Во дворе лесопилки в мрачном молчании растянулась длинная очередь у кассы. Среди взрослых дети.

— Да есть ли у них бог в сердце? — сокрушенно качает головой Василь Омелько, отходя от кассы и подсчитывая на ладони недельный зароботок. — Этих денег и за ночлег не хватит заплатить. А чем кормиться? И домой в село надо послать — не сегодня-завтра хату с торгов продадут.

— Как, только четыре гульдена? — возмущенно спросил у кассира Казимир Леонтовский, рослый крестьянский парень в постолах.

— Отходите от кассы, люди ждут, — сердится кассир.

— «Люди ждут», — передразнил Казимир. — Обман! Не возьму! Я к пану управителю пойду!

Пан Любаш стоял на крыльце конторы и, покуривая сигарету, наблюдал за тем, что происходило у кассы.

Заметив сердитый взгляд управляющего, Казимир взял у кассира деньги и неуверенными шагами подошел к крыльцу.

— Проше пана, целую неделю я по четырнадцать часов в день работал. Из кожи вон лез! Вы же сами меня похвалили… А что получил? — жаловался Казимир.

— Не нравится — ищи другую работу!

— Но… пан…

— Прочь отсюда!

— Нате вот, подавитесь ими! — взорвался вдруг Казимир и швырнул деньги под ноги управляющему.

— Ты уволен! — грозно объявил пан Любаш.

Несколько рабочих молча стали за спиной Казимира.

— За что увольняете парня? — спросил седоусый рабочий.

— Раньше неквалифицированные получали больше, чем мы теперь! — крикнул молодой рабочий.

— Недовольны? Ищите лучшего заработка, — невозмутимо ответил управляющий. — Вы уволены!

— Коза с волком судилась… — горестно покачал головой Василь Омелько.

Поднялся шум, крик. Люди наступали на управляющего. Пан Любаш, понимая, что дело принимает нежелательный оборот, сделал вид, будто его кто-то позвал в контору.

— Иду! — крикнул он и скрылся за дверью.

Седоусый рабочий побежал по лестнице вслед за управляющим, но перед его носом захлопнулась дверь.

— Пошли к барону жаловаться! — крикнул кто-то.

— Что управитель, что барон — одна холера!

— Ничего, гуртом и черта поборем!

Где-то позади в толпе стояли дети, зябко переминаясь с ноги на ногу. Среди них были Ромко, Гриць, Антек и Давидка.

— Как мало заплатили! — смотрел на медяки и вздыхал Гриць. — Я же старался…

— Я тоже! И ни одного гульдена, — едва сдерживая слезы, проговорил Давидка.

Седоусый пильщик, которого мальчики называли паном Сташеком, подошел к Ромке и что-то проговорил ему на ухо.

— Хорошо, пан Сташек, — серьезно ответил Ромка.

Через несколько минут неразлучная четверка выполняла задание старого рабочего. Ромка по узкой железной лестнице взобрался на крышу лесопилки. Глянул вниз. Пан Сташек утвердительно кивнул. Теперь нужно было найти что-нибудь тяжелое, чтобы привязать к веревке от гудка.

— Хлопцы, тащите сюда вон тот кусок рельса! — крикнул Ромка товарищам, стоявшим внизу.

Мальчики бросились к рельсу, с трудом дотащили его до лестницы, втянули на крышу. Ромка и Аптек привязали его к проволоке. Гудок грозно заревел.

С крыши мальчики хорошо видели, как пан управляющий, пугливо оглядываясь, подбежал к своему кабриолету, хлестнул лошадей и помчался в город.

— За полицией, — решил Давидка. — Лучше в барак сегодня не идти. Опять ревизию устроят.

— Пойдем к нам, — предложил Ромка.

Давидка с радостью согласился. Наконец-то он мог сделать панн Мартынчуковой подарок на свои честно заработанные деньги.

На Старом Рынке Давидка забежал в лавочку пани Эльзы и попросил взвесить ему фунт сахара-рафинада.

— Как тебе работается на лесопилке, бедный сиротка? — получая деньги за сахар, участливо спросила пани Эльза.

— У нас страйк! — с серьезностью ответил Давидка. — Скоро в городе все будут страйковать! — огорошил бакалейщицу мальчик и, взяв кулек с сахаром, выбежал на улицу, где его ожидали друзья.

— А я думал — пан управитель добрый…

Давидка разделял людей на добрых и злых. Он не подозревал, что на свете существует фальш, неписаные волчьи законы, по которым сильные угнетают слабых.

Мальчик искренне удивлялся: если пан управитель злой, так зачем же он устроил на рождество такую красивую елку в бараке? Там одних свечек горело не меньше, чем на гульден. А игрушки! Их, наверное, делали из чистого золота и серебра. Не зря сразу после рождества жена и дочь управителя поснимали игрушки с елки, укутали ватой, сложив в продолговатые картонные коробки, унесли. Зачем пан управитель велел своей жене и дочери раздавать разноцветные кульки с подарками всем детям, которые работали на лесопилке? Зачем? Давидке тогда досталось три пряника и два красненьких яблочка. Ромке и Грицю — по одному, а Давидке — целых два! Пряники и одно яблоко он тут же съел. А другое и длинную конфету, обкрученную голубой бумажной ленточкой, мальчик спрятал, чтобы подарить пани Мартынчуковой.

На следующий день утром хотел бежать на улицу Льва. Но за тонкими дощатыми стенами барака, залепляя снегом окошечки, завывал такой лютый ветер, что Давидка не отважился носа высунуть на улицу. Ждал, когда утихомирится вьюга. Да где там! Уже стемнело, а ветер завывал, как дикий зверь. И, сам не зная, как случилось, Давидка съел яблоко. А потом и конфету…

Из задумчивости Давидку вывел голос Гриця.

— Надо подстеречь, когда пан управитель на фаэтоне покатит, и положить под колесо заряженный патрон! — азартно выпалил Гриць. — Пусть взорвется, холера!

— С ними не так надо, — солидно пробасил Ромка. — Для хозяев страйк — хуже патрона под колесами. Понял?

— Знаешь, Ромусь, дедушка мне всегда говорил, что еврей еврея в беде не оставит, бог не велит, — тихо заговорил Давидка. — Вот я и пошел к пану Соломону, ну, знаешь, к аптекарю. Думаю: может, возьмет меня бутылочки, баночки мыть. А он на меня как закричит: «Вон отсюда, босяк!» А своей жене говорит: «Не иначе, как эта полька с улицы Льва подослала ко мне своего шпиона».

Немного помолчав, Давидка спросил:

— Ромусь, а почему он меня шпионом назвал?

Ромка тоже не знал.

— Дедушке теперь хорошо — он умер… — опять по по-детски тяжко вздохнул Давидка. — Ему не надо думать, где переночевать…

На худенькое плечо Давидки легла большая, ласковая рука Гната Мартынчука. Улыбаясь, каменщик подмигнул жене, которая только что вошла в комнату, и посоветовал:

— Давидка, спроси у Катри, хочет ли она, чтобы ты у нас жил?

Мальчик покраснел, растерялся и почему-то боязливо втянул голову в плечи, словно ожидал удара.

— Ну, хочешь у нас жить? — поняв отца, спросил обрадованный Ромка.

— Да, да… — в счастливом замешательстве протоптал Давидка. Однако ему самому показалось, что он это крикнул громко, так громко, что даже воробьи за окном испуганно шарахнулись с голых веток акации. Солнце выглянуло из-за сизых туч, и в комнате стало светло, как летом.

Не помня себя от радости, Давидка вдруг уткнулся пылающим лицом в полосатый ситцевый передник Ромкиной матери.

— Пани Мартынчукова… Я буду вам воду носить… я… — захлебываясь слезами, он что-то говорил, говорил, как ему казалось, очень важное, а взрослые улыбались.

— Ну, хватит, хватит реветь, помощник мой, — ласково гладила по голове ребенка Катря.

Во дворе на старой железной кровати лежали одетыми Ромка и Гриць. Они молча смотрели на усыпанное звездами небо.

Подошла Катря. Поставила на ящик перед мальчиками миску с горячей дымящейся картошкой и спросила:

— А где Давидка?

— Побежал милостыню просить, — ответил Гриць. — Ему хорошо, он сирота, ему можно…

— Стыдно просить! Я сдох бы скорей… — сказал Ромка.

— Ешьте и укладывайтесь спать, — устало проговорила Катря и ушла.

Мальчики набросились на картошку. Появился вислоухий черный щенок и жалобно заскулил.

— Лови, Жучок! — бросил ему Ромка картофелину.

— Смотри, жадный какой, даже не жует.

— Голодный, как и мы, — объяснил Ромка.

В окнах, выходящих во двор, постепенно гасли огни. Залаяла собака. Жучок навострил уши и тотчас же отозвался.

— Слушай, Ромка, утром мама меня перекрестила, поцеловала и сказала, что сегодня мне десять лет исполнилось.

— Вот как! Когда у меня будут деньги, я куплю тебе подарок, — пообещал Ромка и спросил: — Грицько, а кем бы ты больше всего на свете хотел быть?

— Пекарем! — не задумываясь, выпалил Гриць.

— Пекарем? — разочаровался Ромка.

— Угу! Пекарем быть хорошо. Хлеба вдоволь ешь, да и деньги хозяин платит… Каждую субботу. Зимой в пекарне знаешь как тепло?

— А я буду, как Олекса Довбуш.

— Кто это?

— Повстанец, народный герой. Он за бедных…

— Ты его знаешь? Где он живет?

— Он погиб давно. Жалко, тато уже отдал эту книжку… Там есть картинка — Довбуш верхом на коне. И я бы так… Вот по дороге едет карета… ну этого самого… графа Потоцкого! Стой! Все богатство, ну, там… перстни, деньги отнял бы и бедным роздал…

— Йой! И пану Зозуле долг наш?

— А дулю с маком Зозуле! Он рабочих за людей не считает, моя мама говорит.

— Я тоже буду с тобой, — заволновался Гриль.

— А еще Олекса Довбуш клад в пещере закопал… — рассказывал дальше Ромка.

— Клад? — встрепенулся Гридь. — Ой, вчера старый пекарь, ну, который с бородкой, кричал пани Эльзе «Ты такая скряга, как тот купец, что жил в большом доме около моста: грабил, грабил, сам не жрал и другим не давал! Все награбленное на Высоком замке закопал, а сам сдох как пес. На тот свет ничего с собой не заберешь! Подавись, — кричит он пани Эльзе, — гульденами, которые у меня украла!» И как плюнет ей в лицо. Вот!

— Ну и дурень же ты, Гриць! Почему ты мне сразу про это не сказал?

Однако, увидев, что Гриць обиделся, Ромка доверительно прошептал:

— Клад! Под самым нашим носом, на Высоком замке… А ты молчал!

— А-а-а! — только и вымолвил пораженный Гриць. И через мгновенье, с опаской озираясь, зашептал: — Найти б тот клад! Купили б много-много хлеба… — Внезапно Гриць схватил Ромку за плечо: — А что, если клад заколдованный?

Ромка пододвинулся к нему и скороговоркой начал рассказывать:

— Старые люди говорят, будто раз в год заколдованный клад ровно в двенадцать ночи горит голубым пламенем. Кто увидит — должен перекрестить то место и кинуть что-нибудь. А утром приходи и бери клад.

— И мы ночью пойдем?

— Да, ровно в двенадцать.

— А покойники? — Гриць испуганно перекрестился. — Они тоже из гробов ровно в двенадцать выходят… Лучше утром…

— Ладно, когда начнет светать, тогда пойдем, — согласился Ромка.

Вдруг в небе вспыхнул фейерверк.

— Ой, смотри, как красиво! — задрав голову, залюбовался Гриць.

— В честь дня твоего рождения, — пошутил Ромка.

— Скажешь…

Фейерверк действительно зажгли в честь именинника, но не Гриця Ясеня, а сына наместника Галиции.

Над цветником перед дворцом наместника дождем рассыпались огни. В разноцветных струях фонтана горела цифра «12». На залитой светом веранде среди гостей стоял наместник Галиции — шатен с мечтательными глазами и холенными усами.

Барон фон Раух поправил монокль и, подняв бокал, торжественно провозгласил:

— За именинника!

Присутствующие смотрели на детей, танцующих в зале. Но среди них не было двенадцатилетнего виновника торжества — изнеженного, тщедушного Пауля. Именинник притаился за роялем, помогая своей хорошенькой золотоволосой кузине Эрике и еще какому-то толстому мальчику привязывать к хвосту шпица «вертушку», что не помешало барону фон Рауху закончить свой тост такой выспренной тирадой:

— За Пауля, моего единственного племянника, будущего блестящего государственного деятеля, как и его отец — глубокочтимый всеми нами наместник Галиции. За Пауля, хох!

Тем временем «будущий государственный деятель» торопил толстого мальчика:

— Макс, поджигай! О, какой ты неумелый! Давай спички, я сам…

По залу заметался ошалелый шпиц с горящей на хвосте вертушкой. Танец оборвался. Испуганные дети разбежались по углам. Не меньше были напуганы и их родители.

У матери Пауля от ужаса округлились глаза. Но, быстро опомнившись, графиня улыбпулась — мол, детские шалости, и приказала лакею поймать собаку.

Старый лакей напрасно пытался поймать шпица, что еще больше развеселило Пауля, Эрику и толстого мальчика. Наконец, обезумевший, загнанный шпиц прыгнул на подоконник и, опрокинув вазон с цветами, исчез за окном.

По белой мраморной лестнице из сада на веранду поднимался Вайцель. Наместник поставил бокал на поднос, который держал старый лакей Юзеф, и обернулся к Рауху.

— Барон, а вот и Вайцель…

Вайцель в новом фраке, подчеркивающем его военную выправку, подошел к группе мужчин, окружавших наместника.

Через полчаса наместник, барон Раух и Вайцель перешли в кабинет хозяина. Удобно рассевшись в мягких креслах, они вели беседу.

— На всех моих лесопилках страйк. Эти «герои» не только голодают, но многие остались без крыши над головой. Домовладельцы их вышвырнули на улицу. Как бы считаете, мой друг, — Раух обратился к наместнику. — матери этих детей позволят своим мужьям долго продолжать бунтовать?

— В городе готовятся к всеобщей забастовке. Нам известно, что завтра состоится тайное сборище… — Вайцель многозначительно взглянул на собеседников и добавил: — И знаете, кто там будет?

Наместник и Раух вопросительно посмотрели на Вайцеля.

— Иван Франко. И, кажется, этот… его приятель, библиотекарь Павлык.

— И что вы с ними церемонитесь? За решетку — и конец! — воскликнул Раух.

— С Иваном Франко так нельзя! — в раздумье проронил наместник. — Он слишком известен…

— Я удивляюсь вам, граф! Конечно, вы тонкий знаток литературы, искусства, по от писанины Франко, извините, навозом несет!

— Я бы сказал — порохом, — осторожно поправил барона комиссар полиции.

— Как можно терпеть? Этого гайдамаку! Этого… — горячился Раух.

— Кстати, барон, а вы читали что-нибудь из писаний Франко? — усмехнувшись, спросил наместник.

— Очень нужно… — обиженно буркнул Раух. — Читать бредни мужика! Пусть читает герр Вайцель, он комиссар тайной полиции.

Фразу барона восприняли как остроту, и все засмеялись.

— Герр Вайцель, а может, Франко — русский шпион? — неожиданно спросил Раух.

— Нет, он не царский шпион. Франко гораздо опаснее — он связан с русскими социалистами.

Лицо наместника стало серьезным.

— Герр Вайцель, Иван Франко — талантливый литератор. Я надеюсь, он одумается…

— Ваше сиятельство, горбатого могила исправит, — возразил Вайцель.

— Нет, нет, с ним так нельзя. Франко слишком популярен среди черни. Конечно, он заслуживает суровой кары, но…

— Ваше сиятельство, Иван Франко — одержимый! Много раз у него делали обыск и всегда находили запрещенную литературу. В молодости, как вы знаете, он побывал в тюрьме… Но это его не исправило — он все равно остался непримиримым врагом нашей монархии. Недавно мне стало известно, ваше сиятельство, что дом Франко русские социалисты собираются сделать перевалочным пунктом для транспортировки из-за границы в Россию нелегальной марксистской литературы.

Смех гостей еще звучал в ушах старого Юзефа, когда на пороге его подвальной каморки появился радостно взволнованный Казимир.

— Поздравьте меня, крестный. Я нашел работу…

Старый Юзеф медленно обернулся и посмотрел на него такими скорбными глазами, что радость Казимира сразу угасла.

— Что с вами, крестный? Не заболели ли вы?

— Пан Войцек из Америки вернулся, — тяжело вздохнул Юзеф. — Письмо от Ванды привез. На вот, почитай…

В раскрытое окно ворвались звуки задорной польки. Юзеф прикрыл окно, взял подсвечник с горящей свечой и поближе поднес к Казимиру. Тот развернул листок измятой бумаги.

«О, Езус-Мария! — прочел вслух Казимир. — На беду свою, мы поверили, что есть счастье-доля в Америке, пусть она огнем горит, а тех вербовщиков — пусть их пан-бог покарает! Легко камень в море кинуть, да пойди достань. Наняли нас всей семьей железную дорогу прокладывать через леса и болота… Да беда не по лесу ходит, а по людям… Свела Яна в могилу желтая лихорадка…»

— Матка боска! — перекрестился Юзеф.

«…А я с детками малыми осталась, как птица без крыльев и гнездышка. И родной земли, наверное, ни я, ни дети мои не увидим…»

Словно две большие капли ночной росы, на лице старика блестели слезы. Казимир, не умея ни успокоить, ни утешить, нахмурившись, молчал.

В дверь что-то зацарапало, послышался жалобный визг. Юзеф поставил подсвечник, открыл дверь и впустил шпица.

— Снежок, голубчик, — Юзеф погладил собачонку.

— Что у него на хвосте? — спросил Казимир.

— Панычи развлекались, — вздохнул Юзеф, отвязывая полусгоревшую вертушку от хвоста измученной собаки.

Солнце еще не взошло, а Ромке словно кто-то на ухо крикнул: «Пора!»

Поеживаясь от холода, он быстро вскочил и затормошил крепко спящего Гриця.

— Разве светает? — сонно пробормотал тот, не открывая глаз.

— Берн мешок, а я — лопату. Пошли…

— Есть хочу, — пожаловался Гриць. — В животе бурчит.

— Спички у тебя? — шепотом спросил Ромка.

— Ага, вот они.

— Накопаем картошки, испечем. Пошли…

В предрассветном тумане мальчики украдкой проскользнули мимо дремавшего сторожа у ворот товарного склада. За ними бежал Жучок.

И вот Ромка и Гриць — у песчаного обрыва, где одиноко стоит молодая березка.

— Начнем копать там, — Ромка указал на корневище сломанного грозой дуба.

Искатели клада молча принялись за работу. Ромка орудовал лопатой в яме, а Гриць наверху отгребал руками землю.

Вдруг Гриць молитвенно сложил руки, возвел глаза к небу:

— Боженька, милый! Помоги нам найти клад! Помоги, а? Мы тебе… Мы с Ромкой пойдем в церковь и поставим много свечей… Ей-богу!

— Грицю, с кем ты там разговариваешь? — крикнул из ямы Ромка.

— С паном-богом.

— Чего-чего? — не расслышал Ромка.

— С боженькой я говорю…

— А он что?

— Молчит… Наверное потому, что мы грешные…

— То правда, — согласился Ромка, утирая рукой пот и размазывая грязь по лицу. — В сады чужие лазим, картошку воруем… — И вдруг, закипев гневом, погрозил кулаком: — А папу Зозуле ей-богу когда-нибудь каменюкой голову провалю!

— Тихо ты, не гневи бога! — испуганно замахал руками Гриць.

Ромка снова принялся копать. Вдруг лопата ударилась обо что-то твердое. Скрежет услышал и Гриць, припавший к краю ямы.

— Нашел! — радостно воскликнул Ромка.

Он упал на колени и поспешно начал разрывать землю руками.

— Осторожно! — дрожа от волнения, крикнул Гриць и прыгнул к Ромке.

Теперь они трудились вдвоем, едва умещаясь в яме, толкая друг друга.

— Ага! — Ромка, взволнованный, схватил лопату. — Да не мешай же ты, Грицю, вылазь из ямы, быстро!

Гриць поспешно выполнил приказ друга. Лежа на животе, он следил за работой Ромки.

Постепенно на дне ямы вырисовался какой-то темный предмет. Когда стало возможным ухватить его руками, Гриць не вытерпел и снова прыгнул в яму.

— Ух, какой тяжелый! Там, видно, добра разного много, — лихорадочно дрожа, прошептал Ромка.

Мальчики присели на дно ямы. Уперлись ногами и спинами в стенку и изо всех сил потянули клад.

— Не поддается, холера! У черт! — выругался Ромка.

— Ты не ругайся, прогневишь бога… — рассердился Гриць.

— «Прогневишь»!

Ромка еще несколько раз копнул вокруг таинственного предмета, и на этот раз мальчики вытащили большой камень.

— Вот тебе и клад! — едва не плача, проговорил Ромка и только сейчас почувствовал, как болят поцарапанные грязные руки.

— Вот видишь, в камень обратился. Говорил я тебе, не гневи бога.

— А ну тебя, — сердито отмахнулся Ромка.

Утомленные друзья сидели на дне ямы и злились друг да друга.

— Айда в Кайзервальд ! — скомандовал Ромка.

Мальчики бросились в густую, плотную чащу молодого ельника.

— Там… вот… — едва слышно прошептал Гриць, прислушиваясь к людским голосам. — Может, жандармы? А если собак спустят?

— Что-то не слышно собак, — утирая вспотевший лоб, ответил Ромка и осторожно начал отходить назад.

Но, зацепившись ногой за обнаженный корень старого клена, упал.

Прошла минута, вторая — никто не появлялся. И только слышался чей-то тихий, но твердый голос. Мальчики прислушались.

— «…Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный… то крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы…» — услышали они.

— Ану пошли ближе, — отважился Ромка.

Мальчики начали тихонько пробираться в чащу, раздвинули ветки и неожиданно увидели пожилого рыжеусого человека. Он сидел под высокой ивой, залитой лучами утреннего солнца, пробивавшимися сквозь густую светло-зеленую листву. В руках он держал какой-то журнал и взволнованно читал, а вокруг него на небольшой тенистой полянке сгрудилось человек двадцать студентов и рабочих.

— «…В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике…» — читал Франко.

Высокий белокурый студент пригнул к себе ветку ивы и медленно, сосредоточенно отрывал листья. Это был Ян Шецкий, которого мальчики не знали.

На разостланной газете лежали остатки хлеба, яичная скорлупа, луковица, колбаса. Тайное собрание, на случай налета полиции, должно было выглядеть как обычный воскресный пикник.

— Гляди, Ромка, а вон твой тато, — толкнул друга локтем Гриць.

— Тсс, — Ромка приложил палец к губам.

Студент Тарас Коваль не пришел на конспиративное собрание в лес. В эту самую минуту он подходил к дому, где жил Гнат Мартынчук. От внимательного взгляда студента не укрылось то, что против ворот на лестнице, приставленной к газовому фонарю, возился какой-то подозрительный человек в комбинезоне, то и дело внимательно вглядываясь в прохожих. Когда Тарас поравнялся с калиткой дома, он поймал на себе взгляд рабочего в комбинезоне.

Тарас спокойно вошел во двор и, захлопнув за собой калитку, припал глазами к щели. Теперь он ясно увидел, что рабочий на лестнице внимательно смотрит на ворота, за которыми притаился Тарас. Тогда Тарас, осмотревшись вокруг, отошел от калитки и быстро прошел мимо развешанного белья. Сквозь дыру в заборе выбрался на другую улицу и, обогнув маленький костел Ивана Крестителя, пошел вдоль невысокой стены, увитой плющом. Остановился, оглянулся, и, легко перемахнув через стену, очутился во дворе тарного склада, заваленного бочками и ящиками.

Отсюда Тарас снова мог видеть, что делалось на улице. Метрах в двух от него топтался на лестнице тот самый рабочий. Он явно следил за воротами напротив.

К фонарю приблизился хорошо одетый господин с усиками.

Рабочий быстро слез с лестницы, достал сигарету и обратился к прохожему.

— Пан позволит?

Прохожий не дал ему прикурить от своей сигареты, а достал из жилетного кармана зажигалку:

— Прошу, — тихо осведомился он. — Ну?

— Лишь один студент. Пока не вышел.

— Не одурачили они нас? Загляните в квартиру каменщика.

Спустя несколько минут агент постучался к Мартынчукам.

— Кто там? — громко спросила Катря, убиравшая в квартире. — Не замкнуто, входите, прошу!

Агент вошел. Окинув взглядом комнату, он очень вежливо обратился к Катре:

— Прошу пани, я немного опоздал… Тут у вас должны собраться…

— Что-что? Тут не сейм, чтобы собрания устраивать! — сразу поняв, с кем имеет дело, отрезала Катря.

Считая разговор оконченным, Катря сурово нахмурила брови и направилась во двор с трепачкой в руках, чтобы выбить из одеяла пыль. И агент, с опаской косясь на палку в руке Катри, поспешно отступил к двери.

…А тайное собрание, о котором агент хотел узнать, продолжалось.

— «Жизнь» — легальный журнал русских марксистов, — говорил Иван Франко друзьям. — Здесь напечатана «Песнь о Буревестнике» Максима Горького. За напечатание песни власти запретили издание журнала. Конечно, тьма боится света! Друзья мои, пламенный призыв «Буревестника» должны услышать тысячи обездоленных галицких тружеников, которые до сих пор терпят и молчат, а их покорностью питается панское насилие, как огонь соломой.

В эту минуту ветви орешника раздвинулись, и около Гната Мартынчука появился Тарас. С трудом переводя дыхание, он что-то встревоженно зашептал, отчего лицо Гната Мартынчука нахмурилось. Он медленно встал.

— Товарищи! — сурово прозвучал его голос. — Дом, где мы сегодня должны были собраться, оцеплен жандармами. — Он медленно обвел взглядом лица присутствующих. — Среди нас есть провокатор!

— Ваша осторожность, друже Кузьма, спасла людей, — обращаясь к Одиссею, взволнованно проговорил Франко.

— Я бы задушил предателя своими руками! Кто? — и Тарас почему-то неприязненно покосился на Ярослава Калиновского.

— Все-таки — кто? — ни к кому не обращаясь, тихо обронил Ян Шецкий.

Ромка и Гриць, не выходя из укрытия, тоже заволновались.

— Слушай, Ромка, а что такое… провокатор?

— Ну, человек… который за деньги родную мать готов продать полиции. Понял? Мой отец говорит, такого и за человека грех считать. Понял?

— Такой, как пан Зозуля, — добавил Гриць.

Мальчики опять умолкли, прислушиваясь к словам Гната Мартынчука.

— Коварный расчет барона Рауха найти союзников среди жен и матерей бастующих пильщиков лопнул как мыльный пузырь. Семьям бастующих мы раздадим деньги из нашей рабочей кассы. Но самое сложное, товарищи, — работа среди крестьян, потому что они за мизерный заработок, за кусок хлеба готовы принять любые условия.

Вдруг чья-то сильная рука приподняла Ромку за шиворот, как котенка, и испуганные глаза мальчика встретились с глазами человека могучего сложения. Гриця, пытавшегося бежать, поймал кто-то другой.

— Вы что тут делаете?

— А мы… мы там… — растерянно забормотал Ромка.

На человека с громким лаем набросился Жучок. Гриць вырывался, а потом заорал на все горло:

— Пусти-и-и!

Собака, увидя, что ее друзья в беде, яростно накинулась на обидчиков. На шум прибежали те, кто сидел на поляне.

— Ромусь, Грицю, что вы здесь делаете? — спросил Тарас.

Ромка вопросительно посмотрел на Гриця, как бы советовался — сказать или не сказать? Но Гридь опередил его:

— Мы клад искали. На Высоком замке…

— Товарищи, пора расходиться! — подойдя к студентам, сказал Одиссей.

— Что-то подозрительно много неудач у нас в последнее время, — с тревогой в голосе проговорил Гнат Мартынчук.

— А мне лучше выйти из лесу с детьми, они самая надежная охрана, — писатель положил руку на плечо Ромки. — Пошли.