной улыбки. Виктор был искренне рад встрече:

— Скотч? Лучше двойной! О´кей! Выпили:

— Ну, как Америка? Раз год продержался, значит, ты теперь можешь считать себя американцем. В Америке только первый год трудный. А с каждым следующим годом тебе будет все милей и радостнее жить. Как поют в ваших песнях. Ха — ха!

— Кстати, в твоей бывшей стране очень много говорят о счастье, хотя я там очень мало видел улыбок и по-настоящему радостных людей. У нас же больше говорят, конечно, о деньгах, и, что важно, многие их имеют. И даже очень много. Как ты думаешь, о чем это говорит? Не знаешь! А я тебе скажу:

— Хоть наша идеология проще, зато честнее! Согласен? Вижу, согласен. Давай о себе. Как тебе нравится жизнь в Америке?

— Америка — великая страна, — Виктор помнил наставления Ларисы Ивановны, — Многое поражает воображение. Здесь в русском клубе проходит много интересных встреч, поездок. Виктор специально упомянул об экскурсиях, хотел прозондировать, насколько отслеживается его жизнь.

— Да, да. Это правильно, нужно больше узнавать. И хорошо, что ты дружишь с местными русскими. Родственные чувства — это хорошо. Мы — американцы — очень семейственные люди. Русский клуб тебе как будто заменяет семью. И сделал неожиданный переход:

— А как тебе Новая Шотландия? — Так все-таки отслеживают?

— Новая Шотландия? — Виктор рассказал о поездке. Раздумывал, сообщить ли об отце. Если они за ним следят, скрывать глупо. Если нет — зачем торопиться. Решил ответить уклончиво — сказал, что в Галифаксе познакомился с человеком, который одно время встречался отцом, и теперь появилась более определенная ниточка. О встрече с Настей тоже не упомянул. В конце концов, это его личное дело. Впрочем, Билл, особенно, его ни о чём и не расспрашивал. Он был озабочен другими проблемами:

— Виктор, а я к тебе по делу. — Существо дела заключалось в том, что в иммиграционной службе образовалась проблема с русским переводчиком. Работавшая до того женщина вышла замуж и уехала в другой город. А переводчик нужен с хорошим знанием русского технического языка. Английский не столь важен. Неточности всегда можно подправить.

— Вот так нужен, — Билл изобразил русский жест, резанув себя по горлу ладонью. — Хотя бы на пару месяцев. А если согласишься поработать год, то сразу получаешь американский паспорт со всеми правами американского гражданина — право голосования, право на выезды из страны и прочее.

— А где эта служба, в каком городе?

— Да там, где ты и оформлялся в Арлингтоне. Да, вот еще что. На время заключения контракта получишь служебную квартиру. Это входит в стоимость контракта. По деньгам будешь доволен. Эта работа входит в число хорошо оплачиваемых. Соглашайся. Да, я понимаю, нужно ознакомиться с характером работы. Поедем вместе. Нет, лучше приедешь сам. Дежурному назовешь свое имя. Скажешь от меня. Неделю на то, чтобы осмотреться. Там тебе всё расскажут. Через неделю определяешься и звонишь мне. Только очень прошу — помоги мне. Даже если не понравится, не отказывайся сразу. Поработай. Я им обещал, что хотя бы на месяц проблему закрою. Детали уточним позднее. О´кей?

— О´кей!

Накануне выезда в Арлингтон Виктору приснился странный сон. Собственно, его странность заключалась только в том, что сон этот он уже видел. Еще в Советском Союзе. Тогда он повторился несколько раз. С ним такое иногда случалось — повторяющиеся сны, связанные с событиями, которые наяву смогли произвести сильное впечатление. Во сне он увидел красоту, гармонию и ощутил чувство гордости за свою страну. Во сне он вновь увидел тот автомобиль, который его еще тогда — в первый раз так поразил. Это был не просто автомобиль. Автомобиль — совершенство. Внушительное совершенство формы, стиля. Благородный черный цвет и блеск хромированных деталей. Первый советский представительский автомобиль ЗИМ (ГАЗ-12).

Первый раз, когда он его увидел, он не менее часа ходил вокруг него, поражаясь тому, насколько он отличается от всего того, что тогда называлось легковым автомобилем. От престижной «Победы», убогого «Москвича» (М-400), всяких там трофейных БМВ и фольксвагенов. Те — просто средства передвижения на четырех колесах. Повозка с крышей. А это праздничный выезд! Карета! Нет, любой карете до него далеко. Стремительность формы обещали скорость, а элегантность внешнего вида — комфорт. Тогда и слова такого у нас не было — комфорт. Это не просто автомобиль, а автомобиль будущего. Одним словом, что-то космическое. После этого сна он проснулся в хорошем настроении. День обещал стать хорошим.

В Эрлингтон поезд доставил его к вечеру. На ночь остановился в отеле по старой памяти, а утром был на месте. Его ждали. Начальником оказалась женщина средних лет. Строгого покроя темный костюм и очки делали ее сугубо официальной и недоступной. Но только до тех пор, пока улыбка не коснулась ее губ. Улыбалась она часто и по любому поводу. Виктору она представилась:

— Анна. Наш отдел обрабатывает архивные материалы. При иммиграционном агентстве департамента восточно-европейского направления.

Виктор быстро понял, что основная часть его работы состояла в систематизации материалов на русском языке, которые им откуда-то доставляли целыми мешками. Его роль состояла в отборе материала, который носил военный характер, то есть касался деятельности армии или военной промышленности. Работа не представляла какой либо сложности, но она ему не понравилась. Он сразу обратил внимание, что некоторые документы содержали информацию, которая, скорее всего, носит закрытый характер. Постепенно его могли привлечь не только к переводу, но и к комментариям относительно сущности или важности того, или иного материала. Таким образам, могли использовать во вред своей страны. Он продолжал считать Советский Союз своей родиной и был твердо настроен ни при каких условиях в подобных делах не участвовать. Ведь именно об этом они в свое время договаривались с Биллом. Хитрован Билл хотел его «подтянуть» к этому делу постепенно. Нужно думать и не делать опрометчивых шагов. В этом ведомстве ребята все серьезные и в бирюльки играть не привыкли.

Виктор решил отработать тот месяц, о котором просил Билл. Нужно грамотно сформулировать отказ. Через неделю Билл позвонил и поинтересовался, как идёт работа. Виктор дал понять, что его кое-что не устраивает:

— Понимаешь Билл, я привык к живой работе, а здесь сплошная бюрократия. К тому же, по большей части, я мало общаюсь на английском языке, а мне нужна практика. Железо, самолёты и люди мне ближе, чем бумажки.

— Ничего, может, привыкнешь? Деньги тебе платят хорошие. Становись американцем. Мы — американцы за деньги можем и потерпеть.

— Ладно, Билл. Как я и обещал, месяц отработаю. Но лучше, если ты за это время подыщешь другую кандидатуру.

— О´кей, парень, не унывай. Придумаем что-нибудь.

 

Гл. 18. Покушение

В тот вечер, выходя из подъезда департамента, Виктор впервые увидел ЕГО. Март еще не закончился, были сумерки, а ОН стоял не очень близко. Но что-то заставило Виктора сразу обратить на НЕГО внимание и забеспокоиться.

Он остановился, в нем боролись два чувств — идти прямо к НЕМУ, или убегать. Действительно, было отчего испугаться — в центре Арлингтона стоял ОН — ЗИМ. Черное блестящее чудо автомобилестроения, предназначенное для советских сановников высшего ранга.

Чувство любопытства победило здравый смысл, и он направился к автомобилю. Чтобы его разглядеть, пришлось приблизиться вплотную. Автомобиль оказался Бьюиком модели 48 года. Внешне этот «Бьюик» почти ничем не отличался от ЗИМ'а, так что на расстоянии их различить было практически невозможно. Виктор, почему-то вздохнул с облегчением.

Ночью ему опять приснился ЗИМ. Теперь это был открытый кабриолет белого цвета. Кругом цвели акации и вишни, мягкий весенний ветерок приятно освежал, а он вместе с девушкой сидел в кабриолете, и они целовались. Они ехали на свою свадьбу. Вот только лица девушки Виктор не разглядел и имени не запомнил, хотя твердо знал, что как-то ее называл. Прохожие, глядя на них, выражали восторг, как будто они совершили подвиг, или выдающееся открытие.

Проснулся он в каком-то блаженном настроении, которое мгновенно испортилось, как только он вспомнил о том, что следует собираться на работу. На нелюбимую работу. Такой она сделалась для него с самых первых дней. Сегодня он расстается с ней. Как и договаривались, месяц он отработал. Вчера позвонил Биллу и сказал ему об этом. Тот, как всегда, был немногословен:

— О´кей, каждому — свое. Будут проблемы — звони.

По старой привычке он устроил «отходную» — выставил выпивку, женщинам заказал торт. Посидели, как принято у американцев — строго по времени и по количеству выпивки. Через час после окончания рабочего времени зашел охранник и предложил очистить помещение. На улице сгустились сумерки. На крыльце Виктора слегка качнуло, и он удивился этому обстоятельству. Выпил он всего-то три или четыре рюмки и пьяным себя не чувствовал. По необъяснимой причине, повернул в противоположную от отеля сторону и вскоре обнаружил, что он движется к тому месту, на котором он на прошлой неделе обнаружил ЗИМ — Бьюик.

Автомобиль стоял в том же месте.

Когда до него оставалось метров пять, Виктора неожиданно ослепил мощный пучок света, заставивший заслонить глаза рукой. В тот же момент почувствовал жесткий удар в левый бок, который вознёс его над стремительно пронесшимся под ним Бьюиком. Через мгновение он увидел своё тело, неподвижно распростертое на тротуаре. Успел отметить, что левый рукав плаща был разорван, а правая нога лишилась туфли. Сам он словно парил над этим телом, постепенно подымаясь всё выше и выше. В какой-то момент его осенило, что лежащее внизу тело-это его собственное тело, и, что он не сможет существовать отдельно от него. Тогда он прекратил воспарение и стал медленно опускаться к нему.

Последнее, что отметило его сознание, когда он опустился на землю, было ощущение грязи во рту и нестерпимо острая боль в груди…

* * *

Когда Виктор выписался из госпиталя, где он находился до тех пор, пока не срослись его рёбра, в городе уже чувствовалось лето. Улица его встретила ароматом свежестриженного газона и щебетанием ласточек, резвящихся в синем небе. Жизнь продолжалась, и на какие-то мгновения она снизошла к нему, подарив несколько минут ощущения радости общения с миром. В ожидании отца, который обещал за ним заехать, Виктор присел на скамеечку у ворот госпиталя. Отец подъехал на такси, и они вместе с ним, забрав вещи и рассчитавшись со служебной квартирой, отправились на железнодорожный вокзал к поезду, который доставил их в Галифакс.

В тот злополучный вечер Виктора в бессознательном состоянии подобрала полиция. Как полиции удалось узнать номер телефона отца, можно лишь догадываться. Хотя, при желании это сделать было несложно. У Виктора в кармане находилась визитка отеля. С отцом они время от времени общались по телефону. Очевидно, что все телефонные переговоры клиентов в отеле фиксировались.

Виктора не отпускал вопрос: «Что это было? Диверсия или случайный наезд? Хотелось верить в последнее, однако…» Само место и время происшествия: рядом с этой «конторой» и как раз в тот день, когда он уволился. Это могло быть основанием для тех, кто опасался, что вместе с Виктором уйдёт и какая-то важная информация. Хотя, вряд ли. Ни такая уж он фигура в их делах. Да и лишнего любопытства он не проявлял. И потом…Почему-то Биллу он продолжал верить. Если бы его уход для них был так уж нежелателен, Билл сообщил бы ему об этом. Дал бы знать, хотя бы косвенно. До сих пор Виктор не мог его упрекнуть в непорядочности.

И всё же… Билл — это ещё не вся их служба. Что он знает об их делах, по большому счёту? Итак, версия первая: причастность спецслужб вполне возможна, хотя и представляется маловероятной.

Версия вторая — наши (для него по-прежнему всё, что ассоциировалось с Советским Союзом, оставалось «нашим»). Практически, невероятно. Никаких тайн с собой при перелёте он не унёс. Никаким образом не засветился, как враг Родины — не выступал по радио или в прессе. Наказать как изменника? Наказать, чтоб другим было неповадно? Это — да, это возможно. В нашем стиле. Нельзя исключать и того, что от его имени в прессе мог выступить кто-то другой — подстава. В той войне идеологий, которая идёт между Советским Союзом и Западом, используются любые, самые грязные средства. В особенности, западными спецслужбами (про своих он знал мало). Только вот ведь странность какая: почему именно этот Бьюик, похожий на наш ЗИМ? Можно найти десяток любых других способов. Явно, здесь кроется какая-то загадка.

В этих своих рассуждениях он впервые применительно к себе оперировал таким словами как «враг Родины», «изменник». И впервые стал по-настоящему осознавать, что он объективно попадает под такие определения. Никому нет дела до тех мотивов, которыми он руководствовался, когда решился на свой роковой полёт. Все, начиная от его рядовых сослуживцев и заканчивая нашими спецслужбами, оценивают только конечный результат: он — перебежчик.

«Тогда возмездие справедливо? А как считаю я сам? Или мои друзья? Алик, который меня убеждал, что так жить нельзя? Нет, нет и нет! Перебежать — никогда не было моей целью. Мною двигали совсем другие мотивы. Тем не менее, следует признать, что ЭТО вполне могло быть делом рук наших», — Виктор пытался разобраться в своих мыслях. И вновь его мысли возвращались к Бьюику: «А что, если это случайность? Его с кем-то спутали или он кому-то помешал, сам того не предполагая? Какого чёрта он дважды подходил к этому монстру Бьюику?»

Виктор попытался подвести итоги: «Итак, что же получается? А ничего не получается — в смысле остаётся полная неопределённость. Не зная источника опасности, трудно будет её избежать вновь.

Нужно выходить на Билла. Если опасность с их стороны, он как-то даст знать. По крайней мере, можно будет хотя бы что-то понять и предположить с какой стороны следует ожидать опасность.

«Интересно, что обо всём этом думает отец? Ведь я невольно подвёл и его. Его телефон, а значит и его месторасположения, теперь им известно», — с такими мыслями Виктор и появился в доме отца.

Виктор с отцом расположились возле бассейна — в уютной беседке, окружённой цветущей сиренью. Лиза накрыла стол с лёгким ужином: сыр, ломтики сёмги, зелёный салат, пиво.

— Разберёмся, — Так отреагировал отец на рассказ Виктора о «приключении» с Бьюиком и его опасениях относительно возможности повторения подобного или другого варианта.

— Что касается моего обнаружения, не заморачивайся. Мою реальную историю знает лишь ограниченный круг лиц, с которым у нас джентльменский договор — я не «высовываюсь» и живу в рамках принятой легенды. Для тебя я просто знакомый. Познакомились в аэропорту случайно. Можем, на всякий случай, обговорить легенду знакомства. Сошлись на профессиональном интересе к авиации. Таким образом, я не скрываюсь. Просто я стараюсь постепенно выпасть из поля зрения своих старых знакомых.

Это как в случае с ядовитой змеей — она жалит только тогда, когда чувствует с твоей стороны опасность. Если же ты её не раздражаешь, не приближаешься на опасное для неё расстояние, она тебя не тронет. Можешь даже жить с ней рядом, не нарушая её спокойствия. Этому правилу я давно следую. Думаю, что и в твоей ситуации следует выбрать подобную линию поведения. На Билла пока не выходи. Скорее всего, он сам на тебя выйдет.

Не будем искать тех, которые за тобой охотятся. Поступим проще: постараемся определить наличие самой охоты. Поживи у меня некоторое время, пока окончательно не оправишься, а я устрою так, что наш дом будет под наблюдением. В нашем городе нового незнакомого человека определить не сложно. Если кто-то будет интересоваться тобой или нашим домом, мы об этом сразу узнаем. Тогда и будем думать. А пока живи обычной жизнью и постарайся ничем не выдавать своего беспокойства. На том и порешили.

Однако, уже на следующий день телефонный звонок из Арлингтона не оставил от этого плана и следа. Звонок был из полицейского участка.

А ещё через день полицейский в штатском — сержант Браун, как он представился, звонком в дверь оповестил о своём появлении и желании побеседовать и «снять показания с потерпевшего в аварии». Отец впустил гостя в дом и далее участвовал вместе с Виктором в разговоре с полицейским, помогая с переводом.

Сержант свою беседу по снятию показаний повёл весьма своеобразно. После стандартной серии вопросов, касающихся личности Виктора и обстоятельств происшествия, напористо перевёл разговор в плоскость выяснения причин, по которым тот «преследовал» Бьюик. По-видимому, таков был стиль местных полицейских — ошарашить, сбить с толку опрашиваемого. Примитивный приём сработал, Виктор от неожиданности растерялся:

— Так вы полагаете, что я его преследовал? Может быть, это я на него наехал, а не наоборот?

— К моменту наезда мы ещё подойдём. А пока ответьте: почему вы следили за этой машиной?

— Я следил? Это какой-то абсурд. У меня нет никаких причин за ним следить. Я просто шёл по улице. И вдруг он, резко рванул мне навстречу, при этом я был ослеплён светом его фар.

— А вот сейчас вы говорите неправду. Вы неоднократно подходили к этой машине и осматривали её. Я подчёркиваю: неоднократно! Почему?

«Ну как объяснить всё этому тупому полицейскому? Что я видел её ещё в Советском Союзе? Что она мне даже снилась? Сам факт того, что я увидел эту машину (подобную той) здесь, действительно для меня было столь удивительным, что я машинально подошёл к ней, чтобы рассмотреть её получше», — говорить всё это сержанту не имело смысла, поэтому Виктор ограничился самой простой версией своих действий:

— Да, подходил к машине, Но не «неоднократно», как вы соизволили выразиться, а всего один раз накануне того дня, когда эта машина совершила на меня наезд. Почему подходил? Просто понравились формы машины. В день же наезда, я просто гулял по улице и случайно оказался вблизи неё.

— Ага, вот видите — значит, вы подтверждаете, что приближались к машине, как минимум, два раза. Два раза! А это и означает неоднократно! — Виктор еле сдерживался, чтобы не перейти грань корректности:

— Ну, хорошо. Пусть два раза приближался или, если вам так нравится — неоднократно. Что из того? Это запрещено? Какая-то закрытая территория? Лично меня интересует, по какой причине водитель этой чёртовой машины обрушил её на меня. Разве это не покушение на убийство? И разве вы занимаетесь не расследованием именно этого покушения? Что касается моего поведения, в нём ничего не было такого, что могло бы спровоцировать такую развязку событий. Мне больше нечего к этому добавить.

— Хорошо. Не нервничайте. Закончим наш разговор. Пока. Только в заключение я вам открою одну истину, которая для нас, американцев, является бесспорной. А именно: частная собственность у нас считается неприкосновенной, почти священной. И если вы осмеливаетесь вторгаться на частную территорию, то вы можете получить очень жёсткий отпор, вплоть до применения оружия. В этом и заключался смысл моих вопросов.

Если потребуется для следствия, мы ещё встретимся. И ещё: к вам пока никаких претензий нет (слово «пока» он выделил). Надеюсь, и не будет, если…Короче, я бы очень вам рекомендовал не предпринимать никаких самостоятельных действий. Страховку вы получите, часть её уже пошла на ваше лечение. Так что все вопросы рекомендую решать через меня. Визитку я оставляю. Счастливо оставаться.

— Итак, — Виктор обменялся с отцом долгим взглядом, — какое у тебя впечатление?

— Разговор получился странным. Но суть ясна. Запугивание. Не жёсткое, но всё же, запугивание. Сержант знает, что ты два раза подходил к машине. Этой информацией он может владеть либо от тех, кто находился в машине, либо от тех, кто затобой следил. Либо это одни и те же люди. Факт.

Далее. У меня сложилось впечатление, что наезд не был спланированной акцией. Это больше походило на паническое бегство. Таким образом, не стоит опасаться повторения. Заключительные слова сержанта напоминали предложение о нейтралитете: «вы не ищите, и мы вас не тронем» — что-то в подобном роде.

— Пожалуй, так. У меня примерно такое же впечатление. Всё же я попробую связаться с Биллом.

— Согласен, теперь это необходимо.

Звонку Виктора Билл был не только не удивлён, он словно его ждал и сказал, что в курсе событий, связанных с его случаем. При этом с присущим ему оптимизмом заметил, что во всяком деле можно найти положительный аспект. А в данном случае для Виктора всё складывается очень даже хорошо, и «могут открыться новые положительные возможности». Затем Билл сообщил, что необходимо встретиться.

То, что сообщил Билл Виктору при встрече, на первый взгляд, показалось весьма странным. Билл начал разговор издалека. О том, что Штаты — страна с глубокими моральными и религиозными традициями. Для чего-то сообщил, что рядовые граждане Штатов очень ревностно относятся к моральным качествам людей, причастных к власти.

Было видно, что Билл не знал, как перейти к главной теме разговора. Наконец, он сообщил, что недоразумение с Бьюиком (он именно так обозначил инцидент с наездом на Виктора) осложнено двумя обстоятельствами:

«Первое: в машине находилось лицо весьма высокого государственного положения. Второе: это лицо прибыло на встречу с человеком, как бы это точнее сказать, — будем считать, интимного характера. Короче, мы получили просьбу о том, чтобы об этом инциденте знало как можно меньше людей. И ещё: мы получили указание, чтобы от имени этого лица в твой адрес было высказано сожаление о случившемся. А теперь самое важное для тебя: иммиграционная служба готовит обращение в соответствующую службу о том, чтобы представить материалы в Конгресс с тем, чтобы тот на своём специальном заседании рассмотрел вопрос о твоём гражданстве и выдаче американского паспорта».

Виктор был в замешательстве. У него создавалось впечатление, что он стал участником какой-то непонятной для него игры. Как на это реагировать? Ничего не оставалось, как сказать: «Спасибо. Я всё понял. Распространяться о «недоразумении» не буду. Надеюсь, и полиция меня доставать не будет?».

Билл удовлетворённо кивнул: «Само собой. А по поводу паспорта на тебя выйдет человек, который будет этот вопрос курировать». — Билл расслабленно заулыбался. Было видно, что этот разговор ему дался не без труда.

 

Гл. 19. На одной широте

Настя жила в Канаде уже три года. Как раз столько, сколько лет было её дочери Оле. Поначалу, когда на неё всё сразу свалилось — суд над Павлом, его смерть, рождение дочери, потеря родины, она пережила глубокий стресс. Затем её охватила паника: она не знала как жить дальше и в то же время понимала, что должна найти способ жить ради спасения своего ребёнка. Жизнь её в этот период проходила словно в полуобрачном состоянии. Чувства её притупились настолько, что ей было безразлично всё, что её окружало. Интерес к жизни ограничивался лишь заботой о ребёнке.

Время шло, и она стала приходить в себя, чему в большой степени способствовали люди, жившие с ней рядом — соседи. Совершенно незнакомые до того люди, окружили её заботой и вниманием. Профсоюз моряков вместе муниципалитетом помог Насте с жильём. В Кентвилле на деньги профсоюза был приобретён домик с небольшим участком, который после реставрации был оформлен в собственность Насти. Жизнь продолжалась. Появились маленькие радости — дочь делала первые шаги, впервые произнесла «мама». Новый человечек входил в жизнь. Вместе с дочерью возвращалась в жизнь и Настя. Ольга росла спокойным ребёнком, и Настя без проблем могла её оставлять у соседей, в то время как сама отлучалась в магазин или просто выходила на улицу.

Однажды зайдя в музей, она познакомилась с директором, которым оказалась женщина, чьи родители были русскими эмигрантами первой волны (после революции). Когда Настя рассказала ей свою историю, они как-то сразу подружились, и директриса предложила ей работу с русскоязычными туристами. Тогда впервые после многих лет русские стали появляться в Галифаксе в качестве туристов.

Свой домик и работа — это ведь самая существенная основа существования в современном мире. Настя стала привыкать к новой жизни. Однако она не могла сказать, что всё складывалось хорошо. В памяти оставались большие личные потери. Психологические травмы перестали кровоточить, но не заживали. Несмотря на поддержку людей, она оставалась одна. Конечно, дочь скрашивала жизнь и придавала ей смысл. И всё же… Вспоминались улицы родного города, близкие, русская речь, песни, которые пели вместе с друзьями. Бывало грустно. Иногда накатывала тоска И вот появился Виктор. Неожиданно, как бывает только в чудесном сне. Он сильно изменился, повзрослел. Но дело не только в этом. Это был уже не тот юноша, которого она помнила, и который был влюблён в неё. Можно ли его теперь считать близким другом? Или он просто знакомый? Нет, всё же больше, чем знакомый. Настя сохранила к нему приязнь и добрые чувства. Для неё он по-прежнему оставался словно родным человеком. Она со своим одиночеством как-то сразу потянулась к нему.

И тут случилась эта машина, этот чёртов Бьюик. Настя из-за дочери не могла навещать Виктора в госпитале, но сразу примчалась к нему, как только он после госпиталя появился у отца. Они встретились как родные и расцеловались. Настя почувствовала физическое облегчение, словно сбросила свою личную боль. Он жив, он здоров, и это самое главное.

Настя подумала, что неплохо было бы куда-нибудь сходить вместе, погулять по парку, посидеть в кафе — как когда-то в прежнее время.

Вскоре подвернулся случай побывать вместе с экскурсией в национальном парке на острове Кэйп Бретон — крае нетронутой природы, который одной стороной обращён к Атлантике, другой в залив Святого Лаврентия. Побывавшие там восхищаются великолепными реликтовыми лесами, горными пейзажами, каким-то особым живительным воздухом и непуганым животным миром.

На лесной тропе запросто можно пересечься с зайцем или лосем. На побережье наблюдать тюленей и если повезёт, то и резвящихся полосатых китов — сейвалов, достигающих до 30 метров в длину.

Настя с Виктором стояли на высоком берегу. Перед ними широко раскинулся океан Атлантики, внизу волны облизывали прибрежные нагромождения крупных каменных плит. Несмотря на то, что стоял июнь, свежий сырой воздух не располагал к пляжному времяпровождению. Обоим вспомнился родной Николаев, спокойные воды лимана, мягкий ветерок, гасящий жар июньского солнца. Настя протянула руку в сторону океана и, обращаясь к Виктору, произнесла:

— А знаешь, что там?

— Там восток.

— Правильно, восток. И если бы мы были птицами и полетели точно на восток, знаешь, куда бы смогли долететь?

— Наверное, в Европу?

— В Европу, да. А дальше мы бы, Витя, смогли оказаться в Николаеве. Сейчас мы с тобой находимся как раз на широте Николаева.

— Да ну? Вот здорово! Откуда тебе это известно.

— У меня же Павел был штурманом. Я давно стремилась попасть в Кэйп Бретон, зная, что он расположен на той же широте, что и наш город — сорок шесть с половиной градусов северной широты.

Оба замолчали и долго смотрели вдаль, словно прокладывая воображаемую линию, способную привести в родные края. Удастся ли им снова оказаться там?

Мыслями Виктор перенесся в свой город, и в голове молниеносной ретроспективой промелькнула его жизни от момента окончания школы до сегодняшнего дня. Словно он вознесся, как тогда в момент удара Бьюика, над землей и увидел себя со стороны. И как озарение пришло осознание: «Всё что с ним случилось, все невзгоды — это кара за предательство». В том понимании, о котором говорил Ник. Судьба сложилась так, что само понятие Отечества для него оказалось размытым. Он потерял родителей, дом, веру в справедливость и любовь. Однако… Однако, в главном виноват он сам…И ещё Настя. Да, да — Настя! Они оба совершили предательство. Предательство по отношению к своей жизни, своей любви. У них ведь была настоящая любовь, и могла быть семья и дом. Именно то, что Ник, в первую очередь, связывал с Отечеством. Но они предали свою любовь. Если бы Настя не связала свою жизнь с Павлом…Если бы Виктор не отказался от борьбы за свою любовь… Ведь если бы они остались вместе, не случилось бы всего остального ни с ним, ни с ней. Виктор не пустился бы в тот роковой полёт, потому что

НЕ СМОГ БЫ ОСТАВИТЬ СВОЮ ЛЮБОВЬ!».