Заснуть, однако, несмотря на страшную усталость и на идеальные домашние условия, мне так толком и не удалось. Не в пример моему престарелому храпуну-полковнику Дзюнко под боком никаких лишних звуков, кроме сладенького, едва уловимого невооруженным ухом посапывания, не издавала. Просто лежала уткнувшись своим точеным носиком в жесткую подушку, шершавую от наполнявшей ее гречневой шелухи. С тех пор как мы с ней одновременно с покупкой дома завели широкую, человеческую кровать и бросили эту дурацкую японскую традицию храпеть-сопеть на полу, на жиденьких матрасах-футонах, которыми до сегодняшнего дня якобы в благотворных ортопедических целях пользуются миллионы моих соотечественников, Дзюнко неожиданно выработала стойкую привычку спать на животе, что довольно быстро стало меня раздражать. За первые годы нашей «напольно-половой» жизни в бесконечных казенных и съемных квартирах я привык к тому, что даже в темноте в случае душевной необходимости всегда могу видеть ее лицо; и действительно, на футоне она почти всегда лежала на спине, в худшем случае – на боку, повернувшись ко мне своей тонкой кошачьей спинкой. Но как только мы перебрались на возвышенное в физическом смысле семейное ложе, ей без каких-либо объективных предпосылок, причин и поводов понравилось засыпать лежа на животе – для нее, видите ли, постельный матрас мягче, чем футон, и эта ее новая привычка мне сразу пришлась не по душе – иными словам, нарушила мое ночное душевное равновесие раз и навсегда.

Любой здравомыслящий циник немедленно отнес бы эту мою метаморфозу к сдвигу по фазе и порекомендовал посетить ближайшего психиатра, но раз я никого, даже циничного Ганина, в появившиеся вдруг проблемы посвящать не рискнул, то, соответственно, с этим моим психозом я и по сей день остаюсь один на один. И вот уже столько лет мне еженощно становится жутко неуютно, когда я вижу справа от себя только ее пушистый затылок. Мне постоянно кажется, что, если вдруг ее сейчас потрясти за перерезанное тонкой белой бретелькой легкомысленной ночной маечки плечо и разбудить, она повернет ко мне совсем не то лицо, к которому я привык, которое знакомо мне в дневном свете. Какое именно, чье это будет лицо, до сегодняшней ночи я не представлял – знал только, что это будет не моя Дзюнко, а кто-то другой, то бишь другая. Сегодня же мои многолетние кошмары приняли наконец-то вполне конкретные очертания: стоило мне на мгновение окунуться во влажную тьму тяжелой дремоты, как из-под взбитой дзюнковской челки на меня начинали поочередно смотреть испепеляющие глаза Ирины Катаямы и Наташи Китадзимы. Очнувшись в миллионный раз от этого бесконечного ужаса, причудливо извивавшегося в моем сознании ленивой лентой Мебиуса, я попытался судорожно найти хоть какое-нибудь объяснение тому, что эти конкретные лица конкретных красавиц ждали своего часа в глубинах моего озабоченного подсознания так много лет. Как раз озарение, высветившее сей позорный факт, а не сама подмена законной жены игривыми японскими россиянками не давало мне спать. И страшно было опять же не от того, что пускай и в секундном эротическом сне, но я все-таки видел рядом с собой вместо многолетней подруги серой провинциальной жизни находящихся в соблазнительном горизонтальном положении роскошных иностранок, а оттого, что они материализовались только сейчас – как будто последние двадцать лет я только и делал, что ждал именно их, а не кого-нибудь другого. Оказывается, именно это – точнее, эти – мне и были нужны все эти годы, раз, повидав на своем веку немало особей противоположного, или, как любит острить Ганин, «противоположенного», пола, я так и не сумел до нынешней ночи сгенерировать в своем больном воображении точный образ своей прекрасной ночной соседки.

Я вяло доворочался до половины седьмого, когда на тумбочке Дзюнко жалобно запищал будильник и она, подняв над подушкой голову, сначала уделила ему секунду внимания, а затем нехотя повернулась ко мне, развеяв мои навязчивые ночные фантасмагории на страшную готическую тему карнавальной смены ложного лица на истинное. Она посмотрела на меня своим «традиционно-истинным» сонным взглядом, так что я окончательно подавил в себе предательскую тошноту ночного ужаса и почувствовал внезапный высокий прилив усыпляющей волны, но спать было уже поздно.

– Детей не разбудишь? – зевнула мне в ухо Дзюнко. – А я пока завтрак приготовлю…

– Давай наоборот, – предложил я, попытавшись избежать инквизиционной процедуры, в которую обычно превращается процесс будничной побудки наших отпрысков.

– Хитрый какой… – вновь сквозь зевоту выдавила она, – вечно у нас папа хороший, а мама на сдачу!…

Констатация давно известного всем членам нашей семьи отрадного для меня факта окончательно меня отрезвила, заставив в очередной раз поверить в то, что, как спел бы один из любимых ганинских поэтов, «всё как всегда, всё по местам». Я пополз вниз будить горячего поклонника поющих стихотворцев, но на диване в гостиной его не обнаружил, зато унюхал из кухонного отсека аромат свежесваренного кофе. Ганин, бурча себе под нос какую-то древнюю советскую песенку про упорно не желающую просыпаться и радоваться призывному зову фабричного гудка кудрявую подругу, с ножом в руке колдовал над разделочной доской, на которой возвышались горки порубленных сэнсэем-кулинаром розовых сосисок и ядовито-зеленой итальянской петрушки.

– Давно встал, Ганин? – поинтересовался я в предвкушении очередного ганинского кулинарного шедевра.

– Привет, Такуя… – грустно протянул он. – Я и не ложился, можно сказать…

– Чего так?

– Да, знаешь, как-то все про Наташу эту думал-думал, а там уже и светать стало. – Ганин вывалил в шкварчащую беконными полосками сковородку сосиски.

– Про Наташу… – буркнул я. – Тебе Саша твоя покажет Наташу! Про Наташу он думал!…

– Да ладно!… – отрезал он. – Иди чисть зубы и выводи народ к столу!

Дзюнко пинками и тычками прогнала сквозь туалет и ванну перманентно сомнамбулических по утрам Морио с Норико, которые пустыми глазами нынешнего «нинтендовско-сотового» поколения, облившегося «пепси» и объевшегося «биг-маков», осмотрели с пеленок знакомого им Ганина и, не соизволив хотя бы поздороваться с ним, синхронно плюхнулись за стол, на котором доморощенный повар уже расставлял тарелки с нехитрым европейским завтраком в упрощенном российском варианте.

В начале восьмого мы с Ганиным – два безнадежных романтика, прозаично накачавшиеся спасительного кофе, забрались в его остывший за ночь и покрытый хрустальной росой «галант» и двинулись прочь из благословенного, экологически чистого Айно-сато в сторону большого, чадящего выхлопными газами города. Я попросил его проехать мимо дома Китадзим, чтобы, если вдруг новоиспеченная вдова уже соизволила продрать прекрасные очи, предложить подвезти ее в управление для беседы с майором Йосидой. Но у профессорского жилища нас ждал сюрприз: прямо перед нами к нему подъехала и припарковалась белая «субару» с красно-зеленым логотипом, из которой упруго выпрыгнул на асфальт моложавый джентльмен приблизительно наших с Ганиным лет в дорогом черном двубортном костюме. Он нагнулся внутрь салона, блеснув на неярком пока солнце окольцованным в золоченый «Ситизен» запястьем, выудил из машины черный кожаный «дипломат» и твердым офицерским шагом двинулся к нужному нам дому.

– Риелтор?… – удивленно протянул Ганин, ознакомившись с надписью под логотипом на машине. – Такую рань!…

– Ей в управление ехать, – объяснил я непонятливому Ганину. – Вот и заказала визит на полвосьмого… Чтобы к нам не опаздывать…

– Какой визит? Ты чего, знал, что ли, про это? – промычал ошеломленный Ганин.

– Не знал, успокойся, Ганин…

– Чего ж тогда?…

– Не знал, но догадывался… Правда, не предполагал, что все пойдет именно по этому конкретному пути и так быстро…

– По какому пути? – продолжал выказывать недоумение наивный по случаю раннего часа сэнсэй.

– По материалистическому, Ганин, – пояснил я. – Пойдем-ка и мы проведаем нашу прекрасную вдовушку!

Мы нагнали представительного визитера уже на самом пороге, и дверь Наташа открывала для нас троих. Она, увидев специалиста по недвижимости с двумя потрепанными ангелами-хранителями за плечами, застыла в дверях в очевидной растерянности. На ее ничуть не изменившееся за ночь лицо, как и вчера, был безупречно наложен макияж, словно она и не умывалась со вчерашнего вечера. На ней был тонкий, но свободный белый свитер и голубые джинсы, обтягивающие два стройных объекта дон-жуанского воздыхания и казановского вожделения.

– Доброе утро, – вежливо поклонился ей солидный дядя, перехватил ее удивленный взгляд и машинально обернулся на нас с Ганиным.

– Здравствуйте… – прошептала Наташа.

– Извините. – Я ласково отстранил ничего не понимающего риелтора и шагнул вперед.

– Доброе утро… – тихим разочарованным голосом обратилась Наташа уже ко мне.

– Доброе утро, Наташа. – Я перешел на русский, чтобы не посвящать посторонних риелторов в наши секреты. – Мы с Ганиным проезжали мимо и решили предложить подвезти вас до управления…

– До управления? – Она вцепилась тонкими белыми пальцами с ярко-красными ногтями в шоколадную плоть входной двери, которую явно не собиралась распахивать перед нами.

– Да, у вас ведь встреча с майором Йосидой, – напомнил я ей. – Разве нет?

– Встреча в девять… – возразила она уже громче и тверже. – И потом, я собиралась ехать сама…

– Конечно. – Я лицемерно улыбнулся. – Просто я подумал… мы подумали, что после вчерашнего вам будет несколько не с руки садиться за руль… Хотели предложить подвезти.

– Ничего, спасибо. – Она уже оправилась от первоначальной оторопи и даже изобразила тонкими губами некое подобие кислой улыбки. – Я хорошо вожу…

– Безусловно, – кивнул я. – Тем более, как я вижу, у вас тут еще дела имеются…

– Да, у меня дела. – Она отвела от меня свой прекрасный взор и натянуто улыбнулась застывшему в недоумении продавцу недвижимого имущества, который, судя по его напыженности, не знал, куда себя пристроить в сложившейся ситуации, но определенно не хотел выглядеть при этом идиотом или изгоем.

– Какие, если не секрет? – Я все-таки решил попробовать закинуть удочку, хотя надежды на реальный улов не было никакой.

– Не секрет, разумеется, но и вас они никак не касаются, – подтвердила она мои опасения.

– Ну тогда извините. – Я отступил с порога, открывая ей вид на умолкнувшего от моей неожиданной прыти Ганина.

– Ганин, ты на конференции сегодня будешь? – Наташа вновь поменяла объект своего сосредоточенного внимания.

– Не раньше обеда, у меня тоже дела, вернее – те же, – тоскливо отозвался он. – А ты?

– Ну вот, – Наташа указала своим острым подбородком на меня, – перед полицией в центре отчитаюсь и сразу в университет.

– Тогда увидимся! – Ганин махнул ей рукой, и мы оставили прекрасную Наталью вдвоем с акулой недвижимого капитализма.

– Чего ты вдруг на нее прыгать стал? – искренне поинтересовался Ганин, падая за руль «галанта».

– Того, Ганин, чего ты сам знаешь! – Я проводил глазами заходящего в дом риелтора и скользнул юношеским взором в последний за сегодняшнее утро раз по обернутой в небесный «деним» прекрасной плоти.

– Откуда я могу знать! – недовольно буркнул он и завел двигатель. – Тоже мне нашел ясновидца!… Тут с утра только и мыслей, чтобы в столб не въехать с недосыпу! А ты от меня мозгового рентгена требуешь!

– Ты, Ганин, не бурчи, а давай-ка лучше тормозни у его машины, чтобы я с нее все переписал. – Я похлопал Ганина по богатырскому плечу и полез в его «бардачок», чтобы найти в калейдоскопичном хламе хоть какое-нибудь внятное стило.

– Чего ты там роешься? – спросил Ганин, останавливаясь справа от риелторского «субару».

– Ручка есть у тебя, Ганин?

– Зачем тебе ручка? – язвительно поинтересовался Ганин. – Мысль умная в голову в кои веки раз пришла?

– Не столько умная, сколько черная… – парировал я, продолжая перебирать левой рукой бесконечные кассеты, мини-диски, салфетки, пластыри и мятные таблетки от запаха изо рта.

– Так тогда тебе не мой «бардачок» открывать нужно, а шампанского бутылку… – хмыкнул грамотный сэнсэй.

– Ну да или перечитать чего-нибудь веселенькое, да? Из французской классики… – достойно парировал я, в очередной раз помянув про себя добрыми словами своего образованного батюшку.

– Типа того… На, держи! – Он протянул мне свой сотовый телефон. – Действуй!

– В каком смысле? – Я взял с его ладони сложенный пополам увесистый фиолетовый аппарат с серебристыми вставками.

– В прямом, – пояснил он. – Тут видеокамера встроенная, сфотографируй ею, чего тебе нужно, – и все! Потом на компьютер скинешь по почте или через переходник…

– Это последнее чудо нашей японской техники, Ганин?

– Предпоследнее. Есть аппараты и поновее, – поправил меня педантичный Ганин. – Чудеса, Такуя, ваши, а пользоваться вы ими не желаете!

– Всеми нашими японскими чудесами пользоваться – никакой жизни не хватит! – Я решил поставить его на место.

– Всеми не надо, только самыми необходимыми… – резонно заметил Ганин.

Он забрал абсолютно бесполезный в моих руках мобильник, раскрыл его, навел на риелторскую машину, несколько раз нажал большим пальцем на одну из многочисленных кнопок, закрыл аппарат и, глубоко вздохнув, нажал на газ.

У центрального подъезда «Альфы» мы были без пяти восемь. Пока Ганин, чертыхаясь и сопя, парковался на крошечной пригостиничной стоянке, я разглядел за живой изгородью из изумрудного можжевельника знакомую русую голову русского филолога-красавца. Статный Заречный, облаченный в темно-синий адидасовский костюм, с белым полотенцем на шее, ретивой рысцой подбегал ко входу в отель. Я хлопнул Ганина по плечу, взглядом попросил его прервать стояночные маневры, выскочил из «галанта» и бросился наперерез Олегу Валерьевичу.

– Заречный-сан! – крикнул я ему.

– А-а, господин Минамото!… – приветливо откликнулся он, перейдя с трусцы на шаг.

– Доброе утро! – поприветствовал я его по-русски. – Вы даже вдали от родины себе не изменяете! Бегаете по утрам, да?

– Здрасте! – кивнул он и, прищурившись, взглянул на часы. – Привычка – вторая натура, да и останавливаться в нашем возрасте нельзя: бока отвиснут в два счета, о брюхе уж и не говорю. А вы чего-то рано, Минамото-сан… Мы вас к девяти ждали…

– Ждали? – переспросил я.

– А что вас удивляет? – Заречный посмотрел на меня впервые за эти дни без очков, и я автоматически отметил, что так он выглядит несколько моложе. – Факт нашего ожидания?

– Нет, его множественное число.

– Вы же сами хотели нас сегодня видеть: и меня, и Марину с Ниной. – Заречный вытер своим шейным полотенцем необильный пот со лба. – Или вы уже потеряли к нам интерес?

– Напротив, – улыбнулся я. – Только я не могу никак прочитать ситуацию с этими вашими Ниной и Мариной, раз уж вы сами их первым упомянули.

– Да какая там ситуация! – усмехнулся Заречный. – У нас просто хорошие отношения. Могут ведь у меня, хорошего мужчины, быть хорошие отношения с веселыми женщинами, Минамото-сан?

– Безусловно, тем более что, как я успел заметить, женщины они не только веселые, но и так же, как и вы, и ваши с ними отношения, хорошие. – Я жестом предложил ему пройти в вестибюль. – Что меня несколько беспокоит, так это то, что вы можете начать давать в управлении коллективные показания, а это, должен признаться, не в моих профессиональных интересах. Все-таки тут убийство иностранного гражданина, а не кража велосипеда.

– Понял вас. – Дипломатичный Заречный пропустил меня вперед в разъехавшиеся перед нами огромные стеклянные врата. – Проведу с девушками беседу, чтобы не было накладок. Обещаю, что никакого предварительного сговора между нами не будет.

– Не надо никаких бесед. Пусть все будет так, как было до сих пор: не натужно и естественно. Мы с Ганиным ждем вас здесь, внизу, через полчаса с вашими девушками. – Я головой указал ему на гостевые кресла возле стойки администратора.

– А Ганин тоже здесь? – Заречный оглянулся.

– Да, паркуется, мы с ним вместе приехали.

– Отлично!

Лучший спортсмен российской филологии Олег Валерьевич упругими шагами направился к лифтам, а я подозвал прятавшегося за традиционной газетой «наружника» как и положено по инструкции, дежурившего в штатском параллельно следственной группе, которая в открытую пахала в гостинице по делу об убийстве Селиванова. Тучный сорокалетний мужичонка из оперативного отдела, явно сразу же опознавший меня в лицо, сдержанно поклонился, и мы отошли к боковому выходу.

– Ну что? – не глядя на него, спросил я.

– Все русские вернулись в отель до десяти вечера, – бойко прошептал он. – Возвращались либо маленькими группами, по двое, либо по одному. В любом случае в десять все были в номерах.

– Мужчины?

– Все, – кивнул сержант.

– Выходы на контроле? – Я огляделся по сторонам в поисках его незаметных напарников.

– Как было приказано, по четвертой схеме: на каждой двери по двое плюс по машине снаружи, – успокоил меня он.

– Хорошо!

– Мы сидим до самого упора? – на всякий случай поинтересовался сержант.

– До упора, – стараясь не казаться сержанту слишком уж немилосердным и холодным, подтвердил я.

Сержант направился на место, прижимая к левому уху край воротника своего пиджака, видимо передавая мои категоричные директивы так и не вычисленным мною в гостиничной толпе коллегам по тоскливым гостиничным бдениям, а освободившееся перед моими глазами пространство тут же занял Ганин.

– Поговорил с Олегом? – деловито спросил он.

– Слегка. Кофе хочешь?

– Ну раз до пива еще далеко, то давай подзаправимся кофеинчиком, – кивнул сэнсэй.

Мы с Ганиным успели выпить по три чашки кофе, благо в кои веки раз в кафе при фешенебельном отеле добавочные порции оказались бесплатными, пока наконец из лифтового холла не раздался стереофонический женский смех. Мне пришлось спешно выдвигаться из-за столика, чтобы изучить текущую диспозицию своих сегодняшних оппонентов загодя, не давая им возможности сгруппироваться перед официальной беседой в управлении.

– Ой, Олежка, какой ты здесь молодой! – заливалась искренним звонким смехом то ли Нина, то ли Марина (как мне, в конце концов, запомнить, кто из них кто?…), разглядывая белую картонную карточку. – Сколько же тебе здесь?

– Тридцать восемь, – бурчал ей в ответ контрастно настроенный Заречный, выдергивая на ходу из ее пухлых рук прямоугольник белого картона со знакомой мне голубой полосой.

– Здравствуйте. – Я раскланялся с филологическими матронами и проводил взглядом спешный жест Заречного, засунувшего карточку в нагрудный карман строгого серого пиджака.

– Здрасте, – хором поздоровались Нина-Марина, синхронно покраснев за свои легкомысленные настроения в столь щекотливой ситуации, когда элементарная вежливость требует даже от самых жизнерадостных жителей нашей планеты определенной сдержанности в проявлении положительных эмоций.

– Поедем? – обратился я к веселой троице.

– Мы готовы, – ответил за всех Заречный.

Как и предупреждал рассудительный Ганин, места в его скромной машине для раздобревших к началу шестого десятка как душой, так и телом дам оказалось не слишком много, и Олег Валерьевич, севший в середину заднего сиденья, оказался зажатым в их плотные плотские тиски, что тут же стало поводом для тихого возрождения их перманентных фривольных настроений. Держался Заречный достойно, уверенно делая вид, что ничего сверхъестественного не происходит, однако ни мне, ни, уверен, Ганину не хотелось бы оказаться на его месте. Я же, имея гнусную профессиональную привычку пользоваться ради извлечения деловой пользы подобными щекотливыми, оттягивающими у интересующих меня людей внимание и энергию для побочных целей ситуациями, не преминул ее, привычку, в очередной раз проявить.

– А у вас, Олег Валерьевич, права японские есть, как я заметил? – спросил я его, полуобернувшись через правое плечо.

– Да, есть, – холодно улыбнулся он.

– Олежка на них такой молодой! – ласково пропела у него на левом плече то ли Нина, то ли Марина.

– Где получали? – поинтересовался я.

– В Аомори, я же вам говорил, – корректно напомнил Заречный. – Я там два года преподавал, машина, разумеется, была, а российские и международные права у вас в Японии не действуют, так что пришлось на японские сдавать.

– Про Амори говорили, – уточнил я, – а про права нет.

– Просто про права вообще вчера никакого разговора не было, – равнодушно отрезал он. – А я, как учил один из героев Аркадия Гайдара, «не выскочка».

– Так они у вас недействующие? – встрял в нашу умную беседу любопытный Ганин.

– Конечно, недействующие, – ответил Заречный. – Зачем мне в Москве действующие японские права! «Сгорели» еще шесть лет назад…

– Значит, как сувенир с собой возите? – продолжил свой праздный допрос Ганин.

– Вроде того, – согласился Олег Валерьевич.

…В управлении, где в самых дверях нас встретила нетерпеливая Аюми Мураками, мы разделились на группы по интересам: ниигатской капитанше я передал Нину с Мариной, а себе оставил Ганина с Заречным. Серьезно опрашивать Ганина в данной ситуации было смешно, поскольку ответы на большинство своих протокольных вопросов я знал и без него, поэтому я послал все еще сонного сэнсэя, несмотря на литры поглощенного у меня дома и в отеле кофе, в сопровождении дежурного лейтенанта в уголовное управление, где он должен был, пока не подъехала Наташа Китадзима, поделиться информацией о своей вчерашней поездке с ней в Айно-сато с майором Йосидой. А сам я отправился вместе с Заречным в нашу комнату для допросов.

– Садитесь, пожалуйста, – указал я ему на казенный стул, стоящий перед не менее казенным столом.

– Благодарю, – сдержанно кивнул Олег Валерьевич и с показным чувством собственного джентльменского достоинства занял предложенное мною место.

– Олег Валерьевич, я как майор полиции Хоккайдо, ведущий дело об убийстве Владимира Николаевича Селиванова, должен задать вам ряд вопросов, – начал я зазубренную два десятка лет назад сухую протокольную речь.

– Минамото-сан, – прервал он меня домашним, дружеским тоном. – Я все понимаю и готов ответить на все ваши вопросы. Все, что знаю, расскажу без утайки, поэтому давайте пропустим формальности и сразу приступим к делу. Гибель Владимира Николаевича, конечно, большая трагедия для всех нас, но жизнь продолжается, и мне хотелось бы успеть сегодня на конференцию. Понимаете меня?

– Понимаю, – кивнул я. – Без вступительных формальностей мы действительно пока обойдемся. Просто после нашей беседы я попрошу вас собственноручно вписать в протокол ваши биографические, паспортные и адресные данные. И раз вы сами предложили работать в деловом, практическом русле, прежде чем заниматься Селивановым, я бы хотел спросить вас о Китадзиме-сане.

– О Наташе? – Пушистые брови Заречного взлетели над холодным металлом его узких очков.

– Нет, если бы я интересовался Наташей, я бы не стал склонять наше словечко «сан». Я бы хотел сначала спросить вас о ее муже.

– О Хидео? – Он искренне удивился.

– Да, о нем.

– Не совсем понимаю, с какого он тут бока… – По всему было видно, что к вопросам о Наташе Заречный готов больше, чем к интервью о ее покойном муже. – А что именно вас интересует?

– Вы давно с ним знакомы?

– Видите ли, Минамото-сан… – Он смущенно закашлял в кулак. – Я с ним вообще-то не знаком… То есть не то чтобы совсем… Лично не знаком, я имею в виду…

– А мне показалось, что знакомы.

– Вернее, как вам сказать… Мы с ним действительно знакомы, вы правы, но не близки, – нехотя пояснил он. – Так, чистая формальность… Пересекались на конференциях несколько раз – и не более того… В Москве, в частности. На этой конференции он даже и не показался до сих пор, хотя Наташа говорит, что он сейчас в Саппоро. Дома сидит, на улицу носа не кажет…

– И вы с ним в этот свой приезд контактов не искали? – Я внимательно посмотрел на русского красавца.

– Минамото-сан, мы же, как два нормальных мужика, должны друг друга понимать, нет? – Он мудро прищурился в моем направлении. – Мы же пока неформально беседуем…

– Неформально. – Я демонстративно отодвинул в сторону непочатую пачку протокольных бланков.

– То есть вы меня понимаете?

– Понимаю только то, что пора переходить к Наташе Китадзиме, так? – Я ответил ему «зеркальным» рентгеновским взором.

– Если по-прежнему без протоколов, – Заречный покосился на мои бумаги, – то можно перейти…

– Только на таких категоричных условиях?

– Только на таких, – отрезал он и расслабленно откинулся на спинку стула.

– Хорошо, согласен, продолжаем без записей… – Я автоматически пригнулся к столешнице, чтобы лучше слышать его ответы. – С ней, с Наташей то есть, вы давно знакомы?

– С девяносто первого.

– Со времен Аомори?

– Да, – кивнул он. – Если быть абсолютно точным, на конференции здесь, на Хоккайдо, в Хакодатэ, познакомились. В августе.

– Вы женаты, Олег Валерьевич?

– Ну что вы, Минамото-сан! – широко улыбнулся он, выказывая великодушие и мудрость. – Адюльтер – дело, знаете ли, хлопотное, и если сразу с двух сторон его организовывать, то это уже будет чересчур! Перебор будет!…

– Значит, с вашей стороны переборов, проблем и трудностей нет? Семейных, я имею в виду…

– С моей стороны семейных препон нет, – подтвердил мои слова Заречный. – Такие проблемы, Минамото-сан, порождают нервозность, а нам с вами в нашем ответственном и серьезном мужском деле нервничать ни к чему. Это женскому организму все равно, нервничает его хозяйка или нет в интимной ситуации, а у нас, сами знаете, рабочий инструмент тонкий – в плане внутренней сути, разумеется, – деликатный, и лишние стрессовые эмоции ему противопоказаны. Ничего хорошего они не приносят – ни нам с нашими инструментами, ни тем женщинам, которым наши инструменты нравятся.

– Вы, Олег Валерьевич, как я погляжу, множественное число очень любите, – заметил я. – Обобщаете вот так все одним махом, русских с японцами на ходу братаете.

– А что, у вас лично, Минамото-сан, от стресса и невроза мужской силы больше становится? – ехидно спросил Заречный. – Может, у всех японцев такая завидная особенность имеется?

– Да нет… – Я несколько сник от столь неожиданного физиологического вопроса. – Мы, японцы, – народ дисциплинированный, не любим отрываться от дружного коллектива.

– Все мужики, Минамото-сан, какими бы там идеалистическими философиями ни прикрывались, имеют абсолютно одинаковые проблемы. Равно как и женщины… Что в России, что в Японии, что где… Это правительства у нас разные…

– Наверное, – наконец-то очухался я. – Как регулярно, Олег Валерьевич, вы за эти двенадцать лет встречались и продолжаете встречаться с Наташей Китадзимой?

– Менее регулярно, чем ей хотелось бы, но со вполне удовлетворяющей меня лично частотой, – улыбнулся он. – Если опять же быть более-менее точным, то встречаемся мы с ней два-три раза в год, на таких вот скоротечных конференциях. Их сейчас и в России достаточно проводится, и на нейтральных территориях…

– Кто от этой нерегулярности страдает больше: вы или она? – Я перешел на характерный для последних дней моей профессиональной практики излишне откровенный, «русский» регистр.

– Минамото-сан, – хмыкнул Заречный, – между мной и Наташей почти десять лет разницы, так что ответ на ваш вопрос, я думаю, вам и так ясен, без моих слов…

– Значит, она?

– Ну естественно! Для нее это единственная отдушина в ее тоскливой японской жизни… – Он пристально посмотрел на меня в поисках мужского понимания.

– А для вас?

– А для меня… – Он постучал пальцами по поверхности стола и в очередной раз «мудро» улыбнулся. – Я, знаете ли, люблю разнообразие… Она, Наташа то есть, конечно, еще очень и очень как внешне, так и по темпераменту, но думать о чем-то перспективном в этом направлении мне как-то даже в голову не приходило…

– То есть никаких далеко идущих планов у вас с ней не было? Точнее, на нее?

– Минамото-сан, – он подался вперед в моем направлении, – вы же, как сами справедливо заметили, японец, так что посудите со своей японской колокольни! Какие здесь могут быть реальные планы! Что сверху, что сбоку!… У нее же есть все, что красивой русской бабе нужно для формального счастья в предзакатном блеске состоявшейся жизни: паспорт японский, зарплата японская, да и муж – не мужик, а муж, уточняю! – тоже японский, который, не знаю, как вас – вы тут все долгожители, – а меня, русского, переживет точно!…

– Он, я имею в виду – в единственном числе, вас, Олег Валерьевич, не переживет, – успокоил я его, подаваясь назад.

– Что вдруг? – Его удивление было весьма естественным.

– Его убили вчера вечером, – пресек я его патетичный прояпонский монолог.

– Кого убили? – осекся Олег Валерьевич. – Хидео?

– Да, Хидео Китадзима убит вчера вечером в собственном доме, в районе Айно-сато.

– И кто его?… – растерянно спросил Заречный.

– Мои коллеги, Олег Валерьевич, сейчас как раз этим вопросом и занимаются.

– Дома, говорите? – Он рассеянно посмотрел на локтевой сгиб левого рукава своего пиджака.

– Да, дома, где-то в половине десятого вечера. Вы что, об этом ничего не слышали?

– Откуда я мог слышать?… – вяло бросил он. – В половине десятого… Что за чертовщина… Сначала Селиванов, потом Китадзима… Что вообще тут у вас, в Саппоро, происходит?

– Вы считаете, эти убийства связаны между собой? – Я посмотрел на озадаченного красавца филолога.

– Это, насколько я понимаю, ваша обязанность считать что-либо в данной ситуации, – недовольно откликнулся Заречный. – Единственное, что этих покойников объединяло, – это русская литература…

– …об убийственной силе которой хорошо известно во всем мире, – услужливо продолжил я.

– Да уж, – согласно кивнул Олег Валерьевич, – крови в ней проливается более чем достаточно…

– Вы вчера весь вечер провели в общей компании, так? – Я решил несколько облегчить задачу Йосиде.

– Да, мы до начала десятого были вместе, в ресторане на вокзале Саппоро.

– Вы туда поехали прямо из университета?

– Вы в единственном числе или в моем любимом, множественном спрашиваете? – Заречный показал, что способен прекрасно сохранять свое острое чувство юмора в неколебимом состоянии даже в столь непростой ситуации.

– В единственном. Я, Заречный-сан, хотя и японец, его, в отличие от вас, предпочитаю множественному. – Я посчитал своим патриотическим долгом продемонстрировать и нашу, японскую стойкость в плане сохранения фривольного духа.

– Я – в единственном числе, Минамото-сан, – приехал в ресторан где-то в семь, – хладнокровно ответил Заречный.

– Из университета?

– Не совсем. По дороге я заехал в хозяйственный магазин, чтобы купить батарейки для японских часов, которые у меня в Москве. Большие настенные часы «Сейко»…

– На чем ездили?

– На такси, разумеется, – пресно ответил он.

– Понятно, а ушли из ресторана во сколько?

– Зачем вам все это, Минамото-сан? – Он резко сбросил с лица ироническую гримасу. – Вы же с Ганиным постоянно общаетесь и, я уверен, знаете от него все, что хотите знать. Он же наверняка вам сказал, что мы разошлись где-то в половине десятого!… Все же происходило в его присутствии!…

– Сказал, – кивнул я.

– Чего же вы тогда время тянете? – хмыкнул Заречный.

– Хорошо, не буду тянуть, – согласился я с его рационалистическим намеком. – Смерть Хидео Китадзимы была в ваших интересах, Олег Валерьевич, не так ли?

– Ах вот вы к чему! Про неостывшее ложе песнь заводите! Я же вам сказал: никаких серьезных видов на Наташу я не строил! Вы же должны меня как мужчина понимать, Минамото-сан!

– Что конкретно в вас, Олег Валерьевич, я должен понимать как мужчина?

– Вы же видели Наташу! – Он нешироко развел перед собой руки, словно показывая нижние габариты упомянутой красавицы.

– Видел.

– Еще бы вы отказались! – процедил он.

– Не понял…

– А то я не заметил, как вы в Читосэ по ее груди и бедрам зорким своим взглядом стреляли!

– Какой вы наблюдательный! – Я решил, что от лишнего комплимента с меня не убудет.

– Жизнь и не такому научит! Так вот вы, Минамото-сан, должны понимать, что все ее прелести, – он продолжал держать руки разведенными, – могут возбуждать нас с вами еще два-три года, максимум – пять, не больше!

– А вам этого мало?

– Мне – нет, мне достаточно, а может, даже и много. Я, в отличие от вас и Наташи, не японец. – Он вновь начал улыбаться. – Это ей мало, она-то хочет, чтобы это вечно продолжалось! Как тут, в вашей идиллической Японии, все циклично и бесконечно!

– А вечно именно это продолжаться не может… – констатировал я давно известный мне как, увы, немолодому уже мужчине непреложный физический факт.

– То-то и оно, что не может, – закачалась передо мной аккуратно подстриженная русая голова.

– Значит, вам нужен спальный объект помоложе? – Мне понравилось время от времени переходить на циничный русский, который по емкости и красочности намного превосходит наш заковыристый, но ужасно пресный японский.

– Это во-вторых, – кивнул он.

– А во-первых?

– А во-первых, я сам не хочу становиться этим вашим злополучным «спальным объектом»! – горько усмехнулся Заречный.

– А что, распрекрасная Наташа Китадзима вас именно в него пытается превратить?

– Есть у меня такое подозрение, – вздохнул он. – Понимаете, Минамото-сан, не в обиду вам, японцам, будет сказано, но, насколько я знаю из своего личного опыта, подкрепленного еще и горьким Наташиным, русская женщина в постели с японцем никогда счастлива быть не может. Как, впрочем, и в личной жизни вообще…

– Да? – Этот его националистический выпад несколько задел. – Вы считаете, что мы как мужики ни на что не годимся?

– Не обижайтесь, Минамото-сан, – завертел он головой из стороны в сторону, – но все знакомые мне русские женщины, которые замужем за японцами, именно об этом говорят. В постельном плане, я имею в виду, и в плане общего мужского внимания. Что касается паспорта и денежного обеспечения, то там все прекрасно – нет проблем, а вот как дело до плотских утех доходит, просто беда!…

– И много у вас таких неудовлетворенных русских знакомых среди всех охочих до земных радостей?

– Немного, но есть, – Заречный посмотрел на свои часы, – и все они в своих коечных приговорах японским мужикам единодушны!

– Чем же мы им не угодили? Размером?

– Размер здесь ни при чем! – Заречный напустил на свое сексапильное лицо туман философичности. – Отношением прежде всего!…

– Отношением?

– Конечно! Для вас женщина именно, как вы сами только точно определили, «объект», и не более того. Это мы, русские, витаем в абстрактных эмпиреях. Это мы испытываем оргазм от одного только упоминания о светлом будущем. Это нам чуждо вокруг себя все материально прекрасное, потому что нам достаточно иметь в башке эфемерные образы этого самого прекрасного. Зачем стараться руками, если есть богатое воображение! Зачем строить красивые дома, если достаточно вообразить их в своих мозгах! А вы, японцы, – нация конкретная, материалистически ориентированная, и к абстрактному мышлению вы не приучены! Вам вещественное, физически осязаемое вынь да положь! А с воображением у вас откровенные напряги!…

– Как это?

– Так это! – весело парировал, как оказывалось, далеко не глупый плейбой Олег Валерьевич. – Возьмите хотя бы ваш дурацкий культ еды! Я четвертый день в Японии, давненько не был, а со времен Аомори, как погляжу, ничего не изменилась. Телевизор включишь – одна сплошная еда! И ничего, кроме еды, под разными соусами! Вам главное, чтобы все можно было руками взять и в рот положить. А если за эту ниточку потянуть, можно более глубокие вещи обнаружить. От этого же у вас, например, и театр на нуле, и актерская школа как понятие отсутствует!

– Подождите, Заречный-сан! – Я притворился, что ему удалось сбить меня с толку. – Мы начали про женскую неудовлетворенность, а вы мне сначала про гастрономию с кулинарией, а теперь вдруг про театр и лицедеев!…

– Постель, Минамото-сан, – тот же театр, и ничто больше! – Разошедшийся в своем обличительном японофобском раже Заречный еще вальяжней, чем прежде, раскинулся на узком стуле. – Даже если вам, японцам, как и нам, русским, от бабы нужно только одно – понятно что, по законам того же театрального действа вы обязаны сымитировать, сыграть приступ неистовой любви к ней, к «объекту» вашему с раздвинутыми ногами, а не отваливаться от вашей пассии, томной и разомлевшей, сразу же после того, как вы кончаете это свое сладенькое «одно дело».

– А мы, значит, сразу же отваливаемся? – поинтересовался я на всякий случай.

– Насколько я знаю, да, причем во множественном числе! – язвительно заметил Заречный. – У вас же, в Японии, хороших актеров нет и быть не может! Это гены! Вы абстрагироваться от материальной действительности не можете по определению. Для вас же сыграть роль исключительно для того, чтобы телесно близкому человеку угодить, равносильно самоубийству. Перед чужими и физически далекими от вас людьми вы будете лицемерно на коленках по татами ползать и лбом из того же татами многовековую пыль выбивать – ради контракта, скажем, на строительство чего-нибудь глобального, например нефтепровода какого-нибудь. А на женщину, которая вам детей рожает и трусы ваши стирает, вы после соития смотрите с презрением, а то и ненавистью. Она, дескать, вас в неподобающем, распаленном виде поверх себя наблюдала, и вам теперь за это ваше якобы недостойное поведение перед самим собой стыдно. И чтобы стыд этот заглушить, вы бабу свою презрением и обливаете. А ей, бедной, и податься из-под вас некуда, потому как у нее, в большинстве случаев, ни образования, ни профессии.

– Страшные вещи рассказываете, Олег Валерьевич! – Я изо всех сил старался сохранить хоть какие-нибудь остатки хладнокровия. – Глаза на нас открываете, да так, что солнце вашей русской правды нам эти глаза ножом режет!

– Да будет вам, Минамото-сан! Вы ведь женаты, что тут для вас нового! – усмехнулся Заречный. – Тот же Китадзима-сан, который, как теперь оказывается, уже покойник, именно таким образом и поступал с Наташей, несмотря ни на какие там аспирантуры и достоевщину!

– А вот тут, Заречный-сан, я позволю себе с вами поспорить. – Я обрадовался внезапному расширению поля битвы и поспешил воспользоваться предоставившимся шансом. – Достоевщину придумали вы, русские, и теперь носитесь с этим жупелом по всем океанам и континентам. Однако если к этой вашей достоевщине повнимательнее приглядеться, выйдет все та же банальная постель – и ничего более… Та же приправленная длиннющими – абсолютно пустыми и тоскливыми – диалогами многострадальная койка, ради которой, собственно, и созданы вашим распрекрасным Федором Михайловичем все эти сонечки мармеладовы, Настасьи филипповны и грушеньки-яблоньки…

– Да я и не спорю! – неожиданно легко согласился со мной Заречный. – Это отец ваш или наши старики-литературоведы будут вам перечить и о бесплотной духовности кричать, а я не буду. Для меня эта наша достоевщина – один сплошной разврат, квинтэссенция похоти и садизма! Тут у нас с вами полное взаимопонимание.

– Значит, Наташа вам на своего мужа жаловалась? – Я попытался вернуть распалившегося умного красавца в старое русло.

– Естественно! Вы что думаете, ей конкретно я нужен был? – иронически заметил он. – Если бы так, то тогда, может, мы бы с ней о долгосрочных планах задумались. Но я же понимаю прекрасно, что нужен ей только в качестве антипода глухонемого, слюнявого мужа…

– Слюнявого? – Меня поразило это знакомое с недавних пор определение.

– Ну не слюнявого, а… – Олег Валерьевич замялся, подыскивая нужное слово, – размазни, в общем…

– Хорошо, Заречный-сан, значит, если я правильно понял, убийство Хидео Китадзимы вас ничуть не расстроило?

– В общечеловеческом плане – нет. Почему оно должно меня расстроить? – хладнокровно спросил Заречный. – Я к нему никаких эмоций не питал, и он ко мне – тоже.

– А в каком плане «да»?

– В личном. – Олег Валерьевич вдруг погрустнел.

– Боитесь, что вдова теперь будет вас атаковать?

– Не то чтобы боюсь… Чего мне бояться! – Заречный дернул сильными плечами. – Я уеду в воскресенье отсюда… Просто опасаюсь, как бы действительно Наташа, раз такое стряслось, не начала бы сейчас делать глупости…

– Какие, например? – Я пристально посмотрел Заречному в его умные, холодные глаза.

– Минамото-сан, когда немолодая, скованная по рукам и ногам нелюбимым мужем и ненавистной работой женщина вдруг получает в подарок от наконец-то улыбнувшейся ей судьбы долгожданную свободу, она способна на большие глупости, на очень большие, поверьте, я знаю!

– Дом, например, может вдруг продать, да? – подсказал я ему один конкретный пример проявления таких глупостей. – Хороший дом, в хорошем районе хорошего города…

– Дом продать? Ну нет, это уже будет слишком! – не согласился со мной Олег Валерьевич. – Зачем ей продавать прекрасный дом?

– А откуда вы знаете, что он именно «прекрасный»? Вы что, Олег Валерьевич, там были?

– Когда-то доводилось… – Заречный по-отрочески покраснел. – Дом неплохой у них… Мне такие нравятся…

– А в этот раз вы там были?

– Когда?! Что вы! – отмахнулся он.

– Олег Валерьевич, а в каком магазине вы батарейки покупали? – Я сделал свой коронный заход с противоположной стороны.

– Какие батарейки? – Он недоуменно посмотрел на меня.

– Для часов, – напомнил я ему. – Для ваших японских часов. Фирмы «Сейко», которые у вас в Москве на стенке висят. Вы же сами мне сказали, что по дороге из университета в ресторан заезжали в хозяйственный магазин…

– Ах батарейки!… Магазин?… «Хомак», кажется… Это на выезде из района Сироиси…

– То есть не совсем по дороге из университета к вокзалу, а чуть севернее, да?

– Может быть, – кивнул он.- Я на такси ехал, да и Саппоро я плохо знаю… Но в принципе таксист не особо плутал. Мне показалось, что до вокзала было не так уж и далеко…

Я отпустил Заречного через двадцать минут, получив от него пустые с точки зрения следствия ответы на вопросы о Селиванове. Как и в случае с Китадзимой, об убиенном соотечественнике он не горевал, знал его опять же шапочно, никаких ни прямых, ни косвенных причин убивать бедного специалиста по Владимиру Сорокину с его салом и льдом у него не было. Внизу его уже дожидались «обработанные» Мураками Нина с Мариной, которые были теперь не столь веселы, как час назад в гостинице. Я помог им вызвать такси, отправил их на конференцию, а сам поднялся в отдел, где застал за своим столом всклокоченную Аюми.

– Ну что наши болтушки-хохотушки, Мураками-сан? – обратился я к ее лохматой голове, присаживаясь на краешек стола. – Чем они с вами по-женски поделились? Какие секреты поведали?

– Показания дали адекватные, расхождений серьезных нет. – Аюми царапнула меня своими крысиными глазками.

– А несерьезных? – Я вдруг почувствовал по ее умненькому взгляду, что за эти дни мы с ней так тесно сработались, что сегодня с утра параллельно двинулись в одном и том же направлении.

– Из того, что имеет отношение к убийству Селиванова, различаются только данные о времени отсутствия за их общим столом в ресторанчике «Унаги-Дом» господина Заречного.

– В понедельник вечером?…

– Да, в вечер убийства Селиванова, – тряхнула она своей ершистой гривой.

– Значит, наш разлюбезный Олег Валерьевич из-за стола выходил? – Я вновь порадовался единству наших с Мураками мыслей.

– Дважды, – опять кивнула она. – Оба раза, естественно, в туалет, или, как он им якобы каждый раз говорил, «на ветер».

– До ветра, – поправил я ее.

– Хорошо, пускай будет «до ветра», хотя «на ветер», по-моему, логичнее, – колко откликнулась она на мой краткий курс русской идиоматики, данный в ответ на ее недавние поучения об обитателях темного омута.

– «На ветер», Мураками-сан, русские обычно деньги бросают, когда эти деньги у них имеются, а «до ветра» выходят, чтобы облегчиться…

– Да? – Она ехидно улыбнулась. – А я до сих пор была уверена, что они все облегчаются «против ветра»! Мужчины по крайней мере…

– И это тоже. Это все в их, русском духе… – охотно согласился я. – Так что не стыкуется по Заречному? По его прогулкам до кафельной «розы ветров»?

– Первый раз, как сказали и Нина Валентиновна, и Марина Борисовна, он вышел в туалет спустя полчаса после их прихода и отсутствовал минут пять – семь.

– Это нормально, – проявил я мужскую солидарность.

– Я догадываюсь, – хмыкнула капитанша.

– А второй раз?

– А второй раз минут через пятьдесят, и вот тут-то, Минамото-сан, у наших с вами девушек показания расходятся, – задумчиво констатировала Аюми.

– Сильно расходятся?

– Нина Валентиновна сказала, что его не было минут десять, а Марина Борисовна говорит, что не меньше пятнадцати.

– И почему, по-вашему, в их показаниях оказалась такая разница, Мураками-сан?

– Ну, во-первых, они обе вообще какие-то неорганизованные, несобранные дамы. А во-вторых, когда они уже выпили по два бокала пива, так что восприятие времени у них, по их же признаниям, несколько нарушилось.

– Понятно. А сами они до нашего холодного хоккайдского ветра выходили?

– Да, по одному разу.

– И сколько каждая из них отсутствовала?

– Нам, Минамото-сан, пятью минутами отделаться труднее. – Аюми по-девичьи зарделась.

– Значит, из всей этой развеселой троицы каждый за столом отсутствовал по десять – пятнадцать минут. Так получается? – Я сполз со стола и ступил на шершавый серый палас.

– Так. Более того… – Тут она запнулась, и румянец на ее бурундучьих щеках вспыхнул с новой силой.

– Более чего? – Я слегка нагнулся к ней и осторожно потянул носом в надежде унюхать какое-нибудь подобие духов, но, разумеется, так ничего и не почувствовал.

– Я сегодня встала рано, не спалось что-то. – Она смущенно посмотрела мне под ноги.

– И? – Я постарался посмотреть на нее взглядом строгого учителя, уличившего хулиганистого ученика в очередной проказе.

– И пошла в «Альфу».

– Следственный эксперимент проводить? – проявил я сэнсэйскую проницательность.

– Неофициальный, – виновато кивнула она.

– Провели? – спросил я ее с деланной лаской. – Провела, – уже весело отозвалась она.

– Успешно?

– От главного входа «Унаги-Дома» до заднего, служебного входа «Альфы» всего две минуты нормального хода. У меня ноги короткие, но даже я в две минуты уложилась, – самокритично поведала она. Если предположить, что убийца Селиванова – один из этих троих, скажем тот же Заречный, то, учитывая физическую слабость Владимира Николаевича и, наоборот, хорошее физическое состояние Олега Валерьевича, в принципе он бы мог уложиться в двенадцать – пятнадцать минут вполне реально.

– Олег Валерьевич мог бы, – согласился я, вспомнив нашу с ним утреннюю «спортивную» встречу около той же «Альфы», а также его сегодняшнюю исповедь на тему альковных ублажений Наташи Китадзимы. – Форма физическая у него действительно неплохая…

– А вот Нина Валентиновна с Мариной Борисовной не смогли бы! – Аюми поковыряла пальчиком воздух.

– Чего это вы их так недооцениваете?

– Физически они, конечно, могучи, и одному Селиванову против них было бы тяжеловато, но вот только…

– Сколько у вас этих «только», Мураками-сан? – Она продолжала удивлять и радовать меня своей служебной прытью.

– Сколько жизнь подбрасывает, столько и есть, – мудро заметила Аюми. – Короче, все мои!

– И это последнее ваше «только» что в себе таит?

– Мне утром повезло: из понедельничной смены в «Унаги-Доме» сегодня три человека было – две судомойки и один уборщик.

– Действительно повезло! – ехидно заметил я. – Целых две судомойки! Редко такое случается!

– И они показали, – она хладнокровно проглотила моего очередного «ежа», – что эта троица попарно тем или иным составом в тот вечер стол не покидала, то есть как минимум двое за столом сидели всю дорогу.

– Зоркие какие судомойки!

– Да, и уборщик тоже! – Аюми продолжала показывать, что класть ей палец в рот не стоит. – А вообще, как я выяснила сегодня, в понедельник на них весь ресторанный люд пялился! Когда еще в типичный японский ресторанчик, где жареного угря подают, такие массивные иностранки заходили! В общем, и официанты, и кухонные – все на них в тот вечер смотрели в четыре глаза.

– В основном на Нину с Мариной, да? – догадался я.

– Естественно, – хихикнула субтильная Мураками.

– Понятно. А нашу прекрасную Ирину, землячку вашу, вы утречком не навестили случайно? – Я напомнил ей, что кроме Нины с Мариной у нас с ней имеется и объект постройнее.

– Никаких телефонных контактов по ней ни ночью, ни утром не было, – отчиталась капитанша. – Ваша «наружка» проводила ее в университет, более ничего.

– А выписываться из «Гранд-отеля» она не собирается? Сегодня же среда!

– Когда она утром выходила, то задержалась у стойки администратора, – сказала Мураками. – После я проверила, оказалось, что она проплатила еще две ночи.

– Две ночи?

– Да, до субботы.

– А что у нас случится в субботу? – спросил я не столько Аюми, сколько воздушное пространство, разделяющее нас.

– Много чего может случиться, – философски заметила она. – До субботы еще далеко…

– Верно, но нас с вами из этого многого должно интересовать только окончание великой филологической конференции.

– Она завершается в пятницу, насколько я знаю, – проявила Мураками свою информированность.

– Тоже верно, но только отчасти.

– От какой части? – съязвила она.

– От экскурсионной.

– А именно?

– На субботу у них запланирована экскурсия в Отару – для всех жаждущих и страждущих, – сообщил я Аюми.

– Понятно, – кивнула она.

– А мне не очень.

– Филологи приедут в Отару, у Ирины Катаямы тоже обратный билет в Ниигату из Отару… Все сходится…

– Билет ее, Мураками-сан, сегодня «сгорел», – напомнил я ей непреложный факт, – а в Ниигате вся наша с вами филологическая братия и без Отару окажется. У них билеты в Россию Через нее.

– Ну тут тогда вывод только один напрашивается…

– Да, только один… – Я согласно кивнул.

Я попросил Мураками закончить бумажную канитель попозже, а сейчас выдвинуться в педагогический университет, сам же прошел в управление к Йосиде, чтобы поставить еще над одной «и» округлую птичку. У дверей его кабинета тосковал на табуретке взъерошенный Ганин.

– Ты чего, Ганин, тут торчишь? – поинтересовался я. – Йосида с тобой переговорил?

– Да, я ему уже исповедался, – невесело отозвался вялый сэнсэй.

– Так чего тогда сидишь?

– Наташу жду, – буркнул он.

– Она еще у него? – Я указал подбородком на дверь.

– Да, еще там. – Ганин качнул головой в том же направлении. – Мы с ней договорились, что я ее дождусь, и мы отсюда вместе на моей машине прямо в Отару поедем.

– Куда? – удивился я.

– В Отару, – равнодушно повторил Ганин.

– Почему в Отару? Почему не в университет? – Я терпеть не могу, когда по интересующей меня проблеме кто-то информирован лучше меня. – Зачем в Отару, Ганин?

– А ты что, не в курсе? – Он поднял на меня свои бездонные серые глаза. – Тоже мне, полиция называется!

– Я делом занят был, Ганин, а не в коридоре красивых женщин караулил!

– Сегодня все заседания на конференции отменили, – ровным, спокойным тоном поведал сэнсэй.

– Отменили?…

– Ну! – Ганин лениво пожал плечами. – Мне приятель по сотовому позвонил, сказал, что там все в трансе…

– В каком трансе?

– В траурном, разумеется… – Ганин грустно вздохнул. – За два дня два трупа, и оба филологические…

– Так что, конференцию свернули, что ли?

– Непонятно пока. Сказали только, что из-за трагических событий сегодня все запланированные заседания и доклады отменяются, а взамен желающие могут поехать на экскурсию в Отару.

– Вместо субботы, что ли? – спросил я, лихорадочно проигрывая в голове все возможные теперь варианты расклада нашего с Мураками славянофильского пасьянса.

– Ну да, – кивнул Ганин. – Вот Наташа и просила меня с ней в Отару съездить.

– Как это?!

– Молча, Такуя… – мрачно откликнулся он.

– А как же покойный муж? Приготовления к похоронам? Какая в ее положении вообще может быть экскурсия?

– Она сказала, что всем начнет заниматься завтра, а пока ей необходимо развеяться, – поделился со мной занятной информацией всезнающий Ганин.

– Логично, – не веря своим словам, сказал я.

– Для кого как… – грустно произнес сэнсэй.

– А почему она не вместе со всеми на автобусе едет?

– А это тебе твой Йосида пускай скажет! – недовольно огрызнулся Ганин. – Он ее второй час мурыжит. Автобус от университета через полчаса отходит. Ей никак на него не успеть…

– Интересные вещи говоришь, Ганин, – признался я. – Заречный со своими дамами тоже в Отару поедет?

– Откуда я знаю! Они что, уже уехали отсюда?

– Да, пятнадцать минут назад…

– Наверное, поедут тогда, – предположил Ганин. – Чего им в городе-то торчать.

В этот момент дверь раскрылась, и в коридор шагнула прекрасная Наталья. На ней был эффектный деловой костюм цвета спелой калифорнийской черешни с юбкой выше колен, светло-розовая блузка и лакированные шоколадные туфли на высоком каблуке, подчеркивающие ее неотразимую стройность. Она окинула меня безразличным взором, удостоила едва уловимым поклоном и перенесла все свое внимание на по-мальчишески вскочившего с табуретки при ее царственном появлении пажеподобного Ганина.

– Поехали, Ганин? – В ее словах было больше от приказа, нежели от просьбы.

– Поехали, – покорно отозвался тот.

Мне же ничего не оставалось, как немедленно вскочить в разгоняющуюся карусель, пока это было еще относительно безопасно.

– Я тоже с вами поеду, если вы, конечно, Китадзима-сан, не возражаете?

– Я так полагаю, что, даже если бы я стала возражать, вас это не остановило бы, – резонно заметила она.

– Верно, – кивнул я ей. – Вы спускайтесь, а внизу мы к вам присоединимся.

– «Мы»? – Ганин вопросительно посмотрел на меня, намекая, видимо, на то, что сегодня с утра заднее сиденье его скромного «галанта» уже испытало перегрузки.

– Да, я должен захватить с собой капитана Мураками из Ниигаты, – обрадовал я Ганина.

– А-а, эту Линду Хант!… – Сэнсэй вспомнил мою новую напарницу. – Ее возьмем, она маленькая.

Я забежал в отдел, извлек Мураками из кресла перед компьютером, по дороге обрадовал ее информацией об отмене на сегодня всех конференционных заседаний, и уже через две минуты мы вчетвером оккупировали ганинскую машину. Пока Ганин выбирался переулками к скоростному шоссе на Отару, я с переднего сиденья успел переговорить с «наружкой», ведущей Ирину Катаяму, и узнать от нее, что она в данный момент выезжает на своем «мицубиси» с гостиничной стоянки. Мураками, усевшаяся сзади вместе с Наташей, за это же время выяснила, что автобус с участниками конференции через несколько минут отчаливает с университетской стоянки и так же, как и мы, берет курс на Отару. Аюми юркими глазками в зеркальце заднего вида и мягкими пальчиками на моем левом плече дала мне понять, что все три интересующих нас университетских объекта находятся в автобусе, из чего оставалось сделать несложный вывод о том, что и с Заречным, и с его Ниной-Мариной мы скоро увидимся.