- Доктор? Тут Галлуццо звонит. Хочет персонально с вашей персоной говорить. Как прикажете, доктор? Соединять?
Вне всяких сомнений, то был Катарелла, вышедший в вечернюю смену, но почему он уже два раза назвал его «доктор», а не «синьор дохтур»?
- Давай соединяй. Слушаю тебя, Галлуццо.
- Комиссар, после того как показали фото синьоры Ликальци и Ди Блази, как вы и велели, на «Телевигату» позвонил один тип. Он абсолютно уверен, что видел синьору с каким-то мужчиной около половины двенадцатого ночи, но мужчина был не Маурицио Ди Блази. Говорит, они остановились возле его бара - это тот, что на въезде в Монтелузу.
- А он уверен, что видел их именно в среду вечером?
- Вполне уверен. Он мне объяснил, что в понедельник и вторник уезжал и в баре его не было. А в четверг был санитарный день. Он оставил имя и адрес. Мне возвращаться?
- Нет, оставайся там до восьмичасового выпуска новостей. Может, еще кто объявится.
Дверь распахнулась, стукнувшись о стену, комиссар подскочил от неожиданности.
- Можно? - спросил Катарелла, улыбаясь. Вне всякого сомнения, Катарелла был не в ладу с дверями. Монтальбано, видя его простодушную физиономию, подавил вспышку гнева.
- Заходи, чего тебе?
- Вот, принесли прямо сейчас этот пакет и это письмо для вашей персонально персоны.
- Как твой информационный курс?
- Хорошо, доктор. Только нужно говорить, курс информатики, доктор.
Монтальбано проводил его изумленным взглядом. Портят его там, ой, портят!
В конверте оказался листок с несколькими строками, напечатанными на машинке, без подписи:
«ЭТО ТОЛЬКО ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ. НАДЕЮСЬ, ВАМ ПОНРАВИТСЯ. ЕСЛИ ВАС ИНТЕРЕСУЕТ ВСЯ КАССЕТА, ПОЗВОНИТЕ МНЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ».
Монтальбано пощупал пакет. Видеокассета.
Его машину взяли Фацио и Джалломбардо, пришлось вызвать Галло, чтобы отвез его на служебной машине.
- Куда едем?
- В Монтелузу, в редакцию «Свободного канала». И прошу тебя, не гони, а то получится, как в прошлый четверг.
Галло надулся:
- Ну вот, один раз всего и вышло, а вы каждый раз, как в машину садитесь, поминаете!
Всю дорогу ехали молча.
- Мне вас ждать? - спросил Галло, когда приехали.
- Да, я быстро.
Николо Дзито пригласил его в свой кабинет, он нервничал.
- Как прошло с Томмазео?
- А чего ты ждал? Он мне такое устроил! Требовал назвать имена свидетелей.
- И ты назвал?
- Я апеллировал к пятой поправке.
- Ну ладно тебе дурака валять, в Италии нет пятой поправки.
- К счастью! Потому что те, кто в Америке к этой самой поправке апеллировали, все равно накололись.
- А как он отреагировал, когда услышал имя Гуттадауро? Произвело оно на него впечатление?
- По-моему, сконфузился, забеспокоился. Как бы то ни было, формально он меня предупредил. В следующий раз точно в каталажку упрячет без всякой жалости.
- Это-то мне и было нужно.
- Чтобы он меня в тюрьму засунул?
- Да нет, придурок. Чтобы он знал, что здесь замешан адвокат Гуттадауро и его покровители.
- Как ты думаешь, что теперь предпримет Томмазео?
- Доложит начальнику полиции. Он ведь понял, что и сам угодил в сеть, постарается выпутаться. Слушай, Николо, мне нужно просмотреть одну кассету.
Протянул кассету, Николо ее взял, вставил в видеомагнитофон. Появился общий план, несколько мужчин в поле, лиц не видно. Два человека в белых халатах клали тело на носилки. Вверху возникла четкая надпись: MONDAY 14.4.97. Тот, кто снимал всю сцену, изменил фокус, и теперь в кадре были Панцакки и доктор Паскуано, о чем-то говорившие. Звука не было. Они пожали друг другу руку, и судмедэксперт исчез из кадра. Изображение увеличилось так, что охватило еще шестерых полицейских опергруппы, которые скучились вокруг своего начальника. Панцакки им что-то сказал, и все вышли из кадра. Конец фильма.
- Ни фига себе! - произнес Дзито вполголоса.
- Перепиши.
- Здесь не могу, нужно идти в режиссерскую.
- Иди, но смотри: чтоб никто ничего не видел.
Взял в столе у Николо чистый конверт и листок бумаги, вставил его в пишущую машинку.
«Я ПРОСМОТРЕЛ ОБРАЗЕЦ. ОН МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. ДЕЛАЙТЕ С НИМ ЧТО ХОТИТЕ. ОДНАКО СОВЕТУЮ УНИЧТОЖИТЬ ИЛИ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ТОЛЬКО ДЛЯ ПРОСМОТРА В ОЧЕНЬ ТЕСНОМ КРУГУ».
Подписывать не стал, адреса не написал, хотя и знал по справочнику.
Вернулся Дзито, отдал ему кассету.
- Вот оригинал, а вот копия. Не очень хорошо получилось, делать копию с копии…
- А мне не на Венецианский кинофестиваль. Дай-ка мне пакет.
Копию он положил в карман, а письмо и оригинал - в большой пакет. И здесь не указал никакого адреса.
Галло сидел в машине и читал «Спортивную газету».
- Знаешь улицу Ксерри? В доме восемнадцать есть контора адвоката Гуттадауро. Оставь ему этот пакет и возвращайся за мной.
Фацио и Джалломбардо заявились в комиссариат аж после девяти.
- Да уж, комиссар! И смех и грех, вот что это было! - сказал Фацио.
- Что он сказал?
- Сначала говорил, а потом как воды в рот набрал, - присоединился к коллеге Джалломбардо.
- Когда мы показали ему футляр, он не понял. Говорит, это что, шутка? Шутка, да? Как только Джалломбардо намекнул, что футляр нашли в Раффадали, спал с лица, побледнел весь.
- Потом, когда увидел оружие, - вмешался Джалломбардо, которому тоже хотелось внести свою лепту, - совсем сник, мы испугались, что ему прямо в машине плохо станет.
- Трясся весь, как в лихорадке. Потом вдруг сиганул через меня, выскочил из машины и дал деру, - сказал Фацио.
- Несся как подстреленный заяц, метался из стороны в сторону, - заключил Джалломбардо.
- А теперь-то что? - поинтересовался Фацио.
- Камень мы бросили, осталось кругов на воде дождаться. Спасибо за все.
- Рады стараться, - отчеканил Фацио. И добавил: - А футляр куда? В сейф?
- Да, - сказал Монтальбано.
В кабинете Фацио был довольно большой сейф, не для документов, а для конфискованных наркотиков и оружия, которые держали там до отправки в Монтелузу.
Усталость навалилась неожиданно, все-таки вот они, сорок шесть, уже не за горами. Предупредил Катареллу, что едет домой, пусть звонят туда. За мостом остановился, вышел из машины, подошел к дому Анны. А если у нее кто-то есть? Была не была. Анна открыла ему.
- Входи, входи.
- Ты одна?
- Одна.
Она усадила его на диван перед телевизором, приглушила звук, вышла из комнаты, вернулась с двумя стаканами, в одном было виски для комиссара, а в другом - белое вино для нее самой.
- Ты уже ужинала?
- Нет, - ответила Анна.
- Ты что, никогда не ешь?
- Днем ела.
Анна присела рядом с ним.
- Не пристраивайся слишком близко, а то от меня запашок еще тот, - предупредил Монтальбано.
- Был тяжелый день?
- Вроде того.
Анна протянула руку, положила ее на спинку дивана, Монтальбано запрокинул назад голову, положил ее на руку Анны, чувствуя прикосновение ее кожи. Закрыл глаза. К счастью, стакан с виски предварительно поставил на столик, потому что вдруг заснул глубоким сном, как будто в виски было снотворное. Спустя полчаса также внезапно проснулся, растерянно осмотрелся по сторонам, ничего не понимая, потом сообразил, застыдился.
- Прошу меня простить.
- Хорошо, что ты проснулся, у меня совсем онемела рука.
Комиссар встал.
- Мне пора.
- Я тебя провожу.
В дверях с абсолютной естественностью Анна слегка коснулась губами его губ.
- Отдыхай, Сальво.
Он долго стоял под душем, сменил все белье и одежду, набрал номер Ливии. Телефон звонил и звонил, затем связь автоматически прервалась. И что там мудрит эта блаженная? Сидит в одиночестве и страдает из-за Франсуа? Было слишком поздно, чтобы звонить ее подруге. Он устроился на веранде и, подумав немного, решил, что если не свяжется с Ливией в течение следующих двух суток, бросит все к чертям собачьим, сядет в самолет, полетит в Геную и проведет с Ливией по крайней мере сутки.
Неожиданно зазвонил телефон. Монтальбано бегом бросился к нему. Он был уверен, что звонит Ливия.
- Алло? Я говорю с комиссаром Монтальбано? Голос казался знакомым, но он не мог вспомнить, кому он принадлежит.
- Да. Кто говорит?
- Это Эрнесто Панцакки. Круги на воде.
- Слушаю тебя.
А они были на «ты» или на «вы»? Но теперь это не имело никакого значения.
- Я хотел бы с тобой поговорить. Лично. Можно подъехать?
У него не было ни малейшего желания встречаться с Панцакки у себя дома.
- Я сам приеду. Где ты остановился?
- В гостинице «Пиранделло».
Гостиничный номер, где остановился Панцакки, оказался просторным, как салон. Кроме двуспальной кровати и шкафа здесь стояли два кресла, широкий стол с телевизором и видеомагнитофоном, бар-холодильник.
- Семья еще не перебралась ко мне.
«И слава Богу, а то ведь потом опять придется переезжать», - подумал комиссар.
- Извини, но мне нужно пописать.
- Да не прячется никто в туалете.
- Мне правда нужно пописать.
Такой змее, как Панцакки, нельзя было доверять. Когда комиссар вернулся, Панцакки пригласил его сесть в одно из кресел.
Начальник оперотдела был мужчина коренастый, но элегантный, со светлыми рыбьими глазами и татарскими усами.
- Тебе что-нибудь налить?
- Нет.
- Перейдем сразу к делу? - предложил Панцакки.
- Как хочешь.
- Итак, сегодня вечером обратился ко мне один полицейский, некто Куликкья. Не знаю, знаком ли ты с ним.
- Лично нет, знаю по имени.
- Он буквально трясся от страха. Двое из твоего комиссариата, по всей видимости, ему угрожали.
- Это он тебе так сказал?
- Я так понял.
- Ты неправильно понял.
- Тогда расскажи мне сам.
- Слушай, уже поздно, и я устал. Я ездил в дом Ди Блази в Раффадали. Пошарил там немного и очень скоро нашел футляр с гранатой и пистолетом. Сейчас они у меня в сейфе.
- Но черт возьми! У тебя же не было разрешения! - закричал Панцакки, вскакивая.
- Ошибаешься, дорогой, - невозмутимо сказал Монтальбано.
- Ты укрываешь доказательства!
- Я тебе еще раз говорю: ошибаешься, дорогой. И если уж говорить о санкциях, об иерархии, сейчас я встану, выйду отсюда и оставлю тебя в полном дерьме. Потому что ты как раз в него и вляпался.
Панцакки поколебался секунду, мысленно взвесив все «за» и «против», и сел. Он очень старался, но первый раунд проиграл.
- И может быть, ты должен мне еще и спасибо сказать, - продолжал комиссар.
- За что же?
- А за то, что я унес футляр из дома. Он ведь понадобился, чтобы доказать, что Маурицио Ди Блази взял гранату в доме, не так ли? Только ведь криминалисты не нашли бы отпечатков Ди Блази, хоть ты их озолоти. И как ты объяснишь этот факт? Тем, что Маурицио был в перчатках? Вот хохма!
Панцакки ничего не ответил, уставившись на комиссара рыбьими глазами.
- Продолжать? Твоя изначальная вина, впрочем, до твоей вины мне нет никакого дела, самая главная твоя ошибка заключается в том, что ты открыл на Маурицио Ди Блази охоту, не будучи уверенным в его виновности. Но ты ведь хотел провести «блестящую» операцию любой ценой. Потом случилось то, что случилось, и ты, естественно, облегченно вздохнул. Делая вид, что хочешь спасти полицейского, который спутал ботинок с оружием, ты выдумал историю с гранатой и для того, чтобы она выглядела правдоподобной, спрятал футляр в доме Ди Блази.
- Все это одна болтовня. Если ты расскажешь начальнику полиции, можешь быть уверен, он тебе не поверит. Ты распускаешь сплетни, чтобы отомстить мне за то, что тебя отстранили от дела и передали его мне.
- А как быть с Куликкьей?
- Завтра он будет переведен ко мне в оперотдел. Плачу цену, которую он запросил.
- А если я отнесу оружие судье Томмазео?
- Куликкья подтвердит, что это ты два дня назад попросил у него ключ от хранилища. Он готов поклясться. Постарайся его понять: он должен защитить себя. И я подсказал ему, как это сделать.
- Значит, я проиграл?
- Похоже на то.
- Видеомагнитофон работает?
- Да.
- Можешь поставить эту кассету?
Он вытащил кассету из кармана, протянул ее Панцакки. Панцакки, не задавая вопросов, ее поставил. Появилось изображение, начальник оперотдела просмотрел пленку до самого конца, потом перемотал, вынул кассету и вернул ее Монтальбано. Сел, закурил тосканскую сигару.
- Это только заключительная часть, весь фильм у меня в том же сейфе, что и оружие, - соврал Монтальбано.
- Как тебе это удалось?
- Да я тут ни при чем. Поблизости оказались два человечка, они и сняли. Дружки адвоката Гуттадауро, с которым ты хорошо знаком.
- Это очень неприятное непредвиденное обстоятельство.
- Гораздо более неприятное, чем ты думаешь. Ты очутился между молотом и наковальней.
- Позволь, куда метят они, я понимаю очень хорошо, а вот твои мотивы мне не совсем ясны, если допустить, что ты так поступаешь не из мести.
- А теперь постарайся понять меня: я просто не имею права допустить, чтобы начальник оперативного отдела управления полиции Монтелузы оказался заложником мафии, чтобы мафия могла его шантажировать.
- Знаешь, Монтальбано, я действительно хотел защитить доброе имя моих людей. Представляешь, что бы могло случиться, узнай газетчики, что кто-то из моих людей пристрелил человека, защищавшегося ботинком?
- И поэтому ты обвинил инженера Ди Блази, не имеющего ничего общего с этой историей?
- С этой историей нет, с моим планом - да. Ну а что касается возможного шантажа, я сумею себя защитить.
- Охотно верю. Ты-то выдержишь, хоть и ждет тебя дерьмовая жизнь, а вот долго ли выдержат Куликкья и остальные шестеро, когда их каждый день будут допрашивать с пристрастием? Достаточно, чтобы раскололся один, и все выйдет наружу. А как тебе такой вариант: когда мафии наскучат твои отказы, эти типы способны обнародовать запись: они-то пойдут на скандал, даже рискуя сесть за решетку. И в этом последнем случае полетит и начальник полиции.
- Что я должен делать?
Монтальбано не мог не почувствовать восхищения: Панцакки был безжалостным и бессовестным игроком, но умел проигрывать.
- Ты должен их опередить. Обезвредить имеющееся у них оружие.
Как ни старался, не удержался от колкости, о которой тут же и пожалел:
- На этот раз это не ботинок. Поговори сегодня же ночью с начальником полиции. Вместе найдете решение. Однако запомни: если завтра до полудня вы ничего не предпримете, я буду действовать по-своему усмотрению.
Поднялся, открыл дверь, вышел.
«Буду действовать по своему усмотрению» - красивые слова, угрожающие и многозначительные. Но что они значат конкретно? Если начальник оперотдела сможет перетянуть на свою сторону начальника полиции, а тот в свою очередь - судью Томмазео, он, Монтальбано, останется с носом. Но неужели все в Монтелузе вдруг стали нечестными? Одно дело - антипатия, которую может внушать человек, а другое - его суть, его целостность.
Он вернулся в Маринеллу полный сомнений. Правильно ли он вел себя с Панцакки? Не подумает ли начальник полиции, что им движет только желание взять реванш? Набрал номер Ливии. По-прежнему никто не отвечал. Лег в постель, но заснул только через два часа.