Когда выписали, решил напоследок зайти в буфет, кофе попить. Сидел пялился в чашку, будто надеялся там ответ найти. И прямо там, в уголке, решил, что начну все сначала, притворюсь, будто прошедшей недели и не было.

Звоню Джимми Фоли (мне Шэрон, когда я еще был в палате, мобильник притаранила).

— Джимми? — говорю.

— Джимми.

— Черт меня побери, Джимми, это же ты, Джимми, да? Это я, Ники.

— А, Ники, — говорит. Ну вот, это уже лучше.

— Меня выписали из больницы, Джимми.

— Из больницы, Ники.

— Я сейчас сижу в буфете. Что ты делаешь немного погодя?

— Разъезжаю.

— А сейчас что ты делаешь?

— Разъезжаю.

— Может, заедешь за мной в шесть?

— В шесть?

— Да, в шесть. Ко мне на квартиру.

— К тебе на квартиру.

— Ты не против, Джимми?

— Не против.

— Увидимся тогда попозже, Джимми.

— Попозже.

Я откинулся на спинку стула, допил кофе и стал думать, что делать дальше.

В тюрьме у меня было четыре вещи, о которых я мечтал. Это, конечно, если не считать хряпнуть и потрахаться. При мысли об этих четырех вещах я добрел. Четыре вещи, которые мы, неблагодарные, обычно не ценим, я говорил об этом Слипу буквально за два дня до окончания срока. Когда я вышел, эти четыре вещи потонули в сумятице всего, что со мной творилось. Теперь я решил, что хватит уже откладывать, займусь этим прямо сейчас.

Ну вот, я и пошел из больницы, медленно так, потом, как вышел на улицу, еще медленней, будто инвалид какой. Вот так избитый, весь в синяках, приплелся на Уонстедское поле — море разливанное травы и свежего воздуха.

Ребятишки змеи пускают и самолеты самодельные. Нашел себе ложбинку посреди ничего, лег в траву и стал смотреть в небушко.

И так мне стало хорошо, будто в сливках выкупался. Смотрел я, а потом даже вздремнул. Ну надо же! Я лежу на травке, греюсь на солнышке и дремлю. Это было здорово, просто супер. Это и был номер первый.

Потом вдруг прямо надо мной нарисовалось что-то чуднóе.

— Му-у!

А я и забыл, что по этому полю все лето коровы разгуливают, и никто их не гоняет. А они от этого делаются до ужаса ручными. Даже кажется, что вот сейчас одна подойдет и вылижет тебе яйца. Что до этой, так она вылизала мне всю фотокарточку, а я, когда отплевался и отхихикался, почувствовал себя лучше, будто лед раскололся. Теперь можно и ко второму делу перейти.

Прачечная.

Постирушки у меня, правда, никакой не было: мамаша, пока я в Виппс-Кроссе лежал, пошуровала в моей хате и марафет навела. Ничего, можно просто захватить газету, сесть там и понаслаждаться хотя бы часик. Люблю прачечные: белье в барабане крутится-вертится, так здорово.

Это был номер два.

Я пошел домой и стал ждать номера три, из-за которого ко мне и обещался заехать Джимми.

— Как оно, Ники? — спрашивает. — Вроде получше, или как?

— Поправляюсь помаленьку, — говорю, — ты как, на колесах? Подвезешь меня?

— Ники, я не только на колесах, я на собственной тачке, даже застрахованной.

— Застрахованная тачка! Неужто на твое имя?

— Ну, почти, Ники. Застраховать на мое имя — никаких денег не хватит. На мою маму.

— С ума сойти. А почему же ты не ездил на ней в Уондсворт? Зачем угонял тачку?

— Да ну ее, Ники. Сам рассуди: если ты хочешь, чтоб тебя уважали, ты ведь не станешь разъезжать по городу в драной «метрошке».

Это уж точно. На таком драндулете ездить, да если ребята из Уондсворта увидят — сраму не оберешься, засмеют.

— Джимми, а ты не хочешь сводить ее в мойку?

— Да я вчера ее мыл, Ники. Хочешь — поедем да еще раз помоем, если тебе приперло.

— Я сам и заплачу, Джимми. Просто уж очень мне охота посидеть в машине в автомойке.

— Ну ладно, Ники, чего тут такого. Посидим да помоем.

И мы поехали в автомойку на Селборн-роуд. Платил я. Это самая крутая, самая первоклассная супер-пупер-автомойка на свете. Она работала как турбина. Четыре года я ждал, чтобы оказаться в машине на этой автомойке и смотреть, как трутся о стекла громадные щетки.

Это был номер три.

— Ну вот, Джимми, теперь мне еще охота слопать настоящий индийский карри, чтоб во рту полыхало. Тогда уж полный кайф. Ну как, ты не прочь слопать настоящий индийский карри, чтоб во рту полыхало?

— Да уж, Ники, настоящий карри — это круто.

И вот мы прямо из той автомойки поехали на Грин-стрит в Истхэме — одно на весь город место, где можно было добыть правильный карри, да при том такой дешевый, что тебе чуть не приплачивали за то, что ты его ешь. Одно плохо: на этой Грин-стрит никто не говорил по-английски, так что объяснить, что ты хочешь, там было не так-то просто. В конце концов, еду тебе, конечно, приносили, правда, всегда не совсем ту, что ты просил.

Ну вот, засели мы в какой-то кафешке, принесли нам хавчик, о каком я и не слыхал никогда — может недавно изобрели, пока я в тюряге парился — охренительно острый и офигенно вкусный. Теперь у меня было в один день все четыре желанья, и на душе полегчало.

* * *

— Ну что, Ники, что теперь? — спрашивает Джимми за мороженым.

— Ну, Джимми, понимаешь… — я маялся, не знал, как ему сказать, не самый подходящий чувак Джимми, чтоб с ним про баб трепаться, — понимаешь, Джимми… я думаю завязать, ты знаешь.

Он как вылупится на меня.

— Ники, да ты что? У тебя после больнички с головой плохо, старичок. Ты еще не совсем выздоровел, думать тебе пока вредно.

— Понимаешь ли, Норин сказала…

— Норин? Норин Хэрлок? Вы с ней… Да ты что…С ума сойти, Ники, прямо слюнки текут, ты уж прости, приятель, но она ведь самая клевая телка на весь город, она такая… Да, Ники, теперь я понял, приятель, теперь я вижу, что к чему. Норин Хэрлок сказала, что даст тебе, если ты завяжешь?

— Ну да, примерно.

— Ух ты, — Джимми аж вспотел, — с ума сойти, Ники. Вот задачка, так задачка. Норин Хэрлок, ну что тут скажешь.

— Вот ведь как. Сказала, что если я хочу ее трахнуть, я должен завязать.

— Да, Ники, трудно тебе придется, это точно. Придется выбирать. У нее-то у самой работа такая чистенькая, в Вест-Энде где-то, и даже, говорят, она на самолете может за полцены летать.

— Говорят.

— Ну так что ты решил?

— Правду сказать, Джимми, приятель, я и сам не знаю, чего хочу.

— Может, еще карри, после мороженого, а?

— А потом еще, завтра вечером.

— То-то и оно. Карри — это здорово, но за него ведь платить надо, а на крохи от социалки нормального карри не купишь.

— Норин, она каждый день на работу ходит. А мне что делать, пока она там, а, Джимми? В Уолтемстоу никакой работы днем с огнем не найдешь.

Джимми глянул на меня и аж присвистнул.

— Вот ведь задачка так задачка. Ты, Ники, и впрямь не от горячки с катушек съехал, а из-за бабы. Это серьезнее, брат, это куда серьезнее.

Мне стало не по себе. Не пойми от чего, но стало.

— И что ты теперь делать будешь? — спросил Джимми.

Чтобы сделать тест, пришлось переться в Вест-Энд.

От «Уолтемстоу-Центр» подземкой добрался до Юстона, дальше пешком пошел. Нашел улицу, потом саму клинику. Стоял там, парился, все войти не решался.

Кто тут только до меня не побывал — и больные, наверное, и гомики, и такие, которым только бы ширнуться в подворотне, а какой иглой — они плевать хотели.

Ладно, раз уж решил — иди.

Я пошел через улицу к центральному входу, причем специально не стал останавливаться. Внутри было два указателя: мужское отделение и какое-то не-пойми-какое отделение. Норин говорила, что записала меня к мужикам: и то ладно.

Захожу в дверь. Господи, народу-то набилось! И все будто бы читали до моего прихода газету, а тут сразу носы подняли и на меня уставились.

Я как брякну:

— Я тест делать пришел.

Думал, что скажу это только в приемной, а тут как-то само выскочило. Они, правда, вы обморок не попадали, успокоительное пить не стали. Посмотрели-посмотрели и снова в газеты уткнулись.

— Добрый день, — говорит женщина за конторкой, — вам назначено?

— Да, меня моя подружка записала, — говорю, — Ники Беркетт меня зовут.

Пусть знают, что моя подружка не им чета.

— Ах да, мистер Беркетт, вот оно. Вы сегодня впервые к нам пришли?

Господи, ну конечно.

— Господи, ну конечно.

— Тогда мне придется попросить вас заполнить кое-какие бланки.

Я пошел и сел рядом с каким-то чуваком. На вид самый обычный парень. Не домогается. Стал заполнять бланк, а сам по сторонам поглядываю. Кое-кто нервничает, прямо как я, даже видно, как пот с них льется. Другие, с понтом, будто они здесь свои люди, здоровкаются с докторами, с нянечками. Пробовал прикинуть, кто из них здоровый, а кто нет, но по виду не получается.

Отдаю бланки, а эта тетка за конторкой улыбается.

— Пожалуйста, посидите там, — говорит, — какой-нибудь врач скоро освободится.

Такие дела.

Сижу с понтом, будто газету читаю, глянул, а она у меня вверх ногами. Попробовал думать про сиськи этой, что за конторкой, но отвлечься не смог.

Проще было в Уондсворте обеда дождаться.

Потом слышу, зовут:

— Мистер Беркетт!

— Я! — это я от неожиданности; врасплох меня застали.

Доктор повернулся да пошел, а я за ним.

— Добрый день, — говорит, а сам улыбается, умный, видать, мужик и одет хорошо.

— Присаживайтесь, мистер Беркетт, чем могу помочь?

— Тест хочу сделать, — говорю.

— А какой конкретно тест? Мы тут много разных делаем. На гепатит А, на гепа…

— На СПИД, — говорю, — меня моя подружка послала делать.

— Ах вот как, значит, ВИЧ-тест, все понятно.

— Понятно.

— Это нетрудно. Да, в качестве бонуса мы делаем также тест на сифилис, такой у нас порядок.

— Сифилис!

— Да, образчик мы берем один, а теста делаем два, это очень удобно.

— Сифилис! Док, на СПИД я, так уж и быть, согласен провериться, а сифак я и так знаю, что его у меня нет, Док, честное слово!

— Но это же простая формальность, мистер Беркетт, я не сомневаюсь, что у вас нет этой болезни, но ведь всегда лучше иметь стопроцентную уверенность, а делать вам ничего не придется.

Я подумал. Потом подумал про Норин.

— Ладно, Док, валяйте дальше, — говорю ему.

— Большое спасибо. Теперь я должен буду задать вам несколько вопросов, если вы не против, конечно.

— Не против. Валяйте ваши вопросы.

— Спасибо. Когда вы в последний раз имели половое сношение?

Боже.

— Ну вот, Док, наконец-то вы о деле заговорили. — Рехнуться можно. — Вся и беда-то в том, что у меня их не было, никаких сношений. Правда, когда я домой на побывку приезжал, мы с Келли малость перепихнулись, а сейчас она, поверите ли, видеть меня не хочет, вот только Норин, это вроде как моя новая подружка, она трахается просто супер, — вы извините, конечно, — но ей надо, чтоб я сначала сделал тест.

— Понимаю. Так когда, вы говорите, вы в последний раз приезжали на побывку?

— Да уж месяца два назад.

— Понятно. И с кем же был этот секс?

— Я же говорю, с Келли.

— Понимаю. А Келли — это у нас мужчина или женщина?

Я даже хрюкнул. Представил, как при встрече спрошу ее об этом, скажу, врач интересуется.

— В тот раз, по крайней мере, была женщиной, — говорю.

— Да, конечно. Не хотите ли чаю, мистер Беркетт?

— Это вы в точку, Док, страсть как хочу чаю. Дергаюсь очень.

— О, это вполне естественно. С вашего позволения, я задам вам еще несколько вопросов. Что это был за секс? Обычный, или какой-то особенный?

— Самый что ни на есть обычный, Док, совсем ничего особенного. Как вспомню, какая она в прежние годы была…

— Да-да, я понимаю. А это был безопасный секс, или же напротив?

— Думаю, что напротив.

— Благодарю вас. Теперь скажите, как вы себя чувствуете? Нет ли такого, что вы теряете в весе? Не бывает ли у вас по ночам испарины?

Хотелось ему сказать, что у меня все лучше некуда, вот только мне надо сделать тест.

— Нет, — говорю.

— Были ли у вас контакты с лицами, принадлежащими к группам риска? Колете ли вы наркотики? Были ли у вас беспорядочные половые связи?

— Первое — нет, второе — тоже нет, и третье нет, хотя сто раз хотелось.

— Понятно. Теперь, перед тем как я — а точнее, сестра — возьмет у вас кровь, может быть, вы хотите посоветоваться с юристом? Вы хорошо все обдумали, вы вполне уверены, что хотите сделать тест на ВИЧ?

Он был добрая душа, этот Док. И медсестра была добрая душа, и тетка за конторкой тоже. Я сказал спасибо каждому и сделал тест, а за результатом они велели мне приходить через пару недель. Потом я вывалился из помещения наружу, весь потный, трясусь, как лист. Такая жуть накатила. Выдул пять больших кружек пива, только тогда успокоился.