— Слип, — спрашиваю его, — а как я попаду на эту твою Ямайку?

— Ха! Я так и думал, что ты заведешь об этом разговор, старик, да и куда бы ты от меня делся?

— Не гони пургу, Слип, просто объясни по-людски, как туда добраться. Что, на самолете, или как?

— Ясное дело, на самолете, приятель. А ты думал, мы сюда на плотах приплыли? Джж, джж, — знаешь, самолет? Он как птица — с крыльями, с хвостом, только не птица.

— Да знаю я. И где на них садятся? В Хитроу?

— Сперва, Ники, тебе нужно купить билет.

— Какой билет? Я когда во Францию ездил, никаких билетов не брал.

— Так ведь во Францию ты не по воздуху летел. Правда, перед посадкой на катер или там, на паром, тоже покупают билет. На самолете то же самое покупают, только покупать надо заранее.

— Вот дерьмо.

Он отхлебнул лимонного сока и стал жевать печенье.

— Ну что, брат мой Ники Беркетт, желаешь ли ты, чтобы я поведал тебе, как покупают билеты?

— Поведай. А потом заткнись.

— Первым делом покупаешь номер «Купли-продажи». Потом обзваниваешь все агентства, которые отправляют рейсы на Ямайку. Потом сравниваешь цены и смотришь, в какой день тебе удобнее. Потом решаешь, что полетишь самым дешевым рейсом, и к черту удобные дни. Самый дешевый рейс всегда оказывается на следующей неделе. Потом ты обмениваешь требуемую сумму на один из ихних расчудесных би-ле-тов.

— Одуреть, как все сложно. Может, есть какой-нибудь магазин. Чтоб можно было просто прийти и взять этот чертов билет?

— Ты сделаешь все так, как я сказал. Да, есть такой магазин, вернее, два магазина, один называется «Британские Вест-Индские Авиалинии», а другой — просто «Британские Авиалинии». И там с тебя сдерут три шкуры, а шансов, что эта штука разобьется, столько же. И раз уж ты привык мыслить здраво и не без фантазии, да к тому же тугой мошны не имеешь, ты будешь обзванивать агентства.

— Значит, я звоню, потом прихожу, покупаю билет?

— Ничего подобного. Это тебе не шоколадку купить. Ты будешь расплачиваться кредитной картой, Ники Беркетт.

— Кредитной картой? Чьей? Так мне еще и красть придется?

— Бог ты мой, Ники Беркетт, у тебя что, нет кредитной карты? Никакого красть в план не входило. Ты уверен, что у тебя нет кредитной карты?

— Одно время было столько, что девать некуда, только своей не обзавелся. Кредитку ведь чтоб заиметь, работать надо. А у нас в Уолтемстоу какая работа.

— О бог ты мой, это сложнее, чем я думал. Значит, тебе-таки придется платить живыми деньгами. Есть у тебя живые деньги?

— В пятницу чек получу.

— За этот твой чек наша птичка согласится тебя везти разве что до Лутона. А настоящих денег у тебя что, совсем нет? Ты же говорил, ты кое-что заначил.

— Заначил.

— Ну вот и ладно. На дорогу тебе хватит, а мы придумаем, как бы тебе там поменьше тратиться. Может, походишь к моей бабушке.

— К бабушке.

— Она тебя покормит. Можешь ходить через день. Ее кормежки на два дня тебе вполне хватит. Расскажешь ей новости о ее мальчике, то есть, обо мне. Она славная старушка. Бедная, но славная, я ее очень люблю. Миз Люси ее зовут. Накормит от пуза.

— Обязательно зайду. А богатой родни у тебя нет?

— Есть дядя в пригороде, у него бар. Выпивка тебе обеспечена.

— Воспользуюсь.

— После об этом поговорим, а пока давай-ка о деле.

Я сходил к волонтеткам, взял у них еще чай и «твиксы». Ходить было больно, но Джимми я с собой в этот раз брать не стал. Потом мы напялили серьезные рожи и снова сидели, пили чай и жевали «твиксы».

Наконец, он говорит:

— Ники.

А я ему:

— Слип.

— Ну вот, Ники. Сейчас я тебе расскажу все в деталях, как и что. Импорт, экспорт — в общем, все-все.

— Я слушаю тебя, Слип.

— Ты же помнишь, Ники, как я сказал, что мы будем возить на Ямайку шезлонги?

— Помню.

— Ну так вот, во время этой своей поездки ты должен сделать две вещи. Произвести анализ рынка.

— Анализ рынка.

— Сперва ты должен выяснить, как у них там с шезлонгами и нет ли уже лежаков. Походи по гостиницам. Сходи на пляжи, посмотри, есть ли там желающие заиметь шезлонги. Поговори с народом. Сечешь, к чему это я?

— Секу.

— Во-вторых, ты должен выяснить, что повезешь с Ямайки. Короче, импорт-экспорт.

— А разве у них там на Ямайке не один экспорт?

— Нет, Ники, старик, ты ошибаешься. Тебе не хватает широты кругозора. Я это говорил только про кофе, но на самом деле там полно чего можно экспортировать. Взять хотя бы бокситы.

— Ты хочешь, чтобы я вывозил бокситы?

— Они к тебе в чемодан не поместятся, приятель. Ты вообще слыхал про бокситы?

— Ни разу.

— Ну и ладно. Давай лучше про кофе.

— Кофе? Так ты серьезно?

— Ямайский кофе «Синие горы». Самый лучший в мире кофе.

— А «Нескафе»?

— Тьфу ты, Ники. Иногда прямо сил с тобой нет. Я тебе толкую про натуральный кофе. Про самый натуральный из натуральных. Японцы за него столько йен выкладывают, что в самую большую копилку не затолкаешь. Америкашки пьют его слабеньким — экономят, видите ли. Здесь, в Британии, его совсем не пьют — оно и понятно, надо ведь, чтоб его и привозили откуда следует, чтобы это был настоящий высокогорный кофе, с тех самых синих гор, у которых и вершин за облаками не видать. Это золотая жила, старик, надо нам взять ее под контроль.

— Как же нам это сделать? — «нам» проскочило как-то само собой, хотя через океан я должен был переться в одиночку.

— Что ж, брат мой, сейчас я преподам тебе еще один урок. Мне рассказывала об этом моя бабушка. У нее брат — фермер. Ты слушаешь?

— Слушаю.

— Понимаешь ли, там, на Ямайке, есть большая кофейная фабрика. Там кофейные зерна обжаривают, перемалывают, пакуют, ну, в общем, все-все. Есть там большие кофейные плантаторы — они могут с фабрикой никаких дел не иметь, а быть сами по себе. Они обжаривают зерна, перемалывают их — а могут и не перемалывать — и продают какому-нибудь международному дилеру. Япошки — те даже фабрику себе прикупили. Так что кофейные эти плантаторы они либо сами по себе, либо сбывают часть на фабрику, сечешь? Мы с ними не общаемся.

— Секу. Не общаемся.

— И есть еще маленькие фермеры.

— Пигмеи, что ли?

— Кончай придуриваться, Ники, у тебя и шутки все дурацкие. Они маленькие фермеры, у них, может, всего по два — по три акра. Ну, обжаривают они там, что удалось собрать, и продают туристам. А что осталось, приходится тащить на фабрику — выбора-то у них нет, не попрутся же они в Токио. Так что они сбывают все в Департамент торговли чуть не себе в убыток. А Департамент продает товар в Токио с четырехкратной накруткой.

— С четырехкратной.

— Так что наша с тобой задача, Ники — мелкие хозяйства. Бери у них зерна — немножко у одного, немножко у другого. И не стесняйся торговаться. Скажи, что приедешь еще, и тогда уж возьмешь намного больше. Сбивай цену, когда только можно. Выгоды они своей не упустят, хоть и не с туристов. В первый раз возьми туда с собой пустой чемодан. Ты едешь на разведку. С экспортной лицензией пока возиться не будем, главное — расходы окупить. Привезешь полный кофе чемодан, сможем даже стоимость билетов вернуть. Сечешь? Потом уж начнется настоящий бизнес. Ямайский кофе в Лондоне и по такой цене, чтобы можно было подступиться.

— Да еще шезлонги!

— Вот-вот, — он совсем разошелся, вскочил и давай воздух кулаками мутозить. Потом выдохся и снова сел.

— Мы будем миллионерами, — говорит. — И когда у нас появится база, мы начнем торговлю с Сенегалом.

— Да, а я и забыл.

— А зря, Ники, это долгосрочный бизнес, долгосрочный и долговечный. Не забыл про модус операнди?

— Как уж тут забудешь.

— Ну вот, а сейчас нам нужно все во всех деталях обдумать.

И мы стали обдумывать этот самый модус во всех деталях.

Я повел Норин к миссис Шиллингфорд.

Этой миссис Шиллингфорд был девяносто один. Еще до последней отсидки меня раз послали к ней на общественные работы — грядки там вскопать, или еще какая хрень. Я покопал чего-то, натер мозоль. Вот мать вашу, думаю, издевается что ли судья, шутки шутит. Подошел к двери, постучал.

— Прошу прощения, миссис Шиллингфорд, — говорю, — мозоль натер, больно — сил нет, понимаете, о чем я?

— Понимаю, как не понять, — говорит, — копать-то оно тяжело, верно? Может, желаешь чашечку чаю, чтоб отдохнуть?

— Благодарю, миссис Шиллингфорд, очень даже желаю.

Мы пошли в дом, выпили чаю, поговорили о том, о сем. Оказалось, у нее ревматизм и подагра, на одну сторону не слышит, на другую не видит, да и вообще все не очень, с обеих сторон. Каждый раз, как я заходил, по полчаса минимум искали ее очки. И еще одно за ней водилось. Страсть как любила болтовней заниматься.

— Да уж, — говаривала она, — огород — тяжкий труд, но дело хорошее. У меня на родине был огород, а в нем тебе и батат, и банан, и фасоль зеленая, и хлебное дерево. Да только поди вырасти. И вот что я тебе скажу, молодой человек: думаю, мы сможем договориться. Раз в неделю один час ты работаешь у меня в огороде. Потом идешь в дом, если хочешь, помогаешь мне прибираться и стряпать. Ну, что ты на это скажешь?

— Прибираться? — говорю, — Стряпать, миссис Шиллингфорд? А что, если кто-нибудь прознает да всем раззвонит, что я, мол, бабой стал?

— Так будь мужиком.

— Как это?

— Скажи им, что это не их собачье дело.

— А, — говорю, а сам сомневаюсь, что они от этого ржать надо мной, как гиены, перестанут. Спасибо хоть, с огородом завязал. И стала она учить меня стряпать.

Сидела, как пень, двигаться еле-еле могла, ни хрена не видела, моргала на меня, на плиту да на овощи, которые я от зеленщика припер, и командовала, как, куда и чего. Не успел я сварганить первый свой тушеный ямс с подливкой, как уж понял: я лучший повар в Уолтемстоу, а ты попробуй только возразить. А после — и колоказия вареная, и бананы зеленые жареные, и рис с горохом да яйцами, и фасоль всякая, и соус вырви-глаз, и еще бог знает сколько всего. А потом мы все это кушали, и она страсть как любила порассказать о родимой Доминике в старые добрые времена, и о ее деревне, и о парнях, и о Карнавале, и о музыкантах c Тринидада и даже из самой Бразилии. Потом еще о музыке, и еще о парнях, которых звали Бенни и Арти, а подробнее — Бенджамин и Артур. Потом мы принимались за ее ром. Я приходил к ней в девять утра, а часто уходил домой в одиннадцать вечера. Прописанный мне срок общественных работ давно закончился, только я продолжал ходить.

Короче, я привел Норин к миссис Шиллингфорд. Сперва прозвонил ей, конечно, сказал что заеду. Приехали в субботу время обеденное, на Маркхаус-роуд взяли карибской еды покушать.

— Миссис Шиллингфорд, — проорал я в щель почтового ящика.

— Заходи, Ники, голубчик, открыто.

Зашли.

— Миссис Шиллингфорд, я тут привел кое-кого, тут это… она… типа… Норин.

— Тутэта?

— Норин, говорю.

— Норин, говоришь? — Она поерзала на своем стуле, отставила чашку, вставила зубы, поглядела оценивающе. Говорит: «Подойди, Норин, поближе, помоги очки найти, дай посмотрю на тебя как следует». Стали искать очки, нашли, потом решали, где Норин встать, чтобы миссис Шиллингфорд было лучше видно. Потом она стала смотреть.

— Ники, — говорит, — что за красавицу ты ко мне привел? И что она рядом с таким, как ты, делает?

— Может, нравлюсь, миссис Шиллингфорд.

Тут Норин меня шлепнула.

— И не только красивая, но и хорошо одетая, и вроде воспитанная, между прочим. И умная, да?

— Она сама так о себе воображает, но только не верьте всему, что от нее слышите, миссис Шиллингфорд. Я просто подумал, зайдем с ней к вам, нанесем типа визит.

— Я столько о вас слышала, миссис Шиллингфорд, — говорит Норин.

— Гм. Значит, это твоя девушка, Ники?

— Может, и так. Хотя, вообще-то, не так. Смотрим видик иногда, но она мне ни разу не это самое, да я ж так с ума сойду, вы понимаете, о чем я.

— Ники Беркетт! — строго говорит Норин.

— Ники Беркетт! — еще строже говорит миссис Шиллингфорд.

— Извините, миссис Шиллингфорд, — говорю.

— Ники, — это Норин, — у нас тут разговор между нами… женщинами. Может, выйдешь, постоишь на улице пару минут, пожалуйста. Думаю я, нам с миссис Шиллингфорд надо серьезно поговорить.

Миссис Шиллингфорд закудахтала так, что показалось, сейчас описается. «Вот-вот, — говорит, — нам надо поговорить, немножко поговорить, серьезно поговорить. Вот так так, Ники, я еще не слыхала, чтоб с тобой кто-нибудь так разговаривал. Ну, дела!»

Я подхихикнул, пришлось. Вышел, взял напрокат кассету, вернулся и взял тайм-аут часа на два — на три. А они все еще балабонили по-своему, по-женски — сперва про обувку, потом про внуков, потом про секс, потом про готовку — вечно одно и то же. И даже голос не сорвали, не охрипли даже. Пленка кончилась, я отрубился, уснул, а проснулся от свиста чайника, когда Норин договаривалась о новом визите в следующую субботу. Она даже не упомянула, со мной придет или одна, но договаривалась так, будто одна.

* * *

Потом все разом стало очень плохо.

В воскресенье вечером я смотрел видик, и тут зазвонил телефон.

— Беркетт?

Это что еще на хрен за «Беркетт»?

— А кто же я, по-твоему, коли ты звонишь ко мне в квартиру? — отвечаю ему.

— У меня для тебя новости. Ты и твои дружки действуете кое-кому на нервы. — Мрачный голос, мрачные новости.

— Серьезно? — спрашиваю. — Вообще-то, я сейчас сижу у себя дома и телик смотрю, никого не трогаю.

— Вас уже предупреждали, но вы не обратили на это внимания. Ты ездил в Уондсворт проведать своего дружка. Хотите побаловаться коммерцией, так?

— Ну, съели по «Марсу», ну и что? У тебя все?

— Навести теперь свою подружку.

И Голос исчез.

И, конечно, как назло, номер не определился.

Я сел и вырубил видео. Кто это — моя подружка?

Норин?

Я выскочил за дверь и бросился бежать. На бегу набрал номер телефона. Подружка — может, они имеют в виду Келли? Хоть дело прошлое, но у нас ведь с ней ребенок. Я бежал к Хоу-стрит — поймать такси, и тут дозвонился до Келли.

— Келли, — спрашиваю на бегу, — как вы с малышом — нормально?

— Конечно, Ники, что за шутки, почему ты пыхтишь, ты что, пьян?

— Там кроме тебя кто-нибудь есть?

— Барри и Дэнни, кто же еще.

— Сиди дома, жди моего звонка. Дверь никому не открывай, от окон тоже держись подальше, поняла?

— Поняла, поняла. Ники, что происходит?

— Понятия не имею, только мне сейчас звонил какой-то козел. Слушай, если что-нибудь произойдет, немедленно звони 999. Поняла?

— Поняла, Ники, поняла.

— Вот и хорошо.

Я прервал связь.

Потом позвонил домой к Норин.

Нет ответа.

Звоню еще раз — вдруг неправильно набрал. Никто не берет трубку, и автоответчика у них нет.

Схватил такси. Звоню Рики Хэрлоку на мобильный. Он ответил.

— Что? — спрашивает.

— Рики, это я. С Норин все в порядке?

— В чем дело?

— Рики, мне тут позвонили и сказали: навести свою подружку. Как у нее дела?

— Ники, мы в Виппс-Кроссе.

— Нет!

— Приезжай, Ники, все сам увидишь.

— Рики, что случилось? Рики, что с ней?

— Ее порезали.

— Через десять минут, Рики.

Меня всего трясло.

На такси доехал до Виппс-Кросса и бегом внутрь. Кто там был у входа — никого не видел. Подбегаю к регистраторше, спрашиваю. И тут меня трогают за воротник.

— Отвали, мать твою, а ну говори, что здесь происходит. — Это не больше, не меньше — Ти-Ти гребаный, сержант Холдсуорт, взял, надо понимать, сверхурочные — никогда не видал, чтобы ДУР по воскресеньям вечером работал. — Только быстро, мужик, детали потом. — Желудок у меня ходуном ходит, от страха.

— Погоди, Ники, послушай, что я скажу. С ней все будет в порядке. Кто-то ее схватил и порезал ей щеку. Иди в сторонку, посиди, успокойся, потом пойдешь к ней. Ей сейчас как раз швы накладывают. Все ее родные здесь.

Мы отошли в сторонку. Я сел, а сам все трясусь. Надо мне успокоиться. Только глаз от него никак не могу отвести.

Говорю ему:

— Что ты-то здесь делаешь, придурок?

— Врач дал знать в участок. Там знали, что у меня свой интерес.

— Свой интерес насчет Норин? Ах ты ублюдок, мразь, ах ты…

— Перестань, Ники. Ей ведь этим не поможешь. Мой интерес был следить, чтобы с ней ничего не случилось, и именно из-за тебя, ты уж извини, конечно. Ее брат передал мне, что ты ему сказал по телефону, так что мы с тобой потом потолкуем, посмотрим, что можно из этого вывести. А сейчас ты немножко успокоишься, навестишь свою девушку и постараешься ее не огорчать, так я говорю?

Вот ублюдок. В коридоре увидел мать и отца Норин, и с ними Рики. Мы с ними были знакомы черт знает сколько лет, еще когда мы с Рики учились в одном классе. Его отец по воскресеньям иногда водил нас на футбол. А теперь из-за меня порезали их дочь.

Они сидели там и молча смотрели на меня.

Потом ее отец поднялся и медленно подошел ко мне.

— Ничего не говори, Ники, не надо. Мы знаем, что ты тут не виноват; Рики нам сказал. Мы знаем, что ты не стал бы делать ничего, что причинило бы боль Норин. Будет лучше, если мы пока не будем ничего говорить друг другу.

Ее мать плакала. Я подошел к ней, и она меня обняла. Сдохнуть мне, если я знал, что до этого дойдет.

Из-за ширмы вышла медсестра.

— Пожалуйста, подождите минуты две, потом можете зайти. Только успокойтесь, успокойтесь, не надо плакать, а то вы и ее тоже расстроите.

Через две минуты мы зашли за ширму.

Норин сидела на стуле. Она ссутулилась, побледнела и была похожа на птичку.

Когда мы вошли, она подняла голову.

— Семнадцать швов, — сказала она.

Он начинался оттуда, где растут волосы, между ухом и глазом, и спускался по щеке к самой шее. Узкий шрам. Нож фирмы «Стэнли». Потом я узнал, что ее держали и велели не дергаться, а то будет хуже. Они подстерегли ее на улице, недалеко от дома — она шла из гостей.

Она сидела на стуле, потом встала, подошла к матери. Потом к отцу. Потом к Рики. Ко мне она подошла последнему и обняла.

— Норин…

— Не говори ничего, Ники, зачем. Я и так знаю, что ты здесь ни при чем. Не знаю, что это было, но точно знаю, что ты тут ни при чем.

Я тоже кое-что знал точно. Я его достану.

Я слышал этот Голос, и рано или поздно я с ним разделаюсь.

— Они говорят, видно почти не будет, — сказала Норин.

* * *

Потом, в среду, Дин Лонгмор повез меня в Гатвик. Это, типа, аэропорт.

У Дина все тело болело, но шрам от шеи до пупа заживал потихоньку.

Я тоже мучился. Внутри все кипело. Дико хотелось кого-нибудь порешить.

Норин понимала — я должен ехать. Билет купил — значит, должен ехать, к тому же не навсегда ведь. Я ехать не хотел, хотел остаться и кого-нибудь порешить. Я думал о ней постоянно, каждую треклятую минуту. Но ехать надо — никуда не денешься. А думаю всю дорогу о ней. И ненавижу — ненавижу кого-то, вот только не знаю, кого.

По всему выходит, я дезертир.

Промчались по Майл-Энд-роуд, мимо Тауэра, потом по Брикстону.

— Дин, — говорю ему, — у тебя чего, в самом деле проблема, старичок?

— Ты о чем?

— Ну этот твой, как его, аркан с репой, совсем тебя что ли за яйца прихватил?

— Чего?

— Джипчик этот ты тоже заарканил? Что-то больно хорош он для этого, нет?

— Джипчик угнатый, Ники, понятное дело.

— Угнатый! Новая модель — наверняка тут маяк стоит. А говорил, блюдешь это самое, Дин!

— Как же я могу везти тебя в Гатвик на законной тачке, ты сам посуди. Во-первых, у меня нет пока бабок на новый япский джип. Во-вторых, это типа неприлично. Не твой это стиль, старик, не твой уровень.

Рехнуться можно.

По Стрезам-Хилл промчались под сто шестьдесят, эх, да пошло оно все.

Едем мы, браток, в страну Ямайку,

Вот уж где житуха хороша!

На автостраде залупили под двести: я с прошлой ночи держался на бутылке виски и кáликах, этот Дин балдел от того, что арканил долбаные тачки.

Приехели в Гатвик на час раньше. Написано: Гатвик.

— Что дальше-то, Дин? — спрашиваю. — Куда идти-то?

— Ты хоть раз летал, Ники?

— Ну… как тебе сказать…

— Я тоже. Ты лучше у полицейского спроси.

— Вот дерьмо.

Припарковали джип на парковке. Ни он, ни я не привыкли парковаться на парковках — только брать с них тачки привыкли. В этом Гатвике терминалов два, но это что мне, что Дину — пустой звук, так что какая нам парковка нужна, да хрен ее знает. Взяли мой чемодан из багажника. Увидели знак «НА ВЫЛЕТ», поняли: мне туда.

Людей там море. Погоди-ка, давай в «Справку», тихо-спокойно, без паники.

— Я это… на самолет, — говорю.

— Надо же.

— У вас тут это… вылетают? Один, — спрашиваю.

— Вылетают, — отвечает, — и не один. А вам сколько надо?

— Мне два: один — моего приятеля до дома подбросить, а другой — меня на Ямайку.

— На Ямайку вас? Так это далеко.

— Ну да? А я-то думал, сразу за Сассексом.

Она поглядела на меня, как на свежего дерьма кучку.

— Ну вы, приколисты, — говорит, — а ну спрашивайте, чего надо, не то сейчас разжую и выплюну.

— Это так вы, значит, вежливо разговариваете с клиентами, мисс?

— Какой же ты, солнце мое, клиент? Ты даже не турист. Как захочу, так с тобой и буду говорить, а ты и не заметишь ничего. Ты, наверняка, даже не знаешь, как жалобу подать.

Тут мы с Дином попадали со смеху. Ведь так оно и было.

— А что вы делаете, когда все вылетят? — спрашивает Дин. — Не хотите прокатиться по еродрому, а? А потом по пивку, идет?

Видела бы она его шрам.

— Может, лучше с моими детишками поиграете, — отвечает, — они как раз вам ровесники.

Она все мне показала-рассказала: и где билеты брать, и где у них таможня и прочее. И как на этот их хренов самолет садиться. Я поблагодарил ее, очень милая тетка. А она подмигнула. И титьки у нее что надо.

— С такой я б уж душеньку натешил о-го-го, — сказал Дин Лонгмор. — Вот только тебя она приложила, Ники, типа за человека не считает, не надо было тебе к ней цепляться.

— И то.

Титьки, правда, классные, но им лет по тридцать пять, не меньше. Мы еще похихикали. Потом Дин повернулся и поехал домой.

* * *

Говорили, самолетом летать — сплошной кайф: послушал музычку, поглядел видео, пошамал, попил винца, потрепался с соседями, а после оно и вздремнуть можно. Только вот не говорят, что делать после. На все про все у меня полчаса ушло. Я думал, рядом будет сидеть клевая ямайка, которой жуть как меня охота. Вместо нее сидела старая карга в шляпе и мужик китайский, по-английски ни бум-бум.

— Как оно, друг? — спрашиваю китайца.

— Как ана, длюк? — отвечает. Три слова, считай, уже выучил.

— Как оно, подруга? — спрашиваю каргу в шляпе.

— Спасибо, хорошо, — говорит эта карга, — молю господа нашего, чтобы этот аппарат не развалился в воздухе именно сегодня.

— Я с вами. Будем надеяться, что летчик на пилота сдал все экзамены, — говорю, — и захватил гаечный ключ.

Вот и весь разговор.

Короче, через какое-то время, когда мы летели уже высоко и слопали все, что нам полагалось, я послушал в наушниках музычку и немножко вздремнул. Кáлики экстазные уже не работали, и я задремал без проблем. Засыпая, вспомнил последнюю часть разговора со Слипом, когда он говорил, чего мне на Ямайке делать. Так, будто Ямайка — это тебе Стратфорд или Лейтон какой.

— Ники, — говорит, — ты поедешь в Мейвис-Банк.

— Банк — хорошо, а Мейвис это кто? Сеструха твоя двоюродная?

— Ты смотри, Ники, — говорит, — не вздумай там кого-нибудь из моих трахнуть, не то я тебе, старик, вот этими руками отчекрыжу тесаком по самое не могу. Мейвис-Банк — это поселок. Там моя бабушка живет.

— Бабушка.

— А где ты думаешь, этот Мейвис-Банк находится? Да в горах он, в горах, просекаешь? Там же, где наш кофе.

— Кофе.

— Так ты понимаешь, как все здорово складывается? Ты идешь к моей бабуле, она тебя кормит от пуза, да только не забудь отнести ей бутылку водки.

— Водки? Я думал, они там все ром трескают.

— Моя бабушка миз Люси как раз уважает водку. Она ее в свой любимый коктейль заправляет. Короче, ты поедешь в Мейвис-Банк, спросишь миз Люси, она тебя накормит от пуза…

— Это ты уже говорил. И отвезу ей водки.

— Ты отвезешь ей водку и спросишь, где купить кофе. Кофе «Синие горы». За этим кофем большое будущее…

— Это ты уже говорил.

— Потом ты отправишься в горы и найдешь там маленьких фермеров…

Я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался. Это было дьявольски скучно. Но потом прорезался летчик и немного с нами покалякал.

— Дамы и господа, — говорит, — мы начинаем посадку в аэропорту Майами.

— Майами! — кричу. — Майами!?

— Я тоже слышала про Майами, — говорит карга в шляпе.

— Простите, — говорю официантке. Она в это время почему-то карабкалась через китайского мужика, — Простите, — говорю, — этот летчик, может, он не туда свернул, или как? Я брал билет, написано: Ямайка, а тут говорят, вроде Майами! Зачем мне Майами?

— Майами, сэр, мы летим на Ямайку через Майами.

— Ну да?

— Да, сэр.

— А, — говорю, а сам сел обратно в кресло и загрустил.

А до Ямайки мы все ж-таки долетели.