У Анны родился сын, здоровый, горластый. Хотя пани Барбара и сокрушалась, что уж очень он худенький, Анна не могла нарадоваться на ребенка. Обычно задумчивое и грустное лицо молодой матери озарялось гордостью, когда она глядела на сына, безмятежно спящего у ее груди.
— Взгляни, мама, — говорила Анна, — это же копия Ярослава.
— Да, только глаза твои. Пора бы и окрестить нашего младенца. Но придется подождать пана Людвига.
— Ни одного письма, — вздохнула Анна.
— Будем ждать и надеяться, что все обойдется благополучно. Ведь Людвиг к нам так добр, проявляет столько заботливого участия…
Между тем Калиновский был на пути в Вену. В двухместном купе спального вагона первого класса его спутником оказался знакомый варшавский адвокат. После второй бутылки отличного коньяка язык адвоката развязался, и «строжайше секретно» Калиновский узнает, что царь после суда над террористкой Верой Засулич рвет и мечет. Всеми силами старается доказать, что она ошибочно оправдана судом. Веру Засулич разыскивают всюду, чтобы до нового разбирательства снова заточить в крепость. Однако схватить ее не удалось. Пострадал ее защитник. Царь отдал тайный приказ, чтобы адвоката Петра Александрова принудили подать в отставку…
«Александров в отставке? Чудесно!» — обрадовался Калиновский. Не нужны все хитросплетения, которые он приготовил, чтобы оправдаться перед Анной и ее матерью. Теперь он знает свой главный козырь…
Неожиданный приезд Людвига сперва обрадовал Анну и пани Барбару, затем их с новой силой охватила тоска.
Калиновский играл свою роль превосходно, и заключительные его слова прозвучали так:
— Я уже договорился о гонораре, и Александров меня заверил, что дело непременно выиграет. И вдруг — его отставка! Будем крепиться. Когда страсти поостынут, я снова поеду в Россию. Поверьте, дорогая Анна, вернуть отца вашему младенцу — это дело моей совести…
В это утро Калиновский почти ежеминутно посматривал на часы и уже два раза справлялся о почте.
— Еще нет, милостивый господин.
И вот наконец Шенке подал ему на серебряном подносе продолговатый зеленый конверт.
Калиновский поспешно вскрыл его, извлек письмо и прочел:
«Многоуважаемый герр Калиновский! Я воспользовался Вашим сообщением, сделанным два дня назад. Чтобы Вы убедились, с какой оперативностью мы работаем, загляните в сегодняшний номер нашей газеты. Этим самым я выиграл пари, жду расчета. С глубоким уважением. Ганс Фишер».
По безразличному лицу хозяина другой лакей ничего не понял бы, но проныра Шенке догадался, что Людвиг ждал именно этого известия.
— Шенке, сходите на Страсбургштрассе и принесите сегодняшние газеты.
Потом Калиновский побрился, принял душ, завязал розовый галстук, надел кремовый жилет и поверх него — голубой бархатный халат, подпоясался черным шелковым поясом и приказал подать завтрак.
Вспомнился позавчерашний вечер в пивном погребке и полупьяный хвастливый репортер одной бульварной газетки. Гадкий субъект, но… Как бы там ни было, а этот Ганс Фишер все же молодец. Теперь посмотрим, куда денутся ваши гонор и упрямство, пани Анна. Не станете же вы теперь хранить верность его могиле!
Осторожно открылась дверь, вошел Шенке и подал хозяину газеты. Калиновский быстро выбрал одну, пробежал глазами заголовки и на четвертой странице, в отделе происшествий, нашел заметку под заголовком «Еще одно злодеяние царских палачей в России».
«Нашему корреспонденту из достоверных источников стало известно, — быстро прочел он, — что в варшавской цитадели был казнен через повешение типографский рабочий Ярослав Руденко-Ясинский, обвиняемый в принадлежности к тайной антигосударственной террористической организации…»
Калиновский прервал чтение.
— Шенке, пришлите ко мне фрейлен Марту.
Лакей поклонился и вышел.
Калиновский закурил, сел в кресло-качалку. Глубоко затягиваясь, он медленно выпускал маленькие белые кольца дыма и наблюдал, как они тают в воздухе.
Вошла молодая хорошенькая горничная в белом переднике.
— Фрейлен Марта, посмотрите, одета ли панн Барбара, и передайте ей, что я хочу ее видеть.
Через несколько минут в кабинет Калиновского бесшумно вошла пани Барбара.
— Вы хотели меня видеть?
— Да, — ответил Калиновский. Он отложил газету и поцеловал руку панн Барбары. — Садитесь, прошу вас, — указал он на кресло. — Пани Анна уже встала? Как она себя чувствует?
— Малыш поднял нас в восемь часов. Анна вернулась с прогулки и сейчас собирается его купать.
— Пани Барбара, не знаю, с чего начать… У меня неутешительное известие для пани Анны. Я позвал вас, чтобы посоветоваться. Вот прочтите.
Калиновский протянул газету, указывая на подчеркнутый заголовок.
Пани Барбара прочла заметку и растерянно посмотрела на Калиновского. Газета задрожала в ее руках.
— О Езус-Мария! Я так и знала! Я этого так боялась! Бедная, бедная моя Анна… Уже вдова…
Несколько минут в комнате царила тишина, прерываемая приглушенным рыданием женщины. Наконец, немного овладев собой, пани Барбара сквозь слезы заговорила:
— Что теперь будет с ней? Я так боюсь… Бедная, бедная Аннуся, нет у нас счастья! Восьми лет она лишилась отца, двадцати двух — мужа. — И снова пани Барбара зарыдала. — Нельзя, нельзя ей показывать эту газету… Она… С ней может что-то случиться…
Калиновский медленно ходил по кабинету и курил. Подошел к окну, понаблюдал, как в снегу гребутся воробьи. Когда пани Барбара успокоилась, тихо сказал:
— Пани Барбара, отрубленная рука не прирастет, если даже море слез пролить. Лучше подумайте, как помочь дочери, чтобы ее сын не рос сиротой.
Этот разговор Калиновский давно продумал. Барбара должна стать тем мостиком, который соединит его с Анной.
— Вы мать, а сердце матери всегда чуткое… Вы умная, опытная женщина, и то доверие, с каким вы относитесь ко мне, даст основание думать, что вы догадываетесь о моих чувствах к Анне. Я долго их скрывал. Теперь нет препятствия, которое мешало бы мне открыть вам свое сердце. Поверьте, я делал все возможное, чтобы спасти мужа Анны…
С колен пани Барбары упала газета: «Как он может об этом говорить в такую минуту?» — ужаснулась она. Но чтобы не обидеть Людвига, мягко промолвила:
— Пан Людвиг, прошу вас, не говорите пока что Анне о ваших чувствах…
Известие о казни Ярослава сразило Анну. У нее пропало молоко. Маленький Славик заболел.
Доктор, которого вечером привезла фрау Баумгартен, осмотрел ребенка. Сияв пенсне в золотой оправе, он сочувственно посмотрел на молодую мать, и помолчав, сказал:
— Я бы хотел, фрау, поговорить с отцом ребенка.
— Это опасно, господин доктор? — умоляюще спросила Апиа. — Ребенку хуже, да? Почему же вы молчите?
— Не скрою, я в большем затруднении, чем когда-либо, — отвел взгляд доктор.
— Пана Калиновского нет дома. Он на охоте, — взволнованно развела руками Барбара.
— Если немедленно не найдете кормилицу, я за жизнь ребенка не ручаюсь.
— Маленький мой… Радость моя… Жизнь моя, — измученная Анна стояла на коленях около кроватки сына и плакала.
На кухне Марта рассказывала кухарке обо всем, что слышала наверху.
— Я сразу же подумала о вас, тетя Дарина…
— Девушка, милая, доброе у тебя сердце. Побудь тут, присмотри за плитой. Но бойся, фрау ведьма уже была тут. Больше не придет.
Дарина быстро помыла сильные полные руки, взглянула в зеркальце, подмигнув Марте, побежала наверх. Переступив порог комнаты, смущенная, остановилась.
Анна, закрыв лицо руками, тихо плакала.
— Прошу пани…
— Готовить ничего не надо, — глядя куда-то мимо Дарины, еле слышно проронила Анна.
— Прошу пани, я не за тем. Вам нужна кормилица? Моему Сашку девять месяцев, он уже и борщ, и кашу ест. А молока пан-бог дал мне — двоих могу выкормить. Может, не побрезгуете…
Анна благодарно обняла женщину.
Восемь дней и ночей не отходила Анна от кроватки сына. Как пламя тоненькой свечки гаснет от дуновения легкого ветерца, так могла погаснуть и его жизнь.
На девятый день Славик впервые улыбнулся. А еще через несколько дней он начал поправляться. Через месяц мальчика, в котором еще совсем недавно едва теплилась жизнь, нельзя было узнать. Щечки округлились, налились румянцем, ножки и ручки стали полненькими. А глаза! Синие, большие, они восторженно смотрели на Дарину. Это огорчало Анну. Славик часто не признавал матери, не хотел идти к бабушке, плакал у них на руках и успокаивался только у Дарины.
— Все дети так, — усмехалась Дарина. — Да вы не горюйте, пани Анна, он еще полюбит вас…
Как-то пани Барбара завела разговор о Калиновском, осторожно намекнула дочке о его чувствах.
— Кажется, мама готова посоветовать мне сделать то, чего сама на моем месте ни за что бы не сделала? Пусть мой Ярослав погиб для других. Для меня же он вечно живой. Его место в моем сердце никто не сможет занять, — твердо сказала Анна. — В Праге я найду работу. Слава богу, хорошо знаю немецкий, английский, французский, чешский, смогу преподавать в гимназии, возможно, в редакцию газеты устроюсь…
Пани Барбара слушала эти слова с гордостью. Нет, не зря она прожила свою жизнь. Если бы Зигмунд Домбровский мог увидеть, какой воспитала Барбара их дочь, он остался бы доволен своей женой.