Видимо, какая-то часть его мозга продолжала расследовать дело Лапекоры даже во сне: около четырех утра что-то пришло ему в голову, он вскочил и стал лихорадочно рыться в книгах. Тут он вспомнил, что одолжил книгу Ауджелло – тот видел по телевизору фильм и решил прочитать роман, по которому он поставлен. Дело было полгода назад, а Мими до сих пор не удосужился вернуть книгу. Комиссар разозлился.

– Алло, Мими? Это Монтальбано.

– Господи, в чем дело? Что случилось?

– Тот роман Ле Карре, «Звонок покойнику», еще у тебя? Я тебе его точно давал.

– Да какого черта?! Четыре часа утра!

– И что? Верни книжку.

– Сальво, ради всех святых, тебе лечиться пора!

– Мне она нужна немедленно.

– Я сплю! Придется вставать, одевать трусы, искать книгу…

– Плевать я хотел. Встанешь, найдешь, сядешь в машину хоть в одних трусах и привезешь ее мне.

Полчаса он слонялся по дому, занимаясь пустяками: например, пытался разобраться в телефонном счете или читал этикетку на бутылке минеральной воды. Потом раздался шум подъехавшей на большой скорости машины, глухой стук в дверь, и машина тут же умчалась. Книга лежала за дверью на земле, а фары Ауджелло стремительно удалялись. Комиссара подмывало анонимно позвонить в полицию:

– Алло, говорит местный житель. Какой-то псих разъезжает по улицам в одних трусах…

Он решил, что есть дела поважнее, и принялся листать роман.

Сюжет он помнил отлично. Страница пятнадцатая:

«Смайли? Это Мастон. В понедельник вы говорили с Сэмюэлем Артуром Феннаном в Министерстве иностранных дел, не так ли?

– Да, говорил.

– О чем?

– В анонимном письме его обвинили в том, что он был членом коммунистической партии, когда учился в Оксфорде…»

А вот, на 187-й странице, выводы, которые Смайли сделал в своем отчете:

«Так или иначе, возможно, он потерял интерес к своей работе, и приглашение позавтракать было первым шагом, чтобы признаться в этом. То же намерение могло заставить его написать анонимное письмо, вероятно, с целью связаться с Госдепартаментом».

Следуя логике Смайли, Лапекора мог написать анонимные письма о себе самом. Но если так все и было, почему он не обратился в полицию, пусть под другим предлогом?

Едва задав себе этот вопрос, он усмехнулся своей наивности. Отправь Лапекора в полицию анонимное письмо, способное повлечь за собой расследование, последствия могли быть намного серьезнее для него самого. Посылая письма жене, он рассчитывал на меньший, так сказать, «домашний» эффект, которого было бы достаточно, чтобы вытащить его из передряги, из которой он не мог выбраться сам. Поэтому он искал помощи у родных, но жена, едва получив письма, уничтожала их, как доказательство пошлых шашней своего мужа. Она была оскорблена и, замкнувшись в своей обиде, ничего не предпринимала. Тогда Лапекора в отчаянии написал сыну, уже не прячась за маской анонима. Но сын оказался бессердечным эгоистом: боясь потерять лишнюю сотню лир, он сбежал в Нью-Йорк.

Благодаря Смайли все сошлось. Комиссар снова заснул.

Командор Бальдассаре Мардзаки, директор почтового отделения Вигаты, был известен как напыщенный индюк. И на сей раз он остался верен себе:

– Я не могу удовлетворить вашу просьбу.

– Извините, но почему?

– Потому что у вас нет разрешения от вышестоящих инстанций.

– А зачем оно мне? Любой ваш сотрудник дал бы мне эту информацию, в ней нет ничего особенного.

– Это вы так считаете. Если бы наш сотрудник предоставил вам эту информацию, он совершил бы серьезное нарушение и получил выговор.

– Командор, будем рассуждать здраво. Я всего лишь спрашиваю у вас имя почтальона, который обслуживает участок, куда входит спуск Гранет. Вот и все.

– А я вам его не скажу. Допустим, я бы вам сказал, и что бы вы сделали?

– Задал бы почтальону несколько вопросов.

– Вот видите, вы собираетесь нарушить тайну переписки.

– Да почему?

Натуральный кретин, такого нелегко найти в наше время, когда большинство кретинов притворяются умными. Чтобы справиться с таким противником, комиссару пришлось разыграть небольшое представление. Откинувшись назад, он повис на стуле, руки и ноги у него свело судорогой, он схватился за ворот рубашки, отчаянно пытаясь его расстегнуть, и прохрипел:

– Господи…

– Господи! – эхом отозвался командор Мардзаки, вскочил со стула и кинулся к комиссару. – Вам плохо?

– Помогите, – стонал Монтальбано.

Бедняга наклонился, пытаясь расстегнуть ему ворот, и тут комиссар принялся кричать:

– Не трогайте меня, умоляю, перестаньте!

Мардзаки инстинктивно попытался отдернуть руки, но Монтальбано прижал их к горлу и не отпускал.

– Да что вы делаете? – пролепетал совершенно сбитый с толку Мардзаки, не в силах понять, что происходит. Монтальбано снова закричал.

– Отпустите меня! Что вы себе позволяете? – вопил он, не отпуская рук командора.

Дверь распахнулась, и на пороге показались двое перепуганных служащих, мужчина и женщина. Они отчетливо видели, как их начальник душит комиссара.

– Уходите! – крикнул им Монтальбано. – Ну же! Ничего не случилось! Все в порядке!

Служащие ретировались и закрыли за собой дверь. Монтальбано спокойно поправил воротник и посмотрел на Мардзаки. Командор, вырвавшись из его рук, отпрянул к стене.

– Я взял тебя за задницу, Мардзаки. Эти двое все видели. Они тебя ненавидят, как, впрочем, все твои подчиненные, и хоть сейчас готовы дать показания. Нападение на должностное лицо. Что делать будем? Хочешь, чтобы я на тебя заявил?

– Зачем тебе меня подставлять?

– Я считаю тебя виновным.

– В чем, боже милосердный?

– Во всем хорошем. В том, что письма по два месяца идут из Вигаты в Вигату, в том, что посылки приходят перелопаченные и с половиной содержимого, а ты еще говоришь о тайне переписки – да засунь ее себе в зад! В том, что до меня никогда не доходят заказанные книги. А ты, раздувшееся от важности дерьмо, пыль в глаза пускаешь. Хватит с тебя?

– Да, – ответил уничтоженный Мардзаки.

– Конечно, ему приходили письма, немного, но приходили. Ему писали из какой-то фирмы, заграничной, не итальянской. Только оттуда.

– Откуда?

– Да я не приметил. Но марка была заграничная. Могу вам сказать название фирмы, оно было напечатано на конвертах. Асланидис. Я запомнил, потому что мой отец воевал в Греции и в тех краях познакомился с женщиной по имени Галатея Асланидис. Частенько о ней рассказывал.

– На конвертах было написано, чем торгует эта фирма?

– Да, синьор. Было написано «финики».

– Спасибо, что сразу приехали, – сказала недавно овдовевшая синьора Пальмизано Антоньетта, открывая дверь.

– За что спасибо? Вы хотели меня видеть?

– Да. Вам не передали в комиссариате, что я звонила?

– Я там еще не был. Сам решил зайти.

– Ну, значит, это клептомания, – заключила синьора.

Комиссар было опешил, но потом понял, что имелась в виду телепатия.

«Надо будет познакомить ее с Катареллой, – подумал Монтальбано, – и записывать их диалоги. Получится почище Ионеско!»

– Почему вы хотели меня видеть, синьора?

Антоньета Пальмизано игриво погрозила пальчиком.

– Ну нет. Ваша очередь рассказывать, это же вы что-то надумали.

– Синьора, я хочу, чтобы вы показали мне в точности то, что делали тем утром перед отъездом к сестре.

– Шутите?

– Нет, не шучу.

Она от изумления открыла рот.

– Вы что, хотите, чтобы я в ночную рубаху влезла? – синьора Антоньетта слегка покраснела.

– Об этом я и не мечтал.

– Ну что ж. Дайте подумать. Встала я, как только зазвонил будильник. Взяла…

– Синьора, вы меня, наверное, не поняли. Я не хочу, чтобы вы мне рассказывали, я хочу, чтобы вы мне показали. Пойдемте туда.

Они прошли в спальню. Шкаф был распахнут настежь, на кровати валялся набитый женской одеждой чемодан. На одной из прикроватных тумбочек стоял красный будильник.

– Вы спите на этой стороне?

– Да. И что мне, ложиться?

– Не надо. Просто присядьте на край.

Вдова подчинилась, но не выдержала:

– При чем тут убийство Аурелио?

– Умоляю вас, это важно. Пять минут – и я оставлю вас в покое. Скажите, ваш муж не проснулся, когда зазвонил будильник?

– Вообще он чутко спал. Чуть какой шумок – сразу глаза открывал. А вот вы спросили, и я вспомнила, в тот раз он не проснулся. И вот еще: он, видать, простудился, нос у него был заложен, потому что он храпел. А так он не храпел никогда.

Кругом не повезло этому Лапекоре. Ну хоть от насморка избавился.

– Продолжайте.

– Я встала, взяла одежду – она тут на стуле лежала – и пошла в ванную.

– Пойдемте туда.

Смутившись, синьора пропустила его вперед. В ванной, стыдливо опустив глаза, вдова спросила:

– Что, я должна все делать, как тогда?

– Да нет. Из ванной вы вышли уже одетая, так?

– Да, полностью, я всегда так делаю.

– А потом что?

– Пошла в столовую.

На сей раз она сама без подсказки отправилась в столовую.

– Взяла сумку, я вечером ее собрала и поставила вот сюда на диванчик, открыла дверь и вышла на лестничную площадку.

– Вы уверены, что хорошо закрыли дверь?

– Совершенно уверена. Я вызвала лифт и…

– Спасибо, достаточно. Который был час, помните?

– Шесть двадцать пять. Я припозднилась, пришлось поспешить.

– А что случилось неожиданного?

Синьора посмотрела на него вопросительно.

– Почему вы припозднились? Ведь если вы знаете, что вам завтра рано вставать, и ставите будильник, вы точно рассчитываете время, чтобы…

Синьора Антоньетта улыбнулась:

– Я набила мозоль. Пришлось ее смазать и забинтовать, так что я потратила чуть больше времени.

– Еще раз спасибо, и извините. До свидания.

– Подождите. Вы что, уходите?

– Ах да. Вы хотели мне что-то сказать.

– Присядьте на минуточку.

Монтальбано сел. Он уже выяснил то, что хотел: вдова Лапекора не заходила в кабинет, где почти наверное все это время пряталась Карима.

– Как вы заметили, – начала синьора, – я собираюсь уезжать. Вот справлю похороны Аурелио – и вон отсюда.

– Куда вы поедете, синьора?

– К сестре. У нее дом в Феле, она хворает. Здесь в Вигате духу моего больше не будет, разве что в гробу привезут.

– Почему вы не поедете жить к сыну?

– Не хочу его стеснять. Да и с женой его мы не ладим: она деньгами сорит, а он все жалуется, что еле концы с концами сводит. В общем, я тут перебирала вещи на выброс и нашла конверт, в котором было первое анонимное письмо. Я думала, что все сожгла, а вот, оказывается, конверт остался. Мне показалось, вас это особенно интересует, так что я…

Адрес был напечатан на машинке.

– Я могу взять его себе?

– Конечно, комиссар. Ну вот и все.

Она встала, комиссар поднялся следом, но она подошла к комоду, взяла какое-то письмо и протянула его Монтальбано.

– Смотрите-ка, комиссар. И двух дней не прошло, как Аурелио не стало, а я уже расплачиваюсь за его грязные делишки. Видать, на почте узнали, что его убили, – вот и прислали мне вчера два счета за его контору: за свет двести двадцать тысяч лир и за телефон триста восемьдесят тысяч! Да ведь звонил-то не он! Куда ему было звонить? Девка звонила, эта его туниска, родным своим, наверное, в Тунис. А сегодня утром вот еще что принесли. Как эта потаскуха задурила ему голову, а он-то, засранец, на цырлах перед ней ходил!

Сплошные несчастья обрушились на голову синьоры Антоньетты Пальмизано, вдовы Лапекоры. На конверте не было марки, отправитель бросил его в ящик собственноручно. Монтальбано решил не проявлять излишней заинтересованности.

– И когда это принесли?

– Я же говорю, сегодня утром. Сто семьдесят семь тысяч лир, счет из типографии Мулоне. Кстати, комиссар, можете отдать мне ключи от конторы?

– Это срочно?

– Ну не то чтобы очень. Но я хочу уже водить туда людей – вдруг кто купит. И квартиру хочу продать. Я посчитала тут: на одни похороны уйдет пять миллионов с лишним, понемногу на то на се.

Сын стоит матери. Монтальбано не удержался от ехидного замечания:

– На вырученные за контору и квартиру деньги можете пару десятков похорон справить.

Эмпедокле Мулоне, владелец типографии, сказал, мол, да, бедняга Лапекора заказал у него бланки и конверты. Он хотел немного изменить текст. Вот уже двадцать лет синьор Аурелио пользовался его услугами, они были приятелями.

– Что он хотел изменить?

– «Экспорт-Импорт» хотел написать по-английски. Я его отговаривал.

– Вы не стали бы менять текст?

– Да я не об этом, а о том, что он хотел заново открыть фирму. Он уже пять лет как отошел от дел, с тех пор все изменилось, нынче фирмы лопаются, как мыльные пузыри. А он знаете, как меня отблагодарил? Взбесился. Мол, он читает газеты и смотрит телевизор, он в курсе.

– Готовый заказ вы послали ему домой или в контору?

– Он просил, чтобы я прислал в контору, так я и сделал, на следующей неделе. Точно не помню, в какой день, но если хотите…

– Не важно.

– А счет вручил синьоре. Вряд ли синьор Лапекора теперь появится у себя в конторе, вам не кажется? – сказал типограф и засмеялся.

– Ваш эспрессо готов, комиссар, – сказал бармен в Албанском кафе.

– Тото, послушай. Синьор Лапекора заглядывал сюда с друзьями?

– А как же? Каждый вторник. Приходили одной и той же компанией, болтали, в картишки перебрасывались.

– Кто, назови имена.

– Значит, были там синьор Пандольфо, бухгалтер…

– Постой, дай телефонную книгу.

– А зачем вам ему звонить? Вон он ест мороженое.

Монтальбано взял свою чашку и подошел к бухгалтеру.

– Можно присесть?

– Располагайтесь, комиссар.

– Спасибо. Мы знакомы?

– Ну, вы со мной не знакомы, а я-то вас знаю.

– Синьор, вы частенько играли в карты с покойным, да?

– Куда там! Только по вторникам. Потому что, видите ли, по понедельникам, средам и…

– Пятницам он ходил в контору, – закончил привычное перечисление Монтальбано.

– А что вам угодно узнать?

– Почему синьор Лапекора решил возобновить дело?

Его собеседник казался искренне удивленным.

– Возобновить? Да как так? Он ничего нам не говорил. Мы все знали, что он ходит в контору по привычке, так, скоротать время.

– А он говорил что-нибудь о некой Кариме, которую нанял убираться в конторе?

Глаза у того слегка забегали, Монтальбано не заметил бы этой легкой нерешительности, если бы не уставился на собеседника так пристально.

– А что ему было со мной болтать о своей горничной?

– Вы хорошо знали Лапекору?

– Хорошо ли я его знал? Тридцать лет назад – я жил тогда в Монтелузе – был у меня друг: умница, светлая голова, на язык остер, сдержанный, милейший был человек. И щедрый вдобавок, как король. Душа нараспашку, одним словом. Однажды вечером сестра его попросила присмотреть за полугодовалым сыном, пару часов надо было с ним посидеть. Так вот только сестра за дверь – он достал нож, порезал младенца и изжарил, да еще петрушкой и чесноком приправил. Я не выдумываю. В тот самый день я его видел, он был такой как всегда, милый, разумный. А что до бедняги Лапекоры, так я знал его достаточно, чтобы подметить, например, что в последние пару лет он здорово изменился, комиссар.

– В каком смысле?

– Ну, стал нервный, не смеялся, грубил, по любому пустяку раздражался. Прежде он таким не был.

– Что с ним случилось, как вы думаете?

– Я у него спросил однажды. Он сказал, со здоровьем не ладится. Врач нашел у него атеросклероз.

В конторе он первым делом сел за печатную машинку. В ящиках стола лежали бланки и конверты со старой надписью, пожелтевшие от времени. Комиссар взял один листок, вставил его в машинку, достал конверт, который ему дала синьора Антоньетта, и перепечатал адрес. На всякий случай он попробовал еще раз, хотя результат уже был очевиден: буква «р» выступала над строчкой, «а» опускалась ниже строки, «о» выходила бледнее остальных: адрес на конверте от анонимного письма был напечатан на той же машинке. Он посмотрел в окно: горничная синьоры Вазиле Коццо стояла на невысокой стремянке и протирала стекла. Комиссар распахнул ставни и окликнул ее:

– Эй, синьора дома?

– Обождите, – ответила горничная и смерила его суровым взглядом. Комиссар явно пришелся ей не по вкусу.

Она спустилась и исчезла, вскоре на ее месте на уровне подоконника показалась голова синьоры. Не приходилось даже повышать голос, их разделяло меньше десятка метров:

– Синьора, простите меня, если я не ошибаюсь, вы говорили, что иногда этот парень, помните?…

– Да, я понимаю, о ком вы.

– Что этот парень писал на машинке. Помните?

– Да, но не на той, что стоит в конторе. У него была портативная машинка.

– Вы уверены? Это не мог быть компьютер?

– Нет, это была портативная печатная машинка.

Что за странный способ вести допрос? Монтальбано сообразил, что они с синьорой Коццо переговариваются через улицу, как две болтливые кумушки.

Попрощавшись, Монтальбано решил реабилитироваться в собственных глазах и устроить обыск. Он провел его тщательно, как настоящий профессионал. Но ни полученную из типографии посылку, ни одного бланка или конверта с надписью на английском не нашел.

Они от всего избавились.

Тому, зачем парень приносил свою машинку, хотя в конторе уже была одна, комиссар нашел вполне вероятное объяснение. Брюнету не подходила клавиатура старой «Оливетти»: ему нужен был, видимо, другой алфавит.