Нельзя сказать, что у маленького сироты Давидки нет друзей. У него они есть. Вот хотя бы каменщик Гнат Мартынчук, его жена пани Катря и их сын — русый, ясноглазый Ромко, всего на три года старше Давидки.

Пани Мартынчукова этой весной, перед пасхой, подарила Давидке штаны на лямках и рубашку, правда, но новую, — Ромка носил. Залатала ее на спине и локтях, и вышла рубаха прямо-таки как из магазина! Это свое богатство Давидка надевает только по большим праздникам.

Случилась у Мартынчуков беда: каменщика посадили в тюрьму, говорят, за политику. Трудно им теперь. Пана Мартынчукова набирает много в стирку: скатерти, салфетки из бара «Кубок рыцаря» и из кофейни, что напротив костела Марии Снежной. Ромка — хороший помощник матери: на маленькой тачке привозит воду, развозит клиентам уже постиранное белье. А мать целый день не отходит от корыта, спину не разгибает. В кухне от густого пара душно, как в подвале аптеки, где Давидка за несколько грошей в день всю зиму мыл бутылочки из-под лекарств, пока хозяин пан Соломон за эту же плату не нанял мальчишку постарше, чтобы тот еще подметал двор и улицу.

Когда Давидка забегает к Ромке, его мама угощает Давидку обедом. Она добрая, дай ей бог здоровья… После дедушки Давидка любит ее больше всех на свете. Ему так хочется отплатить за ее доброту чем-нибудь очень хорошим. Такой случай однажды ему представился.

Приплюснув нос к стеклу огромной витрины магазина готовой одежды, Давидка любовался красивыми платьями на манекенах. Правда, прежде он даже не обращал внимания на платья, зачем? А сейчас глаз не мог оторвать от платья в белые ромашки с широким черным блестящим поясом. «Если бы я был богат, — вздохнул малыш, — я купил бы платье для пани Мартынчуковой. Вот бы обрадовалась… А Ромке купил бы бархатный черный костюмчик с белым бантиком на воротничке… Грицю, дружку Ромки, купил бы новенькие хромовые башмаки с рантами. А чтоб подошвы не отрывались, дал бы дедушке, пусть подобьет деревянными гвоздиками (старик еще немножко видит). Так, так! Башмакам сносу не будет! А то бедный Гриць всю зиму носил старые шкрабы своей матери, ну, просто-таки дырка на дырке, даже чинить нечего. Себе возьму желтые башмаки на крючках. Р-раз, два — и зашнуровал! А еще Ромкиной собачке Жучку куплю ошейник с маленьким звоночком и цепочкой, как у панских песиков…»

Из магазина мальчика заметили скучающие продавцы. Тот, что помоложе, с напомаженными волосами и ровным пробором посредине головы, захихикал и заискивающе сказал старшему:

— Пан Пшегодский, мы имеем богатого покупателя.

— Наверное, невесте платье выбирает, — захохотал пан Пшегодский. — Сейчас будет бесплатное представление.

Поправив на животе золотую цепочку от часов, пан Пшегодский одернул свой зеленый жилет, манерно дотронулся до белого в мушках галстука-бабочки и, напустив на себя важность, стараясь походить на хозяина, вышел на улицу.

— Эй, панычику, — вдруг пробасил он над самым ухом Давидки.

Мальчик испуганно отскочил от витрины.

— Не бойся, иди-ка сюда, — поманил тот пальцем, — Иди!

Давидка с опаской подошел.

— Панычику нравится платье в ромашки?

Мальчик молчал.

— Панычик хочет купить? — с преувеличенной почтительностью, громко спросил пан Пшегодский, воображая, как хохочут приказчики в магазине. — А у панычика есть деньги?

— Ни гроша… — смущенно бормочет Давидка.

— Так, так! Ни гроша? А платье панычик хочет? Ну что ж, я могу дать в кредит. Когда-нибудь разбогатеете, тогда и отдадите деньги.

От радости у Давидки перехватило дыхание.

— Прошу, заходите, — пан Пшегодский взял оторопевшего от удивления Давидку под локоть и завел в магазин. Пол блестел как зеркало. Давидка старался ступать осторожно, чтобы не запачкать его пыльными ногами, не оставить следов.

— Паи Люцик! — весело окликнул пан Пшегодский молодого человека с пробором. — Подайте панычику синее платье в ромашки!

— Слушаю!

Молодой приказчик с серьезным видом толкнул стеклянную дверь и среди разноцветных платьев нашел точно такое, каким любовался Давидка у витрины.

Давидка шмыгнул носом, осторожно дотронулся рукой к накромаленному маркизету, все еще не понимая — шутит хозяин или вправду хочет дать ему в кредит.

— Панычику нравится платье?

— Так, прошу пана! — восторженно прошептал мальчик.

— Пан Люцик, запакуйте в коробку! — распорядился пан Пшегодский.

Обескураженный Давидка поднял глаза: он хотел убедиться, не пьян ли «пан хозяин». Мальчик насмотрелся на пьяниц: они ругаются и в драку лезут или такие добренькие, целуются, плачут, а тогда последнюю рубаху с себя снимут и отдадут. Только «пан хозяин» не пьян, нет, кроме табака, от него ничем не пахнет. Видно, он просто добрый.

Что за ловкие руки у этого пана Люцика! Как он быстро укладывает платье в коробку, обворачивая ее тонкой розовой бумагой, перевязывает голубой ленточкой, делает петельку, чтобы Давидке удобно было нести на пальчике.

И только пан Люцик протянул Давидке коробку, как «пан хозяин» сам взял ее, положил на прилавок и сказал:

— Даем панычику в кредит, но с одним условием: видишь этот графин? — он указал на круглый столик, где на розовой плюшевой скатерти с бахромой стоял большой хрустальный графин с водой, а рядом — два таких же стакана с толстым дном и полоскательница.

— Так, прошу пана…

— Условие: если панычик выпьет всю воду до дна, прошу, полное доверие — платье он может взять.

— Всю эту воду выпить? — переспрашивает Давидка, не понимая, зачем пану это нужно.

— Так, так, но если хоть капелька в графине пли б стакане останется, ну что ж… — развел руками Пшегодский, исподлобья сердито взглянув на прыснувших со смеху продавцов. — Тогда никакого кредита…

— Я выпью, прошу пана, — поспешно заверил Давидка, боясь, чтобы «пан хозяин» не передумал.

«Пхи, большое дело — пить! Пожалуйста, если пану так хочется, я выпью».

Первый стакан, налитый Пшегодским, мальчик выпил залпом, второй и третий — тоже без труда. А четвертый уже пил медленнее, останавливался и, виновато улыбаясь «доброму пану хозяину», как бы заверял, чтобы тот не беспокоился: Давидка выпьет все до капельки.

— Пан Пшегодский, а платье вам придется отдать, — подмигивая, хихикнул один из продавцов.

— Пятый…

— Шестой…

— Смотри не лопни!

Давидка тяжело перевел дух и с тревогой подумал: «Йой, еще полграфина…»

— Ну, ну, пей, — подбадривали продавцы. — Уже мало осталось!

— Ты, панычику, ремень расстегни, легче будет!

Давидка очень любил свой ремень — предмет зависти многих мальчишек на Старом Рынке и снимал его только на ночь. Конечно, когда Давидка нашел его на свалке, он выглядел незавидно: без пряжи, лак облез. Но дедушка… о милый дедушка, дай бог ему здоровья, — он намазал ремень глазурью, натер до блеска, сделал из консервной банки настоящую пряжку, по хуже, чем у кондуктора в трамвае.

Давидка с трудом расстегнул пряжку. Сразу стало легче. «Да, теперь выпью», — подумал он. Прицепил ремень к лямке штанишек у самого плеча и, подбадриваемый продавцами, одолел еще два стакана. Почувствовал, что ему стало трудно дышать. А в графине ужо немного воды — еще три — четыре стакана, и «добрый хозяин» отдаст Давидке платье…

Малыш представил, как он придет к пани Мартынчуковой и скажет: «Вот вам подарок. Это я для вас в кредит купил». Но вдруг испугался: «А что, если пани Мартынчукова не поверит? Конечно, может подумать, что я украл. Она как-то говорила: «Кто обманывает, тот и ворует». А ведь все знают, что меня дразнят «брехуном». Но сразу же успокоил себя: «Я побожусь, и она поверит».

Давидка вспотел от натуги. После каждого глотка по всему телу пробегали мурашки, его знобило, а к горлу подступала тошнота.

«Ой, не выпью», — испугался мальчик, чувствуя, что вот-вот заплачет. Пересиливая себя, снова поднес стакан к дрожащим губам…

Давидка вообще был мастером на всякие выдумки, за что даже Ромка назвал его лгунишкой. Особенно после того, как Давидка убедил Ромку и Гриця сделать из цветов акации «парфумы» . Они побежали на плац Теодора продавать свою «продукцию» и едва не угодили в полицию за «коммерцию без патента и фальшивые парфумы».

Теперь Давидка изо всех сил старался убедить себя, что в стакане вовсе не вода, а сладкий-пресладкий лимонад. Он еще раз глотнул. «Тьфу, какой противный этот лимонад… Но ничего… Еще остался только один стакан…»

— Не могу больше, панцю, — худенькие плечи Давидки задрожали, по щекам покатились слезы.

А продавцы хохотали.

— Го-го-го! Какое у него пузо стало!

— Ему жилет и золотую цепочку!

— Говорят, у нас во Львове много нищих? Ха-ха-ха! Разве у нищего может быть такое толстое пузо! Ха-ха-ха!

— Что ж, панычик — банкрот? — насмехаясь, спросил хозяин. — Уговор дороже денег: не выпил воду — значит нет платья.

Мальчик умоляюще взглянул на «пана хозяина», все еще надеясь, что тот отдаст платье. Ведь Давидка не допил всего стакан… Но хозяин, заметив входящего в магазин состоятельного покупателя, моментально сделал серьезное лицо и, толкнув Давидку к выходу, бросил:

— Ну, иди, иди, панычику! Сам виноват!

Так и не смог Давидка отплатить пани Мартынчуковой за ее доброту…

Кроме семьи Мартынчуков, Гриця Ясеня и маленького кольпортера Аптека — сына фонарщика, есть у Давидки еще один друг — это пани профессорка . Она красивая и очень добрая. Ее зовут пани Анпа. Пани Анна у себя дома бесплатно обучает детей рабочих. Молочница Каська всем раззвонила, что пани профессорка ежедневно покупает у нее за наличные целый бидон молока, а в пекарне (рядом с аптекой) каждый день покупает по десять кило хлеба, и не какого-нибудь, а белого, пшеничного. И все это для «школярив». Пани профессорка обещала через год, когда Давидке будет семь лет, и его принять в свою школу.

Но кроме друзей, которых мальчик любит, у него водятся и враги. Ну, хотя бы этот белобрысый Збышек из двухкомнатной квартиры над каморкой, где ютятся Давидка с дедушкой. Можно подумать, будто это он сам извозчик, а не его отец, пьяница Ян Зюбик. Как бы не так! Отец его и близко к лошади не подпускает — так этому Збышеку и надо! Все мальчишки на Старом Рынке дразнят его «крыса», хотя, по мнению Давидки, широколицый, курносый Збышек на крысу вовсе не похож. Разве только два передних зуба торчат из-под приподнятой верхней губы, как у крысы.

Когда Давидка был поменьше, Крыса никогда не проходил мимо, чтобы не задеть:

— Гей, продай губы на подметку!

Или:

— Дай деньги под проценты, жиденок!

Как будто Давидка был таким богачом, как владелец дома Соломон Гольдфельд, он же и владелец большой аптеки и еще трех каменных четырехэтажных домов. Этот действительно ссужает людям деньги под проценты.

Да, да, недавно Давидка сам своими ушами слышал. Боже сохрани, Давидка и не думал подслушивать, но так уж вышло…

Дедушка сильно заболел, горел как огонь. Надо было позвать доктора, а за визит доктор меньше двух-трех злотых не возьмет, сказала пани Катря. Лицо ее погрустнело, затем она даже заплакала, как на похоронах. Ведь кроме доктора нужны и лекарства. А где взять денег? И тут добрая женщина вспомнила о пани профессорке, всегда готовой помочь беднякам. Полгода назад праздничный костюм Гната был заложен под проценты у пана Соломона. А выкупить не на что. Тому, конечно, выгодно, растут проценты. Пани Мартынчукова к нему и на поденщину ходила, только бы подождал, не продавал. Ой, легко залезть в долг, да нелегко вылезть! Выручила пани профессорка. Чтобы не обидеть жену каменщика, давая ей деньги, пани профессорка сказала, что и год подождет, и два, и три. Когда будут тогда и можно отдать. Процентов она не берет.

Давидка, охваченный страхом за жизнь дедушки, помчался к небольшому коттеджу, увитому плющом, где жила панн профессорка.

Ему даже не пришлось потянуть за ручку колокольчика в железной калитке, потому что она была открыта.

Через цветник к дому вела аккуратно подметенная дорожка, выложенная кирпичом. К величайшей радости Давидки парадная дверь тоже оказалась настежь. И он вошел. Однако тут же был вынужден юркнуть за кадку с пальмой, чтобы его не увидел кругленький пожилой человечек с румяным безбородым лицом. Это был пан Соломон, которому дедушка задолжал плату за каморку в подвале.

«Что ему здесь надо?» — стревожно стучало сердце Давидки.

Откуда же мальчику было знать, что Соломон Гольдфельд пришел по очень важному делу.

— Нам нужно договориться, пани Калиновская, — начал ростовщик.

— О чем?

— Овва, разве пани не догадывается?

— Нет, прошу пана.

— Ну, так я пани скажу. Разве я не так когда-то завоевывал себе клиентов? Кто посмеет сказать, что я не спасал их детей от голодной смерти? Теперь у них появился новый спаситель. Но золото испытывается огнем, а наш брат — золотом. Посмотрим, у кого его больше…

— Я не понимаю, что папу угодно?

— Ну, так я пани скажу. Вы нарушаете этику честной конкуренции. Я двадцать пять лет помогаю людям в голодные дни сводить концы с концами. По человеческое бесстыдство не знает предела, — выразительно жестикулируя, сетовал ростовщик. — От голодранцев не жди благодарности, нет! Пока вас здесь не было, пани Калиновская, они все бегали ко мне, в ноги кланялись: «Пан Соломон, пан Соломон». Конечно, пани берет с них на какой-то грош меньшие проценты, чтобы привлечь клиентов, и голодранцы бегут к вам. Ну, так я вам скажу, что так переманывать клиентов нечестно, пани. У нас во Львове порядочные коммерсанты такого себе не позволяют. Если мы не договоримся, пани, поверьте, все деловые люди Львова вас будут бойкотировать!

— Да вы с ума сошли! — вспылила женщина. — С чего вы взяли, будто я…

— Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…

— Прошу вас оставить мой дом. Немедленно! — возмущенная женщина указала на дверь.

— Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? — не трогаясь с места, невозмутимо спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. — Давайте без шума и нервов договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?

— Убирайтесь вон!

— И это ваше последнее слово, пани? — ростовщик неспеша встал и подошел вплотную к женщине. — Так я скажу вам, пани, вы пожалеете…

— Если вы еще раз посмеете побеспокоить меня, я позову полицию…

— Овва! А пани не знает — полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Пани молчит? Ну, так прошу дать мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.

В дверях он еще раз обернулся и нагло добавил:

— А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка. И на будущее помните, пани: всякий, кто считает, что он твердо стоит на ногах, должен быть осторожным, чтобы не оступиться…