Русских у нас убивают мало. Конечно, больше, чем в других префектурах — на Хонсю, скажем, или на Кюсю, но все — таки не очень много. Чаще они сами себя убивают. Не в том смысле, что русский валит русского, как пишут в наших газетах, за «сегмент рынка сбыта краба», а в том, что им, русским то есть, уж больно свойственны суицидальные настроения и самоубийственные наклонности. В том же Отару каждый год до двух десятков утопленников набирается. Причем не от безысходной любви или тошнотворной нищеты наши ближайшие соседи с жизнью расстаются (это все Достоевский с Крамским придумали) — нет, все по дурости и отвязанности какой-то гипертрофированной. Покупают себе подержанные машины, и так как без японских прав на наших улицах иностранцам ездить запрещено, то обкатывают они свои покупки прямо в порту на пирсах — причалах. А до обкатки, понятное дело, в городе они обмывку своего приобретения осуществляют. Как морячки с рыбачками умеют обмывать покупки — хоть купленную за двести тысяч иен потрепанную «тойоту», хоть поганенький набор разноцветных китайских фломастеров, взятый в стоиеновом магазине, — известно всем нам давно. Садятся они в «обмытом» состоянии в «обмытую» машинку начинают гонять на ней по причальным сооружениям, воображая себя суперраллистами или еще кем, ну и кое — кто не рассчитывает тормозной путь и плюхается прямо в вечно холодные и равнодушные воды Японского моря. Тонут при этом целыми группами — по четыре — пять человек, полным салоном. Если в одиночку катаются, то чаше из затопленных машин выбираются, а когда впятером в них сидят, то поди там под темной водой разберись как и что.

А что до убийств, то это дело у нас относительно редкое, и потому мой визит в Отару не совпал ни с какими прочими моими обязанностями по другим «мокрым» делам, за которые я в нашем отделе отвечаю. Когда руки развязаны и есть возможность сконцентрироваться только на одном деле, работается веселее и радостнее. По крайней мере, я всегда могу досконально разобраться не только в сути главного вопроса, но и во всем том, что его окружает. Во мне с детства живет маленький, скромненький паучок обстоятельности и энциклопедизма, который вечно стремится сплести вокруг любого, пускай даже самого плевого факта сплошную паутину из дополнительной информации, которая иногда заставляет усомниться в простоте данного дела. Вот и теперь я ехал в Саппоро переполненным именно этим моим «паучьим» чувством и за полтора часа дороги по телефону успел обзвонить пол — управления, раздав всем сержантам по заданию.

Главное сейчас было получить полные сводки по кражам аксессуаров и барахла из салонов машин, а заодно — и по угонам. Я этим вопросом никогда не занимался, и только от Накагавы — нашего лейтенанта, отвечающего за «автомобильные» проступки русских, — знал, что если рыбачки что и угоняют, то это все больше велосипеды — они у нас повсюду расставлены и разбросаны. Что касается машин, то случаи с угонами были и есть, но почти все они — по пьяни и неразумению. Я не слышал, чтобы кто-то когда-то крал машину, чтобы, скажем, ее перепродать здесь же, в Японии, японским барыгам или же загрузить на судно и вывезти для продажи на Сахалин или во Владивосток. В основном русские угоняют их, только чтобы покататься, а потом бросить в каком-нибудь из темных припортовых переулков. Во мне не без оснований зудело опасение по поводу того, что у нас заберут дело Ищенко дорожные службы, потому что дело здесь попахивало элементарным столкновением неравных интересов жалкого русского воришки и наших солидных угонщиков. Если это так, то мне придется все бразды контроля и правления передать суровым дорожникам, а самому оставаться на подхвате. С одной стороны, кобыле значительно легче, с другой — с бабой на возу все — таки приятнее, чем одному.

В управление я приехал уже после шести. Нисио, как всегда, торчал на месте, а вот из остальных ребят остался только Накагава, которого я попросил задержаться. Разговор с шефом было коротким, поскольку мы вдоволь наговорились по мобильнику, да кроме того, хитрый лис, я уверен, успел подраспотрошить Ивахару, а вот на Накагаву я насел основательно. По его данным выходило, что автомобильные кражи — дело для русских гостей в наших портах привычное. За год по Хоккайдо набирается около сотни бедолаг, взламывающих, а то и просто забирающихся в оставленные бестолковыми, непугаными хозяевами незапертые салоны «тойот» и «хонд», и выковыривающих с корнем проигрыватели для компакт — дисков, навигационные модули и всю прочую дребедень, без которой все японцы спокойно жили и с аппетитом кушали всего каких-нибудь десять — пятнадцать лет назад. По документам Накагавы выходило, что покойный Ишенко в цепкие когти нашего самого справедливого в мире правосудия не попадал, да и основная статистика по таким кражам приходилась не на благословенный Отару а на забытый богом и солнцем Северный Вакканай, где уже несколько лет русские творят беспредел, на который местные власти вынуждены закрывать глаза, убеждая себя и овечье население в том, что все — таки от русских контрабандных крабов город получает больше, чем теряет от мелких краж и крупных драк.

— А по угонам у тебя что? — спросил я Накагаву.

— По каким угонам? — Накагава весь как-то передернулся при слове «угон», давая мне понять, что его клиентура — сошки мелкие и в такие серьезные дела не полезут.

— Ну русские машины в портах угоняют?

— Вот здесь все случаи за последние двенадцать месяцев. — Накагава ткнул пальцем в тонкую пачку копий протоколов.

— Тут все по мелочи: «сивики», «короллы», «фамилии». Поматросили — и бросили. — Я пробежался по протоколам угонов «с целью покататься». — А что-нибудь типа, скажем, «паджеро» или «лэнд — крузера» они не берут? Как насчет таких машин?

— Ха! — прыснул Накагава. — Они, может, и взяли бы «паджеро», но кто же им его даст?

— А что, они у хозяев всегда разрешение спрашивают?

— Да нет, я не в том смысле.

— А в каком?

— Ну вот, например, две недели назад в Абасири двое русских «мазду — фамилию» угнали. Покататься им после бани захотелось.

— И?

— Ну что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Что такое «мазда — фамилия» с точки зрения угонщика?

— Да фигня! — Накагава настолько самоуверенно это произнес, что меня потянуло поинтересоваться у него на предмет того, не пробовал ли он сам случайно уводить у законопослушных провинциальных обывателей эти расхожие «мазды — фамилии».

— То есть машина дешевая и угнать ее легко, да?

— Именно! Противоугонное устройство элементарное, салон можно открыть ногтем.

— А в этом случае в Момбецу они чем открыли?

— В Момбецу ножом. А вообще мои клиенты себя особо не утруждают. Чаще всего просто стекло боковое бьют…

— Не жалеют добра, значит?

— А чего им его жалеть? Не на продажу ведь воруют. Покатаются — бросят…

— А «паджеро»?

— «Паджеро» разные бывают. Вас, Минамото-сан, какой именно «паджеро» интересует?

— Например, «челленджер».

— «Челленджер» — тачка серьезная. Если противоугонку на заказ ставили, то открыть проблематично. Но опять же, если мы о русских говорим, чего им с замком возиться? Стекло или боковое, или заднее высадят — и катайся на здоровье.

— А наши люди «паджеро» часто угоняют?

— Японцы?

— Да, японцы.

— Это я не знаю. Конкретно не знаю. Слышал только, что сейчас намного чаще. Но точных данных у меня нет.

— Все у дорожников, да?

— Да, на третьем. Кстати, там ведь теперь наш Канеко работает. Если вам так интересно, вы его спросите. Он, я думаю, расскажет.

Проблема внутренней субординации и профессиональной взаимопомощи для нас вопрос номер один. Весь наш полицейский аппарат — не только наше хоккайдское управление, а вообще вся японская полиция — обладает такой информативной мощью, что как с организованной, так и с не очень организованной преступностью можно было бы покончить за пару лет, если бы не пресловутая изолированность и конкуренция внутри наших разобщенных структур. На словах-то «мы все как один, и недалек тот час», а как до дела дойдет — так каждый сам за себя, и наши синтоистские боги — против всех. Хуже, говорят, только у вояк. То, что они по конституции не могут армией называться, у них такой комплекс выработало, что все рода войск друг друга на дух не переносят. Причем были бы действительно рода, а то пехота, которая в силу нашего островного положения в случае чего только на родной земле драться сможет, малочисленные летчики — пилоты, время от времени по ошибке роняющие боезапас на дома для престарелых, да скромненькая флотилия на три минуты морского боя с северными корейцами или китайцами. Ан нет, коснись какой информации, так наземные ребята ею никогда ни с моряками, ни с авиаторами не поделятся, а те, в свою очередь, тоже.

Мы же от наших славных, но хлипких, способных только на разгребание завалов после землетрясений и лепку горок и дворцов из снега для традиционных саппоровских снежных фестивалей сил национальной самообороны ушли недалеко. Колоссальные базы данных по преступным группировкам и прочей нечисти у нас, несмотря на компьютерную продвинутость и лицемерные указания сверху в единую систему до сих пор не объединены. Есть, конечно, какая-то незначительная часть информации для общего пользования, но отнюдь не вся. Каждый отдел тянет одеяло на себя и хочет быть единственным держателем тех или иных данных, чтобы всех его работников распирало от гордости и значимости своей скопидомской деятельности и чтобы другие отделы не покушались на такие же профессиональные высоты. Элементарным паролем баррикадируют доступ в свою локальную сеть — и сливай воду! Отчего это происходит в нашем на первый взгляд монолитном и гомогенном японском обществе, изнутри понять трудно. Снаружи же тот же Ганин объясняет это изначальной, подспудной и неотвратимой тягой человеческого существа к стяжательству и рвачеству. На культурном уровне эти низменные страсти реализуются нами в основном в магазинах, когда через набивание супермаркетовских корзин мы исполняем свои глубинные, подсознательные желания приобретать и накапливать. На уровне некультурном все это трансформируется в стремление присвоить себе что-нибудь чужое, или, как сказал бы не любящий экивоков Ганин, «спереть», «стибрить», а то и еще чего покруче, что бестолковый Сома записал бы в протокол как «с — женский — половой — орган — ить». А профессиональный уровень оказывается аккурат посередине между бытовым — культурным и криминальным — бескультурным. Этакая пограничная субстанция, заставляющая нас всех постоянно строить хорошую мину при плохой игре и наивные глаза при расчетливой подлости. Работа — какая бы она ни была — толкает нас на раздвоение нашей часто и без того уже раздвоенной семьей и школой личности: свои слабо контролируемые животные инстинкты покорения и завоевания мы реализуем в якобы роскошном супермаркете свободного рынка, на деле являющемся элементарным театром действий тех же преступных группировок, только что приторно улыбающихся и низко кланяющихся при словах «мораль» и «закон» и имеющих в стране надежную репутацию фирмы с глубокими традициями. Только вот экономика наша о финансы споткнулась — и все эти прославленные торговые дома типа — «Сого» или «Дайей» кинулись друг другу глотки грызть да свои же капиталы по домашним кладовым растаскивать.

Все эти мысли перегружают меня всякий раз, когда я должен обращаться за помощью в другие отделы. Сколько молодых еще сил и драгоценного, не совсем еще утраченного времени я приложил к тому чтобы как можно меньше зависеть в этой жизни от других. Но если в быту это оказалось сделать не так уж и трудно — достаточно вовремя выпорхнуть из родительского гнездышка и поскорее избавиться от инфантильно — романтических идеалов растягивающегося у многих на десятки лет беспечного и потому притягательно сладкого детства. А вот на работе быть кустарем — одиночкой — с мотором или без, разницы никакой — практически невозможно. Конечно, профессия профессии рознь. Я вот смотрю на отца или на Ганина — на сэнсэйское племя: вроде на первый взгляд они — сама независимость; для того чтобы производить конечный продукт, им, кажется, никто и ничто со стороны не требуется. Весь из себя профессионально независимый Ганин любит к месту и не к месту напевать: «Все находится в нас!» Но, приглядываясь внимательнее и к нему, и к отцу я замечаю, что вне зависимости от своих студентов они — ничто. У них ведь какая главная радость? Высказаться, поделиться информацией, наполняющей их безразмерные мозги, с теми, кто якобы в ней нуждается, отлить несколько литров светлых идей и глубоких мыслей в порожние черепа нынешних студентов. Не будет этих пустых сосудов перед ними — останутся они в профессиональном плане ни с чем, лопнут от внутренних перегрузок, не зря же у нас больше половины университетских преподавателей с серьезными сдвигами и тяжеловесными прибабахами.

Нам же на нашей работе, наоборот, приходится делать так, чтобы с тобой кто-то другой поделился имеющейся у него информацией. Причем речь всегда идет не о справедливом обмене, а об одностороннем одолжении. У нас это считается верхом профессионального мастерства: выудить у коллеги из параллельной структуры все, что тебя интересует, и при этом не сообщить ему ничего из того, что интересует его в твоей работе. Все это, конечно, какой-то первобытный детский сад, в котором взрослые, обремененные семьями и лысинами мужики упорно хотят, чтобы у каждого из них в каждой руке было по красивой машинке, а у соседа чтобы такой машинки ни в одной руке не было. О том, что было бы неплохо, чтобы у каждого было ровно по одной машинке, никто думать не хочет, потому что две машинки лучше, чем одна, и еще лучше, чем ни одной.

Я спустился на третий этаж в дорожный отдел, где обычно ребята сидят допоздна, поскольку автомобили и пешеходы у нас бодрствуют и сталкиваются друг с другом круглосуточно. Канеко сидел за столом перед компьютером и, завидев меня, достаточно искренне улыбнулся. Шагая к нему, я прекрасно осознавал, что через полминуты поставлю этого молодого и многообещающего капитана в щекотливое положение: с одной стороны, отвечать на мои вопросы по поводу угонов дорогих джипов он не обязан, потому как я пришел к нему практически как частное лицо, а обычно для получения таких вот ответов у нас проводятся специальные межотдельные совещания; с другой — от нас его перевели сюда только четыре месяца назад, по годовой программе регулярной ротации кадров, которой подвержена половина сотрудников всего управления, то есть меня, как старшего товарища, он еще не забыл и держать язык за зубами вряд ли посчитает удобным.

— Привет, Рикио-кун. — Я махнул рукой в сторону Канеко.

— Здравствуйте, Минамото-сан. — Канеко отреагировал на мое появление легким кивком, но без привставания с кресла, что полностью соответствует тем незначительным различиям, которые между нами стоят: семь лет жизни и одно офицерское звание.

— Поздновато сидишь! — Теперь главное разбавить свой дискурс интонациями безразличия и легкомыслия.

— Да дел по горло, понедельник ведь… — Неглупый Канеко начал сверлить меня черными пронзительными глазами.

— Угоны? — Я имитировал попытку заглянуть в текст на дисплее его компьютера.

— В основном да, — без особого энтузиазма отозвался он.

— Понятно. Просветить меня по одному вопросу сможешь?

— Смотря какой вопрос. — Канеко не собирался терять бдительность в присутствии четырех офицеров, насторожившихся за соседними столами при моем появлении в их отделе.

— Вопрос не очень сложный. — Я помедитировал пару секунд на предмет того, отзывать ли Канеко в коридор для приватной беседы или нет, и в конце концов решил все — таки не подставлять его перед новыми коллегами. — По угонам вопросик.

— Слушаю, Минамото-сан.

— Как часто у нас на Хоккайдо «мицубиси — паджеро» угоняют? Есть у тебя такие данные?

— «Паджеро»? — Канеко насторожился еще больше, и мне стало понятно, что я бью если не в яблочко, то по крайней мере в ахиллесову пяту всего дорожного отдела.

— «Паджеро», «паджеро»…

— «Паджеро» разных моделей есть. Марка-то широкая. Вас какая модель конкретно интересует, господин майор?

— В общем-то, меня, Канеко-сан, все модели интересуют — и Шиффер, и Евангелиста, и Кроуфорд…

— Таких моделей «паджеро» я не знаю, — с серьезной миной отрезал Канеко, а сдавленный смешок за одним из соседних столиков дал мне понять, что я своим словоблудием сумел заслужить определенное уважение у местного персонала, который, видимо, тоже давно уже испытывает смутные сомнения относительно наличия у Канеко чувства юмора.

— А «челленджер» знаешь?

— «Челленджер» знаю. — Канеко обрадовался, услышав наконец-то знакомое слово.

— Часто его угоняют?

— М — м—м… Довольно часто.

— Как довольно?

— Что «довольно»? — Канеко по-прежнему не собирался вестись на мои лингвистические пируэты.

— Как часто? — перевел я сам себя заторможенному капитану.

Припертый к стенке, вернее, к спинке обтянутого грубой темно — синей материей казенного кресла Канеко завертел по сторонам своей приплюснутой на затылке и вытянутой к подбородку головой и в два раза быстрее обычного заморгал своими глазами — угольками:

— Вам точное число надо?

— А что, у вас в отделе проблемы с точностью?

— Нет, проблем нет. Вам срочно надо? — Канеко попробовал отправить меня на время к себе, чтобы за вымученные сорок минут обговорить со своими нынешними товарищами сложившуюся ситуацию и принять с ними коллегиальное решение о том, давать ли мне точные цифры по угнанным «челленджерам» или не давать.

— Да я домой уже собрался, — отсек я Канеко пути к отступлению. — Чего тянуть-то? Компьютер вон у тебя работает…

— Хорошо, сейчас скажу, — вздохнул обреченный на презрение и ненависть со стороны сослуживцев исполнительный капитан.

— Если не затруднит, — добавил я лицемерно.

Канеко защелкал мышью по экрану монитора, а я стал шарить глазами по стенам его нового отдела, сплошь увешанным сильно увеличенными фотографиями разнокалиберных автомобилей в фас и профиль. Тут были и сейфообразные джипы «исудзу — труперы», и похожие на раздавленных лягушек с выкатившимися из орбит глазами — фарами спортивные «Мицубиси—3000», и яйцеподобные «тойотовские» микроавтобусы.

— Это все угнанные машины? — спросил я Канеко, кивая на развешанные фотографии.

— Угу… — буркнул он в ответ, последний раз щелкнул мышью и тяжело вздохнул. — Тридцать восемь.

— Что «тридцать восемь»?

— За этот год на Хоккайдо угнано тридцать восемь машин модели «мицубиси — паджеро — челленджер».

— Что значит «за год»? За последние двенадцать месяцев, что ли?

— Нет, за этот год, то есть с первого января этого года.

— Так сейчас только апрель.

— Да, апрель. — Канеко на всякий случай отвел свой взор в сторону и перевел его на затесавшийся на стене между красным «фольксвагеном — пассат» и желтым «альфа — ромео» зеленоватый, отнюдь не автомобильный календарь, вяло рекламирующий кредиты Северо-Тихоокеанского банка для населения всего под три процента годовых.

— Что же получается, за четыре месяца тридцать восемь «челленджеров»?

— За четыре неполных месяца, — уточнил Канеко.

— Многовато…

— До сегодняшнего дня было тридцать семь.

— До сегодняшнего?

— Да, ночью в Отару угнан тридцать восьмой.

— Да — да, я в курсе, я там был…

— Я знаю. — Канеко явно намеревался перейти в контратаку, влезть на мою территорию и попытаться выудить из меня все, что мне известно по этому угону, потому как вряд ли ему или кому-то из его ребят Ивахара преподнес на блюдечке готовую информацию: все — таки там на месте угона труп, да еще не японца.

— И сколько из тридцати восьми найдено? — Я опять погнал свои войска на территорию дорожного отдела.

— Ни одного, — мрачным полушепотом выдавил Канеко.

— Ни одного?

— Ни одного…

— И где они могут быть?

— Ищем… — Ничего умнее этого избитого клише, которым наш брат обычно залепляет уши доверчивых жертв воров, изречь грустный Канеко не сумел.

— Хорошо, Канеко-сан, какие у вас есть наработки по тому кто занимается такого рода машинами?

— «Челленджерами»?

— Да, ими и аналогичными джипами.

— Я занимаюсь, Сима-сан занимается. — Канеко кивнул в сторону одного из коллег — В общем, почти все мы ими занимаемся.

— Приятно слышать, но меня интересует не распределение обязанностей внутри вашего отдела.

— А что тогда?

— Меня интересует, кто их угоняет?

— Ха! — Канеко Вдруг прорвало. — Мы все хотим знать, кто их угоняет! Здесь наши с вами желания совпадают, Минамото-сан!

— Желание, Канеко-сан, — это у меня. — Пора было ставить капитана на место. — А у вас, как я понимаю, служебное задание. Это совсем другая вещь, сам должен понимать.

— Понимаю, — поостыл Канеко.

— У тебя есть список всех угнанных в прошлом и этом году джипов?

— Ну есть…

— Я могу его получить?

Канеко грустно оглянулся на своих ребят, не получил от них ни поддержки, ни запрета, вздохнул и опустил голову.

— Что, Рикио-кун, информация секретная, что ли?

— Для служебного пользования.

— И?..

— Минамото-сан, следствие по всем этим джипам идет под личным контролем полковника Гото, нашего начальника. Делиться информацией по этим делам без его санкции я ни с кем из других отделов не могу Понимаете?

— В общих чертах. Наш Накагава в курсе этих дел? — проверил я на всякий случай лояльность Накагавы.

— Не думаю. — Канеко крутанул головой. — Накагава-кун кражами аксессуаров занимается.

— А что, из «паджеро» или «лэнд — крузеров» аксессуары не воруют? — Я повернул разговор в сторону покойного Ищенко.

— Практически нет. Их сами воруют.

— «Лэнд — крузеры» тоже?

— Тоже.

— И сколько за этот год?

— По Хоккайдо?

— А у вас и по всей Японии статистика есть?

— А как же!

— По Хоккайдо.

Мышка под толстенькими и коротенькими пальчиками Канеко вновь защелкала:

— Тридцать три.

— Тридцать три «лэнд — крузера» за неполных четыре месяца? По джипу в три дня?

— Так точно. Но это не только чистые «лэнд — крузеры»…

— А что, не все угонщики грязные машины берут? Просят владельцев их мытыми на стоянках на ночь ставить?

— Все смеетесь… Я имею в виду тридцать три — это все модификации: «хай — лакс», например, несколько модификаций имеет.

— Например, какие? — Я решил уж заодно расширить свои не столь обширные познания в области наших машин повышенной проходимости и завышенной стоимости.

— Есть шестицилиндровые, есть восьми…

— Ага, понятно.

— Есть еще «прадо».

— Тоже «тойота», да?

— Да, тоже модификация «лэнд — крузера».

— И как «прадо» идет? Хорошо?

— У угонщиков, что ли?

— Ну если точнее, то к угонщикам.

— Из тридцати трех «лэнд — крузеров» — шестнадцать «прадо» пяти модификаций.

— Понятно. А как насчет, скажем, «ниссана»?

— Двадцать один «ниссан — патрол»… — глубже прежнего вздохнул Канеко. — Одиннадцать полноприводных «ниссан — террано»…

— А «исудзу» берут?

— Берут — берут… «Исудзу» хорошо берут. Восемнадцать «труперов»…

— Как корова языком слизнула, да?

— Какая корова?

— Так я как раз, Канеко-сан, у тебя и хочу узнать, какая — такая корова эти джипы ворует.

— Найдем… — без малейшего намека на уверенность и энтузиазм пролепетал Канеко.

— Сколько с начала года таких машин угнано?

— На Хоккайдо?

— Опять ты за свое, капитан! На Хоккайдо, конечно!

— Сто шестьдесят две, — считал Канеко с компьютерного дисплея.

— Ого! И сколько найдено?

— Джипов?

— Да, Канеко-сан, джипов!

— Восемь.

— Сколько?!

— Восемь…

До последних лет высокий процент раскрываемости преступлений был нашей главной гордостью. Десятилетиями наше начальство, упоительно брызжа слюной, рапортовало правительству и населению о том, что практически каждый убийца и вор у нас получает по заслугам. Все было прекрасно в нашем локальном полицейском мире: так или иначе, рано или поздно, но каждый, кто преступил закон, ощущал на своих запястьях режущий плоть могильный холод никелированных наручников. Потом уже, на суде, некоторым из них удавалось вывернуться и избежать тюремных нар благодаря хорошо подвешенному и щедро оплаченному языку склизкого, изворотливого, как морской угорь, адвоката. Но это уже были не наши проблемы — наша задача была ловить и доставлять на суд всех, кто этого заслужил. И все было замечательно до тех пор, пока не лопнул мыльный пузырь нашей замечательной национальной экономики. Кражи и грабежи покатились по чистому зимнему полю бескрайнего Хоккайдо снежным комом, на глазах увеличивающимся в размерах, и наша машина стала давать сбой за сбоем. Работать приходится по старинке, на увеличение штатов денег не дают, поколение надежных стукачей из числа мирного населения стареет и вымирает, а молодежь наша, аморфная и безразличная, хоть номинально населением также является, им на смену не торопится. Я даже рад тому что сижу на убийствах: их по-прежнему немного, так что особо не опозоришься. Да и вообще наш отдел находится в более выгодном положении по отношению ко всем другим. Наши клиенты — как два волоска на лысине: найти в случае необходимости нашкодившего одинокого русского среди нашей черноволосой и кареглазой толпы пока проблем не составляет. Все — таки общий процент раскрываемости по отделу — девяносто восемь, а по убийствам, как нетрудно догадаться, — все сто. А Канеко вот от нас ушел и теперь, бедный, имеет только восемь возвращенных владельцам джипов из ста шестидесяти двух.

— Э — э, Канеко-сан, похвастаться вам тут в дорожном отделе, как я погляжу нечем.

— Ну не совсем. По другим категориям машин у нас показатели повыше, — обиделся Канеко.

— По каким «по другим»?

— Ну я же сказал: по недорогим легковушкам.

— И какой по ним показатель?

— Шестьсот девяносто четыре угона за январь — март — шестьсот сорок пять машин найдено. Уже найдено…

— А что ж с джипами-то так плохо?

— Да есть причины…

— Какие, если не секрет? — Я решил продолжить тянуть из Канеко все жилы до тех пор, пока он наконец-то не осознает, что сопротивляться бессмысленно, что, если уже я кого или чего решил дожать, я дожму обязательно.

— Их нет, понимаете, Минамото-сан?

— Что значит «их нет»? Машин нет?

— Да, машин. Нету машин — и все. — Канеко в последний раз щелкнул мышкой, компьютер издал неаппетитный всхлип, и его завораживающий миллионы наших соотечественников экран погас. — Пойдемте, Минамото-сан, в столовую кофе попьем. Если вы, конечно, не торопитесь…

Я взглянул на часы: было без пяти семь, и, разумеется, я вступал в ту временную зону понедельника, которая не сулила мне ничего хорошего, если я пойду сейчас пить кофе с Канеко, а не возьму ноги в руки и не поскачу на электричку чтобы не гневить Дзюнко. Домой хотелось — ведь сегодня только понедельник, и инерционность субботне-воскресной расслабухи в кругу симпатичных и, можно даже сказать, любимых домочадцев заставляет все — таки вздыхать по запаленному позавчера притягательному очагу домашнего уюта. Я знаю, что к четвергу это пройдет и, как это происходит со мной еженедельно на протяжении последних двух десятков лет, потребность мчаться домой после шести угаснет, но только для того, чтобы вспыхнуть вновь поближе к воскресному вечеру. А сегодня, как назло, понедельник, и домой пока все еще очень хочется.

— Не тороплюсь, Канеко-сан. — Я отрезал себе пути к слабовольному и малодушному отступлению в свой второй, обывательский мир.

— Сима-сан, я на полчасика выйду?

Сима, тоже в чине капитана, но, видимо, старший в дорожном отделе, молча кивнул в сторону Канеко. Я помню этого Симу — он раньше в китайском отделе работал, а до этого, если не ошибаюсь, служил в Шанхае, в охране нашего генконсульства. Проходя следом за Канеко, сквозь конторские столы, заваленные пухлыми папками и замусоленными бланками протоколов, я краем глаза отметил про себя, что и два других дорожника, превших в уже нерабочее время за источавшими холодный лунный свет компьютерами, — тоже из бывших наших, из международного управления: один, то ли Танака, то ли Наката, не помню точно, работал еще полтора года назад у Иокомити в корейском отделе, а второго — здесь никаких, даже поверхностных ассоциативных идей по поводу фамилии у меня нет — я видел в южноазиатском отделе.

Уже в лифте я заметил в адрес Канеко:

— Наших у вас, я гляжу, много работает.

— Каких «наших»?

— Тех, кто раньше у нас, в международном, работал…

Бывших наших, я хотел сказать…

— Заметили?

— Заметил. Только фамилии их не помню.

— Сима…

— Да, Симу из китайского помню. Двух других — нет.

— Ямада-сан из отдела Южной Азии. — Канеко пропустил меня перед собой сквозь разъехавшиеся двери лифта. — И Китано-сан — из корейского, помните его?

— Китано, да! — Я хлопнул себя по лбу — А я вспоминал: то ли Наката, то ли Танака.

— Танака-сан из англоязычного отдела у нас тоже теперь работает. Он ушел уже. Вы кофе будете?

Мы сели за столик наполовину заполненного, несмотря на поздний час, нашего нового кафетерия, своим дизайном и, увы, ценами походившего на солидный ресторан. Я опять взглянул на часы, прикинул, на сколько может растянуться наша строгая мужская беседа с Канеко, и решил все — таки ограничиться только кофе, лелея в глубине безграничной души порядочного семьянина довольно сильную еще надежду поужинать дома. Канеко заказал два кофе и себе набор треугольных сандвичей с тунцовым салатом и жареной курицей.

— Минамото-сан, сначала ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: почему, собственно, вы вдруг джипами заинтересовались? — Канеко сидел передо мной теперь более серьезным, но менее напряженным, чем три минуты назад в отделе.

— Про ночные дела в Отару ты знаешь, да?

— Знаю.

— Про мои обязанности в русском отделе еще не забыл?

— Нет, не забыл. Убийства на вас, Минамото-сан.

— Вот — вот, убийства.

— То есть сейчас вас должен интересовать убитый… Как его фамилия там?

— Ищенко была его фамилия.

— Ага, Ищенко, — кивнул Канеко и принял от официантки тарелку со своим сандвичами. — Не хотите закусить?

— Нет, спасибо. В тунцовом салате лук, а мне домой ехать. Ты-то не женился еще?

— Женишься тут! — Канеко впился зубами в трехслойный треугольник, и в мою сторону поплыл ненавистный с детства аромат сырого лука. — Сегодня еще часа три сидеть — не меньше. Пропади он пропадом — этот дорожный отдел!

Перевод есть перевод, сам нашу систему знаешь. Против системы не попрешь.

— У меня перевод по контракту только в две тысячи четвертом… — прошамкал Канеко набитым ртом. — Да и то в пределах международного управления.

— Чего?

— Ничего. Меня в дорожный отдел раньше срока перевели… И против условий контракта…

— Почему?

— У Нисио-сана нашего… вашего… спросите! — При имени моего нынешнего и его бывшего начальника успокоившиеся было угольки канековских глаз вновь вспыхнули горячим антрацитом.

— При чем здесь Нисио-сан?

— При том. Это я уже потом, от Гото-сана узнал: была, оказывается, команда сверху по его, Гото, заявке в прошлом октябре.

— Какая команда? Я не знаю ничего. — Я отхлебнул из белой чашки слабо напоминающей заявленный в меню «эспрессо» жидкости цвета вперившихся в меня очей капитана — дорожника.

— Такая команда… Дорожный отдел расширили в прошлом году. Пять штатных единиц им передали…

— Как это расширили? Начальство же постоянно нам песни поет про то, что в бюджете денег нет и чтоб подмоги не просили!

— Вот — вот! А дорожников расширили. И я как раз на это дело попал, под расширение.

— На какое дело?

— На такое! Я же не сменил там никого! Понимаете?

— Не понимаю! Перевод есть перевод. Один отработал, его в другой отдел перевели, на его место следующего взяли — обычное дело.

— Никакое тут не «обычное» дело!

— Да объясни ты толком, Рикио-кун! — Я попытался разобраться в объявших меня негативных чувствах: что меня сейчас больше раздражает — недомолвки закипающего Канеко или ядовитый луковый миазм, который исходил теперь не только от сандвичей, но и из его рта? Нет, лук пока все — таки перевешивает…

— Объясняю! Была команда: сплавить из каждого иностранного отдела международного управления по одной штатной единице в дорожный отдел. Вот полковник наш меня и перевел туда — с зарплатой, со всеми причиндалами.

— Нисио?

— Нисио.

— А почему тебя, а не, например, Накагаву? Он же к машинам как-то поближе.

— А Накагава в русском слабоват, да и в России никогда не был.

— А ты был?

— Весь декабрь.

— Чего?! — Я же отчетливо помню, как в конце ноября Канеко сдал дела и, перед тем как с января начать тянуть лямку у дорожников, взял не отгулянный летом отпуск, заявив, что поедет к предкам в Сендай.

— Того!

— Ты же в Сендай поехал!

— Не был я ни в каком Сендае! Мать так обозлилась на меня! Я у них три года уже не был с этой работой!

— Где ж ты был?

— Меня Нисио с Гото во Владивосток посылали.

— Как во Владивосток?! — Вот это новость. Командировки в Россию у нас в отделе — достояние всеобщей гласности и явление неограниченной демократии. Командировочного туда собирают (или, как шутит мой друг Ганин, «соборуют») всем скопом, давая полезные практически советы и магазинные наказы: купить, скажем, гречки с черным хлебом или семян свеклы и кабачков. А тут, значит, Канеко поехал во Владивосток с секретной миссией, и я об этом ничего не знал! Не то чтобы меня тянуло в стольный град Приморского края, имеющий в Японии репутацию второго после соседней Находки по уровню бандитизма города России, но сам факт засылки туда Канеко без моего ведома был для меня, несомненно самого большого специалиста по всему что связано с нашим шумным северо-западным соседом, весьма и весьма оскорбительным. Меня потянуло плюнуть в гнусный столовский кофе, вызывающе дисгармонирующий пышному интерьеру и полететь в отдел, чтобы наорать на хитроумного Нисио, разыгравшего за моей спиной с главным дорожником Гото такую подлую комбинацию.

— Так, во Владивосток! Послушайте, господин майор! Секрета здесь нет никакого, но и распространяться по этому поводу ни мое нынешнее, ни мое прошлое начальство не любит.

— А ты, значит, любишь?

— У меня выхода другого нет!

— Из чего выхода?

— Да мы все с ребятами, как в западне какой-то!

— С какими ребятами? С Симой и Китано с Ямадой?

— Да. Их же по той же схеме в дорожный отдел перевели — чуть раньше, правда, но для того свои причины были.

— Ну?

— Понимаете, нам всем настоятельно не рекомендовано передавать информацию в свои бывшие отделы. Но в моем случае я в одиночку работать уже не могу Мне помощь нужна извне, от вас с Нисио-саном, например, от того же Накагавы.

— А Нисио не помогает?

— Нисио не помогает. Говорит: у тебя теперь новый начальник, под ним и крутись.

— Ладно, декорации мне понятны, режиссерские установки тоже. Давай сюжет пересказывай!

— Вам бы все ерничать, Минамото-сан! — Канеко завершил расправу над бутербродами, которые незримо все еще напоминали о себе запахом из его чрева, особенно те, что были с тунцовым салатом.

— Время спать, Канеко-кун, — я постучал по своим часам, — да и поел ты уже! Давай выкладывай свою драму в трех актах.

— Драма действительно драматичная, — глубокомысленно изрек Канеко. — Драматичнее не бывает.

— Не говори, Рикио-кун! Нет повести печальнее на свете, чем драма о «лэнд — крузере» в кювете…

— В этом-то все и дело, Минамото-сан! Нет этих «крузеров» и «паджеро» нигде! Ни в кюветах, ни в комиссионках — нигде! Нет — и все тут! Хоть ты тресни!

— Ни фига себе! Их что, сжигают, что ли, после угона?

— Если бы! В общем, есть мнение, что их с нашей территории вывозят. На судах вывозят…

— На Хонсю, что ли?

— Да нет, не на Хонсю! Из Японии вывозят! За границу!

— И поэтому Нисио тебя в рабство продал?

— Да. Из нас сформировали такую «иностранную» группу; которая как раз этим вывозом и занимается. Мы, собственно, машины сейчас уже и не ищем.

— А что же вы ищете?

— Мы ищем каналы, по которым они из страны уходят, и связи между теми, кто угоняет, и теми, кто вывозит.

— Канеко-сан, ты меня извини, но это детский лепет какой-то. Япония, слава богу; не Россия — сухопутных границ у нас, к счастью, нет, краденую тачку ни в крытом вагоне, ни своим ходом никуда не отгонишь. Самолетом машины только императоры с президентами перевозят…

— Да — да, не идиоты мы, Минамото-сан! С пограничниками и таможенниками работаем. Но пока все без толку!

— Как это без толку?! «Челленджер» какой-нибудь — машина солидная, ее под койкой в каюте не спрячешь!

— Да мы все таможенные документы по всем портам пролопатили! На Хонсю еще хоть какие-то результаты были. Там в Йокогаме и в Осаке в прошлом ноябре двадцать с лишним контейнеров с дорогими «краунами» и «маджестами» задержали…

— Куда шли?

— В Индонезию и в Малайзию.

— А у нас?

— На Хоккайдо в смысле?

— На Хоккайдо.

— А у нас, на Хоккайдо, — ноль.

— Так, а в Россию-то ты чего ездил?

— Чтобы убедиться, что джипы туда идут.

— Убедился?

— Отчасти.

— Как это «отчасти»?

— Главное, я понял, что рынок там для них огромный! Есть куда сбывать, спрос на них там огромный!

— Канеко-кун, ты меня извини, но я Россию знаю получше тебя. Согласен с этим?

— Отчасти, господин майор! Только отчасти!

— Опять ты за свое, частичный ты наш!

— Да я же знаю, что вы мне сказать можете! Я же сам через это прошел. Я же с теми же мыслями от Гото-сана задание получал! А как съездил — так своими глазами убедился, что был неправ.

— И что, по-твоему, я могу тебе сказать?

— Что в России у машин по закону руль с левой стороны, а у наших машин он с правой.

— Ну правильно! Зачем им «неправильные» машины? Сейчас у них там, слава богу не социализм — купить можно все, что хочешь! Магазины ломятся. Я в Москве недавно был — так там машины, какие только твоя душа широкая ни пожелает. Но, милый друг, все с левым рулем!

— Вот — вот, я же говорю, что я знаю, что вы мне сказать можете! Я же сказал, что я точно так же думал. В том же направлении! В направлении левого руля и правостороннего движения.

— И Владивосток тебя переучил, да?

— Да, во Владивостоке вообще все по-другому! Не как в остальной России, в Москве той же самой…

— Там что, до сих пор думают, что Союзом Брежнев рулит?

— Нет, там и в советские времена, я думаю, не слыхали, кто такой Брежнев. Там все сами рулят, самостоятельно, и рулят не как положено, а наоборот.

— Э — э?

— Там все машины наши!

— Подержанные, я понимаю, слышал, знаю. Рыбаки вывозят с наших помоек — это хорошо. Но чтобы прямо «все»…

— Да говорю вам, там ни, как их, «Жигулей», что ли, ни, как их, «Москвичек»…

— «Москвичей», — поправил я не использовавшего полностью прекрасной возможности на месте изучить достижения российского автомобилестроения Канеко.

— Хорошо, «Москвичей», пусть будет «Москвичей». Нет там русских машин, а есть только наши, японские. Там вообще давно уже пора правостороннее движение на левостороннее менять и светофоры перевешивать. Но это не главное.

— А что главное?

— А главное то, что обычные легковушки там — это барахло и дешевка. Наши, японские, я имею ввиду — других там и нет. А вот те же «паджеро» и «лэнд — крузеры» — самый дорогой товар. Хоть и с нашим, правым рулем. Но цены на них там ой — ой — ой!

' — И почем они там идут?

— Пятьдесят — шестьдесят тысяч.

— Рублей? — Я вспомнил сегодняшние свои упражнения по конвертации национальных валют, проведенные под мудрым руководством патриота — гиганта Ковриги.

— Каких рублей! Долларов, конечно.

— Подержанные за шестьдесят тысяч?! Это уж слишком!

— Да, Минамото-сан, подержанные они номинально. Вот «фамилии» с «короллами» и «коронами» — так они действительно подержанные: все по сто — сто двадцать тысяч прошли. Их и продают там за две — три тысячи — не дороже. И за тысячу можно найти, а некоторые и того меньше стоят, которые действительно с нашей свалки.

— А джипы?

— Внедорожники, — поправил меня Канеко.

— Что «внедорожники»? — Я попытался отказаться от признания факта пускай хотя бы частичного, но все — таки превосходства над собой молодого капитана в области лексического запаса безразмерного русского языка.

— Их там джипами почти не называют. Только внедорожниками и паркетниками.

— Чем — чем?

— Паркетниками.

— А паркет-то здесь при чем?

— При том. Вы знаете такие наши машины — например, «хонда си — ар — ви», «тойота РАВ — четыре» или «субару — форестер»?

— Конечно, знаю. Джипы такие небольшие, поскромнее «крузера», конечно, но и подешевле.

— Вот — вот. Дизайн у них вроде как джиповский, поменьше они только малость. А вот мощность и проходимость намного ниже «крузеровской» или «патроловской». Так, русские говорят, что на таких джипах только по паркету ездить.

— По паркету?

— Ну по ровной, гладкой дороге только. Что, дескать, они по бездорожью не пройдут, что они не джипы никакие, а так — одна только видимость. То есть для поездок на дачу, там, или на охоту они не годятся совсем.

— Ага, они, стало быть, и есть эти паркетники?

— Да, паркетники.

— А внедорожник — это, как я понимаю, просто русский перевод с английского, да?

— Да, это те машины, которые по-английски «off — roader» называют, правильно.

— Теперь понятно. И что эти, как ты говоришь, внедорожники — паркетники?

— А то, что сейчас это самые популярные во Владивостоке, Находке, да и вообще от них и до самого Байкала машины.

— Из-за мощности?

— Мощность, проходимость — там ведь дорог, как таковых, нет. Так что все это самое важное при отсутствии дорог.

— В смысле?

— Ну есть там какие-то отдельные куски асфальта, они их даже «шоссе» или «трассой» называют, но в них, в этих кусках, на этих заасфальтированных участках, вечно какие-то ямы, выбоины, ухабы, как будто по ним из пушек стреляли или самолетами бомбили.

— Представляю.

— Во Владивостоке-то еще ничего, асфальта побольше, но уж больно горок много — подъемы, спуски, перепады. Город-то весь на сопках стоит, профиль изрезанный. Короче, без мощного двигателя и полного привода и летом-то не проехать, а я как раз зимой — так это просто беда.

— То есть чтобы мотор был зверь и чтобы обязательно все четыре ведущих было, да?

— Да, вы абсолютно правы. А за городом у них — и того хуже: ни асфальта, ни бетона. Грунтовки сплошные.

— Хорошо. А наши джипы здесь при чем?

— При том, что за шестьдесят тысяч, я сам видел, там продаются «паджеро» и «патролы» с пробегом меньше десяти тысяч километров. Новые практически, с нашим правым рулем. Им эти горки и сопки — нипочем, они любой подъем возьмут походя.

— И вы полагаете, что это именно те «паджеро», которые угоняют у нас на Хоккайдо.

— То-то и оно, что только полагаем. У нас ведь сбыт джипов в перерасчете на душу населения — самый высокий в Японии. Условия наши природно-климатические к России самые близкие. А мы все вот только «полагаем»…

— Доказательств, разумеется, у наших российских коллег нет, как и желания с нами разговаривать? Машины не крабы, не из России идут к нам, а в обратном направлении… Да?

— А вот здесь вы не правы, Минамото-сан, — Вдруг перебил меня до этого исправно соглашавшийся со мной как со старшим товарищем Канеко.

— В чем я не прав?

— В том, что русские навстречу не идут.

— А что, ходят иногда?

— Я был и в Находке — в таможне, и во Владивостоке — в краевом УВД, разговаривал там. Оказалось, что везде, в общем-то, неплохие и весьма адекватные ребята работают. Они как раз понимают, что почти все джипы — угнанные, но, говорят: сделать ничего не можем. Сами же вы, говорят, их выпустили, чего же теперь кулаками махать?

— Это они так всегда говорят, чтобы нам за своего ворованного краба с кальмаром отомстить. Чтобы мы знали, чье мясо съели.

— Мясо? Ладно, пусть будет мясо… Это все не совсем так, Минамото-сан. Я видел в Приморье все таможенные бумаги: они в полном порядке. Верьте не верьте, но в порядке.

— Наши бумаги?

— Да, Отару, Вакканай, Момбецу, Румой — все наши, хоккайдские порты, которые мы с вами прекрасно знаем.

— Таможенные бумаги?

— И таможенные, и все остальные — из магазинов из наших, из муниципальной полиции, которая номерами занимается. Все настоящее, без фальсификаций, там.

— Так, может, действительно машины законные?

— Может… — тяжело вздохнул Канеко, и до меня опять долетел отвратительный луковый запах. — Только…

— Что «только»?

— Да не верит никто, что они законные, понимаете?

— «Никто» — это кто?

— Мы не верим, русские тоже не верят. Говорят, посмотрите сами: приходит на судне из Вакканая, например, «трупер». По нашим, японским, бумагам ему шесть лет, он по документам — на японском языке, кстати, документы, без ошибок написаны, японец писал, это точно — восемьдесят тысяч прошел, и цена ему наша была в вакканайской комиссионке — двести пятьдесят тысяч иен, то есть у них там, во Владивостоке, всего две тысячи долларов.

— Ну это они чтобы таможенные пошлины не платить, цены занижают — известное же дело, Канеко-сан. Счетчики подкручивают — дело известное!

— Да не в пошлинах дело! Пошлины всех машин касаются! А меня только внедорожники волнуют.

— А паркетники? — Я начал потихоньку осваивать новое слово. — Паркетники ведь тоже волнуют или нет?

— Да, и паркетники, конечно. Они же — те же джипы… Считается, что если у них там у директора банка, скажем, «лэнд — крузер», то у его жены должен быть паркетник — «тойота РАВ», например. Или у дочери. Вот. Я у них взял номера двигателей и кузовов — из техпаспортов выписал; здесь у нас проверил — нет таких номеров в базе данных.

— Перебиты? Набиты то есть…

— Ну! Выглядят убедительно, но комбинации цифр фиктивные.

— А русские что?

— Что — русские? Они говорят: по бумагам по вашим все чисто? Чисто! Что номера набиты — перебиты — заметно? Незаметно!

— Как это незаметно? Металл же!

— А это я не знаю. В таможне я моторов не видел — не разрешили мне в досмотровую идти.

— Конечно, не пустят тебя туда! Ты же сразу набивку — перебивку увидишь!

— Не увидишь… Я специально по рынкам походил да на эти джипы посмотрел. Ну, может, не совсем на эти — там все немножко все — таки подержанные, с пробегом до пятидесяти тысяч. Новенькие-то, говорят, только на заказ привозят. Они на рынок не идут — сразу заказчику Вот. А те, что продаются, так я их посмотрел, под капот залезал. Не видно никакой перебивки, понимаете? Не видно! Фабричная работа! Номер на моторной табличке — как родной, понимаете?

— Понимаю! Канеко-сан, а может, ты все — таки преувеличиваешь? Может, ты сгоряча все это себе нашептал?

— Не думаю!

— Хорошо. А наработки-то у вас какие-нибудь все — таки в отделе есть? Какие-нибудь ведь концы должны быть.

— Наработок нет. По этой линии нет.

— А по какой есть?

— Да вот, я сказал, в Йокогаме с Осакой контейнеры с дорогими машинами остановили в порту Там же рентгеновскую просветку ввели для контейнеров. А то в каждый-то носом залезать — никаких штатов не хватит! Ниточку эту потянули — вышли на малазийцев, которые этим делом промышляли.

— Что же получается: малазийцы спокойно «крауны» угоняли, а вы смотрели?

— Во — первых, не мы. Это все на Хонсю происходит, там ребята в своих условиях работают — им, кстати, полегче, чем нам. У нас же тут в основном внедорожники крадут, я сказал. А во — вторых, понятное дело, что никаким малазийцам с филиппинцами одним с таким делом не справиться. Банда у них интернациональная: малазийцы там, как выяснилось, главным образом за сбыт отвечают и за возврат денег из Малайзии в Японию — ради чего, собственно, все это делается? — а уж сами угоны и отправка — это наши с вами, Минамото-сан, соотечественники стараются, тут двух мнений быть не может. У йкогамских ребят и улики имеются…

— И видится мне, что бизнес этот «экспортный» достаточно прибыльный, так ведь?

— Да уж! Вы знаете, на сколько в этом году только этих самых внедорожников на Хоккайдо увели?

— Догадываюсь.

— Ну вот. Не за бесплатно, конечно. Прикиньте, если здесь какой-нибудь ваш «челленджер» задаром переправщикам достается, а в Находке или Владивостоке за него сразу полсотни тысяч выкладывают! Тридцать, например, машин — и не меньше миллиона чистой прибыли!

— Долларов причем — не иен, капитан… А почему все это так законспирировано?

— В каком смысле? Они же угонщики! Как они в открытую могут работать?

— Да я не про угонщиков! Почему вы-то работает втихую? Надо ведь, наоборот, побольше людей подключать!.. Шум поднимать — надо начинать пугать угонщиков, беспокойство у них вызывать.

— Нас вот подключили, и, говорят, достаточно. Какое там беспокойство!

— Непонятно. Да и прессу можно было бы подраскрутить на это дело. Глядишь, информаторы бы появились. Ябед у нас хоть и поубавилось, но не все пока перемерли-то. Да и вообще народ поосторожней стал бы, чем машины-то на ночь незакрытыми оставлять.

— А вот в этом-то все и дело.

— В чем?

— В общественном мнении. В мнении народа.

— А какое это, скажи мне, пожалуйста, в нем дело? Кто это у нас когда-нибудь народным мнением интересовался?

— Большое дело, Минамото-сан! Вы мне о политиках говорите и о бюрократах — им на это делать начихать и растереть, а я вам — о бизнесе. Если в газетах и по телевизору начать всю правду об этих внедорожниках, нас автомобильные дилеры съедят.

— Какие дилеры?

— Магазины автомобильные, которые этими «лэнд — крузерами» и «паджеро» торгуют. Здесь, например, в Саппоро, и по всему Хоккайдо.

— А им-то чего?

— Им-то как раз всего! Всего, понимаете! Они к нам уже три делегации присылали.

— Какие делегации?

— Такие! Дилеры и представители производителей — из «Тойоты», «Хонды», «Ниссана» — на самый верх приходили. Попросили держать рот на замке.

— Почему?

— Потому что если народ услышит про то, что эти престижные машины воруют и за границу вывозят, их никто покупать не будет. Торговым кризисом грозят, падением своих доходов, ну и говорят, налоги вам на зарплату платить не сможем.

— Да?

— Да. Вы же знаете, какие у нас люди впечатлительные и доверчивые. Им что по телевизору покажут, они в то и поверят. Скажут пару раз, что нынче «ниссан — патрол» брать, — значит, себя заранее на головную боль и беготню по страховым компаниям обрекать, и все! Не будет наш народ «патролы» брать. А у нас со внутренним потреблением сейчас знаете небось какие напряги! Так что начальство наше глобально мыслит: воду мутить не собирается, панику устраивать тоже. Только вот как нам без помощи общественности выкручиваться, начальство объяснять не торопится.

— Жуткие вещи рассказываешь, Рикио-кун! Просто жуткие!

— И не говорите, Минамото-сан…

— И что, следов, там, выходов, улик — совсем никаких?

— Ниточки, которые были, нас на пакистанцев здесь, в Саппоро, вывели. Но пакистанцы с Россией не связаны.

— А с чем они связаны?

— С Малайзией. Сейчас по Хоккайдо всплеск угонов машин представительского класса. Они во Владивостоке не нужны— по их ухабам там на представительских-то особо не поездишь.

— То есть их потом на Хонсю перегоняют.

— Да. Из пяти машин, что осакские ребята задержали, три угнаны на Хоккайдо — одна в Саппоро, две — в Хакодатэ.

— Пакистанцев взяли?

— Нет. Улик против них нет никаких. Двое их, с семьями. Ресторан за вокзалом, в районе университета, держат.

— Пакистанский ресторан?

— Да, якобы с индийским «Тадж — Махалом» пытаются конкурировать. Говорят так, по крайней мере, с ясными глазами.

— Ну, «Тадж — Махал» — заведение солидное. С ним не поконкурируешь. А какая у пакистанцев вообще кухня? Какие у них там блюда-то готовят, ты знаешь?

— Я не ел там, был только несколько раз для профилактики. А что до их мифической конкуренции, то в Саппоро во всех трех «Тадж — Махалах» от клиентов отбоя нет, а в их пакистанском ресторане даже в обеденный перерыв пустовато. На какие доходы существуют — непонятно. Вернее, понятно, что не на кулинарные. У них одна аренда в месяц полмиллиона иен съедает — вокзал же рядом.

— Да, Канеко-сан, рассказал ты мне историю…

— Поймите меня правильно, Минамото-сан, я давно говорю, что и с нашим… с вашим то есть отделом нам прямо сотрудничать надо, и С другими тоже. С экономическим, например.

— А с экономическим с какого бока?

— Да вот тот же пакистанский ресторан проверять. Нам нужно в их бухгалтерию влезть, чтобы документально подтвердить, что их заведение по своему основному профилю дохода не приносит. А ребята из экономического говорят: у пакистанцев формально никаких нарушений нет, жалоб на них тоже нет, идите к налоговикам. А налоговая полиция — это вообще уже другое ведомство. Тем более что с налогами у пакистанцев все чисто. Короче, руки связаны…

— А Нисио наш что?

— А что Нисио?.. Мужик он неглупый — понимает все. Но только зачем ему на себя брать чужую работу тем более такую бесперспективную. Ясно же, что русские в этом деле — только покупатели. А с японскими угонщиками, само собой, дорожный отдел должен воевать. Я слышал, как он на прошлой неделе с Гото моим разговаривал. Вскользь, правда, но заметил, что у него в русском отделе показатель раскрываемости — один из самых высоких в управлении, и он его снижать сомнительными совместными «проектами» не собирается.

— Ну понять-то его можно, конечно…

— Понять можно, но согласиться с такой позицией я не могу.

— Мыс тобой пока не начальники, Рикио-кун…

— Да уж!..

— Вот будем начальниками — объединим с тобой наши отделы и проложим в Россию дорогу, чтобы твой отдел с нашим даже на формальном уровне связан был бы.

— Вам бы только смеяться, Минамото-сан…

— А чего нам с тобой плакать, Рикио-кун, прикинь сам. У тебя внедорожник есть?

— Нет, у меня «тойота — старлет» старенькая.

— Вот и не паркетник даже. И у меня ни своего внедорожника, ни паркетника — у жены. И будет ли когда — сомневаюсь.

— Вас послушать, господин майор, так получается, что мы должны только средним классом заниматься.

— Да я сегодня имел беседу в Отару с хозяином «челленджера», того, что угнали. Он, знаешь, никакой не бомонд, весьма, надо сказать, посредственный класс. Эти покупки — они не столько от достатка, сколько от недостатка.

— Какого недостатка?

— Недостатка уверенности в себе, от малодушия, понимаешь?

— Не совсем.

— Ты зимой на «старлетс» на своем ездишь?

— Конечно.

— Он у тебя полноприводной?

— Нет, конечно, только переднеприводной.

— Вот. По снегу по нашему да по льду нормально идет?

— С трудом.

— Но ты же на ней не бьешься?

— Да нет вроде.

— Вот. И я на своей старушке ползаю по обледенелым горкам — и ничего. А почему все это?

— Почему?

— Потому что мы с тобой в себе уверены! А Катагири твой — нет!

— Какой «мой Катагири»?

— Да хозяин этого «челленджера».

— Красиво говорите, Минамото-сан. Вы домой-то пойдете, время уже. — Канеко опять дохнул на меня луком и начал вставать из-за стола.

Я поднялся следом и, прежде чем двинуться к выходу, инстинктивно огляделся по сторонам. Кафетерий почти опустел, пара майоров из уголовного розыска дымили сигаретами над пустыми кофейными чашками, старичок в штатском мирно дремал, уронив посыпанную мукой времени голову на крутое брюшко… А за столиком у выхода восседал Нисио. Вот это был номер! Интересно, давно он здесь появился? И столик перед ним пустой: ни чашек с кофе, ни плошек с рисом. Канеко, увидев бывшего своего шефа, передернулся, словно испугавшись за все запальчивые слова в его адрес, которые он мне только что не самым тихим голосом наговорил.

Мы прошли к выходу, Нисио, крякнув, поднялся нам наперерез:

— Поговорили, утята?

— Покрякали, Нисио-сан. — Я перед полковником ни в чем не провинился пока, поэтому имею полное право шутить и пикироваться. — А вы кофейку зашли попить, да?

— Ага, кофейку — кофейку, — ехидно заулыбался Нисио. — Пошли давай!

Мы втроем вошли в лифт, и, едва двери за нами сдвинулись, лисья ухмылка с лица Нисио улетучилась, и он ледяным голосом, которым пользуется крайне редко, промолвил:

— Ребята, давайте жить дружно!

— А мы и не ссорились, господин полковник! — попытался сымитировать бодрость и оптимизм Канеко.

— Не сомневаюсь, Рикио-кун, не сомневаюсь. Я о другом: давайте друг другу ничего плохого не делать, ладно?

— Ладно-то ладно, Нисио-сан, но не очень понятно. — Я действительно не мог уловить, к чему. он клонит.

— Понимать тут нечего, майор Минамото! — Нисио рукой показал мне на выход.

Я вышел из лифта, двери опять бесшумно сдвинулись, и Нисио с Канеко продолжили свой путь вдвоем.

Я зашел в отдел, взглянул еще раз на образовавшийся в мое отсутствие ворох заказанных мною бумаг, подумал, брать их с собой домой или не брать, решил в конечном счете не портить себе первый вечер долгой рабочей недели и махнул рукой корпевшему над документами Накагаве.

Я вышел на улицу через боковой подъезд, тот, что поближе к вокзалу и на ходу нажал на сотовом кнопку с домашним номером. Дзюнко долго не брала трубку; но в конце концов откликнулась:

— Да, Такуя! Ты где?

— Я иду на поезд.

— Значит, когда будешь?

— Значит, минут через сорок — пятьдесят.

— Хорошо!

Это ее «хорошо» меня смутило, что-то предательское было в этом излишне сладком «хорошо»:

— Там у вас все в порядке?

— Да, все в порядке. Давай приезжай скорей. Мы без тебя ужинать садиться не будем! Папа сказал, что надо тебя подождать.

Ах вон оно что! Тесть заявился! Теперь понятно, почему мне так резануло слух это ее «хорошо». Встречаться с тестем мне не хотелось, как, впрочем, никогда не хочется. Не могу себя заставить с ним общаться, хотя никаких формальных и неформальных поводов для размолвок у нас с ним никогда не было. Что в нем такого, что я никак не могу принять, сказать сложно: речь у него правильная, манеры безупречные, ума — палата. А я в с свои сорок с огромным гаком, как лопоухий первоклассник, выискиваю предлоги, чтобы с ним не пересекаться. Конечно, полностью избежать контактов мне не удается, но к минимуму я их все — таки свел. Вот сейчас, например, чего он приехал? Были же выходные, вчера только Дзюнко с ним по телефону разговаривала… О чем, кстати, разговаривала? Я толком не слышал. Потому что не слушал. Потому что бейсбол смотрел: телевизор в гостиной орал громко, а Дзюнко ужин готовила и говорила из кухни. О чем говорила? Но это в данном случае совсем не важно — важно, что тесть сейчас сидит у меня дома, видимо, с привезенным итальянским уксусом (как же он называется-то?) и что меня домой как-то вдруг тянуть перестало.

Мои ноги автоматически провели меня по знакомому до боли сердечной пути и вынесли уже к вокзальному турникету Я взглянул на табло: до электрички на Эбецу, которая через пятнадцать минут доставит меня в чудный саппоровский пригород Айну — сато, оставалось четыре минуты. Я опустил в прорезь автомата проездную карточку и поднял глаза к высокому потолку вокзала: неужели за эти четыре минуты не появится в небе — вернее, на потолке — никакого знамения, которое потребовало бы моего немедленного присутствия по делу или без дела где угодно, но только не дома в Айну — сато. Турникет выплюнул мой проездной, и я продолжил путь к платформе, продолжая молиться всем известным богам. Боги откликнулись тогда, когда я уже поднял свою левую ногу чтобы перенести ее, а затем и все свое подуставшее за суетливый и бестолковый понедельник тело с платформы в тамбур поданной электрички. И явились боги в том обличье, в котором они обычно являются ко мне в минуту жизни трудную: в нагрудном кармане куртки забился мобильник, и едва я раскрыл и нажал на кнопку приема, как из него вырвался голос моего вечного спасителя:

— Алле! Алле, Такуя! Ты где?

— В… — начал я было, но передумал. — На вокзале, Ганин, а что?

— Встретиться срочно надо!

— Случилось чего?

— Нет, пока не случилось, но скоро должно случиться.

— Я домой еду, — лицемерно простонал я. — Завтра нельзя?

— Завтра будет поздно, — заявил суровый Ганин. Я не без удовлетворения вернулся на холодный бетон платформы.

— Что у тебя там, Ганин?

— Говорю: надо срочно встретиться!

— В чем дело, можешь объяснить?

— По телефону долго и нудно, Такуя. Ты ведь на вокзале, да?

— Ну!

— В «Аспен» подойти сейчас сможешь?

— В гостиницу?

— Да. Знаешь, прямо за вокзалом, как к университету идти?

— Я знаю, где «Аспен», Ганин.

— Прекрасно! Правда, дело на сто миллионов, Такуя!

— Побожись, Ганин!

— Чтоб у меня аллергия на пиво была, Такуя!

— Ладно, Ганин, иду! Ты где там будешь?

— Помнишь, сегодня я тебя в Отару с Плотниковым познакомил? С Олегом Михайловичем?

— Помню, конечно.

— Я сейчас у него. Номер один — один — четырнадцать. Одиннадцатый этаж. Давай подходи сюда — мы тебя ждем.

— Понял, Ганин, иду!

— Да, Такуя, у тебя оружие есть?

— Чего?

— Пистолет, говорю, с собой возьми!

— О'кей!

— Я правду говорю.

— Ладно, миномет притащу с собой, Ганин! Пока!

Я отключился. С плеч свалилась огромная гора, и что бы там у Ганина с его Плотниковым ни было, это в любом случае приятнее и веселее, чем пить саке с тестем. Надо было, правда, еще отзвонить Дзюнко и огорчить ее своей задержкой, но, опять же, мои задержки — не ее, фатальных последствий от них у мужиков не бывает.