«Воспоминания» Марии Федоровны Каменской (1817–1898) были опубликованы в 1894 году в журнале «Исторический вестник». Оцененные современной прессой как «наиболее интересные материалы по части мемуаров, помещаемых в последнее время в наших исторических журналах», они вызвали интерес и у обычных читателей, и у специалистов по истории России первой половины XIX века — историков, искусствоведов, филологов. И вскоре с их легкой руки многие эпизоды и факты из «Воспоминаний» стали кочевать из работы в работу без всяких ссылок на первоисточник.
Между тем шло время, и номера журнала с «Воспоминаниями» делались все менее доступными широкой публике.
В 1930 году известный пушкинист Николай Осипович Лернер предпринял попытку переиздания мемуаров Каменской. Книга была полностью подготовлена к выходу в свет, но по каким-то причинам в последний момент набор был рассыпан и издание не состоялось.
И постепенно, «Воспоминания» М. Ф. Каменской перешли в разряд «забытых» книг. Такая судьба была одновременно и удивительна и понятна. Удивительна, потому что увлекательность воспоминаний и их обращенность к любимой читателями пушкинской эпохе, казалось, должны были обеспечить книге стойкий читательский интерес. Понятна, потому что непоколебимый монархизм автора «Воспоминаний» сделал их на долгие годы не вполне удобными для печати. Да и сама Каменская, восхищающаяся Булгариным и Кукольником и как писательница мало известная даже современникам, не вызывала энтузиазма у издателей.
Действительно, М. Ф. Каменская не обрела писательской славы. Но при всем том она была талантливым и литературно одаренным человеком. Эта даровитость заложена в ней едва ли не на «генном» уровне, ибо по рождению она была графиней Толстой — Алексей Константинович был ее двоюродным братом, а Лев Николаевич — троюродным.
Незаурядность, природная одаренность «бродила» в Толстых, у одних находя выход в творчестве (чаще всего литературном, хотя были среди Толстых и художники, и композиторы), у других — в неистовой тяге к собирательству, у третьих же — и таких было особенно много — в эксцентричностях разного рода, от безобидного чудачества и страсти к шутовству до «эгоцентризма и дикости», причем эксцентричность вполне могла сочетаться и с творчеством, и с собирательством.
Эта «чудаковатость» родни была замечательно подмечена М. Ф. Каменской. Очаровательная неуклюжесть «дяди Константина», добровольное скоморошество Александра Петровича, потрясающий воображение эпатаж «Американца», неукротимая пылкость Аграфены Закревской, артистическая непосредственность отца — все это схвачено и передано в ее «Воспоминаниях» с подлинным литературным блеском.
Отец мемуаристки, Федор Петрович Толстой (1783–1873), — оригинальный художник, знаменитый медальер, едва ли не первым в России возведший медаль на ступень высокого искусства, вице-президент Академии художеств (1828–1859), — поистине главный герой этой книги. Все знавшие его отмечали необыкновенную разносторонность его личности. Медальер, рисовальщик, скульптор, гравер, живописец; очень недурной механик, слесарь и часовщик; он превосходно жонглировал, фехтовал, ездил верхом (даже брал уроки вольтижировки), танцевал (учился у знаменитого Дидло), писал драмы и прозу, занимался гальванопластикой (и составил учебник по этому делу) и даже мультипликацией; основательно знал физику, химию, зоологию, астрономию, историю, археологию, политэкономию, литературу. При этом он всегда стремился досконально изучить предмет, дойти до самой сути; во всех ремеслах тщательно изучал технологию, сам делал для себя инструменты, составлял краски. И был он великий труженик: работа составляла для него и содержание, и смысл, и цель жизни.
Чрезмерная одержимость работой тем не менее вовсе не отрывала Ф. П. Толстого от действительности. Он жил полной жизнью, живо интересовался происходящим вокруг и рано начал чувствовать окружающее неблагополучие. Жажда обновления сочеталась у него с неприятием насилия во всех его видах. К тому же как истинный сын своего времени он был воспитан в духе философии Просвещения с его культом Разума, Добродетели и Законности. Личное самоусовершенствование, просветительство и благотворение — вот те пути, которые могли, по мнению Ф. П. Толстого, привести к благодетельным переменам в Отечестве. Его политический идеал не простирался далее ограниченной монархии, возглавляемой просвещенным и, желательно, всенародно избранным монархом, — идеал, также восходящий к философии Просвещения и подкрепленный размышлениями над российской действительностью.
«Отец, — писала младшая дочь Толстого Е. Ф. Юнге, — не был революционером, он всегда был против насилия; он не был и тем, что потом называли «постепеновцем» — не от одного времени ожидал он прогресса, а считал, что всякий по силе и возможности должен способствовать улучшению человеческой жизни и трудом своим, и честным, правдивым словом».
Эта установка вовлекла в 1815 году Толстого в масонское движение, где он вскоре достиг довольно высоких степеней, а в 1818 году сделала его членом Союза Благоденствия, в наибольшей степени из всех декабристских организаций носившего просветительский характер. Первоначальная цель Союза — не переворот, а формирование общественного мнения, благоприятного для введения конституции («мнения правят миром»). На членов общества, согласно его устава, возлагалась «обязанность распространения между соотечественниками основных правил нравственности и просвещения, споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена».
Цель великолепно соответствовала устремлениям Толстого. «Побудила… меня вступить в благотворительное Общество, — писал он в своих показаниях на следствии, — всегдашняя моя готовность быть полезным всем требующим помощи в нуждах. Не имея никакого понятия о совещаниях и о том, что происходило на оных, я действовал с начала до конца одинаковым образом: помогал, кому мог, давал искренние советы тем, кто от меня их требовал». Конечно, утверждая, что ничего не знал о политической стороне деятельности общества, Толстой покривил душой: на заседаниях он бывал и даже на одном из них, поддавшись настойчивости и железной логике Пестеля, подал голос за республиканское устройство для России, что совершенно не соответствовало его искренним убеждениям. Но в основном он был прав: главным для него были просветительство и благотворительность. Поэтому, когда политика в деятельности Союза Благоденствия возобладала, когда радикальные мнения стали брать верх и все настойчивее зазвучала мысль о необходимости переворота, Толстой, не колеблясь, отошел от организации.
Как писала Е. Ф. Юнге, «с декабристами отец разошелся в убеждениях и не хотел ничего знать об их новом обществе: он не верил в возможность осуществления их дел и никогда ни в чем не одобрял насилия, но знакомство с ними он не прерывал и многих из них очень любил. О четырнадцатом декабря он ничего не знал, хотя и виделся накануне с Рылеевым и еще с кем-то…». Пестель «всегда был ему несимпатичен, и влиянию его отец приписывает те крайности, в которые впали декабристы и которые были причиной их гибели».
Даже отойдя от общества и не участвуя в восстании, Ф. П. Толстой всю свою жизнь сохранял черты, присущие именно людям декабристского типа: благородство, верность убеждениям, подлинную порядочность, высокое чувство чести, демократизм и внутреннюю свободу. Удивительно, но и по отношению к Николаю I он сумел себя поставить во вполне достойное положение. Как свидетельствовала его дочь, «сила его безыскусственной правдивости влияла даже на Николая Первого. Отец не боялся возражать грозному царю, когда дело касалось его мастерства. Мне известен случай, когда отец при всей свите и всей академии заявил, что «и не подумает» исполнить приказания государя, и, спокойно выдерживая сердитый взгляд Николая, убивавший, как тогда говорили, на месте людей, приступил к изъяснению своих мотивов. К чести императора, дело кончилось тем, что он сказал: «Ну, да тебя не переспоришь, делай как знаешь». Не скрывался Федор Петрович и в своем порицании действий царя и правительства. «Резкие речи иногда доходили до императора; один раз Адлерберг нарочно приехал к отцу и передал ему слова монарха: «Спроси ты, пожалуйста, у Толстого, за что он меня ругает? Скажи ему от меня, чтобы он, по крайней мере, не делал этого так публично».
Конечно, наряду с несомненными и блестящими достоинствами Ф. П. Толстому были присущи и недостатки и главный из них — слабохарактерность в бытовых проявлениях — самым печальным образом повлиял в свое время на судьбу его старшей дочери.
В своих «Воспоминаниях» Марья Федоровна старательно избегала разговора о политических пристрастиях отца, а в чем-то заменила их собственными, уже старческими, воззрениями, и это нужно иметь в виду при чтении мемуаров, но самый облик Толстого нарисован с такой любовью и нежностью, «описан так художественно, что, — по свидетельству Е. Ф. Юнге, — читая, я… вижу его как живого перед собой.
О детстве и юности Каменской подробно рассказано в «Воспоминаниях». Воспитывали ее в явном соответствии с педагогической теорией Ж.-Ж. Руссо, в свободе и доверии, и в духе присущих ее родителям гуманистических убеждений. Росшая в артистическом кругу, вдали от большого света, она не приобрела и обычных светских пороков, сохранила простоту, естественность и здоровые чувства. По своей красоте она могла рассчитывать на блистательную, по светским понятиям, партию. Но и среда, и воспитание, и пылкое воображение заставляли ее искать не просто героя, но героя романтического. Первым ее избранником стал знаменитый в ту пору драматург Нестор Кукольник, чей блистательный портрет кисти К. П. Брюллова наверняка памятен читателю (длинные, до плеч, волосы, черный глухой сюртук и цилиндр в руках). Возникшее чувство было обоюдным, но увенчаться браком не могло: Кукольник был женат, хотя и не слишком афишировал это обстоятельство. Женился он еще до своего приезда в Петербург в 1831 году, а с Машенькой Толстой они познакомились в конце 1833 года. Марья Федоровна либо действительно не знала о жене Кукольника, либо пожелала как-то выгородить дорогого ей человека, но только в «Воспоминаниях» обстоятельства их разрыва окружены таким туманом, что заставляют читателя строить самые разные догадки.
Окончательно вытеснило из ее сердца первую любовь и решило дальнейшую судьбу появление в 1837 году нового героя — молодого беллетриста Павла Павловича Каменского (1810–1871), красавца с черными бархатными глазами, вояку-«кавказца» с Георгиевским крестом в петлице, «друга» и подражателя Марлинского, краснобая, остроумца, певца, танцора и т. д., и т. п. Этот брак стал для Марьи Федоровны источником и большого счастья, и горчайших мук.
Жизнь щедро оделила ее интересными встречами с писателями, художниками, актерами (лишь часть этих знакомств отражена в «Воспоминаниях»), М. И. Глинка дружил с ее мужем и посвящал ей романсы; К. П. Брюллов писал ее портреты и делал с нее эскизы для своей «Осады Пскова»; немолодой уже П. А. Вяземский, встретив ее как-то в маскараде, подарил на другое утро книгу с посвящением:
Мужа своего она очень любила и не переставала любить до самого конца, несмотря на то, что с годами все заметнее проявлялись непривлекательные черты характера Каменского: лживость, хвастовство, слабоволие и совершенно непостижимое легкомыслие. В конце 1840-х годов, с трудом добившись разрешения на заграничную поездку, он уехал в Англию, где при посольстве служил его брат, а оттуда, не сказав никому ни слова и уж точно без всякого разрешения, махнул в Америку, которую ему внезапно захотелось посмотреть. В Петербурге стали злословить, говорить, что Каменский бросил семью, но он вскоре вернулся… Со службы его к тому времени за, просрочку отпуска выгнали, а самовольное путешествие было чревато серьезнейшими неприятностями. Спасло лишь вмешательство самого императора Николая I, которого Марья Федоровна умолила о прощении мужа. Надо сказать, что Николай Павлович вообще очень благоволил к ней и не однажды исполнял ее просьбы.
Позднее, когда Л. Н. Толстой начал работать над повестью «Хаджи-Мурат» и интересовался личностью Николая I, Е. Ф. Юнге по его просьбе записала для него несколько семейных анекдотов, и среди них такой: «Когда сестра моя была уже замужем, Николай Павлович очень ухаживал за ней в маскарадах. Сестра рассказывала, что за ними там всегда ходил по стопам какой-то субъект; раз Николай Павлович заметил его и обернулся к нему, и субъект вдруг исчез, как сквозь землю провалился. Один раз, тоже в маскараде, Николай Павлович говорил ей, что не знает другой такой умной и привлекательной женщины, как она, и вдруг остановился и сказал: «Просите у меня теперь все, что вы хотите, даю вам мое царское слово, что не откажу, что бы это ни было». Она ответила, что не из корыстных видов беседует с ним, что ей ничего не надо. Впоследствии ее горькая жизнь заставила ее не раз прибегать к императору, который один мог помочь ей».
Вернувшийся из Америки Павел Каменский оказался, таким образом, без службы, без денег и без дела. Его недолгая литературная известность осталась в прошлом. Со скуки он начал попивать, и в короткий срок его безобидная поначалу склонность к кутежам выродилась в настоящий алкоголизм. Марья Федоровна, с кучей детей на руках, с пьющим мужем оказалась без всяких средств к существованию. Отец помогал, но редко и нерегулярно: еще в 1840 году он женился на Анастасии Ивановне Ивановой (1817–1889), ровеснице своей дочери. Молодая мачеха, женщина энергичная, властная и жестковатая, падчерицу невзлюбила, и семья Каменских тогда же принуждена была оставить квартиру Толстых в Академии. Слабохарактерный Федор Петрович, быстро подпавший под влияние жены, не препятствовал этому шагу, хотя мучился потом вынужденной разлукой с любимой дочерью. С тех пор Марья Федоровна даже видалась с отцом лишь украдкой, изредка приходя к нему прямо в кабинет по черной лестнице.
Дальнейшая жизнь Каменских сложилась безрадостно: муж пил, с большою ловкостью занимая повсюду деньги, и просто пропадал из дому, и тогда кое-кто видел, как он, грязный и оборванный, просит на улицах подаяние. Потом он возвращался, переставал пить на месяц, на два, на год, даже устраивался на службу, но вновь срывался, и все начиналось сначала. Марья Федоровна заботилась о воспитании детей, которых, к счастью, удалось пристроить в казенные учебные заведения (детей в семье было шестеро, еще четверо умерли в младенчестве), и, как умела, зарабатывала на жизнь: писала и печатала в журналах стихи, прозу, драмы, продавала свое рукоделие… Друзья и родственники по мере сил помогали ей. Кузен, известный писатель Алексей Константинович Толстой, хлопотал о публикации ее сочинений, о пособиях из литературного фонда. «Мне достоверно известно, — писал он в марте 1868 года литератору и путешественнику Е. П. Ковалевскому, — что она находится в крайней бедности. Если Вы, глубокоуважаемый Егор Петрович, возьмете на себя, по предоставленному Вам праву, помочь ей из Литературного фонда собственным Вашим распоряжением, не дожидаясь исполнения формальностей, и поможете ей сегодня или завтра — Вы этим окажете ей и семейству ее благодеяние». По распоряжению Ковалевского, Каменской выдали в тот раз 50 рублей, а затем, когда формальности были исполнены, — еще 75.
Но эти обстоятельства, как ни удивительно, не влияли на атмосферу любви, которая царила в семье Каменских. Известный юрист В. И. Танеев в свои молодые годы, в конце 1850-х годов, наблюдавший за их жизнью, позднее с нескрываемым раздражением вспоминал:
«П. П. Каменский был человек лет под 50, крепкий, бодрый на вид, но на самом деле совершенно разрушенный пьянством. Он редко терял сознание, но он постоянно пил… просто голый спирт… Главными его пороками были ложь и хвастовство. Он постоянно лгал и постоянно хвастал своим умом и своей красотой. Жена его… была действительно достойная женщина, добрая, порядочная, умная. В молодости она была красавицей и была привлекательная и теперь, несмотря на свои сорок лет, высокая, стройная, с поднятой головой, с правильными, красивыми чертами лица. У нее было два недостатка: стремление быть писательницей и излишняя любовь к мужу, который совсем не стоил ее любви. Она писала плохие драмы… плохие романы… и очень дорожила ими. В молодости она была страстно влюблена в своего мужа и сохранила эту любовь до последних дней. Она постоянно хвалила его ум, его талант, его красоту… Все их дети были необыкновенно красивы, как только могут быть красивы дети красивых родителей… Семейство Каменских было кругом в долгу. Чем они жили, как ухитрялись, я никогда не мог понять. Никто из них никогда ничего не делал. Они жили в совершенной праздности. Единственным их занятием в течение дня было хвалить друг друга. Родители хвалили своих детей, удивлялись их уму и красоте, удивлялись уму и красоте друг друга. Дети хвалили своих родителей, удивлялись им и удивлялись друг другу…»
В 1871 году П. П. Каменский умер. Через несколько лет его вдову пригласили «состоять» при детях великого князя Владимира Александровича и смотреть за его дочерьми и за их гувернантками. Ей было положено жалованье в 1000 рублей в год, казенная квартира и экипаж. В. Н. Куликова, знакомая М. Ф. Каменской, писала о ней в эти годы: «Она очень довольна своей службой, хотя говорит, что интриги во дворце без конца и что надо иметь много энергии и силы воли, чтобы переносить все это».
Последние годы Каменская прожила в семье одного из младших сыновей — Гавриила Павловича Каменского (1853–1912). ей было еще суждено похоронить троих своих детей: в 1886 году, тридцати девяти лет от роду, умерла Мария, — в 1891 — скончался Федор, а в 1893 — Анна. Анна Павловна, в первом браке Карлинская, во втором — Барыкова, еще и при жизни своей доставляла матери немало огорчений: известная поэтесса, она в начале 1880-х годов поддерживала связь с южнорусскими народовольцами, сотрудничала в нелегальной печати, а в 1884 году в связи с делом Г. А. Лопатина была арестована в Ростове-на-Дону и месяц провела в тюрьме.
После смерти Анны Марья Федоровна несколько месяцев была тяжело больна, а когда поправилась, приступила к последней в своей жизни большой литературной работе.
Ее наследие как писательницы не слишком велико: несколько стихотворений, две стихотворные сказки, четыре пьесы, три рассказа, три романа. Почти все написано в промежутке между 1850 и 1862 годами. Один из романов (видимо, «Бабушкин внук») писался во второй половине 1860-х годов и долгое время оставался неопубликованным. Ни поэзия, ни драматургия Каменской успеха не имели. Стихи ее современная критика (включая Н. А. Добролюбова) оценивала неизменно отрицательно, пьесы ставились, но публика принимала их холодно. Более удачна была ее проза, но и она не поднималась над тогдашним средним журнальным уровнем. Писательнице превосходно удавались характерные персонажи, она умела написать диалог, интересно пересказать где-то услышанный или подсмотренный анекдотичный либо необычайный случай — все качества незаменимые для мемуариста, но зато она совершенно не умела построить сюжета, не владела композицией, а уж о передаче психологии героев и говорить не приходилось, их нравственное перерождение совершалось мгновенно и зависело только от извивов фабулы. В результате романы Каменской распадались на множество более или менее забавных и увлекательных эпизодов, и большинство из них имело мемуарную основу. Будущие главы «Воспоминаний» обыгрывались в беллетристике, затем многократно обкатывались в устных рассказах (а рассказчицей Каменская, по воспоминаниям ее знакомых, была превосходной) и наконец в начале 1890-х годов она принялась их записывать.
Эти наброски воспоминаний увидел в 1893 году давний знакомый Марьи Федоровны, известный писатель Д. В. Григорович, и с его помощью старая писательница снова «вышла в свет». В 1894 году популярная «Нива» напечатала давно лежавший без дела роман «Бабушкин внук», а на страницах «Исторического вестника» стали публиковаться «Воспоминания».
Марья Федоровна с большой ответственностью отнеслась, к работе над этой книгой. Был открыт заветный шкафчик, где хранились старые письма, альбомы, деловые документы, все это пересмотрено, перечитано, наброски «Воспоминаний» приведены в порядок, и в первые три номера журнала было передано сразу пять глав. Остальное еще предстояло написать, и Каменская взялась за дело с рвением, и на протяжении почти всего года непременно выдавала по главе для каждого нового номера.
Погружение в прошлое давалось нелегко: воспоминания волновали и мучили ее, за работой она смеялась и плакала, потом начались ночные кошмары, бессонница. Сын и невестка следили за матерью с тревогой, и когда та начала заговариваться, категорически потребовали прекратить работу. Одиннадцатый номер «Исторического вестника» вышел без «Воспоминаний», а в двенадцатом — появилась последняя коротенькая глава, кое-как доведенная Марьей Федоровной до годов ее замужества.
Многое из задуманного и обещанного осталось неосуществленным, текст местами сохранил следы спешки, недостаточно литературно отделан, встречаются и фактические ошибки, — но и в таком виде «Воспоминания» М. Ф. Каменской стали значительным явлением русской мемуарной литературы.
Главная их ценность, несомненно, историко-бытовая. Быт вообще, а тем более быт русской художественной интеллигенции первой трети XIX века, да еще переданный с такою красочностью и обилием деталей, — чрезвычайная редкость в нашей мемуаристике. А ведь среди героев книги не только художники, но и писатели, и актеры, многие из которых составляли гордость своего времени. Время же это то самое, «пушкинское», столь дорогое сердцу читателя, и Каменская проводит нас по нему хотя и мельком, но показав все самое заметное и примечательное. Хоть одним глазком, да заглянет она и в деревню, и в людскую, и в купеческое жилище, и в дворянский дом, и в великосветский салон, и в храм, и в театр, и на бал, вспомнит и об Отечественной войне, и о наводнении 1824 года, и о восстании на Сенатской площади, и о холере, и о смерти Пушкина, и об открытии Александровской колонны, расскажет, что ели, как одевались, у кого причесывались, что танцевали, на чем ездили, где и как развлекались, чем лечились ее современники (и между прочим, выведет на сцену целую галерею тогдашних «экстрасенсов» и целителей, что тоже небезынтересно для наших дней).
И еще нельзя не обратить внимания на высокую духовность книги, на удивительно чистый, добрый, не замутненный ни злобой, ни раздражением взгляд на людей и события. Эту чистоту и доброту не исказили ни возраст, ни пережитая, далеко не легкая и не щадившая автора жизнь.
Конечно, есть множество мемуаров глубокомысленнее и солиднее, «Воспоминаний» М. Ф. Каменской, но не так много найдется таких, что оказались бы занимательнее. Читаешь их поистине «на одном дыхании».
И перелистывая эти густо заселенные разноликими и разнохарактерными персонажами страницы, читатель наверняка не раз улыбнется и не раз взгрустнет вместе с автором, чтобы после, встретив в каких-нибудь других, серьезных, «больших» мемуарах имя Толстого-Американца или Павла Каменского, Александры Михайловны Каратыгиной или коварной Турчаниновой, или еще кого-нибудь из многочисленных героев этой книги, «узнать» их и принять как старых и добрых знакомых. А закрыв книгу, наверняка почувствует, что в чем-то лучше и ближе узнал это столь далекое от нас «доброе старое время».
В. Бокова