Попросил Джимми Фоли свозить меня в Уондсворт повидать Слипа. Последние два года моего срока этот Слип был моим соседом по камере.

Слип не уважал тюрьму. Ему не нравился его приговор, не нравился Уондсворт, не нравились надзиратели, но больше всего прочего ему не нравилась тюремная жратва. И еще штук пятьсот разных вещей были ему не в жилу, да и это только начало списка. Первые три дня в камере он молчал, как рыба, ничего не жрал и не срал. А когда заговорил, его будто прорвало, и он забалабонил всерьез и надолго, будто какой-нибудь Малькольм Х перед стотысячной толпой.[7]Малькольм Х (1925–1965) — деятель негритянского движения в США. Блестящий оратор, идеолог «черного национализма». Смертельно ранен в 65 г. в Гарлеме.
Он считал тюрьму зловредной помехой своим планам; заключение не могло сравниться с попиванием рома с колой в обнимку с какой-нибудь шлюшкой на каком-нибудь пляже на Ямайке. Короче, он был зол.

Но когда он прорвало, планы у него в корне изменились, и он сходу взял меня в свое будущее. Решил, что пока он будет отбывать двухлетний срок за ввоз марихуаны, я смогу заполнить брешь, образовавшуюся в мире из-за его отсутствия. Мне поручалось руководить его операциями — будешь сидеть за компьютером, распинался он, и контролировать грузопотоки. Ну да, между каталажкой и Бурунди.

Я не перечил — пускай себе говорит.

Тендер на подброс меня в Уондсворт Джимми Фоли выиграл по двум причинам. Во-первых, ему легко стырить тачку, чтоб нам доехать. Раз уж сам я только-только вышел из тюряги, вляпаться по новой из-за мелочовки мне ой как не хотелось, приходилось кататься на автобусах, только в Уондсворт автобусы не ходят, будешь ждать — век не дождешься. А слямзит тачку Джимми, и нас тормознут — судье скажу, что не виновен, Ваша Честь, за руль не садился, думал, все законно, максимум двушник, да и то вряд ли.

Вторая причина в том, что когда Господь раздавал мозги, Джимми оказался в очереди первым с конца. Он предпочитал выполнять, что ему говорят, чем это самое думать — да ну его, только ухи ноют. Одно время он сильно затосковал, когда его из-за меня малость подстрелили, но потом повеселел и снова стал свой в доску парень. Короче я звякнул ему, и мы погнали в Уондсворт.

Брать бирку «ГОСТЬ» было как-то странно. Тебя пускают, потом вдруг выпускают — не привык я так. Да и приехал не в «луноходе» вонючем.

Тюремщики на меня вылупились.

— Чтоб я сдох, если это не Беркетт-359, - вякает раздолбай при рамке у ворот.

— Для тебя — мистер Беркетт, солнышко, — отвечаю, — и дури на мне нет, так что нечего меня лапать — тут ты своего кайфа не словишь.

— В нашем учреждении мы не производим нательный у посетителей, если нет оснований для подозрений. Поскольку вы никогда не приезжали к нам в этом качестве, вы не можете об этом знать, вот и все.

— Вот и впускай, твою так.

Мы прошли через эту хреномудию, вынули все из карманов, потом сняли куртки и сунули их в аппарат. Надо же, ни винтарей, ни даже чешского пластида не оказалось. Запускают десятками, бегло щупают — вот и вся безопасность. Вышли из сторожки, потом через двор — в главный корпус.

Подошли к столу в предбаннике, за столом — надзиратель. Говорит: «Чтоб я сдох, если это не Беркетт-359!»

— Чтоб я сдох, если это не офицер Мудак, — говорю. Маддок его фамилия, по-нашему, значит, Мудак. Вообще-то, не вредный мужик был, курево подгонял недорого, когда им за сверхурочные срезали.

Сказали нам номер стола, а после полдня прождали, пока Слип изнутри не вывалился.

— Во, блин! — орет.

— Во, блин! — ору.

— Во, блин! — орет.

И так без конца.

— А это Джимми, — говорю, — тоже гость-в-жопе-гвоздь. Свистнул «Астру», подвез.

— Джимми!

— Мужик!

— Тебе чего из буфета, Слип?

— Четыре «Твикса», два яблока, три чипсов, четыре галеты, один «Марс», три чая, два кофе.

— Думаешь, больше тебе не схавать?

— Пока хватит, а то, бывает, и сорок минут не дают.

Мы сели, а Джимми погнали за жрачкой. «Ты аккуратней там с волонтётками[8]Речь идет о Женской добровольной службе — WVS (созд. В 1938; с 1966 — Женская королевская добровольная служба-WSRS). Во время Второй мировой войны участвовала в противовоздушной обороне, в мирное время — помощь населению при стихийных бедствиях и т. п., в т. ч. и общественная работа в тюрьмах.
этими, — говорю, — облапошат за милую душу, как завидят, кто к ним пожаловал, дурья твоя башка». У Джимми пунктик на них, с пол-оборота заводится.

— Ну, как делишки, Слип? — интересуюсь. Не раздобрел вроде — видать, собрался весь срок отмотать, к тюремной жратве не притрагиваясь.

— Да все путем. Переводят в Хайпойнт, говорят, недельки на две, может, восемь.

— Сраная это дыра Хайпойнт, мотай в Даунвью или в Маунт, Слип. Хайпойнт — дырища говенная. В Маунте тебе и жрачка получше, там рис с горохом — пальчики оближешь.

— Говорят, Лестер Пигготт в Хайпойнт перебрался, выходит, там не так уж и плохо.

— Ну да, а выскочил в воскресенье; ты слыхал, чтоб нормальный мужик из тюряги в воскресенье выскакивал? Хотя, понятно, у него конюшня в двадцати милях, так что ему рядом, а у тебя нет, так что тебе и мазы нет. У тебя ж нет конюшни где-нибудь под Ньюмаркетом,[9]Город к востоку от Оксфорда, знаменитый ск а чками.
про которую ты помалкиваешь, а, Слиппи?

— Твоя правда, брат. И все же мне — туда.

— Тогда, только в корпус Д. Маленький, уютный, да и режим сносный. Говорили, прикроют, но вроде бы пока на месте. По субботам отпускают в забегаловку рыбы с картошкой пожрать, а заодно можно и в пивную.

— Слышь, Ники, говорят, в Спринг-Хилле по субботам, ближе к ночи, в бандитский блок харч по заказу из китайского ресторана несут, нет, ты представляешь?

Мы б и дальше судили-рядили про тюрьмы, да про режим — дело житейское. Но помешал Джимми — притаранил из буфета жратву.

Подначка моя в точку оказалась.

— Вот ведь жулье поганое, — говорит, — старые курвы на два пенса нагрели на кофе, а потом пытались на сдаче околпачить, ну кошелки драные. — Джимми был на этом свете единственный, кого можно было завести насчет этих теток. Без осечки работало.

Слип набросился на жратву.

— Слышь… а когда… насчет… того самого? — проговорил он в паузах между чавканьем.

— Сейчас надо. Под конец они ждут, секут.

— А как, как?

— Нормально так: заходит девка, ты сразу к ней, на коленки бряк, языком шасть, и достал. Ты извини, целовать я тебя в губки не буду, не то твоя тюряга на уши встанет.

— Да ты чего, мужик, я уж не такой озабоченный.

— Батончик «Марс».

Разорвал обертку, надкусил, и что принес, из-за зубов языком вытолкнул. Вообще-то я слыхал, что конопляная смолка законом запрещена, так что даже рад был поскорее от этого комочка фольги избавиться. Подлепил к шоколадке и на стол в обертке положил. Слип достал из-под ремешка часов свернутую бумажку. Передал мне, без проблем. Полсотни.

— Сбережешь для меня, а, Ники?

— Бог ты мой, Слип, откуда у тебя здесь полсотни?

— Попотеть пришлось. Все помаленьку да помаленьку, а потом пришел один с воли, а при нем полста одной бумагой. Он мне и поменял.

Выждал немного, потом взял «Марс» и передачу мою принял. Там, конечно, было не ахти, но двум-трем ребятам на два-три дня радости хватит.

— Молоток, Ники, ты хороший партнер.

— Уж как положено.

— Только почему ты не догадался привести какую-нибудь забористую кралю? Этакую блондиночку, симпатюшную белую девочку, а, партнер? Или у тебя нет больше сестры? Ну хотя бы двоюродной? Ведь мы же с тобой партнеры, верно?

— Зато я привел тебе Джимми.

— Ну-ну, — он посмотрел на Джимми, — не серчай, приятель, но на симпатюшную белую девочку ты вряд ли потянешь.

— Это ты верно подметил, — говорит Джимми, — только я слыхал, что у вас тут и бабы в надзирателях, так зачем вам какие-то другие.

Слип как заржет. Я подумал, его сейчас удар хватит. Тоже мне бабы.

— Бабы, — орет, — бабу хочу! — потом принялся за «Твикс». — У тебя ж вроде была сестра, Ники?

— Да ладно, Слип, давай уже про дело, — говорю ему, — бабы и дело — одно другое исключает.

— Ты чертовски прав, старина, — он еще раз обдумал то, что я сказал, — чертовски прав. Дело превыше всего. Ты уже обмозговал мое предложение насчет Ямайки?

— Ямайки? А разве мы собирались не в Сенегал?

— Ты собирался в Сенегал, Ники. Ты собирался в Сенегал, потому что ты знаешь по-французски, и еще потому, что мне сейчас куда-то собираться заказано.

— Ну так в чем дело-то?

Ну вот, сбил меня с толку. Не в первый раз, конечно, и не в последний, но основательно. За последние недели, что мы были вместе в камере, Слип мне все уши прожужжал о том, как мы можем сказочно разбогатеть, если будем поставлять компьютеры в землю его предков — Сенегал. Покупаешь здесь по полторы штуки, в Африке сбываешь по четыре-пять, как повезет. Нет проблем. С Ямайкой Слипа связывало только то, что у него отобрали тамошнюю экспортную лицензию, когда он пытался протащить марихуану в ящиках с кокосами.

— Ну так что? — интересуюсь. — Меня всего-то пять минут, как выпустили, а у тебя уже созрел новый план, а, Слип?

— Ах, да, — говорит, ах, да, я же, возможно, позабыл посвятить тебя в свой новый план, Ники, старик.

— Да, черт тебя побери, возможно, позабыл.

— Ну да, видишь ли, очень полезно иметь промежуточные планы. Конечная наша цель — это, как ты сейчас упомянул, наладить торговлю с Сенегалом. Но сперва мы должны заложить крепкий фундамент. Я думал об этом.

— Что-то ты больно много думаешь, — ввернул Джимми.

— Я думал об этом. Мы должны начать наше дело, заложить основы, завязать контакты, выстроить бизнес-план и модус операнди.[10]Образ действия (напр. компании); (юр.) — преступный «почерк» (лат.).

— Это еще что за хрень?

— Я это в книжке вычитал. Там говорится, что нужно иметь бизнес-план и модус операнди, а это значит, что они у нас будут.

— Как скажешь, Слип.

— Прах моих сенегальских предков по-прежнему ждет, чтобы мы туда пришли, но сначала нужно провести подготовительную работу.

— Это то же самое, что ты вначале говорил?

— В общем, я составил промежуточный план, дабы, к тому времени, как мы примемся завоевывать африканский рынок, ты хорошо разбирался в законах капитализма. Как это тебе? В кассу?

— В кассу, да.

— Короче говоря, мой промежуточный план связан с Ямайкой. У тебя — ямайская лицензия на импорт-экспорт, а у меня — способность сделать из тебя настоящего коммерсанта, уж коли я здесь завяз.

Я даже поперхнулся.

— Прошу прощения, Слип, — говорю ему, — извини, что я грубо вмешиваюсь в твой блестящий план, но только ты забыл, что у тебя уже была ямайская экспортная лицензия, и в результате ты оказался здесь, помнишь? Ты еще хотел ввезти ганжу[11]Марихуана, в частности, ямайская.
в ящиках с кокосами, за это тебя и посадили. Ты мне еще рассказывал, что брали тебя как раз в тот момент, когда ты обедал, и ты еще сказал копперам извините, дайте хотя бы бутерброд докушать, а то душа казенной пищи не принимает… короче, как я понимаю, у тебя с импортом проблема, нет?

— Ники, — голос усталый-усталый, — когда мы сидели в одной камере, я объяснял тебе это два миллиона раз, а может, и все три. Я больше не желаю слушать, что ты несешь. У прошлого надо учиться. Вектор поменялся. Ты займешься законным бизнесом — импортом и экспортом. Ямайка нам подходит, потому что я знаю тамошний рынок. Я буду «спящий партнер», то есть не принимаю в этом деле непосредственного участия, но я — мозг всей операции. Когда я отсюда выйду, я присоединюсь к тебе, потому что эти узколобые тупицы больше не дадут мне лицензию. И поскольку мы к тому времени уже себя зарекомендуем, мы без труда завоюем сенегальский рынок.

Мне стало не по себе.

— Как же я все это проверну? Я ведь не умею как следует шевелить мозгами. И Джимми тоже не умеет. Сказать по правде, даже вовсе не умеет.

— Не умею, — подтвердил Джимми.

— Шевелить мозгами буду я. От вас требуется три вещи, — он решил выдержать эффектную паузу.

— Бухать до одури, трахаться с бабами и купить себе «бумер»?

— Сперва усвойте, что значит заниматься коммерцией. Я дам вам адрес Британского Совета по внешней торговле. Во-вторых, вы поедете на Ямайку. Я покажу вам ее на карте. В-третьих, вы разузнаете все насчет экспорта и импорта, проверите, как пойдет товар.

— Какой еще товар?

— Точнее, два. Из Ямайки вывозите кофе…

Тут только до меня дошло.

— Че-го? — спрашиваю.

— Че-го? — спрашивает Джимми.

— Я поеду на Ямайку?

— И очень скоро, приятель. Видишь ли, товар не придет сам по себе, его нужно доставить.

— Господи Иисусе.

— Во-во, — поддержал Джимми, — и дева Мария тоже.

— И что это за товар, который я повезу на Ямайку, и который у меня тамошние ребята с руками оторвут?

— Нет проблем.

— Нет проблем? Это у тебя будет нет проблем — ты будешь париться тут и типа шевелить мозгами. Так что мне везти на Ямайку?

— Шезлонги, Ники. У них там на Ямайке совсем нет шезлонгов.

Господь Всемогущий.

Возвращаемся к «Астре» и видим: какой-то ублюдок выдавил фортку и утащил магнитолу. С этими «Астрами» всегда одно и то же: каждому не терпится чего-нибудь отодрать. Значит, домой поедем без музыки.

— Вот ведь уроды, ну кругом ворье, — разорялся Джимми, — на ходу подметки стригут, ничего нельзя оставить. Ладно, до Хэлфорда доберемся, другую возьмем.

— Да ну ее, все равно бросать.

— И то правда.

Когда выбрались на Тринити-роуд, Джимми говорит:

— А этот Слип, у него все дома? У него что, в жопе свербит?

Я не удержался, хрюкнул.

— Слип мой кореш, — говорю ему, — он мой кореш.

— Да и я тоже твой кореш, Ники, только я никогда не заставлял тебя летать на Ямайку или в то место в Африке. Ямайка — это ведь очень далеко, приятель. Далеко, и там полно гангстеров.

— Ну, а как тебе план?

— План?

— Да, как тебе план?

— План.

Ах ты господи.

— Что ты думаешь насчет того, чтобы возить шезлонги на Ямайку?

— Да пошел ты, Ники, что ты думаешь, то и я думаю. Ты повезешь им на Ямайку эти самые шезлонги — ребята-гангстеры отрежут тебе яйца и сделают омлет по-ямайски.

— А мать Шерри МакАлистер, — говорю, — она ведь тоже с Ямайки.

— Может, и так.

— У Полетты Джеймс и мать, и отец с Ямайки.

— Может, и так.

— Так что, они все — гангстеры?

— А как же.

Посмеялись мы с ним, и я говорю:

— Да брось, Джимми, да если даже все они гангстеры, кому нужны эти сраные шезлонги? Тут ведь большими барышами и не пахнет.

По Тауэрскому мосту проехали с ветерком: отчего-то никого на нем не было.

— И не может быть, чтобы уж все были гангстеры. Ты мне вот что скажи. Как думаешь, будет из этого хоть какой-то толк, или это полная лажа?

Он только сплюнул.

— Тогда почему ты думаешь, что у гангстеров других забот нет, они только того и ждут, чтоб нас хлопнуть?

Он немного подумал. Слышно было, как скрипят у него в башке колесики. Потом еще немного. Потом говорит:

— Ладно, Ники, ты у нас самый умный, и по-французскому в школе шарил. Ладно, допустим, я не знаю, зачем им нас хлопать. Может, потому, что им что-нибудь да не понравится, я слыхал, они там, на Ямайке, стали больно уж обидчивые. Не глянется им, скажем, как ты их ром пьешь, раз — и хлопнут. Так я слыхал. Или ты думаешь, что эти бандюки ямайские вдруг стали все такие белые и пушистые?

— А насчет кофе как думаешь?

— Это им тоже запросто может не понравиться, ну не глянется им, как ты их кофе пьешь — тут на месте и пристрелят. Откуда я знаю, Ники, да чтоб мне сдохнуть на этом месте.

— Да нет, я про то, чтоб кофе от них вывозить, как думаешь, стоящее это дело?

— Да хрен знает, Ники, не нравится мне вся эта бодяга. Давай лучше попробуем Исландию, я никогда не слыхал, чтоб в Исландии были гангстеры. Давай возить шезлонги в Исландию, а?

— Ты поедешь со мной на Ямайку, а, Джимми?

— Ники, ты, верно, рехнулся. Двое белых парней делают бизнес на Ямайке? Нет, правильно мамаша всегда меня предупреждала, чтоб я с тобой не водился, у тебя точно крыша отъехала, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— А почему тогда и моя мамаша мне говорила, чтоб я с тобой не водился? Что ли уж тогда, когда тебе шесть было, чуяла, что ты — жучила окаянный?

— Правы наши мамаши были, что верно, то верно.

Мы еще похихикали, а на Майл-Энд-роуд он газанул по тротуару, да так, что мы какую-то бабульку чуть на тот свет не оформили. Легко.

— А как ты думаешь, Джимми, нужны им шезлонги?

— У них там лежаки, Ники. На кой хрен им шезлонги эти, если есть лежаки.

— Это такие большие, длинные?

— Да, я такие на Кэнви-Айленде видал. Складываются-раскладываются чуть ли не в тридцать восемь раз. Телки лежат на них, потому их и называют лежаками. Господи, Ники, тебе надо бы это знать, неужели ты их не видел, когда ездил к лягушатникам?

— Правду сказать, Джимми, я даже не упомню. В Калé уж точно не видел ни шезлонгов, ни лежаков никаких, хотя я же там и на пляже ни разу не был, может, там они есть.

— А эти, как их, шизлонги, — их все еще делают, а, Ники? У моей бабки был один в саду, так ему лет сто было. Ты думаешь, их сейчас еще делают?

— А черт их знает, Джимми. Найти-то, наверное, можно. Теперь, может, и электронные какие есть, с музыкой.

— С музыкой, блин. Ты и впрямь чокнулся, Ники, видать еще когда в тюрьме сидел. Мне бы такое и в голову не пришло.

По сто второй мы задвинули под двести. Приедем домой, бросим на хер эту тачку.

* * *

Стук в дверь. Я не стал открывать. Сижу себе на диване, телик смотрю. Торгаши какие-нибудь по домам шастают.

Снова стучат. Потом камушки в окно бросили. Кому-то я определенно был нужен, и этот кто-то знал, что я дома.

Выглянул в окошко, кричу:

— Что, пиццу принесли?

Кто их знает, может, это легавые припороли.

— Это я, Ники.

Господи, Норин Хэрлок, а я держу ее на такой холодине. Не было в городе другого человечка, которого бы мне так хотелось повидать (приличная, причем, девушка, и работа у нее есть), а я мурыжу ее на улице.

Я быстренько открыл дверь.

— Пришла меня навестить, а, Норин? — спрашиваю. — Страсть как хотелось меня видеть, да?

— Да, хотела посмотреть, все ли с тобой в порядке.

Я чуть в в осадок не выпал. Норин Хэрлок пришла посмотреть, все ли со мной в порядке.

— Хочешь чаю или кофе или текилы, а может, потискаться на диванчике? — помню, я очень нервничал.

— Ты не меняешься.

— Ну, так с чего начнем?

— Хорошо бы чаю и немножко текилы.

— А кофе и потискаться?

— Это обычно бывает после ужина, а ты еще не предложил мне поужинать.

— У меня есть тосты.

— Вообще-то, я принесла с собой карри — так, на всякий случай.

— Да ну!

— Ну да!

— Как ты узнала, что я дома?

— Я не знала.

— Хорошо, что достучалась. Где-то у меня тут были две вилки и одна плошка. У тебя, случайно, нет тарелки?

— Чего нет, того нет.

— Тут где-то была мисочка.

Достали мы карри из пакета, поделили и навернули за милую душу. Выпили полбутылки текилы с лаймом и посмотрели телик. Все равно как муж с женой, только без скандала.

— Ну что, сделаю я кофе? — говорю ей, как фильм кончился. — А потом можно и потрахаться.

Правду сказать, меня так трясло, что проще было сделать коктейль, а не кофе.

— Очень романтично, Ники. Только мне завтра утром на работу.

— Я могу по-быстрому.

— Нет, Ники, сегодня никак не получится.

А.

— Ты слыхала, — говорю ей, — что Келли дала мне пинка под зад?

— Да, — говорит.

Мы еще посмотрели телик и выпили текилы. Сидим так близко, почти впритирку.

— А что до того, к чему ты клонишь, — говорит, — то при определенных обстоятельствах…

— Что?

— Я бы… подумала.

— Какие еще к черту обстоятельства? Господи, Норин, какие обстоятельства, о чем бы ты подумала?

— Тебе придется выполнить несколько условий…

— Чего?

— Несколько условий.

— Господи, Норин, не тяни. Ты имеешь в виду условия, чтобы залезть со мной в койку? Что мне сделать? Сводить тебя на собачьи бега? Угнать тебе яхту? Я сделаю, ты только мигни.

— Не залезть в койку, Ники, не трахнуться, а заняться любовью. Медленно, долго, по-настоящему.

Бред какой-то.

— Господи, Норин, в койку, медленно — все, что захочешь, только скажи, какие условия? Чтоб по субботам ни-ни? Чтоб мне на голове стоять? Какие условия, Норин?

— Ничего похожего.

Молчит. Я думал, меня удар хватит.

— Ты ведь всегда говорил, что ты меня хочешь?

— Хотя бы потрогать, Норин, одним пальцем… ты самая красивая девушка из всех, что… ты такая милашка, Норин, аж дух захватывает.

— Но есть вещи, которые нам мешают, всегда мешали. Ты должен навести порядок в своей жизни, если хочешь, чтобы такая девушка, как я, могла показаться тобой на людях. Ты когда-нибудь думал об этом?

— Чего?

— Короче говоря, у меня есть несколько условий, Ники, если ты решишь, что оно того стоит.

Полчаса прошло, а мы ни на миллиметр не продвинулись.

— Условий три.

Я глотнул текилы для храбрости.

— Ты завязываешь с воровством.

Господи Иисусе.

— Второе. Ты проходишь тест на ВИЧ-инфекцию.

Матерь божья.

— Третье. После этого должно пройти два месяца, чтоб убедиться, что все в порядке.

Господь вседержитель.

— Норин… — говорю.

— Как тебе эти условия, Ники?

— Так я до пенсии не обернусь, Норин.

— Я не шучу, Ники.

— Я знаю, Норин.

— Хочешь, я поцелую тебя на прощанье, чтоб мы оба поняли, что у нас может получиться?

— Да, — только и выдавил я, — да.

И она меня поцеловала. Только начала она необычно — с живота, стащила с меня майку и облизала пупок. Я чуть не кончил. Потом она прижалась ко мне и давай двигаться туда-сюда. Я ощутил ее кожу, ее грудь, ее живот там, где она только что меня целовала, а потом она засунула мне за спину ногу и стала своим язычком вылизывать мне шею, ухо, а потом раз — и куснула меня за нос! Я снова чуть не кончил. Потом она вылизала мне губы, и тут уж я, помню, совсем стал задыхаться.

Потом она встала, помахала мне рукой и ушла.

А я все не мог отдышаться.

* * *

ОТВАЖНЫЙ ГЕРОЙ-ОДИНОЧКА ОБРАЩАЕТ В БЕГСТВО ВООРУЖЕННЫХ ГРАБИТЕЛЕЙ ВО ВРЕМЯ ОСАДЫ ПОЧТОВОГО ОТДЕЛЕНИЯ НА ВУД-СТРИТ!

«Уолтемстоу гардиан» расписала мои подвиги, вознесла до небес, но после такого любому бы стало тошно.

Читаю: «Двадцатитрехлетний Ники Беркетт лишь на прошлой неделе освободился из заключения. Живое свидетельство того, что перевоспитание возможно, Ники заглянул в почтовое отделение на Вуд-стрит, чтобы приобрести почтовую марку второго класса — это я им сбрехнул вместо банку пива дососать — когда почтовое отделение было захвачено озверевшими вооруженными грабителями в масках. Действуя в одиночку, безоружный Ники обезвредил одного из налетчиков исключительно благодаря силе воли и твердости характера — не хотел стучать на Рафика с его битой — и убедил его отдаться в руки представителей Закона без малейшего сопротивления. Второму налетчику удалось скрыться еще до приезда полиции, однако есть все надежды на то, что он будет задержан в самое ближайшее время.

Скромный Ники впоследствии заявил: „Ничего особенного. Ребята пытались немного подзаработать, но им не повезло. С кем не бывает“».

* * *

Мобильник разорался — семи не было.

— Это Ники Беркетт? — спрашивают.

— Очуметь.

— Ники Беркетт?

— А сколько на твоих?

— Семь часов. Вы Ники Беркетт, я не ошиблась?

— А ты кто такая?

— Я Мэри Льюис, из «Сан».

— Из какой на хрен сауны?

— Из газеты. Газета «Сан».

— Ну.

— Это газета «Сан», Ники, мы хотели бы поговорить с вами о нападении на почту, может, мы напишем о вас, а за эксклюзив заплатим.

— «Сан», говорите?

— Да, Ники.

— Тогда катитесь на хер.

— Что? Не беспокойтесь, мы запла…

— «Сан» — поганый расистский листок, — так у нас в тюряге говорили все черные, — короче, иди ты на хер.

— Но Ники… э… я слышала, что вы белый, разве нет?

Я отключил ее.

Через минуту-две снова звонок. Бабий голос: «Мистер Беркетт, это Хелен Робинсон из „Индепендент“».

— Врешь, сучка, это опять гребаная «Сан». В сраку канай, — говорю, и вырубил и дозвон, и доступ.

* * *

Потом встал и чаю себе заварил. Одно хорошо, что эта гнида из «Сан» разбудила, — больше времени покайфовать от моей квартирки. Так и непроснутый, заварил чайник, туда-сюда потыркался, чаю выпил, на стул уселся и на мир из окошка выглядываю.

Не больно-то он на вид приветлив, мир этот.

Было у меня три желания: чуток голубого неба, кружка чаю и чтоб никто не доставал до печени. Так вот же они, все три, только мир за окном все равно приветлив не кажется. К тому же, на той стороне улицы легавые в тачке сидят, и тачка у них цивильная.

Персональная «Ауди», блин, даже не Старины Билла обычная тачка без рекламы. В семь утра, два хмыря в форме мнят себя невидимками.

На одном — форма шишки на ровном месте. Не то, что обычная, фараонская. В такую они на прием у королевы наряжаются. Чиф-супер собственной персоной.

На нашей улице никогда не жил. Не чиф-суперская наша улица. Тогда какого черта?

Наблюдает. На мое окно пялится. Ну скажите, с какой это радости такому начальничку[12]Суперинтендент — старший полицейский офицер; полицейский чин, следующий после инспектора полиции. В английской полиции ему, как правило, подчиняются все инспекторы.
это понадобилось?

Посидели там немного, а после уехали, а я чай допил.