Не скажу, что мне боязно было отпускать Ганина одного с суровым Пашей, но перманентное чувство ответственности за всех, кто со мной в жизни имеет дело, все — таки тянуло меня где-то в глубине моей сердечной мышцы и не позволяло хотя бы на секунду расслабиться и собраться с силами для предстоящих великих событий. Профессиональная интуиция подсказывала мне скорую развязку всей этой затянувшейся слишком уж надолго истории, и, — с одной стороны, я понимал, что без активного участия в ней моего друга Ганина не обойтись, но с другой — Ганин был сугубо штатским человеком, и если мне по службе полагается подставлять отдельные части своего тела под бандитские ножи и стволы, то Ганин делать этого вовсе не обязан. Конечно, с его в принципе мальчишеским характером всегда хочется приключений и острых ощущений. Однако осознавать то, что это не его любимые бесконечные голливудские «пострелюшечки» с обязательным счастливым концом, где Брюс Уиллис или Арнольд Шварценеггер сравнивают всех своих врагов с землей, не беря при этом никаких пленных, а реальная жизнь, далекая от сладкого Голливуда не только географически, упрямый Ганин отказывается. Мне, разумеется, приятно иметь такого друга, который понимает тебя с полуслова или часто вообще без слов, как только что у гаража «Сахкара», однако расставаться с ним и оставлять его Сашу вдовой, а Гришку с Машкой — сиротами в мои планы тоже пока не входило.
Поэтому я и попытался немножко задержаться возле «Сахкара» в ганинском «галанте», чтобы попробовать проследить за тем, куда повезет новоявленного лазутчика категоричный и деловой Паша, но у меня из этого ничего не вышло. Стоило мне остановиться около магазина, как с левого бока ко мне с визгом и треском тормозов подлетел ярко — желтый «Мицубиси—3000», и из правого переднего окна на меня сурово посмотрел все тот же категоричный и радикальный, не в пример своему бестолковому приятелю Олежке, Паша. Я попробовал разыграть на своем аристократическом лице удивление и непонимание, но он сурово указал мне пальцем в направлении северного выезда из города, покрутил тем же пальцем в воздухе, как бы задавая мне и моему «галанту» необходимые обороты, а из-за его левого плеча выглянул напряженно улыбающийся Ганин и по-детски помахал мне ручкой. Я тронулся с места, и всю дорогу, пока не доехал до первого перекрестка, в моих трех зеркалах заднего вида неподвижно желтело яркое пятно.
Я спустился к району Мерхен вдоль железнодорожной Эстакады, проехал мимо храма Суйтенгу, продрался сквозь толпу туристов, запрудившую магазинную улочку Сакаимати, у истока которой мы с Ганиным только что провели весьма плодотворные минуты в обществе словоохотливого Олежки, и выехал на перекресток Мерхен, где стоят знаменитые отарские паровые часы. Что в этих часах такого особенного, что влечет к ним ежедневно тысячи людей, я не могу понять вот уже сколько лет. Ну да, ну часы, ну высокие такие в английском, или, как любит поправлять меня энциклопедист Ганин, в викторианском стиле. Внутри у них якобы паровой котел, который, подобно паровозному свистку, каждый час подает куда надо пар, и часы противным, вызывающим тошноту и зубную боль, гудением сообщают всем в округе о том, что у них закончились очередные шестьдесят минут их отнюдь не бесконечной жизни.
На площади вокруг часов расположены основные отарские магазинные достопримечательности (иначе чего ради вообще сюда приезжать?): ужасно темные и огромные изнутри древние лабазы, где продают знаменитые отарские музыкальные шкатулки и всякую стеклянную дребедень, кучка ресторанов, кафе в венском стиле (откуда, собственно, и этот пресловутый «Мерхен»), а позади одной из сувенирных лавок, устроенной в старинном каменном складе, расположился ресторан «Виктория стейк» — двойник того, в котором мы вчера с Ганиным поужинали.
Благодаря буднему дню и бестолковому с точки зрения приема пищи времени суток (было начало пятого: обедать поздно, ужинать рано, а до завтрака еще о — го — го!) припарковался у ресторана без особого труда и зашел в практически пустой зал. В отличие от вчерашней сумикавской «Виктории» студентов здесь не было вовсе — сидели три кучки праздных домохозяек и одна пожилая супружеская пара — явно из туристов. Я почувствовал себя неловко. В силу неистребимой деликатности, привитой от рождения — или, как соскабрезничал бы в этой ситуации циник Ганин, еще до рождения — мамой с папой, мне всегда становится неудобно нарушать принятые у нас негласные правила общественного поведения, точнее, распорядка дня. Конечно, у нас нет такого закона, по которому сорокапятилетнему здоровому пока еще во всех отношениях мужику запрещалось бы в пятом часу элементарного вторника заходить без особого дела в самый что ни на есть стандартный ресторан, но все равно такое явление народу достойного потомка всесильных самураев и могущественных сёгунов вызывает у этого самого народа откровенное непонимание и скрытое осуждение. Ведь где должен быть во вторник, на исходе светового дня мужик? Правильно: на службе — «сверлить иену», как не без видимого удовольствия сказал бы живущий спокойно уже не первый десяток лет на нашей грешной земле безо всяких предубеждений Олежка (надо, кстати, не забыть выяснить его фамилию и сообщить Нисио про Федота). А тут я этаким гоголем — моголем заваливаюсь в ресторан среди бела дня, заказываю для вида дохлый салатный бар и горячий «дринк — бар», наливаю себе горячий кофе, усаживаюсь у окна лицом к порту и начинаю ждать у моря погоды, испытывая при этом на своей чувствительной коже презрительные взгляды едоков и официанток.
Чтобы скоротать время, я позвонил домой. К домашнему телефону никто не подошел, и я набрал номер мобильника Дзюнко. Она долго не брала трубку а когда наконец нажала на том конце на требуемую кнопку, бросила холодно:
— Чего тебе?
— Как вы там? — заискивающе начал я.
— Мы ничего, а ты? — полушепотом произнесла Дзюнко.
— Я тоже ничего…
— Ты где?
— В Отару?
— Все еще в Отару?
— Ну так получается…
— Это по русскому матросу, да?
— Откуда ты знаешь?
— Сегодня утром по телевизору в новостях сказали…
— Да, по нему в принципе. А ты чего шепотом говоришь?
— Как чего? Мы же на музыке! Сейчас Морио пиликает, а потом — Норико будет…
Черт побери, как же я забыл! Сегодня же вторник — значит, Дзюнко повезла детей на ненавистную им скрипку. Три года назад мои замечательные тесть с тещей решили вдруг, что нашим детям и их, стало быть, внукам непременно надо стать великими скрипачами. Тесть купил где-то в своей родимой Йокогаме, куда он без конца гоняет из Саппоро в командировки и где у них даже осталась небольшая трехкомнатная квартирка около Китайского квартала, две якобы итальянские скрипки (хорошо хоть не стал убеждать, что это Страдивари или Амати!), и теперь Дзюнко, как проклятая — заклятая, должна по вторникам и пятницам сразу после школы возить детей к частному сэнсэю, заставлять их мучиться по сорок пять минут каждого, сама мучиться полтора часа в сумме от непотребных звуков наших дражайших Паганини, да еще отваливать за это коллективное семейное мучение сэнсэю каждый раз пять тысяч иен, которые, сколько ни ищи, на дороге не валяются.
— Ладно, Дзюнко, извини! Я попозже перезвоню!
— Так вечером появишься? — уже не таким злым шепотом, как в начале разговора, поинтересовалась она.
— Не знаю пока, но к пятнице точно буду!
— Ты говорил, к субботе, — парировала моя ехидная жена.
— Надеюсь все планы досрочно выполнить!
— Ладно, выполняй! Целую!
— Целую!
Я сделал второй заход к «дринк — бару» и заодно выглянул через стеклянную дверь на улицу: пресловутые паровые часы показывали двадцать минут пятого, что означало истечение контрольных тридцати минут, отведенных моим сознанием под поездку Ганина за пэтээеками. А окончание какого — либо контрольного срока всегда порождает во мне беспокойство, если запланированные на этот срок дела не выполнены до конца. В данном случае Ганин до сих пор не вернулся, как хотелось бы, и я потихоньку начал закипать вместе со стеклянным чайником для приготовления кипятка, который стоял на стойке «дринк — бара» и которым посетители могли заваривать в своих чашках разнообразные чайные пакетики, помещенные рядышком в изящные плетеные корзиночки.
Желтый «мицубиси» проревел за окнами спустя десять минут, пережить которые с видимым спокойствием мне удалось с большим трудом. Из окна я увидел выпрыгивающего из левой передней двери целого и невредимого Ганина, на ходу прощально машущего с трудом различаемому за узким лобовым стеклом Паше, и сердечко мое с искрометной пулеметной очереди постепенно перешло на прерывистую дробь начинающей машинистки.
— Здорово! — Ганин плюхнулся на диванчик напротив. — Давненько я в «Виктории» не был!
— Кофе будешь? — поинтересовался я у постоянно испытывающего мое резиновое терпение и потому рискующего рано или поздно нарваться на мой гнев, в котором я яростен и беспощаден, Ганина.
— Буду! — Он повернулся к стайке официанток, ворковавших от безделья около кассы, и заказал такой же «дринк — бар», как у меня.
— Долго будешь душу тянуть, Ганин?
— Подожди, пить хочется после этого «Кентакки», — отмахнулся от меня Ганин, принял из рук официантки положенную для «дринк — бара» чашку и побежал к барной стойке, предварительно выронив из — под, как выяснилось сегодня, не такого уж и дорогого пиджака на свой диванчик большой желтоватый бумажный конверт без опознавательных знаков.
Я из принципа не стал перегибаться за ним через стол и дождался, пока упрямый Ганин не вернется со своим кофе и не переложит конверт с диванчика на стол.
— Докладываю по порядку Такуя! — начал Ганин, предварительно отхлебнув горячего кофе.
— Да уж лучше по порядку, — согласился я.
— Значит, находится все это около канала, между мостами Рюгу и Тюо, понимаешь?
— Что там?
— Ты хорошо место понимаешь, Такуя? — спросил еще раз Ганин, демонстрируя неприкрытое желание добиться от меня адекватной реакции. — Место понимаешь?
— Понимаю, Ганин! Между портом и каналом. Что там?
— Там обычное офисное здание. На втором этаже контора страховая… Страховая контора, Такуя!
— «Нихон — кай хокен»?
— Как сказал бы мой друг Олежка, «ну»!
— Точно?
— Там не только по-японски, но и по-английски название написано. Как ты мне сегодня сказал!
— И?
— Пашка этот — там человек, как я понял, свой.
— Работает там тоже, что ли?
— Нет, свой, в смысле знакомый им хорошо. Как у нас говорят, «вхожий»…
— Понятно.
— В общем, он с дороги позвонил, что едет такой и такой человек за «пятьдесят три — сорок»…
— То есть по дороге ты еще не знал, что он тебя в «Нихон — кай хокен» везет?
— Да он не сказал ничего! Мы как подъехали, я, знаешь, прифигел малость. Все, думаю, сейчас Ито на крыльцо выйдет со своими изделиями Фаберже…
— При чем здесь Фаберже?
— Ни при чем, Такуя! Так, к слову пришлось!
— И?
— Что «и»? Я глазами пострелял: джипов вчерашних не было, стояло на стоянке несколько тачек, но все седаны с универсалами.
— Что Пашка говорил?
— По дороге, Такуя, извини уж, ты сам спросил, ругал почем зря косорылых и косорыловку вашу… Деньги у меня взял, два «мана» себе в карман положил, а восемьдесят тысяч — в конвертик, у него в бардачке конверты лежат…
— Значит, двадцать тысяч — его такса за находку клиента.
— Да, он так и сказал, что на мне двадцатник заработал. Ну и по двадцатнику за бланк.
— А по делу он чего-нибудь сказал?
— По делу ничего. Это тебе не Олежка!
— Дальше что?
— Приехали, поднялись на второй этаж, в эту самую контору Я весь дрожу думаю, сейчас Ито выйдет, сейчас Ито выйдет!
— Не вышел?
— Не вышел. Сидят там два лба типа вчерашних, на компьютерах чего-то делают.
— Не разглядел — чего?
— Нет, они лицами ко входу сидели, то есть мониторами от меня — не разглядишь.
— И?
— А дальше — большой советский цирк!
— Чего?
— Того! Пашка заходит в контору как к себе домой. Эти два бугая на нас молча посмотрели, глаза отвернули, а Пашка подходит к ближайшему столу выдвигает верхний ящик, берет вот этот конверт, — Ганин ткнул пальцем в конверт перед собой, на который он уже умудрился два раза капнуть кофе, — и мы с ним выходим на улицу.
— И все?
— И все! То есть, понимаешь, Такуя, конверт этот никто прямо в руки Пашке не давал!
— Получается этакая великая молчанка, да?
— Так я говорю: цирк, большой иллюзион!
— А как это он тебя с собой в контору взял? Я, честно говоря, думал, он тебя где-нибудь с завязанными глазами в машине оставит…
— Да он и не собирался меня брать. Сказал: сейчас подъедем к одному месту, ты, дядя, в машине обождешь, а я бумаги принесу. Ну тут уж, Такуя, я не выдержал: нет, говорю, сто тыщ — деньги большие, мне на них неделю на буровой вкалывать, так что мы вместе с тобой, говорю, туда, Паша мой распрекрасный, пойдем.
— И он согласился?
— Не сразу. Позвонил куда-то, обсудил ситуацию и только потом уж сказал: «Ладно!» Денежки товарищ любит, ежу понятно…
— Он по-русски по телефону разговаривал?
— Ага, по-русски.
— А в конторе, говоришь, только японцы были?
— Да, двое.
— Другие помещения там есть?
— Офис весь страховой, как я понял, пол — этажа только занимает. То есть комнат пять. Мы же были только в приемной, через нее прошли, и, как я понял, в главном зале еще, где эти двое сидели.
— Значит, еще кто-то мог находиться В других офисах?
— Конечно, мог. С кем-то ведь Пашка по-русски говорил!
— Что в конверте?
— А я знаю?
— Ты чего, Ганин, больной?! Не посмотрел даже, чего купил на мой тридцатник?
— Да неудобно при Пашке было…
— Давай доставай!
Ганин отогнул клапан конверта и высыпал из него на стол четыре одинаковых таможенных бланка с грифом «С—5340» и еще несколько таких же бланков, но более блеклых и уже заполненных от руки. Ни одна из рамочных ячеек на пустых бланках не была заполнена, кроме самой нижней. Внизу каждого чистого бланка стояла аккуратная круглая красная печать с иероглифами, а рядом, как комментарий к ней, от руки латинскими буквами было выведено: «Maeno Minoru».
— Вот это да! — От неожиданности я даже чересчур уж больно шлепнул себя по лбу.
— Ты чего дерешься? — пожалел Ганин мой лоб.
— Да так, причина есть!
— Ты что, этого Маэно знаешь?
— Это, Ганин, начальник отарской таможни.
— Кто?!
— Самый главный человек!
— Ты уверен?
— Я с ним в китайском ресторане лапшу в крахмальном соусе ел, пока ты с Олежкой дружбу заводил.
— Значит, я не зря тебя про место-то спрашивал.
— Про какое место?
— Про то, куда меня Пашка возил.
— В смысле?
— Это же здание у самого порта. От этой конторы, Такуя, до таможни три минуты по-пластунски!
— Да — да, по-пластунски…
— Чего делать будем?
— Ты, Ганин, домой хочешь?
— Не очень.
— И я тоже не очень.
— Значит?
— Значит, нам, Ганин, нужно ковать железо, пока горячо. А для этого что нужно?
— Нужно сделать его горячим!
— Правильно, Ганин! Надо нам искать, в чьих руках находится сейчас тот чудесный «бошевский» утюжок, про который нам с тобой наш любимый Олежка поведал.
— И как мы его собираемся искать?
— Сейчас подумаем… А что это за бланки?
— Заполненные?
— Да, заполненные. — Я предпринял попытку разобрать плохо пропечатанные — видимо, через факс — данные на «мазду — трибьют» и на «тойоту лэнд — крузер — прадо».
— Это тебе и твоему Ивахаре, или кому еще там, подарок, Такуя. От меня подарок.
— Что за подарок? Восьмое марта прошло давно!..
— А мы как с Пашкой за бумагами поехали, я шлангом прикинулся…
— Черт, шлангом, конечно! — наконец-то прорвался во мне давно назревавший нарыв закупоренной предпенсионной памяти.
— Чего «шлангом»? — не разделил моей радости и облегчения недоумевающий Ганин.
— Да прикинуться нужно шлангом! А я, как этот, все: кабелем, проводом, шнуром… Совсем памяти не стало!
— Да, бывает, — все еще недоуменно покачал головой Ганин.
— Извини, Ганин! — Я попробовал взять себя в руки. — Так чего ты говоришь про шланги?
— Про шланги ты, Такуя, говоришь, а я говорю про бланки! — поправил меня начинающий сомневаться в моем душевном здоровье Ганин. — С тобой все нормально?
— Нормально — нормально! Давай про бланки!
— Значит, я Пашке по дороге говорю: Паш, слушай, я по-японски-то и по-русски пишу без проблем, но никогда таких деклараций не заполнял. У меня, говорю, это первая тачка на вывоз.
— А он что?
— А он говорит: чем я тебе могу помочь?
— И чем?
— Ну тут уж я…
— Шлангом прикинулся, да? — Я решил отточить на практике употребление этой волшебным образом восстановленной в моей дырявой памяти неподатливой русской идиомы.
— Именно шлангом… — потакнул мне Ганин и опять недоверчиво посмотрел на меня.
— Прикинулся…
— Прикинулся, Такуя… Ты точно в порядке?
— Лучше не бывает!
— Хорошо. Значит, я ему говорю: сто тысяч — деньги огромные, давай мне как бонус еще готовые образцы заполнения.
— Ай да Ганин, ай да самки — пёсьей — сын! — всплеснул я руками от великой радости.
— Такуя, ты точно в порядке? Ты тут без меня только кофе пил? Ничего покрепче не заказывал? Не курил ничего?
— Да нет, я просто протокол один веселый вспомнил! Вчера утром читал, а сейчас вот музыка навеяла…
— Хорошо, пускай будет протокол с музыкой…
— Так дальше-то чего?
— Пашка, конечно, застонал, говорит: я должен посоветоваться с шефом. Опять тачку остановил и даже для этого разговора из своего «мицубиси» на улицу вылез.
— Машина у него, как сказал бы Олежка, «полный фарш», да?
— Ну как сказать, Такуя. Это «трехтысячный» «мицубиси» — их не делают уже несколько лет. В Москве, у меня недалеко от дома, на Ленинских горах, их хозяева по воскресеньям летом собираются…
— Откуда ты это знаешь, Ганин?
— Пашка сказал. Говорит: в гробу я видал этот Хоккайдо вместе с Сахалином; бабла, говорит, заработаю здесь, хату в Москве возьму тачку туда перевезу и буду с конкретными чуваками на Воробьевых по выходным тусоваться.
— Так и сказал?
— Так и сказал!
— А потом?
— А потом говорит: получишь ты, мужик, свои образцы. Не самые свежие, но конкретные.
— Ты, значит, и получил?
— Как видишь!
— И на всех — одно и то же!
— Маэно?
— Как видишь! — Я ткнул пальцем в одинаковые подписи под всеми копиями старых пэтээсок.
— В принципе он их пустыми мог подписать не для таких вот прогонов. Может, он просто в начале смены своим ребятам подписанные декларации раздавал, чтобы русские в них прямо на судне свои тачки вписывали, чтоб ему самому потом на суда не ходить…
— Такое тоже возможно, Ганин. Эти копии откуда, вообще? Отарские или нет?
— Видишь, по обрезу данные факса идут? — Ганин указал мне на тонкую строчку на верхнем обрезе каждой копии.
— Чего там? — Я напряг глаза. — Ноль, дальше — семь… Похоже, что факс из России.
— Так я так и просил!
— Что значит «просил»?
— А я Пашке сказал, что мне нужны такие бумаги, которые уже наверняка, на сто процентов…
— Стопудово, что ли?
— Типа. Короче, русскую таможню прошли.
— А он что?
— А он как по телефону поговорил, так сказал, что есть у них такие бумаги.
— Интересно, зачем они их обратно из Владивостока по факсу выписывают?
— Странный ты человек, Такуя! Как зачем?!
— Для бухгалтерии своей, что ли?
— Это, я думаю, второе.
— А первое что?
— А первое — это твоего Маэно на блесну верную посадить. Он ведь бланки пустые не забесплатно подписывает, правда ведь? На гуманитарную помощь все это, как и благородная, но уж больно липкая деятельность нашего большого друга Тануки, никак не тянет.
— Я, кстати, Ганин, его видел вчера.
— Ты сказал: сегодня.
— Сегодня — это Маэно. А вчера — Тануки.
— Да? И как он?
— Как сказал бы сейчас Олежка, херово…
— Жалко мужика! Хоккайдо много чего с него еще поимело бы… Мост какой или дамбу!..
— Ладно, Ганин, не наше это с тобой дело.
— Ну уж не мое точно! С моим-то паспортом… Так вот о Маэно: его же ребятам, ну скажем, Ито вчерашнему надо его, родимого, при себе держать…
— И эти копии его держат, Ганин?
— Скажешь, нет?
— Здесь, Ганин, восемь копий, и все восемь — на джипы…
— Я именно на джипы образцы заказывал. Я ведь якобы «поджарого» в Москву через Владик вывожу…
— Это хорошо, Ганин. Но у всех у них… — я еще раз пробежался глазами по бланкам, — по сотне тысяч пробега, по четыре цилиндра почему-то, хотя «трибьюты», по-моему все шестицилиндровые…
— И это плохо, Такуя?
— По документам это старье, Ганин. За них пятьдесят — шестьдесят тысяч долларов выкладывать может только ненормальный.
— Ты, Такуя, Олежку уже забыл?
— Ты хочешь сказать, что эти данные фуфловые?. Что на самом деле во Владик по этом бумагам ввезены новые машины?
— Угу, угнанные, я бы добавил…
— Тогда ребята в «Нихон — кай хокен» хранят эти копии, чтобы в случае чего поставить Маэно на место?
— Конечно. Все бланки номерные, так?
— Так. — Я посмотрел на типографским способом пропечатанные номера на всех бланках.
— Я, Такуя, не удивлюсь, если под этими номерами в отарской таможне имеются другие бланки с другими данными.
— А вот это мы сейчас проверим!
— Каким образом? Таможню на приступ возьмем?
— Как ты любишь теперь говорить, Ганин, «типа такого»!
— Типа какого?
Я не стал отвечать Ганину на его идиотский вопрос, а вместо этого набрал на мобильнике номер Ивахары. Тот сначала долго не подходил, а когда ответил наконец, говорить со мной был явно не расположен:
— Да!
— Ивахара-сан! Тут кое — что вскрылось по декларациям! Надо срочно переговорить!
— На эту тему по телефону я сейчас, Минамото-сан, говорить не могу! — весьма странно обрубил меня далекий майор.
— Подъехать сейчас можно?
— Не торопясь только…
— В каком смысле?
— Попробуйте догадаться, Минамото-сан, — брякнул недовольный Ивахара и нажал на «отбой».
— Не нравится мне все это, Ганин! Давай-ка поедем в управление, хорошо?
— Хорошо! — Ганин допил свой давно остывший кофе, тоскливо посмотрел в сторону «дринк — бара», которым он так и не воспользовался за свои двести иен, как предлагается манящим меню, «неограниченное количество раз», принял из моих рук ключи от своего «таланта», и мы опять отправились в гости к Ивахаре.
Когда мы поднялись в управлении в его офис, молодой адъютант вежливо попросил нас подождать в холле. Как только я открыл рот, чтобы возмутиться таким холодным приемом, дверь к Ивахаре открылась изнутри, и на пороге появился сначала средних лет солидный мужчина в форме таможенника, а за ним — сам хозяин кабинета.
— Спасибо вам за визит, Камеда-сан! — вежливо и с достаточной степенью искренности поблагодарил своего визитера Ивахара. — Надеюсь, мы будем еще друг другу полезны.
— Безусловно, Ивахара-сан! — Таможенник раскланялся, мельком, но весьма цепко пробежался глазами по нам с Ганиным и удалился.
Мы с Ганиным проводили его двойным взглядом, а затем так же синхронно посмотрели на Ивахару.
— Извините, Минамото-сан! — виновато ответил нам Ивахара. — Ганин-сан…
— Ивахара-сан, надо срочно переговорить! — Я не склонен был на закате вторника разводить лирические отступления на темы переменчивой апрельской погоды.
— Прошу! — Ивахара растворил перед нами пошире не успевшие закрыться двери.
Мы вошли в кабинет Ивахары, и я с удивлением обнаружил стоящего у окна Сому.
— Здравия желаю! — поклонился в моем направлении автор бессмертных протоколов российских мудрецов.
— Приветствую! — машинально бросил я в ответ.
— Садитесь, господа! — Озабоченный Ивахара указал нам на свободные кресла. — Что случилось, Минамото-сан?
— Это был Камеда? — вопросом на вопрос отреагировал я.
— Да, Камеда.
— Заместитель Маэно?
— Верно.
— И что он здесь делал, если не секрет?.
— Не секрет, Минамото-сан. Я как раз из-за этого не мог с вами нормально разговаривать по телефону, — ответил скромница Ивахара.
— Из-за этого Камеды?
— Да, из-за него.
— Так зачем он приходил?
— Я его пригласил.
— Как это?
— После нашего обеда с Маэно-саном у меня к Камеде-сану появились вопросы…
— Какие, если не секрет, Ивахара-сан?
— Вы со мной о чем-то срочно хотели переговорить, Минамото-сан, не так ли? — Ивахара решил, что ему удастся уйти от моих вопросов.
— Позже. И обязательно. Но сначала мне бы хотелось узнать, зачем здесь был Камеда.
— Вам это необходимо знать?
— Да, Ивахара-сан, необходимо. В противном случае я не уверен, что смогу поделиться с вами той информацией, которую тоже после обеда с Маэно-саном добыли мы с господином Ганиным.
— Хорошо. — Ивахара недоверчиво посмотрел на Ганина. — Как я сказал, после обеда у меня появились вопросы к руководству таможни, которые по понятным причинам я задать самому Маэно-сану уже не мог.
— Что за вопросы? — Я прищурился и попытался изобразить на лице мудрость и лукавство.
— Вопросы оформления таможенных деклараций «Эс — пятьдесят три — сорок».
— Пэтээсок?
— М — м? — не понял меня Ивахара.
— «Пять — три — сорок», да?
— Да, вот такой, скажем, декларации, — Ивахара вытащил из тонюсенькой папочки пустой бланк уже знакомой нам с Ганиным пэтээски и не без гордости показал его мне.
— У вас что, только одна такая? — Я, попытался огорчить его.
— Одна. Я попросил Камеду-сана предоставить в наше распоряжение образец бланка…
— Камеду-сана попросили?
— Да, просить Маэно как-то было…
— Вам Пашу надо было попросить, Ивахара-сан. — Я начал смаковать весь свой словесный материал в предчувствии триумфа.
— Пашу?
— Ну, Пашку Лебедева!
— Бледёва! — поправил меня ехидный Ганин.
— Лебедева — Лебедева, — не сдавался я.
— Какого Лебедева? — продолжал проявлять полное непонимание того, что я говорю, Ивахара.
— Из «Сахкара».
— Из магазина?
— Ага, из автомобильного.
— Знаю такой… И что он?
— А то, Ивахара-сан! Вам ваш Камеда, который небось сюда пришел свое начальство закладывать, чтобы себе дорожку в маэновское кресло проторить, всего-навсего один-единственный экземпляр «пятьдесят три — сорок» принес, да?
— Да, — неохотно и настороженно признал данный факт Ивахара. — А что?
— Ничего! Просто наш с Ганиным-саном Паша Лебедев…
— Бледёв… — опять не слишком деликатно вмешался в мой рассказ веселый скабрезник Ганин.
— Не матюгайся, Ганин! Так вот, Паша наш оказался, Ивахара-сан, более щедрым. — Я высыпал перед майором из конверта все добытые моим другом Ганиным с риском если не для жизни, то уж для здоровья и репутации декларации.
В течение следующих пятнадцати минут мы с Ганиным подробно пересказали Ивахаре и Соме события последних трех часов, после чего Ивахара тряхнул головой и обратился к Соме:
— Сома-кун, ты сможешь это сделать?
— Смотря как все оформить, господин майор…
— О чем речь? — Мы с Ганиным завертели головами.
— Сержант Сома должен оказать нам одну деликатную услугу… — Ивахара покраснел и стушевался.
— Услугу? — Я посмотрел на Сому, вспомнил его вчерашний протокол и взглядом своим выразил сомнение в том, что сержант может оказывать какие — либо деликатные или не очень услуги.
— Дело в том, — откашлялся Ивахара, — что сержант Сома в январе и феврале шесть недель обучался в Саппоро, в полицейской академии, где вы, Ганин — сэнсэй, преподаете русский язык, одному весьма щепетильному делу..
— В январе и феврале у нас были курсы… — Ганин поискал у себя на затылке инородные тела, — курсы-шмурсы… Постойте! По хакерству у нас были курсы!
— По какому хакерству Ганин? — Я с опаской посмотрел на своего приятеля тем же опасливым взглядом, что он смотрел на меня только что в «Виктории», когда я пытался вслух освоить неподатливую русскую идиому «прикинуться шлангом».
— Ну там офицеров учили сети компьютерные взламывать! — всплеснул руками Ганин. — Как хакеры настоящие делают!..
— Совершенно верно, Ганин — сэнсэй! Антикурсы такие… — Ивахара поддержал Ганина в его экстатическом состоянии. — От нашего управления на них занимался сержант Сома.
— Да, я и сертификат получил, — покраснел Сома. — С отличием сертификат…
— А вот это мы сейчас должны проверить! — заявил Ивахара. — Давай, Сома-кун, действуй!
— Подождите! — вмешался Ганин.
— Что такое, Ганин-сан? Не так что-нибудь? — распахнул удивленные глаза Ивахара.
— Вы хотите влезть в сеть отарской таможни?
— Именно! — кивнул Ивахара.
— Насколько я знаю — это в материалах курсов было, меня до них не допустили как гайдзина, но брошюры — я все получил, — все государственные сети, вернее, сети государственных учреждений, ваша, кстати, полицейская тоже, имеют тройные степени зашиты. Да, Сома-сан?
— Так точно, на курсах это было! — отрапортовал дисциплинированный Сома.
— Как я понимаю, залезть в любую из них — как два пальца… несложно в общем, но только…
— Что «только», Ганин-сан? — Ивахара настороженно взглянул на Ганина, демонстрирующего недюжинные познания в материалах закрытых для него курсов.
— Только в случае вторжения в систему извне головной сетевой сервер автоматически устанавливает источник атаки.
— Что означает?.. — Ивахара наклонился в сторону Ганина.
— Что означает, что если сейчас вы вот, скажем, с этого компьютера, — Ганин показал рукой на стоящую на столе у Ивахары «Тошибу» с плоским жидкокристаллическим дисплеем, — залезете во внутреннюю сеть таможенного управления, то уже через несколько минут их сетевой оператор получит у себя на дисплее точное указание на источник вторжения. Тем более что вы все — слуги народа, значит, у вас все эти машины объединены в общую регистрационную систему.
— Жуткие вещи говоришь, Ганин! — Я влез в умный разговор образованных людей. — Так чего же нам теперь делать?
— Тут недалеко есть Интернет — кафе… — скромно промямлил Сома.
— Из кафе сможете? — предельно серьезным тоном спросил его суровый Ивахара.
— Мне все равно откуда, господин майор, — пожал плечами сержант — Главное, чтобы в Интернет был выход…
— Поехали! Сейчас я машину вызову! — Ивахара немедленно потянулся к телефону.
— Не думаю, чтобы это было разумно, Ивахара-сан, — остановил я его движение.
— Что неразумно?
— Ехать в Интернет — кафе на полицейской машине.
— И в форме, — добавил Ганин.
— Форма не проблема. Сома-кун, у тебя гражданка здесь есть? — спросил Ивахара.
— Конечно!
— Тогда беги переодевайся! Я тоже сейчас переоденусь. Только вот с машиной вопрос решу…
— Не надо ничего решать, Ивахара-сан, — успокоил я разволновавшегося майора. — У Ганина-сана здесь машина, мы на ней целый день по Отару катаемся, так что я думаю, Ганин — сэнсэй нас до кафе подбросит.
— С удовольствием! — подтвердил Ганин.
— И еще одна проблема есть… — обернулся к нам с порога Сома. — Небольшая, но…
— Что еще, сержант? — недовольно спросил Ивахара.
— Там, в кафе, один час пользования стоит триста иен…
— Понял! — Ивахара закачал головой. — Я оплачу, не беспокойся, сержант.
Мы вошли в Интернет — кафе через пятнадцать минут. И хотя все мы были в цивильном платье, со стороны все выглядело именно так, как было на самом деле: четыре конспиратора, не слишком убедительно имитируя абсолютное равнодушие к своей службе и служебным обязанностям, пытаются незаметно для оппонентов проникнуть в их компьютерную сеть с целью выуживания невероятно секретной, но до зарезу необходимой им информации. И как бы Ивахара вожделенно ни стрелял глазами по коленкам одиноких дамочек, потягивавших кофе под сигарету перед мерцающими дисплеями и отвечающих ему надо сказать, не самым призывным огнем; как бы ни старался я разыгрывать праздность и незаинтересованность ни в чем конкретном, равно как и абстрактном, поплевывая в потолок не столько в переносном, сколько в прямом смысле, — все равно каждый, кто захотел бы, без труда определил бы в нас незадачливый квартет ревностных службистов, которых государственный долг и техника безопасности выбросили на улицу в поисках радости и ответов на насущные вопросы. Мы-то с Ивахарой были еще как раз ничего, но Ганин с Сомой, двумя зубастыми пираньями вцепившиеся в экран, клавиатуру и мышь арендованного на ивахаровские триста иен компьютера, выдавали нас с головой.
У Сомы получилось все далеко не сразу, что породило у меня законные сомнения в его не только блестящих лингвистических, но и теперь уже в компьютерных способностях. Я так понимаю, что если бы не ценные, высказанные упругим шепотом, практические советы моего друга Ганина, из которых я разобрал только что-то типа «Лошадью ходи!» и «Кондуктор, нажми на тормоза!», в ивахаровские триста иен мы бы ни за что не уложились… Но, благо толковый и расторопный Ганин оказался под рукой, уже через сорок минут нашему благоговейному взору открылось затейливое древо внутренней служебной компьютерной сети таможенного управления славного города Отару.
— Где номера? — спросил радостный Сома.
Я протянул ему копии владивостокских бланков, и сержант стал яростно впечатывать их в строку поиска.
— Бинго! — американской пошлятиной отреагировал Сома на появление на дисплее первого «ответного» файла. — Давайте сверять!
— Вы чего, Сома-сан?! Какое там сверять! — взорвался вдруг Ганин, а мы с Ивахарой совсем даже и не взорвались, потому что особых причин для взрывания и психования у двух майоров, не особо сведущих в изящной науке хакерства, просто не могло быть.
— А что? — удивился Сома.
— Да ничего, — времени нет на сличения! — зашипел на него Ганин. — Распечатайте файл через принтер, и давайте следующий.
Сома покорно стал печатать все файлы безо всякой проверки, сэкономив нам полчаса драгоценного времени, но разорив при этом Ивахару еще на восемьдесят иен, поскольку казенный принтер отказывался печатать декларации иначе как по десять иен за страницу. Через пять минут все было закончено: Сома едва уловимым движением серой мышки вышел из таможенной сети, Ганин перехватил у него мышь и почистил принтерное каше, после чего перезагрузил компьютер, удалил все файлы из папочки «временные документы», а затем опять перезапустил компьютер.
— Мы уселись в машину и Ганин собрался было доставить нас стремительным экспрессом обратно в управление, ну а меня разобрало страшное любопытство.
— Знаешь чего, Ганин. Ты, это, от кафе отъезжай, проезжай пару кварталов вперед, там развернись и вернись вот сюда, к этой парикмахерской. Понял меня?
— Когда это я тебя не понимал, Такуя! — Ганин принялся исполнять изящный маневр по заявкам публики, оставив в легком недоумении Сато с Ивахарой.
Как только он вернул свой «талант» в район Интернет — кафе и припарковался у большого, уже включившего все свои призывные вечерние огни парикмахерского салона напротив, к нашему родимому Интернет — кафе неторопливо подрулила подозрительно черная «хонда», из которой в такт ей столь же неспешно, поминутно оглядываясь и запуская руки в карманы кителей, вышли два крепких мужика в форме таможенной службы. Они подошли к дверям, еще раз оглядели стоянку перед кафе, бросили орлиные взоры в нашем направлении и наконец шагнули внутрь.
— Вот теперь поехали, Ганин! — ткнул я нашего замечательного водителя в левое бедро.
В управлении мы тяжеловесной рысцой проскакали в ивахаровский кабинет и с жадностью набросились на раздобытые в «Нихон — кай хокен» и в Интернет — кафе бумаги. Результаты нашей исследовательской каторги оказались ожидаемыми: перед нами было восемь пар пэтээсок, каждая пара имела одинаковый номер, но машины значились в них абсолютно разные. Там, где Владивостоку сообщалось о доставке «мазды — трибьюта», отарский документ заявлял отправку на судне «хонды — сивик» со стотысячным пробегом и стоимостью всего в сто восемьдесят тысяч иен. По остальным семи автомобилям картина была абсолютно такой же.
— Получается, что задним числом установить то, какая правда машина была вывезена на судне, невозможно, — вздохнул Сома.
— Камеда нам так сейчас и говорил: все данные, которые запрашивает полиция… Канеко-сан ваш, например, из Саппоро опять им сегодня звонил, — обратился ко мне Ивахара, — все эти данные Маэно дает по этим вот файлам. Входит в свою же сеть и смотрит на свои файлы… А файлы эти показывают, что никакие «паджеро» и «лэнд — крузеры» из Отару никогда якобы не вывозились.
— Так точно. — Я взял пару деклараций. — Вот, смотрите, от нас под номером С—5340 6789/00/045 вывезена банальная «тойота — королла», купленная… Черт, не разобрать, шрифт мелкий… В магазине… «Куру — сяри», да? Да, «Куру — сяри»… А во Владивосток под номером С—5340 6789/00/045 ввезен «тойотовский» «прадо». Тоже не самый новый и не самый дорогой, но это уже детали…
— «Куру — сяри», говорите? — Ивахара посмотрел сначала на меня, а потом на декларации в своих руках. — И у меня тут на «трибьюте» тоже «Куру — сяри» стоит…
— У меня на «паджеро» тоже «Куру — сяри», — внес свою лепту в очередной раз за сегодняшний день скромный Сома.
— Да тут, я гляжу, все восемь тачек оформлены через этот самый «Куру — сяри», — резюмировал пробежавший глазами по остальным пяти декларациям внимательный Ганин.
— Что за «Куру — сяри» такой? — спросил Ивахара.
Сома взял с тумбочки у окна желтый кирпич телефонного справочника и стал его быстро листать. Мы в три пары глаз следили за его пальцами, отчего движения их, как нам всем казалось, становились все быстрее и быстрее. Наконец тонкие пальцы Сомы остановились:
— Вот, «Куру — сяри»! Английское «Cool» и наше «сяри», колесо то есть, — зачитал нам результаты своего поиска Сома.
— Где находится? — с надеждой в голосе спросил Ивахара. — В Отару? Где?
— Нет, Ивахара-сан, не в Отару, — извинился Сома. — Адрес саппоровский: район Хигаси…
— Не ваша богадельня, Ивахара-сан, — констатировал я нейтральным тоном, — а то бы вместе поехали.
— Да, жаль, Минамото-сан, но у нас и тут, в Отару в нашем, дел полно. Нам завтра «Сахалин—12» встречать…
Да, как же я упустил! Маэно же сказал, что завтра опять из забытой всеми богами России приходит этот гигантский паром. Приходит на одну ночь — это у русских туристов поездки такие, чисто — конкретно «туристические»: два дня, одна ночь, минимум накладных расходов, в том числе минимальная оплата стоянки судна в порту, категорический отказ от экскурсий по городу и поездки в Саппоро. Как сказал бы Ганин, «простой тюремный Иван»: в «Сахкаре» машину взял, на судно загнал — и обратно домой, в родимый Владивосток. Такой вот на «двенадцатом» «Сахалине» к нам турист российский едет…
— Что вам Камеда по поводу «Сахалина» сказал, Ивахара-сан? — Я посмотрел на не слишком расстроившегося из-за дальнего местонахождения таинственного магазина «Куру — сяри» майора.
— Ничего конкретного, — спокойно ответил Ивахара. — Сказал, что обычный рейс, но с учетом сложившейся обстановки Маэно-сан лично будет присутствовать при досмотре.
— Маэно сам? — хмыкнул я.
— Да, Маэно сам в четверг при отплытии будет в порту Так сказал Камеда…
— Значит, нам тоже надо всем быть послезавтра, в четверг, в порту — резюмировал я.
— А завтра — среда, — добавил Ивахара.
— А сегодня еще только вторник… — улыбнулся я.
— А вчера еще был понедельник! — смачно добавил Ганин.
План созрел мгновенно, как и полагается всем планам, когда — либо созревавшим и созревающим в моей светлой голове. Известие о том, что номинально «Куру — сяри» в ивахаровский огород не входит, развязало мне руки, в два раза повысило объем могущественного адреналина в моей густой и тягучей крови прирожденного авантюриста и настроило мой речевой аппарат на строгий и лапидарный строй моей командной речи:
— Ивахара-сан, попрошу вас со всеми своими ребятами обеспечить надлежащий контроль за приходом и — главное — загрузкой «Сахалина—12». Принцип стандартный: всех впускать — никого не выпускать!
— Хорошо, Минамото-сан, — покорно поклонился Ивахара. — А вы что намерены делать? Если не секрет…
— Мы с Ганиным — сэнсэем возвращаемся в Саппоро. В любом случае мы обязаны проверить магазин «Куру — сяри», а также обеспечить вам надлежащее прикрытие со стороны главного управления.
— Вы вернетесь, Минамото-сан? — с надеждой в голосе спросил Ивахара.
— Я обязательно вернусь, Ивахара-сан, — поспешил я успокоить взволнованного майора, и это был тот редкий для меня — можно даже сказать: исключительный — случай, когда я сам вдруг ни с того ни с сего безоговорочно поверил в свои собственные слова, адресованные далекому, в сущности, и не претендующему на место друга сослуживцу.
Я переписал на свой сотовый из телефонного справочника адрес и телефон «Куру — сяри», подбородком указал засидевшемуся в мягком, гостеприимном ивахарском кресле Ганину на дверь, и уже через минуту несколько поугасший и подуставший сэнсэй медленно выруливал за пределы двора отарского полицейского управления.
Ганин вел машину удивительно ровно, но, на мой сугубо личный взгляд, недостаточно быстро. Мы коллегиально решили поехать в Саппоро по скоростной, но даже на ней Ганин давил на правую педаль не так активно, как мне хотелось бы. Я покосился на спидометр: сдутая ураганом глубоко вправо стрелка застыла на отметке «140», но мне не верилось, что спидометр в потрепанном жизнью и хозяином ганинском «галанте» исправен и что ему можно безоговорочно доверять.
— Может, поторопимся, Ганин?
— Куда уж быстрее, Такуя?! — Ганин, не отрывая глаз от невидимой дороги, поспешил выразить свое неподдельное удивление моей внезапно проявившейся страсти к нарушению правил дорожного движения.
Мне казалось, что время остановилось и что Ганин умышленно едет не быстрее сорока километров в час, чтобы доставить нас к магазину с крутым, или, как сказал бы балагур Олежка, «прикольным», названием «Куру — сяри» аккурат тогда, когда там никого уже не было бы. Когда мы проезжали Тейне, то есть всего десять минут спустя после того, как мы въехали на скоростную в центре Отару сознание частично вернулось ко мне: я по-прежнему был уверен, что Ганин еле плетется по прекрасной двухполосной бетонной дороге, но мне уже не казалось, что он делает это умышленно. Я повернул свою несколько все — таки пока отдельно существующую от меня мою буйную голову вправо и поинтересовался:
— Ты, Ганин, как сам-то?
— Я-то? Я еще хоть куда! — бодро отозвался мой осторожный водитель. — А что такое, Такуя?
— Такого, Ганин, ничего! Просто нам с тобой в Саппоро до семи поспеть надо…
— Так сейчас только половина!
— Тем не менее! — Я еще раз проверил ганинский спидометр, который показывал все те же якобы сто сорок.
— Чего не менее? — Ганин посмотрел на меня тем же пристальным взглядом, что он сверлил меня в отарской «Виктории», когда я пытался автоматизировать употребление одной из его любимых идиом про прикидывание, как я теперь наконец-то запомнил, шлангом.
— Того не менее рули давай, Ганин!
Для того чтобы добраться до района Хигаси, то бишь, по-нашему, Восточного района, нам нужно было практически переехать весь город, поскольку двигались мы из Отару, то есть с самого что ни на есть запада. Вообще понятия «поехать в Саппоро» весьма растяженное и гиперабстрактное, потому как город наш достаточно большой и, по бестолковости своей, щедро размазан по живописной долине реки Исикари — второй или третьей по длине реки всей нашей славной Японии. И хотя населением Саппоро не вышел — какие-то жалкие полтора миллиона, ну два с небольшим с пригородами, — по необъятной площади своей он может спокойно поспорить с той же Осакой или Йокогамой. В обычной ситуации на это внимания не обращаешь — даже наоборот: после токийских расстояний Саппоро больше чем на поселок городского типа не тянет; а вот когда, что называется, приспичит, как сейчас, например, он растягивается до невероятных размеров, и ты буквально умираешь в машине в ожидании того, когда же наконец покажется в твоем левом боковом окошке долгожданная цель, ради которой ты и предпринял отважную вылазку из своей теплой и ласковой пчелиной соты.
— Ты, Ганин, куда ехать-то, знаешь? — в пятый раз за последние пятнадцать минут спросил я Ганина.
— Такуя, что с тобой! — кисло поморщился мой благородный и великодушный друг.
— А что со мной? — Я попытался все — таки не подавать вида, хотя и так был недоступен прямому ганинскому взгляду, поскольку сэнсэй у нас хоть и хохмач и балагур, но вести машину на ста сорока, не глядя перед собой, он пока еще не научился.
— Ты какой-то нервный, — констатировал Ганин очевидный факт.
— Я не нервный, — отмахнулся я от его обвинений. — Не спал я толком просто, башка гудит…
— Ты своих вызывать будешь? — мягко намекнул мне на необходимость укрепления наш их нестройных рядов Ганин.
— Давай сначала к магазину подъедем, а там посмотрим, что к чему. Может, и не понадобится никто…
— Как скажешь, начальник…
Через три минуты черепашьего хода Ганин соизволил съехать со скоростной аккурат под зеленую вывеску «Хигаси», после чего его «галант» вообще практически встал, хотя спидометр уверял меня, что мы движемся по Хигаси со скоростью семьдесят километров в час.
Найти сразу у нас, в Саппоро, что-нибудь по конкретному почтовому адресу, если только этот адрес не относится к зданию или квартире в самом центре, практически невозможно — «мури», по-нашему Вот и сейчас я произнес это сакральное «мури», когда увидел, что, сохраняя на спидометре семьдесят, Ганин пытается выехать фраером — гоголем на требуемый «Куру — сяри».
— Не найдем, думаешь, Такуя? — скосился влево Ганин.
— Вряд ли… — резюмировал я.
— Понастроите тут сами домов — теремов, а потом разбирайся в них! — чертыхнулся Ганин.
— Ты давай газок сбавь, Ганин, и мы спокойно магазинчик наш родимый найдем.
А — Вот он твой «Куру — сяри»! — заявил Ганин и резко затормозил у невысокого одноэтажного магазина с неоновой вывеской «Cool Shiari» и двумя огромными светящимися окнами по бокам от входной, также стеклянной двери.
Стоять прямо под люминесцентными огнями этого автомобильного парадиза было как-то неловко, и Ганин после секундного очарования проехал квартал вперед, развернулся, вернулся к магазину и встал теперь на противоположной стороне, куда слепящий свет магазинных интерьеров не добивал, отчего мы с Ганиным ощутили себя абсолютно невидимыми.
— Чего делать будем, Такуя?
— Пока ничего, Ганин. Что мы можем сейчас сделать?
— Подмогу вызвать, чтоб она вовремя пришла — не так, как вчера, с незначительным опозданием…
— Не дрейфь, Ганин! Подмога придет когда надо! Тут до районного управления четыре квартала всего. Я свистну — они не заставят ждать! Поверь мне!..
— А чего тогда не свистишь?
— А чего я им буду свистеть, Ганин? Чтоб обложили тут все и чтоб мы с пустыми руками остались?
— Почему с пустыми? Видишь, за магазином павильон какой здоровый? Как, прямо, ангар в «Ясуй — бухин»…
— И что?
— А то, Такуя! Ты же ведь про то же самое думаешь, что и я! Я же тебя как облупленного знаю!
— И про что это я, Ганин, сейчас, как и ты, думаю?
— Да про утюжок, Такуя! У тебя сейчас только утюжок на уме!
— Ага, утюжок, Ганин, утюжок!.. Ты вон штаны свои когда последний раз гладил?
— А чего мне их гладить?
— Ты же сэнсэй, Ганин!
— И чего?
— Ты же не можешь в мятых брюках на работу ходить!
— А я на нее не хожу, на работу на эту!
— Ну это сейчас! Потом-то пойдешь!
— Как кушать захочу — пойду!
— Да ты перманентно голодный!
— А у меня брюки пластмассовые!
— Какие это пластмассовые?
— Такие! Сто процентов акрил с полиэстером, стираются в машине, в глажке не нуждаются!
— Так это у нас все брюки такие!
— У вас, может, и да, а вот у нас такие не сыщешь!
— Ты же говоришь, сейчас у вас в Москве все есть!
— А штанов, которые гладить не надо, нету! Кроме того, они еще и в нескромных местах не протираются…
— В местах?.. — последние ганинские признания заглушили во мне жалкие остатки сознания, в глазах забегали матовые светящиеся зайчики от отблесков магазинного фасада напротив, я попытался смахнуть липкую паутину туманного сна, но, судя по тому что голова моя безвольно откинулась на подголовник и я не смог никак воспрепятствовать этому падению, всемогущий сон все — таки взял верх, и я, оставив всякую надежду продолжить свою эскападу относительно нескромных ганинских мест, позорно отдался на произвол своей весьма смутной и достаточно бесперспективной судьбы.