Вышел позавтракать и на Хоу-стрит гляжу — Дин Лонгмор. В новой куртенке.

— Здорово, Дин, — говорю.

— А, Ники, шикарно выглядишь.

На куртке его по бокам сверху вниз красные полосы.

— Ты что, Дин, художником заделался?

— Почему?

— Сам, что ль, полосы эти малевал? Ты при бабле?

— Завязал я, Ники. Из тени вышел.

— Ага.

— Вот те крест, завязал. Блюду, это самое, закон.

Дин Лонгмор блюдет это самое. Дин Лонгмор, которого мама родила, когда пришла проведать папу в тюряге Вилл.[13]Тюрьма Пентонвилл.

— Дин, — говорю, — кончай мудню пороть, лучше скажи, где ты такую шмотку слямзил?

— Все по закону, Ники. У меня доход, и вообще.

— И подоходный платишь? Платишь подоходный с дохода-то, нет?

— Не придуривайся, Ники. Я зарабатываю законно. Тачки типа законные.

— Темнишь ты, Дин. Как это можно — законно?

— Арканим мы. И еще перегоняем.

Темнит, жучара. Два года всего тебя нету, а они уже все на другом языке базарят.

— Ты чего — ковбой? — спрашиваю.

— Пивка не хочешь? — отвечает.

— Да ты чего — охренел, Дин, — в девять утра, мать твою. Кофейку бы.

Завернули в кафешку.

— Арканить — лучше нету, — говорит.

Гляжу на него, никак не соображу, о чем это он.

— Видал тачки где попало кинутые? «Фиаты», «Датсуны», «Карлтоны»?

— Видал.

— Видал, на них наклейки лепят, потом неделя, и на буксир — увозят?

— Видал.

— Короче, пока не увезли, ты цепляешь и сам увозишь. В мастерскую ее какую, на пункт утилизации, типа того — там за нее четвертной могут дать. Кое-где требуют формуляр — ты волоки в другой. Там в момент раздирбанят ее, какие-то части — тебе. Двойной доход. Орехи!

— Орехи.

— А то и наклейки нехрен ждать. Засек тачку, а под ней грязь, мусор — цепляй, тяни.

— А если какой чудак ездит на ней только по воскресеньям в августе?

— Сообщит о пропаже — получит страховку.

Я допил кофе.

— Дин, — говорю ему, — на рухляди на такую куртенку не заработаешь.

— Так еще и перегон.

— Перегон?

— Из Испании, понятно.

— Из Испании? Ты ж знаешь, Дин, меня тут пару лет не было.

— Ты прости, Ники. Короче, едешь в Испанию, на Коста-Гангста. Гуляешь себе, а сам у британских тачек номера списываешь. Потом звонишь сюда страховщику. Тот шерудит по всем автодилерам. Это репу[14]От repossession — изъятие товара за неплатеж.
дергать называется. Проверка — платят чуваки рассрочку или нет.

— И?

— Так тачки те почти все паленые. Чуваки платят первый взнос, и с концами. Старуха какая мотает доживать в Испанию, так какого ей хрена платить? Оформляет рассрочку, платит первый взнос, потом «реношку» новую на катерок, и с ветерком на ту сторону.

— И?

— Обиженный дилер присылает тебе дубликат ключей и кой-какие бумаги, ты садишься в тачку с самого ранья, пока хозяин дрыхнет, и вперед.

— Назад? В Англию?

— Назад в Англию. Все законно, а тебе — десять процентов.

— А вдруг какому гангстеру нравится его новенький «мерин», и он твой этой репы не одобряет, ну, не согласен он с ней, и все тут?

— Выбирай что поскромнее. За «мерина» больше бабок, но и риску больше.

— Злятся?

— Не то слово. Гнать надо споро.

— Дин, — говорю ему, — ты прешь на мировой уровень.

— Пытаюсь. Сделаешь ездку?

— Сильно занят, Дин. Меня все теребят насчет замочить кого-то.

Мой совет — не подряжайся, Ники, откажись. Сейчас кучу бабок можно настричь по закону, я ж тебе говорю. Не надо никого мочить.

— Это точно.

Он взял еще кофе.

— Захочешь махнуть, — говорит, — мы тебе дьюти-фри сделаем на обратном. Или через Кале проканалим — ты ж по-лягушачьму знаешь.

— Ты и насчет пошлин мастак, Дин?

— Ясное дело, старик. Главное, не слушай чего брешут насчет контрабанды и прочего. Набивай там тачку пивняком и куревом под самую крышу — пивняк в этом Кале по 20 пенсов банка. Тут в розницу толкнешь по сорок. Пятьсот банок — вот тебе стольник. Но самый крутой приход — на куреве. Говорю тебе, Ники, наваришь по-крупному. Пол-унции пачка трубочного в этом Кале считай даром, а тут — в розницу — полтора фунта. К Рождеству у тебя и джип, и перстень с брюликом, и блондиночка отпадная.

— И все законно.

— Ну… вроде того, Ники, близко. Говорят, что беспошлинное в розницу ни-ни, так то брехня, старичок.

— Похоже, у тебя все схвачено, Дин. Недаром лампас на прикиде.

— Верно ты подметил, Ники, ох, верно подметил.

* * *

И тут из-за угла рынка показалось двое парней.

Я только что распрощался с Дином и шел присмотреть себе футболку. Деньги на шмотки выделила социалка как из тюрьмы на волю вышедшему, и я рассудил, что время тряхнуть мошной.

Футболки на развале были точь-в-точь как фирменные. И на ощупь, и по цвету, и по рисунку, и по всему остальному. Сами фирмачи, и те не заметили бы разницу. Но разница была: эти подвозили с какого-нибудь укромного склада на задворках лейтонской промзоны, и стоили они раза в четыре дешевле фирменных.

В общем, я хотел присмотреть себе футболки и, может еще, носки и трусы. Чтобы уж бельишко было — как полагается, не стыдно кому надо показать. В общем, только я обогнул библиотеку, как эти два чувака вынырнули из-за другого угла, с Хай-стрит. Вышли и стоят у меня на дороге.

У одного в руке была проволочная корзинка из универсама. Тоже мне, конспираторы. Два лба ростом с пожарную каланчу, у одного в руках деревянный брусок, белые, лет по тридцать, в кожанках, и таскают проволочные корзинки для конспирации. Правда, может, он хотел напялить ее себе на кочан.

Поворачиваюсь — сзади стоят два таких же амбала. Совсем рядом.

Черт. Я уже знал, что кому-то я поперек горла. Не имел ни малейшего понятия, как это получилось, но это было не важно; кому-то я встал поперек горла. И теперь они прислали своих мордоворотов, чтобы показать, как они на меня злы.

Ах ты, мать твою.

Вокруг с полсотни свидетелей. Убивать меня они не собираются. С другой стороны, они специально выбрали такое место, чтобы стало понятно, что они не шутят. Они сейчас что-нибудь со мной сделают, и, уж конечно, не пойдут со мной в универмаг покупать футболки.

— Привет, ребята, — говорю им.

— Пошел на хер, — отвечают все хором.

— В пользу бедных собираем? Голодающим в Африке? — спрашиваю. — Я вроде только что давал, нет? Страсть как спешу, ребятки, ни секунды свободной, на недельке заходите, милости прошу.

И тут удар сзади. Да еще какой — не иначе, бейсбольной битой. Я глотнул воздух и едва удержался на ногах. Потом чувак спереди задвинул мне в челюсть. Я упал и попробовал подняться.

Потом меня ударили в живот. Что бывает потом, я знал, и закрыл рукой голову. Тут же под битой хрустнули пальцы. Я упал и, задыхаясь, откатился в сторону. Попробовал встать на колени, и меня опять долбанули сзади. Я снова откатился. Вдалеке кричали люди. Это скоро кончится, надо только поберечься, поберечь голову. Я свернулся в комочек, подставил им спину. Потом все кончилось, потому что я отключился. Один из них все-таки заехал мне ботинком по черепушке, я подумал, что она треснула. Слава богу, что мне уже все стало по фигу, похоже, я сплю. Да я и вправду спал.

* * *

Короче говоря, через пару минут я проснулся. Кругом были люди. Я с ними не разговаривал. У меня изо рта что-то текло — может, рвота, может, кровь, может, просто слюни. Кто-то голосил: «Не трожьте его, не переворачивайте». Легавые. Потом я снова на минуту вырубился, потом в голове ударила молния, и она раскололась, а тела я не чувствовал, там были звезды и луны, и солнца и чертова прорва неоновых всполохов, там был какой-то чудной звук, и это был мой стон.

Потом припорола «скорая», и меня повезли на тележке. Нежно так, аккуратненько, не переворачивая. Понеслась сирена. Раньше, когда я слышал сирену, это завсегда были легавые; «скорая» поехала совсем в другую сторону. Привезли меня в Виппс-Кросс, вкатили на каталке. Оттого ли, что случай был не из простых, но посмотрели меня меньше, чем через пять часов. Тело снова начинало чувствовать. Оно чувствовало боль. Боль в спине, в шее, в животе, в ребрах и дикую, невыносимую боль в голове.

Может, они и не хотели меня убивать, может, они хотели только поучить меня перед глазами полусотни свидетелей. Но может, они ошиблись и случайно меня убили.

И чему они хотели меня поучить?

Я лежал совсем тихо, вот только стонал.

Они изрезали к чертям всю мою одежку. Хорошо, что я не успел прикупить новые шмотки — от социалки больше ни шиша не дождешься. Они сканировали и рентгенили, и кололи, и латали, а я все стонал, когда не спал, и спал, когда не стонал. Они изляпали меня антисептиком, обмотали бинтами и повязками, а сверху еще налепили пластырь. А потом вдруг стало так хорошо-хорошо — это, наверное, был морфин. Я больше не чувствовал боли, ничего, я был далеко оттуда. А потом за мной пришли и увезли меня на каталке, и я думал, что меня везут на небо.

А потом — нет, ну надо же, — последнее, что я увидел, перед тем как отрубиться на целую вечность, это что меня положили на соседней койке с Рамизом.

* * *

Это был какой-то бред. Где-то в стране снов я видел мамашу и Шэрон, и Келли, и малыша Дэнни, и Слипа. И все они были на каком-то ямайском пляже, и у всех у них были бейсбольные биты. Потом они посмотрели на меня и решили меня отдубасить. Еще там были Джордж и Дин Лонгмор, и они тоже решили меня отдубасить. Еще там был Рамиз, весь в шрамах, он кудахтал от смеха и хватал за сиськи нянечек. Еще там были нянечки. Они стояли и дубасили меня бейсбольными битами, а когда не дубасили, решали, что мне нужно поставить еще капельницу и сделать еще укол.

— Ники, — говорила одна, наклонившись ко мне, — вы проснулись.

— А я вижу твои титьки, — говорю я ей. Такие вещи разрешают говорить, потому что думают, что ты под морфином.

Но эта так не думала.

— Заткни пасть, — сказала она, — не то обратно вырублю.

— Простите, мисс, — говорю ей, — это все морфин, от него глюки.

— Расскажи это своей бабушке.

Я подумал, что она насмотрелась старых фильмов с Дорис Дей, но говорить не стал. Вместо этого я сказал:

— А, черт! — это она подвинула мне голову. — Господи Иисусе, как же больно-то!

Было и вправду больно. Боль плавала-плескалась в голове, будто в кастрюле. Потом она подвинула мне туловище, и я подумал, может, она мне мстит.

— Ай!

— Будь молодцом, — говорит она.

— Будь молодцом, — хихикает Рамиз.

— Да заткнись ты, Рамиз, — говорю ему, — вы, мисс, меня извините, конечно. Аж искры из глаз, до чего больно.

— Зато теперь ты можешь позавтракать, да к тому же тут все твои друзья.

Чего? Какие к черту друзья?

Рамиз так надулся, что, казалось, у него швы сейчас полопаются. Видно, мой неважный видок сильно поспособствовал улучшению его самочувствия.

— Да что такое? — спрашиваю.

— Погляди-ка туда, Ники.

Башку поворачивал еле-еле, будто целый месяц. Рядом на койке лежал — спал или без сознания — Дин Лонгмор.

— Что за хрень? — спрашиваю.

Койка с другой стороны была занавешена.

— А там кто?

— А там Джордж, твой участковый.

— Джордж-участковый! Да что за хрень здесь творится? — голова затрещала, и я откинулся назад, обождал две минуты. — Джордж-участковый?

— Да, они оба здесь, Ники — Дин Лонгмор и Джордж-участковый.

— Да что случилось, мать вашу?

— Одни догадки, Ники, одни догадки. Обоих отколошматили. Обожди, пока проснутся, сам расспросишь. Правда, за Джорджем присматривают его ребятки-сослуживцы. Он об этом и сам не знает, потому как в сознание ни разу не приходил, но его стерегут, это точно.

— Когда их принесли-то?

— Через пару часов после тебя. Джорджа, как и тебя, поколотили, Дина порезали, да и ногами попинали. Спит он, наверное, от шока, травмы у него не слишком серьезные.

— Вот дьявол.

Я лежал там и пытался думать. Думать было больно, поэтому просто лежал. Унесли завтрак — я к нему и не притронулся — каждые полчаса к моей постели кто-нибудь да подваливал, а я все лежал и лежал. Морфин улетучился, и все болело.

Нам нужно было поговорить. Вот только мы все никак не могли проснуться в одно и то же время. Дин то приходил в сознание, то снова отрубался, Джорджу досталось больше всех. Все эти годы, что он был участковым, его и пальцем никто не тронул, пока он не влез в это дело. Мы все влезли в это дело, сами не зная как. Джорджу досталось больше всех. Но когда-нибудь мы очнемся все разом, и тогда нам надо будет серьезно поговорить.

* * *

Мамаша пришла меня навестить. Теперь это было уже не то, что в тюрьме, можно было вдосталь налюбоваться на своего мальчика, но мамаша была мамаша.

— Ах ты господи Ники что же ты дурья твоя башка да вспомни где ты был да неужели тебя совсем уж ничему там не научили ах ты мерзавец долго ли тебе еще меня мучить о матери-то не думаешь совсем нет у тебя ни стыда ни совести, паразит!

— Да брось ты, мамаша, перед ребятами неудобно, ей-богу.

Чтоб показать ей, какой я слабый, я еле-еле языком ворочал, да только с мамашей этот номер не прошел.

— Вот перед ребятами ему неудобно! Вот я посмотрю, какие это ребята. Водишь компанию со всякой шантрапой, мошенник на мошеннике. Прости меня, Рамиз, это к тебе, конечно, не относится, ты хороший мальчик, добрый и не изводишь свою мамочку. И ты, Дин, на самом деле совсем неплохой мальчик. И вы, мистер Маршалл, конечно, это я не про вас. — Дин и Джордж по-прежнему спали, но ей это было все равно. — Тебе, Ники, нужна хорошая взбучка, может, это вправит тебе мозги.

Тут только до нее дошло, что взбучку мне уже задали, и она разревелась, стала пить чай, который взяла в буфете, и слезы капали прямо в чай. Мне это все порядком надоело, и я снова заснул.

Потом пришла Шэрон, принесла мне немного травки — очень мило с ее стороны, травка она не хуже, чем морфин. Джордж еще был без сознания, а его телохранители вышли покурить, так что я посмолил косячок. Те, когда пришли, поводили носами, но сказать ничего не сказали, подумали, может, доктор прописал.

Потом кончился рабочий день и пришла Норин.

Села и глядела на меня, наверное, с полчаса, и все молчала. Гладила мне пальцы, так что я чуть не заревел, как мамаша. В конце концов говорит:

— Ты же обещал завязать.

— Норин! — говорю ей, — Норин, так нечестно! — Я даже возмутиться толком не мог, до того ослаб. — Я всего-то-навсего шел в универмаг, хотел купить футболку. Мы сидели с Дином, пили кофе…

— Наверняка планировали какую-нибудь пакость.

Дин, нет, ты слышишь? Дин, проснись, дружище, и скажи ей всю правду!

Но Дин и не думал просыпаться.

— Норин, ты же тогда ночью мне ясно сказала: завязывай с воровством и сделай тест — тут только я вспомнил, что нас слушает полпалаты — а, да пошло оно все к черту — и ты думаешь, я на следующее же утро побегу ввязываться в какую-то аферу? Ну же, Норин, ведь ты же не можешь не понять таких простых вещей, ну подумай сама! — мне хотелось орать.

Она подумала. Пальцы все не отпускала.

— Придется тебе поверить, Ники. За неимением других свидетельств.

Свидетельств? Каких еще на хрен свидетельств? Все же у меня было правило никогда не спорить с женщинами — лоб расшибешь, ни черта не добьешься. Женщины знают лучше, не спорь с ними, никакого от этого толку — один треск в ушах, и вообще они никогда не признáют, что ты был прав, даже если ты в самом деле был прав.

Потом пришли все мои кореша — почти все, кто снял мне квартиру, где меня сейчас не было. Рики Хэрлок, брат Норин, и Элвис Литлджон в классном прикиде, и Уэйн Сэнсфорд выкроил часок, когда не угонял тачки, пришли и Шерри МакАлистер, и Полетта Джеймс, и Шелли Розарио, и Джавид Хан. Афтаб Малик и Афзал Мохаммед пришли к Рамизу, но и мне пожелали скорейшего. Половина моих корешей навестила заодно и Дина, раз уж он проснулся. Примерно та же половина побуждала коллег Джорджа смотреть в оба: они чувствовали, что этих непременно следует за что-то арестовать, но за что конкретно — не знали. Правда, у Полетты репутация была безупречная, да она, к тому же, бегает теперь в сборной за Англию, то же самое у Рики и у Элвиса, а у Джавида разве что чуть-чуть подмоченная. Что до остальных — лучше промолчу.

Цветы принесли. Ах ты господи. Бананы да шоколадки. Уверяли, что не ворованное, но половина, наверняка, соврали.

Три дня я то спал, то не спал, подвывал от боли, принимал посетителей и жрал бананы — если был кто поблизости, чтобы мне очистить. Никогда, никогда не мечтал я о такой жизни. Мне хотелось капельку голубого неба в окошке, и чтоб можно было проснуться в тишине и сделать себе чашку чая. Никогда, никогда не хотел я такой боли и чтоб, проснувшись, видеть прорву людей в униформе.

Одно нам было на самом деле нужно: обмозговать все как следует и обсудить — черт знает, что это было, но больше это с нами случиться не должно. Плевать, чего конкретно они от нас хотели, главное — это убраться подальше с их дороги.

Как Джордж в себя пришел, я даже не заметил.

— С добрым утром, — говорю ему бодренько, пусть осваивается.

— Господи, — говорит, — я, наверное, брежу.

— Рад меня видеть, а, Джордж? Как делишки, приятель? Может тебе капельницу переставить или еще чего?

— Приветик, Джордж, — это Дин, он теперь повсюду разгуливает, завтра собирается выписываться, хотя шрам у него от уха и до пупа, неслабый такой шрамик.

— Я так и думал, — говорит этот Джордж, — я брежу. Или уже умер.

— Эй, — это пришла та медсестра с титьками, звали ее Шарлин, — эй вы, охломоны, оставьте этого больного в покое, не то я сейчас с вами такое сотворю, что снова надо будет мозги рентгенить.

— Ладно, ладно, мисс, говорю ей, — просто мы с ним давние приятели, он мой участковый.

— А где ребята, что за ним приглядывают?

— Покурить вышли, на нас его оставили, знают, что тут он в надежных руках.

— Как у вас дела, мистер Маршалл, все в порядке?

— Если не считать того, что на мне места живого нет, и что я лежу бок-о-бок с двумя самыми отпетыми хулиганами Уолтемстоу, все в порядке.

— Ладно, Джордж, расскажи, как дела, — говорю ему, — винтиков много недосчитался? Ходули не оторвали?

— Господи, дай терпенья. Если ты и в самом деле хочешь знать, мне сломали четыре ребра, ключицу, два пальца и лодыжку. Врачи говорят, что черепушка вроде цела, но мне так не кажется. А вообще-то говоря, лучше объясни-ка, как это вы все здесь оказались? Да еще в пижамах?

— Нас всех избили, Джордж, и довольно-таки сильно. Сначала Рамиза, потом меня, потом Дина, а потом и до тебя добрались.

Он промолчал. И долго еще молчал, даже показалось, что он снова вырубился.

Потом снова прорезался и говорит:

— Слушай, Ники, нам с тобой надо поговорить, к черту нашу вечную ругню, поговорим серьезно, мы с одной стороны и вы, мошеннички, по другую.

— А разве мы не на одной стороне, Джордж?

— Ха. Кто-то, похоже, так и думает. Похоже, с каждым, кто контачит с тобой, Ники, кто-то тут же решает разобраться, независимо от того, на какой стороне закона он находится. Что ты делал с тех пор, как освободился? Не волнуйся, я просто так спрашиваю. Кому-то кажется, что в их интересах держать тебя подальше от их дел, тебя и твоих приятелей. Да, нам надо поговорить.

— Вот-вот, я это самое и хотел сказать, Джордж, нам надо поговорить.

— Для начала свяжись с Ти-Ти. Я хочу знать, что происходит, а ему надо знать об этом происшествии. Скажи ему, пусть приедет.

— А у тебя есть его номер, Джордж?

— Кончай валять дурака, Ники, сделай милость, хоть раз, а? А то я арестую тебя сразу, как только смогу подняться с этой койки. Ты не хуже меня знаешь номер чингфордской уголовки. Набери ДУР, спроси Ти-Ти.

Так я и сделал.

* * *

Ти-Ти сподобился приехать в одно время с Шэрон и Джимми Фоли.

— Как дела, Ники? — спрашивает Шэрон. — Ты вроде немного оклемался, надо нам поговорить.

— Как дела, Джордж? — спрашивает Ти-Ти, — услыхал, что ты пришел в себя, и сразу приехал.

— Как дела, мистер Маршалл? — спрашивает Джимми. — Видок у вас тот еще, как из какого-нибудь ужастика, не обижайтесь, конечно.

— Здравствуй, Джимми, да уж, мне несладко.

— Как оно, Дин?

— Как оно, Джимми?

— У дверей-то это тебя охраняют, Дин, или тебя, Ники? Кто из вас суперстукач, ну-ка признавайтесь!

— Это Джорджа охраняют, — говорю.

— Ух ты. От кого?

— Они понятия не имеют, просто чтобы снова не лажануться.

— Ага. Понятно. А как твои дела, Ники?

— Плохи мои дела.

— Ты не знаешь, что это за хрень творится у нас в Уолтемстоу, а?

— Ни я не знаю, ни легавые не знают, даже Рамиз — и тот не знает. Похоже, будто все на мне завязано, слышь, что я говорю? Черт его знает. Идешь себе на рынок, намылился купить футболку, а через минуту — бац — тебе просвечивают мозги, и ты и пальцем пошевелить не можешь.

— А без этого ты и двух слов не свяжешь, а, Ники?

Это Джордж. Он уже сидел на койке, жевал какие-то салатные листья и бананы и смотрел на нас.

Смотрел не то, чтобы любовно, но, с другой стороны, он был рад, что мог не стонать, а нормально разговаривать. Мы все были под рукой Джорджа, он тягал нас за просроченные штрафы, когда еще мы были желторотики, знал наши семьи, даже на похороны ходил. Мы все были с Джорджем, как ни крути, люди не чужие.

И тут он говорит:

— Ти-Ти, надо нам переговорить с этими ребятами, вместе проще будет разобраться, с чего нам начинать.

— С этими? — спрашивает Ти-Ти и смотрит на меня, Дина, Рамиза, Шэрон и Джимми, будто мы подозреваемые.

— С этим? — спрашивают Рамиз и Дин и Джимми, — с ДУРом поганым?

Все они уже когда-то говорили с людьми из уголовки, и заканчивалось это тюремным сроком. Хватит с них таких разговоров.

— Забудьте, из какой он организации, — говорит Джордж.

— Ну да, — отвечают все хором.

— И ты, Ти-Ти, забудь все, что услышишь в ближайшие полчаса.

— Ну да, — отвечает Ти-Ти.

— Ах ты господи, — не выдержал Джордж, — мальчики и ты, Шэрон, вам придется говорить начистоту. Ну хотя бы постараться. Иначе кого-нибудь отправят на тот свет прежде, чем мы соберемся действовать. Ти-Ти, это все будет неофициально, ты согласен?

Все молчали. Но никто не спорил.

— Хорошо. Теперь вот что. Я хочу кое-что прояснить. Мы знаем, что со всеми, кто лежит в этой палате, произошла, скажем так, неприятность. Есть ли здесь еще кто-нибудь, кого били или кому угрожали?

Джимми Фоли рассусоливать не стал.

— Меня, например, предупредили, — говорит.

— Что, прямо так подошли и предупредили?

— Значит, это, стою себе на Хайамс-Парке, сбываю помаленьку видеопленки. Слыхал, наверное, у Даррена Бордмана есть на чем скачать, так что у меня было несколько штук «Заводного апельсина». Ну, и еще кое-что.

— Я слыхал, хорошие бабки можно на этом заработать.

— Да уж, если по пятерке за штучку продавать, наварить можно неплохо.

— Ну и что дальше?

— Дальше стою я это, продаю своих «Терминаторов» и что я слышу?

— И что ты слышишь?

— Тра-та-та-та-та, и мою тачку впору везти на свалку.

— Ах ты господи.

— Заднее стекло, шины — все изрешетили.

— Значит, не может быть, что это случайность? Например, что они метили в какого-то другого чувака, а попали в твою тачку?

— Какая там случайность. Я же говорю, все изрешетили. Домой пешком топал.

— Жуткое дело.

— Самое-то обидное, что я только-только угнал эту тачку. Семейный «Вольво» из Северного Чингфорда, я в нем так солидно смотрелся.

— «Вольво» подстрелили? Никогда о таком не слыхал. Кто ездит в «Вольво», тех обычно не отстреливают, как-то не принято.

— Ты помнишь, как меня один раз подстрелили после того, как мы выпили с тобой пинту «Гиннесса»? Помнишь такое?

— Помню, как не помнить.

— Посмотри-ка на этих ребят — им всем надавали по башке за то, что они с тобой знакомы. Да и твоя Шэрон, ей тоже угрожали.

— Шэрон!

— Что?

— Господи, Шэрон, тебе угрожали?

— Да, только я не стала обращать на них внимания. Послала куда подальше.

— Кого, Шэрон?

— Двух девок, которые приходили к Леони — я у нее постригаюсь. Наболтали что-то про то, что вы, ребята, лезете, куда не просят, а меня за это могут типа заставить отвечать.

— Какие еще девки? Откуда?

— Понятия не имею. Леони говорит, никогда их раньше не видела. Но, говорит, они точно знали, что я к ней хожу.

— Рехнуться можно. — Многие пытались докапываться к нашей Шэрон, и я пообещал сам себе, что они об этом пожалеют. — А они не сказали, куда конкретно мы лезли?

— Не-а. Честно говоря, Ники, я думаю эти девицы и сами не знают, просто передали, что им велели. Да пошли они на хер. У кого-то амбиция взыграла, мне-то что до этого? Мне это по барабану.

— Вот-вот, — поддержал попугай Джимми, — да пошли они на хер.

Распустили языки, будто и нет рядом легавых. Потом вдруг вспомнили, что этот Ти-Ти уши растопырил и только и ждет, чтобы арестовать и Джимми, и Шэрон, и меня, да впридачу еще и медсестру — за что, пока не известно, но что-нибудь да пришьет. Потом он всех успокоил — вспомнил, что типа обещал.

Рамиз тоже в стороне не остался — похвастался, что был в авторитете и крышевал торгашей на каких-то там улицах, будто и не лежал весь порезанный в Виппс-Кроссе. Потом стал корчить из себя этакого мудреца. «Похоже, — говорит, — есть такие, которые не понимают, что ты, Ники, типа исправился и заплатил свой долг обществу. Ведь вы, мистер Маршалл, для того и отправляете в места не столь отдаленные, чтоб человек заплатил свой долг обществу, а уж если он вышел, значит, считай, перевоспитался, исправился. А вот ты, Ники, заплатил долг, вышел, ждешь, что тебя сейчас реабилитируют — а тебе вместо этого по шее. А потом и твоим корешам. Да, Ники, эти парни они понятия о чести воровской не имеют. Нехорошо, старина. Может, и меня тоже такое ожидает, когда я отсюда выберусь, — я же, дай бог, когда-нибудь выберусь. А это совсем уж ни в какие ворота не лезет. Вот ты четыре года назад украл у меня три с лишним литра хорошего бензина, так я же ничего, я же простил. Понимаешь, о чем я?»

С ума сойти. Четыре года назад я по ошибке упер его дряхлую «Ауди», а он все не может забыть. Тут, наверное, и сорока будет мало. Может, лет через двадцать, после того, как его закопают — до тех пор мне покоя не видать.

Мы сидели там и все вместе думали. Когда стали расходиться, согласились, что поговорили не зря. Что до меня, я в жизни не соглашусь, что вся эта каша заварилась из-за меня. Понятия не имею, с чего все это началось, но что не с меня — это уж точно.

Эх, дико я устал от всего этого, и мне вдруг захотелось смотаться до поры до времени из Уолтемстоу. Пожалуй, стоит еще разок сгонять в Уондсворт и потолковать с этим Слипом.