Проснулась она внезапно, словно от толчка. За окном было светло, Дел спал рядом, по-прежнему одетый, — они так и заснули, не раздеваясь. Карен осторожно слезла с кровати и вышла на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.

В кухне, за дверцей, в которой она подозревала кладовку, обнаружилась крохотная комнатка с душем, из которого с первой же попытки полилась чуть теплая вода. Она быстро вымылась, не зная, надолго ли хватит воды, и надела свежее белье, наслаждаясь ощущением чистоты, охватившей все тело.

Подключила баллон к переносной плитке, похоже, стоявшей здесь с незапамятных времен, и поставила воду для кофе. Пока вода закипала, достала припасы, предназначенные для завтрака — яйца и ветчину, вчерашние булочки. Заварив кофе, медленно выпила чашку и вышла на улицу.

Солнце уже ярко светило, было тихо, только где-то щебетали птицы. В гладкой темной воде озера отражались стоящие по берегам сосны. Карен прошла за дом и села на лодку, глядя на воду.

До сих про она сознательно гнала от себя воспоминания о вчерашнем рассказе Дела, боясь расплакаться. Она давно знала, что жизнь жестока и несправедлива, может быть, даже слишком давно. Смерть, кровь, боль — все это ей приходилось видеть, и все-таки... И все-таки именно за него ей было обидно до слез.

Он все время спрашивал, не боится ли она его. Из-за этого? Но неужели он винил себя хоть в чем-то, или считал, что она может не понять?

Убийца... опасный маньяк... — и его посмели так назвать?! Как можно было это сказать, подумать, поверить? Он же самый добрый, самый порядочный, самый лучший человек на свете!

Когда Дел впервые привез ее к себе домой, она не сомневалась, что он, так или иначе, предложит ей переспать с ним, что бы он там не говорил. Она хорошо видела, что он хочет ее, и готова была расплатиться с ним за ночлег, за ужин и за Джейка тоже. Но он не воспользовался ситуацией, и ее предложение было уже не платой. Той ночью Карен подняла, как ему плохо, страшно и одиноко, попыталась помочь тем немногим, что могла сделать, и никогда, ни на минуту не пожалела об этом.

Жажда насилия? Это у него-то? Бред, несправедливый и жестокий бред, и как можно было сказать ему такое?!

Они были вместе уже три месяца... три месяца и двенадцать дней, — она помнила каждый из этих дней. И ни разу Дел не повысил на нее голоса, не сорвал настроение, не сделал больно.

Он возился с ней во время болезни — поил, держал за руку, утешал. И не отдал в больницу, хотя мог, — и врач говорил, что так будет лучше, она сама слышала. А он не отдал и терпеливо лечил эти уродские волдыри, и радовался, когда ей стало лучше. И кормил ее с ложечки, и неумело жарил яичницу, такую жесткую и такую вкусную, и не сердился на все ее капризы.

За что, почему с ним поступили так жестоко? Он почти никогда раньше не упоминал о своей семье — Карен чувствовала, что ему неприятно об этом говорить. Теперь многое понятно, но какой же надо было быть тварью, чтобы ударить так больного измученного человека!

Война есть война — это хотя бы понятно. И в Колумбии, это тоже была война,— хотя было страшно даже представить то, о чем он рассказывал. Ей тоже когда-то выпало чувствовать себя беспомощной и терпеть издевательства, долго, очень долго, может быть, поэтому она так хорошо понимала его.

Карен вдруг подумала, что, возможно, и он когда-нибудь смог бы понять и принять то, что пришлось сделать ей, но привычный страх заставил ее отбросить эту мысль.

И тут, повернув голову, она увидела, что Дел стоит на тропинке, глядя на нее, в джинсах и выцветшей темно-красной ковбойке, и, возможно, стоит уже давно. Прядь волос, как всегда, падала на лоб, и он улыбался своей обычной, доброй и чуть насмешливой улыбкой, приподняв бровь.

Ее словно омыло теплой волной, на душе стало легко и радостно. Поняв, что она его, наконец, заметила, Дел шагнул к ней.

— Вот где ты от меня прячешься!

Карен прижалась к нему и с облегчением вдохнула знакомый запах, чувствуя, как большие теплые руки легли на ее спину. Он тихо рассмеялся.

— Ну, что, тебе еще не надоело общество неудачливого шпиона и опасного сумасшедшего?

«Он еще может шутить над этим!» — подумала она, а вслух сказала, нежным и мурлыкающим тоном:

— Скажи, а сексуальным маньяком тебя никогда не называли?

Дел слегка отодвинулся и посмотрел ей в глаза.

— Нет, так, кажется, пока еще не называли. А что, ты что-нибудь замечаешь... такое?

Ее руки сами потянулись вверх, — взъерошить ему волосы, потрепать, погладить по шее.

— Замечаю. И это, кажется, заразно, вчера у меня уже приступ был. Ты не знаешь, с чего бы это?

— А ты просто геронтофилка! — он захохотал, не пытаясь остановиться.

— Это еще что такое? Он продолжал смеяться.

— А это вот такая молодая и красивая девушка, которая может польститься на старого, небритого и заляпанного смолой полуголого типа, вроде меня. Кстати, ты мне напомнила — у нас же с вчера одно незаконченное дело осталось.

— Какое?

— Страшно важное! Опробовать кровать, — и потерся об нее, чтобы она прочувствовала, что он уже готов к испытанию.

Небритый, взлохмаченный, веселый, он тащил Карен за руку, и она бежала за ним по тропинке, пытаясь не споткнуться и зная, что если все-таки споткнется, он успеет ее подхватить.

Уже в доме, у самой кровати Дел резко остановился, она налетела на него, смеясь и задыхаясь, прижал ее к себе и поцеловал. Сорвал с себя ковбойку и отшвырнул в сторону.

— Ну что, так я тебе больше нравлюсь?

Она провела по его груди ладонями, с наслаждением ощущая под руками напряженные мускулы, потерлась об него лицом, ей снова захотелось куснуть его как следует. Не успела, Дел сел на кровать и поставил ее между ног.

— Стой спокойно, я тебя раздену!

Он начал неторопливо расстегивать пуговицы, целуя освободившееся место. Губы следовали за ласковыми пальцами, Карен стояла, опершись руками ему на плечи и уткнувшись носом во взлохмаченный затылок. От него по-прежнему пахло лесом и этот запах заставил ее задрожать.

После рубашки наступила очередь джинсов, — губы скользили все ниже, по животу, — она уже еле стояла на ногах.

— Господи, ну что ты там еще на себя накрутила, — он обнаружил, что на ней еще трусики и стащил их вниз, — вот так... и еще вот это, — встал на колени и стянул с нее носки, — все!

Взглянул вверх, ей в лицо, уже не смеялся, но глаза его сияли, медленно провел рукой по ее животу, дотронулся до пушистого треугольника и легонько погладил пальцами. Карен вздрогнула, ей показалось, что сейчас она упадет, но Дел уже выпрямился.

— Теперь ты!

Под джинсами на нем ничего не было. Карен осторожно расстегнула молнию и освободила его, скользя обеими руками по бедрам и медленно опускаясь на колени.

Он рывком поднял ее и швырнул на кровать, навалившись сверху всем весом.

— Нет... не надо... — он говорил это скорее самому себе, чем ей.

— Почему? — тело Карен задрожало от смеха, и Дел чуть не потерял остатки самообладания. — Тебе же это нравится!

— Слишком. Я не хочу так быстро, а тут не удержусь.

Карен потерлась шеей о его небритую щеку — обняла, погладила по спине и слегка повела бедрами, приглашая.

…Он лежал на ней, еле переводя дыхание. Сердце все еще отчаянно колотилось, а тело, как всегда в такие моменты, казалось легким и пустым, словно воздушный шарик. Внезапный смех Карен заставил его открыть глаза.

Она и правда смеялась, так легко и весело, что Дел невольно улыбнулся в ответ.

— Ты чего?

— Может, ты еще и вампир? А то я что-то часто кусаться стала, от тебя явно хорошего не наберешься.

Дел расхохотался и скатился набок, выскользнув из нее и прижавшись к ее виску губами.

— Так меня еще никто не обзывал — то «сексуальный маньяк», то «вампир», то «мальчик-чистюля».

Она сморщила веснушчатый нос.

— Это только показывает, что у меня нестандартное мышление, — и, удобно устроившись на животе, подперев голову кулачками и глядя ему в лицо, неожиданно заявила: — А еще я могу принести тебе кофе в постель. Я уже газ подключила!

На него напал приступ смеха.

— Ну, если еще и кофе, тогда мне в жизни нечего больше желать.

Карен зашевелилась, явно собираясь вылезать, но он схватил ее, прижал к кровати, снова плюхнувшись сверху — ему очень нравилось наваливаться на нее сверху — и сказал:

— Подожди, сейчас вместе встанем, я просто пошутил. И есть теперь жутко хочется.

Они не расставались ни на минуту — бродили по лесу, законопатили лодку и плавали по озеру, вычерпывая просачивающуюся воду консервной банкой, ловили рыбу — улова едва ли хватило бы Манци, но Карен страшно гордилась им и варила рыбный суп. Часами тихо сидели, спрятавшись в лесу, чтобы не спугнуть приходящих к воде оленей. Возвращались в дом, замерзшие и отсыревшие, и с радостью согревались и согревали друг друга.

Делу казалось, что за всю свою жизнь он никогда и ни с кем так много не разговаривал, как сейчас, с этой девочкой. Он рассказывал ей обо всем, что видел, что помнил, даже о книгах, которые когда-то читал — ей все было интересно. Сама она как-то обмолвилась, что бросила школу в пятнадцать лет, подумала и добавила:

— Может, когда вернемся в город, мне стоит пойти учиться, например, на кулинарные курсы?

О себе она говорила мало, а если Дел изредка спрашивал напрямую, как правило, уклонялась от ответов, переводя все в шутку. Даже когда он спросил, когда ее день рождения, Карен рассмеялась и сказала, что будет праздновать его в тот день, когда они познакомились — это и есть день ее рождения, и другого ей не надо.

Он не хотел давить на нее, она уже рассказала ему когда-то все, что считала нужным, и если не хочет больше об этом вспоминать — это ее право. Возможно, так лучше всего — забыть и начать жизнь с чистой страницы.