Тот же шквал, который повернул пентеконтеру против волн, промочил ее парус и пробил брешь в корпусе, потопил дальше к югу небольшое торговое судно. Груз на этом судне сместился, и корабль затонул; ветер явственно доносил крики его экипажа. Пентеконтера вышла из ветра. Обвисший парус свидетельствовал о неопытности триерарха, а несдвинувшийся груз говорил о мастерстве кормчего. Корабль затонул бы, ушел бы на дно Эвксина вместе со всем экипажем, если бы не кормчий. Он бросился к мачте, вытащил из ножен висящий на шее бронзовый нож и перерезал крепления паруса, удерживавшие его на мачте.

На корме под навесом лежал парализованный ужасом триерарх; он не мог опомниться от последствий своего решения не рубить мачту. Хаос на гребных банках также был плодом его решения: перед самым шквалом триерарх приказал гребцам ставить длинные весла, напрасно надеясь удержать с их помощью корабль по ветру; под давлением ветра вода вторгалась в уключины, вырывала длинные весла из рук, разбивала головы и грудные клетки. Два человека погибли, один из них — начальник гребцов.

Когда обрушился шквал, единственный пассажир корабля, гражданин Афин, тоже потерял равновесие, но не потерял голову. Он ухватился за противоположный борт накренившегося корабля, повис на нем и нашел опору для ног. И с первого взгляда понял, что груз не сместился, а гребцы в панике.

— Сюда! — крикнул он. — Гребцы! На левый борт!

Его голос легко перекрыл шум ветра. Привычка отдавать приказы и встречать повиновение была не менее сильна, чем сам этот голос. На палубе все, кто владел собой, сразу подчинились; моряки поднимались из воды, чтобы ухватиться за борт, все еще вздымающийся над водой.

Кормчий отвязал парус. Пассажир ощутил смещение центра тяжести, палуба, описывая дугу, начала выравниваться. Он ухватился за поручень и свесился на руках за борт, и несколько моряков последовали его примеру, добавляя свой вес к его. Вода начала перекатываться по палубе, правый борт показался из моря. Кормчий отбросил парус и вплавь направился на нос.

— Он плывет! — закричали моряки и гребцы, для которых корабль был живым. Каждый небольшой успех ободрял все больше людей.

— Вычерпывайте воду! — крикнул пассажир.

Два опытных гребца уже установили насос из ствола оливы, и вода, как артериальная кровь, устремилась за борт. Другие пользовались шлемами, горшками — всем, что попадалось под руку. К тому времени как пассажир снова поднялся на борт, скамьи гребцов уже показались из воды. Кормчий следил за морем.

— Еще один шквал, и мы погибли. Нужно повернуть нос по ветру, — сказал он, бросив убийственный взгляд на триерарха. И начал отдавать приказы морякам и гребцам. Те принялись рубить мачту. В левом борту открылся один из швов, вода с каждой волной прибывала, а перекрестная волна, подгоняемая ветром, добавляла воды, и вскоре скамьи снова ушли под поверхность. Сказывалось отсутствие начальника гребцов: гребцы мешкали, вторая волна уничтожила их надежду.

Пассажир бросился на середину палубы, достал из своей сумки шлем и принялся вычерпывать воду.

— Вычерпывайте! — приказал он. И начал подтаскивать людей к скамьям. Он не знал их имен, не знал, где чье место, но сила его воли заставляла их браться за дело. Много минут ушло на то, чтобы вытащить уцелевшие весла из левого борта, перетащить на правый борт и вставить в уключины. Первый гребок по команде пассажира — и корабль переместился на часть своего корпуса.

— Гребите! — снова взревел он, рассчитывая гребки с помощью сидящего у его ног ветерана-гребца с искривленной рукой. На правом борту было всего шесть весел, корабль сильно подтоплен, его днище заросло водорослями, поэтому он едва шелохнулся. Пассажир опустился на другую скамью, столкнул с нее на палубу испуганного человека и сам взял весло в руки. На другом краю скамьи сидел мертвец. Пассажир поднял тело, невероятно тяжелое, и еще одна пара рук помогла ему перебросить груз через борт. Тогда он снова крикнул:

— Гребите!

Рукоять весла, освободившись от тяжести мертвеца, двинулась, как живое существо, нанесла скользящий удар в плечо, и пассажир упал на палубу, но тот, кто помогал ему избавиться от тела, подхватил его, вытащил из воды и занял его место — все это одним непрерывным движением. Весло пошло обратно, пассажир схватился за него, добавил свою силу и, когда весло дошло до высшей точки подъема, крикнул:

— Гребите!

Весло двинулось вниз, коснулось воды и ожило у него под руками. Подняв голову, пассажир увидел, что кормчий стоит на корме у рулевого весла; перехватив взгляд пассажира, кормчий взял на себя управление греблей, предоставив пассажиру только грести.

— Гребок! — крикнул кормчий. На четвертом или пятом гребке человек у руля крикнул:

— Руль слушается! — и кормчий отдал ему приказ.

Для пассажира наступил адский час физического труда, вне непосредственной опасности, но с ломотой в плечах, с руками, стертыми в кровь веслом. А вода на палубе все поднималась, сначала до колен, потом до бедер. На них обрушился новый шквал, потом еще один. Корабль почти не двигался, позади с правого борта на воде все виднелся оставленный парус, качавшийся на волнах. Весла могли только удерживать набравший воды корабль по ветру, чтобы ветер его не перевернул.

Они делали все, что в человеческих силах, молились богам, и, когда гребцы уже выбились из сил, когда второе весло с левого борта слишком глубоко ушло в воду, подвергнув корабль большой опасности, ветер вдруг стих и, прежде чем пассажир успел взглянуть на свои изуродованные ладони, из туч показалось солнце, облака начали редеть, и вот уже корабль мягко закачался на волнах озаренного солнца Эвксина, невредимый.

Только когда ветер стих, пассажир услышал за правым бортом крики: там кто-то боролся с морем.

— Прекратить греблю! — крикнул кормчий голосом таким же измученным, как руки пассажира: он не привык так долго командовать гребцами. Весла быстро извлекли и уложили на палубу ручками под противоположную банку, задрав лопасти высоко над водой. Сосед пассажира по скамье ничком повалился на весло, прижался к нему щекой. Он тяжело дышал.

Пассажир снова услышал крик за правым бортом. Он выбрался из-под скрещенных весел. Руки от соленой воды горели, как в огне.

Сосед по скамье взглянул на него и улыбнулся:

— Хорошо потрудились, приятель.

— Человек за бортом, — ответил пассажир, поднимаясь на пустую скамью у правого борта. Трюм у них под ногами был открыт, и почти весь груз залило водой. Корабль по-прежнему едва держался на плаву.

Но об этом уже позаботился кормчий. Он приказал морякам, палубной команде, бросать за борт тела и все, что считал бесполезным. С каждой минутой корабль делался легче, уключины все больше поднимались над водой.

Пассажир из-под руки посмотрел на пустое синее море — солнце слепило, отражаясь от волн, — и прислушался в ожидании новых криков. А когда услышал, крик прозвучал гораздо ближе, чем он ожидал: человек плыл, медленно, из последних сил, но все же плыл на расстоянии длины веревки от корабля. Пассажир не задумываясь прыгнул за борт и как можно быстрее поплыл по измельчавшим волнам. Соленая вода снова обожгла ему руки; море было очень холодным.

Пассажир неожиданно быстро добрался до плывущего, но тот вздумал сопротивляться, возможно, испуганный прикосновением; или же он решил, что за ним явился сам Посейдон. Пассажир прикрикнул на него, взял всей горстью за длинные волосы и потащил к кораблю. Сопротивление человека делало их положение опасным, но вот, наглотавшись воды, он перестал сопротивляться, и пассажир подтащил его к борту. Он удивился тому, как неохотно гребцы поднимали спасенного на борт.

Тот долго лежал на пустой скамье, попеременно то дыша, то извергая рвоту. Пассажиру помогли подняться охотнее, и он сразу увидел, что его кожаный мешок с вооружением и упряжью готовы выбросить за борт. Все еще медленно соображая от усталости, он тем не менее нашел в себе силы встать между бортом и своим мешком.

— Не нужно, — сказал он. — Это все, что у меня есть.

Кормчий вырвал мешок из рук матроса и бросил на палубу. Зазвенела бронза.

— Хоть это мы обязаны для тебя сделать, — тяжело дыша, сказал он. Потом подбородком указал на человека, лежащего на палубной скамье. — А вот он им не нравится. Моряки не отбирают у Посейдона его добычу. Потерпевший крушение…

Он недоговорил, вероятно, из суеверия.

Но пассажир был афинянин, он по-другому относился к Посейдону — повелителю коней и его «добыче».

— Я о нем позабочусь. Чтобы привести корабль к берегу, лишние руки нам не помешают.

Кормчий что-то пробормотал себе под нос — молитву или проклятие. Пассажир прошел к скамье. И только когда вытер рвоту с лица длинноволосого и услышал благодарность — судя по выговору, спасенный был из Лакедемонии, — понял, что на борту нет триерарха.

Целый день вычерпывали воду и гребли, пока наконец с правого борта не показался берег. Этот берег Эвксина славился отсутствием песчаных пляжей — только бесконечные скалы, чередующиеся с неприветливыми болотистыми низинами. Несмотря на то, что сквозь течи медленно сочилась морская вода, кормчий не заставил гребцов подвести корабль к берегу. Поев сушеной рыбы, намокшей в морской воде, все почувствовали себя лучше. Спали по очереди, даже пассажир, и ночь напролет вычерпывали воду и гребли и утром, когда взошло солнце, продолжали делать то же самое. Завтрак был более скудным, чем ужин. Небольшие торговые суда на ночь пристают к берегу и потому не берут с собой запас провизии. В песке трюма амфора с пресной водой стояла вверх дном. Показывали голубому небу пустое дно и большинство вощеных чашек.

Пассажир не знал, далеко ли до ближайшего порта, но ему хватило здравомыслия не спрашивать.

К полудню спасенный почувствовал себя лучше и охотно принялся вычерпывать воду. Передвигался он очень осторожно и молчал, как видно, чувствуя отношение к себе матросов и гребцов; поэтому отрабатывал свой проезд тяжелым трудом. То, что его тошнило, как только волнение усиливалось, ему нисколько не помогало. Он человек сухопутный и на море был не в своей тарелке; к тому же у него слишком гладкие руки, и он никогда не держал весло. А каждый локон на его голове кричал: «спартанец».

Пассажир устроил так, что встал к насосу вместе с незнакомцем. Большую часть работы приходилось делать ему: спартанец, очень слабый от морской болезни и перенесенных испытаний, был близок к тому, чтобы покориться судьбе.

— Меня зовут Киний, — сказал пассажир, поднимая ручку насоса. — Я из Афин. — Честность заставила его добавить: — Был до недавнего времени.

Спартанец молчал, налегая на идущую вниз ручку: он вкладывал в это все силы.

— Филокл, — тяжело дыша, ответил он. — Из Митилены. Боги, скорее ниоткуда.

Ручка пошла вверх, и он тяжело выдохнул.

Киний потянул ее вниз.

— Береги силы, — сказал он. — Я буду качать, а ты только двигай руками.

Кровь прихлынула к лицу молодого человека.

— Я тоже могу качать, — возразил он. — Неужели я похож на раба и не выполню свой долг перед тобой?!

— Как хочешь, — сказал афинянин.

Они больше часа проработали у насоса под палящим солнцем, не обменявшись ни словом.

К ночи кончились остатки пищи и воды, и невозможно было не видеть, что кормчий вне себя от злости. Настроение у гребцов было отвратительное: они понимали, что происходит, видели, что триерарх исчез, и были недовольны, хотя он заслужил наказание за свою ошибку с мачтой.

Киний, весьма опытный в обращении с людьми в опасности, хорошо их понимал. Он также знал, что сделает кормчий, уже убивший владельца корабля, чтобы сохранить власть. Поэтому ранним вечером он отнес свой мешок на нос и уселся на скамью, делая вид, будто чистит от морской соли панцирь и натирает маслом поножи, прежде чем придвинуть к себе рукоять тяжелого меча для конного боя и протереть наконечники копий. Это было проделано не без умысла. Киний вооружен лучше всех на корабле, и оружие у него под рукой; он потерял своих новых друзей в экипаже, давая им понять это.

Спартанец, не замечая происходящего, лежал рядом с ним на скамье; весь его гнев был растрачен на работу у насоса.

— Конник! — удивленно сказал он; это было его первое слово за несколько часов. Он показал на тяжелые поножи, такие чуждые грекам, которые ходят босиком или в легких сандалиях. — Где же твоя лошадь?

И он криво усмехнулся.

Киний кивнул, не переставая наблюдать за кормчим, который на корме разговаривал с двумя ветеранами-гребцами.

— Они сговариваются выбросить тебя за борт, — негромко сказал он.

Длинноволосый мужчина сел.

— Зевс! — сказал он. — Но почему?

— Им нужен козел отпущения. Нужен кормчему, иначе жертвой станет он сам. Он убил хозяина. Понимаешь? — Лицо молодого человека оставалось зеленовато-бледным, губы сжаты в тонкую линию. Киний гадал, понимает ли он, о чем речь. Он продолжил, скорее размышляя вслух, чем поддерживая разговор: — Если я убью кормчего, едва ли мы сумеем привести это корыто в порт. Если буду убивать матросов, они в конце концов покончат со мной. — Он встал, удерживая равновесие на качающейся палубе, и надел через плечо перевязь меча. И пошел на корму, как будто не обращая внимания на то, что у него за спиной половина экипажа. Кормчий посмотрел на него.

— Сколько еще до порта, кормчий? — спросил Киний.

На скамьях воцарилось молчание.

Кормчий огляделся, оценивая настроение экипажа: люди явно не готовы к схватке, если до нее дойдет.

— Пассажирам не должно быть дела до хода корабля, — сказал он.

Киний согласно кивнул.

— Я молчал, когда триерарх поднимал парус, — язвительно ответил он. — И смотри, к чему это привело. — Он пожал плечами и показал ладони с кровавыми бороздами, пытаясь переманить на свою сторону экипаж. Ответом стали негромкие смешки. — Через десять дней мне нужно быть в Томисе. Меня ждет Кальк из Афин.

Он огляделся, перехватывая взгляды моряков, тревожась из-за тех, кто за спиной: он по опыту знал, что испуганных людей обычно невозможно переубедить. Он не мог сказать яснее: «Если я не доберусь до Томиса, влиятельные люди станут задавать экипажу корабля неприятные вопросы». Он видел, что кормчий это понял, и теперь молился, чтобы у этого человека сохранился здравый смысл. Кальку из Афин принадлежит половина груза корабля.

— У нас нет воды, — сказал один из матросов.

— Нам нужны весла, а течь раскрывается, как пирейская шлюха, — добавил ветеран-гребец.

Теперь все смотрели на кормчего. Киний чувствовал, что настрой меняется. Прежде чем они смогли задать более опасные вопросы, он встал на скамью.

— Есть ли на этом берегу место, где можно вытащить корабль и заделать течи? — спокойно спросил он, но высота скамьи помогла ему сохранить внимание к своим словам.

— Я знаю место — день гребли отсюда, — сказал кормчий. — Довольно болтать. Я не обсуждаю приказы. Может, пассажир хочет еще что-нибудь добавить?

Киний заставил себя улыбнуться.

— Я могу грести еще день, — сказал он и сошел со скамьи.

На носу больной спартанец положил копье на колени и надел петлю на большой палец. Киний улыбнулся ему, покачал головой, и светловолосый мужчина отложил копье.

— Нам понадобятся все люди, — сказал Киний, ни к кому не обращаясь. Тот, кто в первые часы после шквала был его соседом по гребной скамье, кивнул. Другие отвернулись, и Киний вздохнул: кости брошены, и теперь жизнь или смерть людей зависит от каприза богов. Он пошел на нос, повернувшись спиной к матросам, и кормчий сзади сказал:

— Эй, там!

Киний напрягся. Но следующие слова прозвучали в его ушах музыкой.

— Вы, двое ослов у мачты! Беритесь за насос, сукины дети!

Двое у мачты повиновались. Как и в прошлый раз, когда начали грести, корабль сдвинулся — чуть-чуть, потом еще немного, и люди, ворча, взялись грести и вычерпывать воду. Киний надеялся, что кормчий действительно знает, где они сейчас и где можно вытащить корабль на берег, — он сомневался, что в следующий раз его меч и голос помогут преодолеть враждебность на палубе.

Два старика, поддерживавшие огонь на маяке в порту Томиса, увидели пентеконтеру далеко в море.

— Она потеряла мачту, — сказал один из них. — Должно быть, вышла из ветра.

— Значит, пришли на веслах. Трудно им будет миновать мол до наступления темноты, — ответил другой.

Оба чувствовали презрение к моряку, потерявшему мачту.

— Боги Олимпа, посмотри только на ее борт! — сказал первый, когда солнце коснулось горизонта. Пентеконтера была уже у берега, ее нос — в десятке корпусов от мола. Пробоина в борту была закрыта куском ткани и закрашена смолой — знак жалкого положения. — Им повезло, что они живы!

Его сосед сделал глоток из почти пустого винного меха, который делил с товарищем, бросил на соседа мрачный взгляд и вытер рот.

— Жаль бедных моряков, приятель.

— Золотые твои слова, — согласился тот.

Еще до наступления полной темноты пентеконтера миновала мол; на ее палубе было тихо, как на военном корабле, только скрипели весла. Гребки были короткими и слабыми, и наблюдателям в порту было ясно, что гребцы уже не в состоянии поддерживать скорость. Пентеконтера миновала длинный причал, где обычно разгружались торговые суда, и встала носом высоко в гальке на берегу речного устья. Только тогда моряки радостно закричали, и этот крик сказал жителям города все, что им нужно было знать о последних четырех днях.

По меркам Эвксина Томис — большой город, но граждан в нем немного, и новости расходятся быстро. К тому времени как Киний перенес свои пожитки на берег, единственный человек, которого он знал в городе, стоял с факельщиком на гальке у носа корабля и звал его по имени.

— Кальк, клянусь богами! — закричал Киний и спрыгнул на гальку, чтобы обнять встречающего.

Кальк в ответ тоже обнял его, потом обхватил борцовской хваткой, и под крики чаек они принялись бороться на берегу. Кальк бросился Кинию в ноги, чтобы уронить. Киний ухватил его за шею, как крестьянин, борющийся с теленком. Оба со смехом выпрямились, Кальк поправил хитон на мускулистой груди, а Киний стряхнул песок с ладоней.

— Десять лет, — сказал Кальк.

— Изгнание как будто пошло тебе на пользу, — ответил Киний.

— Поистине. Я не хотел бы вернуться.

Тон Калька свидетельствовал, что он вернулся бы, если бы мог, да гордость не позволяет сознаться в этом.

— Ты получил мое письмо?

Киний терпеть не мог просить гостеприимства — участь любого изгнанника.

— Не будь дураком. Конечно, получил. И письмо, и твоих лошадей, и твоего гиперета с его шайкой разбойников. Я целый месяц кормлю их. Кое-что подсказывает мне, что у тебя нет ни гроша.

Киний ощетинился:

— Я заплачу… — начал он.

— Конечно, заплатишь. Киний, я был в твоем положении. — Кальк небрежно указал факельщику на вещи Киния, и тот, хмыкнув, с тяжелым вздохом взвалил мешок на плечо. — Не будь слишком гордым. Я выжил благодаря твоему отцу. Мы с сожалением услышали, что он умер… а ты изгнан, конечно. Афины — город неблагодарных. Но мы здесь тебя не забыли. К тому же кормчий сказал, что ты помог спасти судно, а ведь на нем мой груз. Я, вероятно, в долгу перед тобой.

И он мимо Киния посмотрел в тусклом свете факела на другого человека, спрыгнувшего с борта.

Спартанец наклонился (длинные локоны закрыли его лицо) и громко поцеловал камни берега. Потом подошел к Кинию и нерешительно остановился за его плечом.

Киний показал на него.

— Это Филокл, гражданин… Митилены.

Паузу он сделал сознательно. Он видел на лице Калька смущение, даже гнев.

— Он спартанец.

Киний пожал плечами.

— Я изгнанник, — сказал Филокл. — И нахожу, что в таком положении есть свои преимущества: изгнанник не в ответе за деяния своего города.

— Он с тобой? — спросил Кальк.

Киний видел, что изгнание сказалось на его гостеприимстве и желании соблюдать приличия. Кальк привык распоряжаться.

— Афинянин спас мне жизнь. Вытащил из моря, когда силы почти оставили меня.

Спартанец был тучным. Киний раньше никогда не видел тучного спартанца. В море он этого не замечал, но сейчас, в свете факела, заметил.

Кальк повернулся на пятках — поступок в любых обстоятельствах грубый, а сейчас — намеренное оскорбление — и пошел вверх по берегу.

— Хорошо. Конечно, он тоже может остановиться у меня. Уже поздно, Киний. Приберегу вопросы «что случилось с тем-то и тем-то» на завтра.

Если спартанец оскорбился, он ничем этого не выдал.

— Ты очень добр, господин.

Несмотря на несколько дней тяжких трудов и тревожные ночи, Киний проснулся с первым светом и, выйдя во двор, увидел заспанных рабов, несущих воду из источника на кухню. Филокла уложили на пороге, как слугу, но это как будто его не задело: он все еще спал и громко храпел. Киний полюбовался рассветом и, когда стало достаточно светло, прошел по переулку за домом к загону. Здесь паслось два десятка лошадей. Киний с удовольствием отметил, что почти все эти лошади принадлежат ему. Он пошел вдоль загона и вскоре увидел то, что искал: небольшой костер на удалении и рядом с ним человека с коротким копьем в руке. Киний пошел по неровной земле. Часовой узнал его, и все проснулись — девять обросших бородами человек с кривыми ногами конников.

Киний поздоровался с каждым. Все это были профессиональные воины, в шрамах, конники с двенадцатилетним военным опытом, но ни у кого из них не было ни денег, ни друзей, чтобы претендовать на гражданство в городе. Антигона, галла, в любом городе скорее обратят в раба, чем сделают гражданином; как и его друг Андроник, он начинал в числе наемников, посланных Сиракузами. Все остальные были из состоятельных; родные города либо больше не хотели их видеть, либо исчезли с лица земли. Ликел — из Фив, разрушенных Александром. Кен — из Коринфа, любитель литературы, образованный, с таинственным прошлым. Очевидно, некогда богатый человек, не имеющий возможности вернуться домой. Агий — из Мегары или из Афин, бедняк благородного происхождения, не знающий другой жизни, кроме войны. Гракх, Диодор и Лаэрт — все афиняне, последние из афинян, прошедшие с ним по всей Азии. И все они теперь изгнанники без гроша за душой.

Последним подошел Никий, его бессменный гиперет на протяжении шести лет, и они обнялись. Никий старше остальных, ему уже почти сорок. В густых черных волосах седина, на лице шрам, полученный во время Персидской войны. Он родился рабом в афинском борделе.

— Все, кто остался. И все лошади.

Киний кивнул, заметив в загоне своего любимого светло-серого боевого коня.

— И те и другие — лучшие из лучших. Всем ли известно, куда мы направляемся?

Большинство еще не вполне проснулись. Антигон — атлет — уже разминал икры. Все отрицательно покачали головами, без особого интереса.

— Архонт Ольвии предложил мне плату за то, что я создам и обучу для него конницу — конную стражу. Если мы ему угодим, он сделает нас гражданами.

Киний улыбнулся.

Если он полагал, что они будут тронуты, его ждало разочарование. Кен махнул рукой и произнес с презрением прирожденного аристократа:

— Гражданство самого варварского города на Эвксине? И по капризу какого-то мелкого тирана? Я предпочитаю получать свое в серебряных совах.

Киний пожал плечами.

— Мы не молодеем, друзья, — сказал он. — Не отвергайте гражданство, пока не увидите город.

— А кто тогда враг? — спросил Никий. Он рассеянно трогал амулет на шее. Никий никогда не был гражданином, и сама мысль об этом казалась ему фантастической.

— Не знаю — пока. Думаю, его собственный народ. Там особенно не с кем сражаться.

— Может, македонцы?

Диодор говорил негромко, но со знанием дела. Он был сведущ в политике больше прочих. Киний повернулся к нему.

— Ты что-то знаешь?

— Только слухи. Царь-мальчик продолжает завоевание Азии, а Антипатр хотел бы захватить Эвксин. Мы слышали об этом на Босфоре. — Он улыбнулся. — Помнишь Филиппа Контоса? Теперь он командует отрядом в войске Антипатра. Мы его видели. Он пытался нанять нас.

Остальные закивали. Киний немного подумал, опустив голову на кулак: так он делал, когда его что-нибудь удивляло. Потом сказал:

— Я возьму в доме все нужное. Напиши пару своих знаменитых писем и добудь мне сведения. В Экбатане и в Афинах никто даже не обмолвился, что Антипатр может выступить.

Диодор коротко кивнул.

Киний осмотрел всех.

— Мы уцелели, — неожиданно сказал он.

Бывали времена, когда казалось, что никому из них не выжить.

Никий покачал головой.

— Едва живы. — В руке он держал чашу и торопливо сотворил на земле возлияние богам, чтобы загладить свою неблагодарность. — Это теням тех, кто не выжил.

Все кивнули.

— Рад снова всех вас видеть. Отсюда поедем вместе. Хватит с меня кораблей.

Все прошли к лошадям, кроме Диодора, который остался дозорным. Одно из их неизменных правил — всегда выставлять стража. Усвоили они его дорогой ценой. Но это много раз окупалось.

Лошади сытые, отдохнувшие, копыта закалены твердой почвой и песком, шкура блестит. Всего у них пятнадцать тяжелых коней, шесть легких и еще несколько вьючных животных — боевой конь в прошлом, переживший лучшие годы, но способный работать, два мула, которых они захватили, когда вместе с фракийцами шли за царем-мальчиком, и умудрились не потерять. Для Киния у каждой лошади была своя история; по преимуществу это были персидские боевые кони, добытые в битве у Исса, но был и гнедой, купленный на военном рынке после падения Тира, и серая боевая лошадь, самая крупная кобыла, какую ему приходилось видеть; она бродила без всадника после стычки у брода через Евфрат. Эта крупная кобыла напомнила ему о сером жеребце, которого он взял у Исса; этот жеребец давно погиб от холода и плохой пищи. Война неласкова к лошадям.

К людям тоже. Киния тронуло, как мало их осталось. Но одновременно его грудь распирала радость встречи.

— Все молодцы. Мне нужен день-два: нас ждут в Ольвии не раньше Харистерии, так что время есть. Как только почувствую под собой ноги, поедем.

Никий помахал всем рукой.

— Выезжаем через день! Много работы, уважаемые господа. Упряжь, доспехи, оружие.

Он начал высказывать предложения, больше похожие на приказы, и остальные, рожденные в богатстве и власти, повиновались ему, хотя он родился в борделе.

Киний положил руку на плечо своему гиперету.

— Принесу свой мешок и присоединюсь к вам сегодня днем. — Еще один обычай — каждый сам чистит свое оружие. — Пошли ко мне Диодора. Я иду в гимнасий.

Никий кивнул и повел остальных на работу.

В том, что здесь считалось городом, было всего три каменных здания: пристань, склады и гимнасий. Киний пошел в гимнасий с Диодором. Когда они вышли, к ним присоединился Филокл, а Кальк настоял, что будет их проводником и ссудит деньгами.

Если величина поместья Калька не говорила впрямую о его богатстве, то прием на агоре и в гимнасии явно свидетельствовали об этом. На агоре Калька приветствовали уважительными кивками, и несколько человек обратились к нему с просьбами, когда он проходил. В гимнасии всех троих гостей по предложению Калька сразу освободили от платы.

— Я его построил, — с гордостью сказал Кальк. И стал расхваливать достоинства здания. Киний, хорошо помнивший Афины, нашел гимнасий вполне сносным, но провинциальным. Похвальба Калька раздражала его.

Тем не менее гимнасий предложил ему лучшую за последние месяцы возможность поупражняться. Он разделся, сбросив взятую взаймы одежду на сандалии.

Кальк грубо рассмеялся.

— Слишком много времени в седле!

Киний напрягся. Ляжки у него чересчур мускулистые, а на голени всегда было не очень приятно смотреть. Для эллинов, обожествлявших мужскую красоту, его ноги далеки от совершенства, хотя нужно прийти в гимнасий, чтобы вспомнить об этом.

Он начал разогреваться. Тело Калька на вид очень крепкое — видно, что он за ним тщательно ухаживает, — хотя на талии начал откладываться жирок. И ноги у него длинные. Он начал на песке двора борцовскую схватку с человеком гораздо моложе его. Зрители отпускали скабрезные замечания. Молодой человек, очевидно, был постоянным посетителем гимнасия.

Киний знаком подозвал Диодора.

— Попробуем пару схваток?

— Как хочешь.

Диодор высок, костляв, рыжеволос, подтянут. Но и он далек от эллинского идеала красоты.

Киний кружил, ожидая, когда более высокий противник приблизится, попробует атаковать. Потом нырнул под длинные руки соперника. Но Диодор использовал его разгон, перебросил Киния через бедро, и тот во весь рост растянулся на песке.

Он медленно встал.

— Это было обязательно?

Диодор смутился.

— Нет.

Киний горько улыбнулся.

— Если ты хотел показать, что ты борец другой категории, я это и так знал.

Диодор поднял голову.

— Как часто мне приходится пользоваться этим приемом? Ты сам напросился. Я не смог сдержаться.

Он улыбался. Киний потер ушибленное место на спине и шагнул вперед для новой попытки. Он ощутил еле заметный страх — этот надоедливый страх он испытывал в каждой схватке, в каждом состязании.

Он попробовал низкую стойку, схватился, и они с Диодором оказались на земле, ни один не мог прижать другого, оба вывалялись в грязи и песке. По невысказанному согласию оба разжали руки и помогли друг другу встать.

Снаружи Кальк прижал молодого человека, с которым боролся. Он не торопился выпускать его, и со стороны наблюдающих граждан слышались смех и шутки. Киний снова встал против Диодора. На этот раз они кружили, делали ложные выпады, сближались и расходились в более умеренном темпе. Это походило на танец; Диодор придерживался правил, изученных на уроках в гимнасии, а Киний чувствовал себя удобно. Он даже выиграл одну схватку.

Диодор потер бок и улыбнулся. Киний упал прямо на него — ход абсолютно законный, но неизбежно болезненный для жертвы.

— Ничья?

— Ничья.

Киний протянул руку и помог Диодору встать.

Кальк стоял с молодым человеком и несколькими гражданами. Он позвал:

— Киний, иди сюда, поборись со мной.

Киний нахмурился и отвернулся; он чувствовал себя перед этими незнакомыми людьми неловко, к тому же испытывал легкий страх — Кальк крупнее, он лучше борется и в детстве в Афинах использовал свое преимущество, чтобы причинить боль противнику. А Киний не любил боль. Десять лет войны не примирили его с растяжениями, синяками и глубокими порезами, которые заживали неделями; более того, десять лет наблюдений за тем, как по капризу богов умирают люди, усугубили его боязнь.

Он пожал плечами. Кальк — хозяин, он отличный борец и хочет показать свое превосходство. Киний стиснул зубы и пошел ему навстречу; первую схватку в тщательно проведенном поединке он проиграл, но вторую, к обоюдному удивлению, выиграл, причем за несколько секунд: в этом было больше везения, чем мастерства. Кальк удивил Киния тем, что встал легко, с похвалой на устах и без всякой злобы. Десять лет назад, подростком, Кальк требовал бы крови. Третья схватка прошла подобно первой — больше походила на танец, чем на борьбу. Когда Киний был наконец прижат к земле, зрители одобрительно засвистели.

Кальк тяжело дышал; помогая Кинию встать, он обнял его за пояс.

— Ты хороший противник. Все видели? — обратился он к остальным. — Раньше уложить его было гораздо легче.

Все торопились поздравить Калька с победой — и сказать Кинию, как хорошо Он боролся. Все это было неприятно — слишком много лести в связи с таким незначительным событием, — но Киний терпел, понимая, что преподнес хозяину дар гораздо ценнее денег — памятную схватку, в которой хозяин выглядел молодцом.

Подошел молодой человек, с которым чуть раньше боролся Кальк, и тоже стал поздравлять борцов. Он был прекрасен. Мужская красота оставляла Киния равнодушным, но он, как и любой эллин, умел ее ценить и потому приветливо улыбнулся молодому человеку.

— Меня зовут Аякс, — сказал тот в ответ на улыбку Киния. — Сын Изокла. Позволь сказать, как хорошо ты боролся. Я действительно…

Он замешкался, прикусил язык и замолчал.

Киний понял, в чем дело, — он умел понимать молодых людей. Мальчик собирался сказать, что из двух борцов Киний лучше. Умный мальчик. Киний положил руку на его гладкое плечо.

— Я всегда считал, что Аякс должен быть выше — и шире в плечах.

— Эту глупую шутку он слышит всю жизнь, — сказал отец молодого человека.

— Я стараюсь вырасти ему под стать, — сказал Аякс. — К тому же был и другой Аякс, меньше ростом.

— Дерешься на кулаках? Не хочешь обменяться несколькими ударами? — Киний показал на кожаные полоски для кулачных бойцов, и лицо молодого человека просветлело. Он взглянул на отца, но тот с насмешливым негодованием покачал головой.

— Не мошенничай в состязании, не то тебя никто не пустит домой с симпосия, — сказал его отец. — Или лучше сказать «мошенничай, чтобы тебя не впустили в дом»? У тебя есть дети? — спросил он Киния.

Киний помотал головой.

— Ну, это особый опыт. В любом случае, ты волен поставить ему несколько синяков.

Диодор помог им обмотать руки ремнями, и они по взаимному согласию начали с простых ударов и блокировок, потом перешли к более сложным упражнениям и собственно бою.

Мальчишка был хорош — гораздо лучше, чем можно ожидать от крестьянского мальчишки в эвксинской провинции. Руки у него были длиннее, чем казалось; он мог делать ложные выпады, начинать удары, не завершая их, и коротко бить другой рукой. Киний теперь хорошо размялся и согрелся; удар по щеке позволил ему проявить в этом состязании и личную заинтересованность, и неожиданно завязался серьезный бой.

Киний не видел, что вокруг собрались все посетители гимнасия. Мир его сузился до собственных обмотанных кожей рук и рук противника, его глаз и торса. Они стремительно наносили удары, парируя их предплечьем или подставляя грудь, чтобы самому ударить в голову.

Обмен ударами закончился под гром аплодисментов, и бойцы разошлись. Они с опаской смотрели друг на друга, все еще охваченные демоном схватки, но вот напряжение спало, и они снова стали всего лишь смертными в провинциальном гимнасии. И тепло пожали друг другу руки.

— Еще? — спросил мальчик, но Киний покачал головой.

— Так хорошо больше не будет. Остановимся на этом. — И, помолчав, добавил: — Ты очень хорош.

Мальчик с искренней скромностью потупился.

— Я действовал как мог быстро. Обычно я так не делаю. Ты лучше всех здесь.

Киний пожал плечами и через голову мальчика стал объяснять его отцу, какой талантливый у него сын. Отличный способ приобретать друзей в гимнасии. Всегда можно похвалить мастерство и проворство.

Киний чувствовал себя счастливым. Но ему нужны были массаж и отдых; он сказал об этом, отклоняя приглашения к новым схваткам, однако кто-то заметил, что собираются метать копья, и тут он не устоял. Вместе со всеми вышел наружу и почувствовал угрызения совести: Филокл, забытый или нарочно оставленный без внимания, занимался бегом на поле, где паслись овцы.

Киний не знал, что ему делать со спартанцем, который как будто стал от него зависеть. Люди благородного происхождения не должны так держаться, но Киний подозревал, что, если бы его выбросило на чужой берег, неимущего и бездомного, он вел бы себя не лучше. Он помахал рукой. Филокл помахал в ответ.

Раб отогнал овец на край поля, и мужчины начали метать копья. Это не было настоящее соревнование: более пожилые, кому не удавался первый бросок, могли бросать вторично и даже в третий раз, пока не получали удовлетворения, в то время как молодым приходилось довольствоваться всего одним броском. На Олимпийских играх так никогда не бывает, но здесь приятно было полежать на траве (стараясь не угодить в катышки овечьего помета) и, покуда тени укорачивались, наблюдать за соревнованием всех свободных граждан общины. Киний сознавал, что ноги у него кривые, а тело несовершенно, но, уже доказав свои способности атлета, он стал теперь одним из них и мог неторопливо беседовать с Изоклом об урожае маслин в Аттике и о трудностях перевозки оливкового масла.

Кальк с громким криком метнул копье, и оно заставило одну из овец бежать непривычно резво. Кальк рассмеялся.

— До сих пор это лучший бросок. Хочу повторить: овцы мои, и мы могли бы сегодня поесть баранины.

Кинию выпало бросать предпоследним, Филоклу — последним; почетная очередь досталась им как гостям. Диодор бросил раньше и без крика: бросок хороший, уступил только броску Калька. Большинство остальных граждан метали вполне сносно, но юный Аякс удивил Киния слабым броском. Изокл посрамил сына, добросив копье почти до самой дальней отметки, и принялся подшучивать над ним.

Киний привык бросать со спины лошади и метнул недостаточно высоко, но все равно бросок получился дальний — овцы снова разбежались от упавшего близко к ним копья.

Кальк поморщился.

— Ты стал настоящим атлетом, а я в изгнании обрастаю жиром, — сказал он.

Филокл перебрал несколько копий, прежде чем выбрать одно. Он подошел к Кальку, который заговорил о делах с другим человеком.

— Непохоже на спор атлетов. А я спартанец.

Он сказал это с улыбкой — у тучного спартанца было своеобразное чувство юмора.

Кальк не понял шутки. Наклоном головы он показал, что его перебили.

— Если можешь бросить лучше нас, давай посмотрим.

Филокл, уязвленный, показал на овец.

— Сколько за то, что попаду в овцу?

Кальк, вернувшись к разговору, пропустил его слова мимо ушей, но успел повернуть голову и увидеть бросок Филокла; тот изогнулся и едва не взлетел над землей. Копье, пушенное его рукой, высоко взвилось и начало быстро опускаться. Оно остановило овцу, и та растопырила все четыре ноги; упавшая с неба молния пробила ей череп и пригвоздила к земле.

Мгновение все пораженно молчали, затем Киний зааплодировал. Все подхватили рукоплескания и стати подшучивать над Кальком из-за овцы, предлагая за нее несуразные цены. Кальк рассмеялся. Казалось, весь город стремится угодить Кальку. Кинию это не понравилось.

Изокл показал на поле.

— Побегаем?

Все согласились, разметили расстояния и побежали — вначале группой, потом лучшим бегунам это наскучило и они ушли вперед. Трижды обогнули поле — хорошее расстояние — и завершили бег во дворе гимнасия. Киний пришел одним из последних; все добродушно посмеивались над его ногами. Потом все вместе направились в баню.

Усталый и чистый, с несколькими синяками и ощущением эвдаймии, которое обязательно возникает после гимнасия, Киний шел рядом с Кальком. Диодор с несколькими молодыми людьми отправился взглянуть на рынок.

— Ты мог бы неплохо жить здесь, — неожиданно сказал Кальк. — Ты всем понравился. Эти твои войны — не занятие для мужчины. Защита своего города — другое дело. Но наемник? Ты зря растрачиваешь то, что дали тебе боги. И однажды получишь варварский меч в живот, и все. Оставайся здесь, купи поместье. Женись. У Изокла есть дочь — приятное личико, умная, хорошая хозяйка. После праздника Геракла я выдвину тебя на гражданство. Клянусь Зевсом, после сегодняшнего кулачного боя тебя приняли бы и сейчас.

Киний не знал, что ответить. Предложение ему понравилось. Понравились люди. Граждане Томиса хорошие люди, провинциальные, конечно, но не отсталые, склонные к шуткам и любительской философии. И хорошие атлеты. Он пожал плечами.

— Я в долгу перед моими людьми. Они пришли встретиться со мной.

Киний не добавил, что в глубине души что-то в нем стремится к новой военной кампании.

— Они легко переедут и наймутся где-нибудь на службу. Ты благородный человек, Киний. Ты ничего им не должен.

Киний нахмурился.

— Большинство их тоже благородного происхождения, Кальк.

— О, конечно, — отмахнулся Кальк. — Но это в прошлом. А сегодня? Пожалуй, Диодор… Он мог бы стать твоим управляющим. А эти галлы — им следует быть рабами. Ради своего же блага.

Кальк говорил властно, непререкаемо.

Киний снова нахмурился и позволил себе отвлечься на лежащего посреди улицы человека. Ему не хотелось ссориться с хозяином.

— Варвар? — спросил он, показывая.

Лежащий явно был варваром. В кожаных штанах, длинные грязные волосы заплетены в косы, на кожаной куртке множество разноцветных украшений. И золото. Несколько золотых украшений на куртке; видны места, с которых украшения сняты. В ухе серьга. На голове шапка, похожая на фракийскую.

От него несло мочой, рвотой и потом. Они поравнялись с ним. Человек не спал: глаза открыты, взгляд плывет.

Кальк с глубоким презрением посмотрел на него.

— Скиф. Отвратительный народ. Уродливые, вонючие варвары. Никто не может говорить на их языке. Из них не получаются даже хорошие рабы.

— Я думал, они опасны.

Киний с интересом разглядывал пьяного. Ему казалось, что в Ольвии будет много скифов, но всадников и опасных противников. Этот совсем не похож на воина.

— Не верь им. Они быстро пьянеют, не могут нормально говорить, даже ходить по-настоящему не умеют. Они вообще почти не люди. Никогда не видел трезвого скифа.

Кальк пошел дальше, и Киний последовал за ним. Ему хотелось получше разглядеть варвара, но Кальк больше им не интересовался. Оглянувшись, Киний увидел, что пьяница неуверенно встает и тут же снова падает. Кальк завернул за угол, и Киний потерял скифа из виду.

На симпосии он много услышал о скифах: почетный гость, он сам предлагал темы для беседы. Вино текло рекой; в принятом порядке сменялись девушки-флейтистки и рыбные блюда; люди постарше сдвинули ложа, чтобы поговорить и дать возможность молодым заигрывать с девушками. Глядя на черноглазую флейтистку, Киний на мгновение почувствовал сожаление, что и его теперь считают достаточно пожилым, чтобы включить в число участников беседы, но тоже подвинул ложе и, когда его спросили, предложил рассказать ему о скифах, живущих на равнинах к северу от города.

Изокл взял у раба кувшин с вином и посмотрел на Киния.

— Ты ведь не предлагаешь нам пить по-скифски? Неразбавленное вино?

Молодежь хотела неразбавленного вина, но победило мнение старших, и вино разбавили: на одну часть вина две части воды.

Пока Кальк смешивал питье, Изокл задумчиво заговорил:

— Конечно, они варвары. Очень суровые люди — буквально живут в седле. О них много писал Геродот. У меня есть список, если хочешь, можешь почитать.

— Для меня это честь, — ответил Киний. — Мальчиками мы читали Геродота, но тогда я и не думал, что окажусь здесь.

— Главное в них то, что они ничего не боятся. Они говорят, что они единственные свободные люди на земле, а мы, все остальные, — рабы.

Кальк презрительно фыркнул.

— Как будто нас можно принять за рабов!

Изокл, один из немногих, кто не боялся вызвать неудовольствие Калька, пожал плечами.

— Можешь отрицать, если хочешь. Анархий — говорит тебе что-нибудь это имя?

Киний почувствовал себя снова в школе: он сидит в тени дерева, и его расспрашивают о прочитанном.

— Друг Солона, философ.

— Скифский степной философ, — сказал из глубины комнаты Филокл. — Говорил очень степенно.

Его шутку встретили смехом.

— Он самый, — кивнул Изокл Филоклу. — Он говорил Солону, что афиняне — рабы своего города, рабы стен Акрополя.

— Вздор, — сказал Кальк.

Он пустил чаши с вином по кругу.

— О нет, совсем не вздор, позвольте вам сказать. — Филокл опирался на локоть, длинные волосы падали ему на лицо. — Он имел в виду, что греки — рабы своего представления о безопасности: необходимость постоянно защищаться лишает нас той самой свободы, которой мы так гордимся.

Изокл кивнул:

— Хорошо сказано.

Кальк яростно покачал головой.

— Ерунда! Ахинея! Рабы даже не могут носить оружие — им нечего защищать, и они никого не могут защитить.

Филокл подозвал виночерпия.

— Эй ты, — сказал он. — Сколько у тебя в сбережениях?

Раб средних лет застыл.

— Отвечай, — сказал Изокл. Он улыбался.

Киний понял, что Изокл не просто готов прищемить Кальку хвост — он наслаждается этим.

Раб опустил голову.

— Точно не знаю. Пожалуй, сто серебряных сов.

Филокл взмахом руки отпустил его.

— Вот вам доказательство. Я только что отдал все свои сбережения Посейдону. У меня нет ни совы, и эта чаша вина, дар высокочтимого хозяина, оказавшись у меня в желудке, станет всем моим достоянием. — Он выпил вино. — Теперь это все мое богатство, и так будет еще какое-то время. У меня нет сотни серебряных сов. А у этого раба есть. Отобрать их у него?

Кальк стиснул зубы. Как хозяин раба, он, вероятно, мог претендовать на все его деньги.

— Нет.

Филокл поднял пустую чашу.

— Нет. На самом деле ты помешаешь мне это сделать. Похоже, у этого раба есть собственность, и он готов защищать ее. Именно это говорит о нас Анархий. В сущности он говорит, что мы рабы, поскольку нам есть, что терять.

Изокл с легкой насмешкой захлопал в ладоши.

— Тебе следовало бы быть судьей.

Филокл, явно неуязвимый для насмешек, ответил:

— Я был им.

Киний отхлебнул вина.

— Так почему свободны скифы?

Изокл вытер рот.

— Лошади и бескрайние равнины. Они не столько защищают их, сколько бродят там. Когда царь царей выступил против них, они просто растаяли перед ним. Ни разу не вступили с ним в битву. Отказались защищаться, потому что им нечего было защищать. И в конце концов он потерпел полное поражение.

Киний поднял свою чашу.

— Это я помню из Геродота. — Он задумчиво повертел вино в чаше. — Но этот человек сегодня на улице…

Он помолчал.

— Ателий, — подсказал Изокл. — Пьяный скиф? Его зовут Ателий.

— У него на одежде целое состояние в золоте. Значит, им есть что защищать.

Беседа становилась скучной: купцы заспорили о происхождении скифского золота. После новой чаши вина они принялись вести шутливый научный спор о подлинности истории аргонавтов. Большинство было согласно с тем, что золотое руно существует; спорили лишь о том, какая река, впадающая в Эвксин, богата золотом. Филокл настаивал, что вся эта история — аллегория зерна. Его никто не слушал.

Ничего полезного о скифах Киний больше не услышал. Он выпил четыре чаши разбавленного вина, почувствовал, как изменилось его внутреннее равновесие, и отказался от очередной чаши.

— Раньше с вином ты не был женщиной, — рассмеялся Кальк.

Киний как будто никак не откликнулся, но Кальк вздрогнул, увидев его лицо. В комнате воцарилась тишина.

В воинском лагере такая обида требовала бы крови. Кальк не хотел оскорбить гостя, Киний это видел, но он видел также, что привычка к власти сделала Калька бесцеремонным и неучтивым.

Он поклонился и принужденно улыбнулся.

— Может, в таком случае мне пойти спать на женскую половину?

Смешки. Откровенно хохотал Изокл. Лицо Калька побагровело. Он счел оскорбительным непрямой намек Киния на то, что женщинам его посещение понравится.

Но Киний не видел причин извиняться. Он перевернул свою чашу и вышел.

На следующее утро он снова встал до рассвета. Он с трудом переносил спиртное и не любил много пить, даже в хорошей компании.

Филокл снова храпел на пороге. Киний прошел мимо него, думая, что этот человек — кладезь неожиданностей и противоречий, а он его едва знает. Тучный атлет, спартанец, философ — куда уж противоречивее.

Он прошел к загону. Один из галлов стоял на часах. Киний приветствовал его, подняв руку, потом прошел к загону и подманил серого жеребца пригоршней инжира. Сел на голую спину коня, сжал ногами его бока и поскакал по загону, чувствуя, как холодный воздух овевает лицо. Жеребец без усилий перелетел через ограду загона, и Киний погнал его на север, в сторону от земель Калька к пологим холмам на равнине. Он скакал, пока солнце золотым шаром не встало над горизонтом, потом сплел для жеребца венок из красных цветов и спел гимн Посейдону, который жеребцу нравился. Жеребец доел инжир, отказался от слишком жесткой травы, и Киний снова сел верхом и направился к городу, постепенно переходя в галоп, пока жеребец не помчался во весь опор. Когда они остановились на краю рынка, жеребец почти не устал. Киний спешился и повел жеребца по улице. Найдя наконец раннего продавца, торговавшего вином на распив чашами, он выпил кислого вина и почувствовал, что окончательно проснулся. Серый смотрел на него, дожидаясь лакомства.

— Отличная лошадь, — сказал скиф. Он стоял у крупа жеребца. Киний обернулся и увидел, что скиф гладит жеребца и ласкает его. Жеребец не возражал.

— Спасибо.

— Купить мне вино? — спросил скиф.

Фраза прозвучала так, словно он произносил ее тысячу раз.

Сегодня от него пахло не так мерзко, к тому же он интересовал Киния. Поэтому Киний заплатил за вторую порцию, протянул чашу скифу, и тот выпил.

— Спасибо. Ты ехать на ней? Да, я видел, — ехать. Неплохо. Да. Еще вина.

Киний купил ему еще вина.

— Я все время езжу верхом.

Ему хотелось похвастать, и он не понимал почему. Ему хотелось понравиться скифу — пьянице, попрошайке, но такому, у которого на одежде стоимость целого поместья в золоте.

— Спасибо. Плохое вино. Ты все время ездить? Я тоже. Нужна лошадь, я. — В своей островерхой шапке и с ужасным греческим он выглядел комично. — У тебя есть больше лошади? Больше?

Он потрепал серого.

Киний серьезно кивнул.

— Да.

Скиф похлопал себя по груди и коснулся лба — очень чуждый жест, почти персидский.

— Меня зови Ателий. Тебя зови?

— Киний.

— Покажи лошади. Больше лошади.

— Тогда пошли.

Киний легко и изящно сел верхом, как учат в конной школе. Скиф мгновенно оказался у него за спиной. Киний не мог взять в толк, как он сумел сесть так быстро. И теперь чувствовал себя нелепо: он не собирался везти с собой скифа, и выглядели они, конечно, глупо. Он поехал боковыми улицами, стараясь не обращать внимания на взгляды немногих проснувшихся горожан. Кальку будет над чем посмеяться, когда он встанет.

Они подъехали к загону. Все его люди уже поднялись, и Никий открыл ворота загона, не дожидаясь окрика Киния.

Никий держал голову серого, когда они спешивались.

— Он уже был здесь. Кажется безвредным. Из него вышел бы хороший прокусатор.

Киний пожал плечами:

— Мне трудно его понять, но он как будто хочет купить лошадь и убраться отсюда.

Диодор разминал ноги у стены загона. Его волосы поутру походили на клубок рыжих змей Медузы, и он все время убирал со лба самые непокорные локоны.

— Кто бы его упрекнул? Но он скиф и может быть хорошим проводником.

Киний быстро принял решение и велел галлу:

— Приведи гнедого с белой мордой.

Антигон кивнул и стал протискиваться между лошадьми. Скиф подошел к стене загона и сел, прислонившись к ней спиной; его кожаные штаны были в грязи. Но ему как будто было все равно. Он наблюдал за лошадьми.

Когда Антигон привел гнедого, Киний подошел к скифу.

— Завтра мы едем в Ольвию, — медленно сказал он.

— Конечно, — ответил скиф.

Невозможно было сказать, понял ли он.

— Если поведешь нас в Ольвию, дам тебе гнедого.

Скиф посмотрел на лошадь. Он встал, провел рукой по ее шкуре и вскочил на спину. Через мгновение он галопом перемахнул через ограду и исчез на дороге к равнинам.

Профессиональных воинов он застал врасплох. Исчез, прежде чем кто-то из них хотя бы подумал сесть верхом или схватиться за оружие. Только облачко пыли повисло в утреннем солнечном воздухе.

— Да, — сказал Киний. — Моя вина. Он казался совершенно безвредным.

Никий все еще следил за пылью, держа в руке амулет.

— Он не причинил нам особого вреда.

— И точно умеет ездить верхом. — Кен из-под ладони смотрел, как рассеивается пыль. Он улыбнулся. — Поэт называл их кентаврами, и теперь я понимаю почему.

Сделать ничего было нельзя. Они не знают равнины. И у них нет времени целыми днями гоняться за одиноким скифом. Никий всех, даже Киния, усадил за подготовку сбруи и за сборы к отъезду. Все согласились выехать утром следующего дня. Дело не в демократии: просто они лучше воспринимали приказы, если сперва обсуждали их совместно.

Конечно, Киний вытерпел немало насмешек со стороны горожан: они потеряли своего скифа. Да разве он не знает, что давать скифу лошадь опасней, чем позволять ребенку играть с огнем? Ну и так далее. Кальк только смеялся.

— Жаль меня не разбудили, я бы посмотрел, как ты едешь с этим пьяницей. Какое зрелище я пропустил!

Если он еще злился из-за вчерашней стычки, то теперь эта злость исчезла благодаря утренней оплошности гостя.

— Завтра утром я уеду.

Киний был смущен и поймал себя на старой привычке — разглаживать край хитона.

Кальк посмотрел на его людей у загона, натиравших маслом кожаную сбрую.

— Я не могу убедить тебя передумать и остаться?

Киний поднял руки ладонями вверх.

— У меня договор, друг мой. Когда его срок истечет и у меня появится один-другой талант серебра, я с удовольствием вернусь к нашему разговору.

Кальк улыбнулся. Это была первая искренняя улыбка, которую видел у него Киний за два дня.

— Ты подумаешь об этом? Что ж, для меня этого довольно. Сегодня ко мне придет Изокл, и его дочь будет петь для нас. Семейный вечер — ни к чему пугать девушку. Присмотрись к ней.

Киний понял, что Кальк, несмотря на привычку подавлять других, искренне старается оказать гостеприимство.

— Ты стал свахой?

Кальк положил руку ему на плечо.

— Когда ты только приехал, я уже говорил тебе: твой отец спас всю нашу семью. Я этого не забыл. Ты в нашем городе недавно и считаешь меня большой лягушкой в мелком пруду. Я это вижу. Но так оно и есть. Мы с Изоклом спорим обо всем, но мы здесь оба влиятельные люди. Есть место и для других. Наш пруд не так уж мал.

Для Калька это была длинная и страстная речь. Киний обнял его и получил в ответ сокрушительное объятие.

Потом Кальк ушел присматривать за рабами, готовившими груз для Аттики. А Киний снова занялся сбруей. Он сидел спиной к ограде загона, в тени стены, и пришивал новый недоуздок, когда к нему склонился молодой Аякс.

— Добрый день, господин.

— К твоим услугам, Аякс. Прошу — располагайся со всеми удобствами на этой кочке травы.

Киний указал на землю и протянул мальчику мех с кислым вином, которое Аякс выпил, словно амброзию.

— Отец попросил тебя взглянуть.

У него под мышкой, как у ученика на агоре, было несколько свитков. Он положил их на землю.

Киний развернул один свиток, взглянул на рукопись — очень аккуратный почерк — и увидел, что это Геродот.

— Тут только четвертая книга — о скифах. Потому что… ну… отец сказал, что вы завтра уходите. В Ольвию. Так что времени на чтение у тебя немного.

Киний кивнул и взял в руки недоуздок.

— У меня, вероятно, и на чтение одного свитка не будет времени.

Аякс кивнул и молча сел. Киний принялся за работу, тонким бронзовым шилом на куске мягкой древесины проделывая в коже ряд аккуратных отверстий. Время от времени он поглядывал на Аякса — мальчишка беспокойно ерзал, перебирая куски кожи и нитки. Но молчал. Это Кинию понравилось.

Он продолжал работать. Когда все дыры были проделаны, он навощил льняную нить и вставил в иглу — слишком большую для такой работы, но другой во всем лагере не нашлось. Киний начал шить.

— Дело в том… — начал Аякс. Но тут же утратил решимость и замолчал.

У Киния закончилась одна нить, и он вдел в иглу вторую.

— Так в чем дело? — мягко спросил он.

— Я хочу увидеть мир, — провозгласил Аякс.

Киний кивнул.

— Похвально.

Аякс сказал:

— Здесь ничего не происходит.

— По мне, звучит недурно.

Киний подумал: хотел бы я жить там, где самые волнующие события — праздники и соревнования в гимнасии? Но сегодня, после утраты лошади, в предчувствии опасного путешествия, не уверенный в том, чего ждать от тирана в Ольвии, Киний подумал, что, возможно, легкая скука все же предпочтительнее.

— Я хочу… присоединиться к вашему отряду. Поехать с вами. Я умею ездить верхом. Я не очень хорошо метаю копье, но быстро учусь, зато умею драться на кулаках, бороться, сражаться копьем. И я целый год был пастухом — могу спать на голой земле, разжечь костер. Я убил волка.

Киний поднял голову.

— А что говорит твой отец?

Аякс улыбнулся.

— Говорит, я могу идти, если ты настолько глуп, что возьмешь меня.

Киний рассмеялся.

— Клянусь богами. Я так и думал, что он это скажет. Сегодня он придет сюда на обед.

Аякс энергично кивнул.

— Я тоже. И Пенелопа, моя сестра. Она будет петь. Она прекрасно поет. И пряжа у нее лучше, чем покупная. И она очень красива — мне не следовало так говорить, но это правда.

Киний раньше не встречался с таким отношением к себе — словно к божественному герою. И не мог не насладиться толикой этого откровенного восхищения. Но недолго.

— Буду рад познакомиться с твоей сестрой. И вечером поговорю с твоим отцом. Но, Аякс, — мы наемники. Это трудная жизнь. Сражения с царем-мальчиком — в каком-то смысле это все-таки война за родной город, пусть даже дома нас встретили неласково. Да, спать на голой земле нелегко. Но бывает и хуже. Дни без сна и ночи в дозоре, на спине лошади, во враждебной стране. — Он помолчал и добавил: — Война есть война, Аякс. Это не состязания за звание олимпионика. В современной войне редко проявляются добродетели наших предков.

Он заставил себя замолчать, потому что его слова оказывали действие, прямо противоположное тому, на что он рассчитывал. Глаза мальчишки сияли.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать. Будет в праздник Геракла.

Киний пожал плечами. Достаточно взрослый, чтобы стать мужчиной.

— Я поговорю с твоим отцом, — сказал он. И когда Аякс, запинаясь, начал благодарить, безжалостно добавил: — Клянусь коварным сыном Крона, парень! Ты можешь умереть. Бессмысленно, в чужой драке, в уличной стычке или защищая тирана, который тебя презирает. Или от стрелы варвара в темноте. Это не Гомер, Аякс. Война грязная, бессонная, кишащая червями и полная отбросов. Во время битвы ты безымянный человек в шлеме — не Ахилл, не Гектор, просто один из гребцов, движущих фалангу навстречу врагу.

Напрасные слова. Киний только надеялся, что они не окажутся пророческими: в нем самом после десяти лет подлинной войны еще сидел в душе Гомер. И бессмысленной смерти в темном переулке или в пьяной ссоре он боялся. Слишком часто он видел, как такое случается с другими.

К концу дня сбруя была вычищена и починена, лошади осмотрены, все готовы, вооружение и копья с древками из кизила лежали в соломе в корзинах, которые повезут вьючные животные. Взяв попону, которую нужно было подшить, Киний перебрался от загона под одинокий дуб на краю поместья, но ему трудно было держать глаза открытыми. Близящийся обед напоминал ему о девушке, сестре Аякса, и о том, что это могло означать: дом, безопасность, работа. Сами разговоры о ней напоминали о том, что он уже много месяцев не знал женщины. Вероятно, с тех самым пор, как оставил войско. Определенно. И контраст казался таким сильным. Даже не видев сестры Аякса, он представлял ее себе — хотя бы в облике собственных сестер. Скромная. Спокойная. Красивая, преданная, осторожная. Возможно, умная, но определенно невежественная, не умеет поддержать беседу.

В годы службы самая долгая связь была у него с Артемидой. По-видимому, имя не настоящее. Эта продажная девка тащилась за войском, хотя требовала, чтобы ее называли гетерой, утверждая, что когда-то была ею. Крикливая, не скрывающая своего мнения, страстная в любви и ненависти, привыкшая пить неразбавленное вино, она повидала войну больше многих мужчин, хотя ей еще не исполнилось двадцати.

Она заколола македонца, пытавшегося взять ее силой; она спала с большинством воинов в его отряде, принимала их как своих, и они принимали ее. У нее была собственная лошадь. Она могла наизусть читать целые строфы Гомера. Умела танцевать все известные людям танцы, все военные спартанские танцы, все танцы в честь богов. Ночью перед битвой она пела. Как и Никий, она родилась в борделе близ афинской агоры. Ярая патриотка, она заставила всех в отряде, даже коринфян и ионийцев, выучить гимн Афине:

Она сколотила из своих поклонников отряд, разбирала их ссоры и правила ими. Она внушила им чувство собственного достоинства. А однажды ночью сказала Кинию: «В этом войске девушке нужны два качества: жесткое сердце и мягкая п…а. Это, конечно, не Гомер, но бьюсь об заклад, что именно этим отличались девушки Трои».

Артемида прекрасно умела выбрать отряд, а в нем самого сильного мужчину, и оставалась с ним, пока он не погибал, или пока ей не наскучит, или он в чем-то ее не подведет. С тем, кто не мог ее содержать, она не связывалась. С Кинием она была целый год — и в лагере, и в городе. Она ушла от него к Филиппу Контосу, македонскому гиппарху — мастерский ход, и Киний не возненавидел ее за это, хотя сейчас, сидя с закрытыми глазами под деревом на берегу Эвксина, понял, что ожидал ее возвращения.

Как с женщинами, так и в жизни. Он не очень надеялся стать земледельцем.

Он уснул, и Посейдон послал ему сон о лошадях.

Он ехал верхом на высокой лошади — или он сам был лошадью; они вместе плыли по бесконечной травяной равнине — плыли, уносились галопом все дальше и дальше. Были и другие лошади, они следовали за ним, пока очи не оставили травяную равнину и не оказались на равнине из пепла. Тогда лошади заржали и отстали, и он ехал один…

Они были в реке — у брода, полного камней. На противоположном берегу — груда плавника высотой с человека и одинокое сухое дерево, а на земле под копытами лошади — тела мертвецов…

Киний проснулся, протер глаза и задумался, какой из богов послал ему этот сон. Потом встал и пошел в домовую баню. Здесь он отдал рабыне свой хитон, попросил отжать и дал ей несколько оболов за хорошую работу. Она принесла ему несколько кувшинов горячей воды, помыться. Рабыня привлекательная — немолодая, но с хорошей фигурой, широкоскулая, с татуировкой, орлом, на правом плече. Киний подумал о соитии, но рабыня не хотела, и он не стал настаивать. Может быть поэтому он получил прекрасно выстиранный и выглаженный хитон с отутюженными складками, ослепительно белый, так что в нем Киний стал похож на статую сына Лето в Митилене. Рабыня приняла его благодарность сдержанно, кивнув, но стараясь не приближаться к нему. Он подивился обычаям этого дома.

Обнаженный, он прошел туда, где стояли лагерем его люди. В мешке у него лежало несколько хороших вещей под стать хитону. Хорошие сандалии, легкие и прочные, с ремешками из красной кожи, помогавшими скрыть шрам на ноге, но плащ только один — походный, когда-то синий, сейчас он выцвел, стал пыльно-голубым. Зато прекрасная застежка для плаща — две головы Медузы из блестящего серебра, сработанные лучшим афинским ваятелем и литейщиком. Бормоча молитву, он застегнул старый плащ и набросил его на плечи. У костра были только Диодор и Никий. Остальные пошли на рынок выпить. На симпосий их не пригласили, и, поскольку большинство своим происхождением не уступали Кальку, они были обижены. Агий, Лаэрт и Гракх знали Калька с детства. Их рассердило то, что он обращается с ними как с низшими.

У Диодора был сосуд с хорошим вином, и Киний, одеваясь, выпил с Кеном и Никием.

Никий протянул ему красивую застежку для плаща — добычу из Тира.

— Сбереги Медуз для более достойного хозяина, — сказал он.

Что сказал бы Кальк, узнав, что родившийся в Афинах раб считает Киния плохим хозяином? Вероятно, презрительно фыркнул бы. Но тут его размышления о Кальке были прерваны.

— Вы только посмотрите! — воскликнул Никий.

Киний обернулся и взглянул через плечо. В загон въезжал одинокий всадник. Кен рассмеялся.

— Ателий! — взревел Киний.

Скиф приветственно поднял пыльную руку, перебросил ноги через спину лошади и одним гибким движением оказался на земле. Легким хлыстом коснулся бока лошади, и та прошла через ворота в загон.

— Хорошая лошадь, — сказал скиф и протянул руку к сосуду с вином.

Кен без малейшего колебания отдал ему сосуд. Скиф сделал большой глоток и рукой утер рот. Тогда Кен сжал его в медвежьем объятии.

— Пожалуй, ты мне по нраву, варвар! — сказал он.

Скиф либо не понял его, либо решил оставить его слова без внимания.

— Куда ты идти? Идти завтра? Да, да?

С дороги доносились голоса. Прибыл Изокл с семьей. Уже поздно.

— В Ольвию, — сказал Киний.

Скиф посмотрел на него. Потом, словно всегда входил в их круг, вернул сосуд Кену.

— Долго, — сказал он. — Далеко.

Его греческий был совсем не варварским. Те немногие слова, что знал, он произносил верно, но понятия не имел о падежах.

— Десять дней? — спросил Диодор.

Так говорили купцы.

Скиф пожал плечами. Он смотрел на лошадь.

— Поведешь нас? — спросил Киний.

— Мой идти с тобой. Ты идти. Хорошая лошадь. Да?

— Думаю, это договор, иларх, — сказал Никий. — Я только буду присматривать за этим парнем, верно?

Кен покачал головой.

— У нас с Ателием общее увлечение. Пошли выпьем, друг мой.

Ателий улыбнулся.

— Ты мне тоже нравиться, эллин, — сказал он Кену.

И они вдвоем направились к винным лавкам города.

Никий взглянул на Диодора.

— Думаю, нам с тобой стеречь лагерь.

— Пока я буду обедать? Отлично. — Киний улыбнулся. — Если мы сможем его удержать, из него выйдет отличный лазутчик.

Никий подождал, пока Кен со скифом ушли за пределы слышимости.

— Он очень умен.

Киний тоже заметил ум скифа, но удивился тому, что и Никий подтверждает ею оценку.

— В каком смысле?

Никий показал на лошадь.

— Если бы он остался с нами, разве мы доверяли бы ему в степи? И он показал, что умеет ездить верхом. Разумно после этого доверять ему.

Киний согласился и ответил:

— По-своему ты не меньше философ, чем этот спартанец, Никий.

Никий кивнул.

— Я всегда так считал. И если он философ, то я гиппарх.

— Просвети меня.

Кинию не терпелось уйти, чтобы вовремя оказаться в доме Калька, но Никий нечасто заводил разговор, зато когда говорил, стоило послушать.

— Я слышал от Диона о том, как он бросил копье. И плыл целый час. Может, и больше, прежде чем ты его спас. Спартанский ублюдок. Он сейчас не в форме — не знаю почему. Но он из военачальников, спартиат. Они все крепкие. Настоящие машины для убийства.

— Буду иметь это в виду, — сказал Киний.

— Не женись на девушке, пока не выполним наш договор, — сказал Никий.

Отпущенный гиперетом, Киний направился к дому. Он все еще думал о словах Никия, когда обнаружил, что возлежит на одном ложе со спартанцем.

— Надеюсь, ты не возражаешь против того, чтобы разделить со мной ложе, — сказал Филокл. — Я попросил Калька пригласить меня. Думаю, он отпустит Аякса с тобой.

— Спасибо.

От спартанца уже сильно несло вином. Киний слегка отодвинулся.

— Уходите завтра?

— Да.

— В Ольвию?

— Да. С этим городом у нас договор.

Киний обнаружил, что ему трудно разговаривать с Филоклом, который не считался с условностями. Все остальные гости: Изокл, Аякс и закутанная в ткань фигура — должно быть, женщина, — вежливо ждали, пока их познакомят с почетным гостем.

— Возьмешь меня с собой?

Филоклу явно не нравилось просить: где-то близко под поверхностью чувствовалось скрываемое высокомерие.

— Ездить верхом умеешь?

— Не очень хорошо. Но могу.

— А готовить можешь?

Киний хотел побыстрее покончить с этим — Изокл ежится, они ведут себя очень неучтиво по отношению к остальным гостям; почему бы Филоклу не дождаться окончания пира? Но говорить сразу «да» он не хотел.

— Нет, если вы захотите это есть. А так могу.

Киний посмотрел на Изокла и попытался мысленно передать ему: «Я знаю, что невежлив. Но я в долгу перед тем, кому спас жизнь». Изокл мигнул. Одним богам ведомо, что он подумал о происходящем.

— Я беру тебя. Это может быть опасно, — добавил Киний с запозданием, когда это уже было неважно.

— Тем лучше, — ответил спартанец. — Боги, какие мы невежи! Надо поздороваться с остальными гостями.

Изокл и Аякс ответили на приветствие и заняли места на ложах. Девушка исчезла; вероятно, ушла на женскую половину, в другую часть дома.

Обед состоял из рыбы, очень хорошей; затем был подан омар, слегка недоваренный, и снова рыба — как раз такое питание только вареной и жареной пищей, на которое жаловались афинские блюстители нравов. Разбавленное вино ходило по кругу, кувшины с ним приносили рабы, а Кальк сам смешивал его с водой. Он единственный возлежал один и начал разговор, стараясь занять всех гостей: войны царя-мальчика из Македонии, высокомерие царя, назвавшегося богом, отсутствие почтительности в младшем поколении, за исключением Аякса. Несмотря на благие намерения, Кальк в основном произносил монологи, высказывая свое мнение по каждому из предметов обсуждения. Аякс почтительно молчал. Изокл не ввязывался в спор, как ожидал Киний, а Филокла полностью поглотили перемены рыбных блюд, как будто он больше не надеялся когда-нибудь хорошо поесть.

Вслед за последней переменой принесли чаши с водой, и все мужчины омыли руки и лица.

Кальк поднял чашу с вином.

— Это поистине семейный обед, — сказал он. — За Изокла, моего соперника и брата, и за Киния, которому я обязан всем, чего достиг. — Он немного плеснул на пол — возлияние богам, — выпил вино и перевернул чашу, показывая, что она пуста. — Так как мы семья, боги и богини не рассердятся, Изокл, если твоя дочь нам споет.

— Я не мог бы согласиться охотней, — ответил Изокл. Он налил полную чашу вина и поднял ее. — За Калька, пригласившего нас на прекрасный обед, и за Киния, которого мы надеемся многие годы видеть среди нас.

И он тоже произвел возлияние.

Киний понял, что настала его очередь. Он чувствовал себя неловко, чужаком. Взяв полную чашу, он приподнялся на ложе и сел.

— За гостеприимство Калька и за новых друзей, потому что новые друзья — лучший дар бессмертных с высокого Олимпа.

И он осушил чашу.

Тут чашу взял Филокл и встал. По лицам Калька и Изокла Киний понял, что Филокл поступил неверно: ему, как и Аяксу, не полагалось произносить тосты. Тем не менее он сказал:

— Посейдон, повелитель лошадей, и Киний спасли меня из моря, а Кальк своим гостеприимством снова сделал меня человеком. — Его возлияние богам составило полчаши, остальное он выпил. — Нет связи крепче, чем связь гостя и хозяина.

И он снова опустился на ложе.

Аякс узнал цитату и зааплодировал. Изокл приветственно поднял чашу. Даже Кальк, который с трудом переносил присутствие спартанца, кивнул и благодарно улыбнулся.

Из глубины дома появились две женщины с открытыми лицами, с волосами, зачесанными высоко, в красивых пеплосах из тонкого льна. Старшая — должно быть, жена Калька; Киний, который прожил в доме уже три дня, видел ее впервые. Рослая, складная, длинноногая, грациозная, она высоко держала голову. Конечно, из-за ее лица не вступили бы в бой тысячи кораблей: довольное выражение и очевидный ум заменяли ей красоту. Она улыбнулась собравшимся.

— Вот Пенелопа, — сказала она, не поднимая глаз. — Дочь Изокла. А я просто посижу и послушаю, если позволено.

Она ни разу не подняла глаз, не назвала своего имени — образец скромности матроны. Вероятно, детей у Калька нет, во всяком случае, Киний их не видел.

У Пенелопы большие круглые глаза, их взгляд метался по комнате, как у испуганного зверька. Вспоминая о необходимости быть скромной, девушка опускала их, но потом снова поднимала и искала новую добычу.

Киний решил, что она, наверно, никогда не выходила в общество, не присутствовала на обеде мужчин. Сам он часто ел с сестрами и пересказывал им события дня и сплетни из гимнасия, но не всем девушкам так везет.

Волосы у нее черные, а кожа более приятного цвета, чем у большинства. Длинная шея, длинные руки, хорошо вылепленные кисти. Она очень привлекательна — женский вариант Аякса, но Киния тревожили ее взгляды исподлобья: очень уж похоже на животное в клетке. А он после Артемиды не слишком высоко ценил скромность.

Он почувствовал легкое разочарование. Но чего он ждал?

Она вдруг запела, и голос у нее оказался чистый и приятный. Спела песню с праздника урожая, потом любовную песню, которую Киний слышал в Афинах, а потом три песни подряд, новые для него, чьи мелодии показались ему чуждыми. Пела она хорошо, уверенно, но негромко. Потом спела оду и закончила гимном Деметре.

Все захлопали. Филокл ущипнул себя за руку и широко улыбнулся.

Встал Изокл.

— Не все родители столь снисходительны к своим детям — я о том, что она поет песни, предназначенные для мужчин. Но мне кажется, у нее дар, посланный сыном Лето, и ей позволительно оттачивать его и даже демонстрировать, разумеется, с должной скромностью. Что она и делает, прошу прощения за свои слова.

И он посмотрел на Киния.

Киния раздражало, что он снова оказался в центре внимания. Он видел, что жена Калька смотрит прямо на него — у нее красивые глаза, пожалуй, самая выигрышная ее черта; все выжидательно уставились на него. Я здесь всего три дня, а мне уже отвели роль ухажера.

— В глазах богов нет ничего более уместного или скромного, чем если Пенелопа покажет друзьям и семье свои таланты, — объявил он. По их поведению он понял, что сказал не то, чего от него ждали: годы командования людьми приучили его быстро читать по лицам; сейчас его слова приняли не лучшим образом. Но что он мог сказать? Хвалить ее пение или наружность значило бы презреть искусственные ограничения этого «семейного» собрания. Неужели он должен поддаться внезапному порыву и объявить себя претендентом на ее руку?

Да провались они все, внезапно рассердился он.

Филокл рядом с ним передвинулся на ложе и встал.

— В Спарте женщины общаются с мужчинами на публике, так что прошу извинить мою неотесанность. Но Пенелопа поистине воплощение скромности: музы должны любить девушку, которая так прекрасно поет.

Киний взглянул на Филокла; тот слегка покачивался, словно пьяный, а ведь выпил совсем немного. Его комплимент приняли очень хорошо; жена Калька, например, улыбнулась и кивнула. Изокл казался довольным.

Молодчина, Филокл. Киний ущипнул Филокла за руку, когда тот садился. Филокл улыбнулся и бросил на него взгляд, говоривший: «А ты слишком медлителен. Объясню позже, болван».

Изокл снова встал.

— Так как я балую своих детей, я воспользуюсь присутствием здесь Киния, главного гостя на этом обеде. Окажи любезность и возьми с собой в Ольвию моего сына.

Прилюдно, чтобы я не мог отказать. По сравнению с этим просьба Филокла — образец вежливости. Киний бросил взгляд на жену Калька. Та смотрела с интересом.

— Есть у Аякса хорошая лошадь? — спросил Киний.

— Похуже твоих. Наши лошади легче, пригодны только для бегов за агорой.

Киний посмотрел на Изокла.

— Если он поедет со мной, ему понадобятся деньги, чтобы купить вооружение и экипировку в Ольвии — здесь у вас этого нет, я смотрел на рынке. Два тяжелых боевых коня и легкая лошадь: вероятно, его скаковая лошадь слишком изнежена для такой работы. Несколько плотных хитонов. Большая соломенная шляпа, какие рабы надевают в поле, — чем больше, тем лучше. Два копья, хорошие, с древком из кизила и с бронзовыми наконечниками. Поножи, защищать ноги во время маневрирования. И меч. Я хотел бы, чтобы у него был меч для конного боя. Я научу Аякса им пользоваться. Ты хорошо ездишь верхом?

Аякс скромно потупился.

— Довольно хорошо.

— В седле или на спине лошади?

— Нет. Как даки. Один из них научил меня, когда я был еще маленький.

Аякс осмотрелся, чтобы проверить, верно ли ответил.

Ответил верно.

— Хорошо. И вооружение. Доспехи, как у гоплита, — тяжелый панцирь на грудь и спину и шлем с нащечными пластинами.

Изокл погладил бороду.

— Во что это станет? Хочу, чтобы у него было хорошее вооружение и хорошая лошадь. В бою они спасают жизнь.

Киний резко кивнул, чувствуя знакомую почву под ногами.

— Совершенно верно. Не знаю, сколько это стоит в Ольвии, но там, где много скифов, лошадей должно быть много — и дешевых. Скажем, сто сов?

Изокл рассмеялся.

— Ну-ну! Послушай, Аякс, почему бы тебе сразу не попросить построить для тебя корабль? — Он поднял руку. — Нет, нет, я пошутил. Сто сов в кошельке и еще пятьдесят тебе, Киний, на покрытие расходов.

Киний знал, что гиппархи обычно держат у себя излишек денег сыновей богатых граждан, но сам никогда этим не пользовался.

— Спасибо.

— Не хочу, чтобы он выглядел бедняком рядом с детьми богачей из Ольвии. Пришли за деньгами, если все окажется дороже.

Кальк встал с ложа.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, Киний. — Он сделал знак в сторону двери, и вошел молодой раб. — Это Кракс. Фракиец. По его словам, он умело обращается с лошадьми и владеет копьем. Тебе нужен раб — человек в твоем положении без раба кажется голым.

— Ты слишком щедр, — сказал Киний, который все эти годы обходился без рабов. Он не знал, что еще сказать. Кракс походил скорее на возможного новобранца, не на раба — хорошая осанка, развитая мускулатура, молодой; поза показывает, что рабство не выбило из него воинственность и непокорность.

— Я настаиваю. Мы все желаем тебе успеха. Отправляйся, послужи тирану, заработай пару талантов и возвращайся сюда. Буду честен — мой управляющий с Краксом не справляется. Но я уверен, что для тебя это пустяк.

Кракс стоял вытянувшись в струнку. У конников есть пословица: нет дара хуже, чем необъезженная лошадь.

— Спасибо, Кальк. Спасибо за гостеприимство и заботу о моих людях и лошадях, а теперь и за это. Отплачу, когда смогу. — Он сделал знак Краксу. — Возьми мой плащ и сандалии.

Кракс вышел из комнаты.

— Так скоро? Вы с Филоклом добавляете остроты беседам, — сказал Изокл.

— Прошу прощения за столь ранний уход, но мы выступаем на рассвете.

— Ты забираешь у меня сына. Что ж, я еще с час побуду в его обществе.

Киний кивнул Аяксу.

— К восходу солнца приходи к загону. Я дам тебе лошадь, пока не купим тебе другую.

Аякс словно не верил своим ушам.

— Скорей бы утро!

Киний посмотрел на Изокла и покачал головой.

— А я не спешу.

Он подтолкнул Филокла.

Тот как будто не почувствовал.

— Пожалуй, останусь и наслажусь последними часами цивилизованной жизни, — сказал он. И подставил чашу, чтобы ему налили вина.

Солнце поднялось над далекими холмами, и освещение изменилось, каждая травинка теперь отбрасывала собственную тень. Киний пересчитал по головам — присутствуют все, даже старые воины свежи и полны сил. Аякса сопровождал раб с лошадью, красивой персидской кобылой; Аякс настоял на том, чтобы взять ее с собой. Кракс сидел на боевом коне так, словно родился в седле (вероятно, так и было); в одной руке он легко держал узду и два копья Киния. У Ателия на коленях лежал лук, в руке он держал плеть и ехал на лошади по граве так, как большинство людей ходит: человек и животное стали единым целым. Никий сел верхом и передал поводья вьючных лошадей рабам. Киний вместе с ним проехал вдоль колонны. Дюжина мужчин, явно вооруженных, двадцать лошадей и поклажа — слишком крупная цель для разбойников. Кинию нравился их вид, он радовался, что они у него есть. Он оставил Никия в центре колонны с запасными и вьючными лошадьми, а сам поехал вперед, где ждал скиф.

Калька не было. Лишь несколько рабов ходили по дому; большинство подносили воду. Но Изокл пришел проводить сына; он стоял у ограды загона и жевал травинку.

— Обними отца, — велел Киний Аяксу.

Аякс спешился, и они обнялись. Потом Аякс снова сел верхом.

Киний поднял руку.

— Вперед! — приказал он.

Через несколько стадий дорога от поместья Калька превратилась в тропу шириной в два тележных колеса и оставалась такой весь день, уходя от моря на северо-запад. Вначале вдоль дороги видны были дома греческих землевладельцев, каждый стоял отдельно, окруженный оливковыми рощами и полями пшеницы. Через пару часов греческие дома исчезли и сменились деревнями, где на полях работали женщины, а мужчины ходили в варварской одежде, хотя в каждом доме было много греческих изделий: амфоры, предметы из бронзы, одеяла и ткани.

— Кто это? — спросил Киний.

Ателий не понимал, пока вопрос не повторили, сопроводив жестами.

— Бастарны, — сказал он. Он еще много чего сказал, причем в его варварской речи проскальзывали редкие греческие слова: вар-вар-вар разбить… вар-вар-вар… уничтожить. И вар-ваблл… воины. Киний понял, что это свирепые воины, если их рассердить. Но об этом он уже слышал.

Впрочем, ему они не казались особенно свирепыми. На закате путники подъехали к самому большому дому в третьей деревне и попросились на ночлег. Здесь их встретили несомненный староста и его жена, и одной серебряной афинской совы хватило, чтобы заплатить за еду для всех людей и корм для лошадей. Киний отказался от приглашения спать в доме, но согласился поужинать и, несмотря на языковую преграду, замечательно провел время. Филокл от ужина отказался.

— Я до крови стер ляжки, — пожаловался он.

Киний поморщился.

— Ты же спартанец.

Филокл выругался.

— Когда меня изгнали, я отказался от этого вздора — терпеть боль стоически.

Никий рассмеялся.

— Не умрешь, — сказал он. — Заживет через недельку.

Но снабдил его лечебной мазью. Киний проследил, чтобы Аяксу тоже дали мазь.

На следующий день они опять отправились в путь с первыми лучами рассвета. И Снова ехали мимо полей и деревень. Дважды встречали греков: те везли товары в город, который они недавно покинули.

К концу второго дня подъехали к переправе через Истр, к реке (это было лишь одно из устий) шириной с озеро. У паромщика было небольшое хозяйство, и пришлось звать его, чтобы он выполнил свои обязанности. Потребовался час, чтобы снять груз с лошадей и сложить на паром. Потом началась переправа. Паромщик и его рабы гребли, лошади плыли рядом. Переправа была трудной, но Кинию и его ветеранам столько раз доводилось преодолевать реки, что они были к этому готовы и закончили переправу, не потеряв ни одной лошади и ничего из скарба.

К тому времени как переправа завершилась, мачта парома уже отбрасывала длинную тень. Никий руководил навьючиванием поклажи, а Киний, избавленный от хлопот, уселся под одиноким дубом и наблюдал. Паромщик не принимал участия в погрузке, хотя приказал своим рабам помочь.

Ателий не прикоснулся к их скарбу. Но и на пьяного не походил. Забрав свою лошадь, он вычистил ее, сел верхом и застыл — настоящий кентавр.

Паромщик хорошо говорил по-гречески, и Киний подошел к нему.

— Можешь рассказать о двух следующих днях пути?

Паромщик мрачно рассмеялся.

— Ты только что покинул цивилизованный мир. Если можно назвать цивилизованным Эгисс. На северном берегу только вы, даки, геты и бастарны. Этот твой парень… Кракс? Он гет. Сегодня ночью он сбежит — попомни мои слова. И перережет тебе горло, если сможет. Геты захотят отобрать у тебя лошадей. Если поедешь вдоль тех холмов и будешь держаться в стороне от болот, через четыре-пять дней придешь в Антифилию. Между ней и нами — ни одного поместья, ни единого дома.

Киний повернул голову и взглянул на Кракса. Парень истово трудился под присмотром галла Антигона. Они вместе смеялись. Киний кивнул.

— Справедливо.

— Твой отряд слишком мал. Завтра к утру геты будут набивать ваши головы соломой.

— Сомневаюсь. Но спасибо за заботу.

Паромщик пожал плечами.

— Могу перевезти вас обратно. Конечно, вам придется заплатить мне за труды, но можете пожить у меня, пока не подойдет другой отряд.

Киний зевнул. Он не притворялся: боязливый паромщик действительно наскучил ему. Все это он уже слышал.

— Нет, спасибо.

— Как хочешь.

Прежде чем солнце спустилось еще ниже, паромщик и его паром исчезли. Отряд остался на пустынном северном берегу. Киний подозвал Никия.

— Разбиваем лагерь здесь. Выставь дозор, стреножь лошадей и приглядывай за Краксом. Паромщик говорит, сегодня ночью он постарается сбежать.

Никий посмотрел на парня и пожал плечами.

— Что еще он сказал?

— Что нас всех убьют геты.

— Вряд ли, — философски ответил Никий, но положил руку на амулет. — А кто такие геты?

— Народ Кракса. Фракийцы с лошадьми. — Киний из-под руки осмотрел горизонт. Потом поманил Ателия. Тот подъехал. — Мы встаем лагерем здесь. Возьми Антигона и Лаэрта, поезжайте осмотрите местность и возвращайтесь. Понятно?

Ателий кивнул.

— Хорошо. — Он похлопал свою лошадь по холке. — Она хочет бежать. Я тоже.

И стал ждать, пока Антигон сядет в седло. Лаэрт, лучший лазутчик в отряде, уже сидел верхом. Вскоре они втроем скакали по равнине на северо-запад.

Остальные разожгли два костра и на один поставили котел. Приготовили постели из травы. Говорили, что ставить палатки не нужно, но Никий заставил, его серьезный голос и изощренные проклятия сопровождали работу. Киний не принимал в этом участия — если ничего не случалось, он оставался начальником и лишь наблюдал за остальными. Приказы обычно отдавал Никий, он же разрешал споры и распределял задания. Еще до наступления полной темноты трое уехавших вернулись и доложили, что к северу во всех направлениях следы лошадей, но непосредственной угрозы нет.

Забывать так легко. В мирные дни Киний помнил только хорошие времена и времена опасности. И никогда не вспоминал надоедливое бремя обычных решений, имеющих пагубные последствия. Например: удвоить дозоры и тем самым удвоить возможность предупредить неожиданное нападение; но вместе с тем утомить всех перед завтрашним походом. Или выставить обычные дозоры и знать, что любой из дозорных может уснуть, и тогда они узнают о нападении, услышав топот копыт и получив копье в живот.

Как всегда, он пошел на компромисс — что всегда чревато: велел удвоить дозоры на рассвете и включил в их число себя. Потом подозвал Кракса, велел ему расстелить одеяло рядом с Никием. С другой стороны будет спать Антигон. На этом Киний забыл о возможном побеге. Быстро поели, выставили дозоры, но задержались у костров: ложиться спать было еще рано. Распили последнюю амфору вина из Томиса, рассказывая друг другу о своих приключениях, смеялись, шутили. Аякс молчал и вежливо слушал, но глаза у него были широко раскрыты: он словно сидел рядом с Ясоном и аргонавтами.

Агий стал читать строки Поэта:

Все бурно приветствовали исполнение, как всегда делают ветераны, и шутили, сравнивая рыжеволосого Диодора с хитроумным Одиссеем. Первая стража окончилась еще до того, как все закутались в одеяла, не считая Филокла, который прямо с седла упал на постель и заснул.

Киний подошел к Аяксу, когда тот заворачивался в одеяло.

— Возьми, — он протянул Аяксу меч.

Аякс взял его, взвесил в руке и стал рассматривать.

Киний сказал:

— Положи под голову или держи в руке. — Он улыбнулся в темноте. — Через несколько ночей привыкнешь.

Сам Киний уснул, как только укрылся плащом. Он словно вернулся домой. Снилась ему Артемида, сон был недолгий, неотчетливый и определенно не из тех снов, что Афродита посылает мужчинам, но тем не менее хороший; Киний проснулся, когда менялась стража и люди в палатке заворочались; открыв глаза, он сразу очнулся, но расслабился, вспомнил сон и подумал, нет ли в его плаще какого-то напоминания о ней. Улыбнулся, снова уснул и проснулся, когда что-то тяжелое упало ему на ноги. Он помнил громкий звук — меч был у него в руке, он вскочил, вытащив его из ножен.

Антигон негромко сказал ему на ухо:

— Все в порядке, Киний, все в порядке. Твой мальчишка-раб пытался бежать, но я его сшиб с ног. Утром ему будет больно.

Тяжесть, свалившаяся ему на ноги, оказалась Краксом. Мальчишка лежал без чувств. Все остальные проснулись, унесли Кракса и закутали в одеяла.

— Куда он направлялся?

— Я не стал ждать, чтобы узнать это. Увидел, что он поднялся, и ударил его рукоятью меча.

Киний поморщился.

— Надеюсь, не насмерть. Разбуди меня к следующему дозору.

— Не бойся. Можешь один наслаждаться розовоперстой зарею.

Киний уснул, думая об Антигоне, который не знает грамоты и, вероятно, никогда не читал «Илиаду». Он проснулся в третий раз и плеснул в лицо и на руки холодной воды. Руки за ночь распухли, суставы болели, и так тяжело он уже давно не просыпался. Люди на войне слишком быстро стареют.

Он взял из руки Антигона тяжелое копье. Аякс тоже встал. Киний приказал на рассвете удвоить дозор, и Никий поставил его в пару с самым неопытным и самым легкозаменимым — компромиссы, компромиссы…

— Прежде чем лечь, найди ему копье, — сказал Киний Антигону. Тот порылся в вооружении и принес копье. Он протянул его Аяксу. С копьем в руках тот казался в сером свете утра смущенным, как будто пришел на Олимп в отрепьях. И еще — нелепо молодым, красивым и свежим. Киний подумал: «Бьюсь об заклад, у него суставы не болят».

— Есть о чем доложить? — спросил он.

Антигон всмотрелся в север.

— Я что-то слышал. Далеко. Может статься, волк задрал оленя, но движение было тяжелое. Примерно час назад. — Он жестом показал на темную фигуру у дерева. — Не наткнись на варвара. Он и его лошадь спят.

Киний кивнул и подтолкнул Антигона к постели. Было уже так светло, что Антигон забрался в палатку, никого не потревожив, и не успел Киний обойти границы лагеря, как Антигон уже храпел. Аякс шел за Кинием, явно не зная, что делать.

Киний вместе с ним снова обошел лагерь, показал на два небольших возвышения, с которых дозорный видит на несколько стадиев дальше, остановился, чтобы с улыбкой взглянуть на Ателия, спавшего с уздой в руке и готового к мгновенным действиям. Потом велел Аяксу развести костер.

— Потом начинай чистить лошадей.

Аякс бросил на Киния первый за все время недовольный взгляд.

— Чистить лошадей? Я разбужу моего раба.

Киний покачал головой.

— Разведи костер, потом вычисти лошадей. Сам. Да как следует. Потом мы с тобой немного поездим, прежде чем будить остальных. И, Аякс, не вздумай обсуждать приказы.

Аякс повесил голову, но сказал:

— Другие же обсуждают.

Киний рассмеялся и ударил его.

— Когда убьешь с дюжину человек и отстоишь на часах тысячу ночей, тоже сможешь спорить со мной.

Ему нравилось стоять на карауле; замерев под деревом, он смотрел на серый горизонт на севере и западе. Слушал звуки птиц, смотрел, как кролик бежит туда, где причаливал паром, потом любовался соколом, который парил над устьем Истра. Он чувствовал, что они в безопасности: в такой глуши ощутить приближение неприятеля легко.

С час он наблюдал за тем, как Аякс по одной приводил лошадей, чистил их и снова стреноживал. Парень работал тщательно, хотя вид у него был вызывающий, какого Киний раньше не видел. Но он проверял копыта, протирал каждую лошадь соломой, осматривал глаза и пасть. Со знанием дела. Киний снова уставился на горизонт и удивился, когда Аякс подошел к нему, ведя двух лошадей: время пролетело быстро. Но руки перестали болеть, шея была не так напряжена, и Киний готов был проехаться верхом. Сев на лошадь, он подъехал к ближайшей палатке и постучал по клапану древком копья. Никий высунул голову.

— Мы уезжаем в конный дозор. Пусть рабы начнут готовить еду. Вернемся через час.

Никий широкой ладонью прикрыл зевок.

— Сейчас займусь.

Киний развернул лошадь и поехал, Аякс держался рядом. Киний двинулся на север; держась, где можно, низких мест, объясняя Аяксу на каждом шагу, почему и как все делает: не дает восходящему солнцу высветить силуэт его и лошади, использует для прикрытия приречный кустарник, останавливается, прежде чем начать подъем и пересечь возвышение. Они проехали по берегу реки, потом Киний повернул прямо на север в глубину местности; доехали до высоты, которую он заметил, еще стоя на карауле. Они были почти в стадии от лагеря, когда Киний соскользнул на землю, бросил узду Аяксу и пополз на вершину на четвереньках. Он рисовался перед мальчиком, но причина была достойная: мальчишка должен научиться правильно ходить в дозор на рассвете.

С вершины он увидел огромные и совершенно пустые просторы. Конечно, в каждой складке местности могла скрываться целая орда скифов, но Киний по опыту знал, как тяжело держать в засаде людей и животных в полной неподвижности, чтобы хоть короткое время не было пыли. Он вернулся к Аяксу.

— Стреножь лошадь и покарауль там наверху, пока я за тобой не приду. Я пришлю к тебе раба с едой. Если увидишь движение, беги так, словно за тобой гонятся фурии.

Аякс очень серьезно кивнул.

— У нас неприятности?

— Нет. Просто мы так проводим утренний дозор. Мне нужно заняться работой, а ты свою уже сделал. Так что можешь побездельничать здесь, понаблюдать за горизонтом и подождать, пока приготовят завтрак. Если бы на твоем месте был Диодор, я поступил бы точно так же.

Аякс позволил себе улыбнуться.

— О… А… Хорошо. Я понаблюдаю.

Киний возвращался в лагерь другой дорогой, по-прежнему пряча свой силуэт от возможных наблюдателей. Съел чашку подогретой похлебки, оставшейся от вчерашнего ужина, заново вычистил своего боевого коня, потом взнуздал другую лошадь, поменьше, для дневной работы. Диодору и двум ветеранам, Ликелу и Гракху, он велел приготовиться к охоте. Те обрадовались.

Кракс под внимательным, бдительным взглядом Никия занимался вьючными животными. Ночное приключение как будто никак на нем не отразилось, но когда Киний проверил его работу, то обнаружил, что все подпруги затянуты слабо, и все остальное сделано плохо. Он взмахом руки подозвал к себе парня и одним ударом кулака по спине уложил.

— Я не люблю бить рабов, — спокойно сказал Киний. Он помолчал, слизывая кровь с разбитых костяшек. — Вчера ночью ты пытался убежать. Что ж, справедливо. Будь я рабом, я бы тоже пытался убежать домой. Теперь ты плохо подготовил багаж — для нас это означает лишнюю работу и задержку в пути. Если еще раз сделаешь что-нибудь подобное, я тебя убью: ты не стоил мне и медного обола, а рабы мне не нужны. Ты меня понял?

Парень выглядел ошеломленным — вероятно, он и был ошеломлен: два сильных удара за одни сутки!

— Раб мне ни к чему, а вот всадник нужен. Покажи, что умеешь работать и учиться, и в Ольвии станешь конюхом, а в гамелии я тебя освобожу. Или умри. Терпеть не могу зря расходовать человеческую силу, но плохо завязанные узлы, по мне, еще хуже.

Киний повернулся и тяжело отъехал на своей лошади, не нагруженной багажом. Он вообще не любил гарцевать, а разбитые костяшки ужасно болели.

Он послал Ателия за Аяксом, и они пустились по равнинам гетов.

Покинув лагерь, они продвигались быстро и отъехали далеко, хотя Кракс еще не совсем пришел в себя и его пришлось привязать к лошади. К полудню они далеко ушли от болота на востоке и двигались по широкой, плоской травянистой равнине, которую ограничивала с запада гряда низких каменистых холмов. Трава все развертывалась, как море, и ветер колыхал ее, как морские волны. Зеленое море перекатывалось через кочки и пригорки до самого горизонта. Эта местность была создана богами для лошадей, и на вершине первой же гряды Киний остановился и смотрел из-под ладони, пока солнце не передвинулось на ширину пальца.

Размах этого зеленого моря заставил всех примолкнуть, но вдруг Ателий спешился, опустился на колени, поцеловал землю, а потом крикнул, и его крик поглотило обширное небо.

— Ну хоть кто-то теперь дома, — с улыбкой сказан Кен.

Ателий проехал до самого подножия холмов, где они отыскали следы лошадей, вернулся и без единого слова протянул Кинию черную стрелу.

— Геты? — спросил Киний.

Ателий выразительно пожал плечами и поехал вперед.

В середине дня в глубокой долине, прорезанной небольшим ручьем, они вспугнули стадо косуль. Трое охотников поехали вперед, отрезали крупного самца и свалили его копьями. Смотреть на это было приятно, и аристократ в Кинии оценил мастерство наездников, с каким те проделали все это: ведь мало кому из аристократов доводилось не то что самим охотиться, но и просто видеть охоту. Он ехал, думая о Ксенофонте, чьи книги о лошадях и охоте читал в молодости. Кен, человек образованный, часто казавшийся неуместным среди наемников, обожал Ксенофонта и мог цитировать целые абзацы из его сочинений. Увидев возвращающихся охотников, он подъехал к Кинию, показал на них и сказал: «Поэтому я призываю молодежь не презирать охоту и другие виды обучения. Ибо с помощью этого средства мужчина становится хорош в войне и во всем остальном, и благодаря этому средству возникает совершенство в мире и в делах».

Это напомнило Кинию, что у него есть свиток четвертой книги Геродота, который дал ему Изокл. Он опечалился, поняв, что у него так и не нашлось времени на чтение, и побоялся, что свиток промокнет и текст станет неразличимым.

Подъехал Филокл.

— Это место священно, или я тоже могу ехать рядом с тобой?

Киний оторвался от своих мыслей.

— Что значит священно? — непонимающе спросил он.

— Только Никий ездит рядом с тобой — или Ателий. Ну, наверно, еще Кен, когда ему нужно блеснуть образованностью. А мне скучно, и ляжки у меня саднят; небольшая беседа скрасит мне следующие несколько стадий.

Киний смотрел через голову спартанца.

— Кажется, ты выбрал неподходящее место для церемонных бесед. Никий! — Он поднял руку. — Стой! Боевых коней, доспехи, оружие — немедленно!

Ровная колонна распалась. Опытные воины действовали быстрее остальных: Никий в доспехах и полном вооружении уже сидел верхом на боевом коне, когда Аякс еще рылся в корзине в поисках меча. У Филокла доспехов не было, поэтому он просто сидел верхом и смотрел, как Киний надевает свои.

— Что ты увидел? — спросил он.

— Ателия. Он скачет к нам галопом и на скаку стреляет назад — отличный прием, если хорошо его изучить. Нет, еще дальше. Посмотри выше по долине.

Киний уже надел нагрудник и пластину, защищающую спину, водрузил на голову шлем с закрытыми натечными пластинами и старался успокоить боевого копя, который его не слушался.

Еще минуту люди надевали шлемы и сражались с ремнями и пряжками. Никий раздал копья. Киний наконец сел верхом; он смущался перед своими людьми, как новичок-новобранец. Трава здесь росла очень густо, образуя небольшие кочки, и ходить было трудно, а садиться верхом еще труднее. Но лошади по этим кочкам передвигались как будто без труда. Издали холмистая равнина казалась укрытой зеленой тканью, она беспрепятственно уходила к далеким холмам, и под роскошной зеленой травой нигде не видна была земля.

Ателий был уже за соседним травянистым пригорком, а в нескольких стадиях за скифом Киний видел преследующих его всадников, мужчин небольшого роста, на низкорослых лошадях. Мало у кого луки, почти у всех копья, ни у кого нет доспехов. И их совсем немного. Ателий повернул, объезжая отряд Киния, и ускакал на север за пределы досягаемости стрел.

— Диодор! Возьми… возьми Аякса, поддержите скифа. Зайдите им во фланг и нападайте, если они вас не заметят. Все остальные… нога к ноге. В два ряда — вперед!

В его распоряжении десять бойцов — очень немного, но у них есть некоторое преимущество, а скиф подманил гетов очень близко. Киний решил, что есть возможность напасть и рассеять противника. Надо сблизиться, и тогда тяжелые боевые лошади подавят мелких лошадей гетов.

— За мной. Шагом.

Геты приближались. С такого расстояния они должны видеть вооружение, но о размерах лошадей им судить трудно. Они могут еще думать…

— На них!

Киний справился с лошадью и готов был к перемене в ритме движения, к мощным толчкам могучих задних ног коня. Он проверил, как жеребец идет по заросшим травой кочкам — если они хоть что-то сделают не так, через несколько секунд они будут мертвы.

— Артемида! — закричал Киний, и ветераны подхватили:

— Артемида! Артемида!

Конечно, это жалкая пародия на громовой боевой клич трехсот всадников, но все равно громко и устрашающе.

Первый же натиск пройдет успешно. Киний уже видел это, видел так же ясно, как если бы написал пьесу. Он слегка приподнялся в седле, сжал ногами бока лошади и метнул легкое копье в бок гету, на котором не было доспехов. Следующий противник поднял свою лошадь на дыбы и развернул, яростно натянув узду, но промедлил, и конь Киния отбросил его лошадь, не сбиваясь с хода. Гет — храбрец, а может, просто, одурев, ждал с натянутым луком. Киний наклонил голову, чтобы стрела попала в шлем, и взмахнул тяжелым копьем. Щелкнула тетива; этот звук выделился из общего шума.

Стрела пролетела мимо — ушла невесть куда, и Киний, повернув копье, держа его в обеих руках, взмахнул им и опустил, как дубину, выбив парня из седла. Завершая удар, он снова повернул копье и огляделся. Натянул повод, потом этой же рукой сдвинул шлем, чтобы иметь возможность видеть, и повернул голову направо и налево, чтобы увидеть друзей и врагов.

Никий был рядом, он сжимал в кулаке короткое копье, с которого на траву капало красное, и бормотал молитву Афине. Антигон на другом фланге держал тяжелый меч. Его лошадь вела себя беспокойно — вставала на дыбы, скакала прыжками. Запах крови. Новая лошадь.

У Киния не было времени думать об этих мелочах, он просто знал их, как мысленно видел сражение в целом.

Кен и Агий держались рядом, на расстоянии в несколько корпусов лошади. Кен сражался с противником в траве. На ноге у него алела полоса. Все остальные казались невредимыми.

Киний ногами развернул лошадь на пятачке. Один человек мертв — он ошибся. В траве вокруг — пяток мертвых и умирающих гетов, еще несколько уходят на ближайший холм. У него на глазах стрела Ателия попала одному из удаляющихся всадников в спину, и тот начал медленно падать, свалился с седла в траву. Его лошадь остановилась и начала щипать траву. Остальные геты продолжали уходить. Агий со спины лошади далеко метнул копье, промахнулся и выругался, и тут убегающих гетов поглотило пространство. Схватка закончилась.

С того момента, как Киний впервые увидел гетов, прошло совсем немного времени. Одно мгновение. У Киния что-то со спиной, в плече боль, — растянута мышца? — и чувствует он себя так, словно целый день пахал.

Он повернулся к Никию.

— Кто погиб?

Шлем гиперета качнулся из стороны в сторону:

— Сейчас узнаю, господин.

Киний смотрел туда, куда удрали геты. Вернулся Никий, сутулясь, как старик.

— Гракх, — сказал он. Отвернулся, положив руку на амулет, потом посмотрел на Киния. — Получил стрелу в горло, как только мы пошли галопом. Мертв.

Киний знал, что Никий и Гракх были друзьями — иногда больше, чем друзьями.

— Жаль. Безмозглые варвары, мы убили их с десяток.

— Больше. И троих взяли в плен. Парень, которого ты свалил. Он тебе нужен?

Киний кивнул.

— Да, потому я его и не убил. Они с Краксом могут сговориться за нашими спинами.

Никий тяжело кивнул.

— Другие двое ранены.

Киний знал, что кто-то ранен: он слышал жалобные стоны, перемежающиеся с полными боли криками. Он подъехал к своему первому противнику. Хороший бросок: копье попало в грудь и, вероятно, пробило сердце. Не сходя с седла, он потянул древко. Копье не поддалось. Киний поехал дальше — конь осторожно перешагивал через кочки — и оказался возле раненых. Тот, что кричал, получил копье в живот. Он может жить еще долго, но это будут ужасные часы. Второму чей-то тяжелый меч отрубил руку. Он продолжал терять кровь, его лицо ничего не выражало. Он пытался другой рукой остановить кровотечение, но на это у него уже не было сил. К тому же от боли он обмарался.

Все как к концу любого боя. Война во всем ее блеске. Киний подъехал к кричащему человеку и опустил острие копья ему налицо. Удар, поворот, еще поворот. Человек обмяк и мгновенно утих. Второй повернулся, посмотрел на Киния и, словно удивляясь, слегка приподнял брови.

— Делай свое дело, — сказал он на ломаном греческом с гортанным акцентом.

Киний приветствовал его храбрость и помолился Афине, чтобы в свой час быть таким же храбрым.

Удар. Поворот.

Второй умер так же быстро, как первый.

— Пусть работают на веслах, когда Гракх будет переправляться. Бедняги. Никий, приставь рабов к делу. Надо собрать все копья. Мое в стадии отсюда, застряло в ублюдке. Еще кто-нибудь ранен? — Он огляделся. — Положите Гракха на лошадь.

Аякс с отвращением смотрел на него, прижимая к себе руку. Киний поманил его.

— Аякс. Покажи мне твою руку.

Аякс покачал головой. Уголки его рта побелели.

— Антигон, сними Аякса с лошади и осмотри его руку. Аякс, такова война. Она именно в этом, мой мальчик. Люди убивают людей — обычно сильные слабых. Ну, ладно. Всем остальным — спешиться, кроме Ликела и Ателия. Вы со скифом соберете лошадей.

Ликел — один из лучших всадников, лошади его любят. Он уехал. Скиф уже был на равнине, своим коротким мечом снимал скальпы с головы убитых им людей. Грязный варварский обычай. Киний бросил на скифа один взгляд и отвернулся.

Сам он оставался верхом и в доспехах. Переезжал от одного к другому, обменивался немногими словами — шуткой или проклятием. Убеждался, что они не ранены. Храбрость, которую боги посылают человеку в битве, может ослепить его, и он не почувствует, что ранен. Киний не раз видел, как воины, отличные воины, после окончания битвы падали замертво в луже собственной крови — а ведь они даже не поняли, что ранены. С лошадями тоже так бывает, как будто их тоже посещает демон войны.

Кен ранен легко, но Киний велел Никию приглядеть за ним, пока тот осматривал рану Аякса.

Осмотрев всех, Киний на боевом коне проехал на вершину ближайшего пригорка и оглядел далекие холмы. На пир Ареса уже слетались стервятники. Их привлекал запах крови и экскрементов, осквернявший чистые запахи травы и солнца. Плечи Киния ссутулились, руки задрожали. Но геты не возвращались, и со временем он успокоился. Лошадей гетов собрали, смазали медом их немногие раны, и колонна двинулась дальше по морю травы.

Лагерь разбили рано: все устали. Отыскали небольшой ручей с десятком деревьев на берегу. Здесь нашлось достаточно сухих веток, чтобы развести костер. Киний с удовольствием отметил, что Кракс работает. Двигался он тяжело, но двигался. Второй парень, гет, все еще не пришел в себя. Раб Аякса сварил похлебку из мяса косули с ячменем из их запасов. Поели с жадностью, потом посидели в тишине.

Никий отмалчивался, только спросил о погребении друга. Киний покачал головой.

— Завтра будем в городе, — сказал он. — Устроим ему там погребальный костер.

Никий медленно кивнул и взял добавку похлебки. Аякс избегал Киния, держался у костра подальше от него. Филокл, который не участвовал в схватке, подошел к Кинию, державшему чашку с похлебкой, и лег рядом. Подбородком он указал на Аякса.

— Он в смятении, — сказал спартанец. — Поговори с ним.

— Нет. Он видел, как я убиваю пленных. И думает…

Киний помолчал в поисках слов. «Я тоже в смятении».

— Что ж, ему пора стать взрослым. Поговори с ним или отправь домой.

Филокл набил рот едой и бросил в чашку кусок черствого хлеба, чтобы размягчить.

— Может, завтра!

— Как скажешь. Но я бы сделал это сегодня. Помнишь свою первую битву?

— Да.

Киний все их помнил.

— Убил кого-нибудь?

— Нет, — ответил Киний и рассмеялся, потому что его первая битва кончилась катастрофой: ни он, никто из афинских гиппеев не окровавил оружие, и все они ненавидели себя за это. Гоплиты презирали гиппеев, потому что те могли ускакать от боя.

Продолжая жевать, Филокл подбородком указал на мальчишку.

— Отрубил руку. Одним ударом. Но бедный ублюдок выжил, и тебе пришлось его добить. Понимаешь? Пусть парень подумает над этим.

Он откусил хлеба и принялся жевать. Похлебка испачкала ему бороду.

— Ты же философ, спартанец, гром и молния! Вот и поговори с ним.

Филокл несколько раз молча кивнул. Снова откусил хлеба, вытер бороду пальцами и, жуя, посмотрел на Киния. Киний выдержал его взгляд; назойливость его раздражала, но в действительности он не сердился.

Филокл дожевал и проглотил.

— Ты на самом деле не так уж крут, верно?

Киний покачал головой.

— Он славный мальчик. Ты хочешь, чтобы я пошел к нему и поведал о том, что знают все у этого костра? Да? Но, узнав это, он уже навсегда перестанет быть славным мальчиком.

Филокл перевернулся на живот и уставился в костер, а может, на содержимое своей чашки.

— Если расскажешь ты. Я бы рассказал в словах, которые он поймет. Честь. Достоинство. Почему бы и нет?

— Неужели в Спарте это действительно считается честью? Достоинством? Убивать пленников, которых чересчур накладно спасать?

— Если убийство этих двоих так терзает твою печень, зачем ты их убил? Я был не очень близко, но мне показалось, что и они хотят быстрого конца. — Филокл допил похлебку из чашки. — Арес и Афродита, Киний! Парнишка переживает не из-за того, что ты убил этих двоих. Он только так уверяет себя. На самом деле он знает, что виноват сам. Это он отрубил руку, он сражался, в сущности он и убил. Сколько схваток ты видел?

— Двадцать. Или пятьдесят. Более чем достаточно. — Киний пожал плечами. — Но я вижу, куда ты ведешь своего осла. Хорошо, философ. Я достаточно зрелый человек, чтобы не думать о тех, кого убил, но я все равно думаю о них — отсюда следует, что парень чувствует это острей и винит меня. Ну и что? Его обвинения меня не трогают.

— Ты так думаешь? Еще утром он тебя обожествлял. — Спартанец повернулся и посмотрел на Киния. — Думаю, вам обоим стало бы легче, если бы вы поговорили. Легче и спокойней. Он еще станет хорошим человеком.

Киний медленно кивнул.

— Почему ты с нами?

Филокл широко улыбнулся.

— Бегу от тех мест, где говорят по-гречески.

— Разгневанные мужья?

Киний улыбнулся и встал. Надо побыстрее покончить с этим.

— Думаю, я задавал слишком много вопросов, — улыбнулся в ответ Филокл.

— Честь и достоинство… — начал Киний и посмотрел через костер на Аякса.

— Признайся, Киний. Ты все еще в них веришь. Стремишься к добру. Борешься за достоинство. Иди, скажи это мальчику. — Филокл взмахом руки отослал его. — Ступай. А пока тебя нет, я доем твою похлебку.

Киний выхватил у него свою чашку и, проходя мимо общего котла, наполнил ее. По обычаю, старший ест последним, но все уже насытились, многие съели по две порции, даже рабы. Киний деревянной ложкой выгребал остатки. Пока он наполнял чашку, подошел Антигон — за тем же самым.

— Неплохой прибыток от варваров. Двадцать лошадей, немного золота и серебра, хорошее оружие.

— Поделим после ужина.

Антигон кивнул.

— Людям полегчает.

Прислушивавшийся Диодор кивнул.

— Гракх оставался в живых все эти годы с царем-мальчиком, чтобы умереть на равнине от рук шайки безмозглых варваров. Это нам как кость в горле.

Киний кивнул.

— Я запомню, — пообещал он, встал, подошел к Аяксу и сел с ним рядом. Он проделал это так неожиданно, что парень не успел уйти, только начал подниматься. Но Киний удержал его. — Останься. Как твоя рука?

— Хорошо.

— Длинный порез. Болит?

— Нет.

— Болит. Но если будешь мазать медом и не сойдешь с ума от мух, заживет за неделю. А через две недели перестанет болеть. К тому времени ты забудешь его лицо.

Аякс быстро перевел дух.

— Прости, что убил его, не спросив у тебя. Может, ты захотел бы оставить его. Но он был моих лет и никогда не знал рабства. Без руки, как преступник? Он не смог бы жить — раб-калека.

— Но разве поэтому то, что случилось, правильно? — спросил Аякс. Говорил он спокойно, даже легко, словно ответ не имел для него значения.

— Правильно? Они напали на нас, Аякс. Мы шли по равнине ниже их холмов. Они пришли за нашими головами и нашими лошадьми. В следующий раз мы можем оказаться на их землях — придем к их домам на холмах и подожжем. Так делают воины. Это совсем другое право — право силы, один полис против другого: ты веришь, что люди, проголосовавшие за войну, сделали это не без основательных причин, и исполняешь свой долг. Это просто право — право сопротивляться нападению. Например, убийство вора.

— Ты убил их обоих. А потом сказал… сказал, что так всегда: сильные убивают слабых.

Уже не так спокойно.

— Позволь сказать тебе правду. Неприятную, но если ты с нею справишься, может, из тебя еще выйдет хороший воин. Готов?

— Попробуй.

— Я начальник над вами. Верно?

В Древней Греции полис — городская община, разновидность города-государства.

— Да.

— Это значит, что я делаю самое трудное. Убивать невооруженных людей — трудная работа. Иногда нам всем приходится это делать. Но обычно это делаю я. Чтобы не пришлось делать остальным.

Аякс некоторое время смотрел в костер.

— Ты говоришь так, словно это достоинство.

— Я еще не закончил.

— Ну так продолжай.

Аякс повернулся и посмотрел на него.

— Когда вступает в войну полис, или вся Греция, или вообще весь эллинский мир — подумай об этом. Все ли мужчины уходят на войну?

— Нет.

— А все ли воины идут? Все те, кто подготовлен к войне?

Аякс невесело рассмеялся.

— Нет.

— Нет. Идут немногие. Иногда чуть больше, чем немногие. И вот что единственное делает их ремесло благородным: они тем самым дают остальным возможность не идти на войну.

— Но ты наемник! — выпалил Аякс.

— Ты знал это до того, как пошел с нами.

— Да. Почему, по-твоему, я чувствую себя таким малодушным? Я заранее знал, что здесь будет, и все равно пошел, а теперь не могу этого вынести.

По щекам Аякса текли слезы.

— Я сражаюсь за других. И ради своей выгоды. Это трудная жизнь, полная жестоких людей. Не советую тебе становиться одним из них, Аякс. Если хочешь вернуться, я пошлю с тобой кого-нибудь к переправе. С другой стороны, если захочешь остаться, ты должен ответить себе, сможешь ли ты это воевать и оставаться хорошим человеком. — Киний встал; ноги и бедра заставили его ощутить свой возраст. — Дальнейшее тебе тоже не понравится. Это самое отвратительное — после убийства. Но тебе придется понять. — Он потер небритый подбородок. — К тому же дележ добычи — неотъемлемая часть войны. Это есть в «Илиаде» и, значит, не может быть неправильно.

Киний положил руку мальчику на плечо, и Аякс не отстранился. Потом он отошел, отдал чашку рабу, вымыл руки в кожаном ведре и остановился возле Диодора и цепочки захваченных лошадей. Кракс выложил все ценное с тел на окровавленную попону под ногами. Его лицо не выдавало никаких чувств, но Киний заметил его напряженную позу и плечи — может быть, он узнал застежки и украшения, лежащие на земле.

Кинию не пришлось сзывать людей. Он поднял руку, прося внимания.

— Уважаемые господа! Согласно нашему обычаю, мы разделим добычу по заслугам и по очереди. Уважая интересы каждого в отряде. Я беру это.

Киний порылся среди застежек и взял две самых больших золотых. Каждая стоит не менее двадцати серебряных сов, этого хватит, чтобы много дней кормить лошадей в городе. Никто не возразил, хотя это явно была самая ценная добыча.

Потом Киний показал на Ателия.

— Он их обнаружил и предупредил нас. К тому же убил четверых. Предлагаю ему выбирать первым.

Предоставлять новичку, тем более варвару, право первого выбора не принято. Послышался гомон, но негромкий. С одной стороны, делить было особенно нечего, первый выбор не сулил груду золота. С другой, люди, возможно, соглашались, что скиф спас их всех или по крайней мере облегчил бой. Первым поднял кулак Антигон, тоже варвар по рождению.

— Первый выбор! — сказал он.

Остальные подхватили этот возглас.

Ателий осмотрелся, словно убеждаясь, что избран, улыбнулся до ушей. Потом прошел к захваченным лошадям и сел боком на самую крупную из них, светло-гнедую кобылу с маленькой головой, явно персидских кровей. Скиф громко крикнул: «Ип, ип!», спрыгнул и стал отвязывать лошадь.

Киния не удивило, что скиф выбрал лошадь, а остальные остались довольны: им хотелось получить свою долю того, что лежало на попоне. Обычай предоставлять право первого выбора самому доблестному — обоюдоострый меч: может прославить человека, а может вызвать общее недовольство. Но выбор Ателия снискал ему доброе отношение остальных или, возможно, еще более доброе.

Дальше дележ шел строго по старшинству. Вторым выбирал Никий, и, как ни горевал по убитому Гракху, выбирал тщательно — и выудил из груды тяжелую серебряную гривну на цепочке, стоимостью не менее месячной платы.

Хотя оружия у гетов было немного, они носили украшения и монеты. Люди Киния по очереди выбирали, и после того как все выбрали, на ткани осталось еще много вещей. Аякс не участвовал в дележке, но Филокл участвовал — и никто не возразил: спартанца уже признали.

Киний снова созвал всех, и в итоге большинство получило серебра не меньше чем на десять сов, а кое-кто — и гораздо больше. После второго выбора оставалась преимущественно бронза и несколько маленьких серебряных колец.

— Рабы, — распорядился Киний.

Он указал на попону. Раб Аякса подошел охотно: благодаря возрасту и опыту он стал главным рабом и без колебаний взял и надел на руку самое большое серебряное кольцо. Потом подмигнул Краксу.

На лице Кракса в свете костра видны были следы слез, как ручейки на склоне холма после бури. Тем не менее он наклонился и взял последнее серебряное кольцо. Они разделили между собой бронзовые монеты. Никто не следил за последней дележкой: все осматривали лошадей, обсуждали их мелкие стати и жаловались, что скиф забрал лучшую. Пока делили лошадей, солнце зашло за холмы.

Ателий подошел к Кинию.

— Я — смотреть? — спросил он, показывая на две тяжелые застежки в руке Киния.

Киний протянул их ему. Скиф осмотрел их в последних лучах солнца. Золото казалось только что выплавленной медью. Ателий кивнул.

— Сделать мой народ, — сказал он.

И показал на изображения лошади и оленя, основным мотивом проходившие по обеим застежкам. Очень тонкая для варваров работа, задние ноги лошади отлично вылеплены, у оленя голова благородная и красивая.

Пока Ателий разглядывал застежки, Киний дважды посмотрел на Аякса; в молодом человеке видна была только усталая покорность злу старшего поколения. Ателий вернул застежки и отправился любоваться своей новой лошадью. Киний пожал плечами, взял плащ и расстелил его на земле. Не успел он подумать об Артемиде, как наступило утро.

Рассветный дозор не принес неожиданностей. Подпруги были прочно затянуты, поклажа подготовлена и навьючена на лошадей, и раб Аякса, выскребая котел, посвистывал. Ателий до блеска вычистил обоих своих коней. Его пример заставил остальных поступить так же, и это порадовало Киния, которому хотелось, чтобы его люди каждый день выглядели прекрасно.

Киний поехал в стороне от всех, чтобы хоть ненадолго остаться одному. Он наблюдал, как навьючивают лошадей: вьючных теперь много, и каждой достается тяжесть поменьше, а значит, они пойдут быстрее.

Раб Аякса терпеливо ждал у колена Киния. Когда Киний его заметил, раб наклонил голову.

— Прошу прощения, господин.

Киний считал, что посвистывание этого раба каким-то образом задало хороший настрой всему утру и что участие рабов в дележе добычи понравилось богам.

— Я не знаю, как тебя зовут.

Раб снова поклонился.

— Арни.

Киний попробовал на язык варварское имя.

— В чем дело, Арни?

— Прошу прощения за вопрос… не стал бы… если бы больше не было схваток. — Он смотрел храбро. — Я умею сражаться. Если захочешь. Могу мечом или ножом. Их со вчера много осталось.

Вооружать рабов всегда опасно. Однако сейчас главное — побыстрее пересечь равнину.

— Только до города. А Кракс?

Раб улыбнулся.

— Дай ему несколько дней. Да. Он будет готов.

Киний кивнул.

— Смотри, чтобы он не украл твое оружие и не убил нас, пока еще не готов.

Арни улыбнулся, покачал головой и отошел.

Лошади ржали. Удлинившаяся колонна двинулась по равнине.

Три дня пути без происшествий привели их к греческим поместьям, разбросанным вокруг Антифилии, поселения столь небольшого, что назвать его колонией можно было с трудом. На самом деле это была колония колонии, потому что охраняла южные подступы к двум более процветающим городам — Тиру и Никану; в обоих этих городах сосредоточена торговля зерном со всеми равнинами, потому что они контролируют доступ к заливу, глубокому, как небольшое море. Киний никогда не был ни в том, ни в другом, но слышал достаточно, чтобы понять, что здесь происходит. И когда его лошадь ступила на камни греческой дороги, он в глубине души вздохнул с облегчением.

Известие об их прибытии взволновало весь город. Нетрудно было догадаться, что редкие караваны приходят из степи: домовладельцы стояли на порогах и смотрели на проходящую колонну, рабы глазели, мужчины торопливо хватали оружие и выстраивались на агоре, готовые отразить вторжение. А когда обнаружили, что Киний им не угрожает, тут же постарались извлечь из его появления всю возможную выгоду. За зерно, самое дешевое в мире, они прямо на месте производства заламывали цену, как в Афинах в голодный год.

Внимание Киния привлек шум в неказистой винной лавке. Он подозвал Никия.

— Купи лошадям корм на день. Не уступай ни обола из наших денег. Я скоро вернусь.

Он перебросил ногу через спину лошади, соскользнул на землю, проверил меч и ушел за завесу из деревянных бус, преграждавшую вход в помещение. Внутри стояли Ликел и Филокл с мечами в руках. А Кен, повалив на пол какого-то человека, держал меч у его горла.

— Он недоливает, — задиристо сказал Ликел. Ему было известно, что Киний терпеть не может стычек с горожанами. Ликел считал себя благородным, хотя по рождению уступал Кену или Лаэрту.

— Поэтому ты ударил его и обнажил меч? Убирайтесь отсюда, вы все!

Киний не снимал рук с пояса, но его голос звучал холодно.

Филокл выпрямился и допил вино. Он как будто собрался спорить.

— Исполняйте, — сказал Киний.

Филокл встретился с ним взглядом. Глаза спартанца яростно сверкнули, как у зверя, и он коротко кивнул Кинию, как бы говоря, что на этот раз повинуется. Он казался совершенно другим человеком. Но все же вышел.

Киний увидел, что хозяин лавки на самом деле раб, причем из самых грязных, каких Кинию редко приходилось видеть. Киний бросил ему несколько бронзовых монет. Раб выругался и потребовал больше, ложь вскипала на его губах, как пузыри пены. Киний не уступал. Наконец раб замолчал, и Киний вышел. Никий все еще торговался с продавцом зерна, на агоре собралась толпа, многие пришли с копьями — опять.

Диодор между лошадьми колонны протиснулся вперед.

— Переправа закрыта. Тот же вздор. Хотят содрать с нас подороже. Если угодно знать мое мнение…

Киний кивнул.

— …мы им не нравимся. Договорились с гетами? Одни боги знают. И им не нравится Ателий.

Из Антифилии они ушли так же быстро, как вошли в него, лишившись возможности переправиться на пароме в Никан, а значит, им предстояло несколько дней обходить залив по варварским землям. Киний подумал, что, возможно, поторопился, принимая решение, но в жителях Антифилии было что-то подозрительное, и какой-то бог шепнул ему, что пора уходить, а Киний никогда не пренебрегал такими подсказками.

В десяти стадиях к югу от города (Киний еще продолжал сомневаться в своем решении) они наткнулись на одинокое греческое поместье. Землевладелец с помощью двух молодых рабов и лошади пытался вытащить застрявший плуг. Прежде чем солнце склонилось к горизонту еще на палец, они договорились и отряд разбил лагерь под оливами; лошади ели зерно, купленное по цене, которая всех устроила. Воины разделись по пояс и взялись за упрямый плуг; они со смехом тащили его, пока плуг не высвободился, потом побежали на песчаный берег залива и с шумом, как в конную атаку, бросились в воду (Артемида! Артемида!), а Киний тем временем принял чашку вина от хозяина, которого звали Александром, и сидел, нога на ногу, на резном стуле во дворе поместья в тени единственного дерева.

— Ныне никто сюда не приходит, только корабли за зерном, — говорил землевладелец. — Уж и не припомню, когда видел, чтоб отряд обходил залив кружным путем. — Он кивком указал на запад. — Вижу, с вами скиф. Умно. В двадцати стадиях к западу отсюда они повсюду. Каждый день вас будут останавливать шайки разбойников.

Киний слушал, опираясь подбородком на руку.

— Они опасны?

Александр покачал головой.

— Не для меня, и не позволяй глупцам уверять тебя в обратном. Я угощаю их вином, когда они приезжают, бываю с ними вежлив, и все. Для варваров они совсем не плохи: когда напьются, теряют голову, и лучше с ними не спорить. Вот я и говорю: не спорь с ними. Моя жена их боится. Она из синдов, у нее есть на то причины, верно?

Киний подумал, что этот человек соскучился по собеседникам.

— А кто такие синды? — спросил он.

Крестьянин большим пальцем показал за спину, в сторону побережья.

— Скифы здесь такие же пришельцы, как мы с тобой. Первыми здесь поселились синды, так они, во всяком случае, говорят. Они земледельцы — скифы просто берут с них дань зерном, которое те выращивают. А потом и греки из городов отбирают свою часть. И все равно зерно дешево.

— Не для нас. Мы пытались купить зерно в городе. С нас запросили афинскую цену.

Александр рассмеялся.

— Они решили, что у вас нет выбора. Проехали по равнинам. Вы либо чертовски умны, либо очень глупы. Вижу, у вас уже была стычка с гетами.

Киний кивнул.

— Хорошие кони. Я бы купил парочку.

Киний отхлебнул вина.

— Они принадлежат моим людям. Тебе придется договариваться с ними.

— Лучше я договорюсь с тобой. Дам пятьдесят мер зерна и по две серебряные совы за каждую лошадь.

Киний быстро подсчитал.

— Вместе с мешками?

— С корзинами. Мешков нет. У меня не хватает ткани, но корзины хорошие.

— Договорились. Могу продать четырех.

Киний считал, во сколько оценить зерно, чтобы его люди получили выгоду. Легкие деньги.

Если удастся выжить.

Следующий день выдался мрачный и дождливый, небо затянули густые тучи, по заливу ходили волны.

— К ночи развеется, но до тех пор вы промокнете, — сказал Александр. — Оставайтесь. Твои клячи за день могут отъесться. А мы поджарим вам рыбы. Давай, Киний. Оставайся на день.

Киний забыл, как приятно гостеприимство. Мало кто радушно встретит отряд наемников, но хотя бы неприятностей здесь не бывало. Александр предпринимал лишь небольшие предосторожности: запирал ворота на ночь, и, хоть у него были дочери, Киний ни одну из них не видел. Вероятно, они были заперты в подвале или им запретили выходить из верхнего этажа экседры.

Другое дело — сыновья. Их у Александра было с полдюжины — от старшего двадцатипятилетнего, спокойного, много работающего молодого человека с только что отросшей бородой до Иктина, которого все прозвали Эхом. Эхо можно было услышать в любой час дня, он бежал за воинами, повторял все, что они говорили, рвался помогать. Ему пятнадцать, и он старался отпустить бороду. Во второй половине дня, когда, как и предсказывал Александр, прояснилось, все шестеро развели на берегу костер. Прояснялось так стремительно, что уже к исходу дня небо стало синим, а палатки просохли. Все с нетерпением ждали жареной рыбы. Ячмень и мясо — хорошая еда, но каждый день обходиться только ею трудно.

Вычистив и починив оружие и упряжь, все собрались у погребального костра Гракха. Земледелец Александр позволил набрать в его саду дров, а на берегу нашлось много принесенного водой плавника. Костер соорудили высотой в два человеческих роста и, как в старину, положили поверх тело. От него уже несло смертью, но его все равно обмыли и правильно уложили руки и ноги. Гракха в отряде любили.

Сыновья под руководством матери своеобразным способом готовили рыбу. Вначале взяли огромную рыбину, купленную у рыбаков с проходившей мимо лодки. Эту рыбу обмазали глиной, выкопали в песке яму и, едва дождь прекратился, развели в этой яме костер. Потом железными лопатами положили обмазанную глиной рыбу прямо в горячие уголья костра. Киний весь день заставлял своих людей чистить и маслить оружие и упряжь, чистить лошадей и чинить одежду. Земледелец с удивительным радушием предоставил все необходимое для починки — от льняных ниток до масла, смазывать кожу.

Такое гостеприимство пробудило подозрительность Киния. Собственная подозрительность ему не нравилась, но он ничего не мог поделать. Он разместил возле лошадей часовых, устроил продажу четверых гетских коней и с удовлетворением наблюдал, как корзины с зерном размещают на вьючных лошадях. Отряд покинет крестьянское хозяйство с большим запасом зерна, чем был у них в начале пути.

Вернувшись после продажи, он лег на плащ в своей палатке и обнаружил, что его копье, легкое метательное, отполировано, наконечник блестит, как зеркало, а древко тщательно промаслено: зерна древесины словно плывут, как рыбы в воде. Точно так же обихожено и второе копье, тяжелое.

Киний отыскал Арни. Тот с другими рабами играл в бабки. Все встали. Кракс избегал взгляда Киния, а второй парень, гет, жизнь которому он спас, поморщился, вставая.

— Обычно я сам занимаюсь своим оружием, Арни. Но спасибо за заботу.

Киний протянул ему бронзовый обол.

Арни покачал головой и улыбнулся, показав щербатые зубы.

— Это не я. Я им говорил. Оружие воинов — их инструмент. Это не наша работа. Мальчишка не стал меня слушать.

И Арни ласково посмотрел на Кракса.

Тот прямо взглянул Кинию в глаза.

— Я их вычистил. Метательное копье было повреждено в схватке. Я на несколько пальцев срезал древко и заново насадил острие. Один из крестьянских парней подобрал заклепки.

Киний подумал: «Значит, ты решил стать взрослым». Он бросил молодому рабу обол.

— Ты потрудился на славу, Кракс. Помнишь, что я тебе сказал? Хорошо работай, и станешь свободным человеком.

— Да, господин.

Очень серьезно.

— Я не шучу. То же самое относится к твоему младшему брату. Рабы мне не нужны. Нужны люди, которые умеют ездить верхом и сражаться. И ко времени нашего прибытия в Ольвию я должен решить, кем вы будете. Десять дней, самое большее две недели. Понятно?

Кракс сказал:

— Да, господин.

Новый парень казался испуганным. Кракс подтолкнул его, что-то сказал по-варварски, тот закашлялся и произнес нечто похожее на «да, господин» на языке, который с натяжкой можно было принять и за греческий.

Киний оставил рабов отдыхать до конца дня, а сам прошел на берег, где было приготовлено двадцать соломенных постелей. Он чувствовал запах рыбы, жарившейся в угольях. И подумал, не отвердеет ли, как глиняный горшок, глина, которой обмазана рыба?

Так оно и вышло. Пировать уселись, когда Колесничий приготовился увести солнце за край земли. Ели рыбу с разными соусами, пили вино — густое, красное, слегка перестоявшее, но все равно крепкое. Александр произнес здравицу и выпил; его примеру последовали его сыновья, а потом и все воины из отряда Киния. Так продолжалось, пока небо совсем не потемнело, а от рыбы не остались только кости.

Диодор на соседнем соломенном ложе потянулся и зевнул, последние лучи солнца превратили его волосы в золотой ореол.

— Когда мы въезжали в этот тухлый городишко, я и не надеялся на такой прекрасный день. Спасибо тебе, Александр, да благословят боги тебя и всех твоих близких за такое гостеприимство.

Киний совершил возлияние на земле и высоко поднял свой килик.

— Услышь меня, Афина, защитница воинов. Этот человек был нам другом и оказал нам священное гостеприимство. Пошли ему удачу.

Остальные поочередно присоединялись к этому благословению. Одни говорили просто, другие с аристократической витиеватостью. Когда чаша вернулась к Кинию, он вновь совершил возлияние.

— Это лучший погребальный пир для Гракха. Поэтому я пью за него и за то, чтобы его тень спустилась в Аид и пребывала там среди героев или чтобы ему выпала другая участь, которая больше ему понравится.

В отличие от Киния, Гракх поклонялся Деметре; Киний не был посвящен в этот культ и не знал, как его приверженцы представляют себе жизнь после смерти, но он желал тени этого человека добра.

Никий попросил хозяина о снисхождении и рассказал несколько историй о храбрости Гракха и одну смешную — о его хвастливости, и все смеялись. Глаза младших сыновей земледельца сверкали в свете костра, как серебряные монеты. Последовали рассказы других о Гракхе и людях, погибших в последние годы.

Встал Кен и, подбоченясь, рассказал о том, как отряд лазутчиков в двадцать человек у брода через Евфрат столкнулся при свете луны с хвостом войска Дария.

— Первым же Гракх отобрал жизнь врага в поединке, — говорил Кен, переиначивая Поэта. — С плеском мидиец упал уже замертво в воду, горло его было проткнуто Гракха копьем.

Лаэрт рассказал, как Гракх вызвал на поединок одного из македонских военачальников — дрались верхом, копьями. Поединок прославил имя Гракха. Киний помнил, сколько сил потратил на то, чтобы смягчить гнев Александра, но история все равно получилась хорошая.

Земледелец Александр вежливо слушал и смешивал вино, как человек, которого хорошо развлекают. Его сыновья сидели рядом и пили. Старший слушал так, словно его посетили пришельцы из иного мира, зато Эхо — как голодный, которому показали еду.

Наконец Агий — из всех присутствующих он наиболее годился на роль жреца — встал и пролил вино на песок.

— Кто-то говорит: хорошо, когда бронза вопьется в плоть и тьма опустится вам на глаза. Одни говорят, что смерть — это конец жизни, другие — что начало чего-то нового. — Он поднял чашу. — А я скажу, что Гракх был смел и доброжелателен, что он почитал богов и умер с копьем в руке. Смерть — удел каждого родившегося на свет мужчины и каждой женщины, но Гракх принял свою смерть с песней на устах.

Агий взял из костра ветку — смолистую ветвь сосны, объятую пламенем. Все остальные, даже сыновья земледельца, тоже взяли по ветке и вместе пошли к погребальному костру. Они спели гимн Деметре, потом пеан, потом бросили свои ветви на груду дров. Она вспыхнула, словно в нее ударила молния Зевса, — хороший знак.

Все смотрели, как горит костер, пока жар и запах горелого мяса не отогнали их. Тогда они снова выпили. Потом встали, поклонились друг другу, воины благородной крови красноречиво благодарили хозяина, затем легли спать в палатках на соломенных постелях. Киний возвращался с Никием, у которого по лицу бежали слезы. Никий беззвучно плакал уже целый час, но сейчас слезы его высыхали.

— Не могу припомнить симпосий, который понравился бы мне больше.

Киний кивнул.

— Все было устроено хорошо.

Никий сказал:

— Завтра утром отдам ему свою лошадь из добычи. Пусть она будет от Гракха, за этот пир. И спасибо тебе, что не забыл о нем. Я боялся, что все его уже забыли.

Киний покачал головой. Он сжал плечо своего гиперета, и они обнялись. Подошли другие и стали обнимать Никия. Помешкав, это сделал и Аякс.

Утром погребальный костер еще дымился. Встало великолепное солнце; еще до того, как оно наполовину показалось из-за горизонта, все вокруг окрасилось розовым и желтым. Готовя свою лошадь в дорогу, Киний десяток раз услышал выражение «розовоперстая заря».

Никий попросил Эхо забрать из костра кости, когда те остынут, и похоронить на семейном кладбище.

Колонна построилась быстро и аккуратно, все вьючные лошади из-за корзин с зерном походили на беременных ослиц. К этому времени все уже хорошо знали свои места, и все делалось гораздо быстрее — быстрее разбирались палатки, быстрее скатывались и убирались плащи, снимались путы с ног лошадей. Ни Киний, ни Никий в эти дела не вмешивались. Поэтому «розовоперстая заря» еще не уступила место настоящему дню, а Киний, уже верхом, прощался с Александром, стоявшим на пороге. Никий уже отдал хозяину лошадь.

Приятно было уезжать оттуда, где остаются друзья.

Когда поднялись на первый холм, Никий оглянулся.

— Мальчишка будет ухаживать за могилой, словно в ней один из героев, — сказал он. По его щекам текли слезы.

— Мало кто из нас может рассчитывать на такое хорошее погребение, — сказал Киний, и Никий сделал знак, отвращающий зло, — так обычно поступают крестьяне.

Спустя стадию подъехал Филокл.

— Думаешь, и ты станешь когда-нибудь таким?

Киний хмыкнул.

— Земледельцем? С женой? И сыновьями?

Филокл рассмеялся.

— И дочерьми!

Киний покачал головой.

— Едва ли я смогу вернуться.

Брови Филокла приподнялись.

— А почему нет? Кальк и Изокл с удовольствием тебя примут.

Киний снова покачала головой.

— Ты любопытен, проклятье! Что, какой-то бог научил тебя мучить Киния?

Филокл отрицательно покачал головой.

— Ты мне интересен. Командир. Вождь прославленных воинов.

Киний сел на спине лошади повыше и скрестил ноги. Такая поза позволяла бедрам отдохнуть за счет зада.

— Послушай. Ты спартанец. У тебя было много возможностей поразмыслить о прославленных воинах.

Филокл коротко кивнул.

— Да.

— А я кто? Старший над двенадцатью воинами. Так почему я? Прославленные воины! Ты льстец. Пусть твои слова достигнут ушей Зевса.

— Но мои спартанцы все говорят, что тоскуют по крестьянской жизни. Это говорят многие, такие слова — и даже мысли — стали своего рода обыденностью. Может, я спрашиваю тебя потому, что ты не спартанец.

— В таком случае вот тебе мой ответ. Когда-то я мечтал иметь поместье и жить там с женой. Но сейчас я думаю, что умер бы со скуки.

— Ты любишь войну?

— Тьфу! Я люблю, когда войны нет. Люблю подготовку и езду верхом, люблю разведку, люблю обдумывать ход битвы… чувство товарищества, общий успех. Ну, а убийства — плата за эту невоенную часть.

— Земледельцам тоже приходится думать. По крайней мере, хорошим земледельцам.

— Правда?

Киний высоко поднял брови, пародируя удивление на лице трагического актера.

Филокл продолжал, как будто поверил, что Киний искренне удивлен.

— Правда. Хорошие земледельцы тщательно все обдумывают. Они готовятся и проводят разведку, их хозяйство словно отряд гоплитов, приученных действовать вместе. Но это не для тебя.

Киний пожал плечами.

— Нет, не для меня.

Глядя на далекие холмы, Филокл кивнул словно своим мыслям.

— Но, может, тут есть еще кое-что.

Киний покачал головой.

— Спартанец, неужели ты никогда не говоришь о погоде? Или о музыке, о состязаниях атлетов, о поэзии, о женщинах, с которыми спал, — о чем-нибудь таком?

Филокл ненадолго задумался.

— Нечасто.

Киний рассмеялся.

— Так почему ты с нами?

Филокл начал отставать, смещаясь к концу колонны. Он помахал рукой.

— Чтобы учиться! — крикнул он.

Киний выругался и взглядом поискал Ателия. Скиф не пришел на симпосий у моря, но к этому времени у него уже сложились хорошие отношения со всеми, особенно с Антигоном и Кеном, с прежним рабом и с человеком высокородным. С первыми лучами рассвета Ателий выехал на разведку. Киний хотел, чтобы он вернулся. Пора становиться осторожными.

Он вдруг подумал, что уже целые сутки ни о чем не тревожился, и снова возблагодарил богов за земледельца Александра, призвал благословение на этого человека. Он думал о том, каково это — возделывать землю, вспоминал дружелюбие и гостеприимство Александра и гадал, что он стал бы делать, если бы его попросили…

На вершине холма далеко впереди показался Ателий, он уверенно сидел на своей гетской лошади, дожидаясь, пока колонна подойдет. Киний уже узнавал его на расстоянии — по посадке, такой свободной и такой негреческой. С Ателия станется даже спать в седле.

Подъехали ближе, и стало ясно, что он действительно спит. Но когда они подъезжали, Ателий проснулся и помахал рукой.

— Хорошо поспал? — спросил Киний.

— Долгий путь. Много всякого. Да?

Киний кивнул.

— Что видел?

— Я? Много — траву, холмы. Следы лошадей, много лошадей. Мой народ. Не прячутся, как геты.

Киний почувствовал легкое опасение.

— Твой народ? Давно? Когда они были здесь?

— Вчера? Может, вчера? Два дня назад, если не дождю. — Скиф плохо владел сложностями склонения греческих существительных и предпочитал всем падежам дательный. — Дождю? — вопросительно повторил он снова.

— Был ли дождь? Не вчера. — Киний оглянулся на колонну, поднимавшуюся на холм. — Твой народ — он причинит нам вред?

Ателий ударил себя по груди.

— Не мне. — Он улыбнулся. — Идти найти их?

Киний показал на себя.

— Ты пойдешь искать их? И вернешься? Назад к нам?

Ателий кивнул.

— Найти их, вернуться к вам.

Киний кивнул.

— Я хочу продолжить движение. — Он показал на колонну. — Продолжать двигаться?

— Вернуться к вам, — ответил Ателий, по-прежнему с улыбкой. Он помахал рукой, повернул лошадь и поскакал на север.

Киний отъехал назад к колонне и приблизился к Никию, который следил за уезжающим скифом.

— Он отыщет свое племя и вернется к нам. Так он по крайней мере сказал.

Взгляд Никия проследил, куда указал рукой Киний. Они ехали по земле, где уже побывал Ателий, по узкой долине между двумя холмами; почву здесь покрывали следы сотен лошадей, причем все они двигались вместе. Киний затаил дыхание.

— Не меньше двухсот лошадей. — Никий поймал муху, сидевшую на шее его лошади, раздавил пальцами и с отвращением отбросил. — Лучше будем надеяться, что они дружелюбно настроены, командир.

Весь остаток дня — приятного солнечного дня на равнинах — ехали без происшествий. Вода встречалась реже, чем ожидал Киний, и теперь, когда Ателий уехал, пришлось отправить Ликела на поиски места для лагеря. Тот вернулся поздно, уже в сумерках.

— Ничего, кроме берега, — сказал он. — Есть ручеек, достаточно воды для нас и лошадей, если его не изгадим. Но воды немного. Я проехал пятнадцать стадий.

— Следы видел?

Ликел кивнул.

— Мы идем по ним, хотим того или нет. Там, на следующей гряде, словно дорога на конскую ярмарку.

Спешились уже почти в темноте. Сразу расставили палатки, стреножили лошадей. Антигон и Лаэрт остались караулить первые, верхом.

Рабы собрали на берегу плавник для костра, а Киний продолжал спорить сам с собой. Костер, особенно костер на берегу залива, виден на многие мили. С другой стороны, Ателий как будто уверен, что его народ не представляет угрозы. И все же — несмотря на все свои достоинства, Ателий варвар.

Тем не менее Киний кивнул Арни и стал смотреть, как тот высекает искры с помощью стали, чтобы разжечь костер. Двести вооруженных луками всадников-скифов, если дойдет до стычки, сразу уничтожат их, настолько превосходят их числом; так что не стоит и тревожиться.

Но когда костер разгорелся, Киний смотрел на него, по-прежнему снедаемый тревогой.

Никий поставил его в утреннюю стражу с Аяксом. Аякс больше не избегал Никия, но держался отчужденно и совсем не походил на восторженного юношу, каким был в первое утро. С другой стороны, теперь он знал свои обязанности и, не сказав ни слова, расположился на невысокой гряде над берегом. Киний вычистил лошадей. Их теперь было двадцать восемь — неплохой табун для двенадцати воинов и трех рабов. Сначала он вычистил своего боевого коня, потом походного, затем принялся за лошадей Никия, потом за остальных боевых. К этому времени встал Диодор. Он разбудил рабов, развел костер и стал помогать с лошадьми. И еще прежде чем солнечная колесница поднялась над краем неба, все встали, сделали всю нужную работу, свернули плащи и навьючили на лошадей поклажу. Прибрежный песок дугой тянулся на десяток стадиев, и Никий решил ехать по нему. Ему хотелось найти по дороге приличный ручей и напоить лошадей: вода, много воды — вот его постоянная забота. Он помахал Аяксу, стоявшему выше на гряде, тот помахал в ответ. Ликел покинул колонну, подъехал к молодому человеку, и они вдвоем поднялись выше, прикрывая фланг колонны.

Они пересекли два маленьких текущих в песке ручейка: первые же лошади их замутили. У третьего ручейка Киний действовал осмотрительнее. Спешившихся людей он отправлял поить лошадей по одному; предварительно в песке выкопали яму и подождали, пока ручей ее не наполнил. Все равно водопой оставлял желать лучшего. Киний послал Лаэрта искать воду дальше по берегу. Странно казалось так тревожиться, когда с одной стороны от тебя сырая, поросшая травой равнина, а по другую — бесконечное море, но более мелкие лошади уже начали уставать.

Лаэрт вернулся в полдень.

— У края залива неплохая речка. Много свежей пресной воды. И много следов лошадей.

— Молодец. — Киний проехал вдоль колонны. — Что ж, уважаемые господа, трапеза отменяется. Движемся без привалов.

— Впереди в нескольких стадиях еще один маленький ручей, — предупредил Лаэрт.

— Аид! Мы каждый раз теряем время, а лошади даже не успевают напиться. Прямо вперед! Сколько стадиев до реки?

— Около двадцати. Я ехал быстро.

— Утренняя прогулка по песку!

— Хорошо, господин. — Лаэрт улыбнулся своей типичной улыбкой и сдвинул назад большую соломенную шляпу. — При таком проворстве ты будешь там к концу дня.

— Там и разобьем лагерь.

Тут он увидел, что Аякс на гряде машет шляпой. А Ликел направлялся к ним, передвинувшись на спине лошади к хвосту: так легче спускаться.

— К нам гости, — сказал Киний. Его люди у начала крутого подъема, за спиной у них море, а уставшие лошади нуждаются в воде. — Доспехи и боевых коней. Быстро!

Он спешился и достал из дорожного вьюка шлем и панцирь. Его толкали люди и лошади — в колонне воцарился хаос. Киний надеялся, что порядок восстановится.

Слева что-то крикнул Ликел. Киний закрепил нагрудник и наспинную пластину и воевал с кожаными ремнями шлема. Солнце уже припекало, через несколько минут его голова будет как в бане.

— Скифы! — крикнул Ликел. — Их сотни.

При помощи тяжелого копья Киний сел на боевого коня.

— Где Ателий?

— Его не видно.

Садиться верхом в доспехах всегда трудно. Киний сумел поймать узду. Из пыли возник Кракс и подал ему копья.

Киний показал на вьючную лошадь, которая везла еще несколько копий.

— Хочешь получить свободу? — спросил он.

Кракс кивнул.

— Садись на мою ездовую лошадь, прихвати пару копий и держись рядом со мной. Отныне ты свободен.

Кракс исчез в пыли раньше, чем он договорил.

— Ко мне! Построиться в два ряда! — крикнул Киний. Все вокруг затмевал поднятый в воздух песок, и ему ничего не было видно. Проклятый шлем не помогал. Киний отвел нащечные пластины и сдвинул шлем назад. Рядом показался Ликел, за ним Никий; остальные тоже быстро приближались. Кракс верхом пристроился за Кинием: конечно, как всякий новичок, не очень ловко, но он прирожденный всадник.

Ликел не потрудился надеть шлем. Он повернулся к Краксу.

— Добро пожаловать в гиппеи, парень! — Потом Кинию: — Ты его освободил?

Киний испытал внезапную радость: боги шепнули ему, что освобождение мальчишки — правильный поступок.

— Все равно раб из него никудышный! — рявкнул он, и окружающие рассмеялись.

Аякс закончил спуск с гряды и занял место с левого фланга.

На гряде началось движение, и смех тотчас оборвался. В мгновение ока кряж заполнился лошадьми и всадниками, вспыхивала разноцветная упряжь (снова и снова — несомненный блеск золота), солнце отражалось от железных доспехов, от бронзы и наконечников копий.

— Великая Афина, встань рядом с нами в час нашей нужды, — произнес сбоку Ликел.

Никий выругался, грязно и длинно.

Для Киния появление всадников стало ударом. Они великолепнее любого отряда персидской конницы, какие ему приходилось видеть, и кони у них лучше. Четырнадцать всадников внизу казались жалкой кучкой.

«Плохо, — подумал Киний. — Лучше бы я погиб в походе царя-мальчика».

И все же.

— Тишина. Всем внимание. Держитесь спокойно, как подобает грекам.

На персов всегда действовало проявление строгого послушания, особенно у меньшего по численности противника. Киний вновь надвинул шлем и опустил на щеки защитные пластины.

От скопления всадников наверху отделились двое и начали спускаться. Трижды послышался низкий трубный звук, и остальные всадники тоже неторопливо двинулись вниз. С обеих сторон выросли два рога, отрезавшие Кинию пути к отступлению по берегу с юга и с севера, а основная масса остановилась на расстоянии выстрела излука.

На Киния такой маневр произвел впечатление, особенно оттого, что это проделали варвары. Но он вздохнул с облегчением: одним из двух приближающихся всадников был Ателий, вторым — несомненно женщина.

Всадники пересекли границу песка и остановились. Киний видел, что спутница Ателия стройна, у нее прямые плечи, на ней светлый кожаный плащ с синими полосками. Золотое украшение закрывает ее от шеи до середины груди. Черные волосы заплетены в две толстые косы. Двое еще приблизились, и он убедился, что это действительно женщина с темно-синими глазами цвета моря и густыми черными бровями, которые никогда не выщипывались и придавали ей серьезный вид. Молодая.

Киний повернулся.

— Сидеть истуканами. Думаю, все обойдется. Никий, ко мне.

Киний и Никий двинулись по мягкому песку навстречу подъезжающим скифам.

Ателий приветственно поднял руку и что-то сказал женщине. Она молчала. Потом произнесла несколько слов — мягко напомнила о чем-то, как показалось Кинию.

— Здравствуй, Ателий. Это твой народ?

Киний старался говорить властно и уверенно. Женщина, не глядя на него, внимательно рассматривала небольшой отряд.

— Нет, нет. Но похожи на мой народ. Да? Она говорит: «Не нравится, что лица не видно». Да?

Ателий широко развел руки, подчеркивая свою неспособность понять женщин или военных вождей.

Киний протянул свои копья Никию и снял шлем.

— Приветствую тебя, госпожа, — сказал он.

Она улыбнулась и кивнула. Наполовину повернула лошадь и сделала знак. Еще один всадник покинул строй и поехал к ним. Глядя на приближающегося всадника — тоже женщину — Киний заметил, что первая женщина что-то сказала Ателию. Всего несколько слов.

Ателий кивнул. Что-то в сказанном его удивило и возмутило, и в следующее мгновение они начали переругиваться на варварском языке.

«Гермес, бог торговцев! — подумал Киний. — Что ей нужно, Ателий?»

Женщина перестала кричать и снова заговорила тихим голосом. Ателий кивнул. Шагом приблизилась вторая женщина — трубач. Очень по-персидски. Только Киний слышал шепот…

Ателий повернулся к нему.

— Она говорит: «Плати дань за проезд по моей земле». — Он помолчал. — Говорит: «Две лошади, взятые у ублюдков-гетов» и говорит: «Полталанта золота». А я говорю, у нас нет полталанта золота. Да? А она говорит: «Золото мне?» А я говорю: «Золото у Киния». Отдай ей золото. И двух лошадей. И мы друзья. Будет пир, и поедем дальше с миром.

Прощай, казна отряда.

— Арни. Сними с лошади мой черный кожаный мешок и принеси сюда.

Он показал на вьючных лошадей.

— Спроси, не хочет ли она сама выбрать лошадей, — сказал он.

Ателий перевел. Она ответила.

— Говорит: выбери ты.

Ателий пожал плечами.

Киний проехал к поклаже, взял у Арни черный кожаный мешок и выбрал двух лучших гетских лошадей — он знал, что это лошади Ликела и Андроника, и придется возместить им это из того, что осталось у отряда. Он подвел лошадей на короткой узде к женщине, и та взяла узду, на мгновение притронувшись к его руке. Рука у нее по сравнению с рукой Киния очень маленькая, с тонкими пальцами, но с тяжелыми суставами — вероятно, от работы, подумал он. А ладонь мозолистая. На большом пальце массивный золотой перстень, на другом — кольцо из зеленого камня. Вблизи он разглядел, что синие полоски на ее кожаном плаще сплетены из тонких голубых волос, а когда она движется, многочисленные золотые бляшки, привязанные к этой волосяной сетке, мелодично звенят.

Эта женщина носит на себе месячное жалованье целого отряда конницы. Лошадь у нее великолепная — не хуже боевого коня Киния, а ведь его конь служил в бою знатному персу.

Он улыбнулся ей — один опытный воин другому, словно они обменялись шуткой. Она ответила тем же.

Киний открыл мешок и протянул ей.

— Скажи ей, это все, что у нас есть. Скажи, пусть берет по справедливости: я ничего не скрываю.

Женщина вскрикнула. Не нужно было знать варварский язык, чтобы понять — она богохульствует, как Киний. Женщина взяла одну из золотых застежек, а ее «трубач» издала непонятный возглас.

Ателий что-то коротко промолвил и показал на Киния.

Предводительница скифов посмотрела на него. Взяла обе застежки и вернула мешок. И обратилась прямо к Кинию, глядя в глаза.

— Она говорит: «Это нам. Они украдены. Ты убил гетов — хорошо. Это больше, чем ваша дань. Идем, будем есть, и она даст тебе за это дары». Она злится, командир. Очень сердится. Но не на нас. Да?

Ателий, кивая, сидел на лошади.

Киний благословил миг, в который неведомый бог послал ему скифа. Конечно, это Гермес, бог путешественников и воров, дал ему скифа в проводники: без Ателия эта женщина со своими людьми перебила бы их всех. Он чувствовал это. Чувствовал гнев, который делал ее уродливой и жестокой.

У нее на седле висела золотая плеть. Она махнула ею и снова заговорила — всего несколько слов, — потом повернулась и ускакала к своему отряду, трубач за ней.

Ателий покачал головой.

— Жаль ублюдков-гетов, — сказал он. — Они сделали какую-то глупость. Убили кого-то… не знаю кого. Но теперь многие умрут.

Киний глубоко вздохнул.

— Ты сказал ей, что мы убили того, кто носил эти застежки, и разогнали его всадников?

— Ей все равно. Молодая и сердитая. Эй! Ты у меня в долгу, командир!

Ателий выглядел очень довольным.

— Да нет, будь я проклят, — сказал Никий. Это были его первые за десять минут слова. — Мы все у тебя в долгу.

Ателий улыбнулся, показав гнилые зубы. Ему нравилось быть в центре внимания.

— Где ваш лагерь?

— Собираемся встать у реки.

Киний показал вдоль песчаного берега в ту сторону, куда уезжал Ликел.

Приближались другие скифы из большого отряда. Они не казались опасными. Скорее любопытствующими. Двое проехали вперед, так что их лошади встали морда к морде с лошадьми двух греков.

Один из них показал плетью на Киния и что-то сказал Ателию.

— Говорит: хороший конь, — сказал Ателий. Он осмотрелся, повернул лошадь и посмотрел вверх по склону, как будто бы чем-то встревоженный.

Кинию было о чем подумать. Через мгновение их отряд окружили скифы; они ездили кругами и показывали на разные вещи. Один завопил, и все подхватили его крик. Проскакали стадию по берегу и остановились.

Ателий вернулся к отряду.

— Ушли, — объявил он. — Она сказала: «Лагерь и есть», но она уехала. — Он покачал головой. — Им досаждают ублюдки-геты.

— Думаешь, она прямо сейчас выступила против гетов?

Киний посмотрел: на берегу осталось около двух десятков скифов. Он взглянул на своих людей, на лошадей, на мгновение увидел пленного — гетского мальчишку, и ему пришла в голову нехорошая мысль.

— Никий, всем садиться верхом. В доспехах. Немедленно. Господа, едем вдоль берега. На варваров не обращать внимания. Бьюсь об заклад, они нас не тронут. Гермес, не допусти, чтобы они к нам привязались.

Отряд двинулся двойной линией.

Киний подвел своего боевого коня к Краксу, который ехал на его кобыле. Кинию пришлось силой сдерживать жеребца: тому понравился запах кобылы, он морщил губы и фыркал.

— Кракс, как только мы разобьем лагерь — я говорю серьезно, — уведи мальчика-гета в палатку, и оба сидите там. Эти варвары…

Он понял, что ему, в общем, нечего сказать. Варварам нужен гет. Он только что сам их настроил против него. И вряд ли Кракс это понял.

Но Кракс понял и, вероятно, еще до того, как услышал слова Киния. Он кивнул.

— Амазонки хотят крови.

— Амазонки? — переспросил Киний, удивленный образованностью раба из деревни.

— Амазонки. Женщины-воительницы. — Кракс взглянул на мальчишку-гета. — Я его защищу.

— Не лезь на рожон, парень.

Киний жалел, что ему некогда разобраться в политике этих равнин и узнать, каково происхождение этих трижды проклятых застежек.

Колонна двигалась. Скифы держались поодаль.

— Ты гет? — спросил Киний Кракса.

Тот искоса посмотрел на него и сплюнул.

— Нет, — ответил он, — бастарн.

Киний слышал о бастарнах.

— Но ты знаешь этих людей? — спросил он.

Кракс покачал головой.

— Геты воры. А скифы — чудовища. Они никогда не берут рабов, только убивают, сжигают и уходят. А еще они колдуны.

Киний закатил глаза. Слушал не только он, и он услышал кое-какие комментарии.

— Колдуны… Кракс, колдуны годятся только на то, чтобы пугать детей и рабов.

Кракс кивнул.

— Конечно. — Он огляделся. — У них есть люди… — Он замолчал, явно не зная, как выразить свою мысль. — Они ужасны. Это все говорят. А геты просто воры. — Он посмотрел на Киния. — Я правда свободен?

— Да, — ответил Киний.

Кракс сказал:

— Я буду сражаться за тебя. Всегда.

Они разбили лагерь у реки еще до того, как солнце заметно спустилось к горизонту. Сразу же поставили палатки, потому что Киний и Никий всем объяснили причину, и Кракс вместе с гетом исчезли. Скифы занялись своим станом. Ателий не пошел к ним. Он оставил свою лошадь с лошадьми греков и сел у первого разгоревшегося костра. Киний уселся с ним рядом.

— Кто она? — спросил он, для выразительности показывая на восточный горизонт.

— Молодая, слишком сердитая для женщины? — Ателий пожал плечами. — Благородная.

Он воспользовался словом, которое по-гречески означает «добродетельная». Киний задумался над этим.

— Она высокого происхождения? Царица?

— Нет. Небольшая сила. Большое племя. Ассагеты. Могут вывести на равнины десять раз по десять всадников, и все равно многие еще останутся в стане. У них хан — хан для них как царь. Да? Хан ассагетов — большой человек. Есть благородные, да? Три десятка десятков благородных. Все ассагеты.

Киний глубоко вдохнул.

— У царя этих ассагетов десятки тысяч воинов, и это лишь небольшой отряд одного из благородных?

— Говоришь верно.

Ателий обрадовался, что его поняли.

— А она молода, сердита и, может, хочет прославиться. И взяла своих воинов и поехала за гетами, до которых четыре дня пути.

— Завтра гетов ждет огонь, — сказал Ателий.

От этого ответа у Киния пробежал по спине холодок.

— Завтра? Но мы ехали три дня.

— Ассагеты и саки. Саки скачут по траве, как северный ветер, быстро, быстро и никогда не отдыхают. — Ателий постучал себя по груди. — Я сак. — Он снова постучал по груди. — Ехать весь день. Ехать всю ночь. Снова ехать весь день. Спать на лошади. Много лошадей для битвы — как у вождя, да.

С противоположной стороны костра вмешался Никий:

— Клянусь яйцами Ареса — она что, собирается завтра напасть на гетов и сразу вернуться?

Ателий энергично кивнул. Правым кулаком он ударил по левой ладони с таким звуком, с каким ударяет меч.

— Напасть — да.

Киний и Никий переглянулись. Киний сказал:

— Хорошо. Подъем во время последней стражи. Выедем, как только на небе станет светать. Все, кто не на страже, не снимайте плащей.

Киний лег рядом с Диодором. Тот не спал.

— Кого мы боимся? Ты ведь заплатил дань — моей лошадью, спешу добавить.

Киний хотел притвориться, что уснул, и не отвечать. Он был уверен, что все в палатке слушают, что он ответит Диодору. Наконец он сказал:

— Не знаю. Она вела себя дружелюбно. Более честно, чем многие олигархи. Но когда увидела эти проклятые застежки… Боюсь, мы положили начало чему-то очень значительному. Я хочу добраться до Ольвии раньше, чем оно начнется, что бы это ни было.

Диодор негромко присвистнул.

— Как прикажешь, — сказал он.

«Это слишком верно», — подумал Киний и уснул.

Артемида, обнаженная, он так хорошо помнит ее широкую спину и узкую талию. Он встал за ней, его член тверд, как доска, как то, что нарочно надевает актер; она повернула голову и улыбнулась ему через плечо, но он увидел, что это благородная женщина из ассагетов, ее грудь закрывает золотое ожерелье, женщина что-то гневно говорит, ее слова похожи на рычание, а в каждой руке она держит по застежке, и вонзает острия их булавок ему в глаза…

Он проснулся оттого, что Диодор зажал ему рот.

— Ты кричишь, — пояснил он.

Киний лежал потрясенный. Он знал, что сны ему снятся более яркие, чем другим, и знал, что эти сны посылают ему боги, но они все равно тревожили его.

Когда приступ прошел, он поднялся, достал из мешка серебряную чашу, налил в нее вина из своей фляги, прошел по песчаному берегу и вылил вино в воду: возлияние богам. И стал молиться.

Ольвия на низком берегу Эвксина бросалась в глаза, как раскрашенная статуя на пыльном рынке. Со своего места на утесе над широким Борисфеном Киний видел выступ берега — длинный полуостров. Дым тысяч кухонных костров покрывал город словно пылью или сажей, но у основания полуострова на высоком холме виднелся прекрасный храм Аполлона, с прочными стенами высотой в три человеческих роста; с осады Тира Киний не видел таких высоких стен. Стены казались неуместными и не вязались с размерами дворца и расположением города. Город выплеснулся за стены, маленькие дома и земляные хижины заполняли все пространство от подножия утеса до храмового холма; в случае осады этой плохо защищенной окраиной придется пожертвовать. В Ольвии две гавани, по обе стороны полуострова; дельфины, символ города, прыгали в воде под Кинием и золотом блестели на далеких мраморных столбах городских ворот.

Золотые дельфины внушали уверенность: прямо у ног Киния настоящий полис, с гимнасием, агорой, театром и даже ипподромом. Киний порадовался, что не зря провел своих людей через дикую местность. Но высокие стены и неряшливые пригороды вступали в прямое противоречие: либо город нуждается в защите, либо не нуждается.

Никий кашлянул, из его рта вырвалось облако пара. Холодно. Лето миновало.

— Нам понадобится… — Он закашлялся, на этот раз надолго. — Понадобится переправа. Гермес, как я буду рад уснуть в постели с соломенной подстилкой.

Киний заметил примерно в десяти стадиях от устья реки что-то вроде парома, который держался поодаль от кораблей в гавани.

— Тебе надо в тепло.

Никий не единственный заболевший.

Только Ателия холод не брал. На нем была подбитая мехом накидка, выигранная в кости у другого скифа, и длинный плащ. Он по-прежнему спал под открытым небом, с уздой в руке, и холодный воздух не вызвал у него ни кашля, ни насморка. Остальные саки ехали с отрядом два дня и, доставив Киния к устью Борисфена, вернулись к своей царице. Они были хорошими гостями: вечер за вечером все питались добытой ими дичью. Большинство воинов усвоили по несколько слов из их языка и глубокое гортанное уух-аах, которым сопровождались удачные броски костей.

Стали спускаться к переправе. Лошади осторожно выбирали дорогу в посеребренной инеем траве. Киний повернулся к Ателию.

— Мы перед тобой в долгу. Ты отличный проводник.

Ателий улыбнулся, пожал плечами.

— С вами хорошо. — Чтобы скрыть смущение, он стал разглядывать свою плеть, словно искал в ней какой-то изъян. — Хорошо с вами. Я… я останусь, а ты дашь мне больше лошадей. Да?

Этого Киний не ожидал. Утро складывалось необычно.

— Хочешь остаться с нами? И чтобы я дал тебе еще лошадь?

Ателий поднял руку.

— Больше лошади, и еще больше лошади. Ты вождь, верно? А в городе большой вождь, да? Я получу больше лошади, когда ты получишь больше лошади. — И он пожал плечами, словно высказал самоочевиднейшую в мире истину. — Диодору больше лошади. Антигону больше лошади. Даже Краксу больше лошади. Иначе зачем сражаться за город? Да?

Киний протянул руку, и они обменялись пожатием. В этом отношении греки и скифы одинаковы — жмут Друг другу руки в знак дружбы и согласия.

— Я рад, что ты хочешь остаться.

Ателий кивнул и улыбнулся — почти озорно.

— Хорошо. Пойдем выпьем вина.

Но это оказалось не так просто. Их прибытие вызвало большое смятение на переправе: двенадцать несомненно вооруженных мужчин без товаров, и с ними еще скиф. Кинию понадобилось все его искусство командовать людьми и вся решимость воина, чтобы заставить паромщика перевезти их, а когда они с тридцатью замерзшими мокрыми лошадьми высадились на противоположном берегу, их встретили воины.

— По какому делу? — спросил главный, рослый мужчина с длинными черными волосами, смуглым, как у ливанца или африканца, лицом и окладистой бородой. Под просторным черным плащом блестел дорогой панцирь, а его воины были хорошо вооружены и вышколены. Их начальник не был груб, но говорил без церемоний. — Вы испугали все население.

У Киния было приготовлено письмо. Он протянул его.

— Меня наняли, чтобы я пришел сюда и принял под свое начало гиппеев. Вот письмо от архонта.

Конечно, за время поездки сначала морем из Афин, потом в седле по равнинам письмо истрепалось, но еще легко читалось.

Начальник стражи внимательно прочел его. У Киния было достаточно времени, чтобы задуматься о том, как много могло измениться за эти полгода — другой человек принял на себя эту обязанность, архонт умер, в городе сменилось правительство…

Высокий мужчина вернул письмо.

— Добро пожаловать в Ольвию, Киний из Афин. Архонт надеялся, что прибудете именно вы, но ведь мы ждали вас много недель назад.

Он внимательно разглядывал Киния. Такой взгляд Кинию знаком — каждый военачальник войска Александра так смотрит на соперника. Он протянул руку.

— Киний, сын Эвмена, из Афин.

Военачальник крепко сжал его руку.

— Мемнон, сын Патрокла. Ты служил у Завоевателя?

— Да.

Киний сделал своим людям знак разгружать поклажу.

— Я был при Иссе — но у царя царей.

Он повернулся и отдал приказ своим людям. Воины опустили копья и ударили их древками о землю.

— Вольно.

Голос у воина не такой, какого Киний ожидал бы от человека такого роста, и говорил начальник стражи на певучем греческом. Его воины сразу перестали казаться механизмами и стали просто людьми, они опускали тяжелые щиты, кутались от холода в плащи и с любопытством разглядывали вновь прибывших.

Из-за гоплитов показались городские рабы; они взвалили на головы поклажу с переправы. Это были в основном персы. Киний следил за ними: ему не приходилось видеть рабов-персов.

Военачальник понял его интерес.

— Царь царей несколько лет назад предпринял поход против местных разбойников, и рынок наводнили рабы-персы.

Киний кивнул.

— Разбойников-скифов?

Мемнон криво усмехнулся.

— А разве бывают другие?

Киний заметил, что Никий между приступами кашля приказал растирать мокрых, озябших лошадей — это хорошо. Он положил руку Никию на плечо.

— Никий, мой гиперет. А это Диодор, второй по старшинству в отряде.

Он снова осмотрел отряд.

— Где Филокл?

— Только что был здесь, — ответил Диодор.

Мемнон внимательно наблюдал за всеми.

— Один из твоих людей отсутствует?

Диодор рассмеялся.

— Наверно, пошел в ближайшую винную лавку. Там его и найдем.

И он пожал плечами, глядя на Киния. Киний понял этот жест так, что Филокл выполняет поручение или ушел по своему делу. Диодор, очевидно, знал зачем. Киний не знал, поэтому сказал только:

— Ну, отыщи его побыстрей.

— Неважно. Архонт ждет. — Мемнон неприятно улыбнулся. — Он не любит ждать.

Людям Киния потребовался целый час, чтобы отыскать квартиры. Разместили их на городском ипподроме, в недавно выстроенной у конюшен казарме. Комнаты были хоть и новые, но маленькие, и никто из людей Киния, особенно благородных по рождению, не был доволен.

Он собрал их всех у конюшни.

— Оставайтесь здесь, приведите помещение в порядок, натопите и вымойтесь. Со мной к архонту пойдут Никий и Диодор. Остальные — мы пришли туда, куда направлялись. Советую всем найти здесь то, что вам понравится. — Он говорил резко, возможно, более резко, чем собирался. — И найдите спартанца.

Потом, не моясь, он переоделся в чистый хитон, хорошие сандалии и причесал волосы и бороду. У входа в казарму он встретился с Диодором, чистым и аккуратным, как только что отлитая застежка, и Никнем, по всем признакам серьезно простуженным. Снаружи их ждали воин и городской раб: раб — чтобы нести то, что они захотят прихватить с собой, воин — чтобы отвести их к архонту.

Воин отвел их в городскую крепость — каменную башню с тяжелыми бастионами и стенами толщиной в шесть локтей. Люди Мемнона, грозные в своих плащах, сторожили вход. Другие караулили закрытую дверь в конце длинного холодного портика. Стены и стража до некоторой степени подготовили Киния к тому, что его ожидало. Архонту вольного города не нужны крепость, стража и толстые стены. Архонт вольного города либо у себя дома, либо на агоре занимается делами. Поэтому Киний не удивился, когда стражник у входа знаком велел его людям остаться. Он сказал «ждите меня здесь» и прошел. Воин — варвар в витом металлическом ошейнике — забрал у него меч.

Киний смотрел, как открывается дверь, услышал звон оружия — внутри еще стражники — и вслед за проводником прошел в темную, теплую комнату, богато украшенную золотом. Статуи богов в золотых одеяниях; персидские занавеси, расшитые золотыми нитями; золотые лампы, свисающие на цепях с потолка, льют слабый золотой свет; железная жаровня на золотых ножках рдеет и испускает ароматный дым; золотая ширма; стол, уставленный золотыми чашами и большими золотыми сосудами, и за этим столом, почти невидимый в благовонном полумраке, сидит в кресле человек с золотым венцом на голове. За ним стоит Мемнон, его доспехи словно горят в этом красном свете. По сторонам от сидящего стоят с тяжелыми дубинами в руках два мускулистых человека в львиных шкурах.

— Киний из Афин? — Голос мягкий, тихий. Полутьма и аромат создают впечатление, что это голос бога, доносящийся издалека. — Ты опоздал на пятьдесят дней. — Негромкий смех. — Нелегко путешествовать на край света, верно? Пожалуйста, налей себе вина — оно у твоего локтя. Расскажи мне о своих приключениях.

— Рассказывать почти нечего, архонт. Я хотел привести с собой лошадей и привел. Прости, что опоздал.

Киний обнаружил, что выведен из равновесия. Благоухание душило его, впивалось в горло. А люди в львиных шкурах — опять варвары — казались недвусмысленной угрозой.

— Не надо извиняться, молодой человек. По крайней мере за опоздание. Такое бывает часто. Расскажи, как ты сюда прибыл.

— Морем до Томиса, а оттуда по суше верхом.

— Ну же, молодой человек. Подробнее.

— Что сказать… У нас была стычка с разбойниками. Потом мы встретились с отрядом саков.

Киний был осторожен. Ему казалось, что его ждет ловушка.

— Разбойники, с которыми вы сразились… это ведь были геты? К несчастью, они союзники этого города. А вот саки — поистине худшие из разбойников. Тебе повезло, что ты ушел от них живым.

— Отряд гетов был небольшой, под предводительством местного вождя. Они напали на нас из-за лошадей. — Киний теребил бороду, как обычно, когда его что-то удивляло. — Не думал, что они союзники этого города.

— Они не знали, что вы у меня на службе. Весьма неудачное стечение обстоятельств. Еще хуже то, что вы затем натравили на них саков. У гетов сгорело десять деревень. Мы торгуем с гетами; геты — союзники Македонии. Вы навредили нашей торговле. — Архонт опустил подбородок на руки и посмотрел на Киния. — Ты, наверное, не знаешь, что я сам из семьи гетов?

Киний поморщился.

— Понятия не имел.

— Жаль. А саки — они потребовали с тебя дань?

— Архонт, ты как будто все уже знаешь.

— Потрудитесь отвечать на вопросы. Ты теперь на службе у меня и у моего города. И мы ожидаем от тебя сотрудничества во всем.

Киний глубоко вздохнул и откашлялся. Потом сказал:

— Саки потребовали дань. Я заплатил — две лошади и немного золота.

— Вождь саков — рыжебородый мужчина?

— Нет, женщина, архонт.

Архонт не сумел скрыть удивление. Он заговорил громче и четче:

— Женщина? Такого я не слышал. Интересная новость. Как же ее зовут?

Не в первый раз Киний пожалел, что так и не узнал ее имя.

— Не знаю.

— Жаль. Моя участь — приглядывать за этими мелкими разбойниками. И иногда вопрос государственной безопасности — знать, кто из них излишне честолюбив. Молодой человек, мы не платим дань степным разбойникам. Пожалуйста, в будущем воздержитесь от подобных поступков. Да… и мне сообщили, что один из них в твоем отряде. Будь добр, прогони его.

Киний долго сдерживался, но теперь его терпение лопнуло.

— Боюсь, ты пригласил не того человека, архонт, — фыркнул он. — Я гражданин Афин, а не собака. — Он бросил письмо на стол. — Может, собаке в Ольвии можно приказать прогнать человека, но не афинянину.

Архонт улыбнулся. В тусклом свете его зубы блеснули, как слоновая кость.

— Не слишком послушен. Но верен своим людям. Будешь ли так же верен мне? — Тон изменился, улыбка сложилась и спряталась, зубы исчезли в темноте. — Ты привел лошадей. Зачем? Здесь мало что нужно меньше. Разбойники продают нам лошадей, когда требуется. Они разводят их, как червей. Ты опоздал на пятьдесят дней и настроил против нас наших союзников ради возможности привести в мой город кучку греческих лошадей? Здесь ты дал маху. А мне нужны люди, не совершающие ошибок.

Киний пригубил вино: оно оказалось превосходным и разогнало дым в горле.

— В твоей конюшне нет ни одного боевого коня.

Архонт помолчал и в первый раз посмотрел на Мемнона.

— Ерунда. У меня здесь двадцать лошадей, все превосходные. Они наверняка хороши: я дорого за них заплатил. Я куплю больше, когда потребуется, если таков будет твой совет. Греческие лошади здесь не нужны.

Киний кивнул.

— Все двадцать превосходны. Но ни одна не готова к войне. Я привел двадцать боевых коней, и тем же способом за зиму могу подготовить еще сотню. «И открыть конный завод», — закончил он про себя.

Архонт наклонил голову набок и подпер подбородок рукой.

— Гм. Возможно, в твоих словах есть доля истины. Поэтому я и хотел получить опытного конника, военачальника. И ты здесь. Гетов мы обманем. А что ты думаешь о разбойниках?

— Думаю, они не просто разбойники. Очень хорошие наездники, я бы не хотел с ними сразиться.

— Говорю тебе, они разбойники. Утверждают, будто мы должны платить им дани и подати. Хм… подожди, тебе еще придется с ними торговаться! Но от них есть своя польза, и нам они ничего не стоят. В отличие от вас, уважаемые господа: вы весьма недешевы.

Мемнон улыбнулся.

— Безопасность — дорогое удовольствие, господин.

— Хм… Киний, ты знаешь мои условия. Ты привел с собой людей — в договоре этого не было. Я хочу, чтобы ты обучил граждан моего города. — Глубокий вдох, и голос снова перешел на шепот. — Сделай их полезными, пусть перестанут быть шипом у меня в боку. Своими заговорами и исками они только расходуют мое время. Но мне не нужно еще одно войско наемников.

Киний кивнул.

— Я пошел на риск, рассчитывая, что ты их примешь. Они отличные воины, родом из хороших семей Греции и других мест. А мне все равно нужны опытные помощники. Притом хорошего рода, иначе твои гиппеи не станут их слушать. Я привел двенадцать человек, господин. Они не опустошат твою казну. — Киний показал на золотые лампы. — Кажется, она полна.

— Не считай сокровища раньше, чем заслужишь, — рявкнул архонт. Его голос его, густой и мелодичный, когда он был спокоен, сейчас стал острым, как лезвие меча. Деньги его явно волновали. — Мемнон! А ты что думаешь?

— Думаю, в его словах есть смысл. Я не взялся бы обучать горожан, не имея подготовленных помощников.

Мемнон снова перехватил взгляд Киния.

— Какой платы ты ждешь для этих господ? — спросил архонт.

— По четыре драхмы в день, платеж ежемесячно. — Киний обрадовался, ступив на твердую почву, и стал называть суммы, которые обдумывал целый месяц. — Каждому месячное жалованье вперед. Двойное жалованье моему гиперету и еще одному старшему. Вознаграждение за исполнение долга и за каждый год верной службы.

— Это вдвое больше, чем получают мои люди, — сказал Мемнон. Но он еле заметно кивнул Кинию.

— Твои люди не приводят собственных лошадей, которых должны содержать сами, и не обеспечивают себя упряжью. Думаю, если вычесть затраты на это, плата получится та же самая.

Киний на самом деле запросил больше, чем ожидали его люди.

Мемнон коротко рассмеялся, как залаял.

Архонт покачал головой.

— Гм. Хорошо. Я рассчитываю на верную службу и надеюсь, что научусь доверять им. Твои люди поступают в мое распоряжение.

Он позвонил в маленький колокольчик. Этот звон резко прозвучал в тяжелом воздухе. Немедленно явился раб в длинном одеянии. Архонт показал на Киния.

— Произведи подсчеты и выдай каждому его человеку месячную плату.

Раб хорошо одет, тощ, как жердь, бородат, глаза глубоко посажены. Он поклонился.

— Как прикажешь, господин. — В его греческом слышался сильный персидский акцент. Он посмотрел на Киния. — Меня зовут Кир, я управитель архонта. Я знаю, что с тобой двенадцать человек, им причитается по четыре драхмы в день, а двоим — двойная плата. Правильно?

Киний кивнул. Перс говорил очень холодно. Вероятно, когда-то он был знатным человеком. Ничто в его поведении не выдавало того, что он думает о своем нынешнем положении. Киний поклонился.

— Кир, я Киний из Афин. Рад познакомиться.

Кир ни разу не отвел взгляд — раб по рождению никогда так себя не ведет — и был явно доволен, что его так приветствуют. А Киний продолжал:

— Мой гиперет ждет за этой дверью. Пожалуйста, передай ему деньги.

— Как прикажешь, господин.

Кир вышел через боковую дверь.

Киний снова повернулся к архонту.

— Я хочу также получить звание городского гиппарха, как обещано в твоем письме.

Архонт колебался.

— Я нанял тебя, обучить моих граждан… — начал он.

— …и ожидаешь, что я поведу их в бой, — закончил Киний.

— Не будь слишком упрям. В городе есть человек, влиятельное лицо, его зовут Клит, и он носит звание гиппарха. Я не хочу оскорблять его.

— Я тоже, архонт. Но у илы не может быть двух начальников. Либо я их начальник, и в таком случае моя задача сделать так, чтобы Клит понимал меня и повиновался мне, либо он старший над всеми, и тогда ни у него, ни у кого-либо из граждан нет оснований прислушиваться к моим словам.

Архонт потеребил бороду. Мемнон молча смотрел на золотую лампу над головой Киния. Молчание затянулось.

— Вы оба будете гиппархами, — сказал наконец архонт. — Вот мое решение. Мой закон. Вы равны. Если он не захочет к тебе прислушиваться, возможно, ты предоставишь решить мне. И еще одно… — Он поднял руку, предупреждая возражения Киния. — Время от времени ты, несомненно, будешь узнавать от этих людей слухи о заговоре против меня. Ты будешь передавать мне эти слухи. Ты завоюешь доверие горожан, чтобы они всем с тобой делились. Таким образом ты укрепишь мою власть над городом и сам город. Понятно? — Он снова понизил голос. — А если эти люди откажутся приходить на сборы или не будут тебе повиноваться, это преступление. Так считалось в этом городе задолго до моего правления. О каждом таком случае ты будешь немедленно докладывать мне.

Настала очередь Киния молчать. В сущности ему предлагали доносить на собственных воинов, и это предложение показалось ему столь отвратительным, что он готов был дать несдержанный ответ. С другой стороны, каждый воин, который служит тирану, должен ожидать чего-то подобного. Киний сопоставлял — что выгодно его людям и ему самому, каков его взгляд на себя как на человека чести.

— Я сообщу тебе, если сочту, что кто-то злоумышляет против города, — осторожно сказал он. Выбор слов свидетельствовал о том, что Киний брал уроки риторики. — Или совершает серьезное преступление.

Если архонт и почувствовал осторожность этого ответа, он ничем это не выдал.

— Хорошо. Я рад, что ты не потребовал в оплату ничего чрезвычайного. Чего ты ждешь для себя?

— Того, что ты сам обещал в своем письме.

— Пожалуйста, обрати внимание, что я ничего не удерживаю с тебя за пятьдесят дней опоздания. — Голос архонта стал теплым, дружелюбным. — Я начинаю платить твоим людям с того дня, как они вступили в наши земли.

— Спасибо за щедрость, архонт. — Кинию хотелось поскорее уйти от этого запаха жаровни и обстановки ограничений и страха. — Когда приступать?

— Ты уже приступил, когда явился ко мне. Думаю, у меня вскоре появятся поручения для твоих людей. На следующий после праздника Аполлона день я созываю гиппеев. У них в обычае в девятом часу являться на ипподром для парада. Сообщи мне имена всех, кто не явится на сбор. Кир предоставит тебе полный список. — Он махнул рукой, освобождая Киния. — Ожидаю от тебя великих деяний, Киний, — теперь, когда ты уже прибыл.

Киний не торопился.

— Как я должен обращаться к тебе?

— Как к архонту — всегда.

Архонт опустил голову и снова махнул рукой.

Даже Александра его военачальники зовут по имени. А ведь он провозгласил себя богом. Киний позволил себе улыбнуться.

— Хорошо, архонт.

Он повернулся и вышел.

Никий ждал его с двумя тяжелыми кожаными мешками и свитком. Диодор через закрывающуюся дверь посмотрел на это золото и присвистнул.

— Нас наняли.

Выйдя из комнаты, Киний сразу подумал о том, как много должен был сказать и не сказал, и о том, чего говорить не следовало. Он взял один мешок с монетами и сунул свиток за пояс, на котором висит меч; сам меч он получил назад у стражника. Стражник вызвал им провожатого, и тот вывел их из крепости и показал дорогу к казармам.

Диодор подождал, пока их провожатый не ушел, и спросил:

— Тиран?

— О да.

Кинию хотелось умыться.

— От тебя несет, как от персиянки. Мы остаемся?

Диодор показал на монеты. Никий начал что-то говорить, но закашлялся.

Киний раскрыл мешок и начал считать.

— Да. Во-первых, потому что хорошо платят. Во-вторых, потому что идти нам некуда.

Диодор рассмеялся.

— Понял.

Киний положил руку на плечо Никию.

— Насколько ты болен?

— Я здоров.

— Хорошо, тогда собери людей. Надо кое-что обговорить.

Когда, пройдя почти через весь город, они добрались до ипподрома, Диодор налил обоим вина. Киний позвал Арни и велел ему подогреть для Никия вино с пряностями. К тому времени как комната, самая большая в казармах, наполнилась ароматом, собрались все. Диодор оставался с Кинием, а Никий вскоре присоединился к ним, вытирая нос тряпкой. Принесли сиденья. Ликел с Лаэртом и Кеном сели впереди. Андроник и Антигон встали у двери. С краю у очага пристроился Кракс. Ателий сел на пол, а Аякс и Филокл стояли у окна.

Киний вопросительно взглянул на Филокла, тот улыбнулся в ответ. У Киния еще не было времени выяснить, куда исчезал спартанец. Он встал и обратился ко всем.

— Уважаемые господа, сегодня впервые с того дня, как мы оставили Александра, мы получаем жалованье. — Он поднял руку, останавливая шум: слова о деньгах вызвали довольный гомон. — Прежде всего: мы служим тирану. Больше я ничего не скажу, добавлю только, что, перед тем как выйти из этой комнаты, каждый должен Дать клятву верности своим товарищам и друзьям, а уж потом кому угодно. Я прошу вас об этом, подозревая, что за нами будут шпионить, наши слова передавать и наше положение здесь может стать очень непростым. Чтобы не жить в страхе, я предлагаю свободно говорить между собой, но хранить молчание вне стен ипподрома.

Он отхлебнул вина. Теперь все молчали.

— Мы будем обучать гиппеев этого города — самых влиятельных граждан, богатых, с большими имениями, не умеющих подчиняться. Скажу откровенно: те из вас, кто в своих городах владели собственностью — Ликел, Диодор, Лаэрт, Кен, Агий и Аякс, — при упоминании его имени Аякс поднял голову, словно не ожидал, что его куда-нибудь включат, — будут исполнять главные обязанности наставников. Вы лучше понимаете привычки воинов благородного рождения и что ими движет, и сумеете подойти к ним здраво.

Ликел кивнул.

— Не настраивать против себя богатых?

— Подавать пример. Для того я вас и привел. Мы предложим награду за достижения. Мы не будем скупиться на искреннюю хвалу, но постараемся не льстить. Мы попробуем делать все лучше своих учеников и при этом не унижать их. Если возможно, мы будем встречаться с ними вне службы и поразим их рассказами о своих воинских подвигах.

Большинство рассмеялось, даже Аякс.

Антигон поднял руку.

— А остальные будут чистить лошадей?

— Нет. — Киний осмотрелся. — Мы все равны. Старший над вами — я. Диодор — второй после меня по старшинству. Никий мой гиперет, как всегда. Прочие обязанности будут распределяться равномерно. Однако прежде всего я хочу показать новобранцам, что здесь нет ни богатых, ни бедных. После того как мы трое приучим их к седлу, все прочие смогут учить их действиям в строю, устройству засад и всему остальному, что вам прекрасно известно.

Киний высыпал на стол ольвийские драхмы и попросил Никия построить людей.

— Плата — четыре драхмы в день. За каждый месяц деньги вперед. Сегодня — за ваш первый месяц службы. Диодор и Никий получают двойную плату. Все согласны?

Все с радостью согласились, за исключением Ателия — он принялся считать по пальцам — и Аякса и Кена, которые только пожали плечами.

— Отлично, — сказал Киний. — Агий из Мегары — сто двадцать драхм. Поставь свой знак. Сто двадцать драхм Андронику и сверх того пятьдесят драхм за коня, отданного амазонке. Никаких вычетов. Всего сто семьдесят драхм. Поставь свой знак. Ты богат. Сто двадцать драхм Антигону, ни добавок, ни вычетов. Поставь свой знак. Кен… — Он перечислил всех; Кракс широко улыбался, держа в руках серебряные монеты, а Аякс недоумевал, что ему делать с таким обилием карманных денег. Киний платил, Никий делал отметки в списке, а Диодор следил за всем этим.

— Завтра наш первый парад. Я хочу, чтобы все вы на этом и на всех следующих парадах ослепляли. Напомните им своей осанкой, что вы бывалые воины, а они любители. Когда вычистите оружие и подготовите упряжь, можете идти тратить деньги, как хотите. Наводните казармы шлюхами, спустите все в кости. Но помните: для всех нас сейчас главное дисциплина. А это значит, за стенами казармы не давайте делать из вас ослов. — Все рассмеялись; те, что беднее, не могли оторвать глаз от груд монет. — Но сначала, — голос Киния хлестнул, как знамя на ветру, — вы все дадите клятву.

Все двенадцать встали в круг, подняли руки и положили на руку Киния, так что он ощутил их тяжесть.

— Зевсом, который слышит все клятвы, Афиной, Аполлоном и всеми богами клянемся быть верными друг другу и отряду, пока он не будет распущен по взаимному согласию.

Клятву произносил Киний, но все повторяли, никто не молчал. Аякс удивил Киния: его звонкий голос перекрывал остальные.

В этот момент он любил их всех. Но старался не показывать этого.

— Вычистите доспехи. Потом давайте немного выпьем.

В тепле у огня он пошевелил пальцами ног, радуясь, что он больше не на холодных равнинах и сидит в удобном кресле.

Но он жалел, что не узнал имени женщины из племени саков.

Если утром у кого-то и болела голова от возлияний накануне, всем удалось это скрыть. Вначале Киний сообщил им, что именно включил в предполагаемый курс осмотров и наставлений. Установили мишени для метания копий, отвели особое пространство для обучения, как садиться верхом и как спешиваться, построили преграды, чтобы создать подобие езды по пересеченной местности. Когда пространство ипподрома было готово, Киний осмотрел двенадцать своих ветеранов. Накануне все купили себе новые хитоны и застежки и выглядели очень хорошо. Под доспехами — голубые хитоны цвета неба, у каждого на поясе для меча серебряная пряжка. Лошади лоснились. Киний улыбнулся своим людям, показывая, что ценит их усилия. Сам он надел новый темно-синий плащ и прикрепил к простому бронзовому шлему гребень из синего конского волоса. Косматую бороду аккуратно подстриг по моде.

Они с час упражнялись на свежем воздухе, легко маневрируя на пространстве ипподрома. После метания копий Киний повернулся к Никию:

— Для трехсот человек тут будет тесно. Пусть Ателий разведает местность вокруг города и выберет подходящее поле.

— Я поеду с ним, — ответил Никий и заперхал. Утер тряпкой нос и снова закашлялся.

— Я хочу, чтобы ты лег в постель. Ты выглядишь ужасно.

Никий пожал плечами.

— Я здоров, — сказал он и закашлялся.

Упражнения прошли недурно. Киний заставлял людей работать, пока лошади не покрылись пеной, а всадники не стряхнули паутину со своих навыков. Аякс мог на скаку бросить копье, но не успевал перехватить второе копье для метания, прежде чем минует цель. Поэтому второе копье он метал слишком поспешно. Филокл метал далеко и точно, но не мог делать это быстро и не справлялся с лошадью. Он теперь ездил значительно лучше, но хуже остальных.

Киний решил не выделять Филокла: спартанец прекрасно понимал свои огрехи в верховой езде. Но когда упражнения закончились, Киний подозвал всех к себе.

— Я хочу, чтобы вы всегда помнили: мы на земле всадников. Саки не единственные, кто умеет ездить верхом. Наши гиппеи, вероятно, наездники лучше большинства греков, они не уступают фракийцам или фессалийцам. Отведите лошадей в конюшни и проследите, чтобы они согрелись. Когда это будет сделано, я хочу, чтобы Филокл, Диодор, Ликел, Лаэрт и Кен вместе со мной пошли в гимнасий. Остальные погуляйте по городу. Ознакомьтесь с улицами. Узнайте обо всех воротах города и обо всех тайных и боковых выходах — не только о винных лавках.

Раб-гет — его звали Ситалк — взял лошадь Киния и начал растирать ее. Никий неодобрительно взглянул на Киния, но тот не обратил на это внимания и пошел переодеваться для гимнасия.

Казарма была небольшая, но удобная. От входа шел центральный коридор со множеством крючков для плащей и снаряжения; этот коридор вел в кухню, где два раба готовили еду, а также в общую комнату для собраний, в две большие личные комнаты Киния и к очагу в глубине строения. Лестница снаружи здания обеспечивала доступ к спальным помещениям: шести небольшим комнатам с ярусами постелей — для воинов. Комнаты без отопления, но лучше палатки. Все разместились в двух комнатах непосредственно над кухней. Киний прошел через портик и в своей комнате разделся, вытер с нагрудника свой остывший пот, вычистил шлем и поставил все это у ложа. Поверх нагрудника повесил перевязь с мечом. Переодевшись в приличный, не военного образца синий хитон, он встретился с Диодором в общем зале.

— Покажем, что мы люди благородного происхождения, — сказал Киний.

— Посмотрю, что можно сделать, — ответил Диодор.

Кен фыркнул.

— Лучше бы местные доказали, что обучены приличиям. Пока они выглядят деревенщинами.

Дожидаясь остальных, Киний послал раба в гимнасий за разрешением использовать его со своими людьми. Наемники занимают не последнее место в обществе, но все же они не граждане. Так что стоит спросить.

Вошел Ликел, потирая голову.

— Я хочу купить раба, чтобы он чистил мою лошадь, — сказал он. — Ужасная вонь!

Городской раб вернулся с несколькими дисками.

— Ваши люди могут их использовать. Они для гостей.

Киний дал ему обол.

— Что ж, поупражняемся? — спросил он у своих благородных воинов.

Гимнасий в Ольвии был красивее и просторнее, чем в Томисе. Каменную лестницу украшали бронзовые дельфины, фасад тоже был каменный с украшениями. В здании подогревались полы, были горячие ванны, а тяжелая, блестящая бронзовая доска у входа оповещала, что архонт Левкон, сын Сатира, построил гимнасий в дар городу.

Киний прочел надпись: его позабавило, что тут архонт все-таки назвался по имени.

Городские рабы приняли у них плащи и сандалии. Они по короткому коридору прошли в холодную комнату для переодевания и разделись, оставив хитоны в деревянных ячейках. Два человека, бывшие в помещении, оборвали разговор и молча, но внимательно наблюдали за гостями. И едва пятеро воинов вышли и направились в зал для упражнений, принялись негромко переговариваться.

В зале для упражнений тоже воцарилась тишина. Здесь на посыпанном песком полу стояло не менее дюжины граждан: несколько поднимали тяжести, один стигилом растирал другого — но и они замолчали, как только вошел Киний.

Диодор осмотрелся, потом пожал плечами.

— Поборемся, Киний?

Несмотря на подогретый пол, было чересчур холодно, чтобы долго стоять. Киний схватился с Диодором, а Кен и Ликел начали упражнения, тщательно разминая и разогревая мышцы. Лаэрт поднимал тяжести.

Диодор сделал ложный выпад в ноги, схватил Киния за руку и бросил, но Киний, летя на землю, схватил его за голову, и они упали, переплетясь руками и ногами. Через мгновение оба снова были на ногах. При втором сближении Диодор вел себя осторожнее, но не смог лишить Киния возможности двигаться, а тот завладел рукой Диодора и приготовился к броску. Диодор нанес сильный удар по ребрам, но Киний провел подножку и уронил противника. Диодор, перекатившись, вскочил, и оба снова были на ногах. Они согрелись и тяжело дышали.

Киний высоко поднял руки ладонями наружу, готовясь отразить удары. Диодор держал руки низко, ближе к телу. Борцы принялись кружить. Краем глаза Киний видел, что за ними теперь следят все посетители гимнасия. Он обеими руками схватил Диодора за голову. Руки Диодора взметнулись, развели руки Киния, и он получил удар по лбу, который швырнул его назад. Диодор мгновенно приблизился, поставил левую ногу между ногами Киния, и Киний упал, на этот раз прижатый тяжестью друга. Слой песка на полу был не очень толстый, и Киний ушиб бедро. Диодор встал, Киний тоже. С него капал пот, и он растирал бедро.

— Хороший бросок, — печально сказал он.

— Я так и задумывал. Ты заставляешь меня трудиться все больше, Киний. Из тебя выйдет приличный борец.

Они провели еще три поединка (два остались за Диодором), потом Ликел и Кен начали кулачный бой. Они были не так проворны, как Киний, и не так атлетичны, как Аякс, но все же хороши и отчасти рисовались.

Никто из присутствующих не предложил сразиться, никто не делал ставок, никто даже не подходил к людям Киния. Стояли молчаливой кучкой у фонтана гимнасия и наблюдали.

Киний направился к ним. Он вспомнил, сколько тщетных усилий стоили ему попытки общения с македонскими военачальниками Александра. Несмотря на сомнения, он приблизился к пожилому, худому, подтянутому человеку с почти белой бородой.

— Доброе утро, господин, — обратился к нему Киний. — Я здесь только гость и хотел бы заняться бегом. Где можно побегать?

Пожилой мужчина пожал плечами.

— Я бегаю в своем имении за городом. Думаю, так же поступают все истинные граждане.

Киний улыбнулся.

— Я из Афин. Наши поместья довольно далеко от города, чтобы упражняться там. Дома я, например, несколько раз обегал вокруг театра или рано утром бегал на агоре.

Старик наклонил голову, разглядывая Киния, словно быка на рынке.

— Правда? У тебя есть поместье? Откровенно говоря, молодой человек, это меня удивляет. Я считал тебя грабителем.

Киний начал разминаться. Он посмотрел на старика — и на обступившую его толпу.

— Перед смертью мой отец входил в число богатейших землевладельцев Афин. Его звали Эвмен, ты наверняка о нем слышал. Наши торговые суда заходили к вам в город. — По очереди разминая ноги, он намеренно добавил: — Мне кажется, мой друг Кальк по-прежнему шлет сюда корабли.

Другой человек, помоложе, но с заметным животиком — свидетельством недостатка упражнений — выступил вперед.

— Я торгую с Кальком. Ты его знаешь?

Киний стряхнул песок с бедра и сказал:

— Мы выросли вместе. Значит, вы в городе не бегаете?

Самый богато одетый человек, гораздо моложе и жилистей прочих, сказал:

— Иногда я бегаю вокруг гимнасия. Но гимнасий построен не на лучшем месте, нет, не на лучшем. Я не осуждаю ни зодчего, ни архонта! В новом гимнасии просто нет места для бега, вот и все.

Остальные отшатнулись от него, словно от прокаженного.

Киний протянул ему руку.

— Я люблю общество. Не хочешь побегать со мной?

Тот посмотрел на остальных, но все отводили глаза, и он пожал плечами.

— Конечно. Дай только немного размяться. Меня зовут Никомед.

Бегали они дольше, чем хотелось Кинию. Никомед оказался отличным бегуном на большие расстояния, ему хотелось бежать быстрее, чем собирался Киний, и дыхания на разговоры не хватало. Но атмосфера была дружелюбная, воздух холодный, и после пробежки (с такой скоростью, на какую только был способен Киний) они вернулись в гимнасий и в бани, и Никомед пригласил Киния на ужин — первое приглашение, полученное в городе.

Наслаждаясь первой настоящей горячей ванной за целый месяц, Киний спросил:

— Ты гиппей, Никомед?

— Определенно гиппей, если судить по размерам собственности. Ты это имеешь в виду? У меня есть лошадь, но я никогда не служил. Моя семья всегда сражалась в пешем строю.

Вблизи Киний разглядел, что Никомед настоящий щеголь, на глазах у него остатки косметики, а щеки как у заядлого пьяницы. Он старше, чем казался на первый взгляд, но отлично сложен, а то, как он охорашивается, свидетельствует, что он знает себе цену. Несмотря на все это, общение с ним приятно.

Киний тщательно подбирал слова.

— Мудрый да услышит, Никомед. Архонт дал мне полный список конницы города и ждет беспрекословного повиновения.

Плечи Никомеда высунулись из воды так быстро, что полетели брызги.

— Это несправедливо. Мы всегда служили в гоплитах. — Потом: — Чего и ждать от тирана! — И после недолгой паузы: — Мне не следовало говорить так.

Киний пожал плечами и начал растираться.

— Ты мог бы сказать об этом.

Никомед спросил:

— Ты знаком с нашим гиппархом Клитом?

Киний подумал: «Я гиппарх». Потом вспомнил замешательство архонта. «Ага, сейчас начинаю понимать».

— Еще нет. Хотелось бы встретиться: нам ведь придется работать вместе.

В баню заходили другие, рабы торопливо лили в деревянные чаны горячую воду. Помещение начало заполняться паром. Это добавило приятной анонимности. Говорить стали громче. Киний слышал, как Ликел хвалит чью-то фигуру, Диодор задает вопросы, а Кен цитирует слова Ксенофонта об искусстве верховой езды.

Никомед сказал:

— Иногда мы отправляем грузы на одном корабле и бываем союзниками на городском собрании — когда архонт позволяет нам проводить собрания. Гм, мне не следовало этого говорить. Могу пригласить Клита на ужин — дать вам возможность познакомиться. Нам сказали только, что архонт приглашает наемников.

Киний кивком велел рабу растереть ему плечи.

— Могу представить, — сказал он.

Чистый, одетый, чувствуя приятную усталость, Киний повел своих людей в казармы. Влажная борода словно замерзла, когда они вышли наружу, а плащ нисколько не грел.

— Все прошло хорошо, — сказал Киний.

— Они думали, мы чудовища, — сказал Ликел. — И я начинаю задумываться о Мемноне и его людях.

— Пары ужинов и нескольких посещений гимнасия мало, чтобы подружиться со всеми, — сказал Киний, растирая бороду.

Диодор сказал:

— Положение здесь сложней, чем я ожидал. Не просто старая вражда с архонтом. Мне кажется, здесь существуют три, даже четыре фракции. Поддерживают ли Афины архонта? Не похоже на Афины поддерживать тирана, даже во времена упадка.

— Афинам нужно зерно, — сказал Кен. — Однажды на городском собрании я слышал разговоры о том, чтобы дать тирану Пантикапея гражданство. И все из-за того, что он ссужал их зерном. — Он потер подбородок. — Думаю, твой Никомед приличный человек, хоть и склонен к щегольству. Я чуть перестарался, утомил своей эрудицией одного из стариков. Его зовут Патрокл. Приятный старичина.

— Они очень осторожны, — сказал Ликел. — Клянусь Гермесом. И все очень узколобые, все, кроме твоего Никомеда. Красивый мужчина. Хорошо бегал?

— Лучше, чем мог или хотел я, — ответил Киний.

— Но горяч — по местным меркам. Интересно, скоро ли архонт узнает, у кого мы ужинаем и с кем? — спросил Диомед.

У входа в казарму стоял один из людей Мемнона.

— Вот тебе и ответ, — сказал Киний.

Кинию трудно было наслаждаться ужином у Никомеда. Еда была превосходная, вино сносное, но люди на составленных в круг ложах либо молчали, либо говорили загадками.

В доме Никомеда пестро, он украшен по последней моде; только пол в главном зале покрыт древней мозаикой, на которой в самых отвратительных подробностях изображалось убийство Ахиллом царицы амазонок под Троей. Обстановка и яства не уступали самым богатым домам Афин.

Киний пересмотрел свои взгляды на Ольвию. Торговля зерном, по-видимому, сделала этих людей очень богатыми.

Его сразу познакомили с Клитом, невысоким, темноволосым, длиннобородым, с глубоко посаженными глазами и сильной проседью, но Клит как будто ни с кем не собирался заводить разговор. Все возлежали по одному на ложах, расставленных далеко друг от друга, так что разговаривать вообще было трудно. Три нубийские танцовщицы неприятно напомнили Кинию, что долгое время он был лишен не только ванны, но и они помогли оборвать всякие разговоры, какие могли бы начаться после первого блюда.

Выпуклость, свидетельствующая о том, что Киний одобряет танцовщиц, мешала ему покинуть ложе, и он лишь наблюдал за другими гостями, пытаясь решить, почему обстановка кажется ему одновременно и такой привычной, и совершенно чуждой. С одной стороны, все шло так, как и следует в хорошо управляемом греческом доме: мужчин обслуживали, подавали дополнительные блюда и рыбные соусы, вино всегда было под рукой, рабы услужливы и деловиты.

С другой стороны, молчание угнетало. Киний пытался припомнить времена, даже при самых жестоких правительствах, когда в доме его отца не звучали бы гневные разоблачения, яростные протесты, пусть только против налогов на богатых, и политические споры.

Со стола убрали последнее блюдо и принесли еще вина. Киний без приглашения встал и подвинул свое ложе к ложу Клита. Тот смотрел, как Киний передвигает ложе, но ничего не говорил.

Киний лег и протянул чашу, чтобы ее наполнили. Никомед встал, произнес молитву и совершил возлияние. И опять все вели себя как греки, но сквернословия, шуток, предложений не было. Очень странно.

— Никомед, — сказал Киний. — Я просмотрел перечень. Ты в числе тех, кто служит в коннице.

Никомед сел.

— Клянусь всеми богами! Что ж, полагаю, это не твоя вина. Я хорошо езжу верхом. Когда сбор?

— Пожалуй, на следующий день после праздника Аполлона. Клит, ты ведь гиппарх?

Клит покачал головой.

— Я заменяю гиппарха. Только городское собрание может назначить гиппарха. Но городского собрания не было… не было… как бы сказать…

Зайдя так далеко, Клит замолчал и попросил вина.

Никомед улыбнулся.

— Клит не хочет этого говорить, но городских собраний нет с тех пор, как архонт запретил их. Последний гиппарх Клеандр умер. Его обязанности исполняет Клит.

Киний нахмурился, глядя на чашу с вином.

— Значит, ты не гиппарх, и я тоже не гиппарх. Кто же в таком случае командует?

Клит обиженно посмотрел на него.

— А кем здесь командовать? Когда я в последний раз проводил сбор, верхом и в доспехах явились шестнадцать человек. Многие пришли пешком — показаться и посмотреть, что происходит.

Никий кивнул. Афинская конница часто проявляла такое же пренебрежение к власти. Он и сам когда-то так поступал.

— Когда же вы в последний раз были в поле?

Никомед фыркнул. У Клита вино пошло носом.

— В поле? В каком поле? Что, против скифов? Да они сожрут наши мозги. Против гетов? Против другого города? Ты, должно быть, шутишь.

Киний осмотрел комнату.

— Но вы ведь все гиппеи?

Самый младший из собравшихся покачал головой и заявил, что, если оценивать его собственность, он в это число не входит, хотя лошадь у него есть и он любит ездить верхом. Все остальные явно относились к классу, поставляющему конников.

Киний очень осторожно спросил:

— Разве не лучше иметь хорошо подготовленную конницу с опытным предводителем, чем толпу просто богатых людей?

— Лучше для твоего кошелька, вероятно, — сказал Клит.

Никомед кивнул:

— Кому она будет служить? Какой фракции будет служить эта хорошо обученная конница?

— Благу города, — ответил Киний.

Все рассмеялись. Но Никомед задумчиво потрогал короткую светлую бороду.

Всю жизнь Киний слышал выражение «на благо города», но использовали его по-разному: с намеренным сарказмом, с политической беспринципностью, для того чтобы льстить, умасливать, требовать. Он слышал, как над этой фразой смеялись, но никогда не слышал, чтобы она осталась без отклика. «Кто же эти люди? — подумал он. — И что это за город?»

— Хорошо провел вечер? — спросил Диодор, когда Киний вошел в казарму.

— Вино было хорошее. Общество скучноватое. А что ты читаешь? И вообще, что ты делаешь в моей комнате?

— Здесь теплее, и я хотел поговорить с тобой, как только ты вернешься. Мне казалось, архонт велел тебе избегать Никомеда.

Киний невесело рассмеялся.

— На самом деле архонт просил меня быть осторожнее в выборе друзей. Но я всегда осторожен и потому решил принимать его слова как похвалу. Ты ждал, чтобы высказать озабоченность моими отношениями с архонтом?

— Нет. Вот. — Диодор протянул свиток. — Меня ждало несколько писем от друзей, и ты должен знать о чем они. Антипатр назначил Зоприона своим сатрапом во Фракии. И сейчас направляет во Фракию золото и людей. Там создается войско.

— И куда оно пойдет?

— Не могу сказать. Мои источники тоже этого не знают. Говорят, это подкрепления, которые пойдут к Завоевателю.

— Возможно.

— Но они могут пойти и сюда. Здесь богатые земли, а Антипатр нуждается в деньгах. Александр, может, и завоевал мир, но он совсем не посылал домой денег, а у Антипатра много врагов. Только посмотри на Спарту.

Киний кивнул. Он потянул себя за бороду и принялся расхаживать по небольшому помещению.

— Спарта собирается воевать?

— Рано или поздно. А какой у нее выбор? Македония сильна, но нуждается в деньгах. Где лучше раздобыть их, как не здесь? — Диодор сделан грубый жест. — Вот куда уйдут мои деньги.

— Если у них нет денег, но они все равно шлют их и людей во Фракию, цель должна быть близкой. Им нечем Долго платить наемникам. — Киний замолчал и налил себе вина. — Хочешь вина?

— Да. Думаю, начнется следующим летом.

— Сколько человек?

— Два таксиса одной фаланги, частью наемники, частью фракийцы. Всего, вероятно, тысяч пятнадцать. Отряды конницы и фессалийская конница — возможно, четыре тысячи лошадей.

Киний присвистнул.

— Нам, пожалуй, лучше унести ноги.

Диодор кивнул.

— Поэтому я и подумал, что нужно быстрее сказать тебе. Ты как будто не удивился.

Киний пожал плечами.

— Ты предполагал это еще в Томисе, не в таких подробностях, конечно. К тому же, — добавил он после недолгого колебания, — я слышал о такой возможности в Афинах.

Диодор кивнул.

— Но тогда ты говорил, что ничего не знаешь.

Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза.

— Понятно. Не подлежит обсуждению. — Диодор, явно раздосадованный, потер лоб. — Так что говорили за ужином гости? Ты познакомился с гиппархом?

— Он на самом деле не гиппарх.

Киний объяснил причину и пересказал разговор.

Диодор задумался.

— Кажется, я начинаю понимать, к чему все идет.

— Ты здесь не единственный мыслитель, Диодор. Я тоже умею смотреть вперед сквозь кирпичную стену времени. Архонт пытается назначить меня, чтобы отобрать у городского собрания еще кусок власти. Это я вижу. — Киний махнул чашей. — А потом будет использовать меня, чтобы держать богатых в узде.

Диодор кивнул.

— В действительности хуже того. Думаю, ты нужен ему, чтобы разделить и приструнить богатых граждан. Например, тех, кто не явится на сбор, бросят в темницу, осудят и изгонят — или хуже. Хотя ты можешь похоронить этот замысел, предупредив их. Но самое скверное, что архонт, несомненно, намерен превратить гиппеев в заложников.

Киний поперхнулся вином.

— В заложников?

— Конечно. Когда они окажутся под твоим началом, он сможет угрожать услать их, например, на войну или в дозор; у него появится власть над ними. Не забудь: здесь нет ни городского собрания, ни совета; этот человек одним своим словом может объявлять войну или заключать мир. Он может выслать богатых граждан из города под предлогом общественной службы и держать их вдалеке сколько пожелает. — Диодор допил остатки вина и вытер губы. — Если честно, удивительно, что никто не додумался до этого раньше.

— Да помогут нам боги, если когда-нибудь ты дорвешься до политической власти, — сказал Киний.

— Приятно, когда твои умения признают. Я иду спать. Но мне хотелось бы поговорить еще кое о чем.

Диодор так посмотрел на амфору, словно рисунок на ней его удивил.

— Давай.

Киний потер подбородок, словно тот был гладко выбрит.

— Филокл.

— Разве он источник сложностей? Мне казалось, он всем нравится.

— Он хороший спутник. Но он приходит и уходит… Клянусь яйцами Ареса, я не могу точно объяснить, в чем дело. Большую часть времени его нет, но он не ходит по шлюхам. Думаю, у него есть какое-то свое дело. — Диодор пожал плечами. — Не хочу сказать, что за ним надо следить, но…

Киний повертел вино в чаше.

— Я подумаю об этом. Я вообще-то не слежу за вами — стараюсь не узнавать, кто великий любовник, а кто слишком много пьет. Полагаешь… Филокл лазутчик?

Диодор долго смотрел на свое вино.

— Сам не знаю. Он явно не хотел, чтобы увидели, как он входит в город, — помнишь?

Киний кивнул.

— Атмосфера этого места начинает действовать на всех нас. Пусть спартанец какое-то время живет своей жизнью.

Диодор кивнул, но Киний его явно не убедил.

— Диодор… — сказал Киний. — Спасибо. Я рад подсказкам — я не всегда вижу положение дел так, как видишь ты. Но иногда бездействие — лучшее действие.

Диодор нахмурился.

— Я начинаю подозревать, что здесь у каждого есть своя тайна. Пожалуй, мне стоит отыскать собственную.