ГЛАВА ПЕРВАЯ

Половину товара пришлось оставить в схроне. Там же, в пещере, Лесли отсиживалась два дня, пока шел дождь; заодно рассортировала вещи: что лучше оставить, а что имеет смысл взять с собой и предложить в ближайших поселениях.

Схронов, то есть мест, где она хранила товары, у нее было восемнадцать, примерно по три на штат. Кроме товаров, там обычно имелся небольшой запас вяленого мяса и крупы, запасная одежда и стрелы для арбалета.

Огнестрельным оружием она уже несколько лет не пользовалась. Хотя многие люди сохранили приверженность к ружьям и револьверам и гордо щеголяли кобурой у пояса, Лесли давно поняла, что ей больше подходит арбалет — бесшумный, со стрелами, которые можно использовать снова и снова. Патроны постепенно становились все большей ценностью, те же, что делали умельцы в поселениях, часто давали осечку, а бывало, и застревали в патроннике.

Какое сегодня число, Лесли знала весьма приблизительно: в последнем поселении, где она побывала, слышала, как два старика спорили, первое марта сегодня или двадцать девятое февраля — с одной стороны, сейчас идет двадцатый год после Перемены, то есть високосный, с другой, если год считать от Рождества Христова, то он получается никакой не високосный и в феврале всего двадцать восемь дней. Все это они талдычили друг другу громкими голосами, повторяя одно и то же по несколько раз, так что невольно запомнилось.

И поскольку с тех пор прошло недели три, то получалось, что сейчас конец марта. Собственно, это бы и не имело значения, если бы не одно обстоятельство: в поселок на реке Симаррон, куда Лесли шла, ей непременно нужно было попасть до шестого апреля — доставить туда особый заказ.

До поселка оставалось всего ничего, поэтому, добравшись до неширокой безымянной речушки, впадавшей в Симаррон, она позволила себе полдня передышки: постирала одежду, засолила шкурки добытых по пути гремучек, отобрала товары, которые собиралась взять в поселок — а потом до самого вечера лежала на расстеленном одеяле и глядела в небо.

Мысли, одолевавшие ее, были не слишком веселыми — из тех, что в последнее время посещали ее все чаще. Еще год такой жизни… пять, десять — а что потом? Ей представилась старуха с волокушей, бредущая по пустыне в окружении дряхлых собак…

Словно в ответ на это, рядом тяжело рухнуло мохнатое тело и под мышку сунулась холодная морда.

— И-и! — Лесли аж взвизгнула от неожиданности. — Ты что, с ума сошла?!

Поздно, дело уже было сделано: пройдя по одеялу мокрыми лапами, Ала плюхнулась на него не менее мокрым животом. Не иначе лягушек на мелководье ловила — а теперь пришла к хозяйке отдыхать и греться.

— Иди отсюда! Кыш!

Собака в ответ привалилась к ней плотнее и захлопала по одеялу хвостом. От этого знакомого звука, от живого тепла рядом на душе сразу стало легче. В самом деле — чего сейчас загадывать, что будет через пять, тем более через десять лет! Поживем — увидим. Точнее, доживем — так увидим; вспомнился недавний случай с мотоциклистами…

Лесли мотнула головой, отгоняя неприятные мысли.

— Ну что, — улыбнувшись, потрепала она собаку по боку, — а может, нам стоит дом завести? Чем плохо? У многих маркетиров дома в поселках есть!

Собака снова похлопала хвостом — столь высокие материи были ей непонятны, но раз спрашивают, нужно ответить.

— Ладно, пошли ужинать!

Вот это слово Ала знала хорошо — тут же вскочила и побежала к волокуше.

Торговать Лесли ходила без Стаи; оставляла собак в нескольких милях от поселка вместе с основным запасом товара. Лишь иногда брала с собой Алу или Дану, самую крупную и смышленую из ее дочерей.

Но на этот раз она сказала обеим напрягшимся в ожидании собакам:

— Вы остаетесь! — указала на волокушу. — Ждать! Место! — взвалила на себя рюкзак и пошла прочь от реки.

За ней попытался увязаться Дураш — кобелек из последнего помета Даны; хотя ему было уже больше года, он до сих пор сохранял щенячью игривость и недотепистость. Пришлось цыкнуть на него, чтобы отстал.

К Симаррону Лесли вышла к полудню. Поселок был примерно в миле вниз по течению, на противоположном берегу; через реку хорошо был виден окружавший его частокол и, ближе к воде, изумрудные пятна огородов.

Она пошла вдоль берега; по мере приближения к поселку детали становились все отчетливее: ворота были распахнуты, на огородах тут и там виднелись люди. Значит, сегодня будний день — воскресенье жители поселка проводили в молельном доме и не оскверняли этот день работой.

Теперь предстояло перебраться через реку. Приставив ладони рупором ко рту, Лесли заорала что есть силы:

— Ээ-хой-й! Ээ-хой-й-й!

Мужчина в широких синих штанах и пестрой рубахе, копавшийся на одном из огородов, выпрямился, вглядываясь из-под руки. Подойдя к берегу, отозвался:

— Эгей! Че надо?

— Я Лесли Брин, Аптекарь. Принесла товар для жены Калеба Гриссопа.

— Ага, ясно. Сейчас! — крикнул ее собеседник и побрел к вытащенным на берег лодкам.

Пока лодка шла через реку, мужчина — долговязый, с вислым носом и кислой физиономией неудачника — несколько раз повторил, что его жена «как знала — с утра тесто поставила!» Когда пристали к берегу, спросил уже без обиняков:

— Ну так что — отдашь нам ножницы за два хлеба? Моя жена такой хлеб печет, во всем поселке вкусней не найдешь! И еще я тебя обратно на тот берег потом перевезу, если надо!

Ножниц у Лесли было целых две пары, но стоили они, разумеется, куда дороже двух хлебов. С другой стороны, переправа через реку тоже чего-то стоит… Поэтому, чуть поколебавшись, она кивнула:

— Добавь еще мешочек сушеного лука — и договоримся.

— Идет! — мужчина обрадованно хлопнул ее по руке и помог выгрузить из лодки рюкзак.

Путь к поселку шел мимо огородов. По сторонам Лесли не оглядывалась — и так знала, что все смотрят ей вслед и шушукаются. Вот какой-то мальчонка уже понесся впереди, предупредить. Что ж, чем больше народу соберется — тем лучше.

Поселение это она не слишком любила — при всей внешней набожности и дружелюбии его жители не считали для себе зазорным, где только можно, объегорить чужака. Но покупателей не выбирают, и, кроме того, у них можно было разжиться сушеными овощами.

Сару Гриссоп Лесли увидела издали. Выскочить на улицу навстречу маркетирше той не позволял статус «первой леди» поселка — ее муж считался здесь кем-то вроде мэра — поэтому она маялась во дворе собственного дома.

Стоило Лесли подойти к забору, как она подскочила с другой стороны, спросила громким полушепотом:

— Принесла?!

— Да.

— Ну давай, давай, заходи! — Сара распахнула калитку. — Пошли скорей в дом!

— Погоди, я хочу сначала умыться. И руки помыть, — многозначительно добавила Лесли, снимая рюкзак.

— А, да-да, конечно! Пойдем, я тебе полью! — чуть ли не рысцой Сара устремилась к колодцу, продолжая говорить на ходу: — А потом ты мне польешь, я тоже вымою, — походя дала пинка сидевшему на земле у колодца мужчине. — Дай пройти!

Тот молча сдвинулся в сторону.

Лесли мельком взглянула на него — здоровенный, полуголый; нечесаные грязные волосы спускаются до плеч. И — в первый момент она даже вздрогнула — совершенно пустые, бездумные глаза.

— Эй, ты чего? — обернулась Сара. — Этот? Не, не бойся, он не опасный. Проходи сюда! — кинула в колодец ведро и принялась энергично крутить ворот.

— А кто это? — шепотом спросила Лесли.

— Чего ты шепчешь, он же все равно ничего не понимает! Это Безмозглый. Года три назад его такие же, как ты, маркетиры привели — в горах где-то нашли — и у нас оставили, — вытащив ведро, Сара отнесла его на несколько шагов от колодца. — Давай!

Лесли вымыла руки до самых плеч, потом с наслаждением набрала полные пригоршни воды и ополоснула лицо и шею. Поливая, Сара продолжала тараторить:

— А на что он нам нужен? Хоть и здоровый, и сильный, а тупой совсем, хуже собаки — ее хоть чему-то можно выучить, а этот вообще ничего не соображает, только самое простое — встань там, сядь, неси. Я так думаю, что его когда-то по башке огрели и весь разум вышибли, потому что на затылке у него шрам здоровенный. В общем, пришлось его к делу приставить, чтобы не зря хлеб ел. Он у нас воду на огороды таскал, ворот мельницы крутил — всякое такое, где ума не требуется. Но вчера руку покалечил — и как только, идиот, ухитрился! Так что все, работать он больше не сможет. Мы с Калебом уже договорились, что вечерком сегодня, когда жара спадет, он его отведет подальше от поселка и оставит, — перекрестилась, — на волю Господа.

Лесли отнюдь не считала себя ангелочком, но даже ее покоробила эта деловитая жестокость. Ведь ясно, что оставить ничего не соображающего человека на пустоши — значит обречь его на смерть, если не от жажды или голода, то от гремучки или койотов. Если уж им хочется от него избавиться, могли бы пристрелить — неужто пули жалко?

Ладно, в конце концов, не ее это дело…

Идя вслед за Сарой к крыльцу, она не удержалась и оглянулась. Обреченный мужчина все так же сидел, прислонившись спиной к колодцу. Теперь Лесли заметила, что левой рукой он поддерживает правую, с распухшей и покрытой запекшейся кровью кистью, но на лице его не отражалось ни боли, ни страдания.

В доме Сара сразу провела Лесли в спальню, плотно прикрыла дверь.

— Ну давай, показывай!

Вперила взгляд в рюкзак, и даже рот приоткрыла от нетерпения, когда Лесли достала оттуда большой сверток, завернутый в куртку. Под курткой оказалась глянцевая картонная коробка — белая с золотом (пришлось излазить весь подвал, подыскивая наименее мятую).

И наконец Лесли широким взмахом раскинула на кровати содержимое коробки — свадебное платье с шелковым лифом, расшитым золотыми бусинками, и пышной кружевной юбкой на белом атласном чехле.

Неважно, что кружева кое-где пожелтели от времени, а на чехле сбоку было ржавое пятно — все равно такой роскоши в этом поселке наверняка никогда не видели. Сара замерла, молитвенно сложив руки на груди, потом нерешительно коснулась прошитого золотыми нитками кружева, пробормотала:

— Да-а… Вот…

Лесли удовлетворенно улыбнулась: выходит, не зря она тащила это платье аж от самого Расселвилля. Два года назад она нашла его в разрушенном землетрясением свадебном салоне на окраине города. Случайно обнаружила, что подвальный этаж остался цел — пролезла туда через заваленное обломками окно у самой земли; куски железа с крыши упали так удачно, что защитили его и от дальнейших разрушений, и от посторонних взглядов.

Брать платье она тогда не стала — не знала, куда его приспособить, зато, когда Сара этой осенью попросила ее принести свадебный наряд для дочери, Лесли хоть и начала, набивая цену, мяться: «Ой, не знаю… трудно, сама понимаешь…» — но на самом деле знала, куда за ним идти.

— И вот еще, — вынула из рюкзака коробочку поменьше, — считай, что это подарок невесте, — достала оттуда веночек из золотистых шелковых роз и кружевную фату.

Сара, ахнув, всплеснула руками.

Положив веночек на платье, Лесли присела, якобы что-то поправляя в рюкзаке, на самом же деле сдвигая край полиэтиленового пакета так, чтобы на пару дюймов обнажить его содержимое. Если веночек она отдала бесплатно, то за эту вещь собиралась содрать с Сары втридорога — и хотела, чтобы та ее заметила как бы случайно.

— Значит, как мы договаривались, — начала она, — за платье ты мне даешь куртку из выделанной оленьей шкуры, два мешка сушеной картошки и один — овощной смеси…

— Да, да, да… — нетерпеливо перебила Сара. — А что это там у тебя?!

Клюнуло!

— Где?

— В рюкзаке!

— А-а, это? — Лесли вытащила сверток. — Это парча.

Кусок голубой с серебряной нитью парчи она нашла в том же свадебном салоне вместе с другими, почти не выцветшими от времени нарядными тканями, декоративными пуговицами и шелковыми нитками. Все это добро она распределила по схронам и теперь понемногу предлагала покупателям.

— Дай посмотреть! — Сара присела рядом, с одного взгляда оценила ткань и вцепилась в нее — не оторвешь. — Сколько тут? На платье хватит? Что ты за нее хочешь?!

— Тут почти десять футов, так что на платье должно хватить. А хочу я за нее… даже и не знаю…

— Послушай, я тебе за нее еще два мешка картошки дам, — жарко зашептала Сара. — Или других овощей — каких хочешь! — воровато оглянулась на дверь. — И… и… еще кусок бекона. Вот такого толстого, — показала на пальцах. — Хороший кусок, большой, в локоть длиной и в две ладони шириной!

— Два мешка овощей, говоришь? — без энтузиазма в голосе протянула Лесли.

Нет, сушеные овощи, конечно, штука хорошая. Но если добавить сюда еще три мешка за платье, и то, что она с другими жителями поселка наторгует… Конечно, мешки небольшие, всего фута полтора длиной и фут шириной… Лесли представила себе гору таких мешков, бредущую на двух ногах (волокуша-то на стоянке осталась!), и спросила безнадежно:

— Ты не знаешь — здесь на продажу ни у кого осла нет?

— А зачем тебе?!

— Моего прежнего осла гремучка укусила, так что теперь мне все на своем горбу таскать приходится…

— Ослов в нашем поселке нет, — заявил, входя в спальню, Калеб Гриссоп. — Если, конечно, не считать твоего племянничка!

Сара мгновенно пихнула парчу обратно в рюкзак, метнула на Лесли предостерегающий взгляд. Ее муж меж тем подошел к кровати, разглядывая платье.

— Ве-ещь! — прищелкнул языком и повернулся к Саре. — Ну, это то, что ты для Кайлы хотела?

— Да!

— Что же ты гостью ничем не угостила до сих пор? Хоть сидра бы налила! И я, кстати, тоже не откажусь!

Сидр Сара делала отменный — кисло-сладкий, холодный, он приятно пощипывал язык. Пока Лесли смаковала первую кружку, Калеб залпом выпил свою — Сара налила ему еще, выставила на стол пироги и присела рядом.

Лесли в который раз подумала, насколько контрастно эти двое смотрятся рядом: Сара — крутобедрая, с гривой смоляных кудрей и румяными гладкими щеками, выглядела от силы лет на тридцать, едва ли кто-то мог догадаться, что у нее уже три дочки на выданье; Калеб же, худощавый и невысокий, по сравнению со своей яркой и бойкой женой казался поначалу каким-то блеклым. Но стоило приглядеться к его умным, жестким и цепким глазам — и становилось ясно, что его не только за богатство выбрали мэром.

— На кой черт тебе осел?! — заявил он, продолжая начатый разговор, и хитро прищурился. — Давай я тебе лучше жеребчика подберу. У меня такой трехлетка есть — закачаешься!

— Да нет, мне лошадь не нужна, — отмахнулась Лесли. — Она пьет много. Я от вас пойду на юг, там спрошу.

Калеб мгновенно посерьезнел.

— На юге сейчас неспокойно. Ниже по реке городок есть, и в начале зимы через него люди из Техаса проходили. Так вот, они рассказали, что банда там какая-то новая появилась. Большая — то есть не только путников грабят, но даже на поселки налетают. В общем, нехорошо там.

Дожевал пирог, запил его последним глотком сидра и встал.

— Ладно, девочки, вы тут заканчивайте побыстрее — народ уже на площади собрался, — по неписаным правилам Лесли полагалось сначала продать Саре все, что та пожелает, и лишь потом торговать с другими жителями поселка. — Дорогая, можно тебя на минутку?

Супруги вышли на крыльцо. Сквозь приоткрытую дверь был слышен смех и то и дело повторялось имя «Том» — было ясно, что речь идет о том самом племяннике Сары, которого Калеб сравнил с ослом. Интересно, что бедняга натворил?

Сара вернулась, хихикая. Хлопнула Лесли по плечу:

— Допивай, пошли! На площади и впрямь люди ждут, да и Калеб скоро вернется.

Они вернулись в спальню, Сара снова вытянула из рюкзака сверток с парчой. Раскинула отблескивающую серебром ткань на кровати и обернулась к Лесли:

— Ну так что — два мешка картошки и кусок бекона, согласна?! Только Калебу не говори, пусть это между нами будет!

Лесли понимала, что надо соглашаться — больше ей едва ли кто-то предложит. Что ж, придется мастерить волокушу…

И тут ее осенила идея, в тот момент показавшаяся гениальной.

— Не картошки, а любых овощей, — напомнила она. — Я хочу один мешок картошки и один — лука. А кусок бекона, как ты и сказала — в две ладони шириной и в локоть длиной…

— Да, да, — поглядывая на дверь, торопливо кивала Сара.

— И еще… — Лесли сделала короткую паузу и выпалила: — Еще ты уговоришь своего мужа отдать мне Безмозглого.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

— На кой черт он тебе сдался?! — опешила Сара.

— Ты же сама говоришь — он сильный и здоровый, только рука покалечена. Вот и пусть, пока я осла не найду, мои мешки таскает. Руки для этого дела не нужны.

— Да, но…

— Если уговоришь Калеба — это тоже твое. — Лесли достала из кармана рюкзака спичечный коробок и вытряхнула на ладонь три большие нарядные пуговицы из искусственного жемчуга. Приложила к парче: — Смотри, как хорошо подходит. Только ты мне скажи честно — у него, кроме мозгов и руки, других изъянов нет?

— Каких изъянов?

— Ну, он не слепой, не хромой?

— Да нет, он только не соображает ничего, а так все на месте. И ест все, что дают! — зачастила Сара. — И даже бреется сам — нашел где-то обломок ножа и каждый день себе им морду скоблит, и смех и грех! — хихикнула и тут же посерьезнела: — Ну что, по рукам?!

— По рукам, — кивнула Лесли.

Прежде чем пригласить в дом собравшихся на площади сельчан, Сара принесла завернутый в чистую тряпицу кусок бекона.

— Сунь поглубже, не хочу, чтобы Калеб видел! — и даже обиделась, когда Лесли развернула его и понюхала. — Да ну, ты чего?! Бекон хороший, вкусный!

Куртку из оленьей шкуры она принесла уже прилюдно и гордо подбоченилась, когда Лесли надела ее, чтобы примерить. Гордиться и впрямь было чем: куртка сидела как влитая — мягкая и теплая, с длинными рукавами и доходившими до бедер полами.

Торговля шла обычным чередом. За нужные им вещи сельчане предлагали в основном овощи, пшеницу и муку. От овощей Лесли отказывалась — благодаря Саре их у нее было уже достаточно — зато муку брала охотно. Кроме того, взяла кусок хорошо выделанной прочной кожи и мешочек свежего чеснока.

Куча сложенных у стены мешков и свертков — ее сегодняшняя выручка — все росла. Краем глаза Лесли поглядывала на дверь — ждала Калеба, который должен был «утвердить» передачу в ее собственность Безмозглого, но он все не приходил. Зато появился ее долговязый знакомец-лодочник, принес договоренный мешочек сушеного лука и доложил, что хлебы уже в печи.

Памятуя о нраве здешних жителей, Лесли тщательно проверяла все, что ей приносили. Отвергла мешок муки — в нем оказался жучок; переворошила чеснок и потребовала заменить три высохшие головки. Но истинным рекордсменом по жульничеству оказалась, как ни странно, Сара.

В первом из мешков сушеной картошки Лесли пошарила рукой скорее для проформы — проверять, так всех — и тут же обнаружила пук соломы. Выложила на стол, взглянула на Сару.

— А это соседские детишки балуют! — безмятежно улыбнувшись, отозвалась та. Собравшиеся в комнате люди захихикали, скорее одобрительно, чем ехидно.

Под общий смех присутствующих Лесли проверила и остальные мешки — в каждом оказалось по пучку соломы, а в мешке с луком даже два. С каждым вынутым из мешка пучком Сара смеялась все громче, повторяя:

— Вот баловники! Ну я им задам!

В разгар веселья появился Калеб, с одного взгляда просек ситуацию и ухмыльнулся. Лесли чуть заметно кивнула на него Саре, потянулась к последнему мешку.

— Ладно, — та со смехом хлопнула ее по руке, — сейчас досыплю, — собрала мешки, понесла к двери — по пути дернула Калеба за рукав и что-то ему шепнула, он устремился за ней.

Отсутствовали они довольно долго. Лесли тем временем удачно сторговала круг колбасы за мешочек сушеной целебной ромашки, как всегда удивляясь: почему сельчане не собирают лекарственные травы сами, а предпочитают их выменивать?! Впрочем, ей же лучше.

Вернувшись, Калеб присел рядом с ней, хлопнул по плечу.

— Мне Сара сказала, что ты вроде как Безмозглым заинтересовалась.

— Да не то чтобы очень, — лениво отозвалась Лесли. — Просто подумала — раз он тебе не нужен, так, может, пусть за мной мешки таскает, пока я осла не купила?

— А кто тебе сказал, что он мне не нужен?!

— Так Сара же! Сказала, что, раз он работать больше не может, ты решил его на пустоши отвести и там оставить.

— Да нет, чего это на пустоши-то?! Я уже придумал, как его и без руки к делу приспособить. Он бочку с водой на огороды будет возить. А заливать воду в бочку я какого-нибудь пацаненка приспособлю.

— Ну и ладно, — пожала плечами Лесли и принялась объяснять женщине, купившей ромашку, сколько времени можно хранить отвар.

Жемчужные пуговицы до сих пор покоились у нее в кармане и вселяли уверенность, что разговор с Калебом еще не закончен.

Так и есть, снова он подошел к ней минут через пять.

— Давай-ка выйдем во двор!

Лесли с видом человека, которого попусту отвлекают от дела, пошла за ним. Следом, надеясь на бесплатное развлечение, повалили присутствовавшие в комнате сельчане.

Калеб подошел к колодцу, пнул Безмозглого в бедро.

— Вставай!

Тот покорно выпрямился. Только теперь Лесли поняла, какой он высоченный — чуть ли не на голову выше ее — широкоплечий и мускулистый. На нем не было никакой одежды, кроме обтрепанных, слишком коротких для него штанов; щеки украшала темная щетина — понятно, сегодня не смог побриться из-за больной руки.

В остальном мужчина выглядел вполне нормально: высокий лоб, квадратный подбородок, плотно сжатый рот — пропорциональное, даже привлекательное лицо. То есть было бы привлекательным, если бы не этот пустой, бессмысленный взгляд.

— Ты посмотри, какой он здоровущий! — заявил Калеб.

— А сколько жрет, небось! — в тон ему добавила Лесли.

— Да нет, ты что, ему куска хлеба на весь день хватает.

Вот в это она готова была поверить — судя по впалому животу и выступающим ребрам, досыта этого человека уже давно не кормили.

— И ты хочешь, чтобы я тебе его просто так, бесплатно отдал?!

— Ага! — безмятежно подтвердила Лесли.

— Ну я не знаю… Мне Сара, правда, сказала, что ты ей дешево продала отрез на платье. Но все равно — за такого красавца это мало!

— По мне пусть хоть урод будет, лишь бы ноги были здоровые.

— Да в нем одного веса больше двухсот фунтов! — возопил Калеб.

— Ты что, его на мясо продаешь?! — парировала Лесли. Сгрудившиеся на крыльце сельчане дружно заржали. — И вообще, я уже даже не знаю…

— Чего не знаешь?!

— Стоит ли мне его брать. Смотри, какой он здоровенный, а если он вдруг буянить начнет? Мне же с ним не справиться!

— Да ты что, он совершенно смирный! Вот, смотри! — Калеб подскочил к потенциальному приобретению Лесли и влепил ему пощечину. — Вот видишь?! — действительно, мужчина лишь отшатнулся — не заслонился и не попытался дать сдачи.

Лесли встретила это зрелище с полнейшим равнодушием на лице, про себя уже по-хозяйски прикидывая, как будет лечить Безмозглому руку — сегодня же вечером, когда доберется до своих вещей.

Она прекрасно понимала, что фраза про «бочки с водой» — полная туфта и что на самом деле Калебу так же хочется сбагрить ей Безмозглого, как ей самой — заполучить его. Единственное, что мешает им договориться, — это жмотская натура Калеба, которому поперек горла стоит отдать что-либо бесплатно.

Что ж, чтобы вывести сделку из тупика, придется потрафить человеку…

— Ладно, говори, чего ты хочешь? — спросила она.

Договоренность была достигнута сравнительно быстро: в качестве платы за Безмозглого Калеб выторговал катушку лески и два рыболовных крючка. Поначалу он хотел пять, но потом согласился на два — с условием, что выберет их сам; выбрал такие, что впору кита ловить, хотя, по мнению Лесли, самыми добычливыми были крючки среднего размера. В свою очередь она в качестве бонуса потребовала, чтобы ее нового «осла» обеспечили какой-нибудь обувкой — босиком по камням он много не находится.

Прошло больше часа, прежде чем все покупатели были обслужены, а полученная от них выручка проверена на предмет соломы и прочих подвохов.

Как ни старалась Лесли упаковаться покомпактнее, было ясно, что сушеные овощи в рюкзак не влезут. Пришлось сложить их отдельно, в большой мешок с лямками, сшитый из парашютного шелка; он оказался наполнен почти доверху.

Когда она вышла во двор, Калеба там уже не было. Безмозглый сидел на приступочке возле колодца, и Сара наводила на него, что называется, последний глянец — протирала ему физиономию мокрой тряпкой. На шее у него был завязан кожаный ремень наподобие собачьего ошейника, ноги обуты в старые сапоги со срезанными носами — ступни у Безмозглого были под стать росту, и будь носки сапог не обрезаны, они бы там просто не поместились.

Увидев подходившую Лесли, Сара просияла:

— Вот, все готово! — взяла болтавшийся конец ремня и протянула ей. — На! Давай пуговицы!

Лесли отдала коробок, взяла ремень.

— Да, а как его зовут? Имя-то у него человеческое есть?

— Мы его всю дорогу Безмозглым звали… — Сара недоуменно пожала плечами.

— Его Джедай зовут, леди! — раздался сбоку звонкий голос. Лесли обернулась — из-за забора торчала веснушчатая рожица пацаненка лет восьми.

Не дожидаясь приглашения, он перемахнул через забор и подбежал к ним, повторил:

— Его Джедай звать — вот, смотрите! — привстав на цыпочки, ткнул новое приобретение Лесли в правое плечо.

На загорелом бицепсе синеватыми линиями было изображено нечто вроде рыцарского щита размером чуть меньше ладони, с тремя зубцами сверху и непонятной эмблемой внутри; под ней просматривались расположенные по дуге буквы.

— Дже-дай, — по слогам прочел мальчишка. — Во, я читать умею! — сияя, объяснил он. — Меня мама научила.

— Ну что ж — Джедай так Джедай, — улыбнулась ему Лесли. Легонько потянула за поводок: — Вставай, Джедай, пошли! — тот послушно встал.

Она подвела его к крыльцу, указала на ступеньку.

— Сядь сюда. Сядь!

Он медленно оглянулся на ступеньку, потом на Лесли — и сел.

— А теперь дай я твою руку посмотрю.

Хотя он смотрел на нее в упор, в глазах не мелькнуло ни искры понимания.

— Дай мне руку! — повторила она медленно и разборчиво.

— Да он не понимает! — вмешалась Сара.

— Вижу, — вздохнула Лесли. — Ладно, попробуем по-другому. У тебя найдется деревяшка плоская, вот такая? — отмерила руками примерно фут.

— Ага, сейчас принесу.

Достав из кармана рюкзака моток стираного-перестиранного, но все еще прочного бинта, Лесли снова наклонилась к Джедаю и попыталась отцепить от его поврежденной правой руки поддерживавшую ее левую.

— Не бойся, я аккуратно… я не сделаю больно… — она ожидала сопротивления, но он покорно разжал пальцы. — Сейчас мы тебе руку перевяжем, и болеть меньше будет, — поймала себя на том, что разговаривает с ним с теми же интонациями, что говорила бы с раненой собакой.

С покорным безразличием он воспринял и наложенную ему на руку повязку, и примотанный к ней снизу принесенный Сарой плоский отщепок полена, и перевязь через шею, на которой Лесли подвесила все это сооружение. К этому времени она уже поняла, что от него самого добиться каких-то действий трудно, но зато он не сопротивляется, когда его ворочают, как большую куклу.

Поэтому, подтащив к его спине рюкзак, она продела ему под мышки лямки и застегнула. Отошла на два шага, потянула за поводок.

— Вставай!

Джедай выпрямился с неожиданной легкостью, казалось, он даже не заметил висевшего за плечами груза. Лесли закинула себе на спину мешок с овощами.

— Ну что, двинулись?

Перевозчик уже ждал у лодки. Отдал два хлеба — еще теплые, с припыленной мукой румяной корочкой — и хозяйственно потребовал обратно тряпицу, в которую они были завернуты.

Лесли несколько беспокоилась, не откажется ли Джедай садиться в лодку, но он шагнул туда так, будто делал это по десять раз на дню, и уселся на скамейку на корме. Так же без проблем он вылез из лодки на противоположном берегу — ловко перемахнул через борт, оказавшись по щиколотку в воде, и затопал к суше.

Отойдя на пару сотен шагов от берега, Лесли пришла к выводу, что вести человека на обмотанном вокруг шеи ремне ей не по душе, притормозила и перевязала поводок на запястье его левой руки.

Дальше они пошли уже без остановок.

Больше всего Лесли не любила эти переходы от поселков и к поселкам — в одиночку, без предупреждавшей ее о любой опасности Стаи она чувствовала себя почти что голой. Хотелось как можно быстрее добраться до речушки, где ждали собаки, поэтому она все прибавляла и прибавляла шагу.

Джедай топал рядом; не отставал, хотя на лбу выступили капли пота. Когда Лесли, решив обойти каменистую впадину, легонько потянула его за поводок, послушно свернул вслед за ней.

— Молодец! — она потрепала его по локтю.

Снова бросилась в глаза татуировка — трехзубцовый щит и надпись в нем. Что-то в ней было странно знакомое, но где, у кого она могла такое видеть?

Некоторое время Лесли пыталась вспомнить, потом решила не напрягаться — рано или поздно само придет в голову.

Когда стемнело, до речушки еще оставалось мили полторы. Конечно, льющегося с неба серебристого света вполне хватало, чтобы видеть окружающее, но ходить, да еще с грузом, при этом свете Лесли не любила — он почти не давал тени, так что запросто можно было не заметить камень или выбоину и подвернуть ногу.

Быстро похолодало, и вскоре она в легкой футболке уже ежилась и чуть ли не стучала зубами. Но останавливаться, развязывать рюкзак и доставать куртку не хотелось — хотелось быстрее, не задерживаясь, добраться до стоянки.

Наконец вдали завиднелась темная полоска — кусты ивняка вдоль берега. Лесли прибодрилась: до стоянки оставалось всего ничего. И только тут до нее вдруг дошло, что собак до сих пор не видно и не слышно — а ведь обычно они чувствовали ее приближение издали и неслись встречать!..

Осознание это пробежало по спине неприятным холодком. Она резко затормозила. Джедай натянул поводок, Лесли нетерпеливо дернула его: да стой ты!

Прислушалась — вокруг все было тихо; ни шороха, ни крика ночной птицы. Она еще секунду помедлила — и свистнула, громко и протяжно, направляя приставленной к верхней губе ладонью звук вниз, к земле. Это означало призыв, общий сбор стаи.

Свист еще не успел затихнуть, а они уже бесшумными призраками выскочили из сумрака. Пространство вокруг Лесли наполнилось мохнатыми телами — они толкались боками в ее колени, подсовывались под руки. Она присела — в щеку тут же ткнулся холодный мокрый нос; обняла первую попавшуюся лохматую башку.

— Господи, ну куда вы все делись? Чего вы меня так напугали, а?

И только тут сообразила — Джедай, все дело в нем! Собаки учуяли чужака, поэтому осторожничали и, пока она не позвала, не решались подойти.

Лесли выпрямилась, подозвала Алу.

— Смотри, это — Джедай! — раскрыла его ладонь, дала понюхать. — Он теперь будет ходить с нами.

До стоянки они добрались за несколько минут.

Скинув с плеч мешок, Лесли сняла рюкзак с Джедая, отвязала от его руки ремень и была несколько удивлена, когда он тут же развернулся и зашагал в темноту.

Куда его понесло? Нет, она не боялась, что он сбежит — собаки его найдут и в миле отсюда. Но все же — куда это он?

Через минуту ее слух уловил характерное журчание. Она усмехнулась — смотри-ка ты, хоть тут соображает, стесняется.

Вернулся он скоро, сел у занимающегося костерка и уставился на огонь.

Лесли сходила к реке, умылась и принялась готовить ужин — похлебку, которую на сей раз можно было щедро сдобрить и картошкой, и луком. Этим вечером ее ждало целое пиршество — ведь были еще хлеб и колбаса!

Порой она поглядывала на Джедая. Он сидел неподвижно, огонь отблескивал в его глазах, как если бы они были сделаны из стекла.

Собаки, то одна, то другая, подходили к нему, осторожно обнюхивали — он не обращал на это внимания, казалось, вообще их не замечал.

Надо бы организовать ему какую-то одежду, не может же он все время ходить полуголым! Конечно, у нее были запасные штаны и пара футболок, но отдавать их ему Лесли не собиралась, да они бы на него и не налезли. Придется что-нибудь для него подыскать в следующем поселке, а пока… она подошла, коснулась его плеча холодное; достала запасное одеяло и накинула ему на спину.

Похлебка сварилась быстро — мясо гремучки тем и хорошо, что не требует долгой готовки. Лесли сняла котелок с огня и понесла к речке — остудить на мелководье; вкопала донышком в мокрый песок, прикрыла крышкой и пригрозила собакам:

— Ух я вас! Только посмейте тронуть!

Набрала в другой котелок воды, подвесила над костром и снова вернулась к реке; попробовала похлебку — пожалуй, уже достаточно остыло.

Когда она начала разливать еду по мискам, Джедай поднял голову. Ну еще бы — запах такой, что у нее самой слюнки текут.

Лесли протянула ему миску — он не шелохнулся. Поставила ее перед ним, сказала поощряюще:

— Возьми — это еда! — подумала: его что же, с ложки кормить придется?!

Но тут Джедай протянул к миске руку — медленно и нерешительно, словно боялся, что отберут.

— Вот ложка… — начала было Лесли и осеклась — он уже ел, прямо из миски, жадно хлюпая и почти не жуя.

Миску он опустошил вмиг. Облизал ее, кинул в сторону; вытер ладонью измазанное в похлебке лицо, тоже пару раз ее лизнул.

Нда-а, здорово же он оголодал там, в поселке! А сегодня его, похоже, вообще покормить забыли, а может, решили, что ни к чему переводить продукты.

— Хочешь еще? Похлебки — хочешь? — спросила Лесли, постучав ногтем по миске. Джедай посмотрел на миску, перевел взгляд на нее. Показалось — или глаза были уже не пустыми, а голодными?

Она налила ему еще — схватил и сожрал так же жадно, как предыдущую порцию.

— Ладно, с тебя хватит. А то с голоду может плохо стать, — объяснила она.

Села есть сама. Некоторое время Джедай не сводил глаз с ее миски, но у Лесли на такие взгляды давно выработался иммунитет: собаки, если хотят что-то выклянчить, умеют смотреть куда жалобнее.

К тому времени, как она покончила с ужином, вода в котелке вскипела. Отчерпнув полкружки кипятка, Лесли всыпала туда горсточку истолченных маковых головок; перемешала и отставила в сторону, настаиваться. В оставшийся кипяток она насыпала пригоршню сушеной ромашки и тоже сняла с огня.

Этим вечером ей предстояло сделать еще одно дело, и непростое: насколько это возможно, привести в порядок искалеченную руку Джедая. По словам Сары, он повредил ее еще вчера, а само собой понятно, что переломы нужно лечить как можно быстрее.

Когда маковый отвар остыл настолько, что уже не обжигал опущенный в него палец, она подошла к Джедаю сзади, зажала ему нос, одновременно задирая голову, и, прежде чем он успел опомниться, влила снадобье в приоткрывшийся рот.

— Вот так!

Он скривился, затряс головой и попытался отплеваться. Понятно, что невкусно — но что поделаешь; потерпи, дорогой, другого наркоза у меня для тебя нет.

Подействовал отвар быстро — через пару минут Джедай уже начал клевать носом; вскоре голова его повисла, он качнулся и завалился набок.

Лесли перекатила его так, чтобы правая рука была поближе к костру, и принялась за дело. Счистив намоченной в отваре ромашки тряпочкой запекшуюся кровь, она обнаружила, что повреждена рука не так сильно, как это казалось на первый взгляд. Переломов удалось нащупать всего два — были сломаны третья и четвертая пястные кости, кроме того — вывихнут большой палец. Все остальное: ссадины на тыльной стороне кисти и пару неглубоких порезов — можно было в расчет не брать, заживет через неделю.

Интересно, куда это его угораздило сунуть руку? Не иначе, под колесо попал.

Гипса у Лесли не было, пришлось обойтись лубком. Сделала она его из того самого отщепка, который дала Сара — немного обтесала ножом, придавая нужную форму. Еще раз проверила, не сместились ли сломанные кости, после чего плотно примотала руку к деревяшке.

Вот и все — через месяц он уже сможет кое-как пользоваться рукой. И из-за такой малости эти чертовы ханжи собирались его «оставить на волю Господа»!

Лесли выпрямилась и взглянула на распростертого перед ней мускулистого великана — сейчас, когда он спал, он выглядел вполне нормальным. Усмехнулась пришедшей в голову мысли: выходит, отдав за него катушку лески и два крючка, она спасла ему жизнь.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующий день Лесли уже не была уверена, что осенившая ее в поселке идея являлась такой уж гениальной: оказалось, что Джедай стер ноги.

С утра, когда он отправился в кусты, в глаза бросилось, что он не идет, а ковыляет — казалось, у него в сапогах напиханы сосновые шишки.

Едва он вернулся, Лесли велела ему сесть, кое-как стащила сапоги — и обнаружила покрасневшие, покрытые пузырями и потертостями ступни. Некоторые пузыри уже успели лопнуть.

В первый момент от злости перехватило дыхание: черт возьми, он что — совсем идиот?! Ладно, говорить он не может, но любая собака, если ей больно идти, начнет хромать и притормаживать, даже осел, если с ногами что-то не так, упрется и с места не сдвинется. А этот — нет, перся себе и перся! И вот результат — придется теперь сидеть здесь по меньшей мере дня три, пока его ноги хоть немного подживут.

Впрочем, справедливо признала Лесли через минуту, она сама виновата: вечером занималась его рукой, а о ногах и не подумала, даже не догадалась его разуть.

Вздохнув, она пнула его коленом:

— Вставай!

Отвела на берег, посадила так, чтобы ступни полоскались в проточной воде. Хорошо, что она не выплеснула вчера ромашковый отвар — как чуяла, что пригодится!

Через два часа Джедай, умытый, побритый и подстриженный, сидел на полянке. Ступни его были обмотаны пропитанными ромашковым отваром тряпками. Лесли сидела рядом и, чертыхаясь, мастерила ему сандалии.

Больше всего она поминала недобрым словом Сару, которая напялила на него эти опорки — не стереть в них ноги было просто невозможно из-за отслоившихся внутри клочьев пересохшей подкладки. Но и она сама тоже хороша — не проверила, а ведь знала, что в этом поселке от людей так и жди подвоха!

Побрить Джедая ей пришлось самой. Сара плела, что якобы он бреется сам — но веры ей не было, да Лесли и не очень представляла, как можно бриться одной рукой. Оставлять же небритым его было нельзя — по тому, как он неряшливо ел, отросшая щетина вот-вот могла превратиться в гнездилище мух. Поэтому Лесли при помощи ножа побрила ему физиономию и — заодно уж — обстригла болтающиеся до плеч космы.

На сандалии пришлось пустить ту самую кожу, которую она выменяла в поселке — на двойные подошвы ушла добрая половина куска. Верх Лесли сделала из выделанных змеиных шкурок — этого добра у нее, слава богу, хватало.

У реки она пробыла не три дня, а целых четыре — спешить особо было некуда, а место попалось на редкость удобное. Густые заросли ракитника защищали полянку от ветра, с неба светило солнышко, а в реке плескалась рыба.

Вот из-за этой самой рыбы Лесли, собственно, и задержалась.

В первый же вечер, вернувшись с охоты, она наудачу закинула пару удочек — захотелось для разнообразия поесть рыбки. Закинула она их совсем рядом со стоянкой и на улов особо не рассчитывала: попадется что-нибудь — хорошо, нет — так можно поужинать и принесенным с охоты зайцем.

Через полчаса пошла проверить — на обоих крючках трепыхалось по крупному, чуть ли не фунтовому окуню. Лесли наживила удочки заново — клевать начало почти сразу, и не прошло и десяти минут, как она вытянула из воды еще двух окуней.

На следующий день Ала тщетно зазывала ее на охоту — подтявкивала, махала хвостом и указывала носом, как стрелкой компаса, на другой берег: давай, пошли скорей, там, на пустоши, водятся такие вкусные зайцы!

Лесли было не до охоты: она ловила рыбу.

К полудню Ала, поняв, что с хозяйкой каши не сваришь, убежала охотиться сама и увела за собой Стаю. А Лесли, у которой накопилось уже с десяток крупных рыб, не считая дюжины помельче, пошла копать яму под походную коптильню.

Выяснилось, что окуни в этой речушке водятся в изобилии и жадно хватают любую приманку, будь то мясо, червяк или шарик из теста. Причем клев продолжался весь день — от рассвета до заката. Наверное, можно было ловить и ночью, но в темноте был плохо виден поплавок; кроме того, человеку когда-то и спать тоже надо!

Крупных окуней за эти три дня Лесли выловила около сотни, мелких даже не считала, просто кидала собакам. Кроме того, ей попалось три неплохих сома фунтов по пять каждый.

Рыбу она в основном коптила, готовую складывала в сплетенную из ивняка корзину, перекладывая сухой травой. Порой про себя ужасалась: «Как я эту чертову кучу поволоку?!» — но потом бросала взгляд на Джедая и напоминала себе: «Не-ет, он потащит, не я!»

Жареной и копченой рыбы Лесли наелась так, что уже смотреть на нее не могла. Джедая она при этом кормила похлебкой из зайчатины — а то еще подавится рыбьей костью; дала лишь несколько кусочков мякоти копченого окуня.

Еду он с ладони брал аккуратно, зубами не прихватил ни разу.

За эти дни она более-менее изучила привычки и особенности своего нового «осла» — странное сочетание адекватных, на первый взгляд, действий с полнейшим безмыслием.

Были вещи, которые он делал словно бы сознательно — садился у костра, брал у Лесли из рук миску с едой и отходил за кусты, когда хотел облегчиться. Но если присмотреться, становилось ясно, что действия эти скорее рефлекторные, чем осмысленные. Например, ловко подхватив на лету кинутое полотенце, он вытирал им физиономию, но если то же самое полотенце Лесли протягивала ему, лишь тупо глядел на нее.

Ложкой он научился пользоваться почти сразу — скорее всего, просто вспомнил, как это делается. Но если ложка вовремя не оказывалась у него в руке, он не ждал, пока Лесли даст ему ее — лакал похлебку прямо из миски, как собака.

Если уж он сидел где-то, уставившись в пространство, то по собственной инициативе на другое место не переходил. Разве что видел костер — тогда подходил и садился у огня.

В первый день, отправившись на охоту, Лесли оставила его сидеть на поляне рядом с волокушей и немного беспокоилась, не понесет ли его куда-нибудь с дурьей башки — еще, не дай бог, в речку свалится. Но когда она вернулась, он сидел на том же месте — непохоже было, что вообще вставал.

Команды он понимал лишь самые простые: «иди сюда», «стой», «сядь», «возьми» и «дай». Лесли не знала, было ли Джедай его настоящим именем, но откликаться на него он начал довольно быстро — поворачивал голову и настороженно сдвигал брови.

На всякий случай она решила побольше с ним разговаривать. Может, он еще какие-то слова вспомнит или выучит.

Поначалу собаки, стоило Джедаю шевельнуться, настораживали уши, но уже на второй день перестали им интересоваться — он стал «своим», как был раньше осел. Все, кроме Дураша.

Непонятно почему, но голенастый песик буквально не отходил от Джедая — либо лежал рядом с ним, либо сидел, привалившись к нему боком. Вид у него при этом был донельзя довольный.

«Дурак дурака видит издалека, — прокомментировала про себя Лесли. — Похоже, этот балбес выбрал себе подходящего хозяина!»

Сам Джедай не обращал на пса ни малейшего внимания.

Как-то Лесли увидела, что он обнимает прижавшегося к нему пса, удивилась: неужто в самом деле? — но вскоре заметила, как Дураш отбежал к реке попить и, вернувшись, ловко ввинтился Джедаю под мышку так, что рука «хозяина» снова оказалась у него на спине.

Утром пятого дня Лесли положила в корзину три последние рыбины, накрыла ее крышкой и сказала самой себе:

— Ну, вот и все…

Через реку взад-вперед ей пришлось перейти несколько раз, каждый раз перенося по два-три мешка. Последним рейсом она перевела на другой берег Джедая; заставила его сесть и обула — обмотав ноги полосками ткани, натянула поверх них сандалии и плотно затянула на щиколотках завязки.

Сложила мешки на волокушу, застегнула лямки. Слегка поддернула поводок:

— Ну что, пойдем?

Чем дальше они уходили от долины Симаррона, тем чаще на пути встречались каменистые проплешины. Трава стала суше и жестче, кое-где попадались сизоватые заросли солянок. Их приходилось обходить — колючки могли поранить лапы собакам.

Погода тоже изменилась — с затянутого серыми тучами неба почти все время лил мелкий дождик; конечно, это значило, что можно двигаться прямо, не петляя от одного источника к другому, но идти под брызжущими в лицо каплями было не слишком приятно.

И кроме того, едва начались дожди, возникла проблема все с тем же Джедаем.

Нет, он вел себя идеально: безропотно тащил волокушу, по команде прибавлял ходу и останавливался, и уже не жрал похлебку по-свински прямо из миски, а ждал, пока дадут ложку. Оказался сластеной — клюквенного отвара, в который Лесли кинула пару ложек сушеной стевии, выпил три кружки и голодными глазами смотрел на котелок, пока она не налила ему и четвертую.

Проблемой стала его одежда.

Кроме штанов, в которых Лесли его получила, надеть ему было по-прежнему нечего. Поэтому до сих пор она по вечерам накидывала на него одеяло, застегивала английской булавкой и подпоясывала веревочкой; днем же он так и ходил голый до пояса.

Но все это хорошо в сухую погоду: когда идет дождь, полуголым уже не походишь и завернувшись в одеяло на земле не поспишь.

Первую задачу она решила быстро: распорола по шву большой мешок, распихав его содержимое по другим мешкам, и надела на Джедая наподобие плаща с капюшоном. Получилось вполне приемлемо.

А вот где ему спать — это действительно было проблемой!

Сама Лесли к ночевкам под дождем уже приспособилась: выбрав место посуше, клала на землю тент, на него — посередине, рядком — мешки, с одной стороны от них раскладывала козлиную шкуру и все это накрывала второй, свободной половиной тента. После чего залезала в получившуюся между двумя слоями водоотталкивающей ткани сухую норку, заворачивалась в одеяло и, прижавшись спиной к мешкам, спокойно спала до утра.

Иногда туда же на правах любимицы втискивалась и Ала, прижималась Лесли к животу. Остальные собаки находили себе убежище кто где — с их густой шерстью никакой дождь был не страшен.

Но Джедай не собака, у него шерсти нет… Так что делать нечего — придется его к себе под тент пустить.

А вдруг от близкого контакта с женщиной в нем проснутся какие-то сексуальные потребности? Безмозглый-то он безмозглый, но ведь инстинкты — они не головой управляются!

С другой стороны, оставлять его ночевать под дождем тоже нельзя…

Все эти мысли преследовали Лесли до самого вечера. Посматривая на небо, она утешала себя: «Вон, кажется, уже просвет появился! Наверное, к вечеру развиднеется!» — но дождь все лил и лил.

На ночевку она остановилась под единственной, наверное, на добрый десяток миль вокруг корявой сосной — земля тут была чуть посуше, но от дождя негустая крона защищала слабо, так что и разводить костер, и ужинать пришлось под капающими сверху холодными каплями.

После ужина Лесли расстелила тент, выложила стеночку из мешков и, вздохнув, позвала:

— Джедай!

Он как сидел, уставившись в огонь, так и не шевельнулся. Пришлось подойти и пихнуть слегка коленом.

— Вставай. Пошли, — подвела к тенту. — Ложись!

Лег. Она подтолкнула его ближе к мешкам, обмоталась одеялом и устроилась рядом; натянула на них обоих край тента. В тот момент, когда стало темно, Джедай было заерзал, но Лесли ткнула его локтем: «Лежи смирно!» — и он покорно притих.

В ту, первую ночь она так толком и не заснула; несколько раз ненадолго задремывала, но потом вновь просыпалась — уж очень непривычно было чувствовать рядом теплое тело, слышать над ухом чужое дыхание, ровное и размеренное, как бывает лишь у спящих — в отличие от нее, Джедай спал как убитый, даже с боку на бок не повернулся.

На следующую ночь Лесли спала значительно спокойнее, а через несколько дней пришла к выводу, что ночевать рядом с ним не так уж и плохо — куда теплее, чем просто упираясь спиной в мешки.

Она сама не знала, кажется ей — или и впрямь глаза Джедая постепенно становятся не такими пустыми, как раньше. Теперь Лесли часто могла различить в них удивление и вопрос, голод и сонливую сытость.

Смотреть на огонь он мог часами. Порой, наглядевшись на мерцающие угли, вдруг поднимал голову, озирался, словно силясь что-то вспомнить или понять — лоб наморщен, брови сосредоточенно сдвинуты. Но продолжалось это недолго, потом лицо его разглаживалось и взгляд снова утыкался в костер.

В первый раз, когда Лесли увидела, как Джедай берет выпавший из костра полуобгорелый кусок сосновой коры и сует обратно в огонь, она обалдела, подумала — случайность. Взяла сухую ветку, положила рядом с ним — та незамедлительно перекочевала в костер. Следующую ветку он тоже кинул в костер, но не сразу, а когда жар немного поубавился.

Так выяснилось, что он умеет поддерживать огонь.

С тех пор на стоянке, разведя костер, она клала рядом с Джедаем кучку дров и спокойно занималась своими делами — огонь был на его попечении. Дрова ей, правда, приходилось собирать самой.

Следующее проявление его самостоятельности порадовало Лесли куда меньше.

Как-то вечером, сварив на ужин кашу с мясом (хорошо получилась — и лучком была сдобрена, и солью!), она сняла ее с огня и поставила остывать — причем поставила на противоположной от Джедая стороне костра, чтобы он случайно не задел котелок и не обжегся — а сама пошла к ручью простирнуть кое-какое белье.

Вернулась она буквально через пять минут — котелок был опрокинут, каша рассыпана по земле, а Джедай, стоя на коленях рядом, отчаянно тряс рукой в повязке.

Чтобы понять, что произошло, Лесли потребовалась пара секунд: привлеченный вкусным запахом, он вознамерился без спросу стянуть немного кашки, черпануть рукой прямо из котелка — но не сообразил своей дурьей башкой, что на руке лубок, а каша горячая, посему опрокинул котелок и обжег себе пальцы.

В следующий момент она налетела на него с выстиранным бельем наперевес:

— Ах ты, зараза! Вор паршивый! Морда поганая! — все это сопровождалось шлепками куда попало мокрой футболкой.

Джедай не сопротивлялся, не пытался заслониться — лишь вжимал голову в плечи и испуганно щурился.

— У собак и то хватает мозгов не лезть в кипяток, а ты!.. — размахивая футболкой, орала Лесли. — Осел безмозглый!

Дураш, мечась вокруг, исходил отчаянным лаем; наконец, налетев на нее, пихнул лапами в бок.

— Ах, еще ты тут будешь?! — вскипела она. — Защитничек нашелся! — следующий шлепок достался псу — он отскочил и залаял еще визгливее, в голосе чувствовалась обида и негодование.

Запал пропал, и Лесли стало смешно.

— Ужина тебе не будет, — подняв котелок, сурово сообщила она Джедаю. — Тут хватит только мне. И смотри у меня, если еще раз посмеешь самовольничать — на поводок посажу!

Поначалу она действительно намеревалась оставить его без ужина, но, поев, сменила гнев на милость. Тем более что на дне котелка оставалась еще каша — не пропадать же добру!

В тот же вечер Лесли сняла с него лубок. Решила, что, хотя до полных четырех недель не хватает еще трех дней, в этом ничего страшного нет.

Так и есть: прощупав места переломов, посгибав и поразгибав пальцы (Джедай сидел спокойно, не дергался, значит, особо больно ему не было), она убедилась, что кости срослись нормально. Порезы тоже зажили.

Рука, правда, выглядела сизовато-бледной, как рыбье брюхо, но это почти всегда бывает, когда снимаешь гипс или шины; через месяц-другой никто и не заметит, что с ней что-то было не так.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В поселок Лесли решила Джедая не брать, оставила его сидеть рядом с волокушей и мешками. Пусть отдохнет, тем более что и рюкзак у нее в этот раз был совсем не тяжелый.

С собой она взяла только Алу.

Поселок, куда она направлялась, был совсем небольшим — человек сорок, не считая детей. Жили они бедно, по весне чуть ли не впроголодь — земля здесь была слишком каменистой, чтобы давать хороший урожай. Кроме того, как Лесли догадывалась, спрашивать, чем человек занимался до Перемены, было не принято: большинство обитателей поселка раньше были горожанами, и за двадцать лет они так и не научились толком ни обрабатывать землю, ни ухаживать за скотиной, ни даже охотиться.

С коммерческой точки зрения место это было совершенно бесперспективным, поэтому товара она с собой почти не взяла — так, по мелочи: нитки, иголки, гвозди и кое-какие травы. Прихватила несколько копченых окуней — ни реки, ни озера поблизости не было, и посельчане наверняка соскучились по рыбе. Все остальное пространство рюкзака Лесли было забито просоленными и высушенными шкурками гремучек.

Именно змеиные шкурки и были причиной того, что она пару раз в год навещала это богом забытое место — здесь жил одноногий старик, который покупал их, выделывал и продавал, кроме того, менял невыделанные шкурки на выделанные.

Поселок Лесли увидела издали, с холма, и как всегда улыбнулась: уж очень он чудно смотрелся.

Вместо нормального частокола его окружала ограда из прибитых к редким столбам крыльев, крыш и капотов легковых автомобилей; кое-где на них еще сохранилась краска, и все вместе выглядело как какая-то странная мозаика.

Ограду эту дядя Мартин — так звали одноногого старика — почти целиком смастерил своими руками и не без основания ею гордился: хотя она и выглядела по-дурацки, но свое дело делала. Железяки были прибиты внахлест до высоты человеческого роста, выше них шли два ряда колючей проволоки — через такое препятствие быстро не перелезешь.

Вообще дядя Мартин был человеком дельным и умелым. Лесли подозревала, что и боец он неплохой; как-то раз она видела, как он, почистив, собирает пистолет — движения были настолько четкими и быстрыми, что, пожалуй, она и сама за ним бы не угналась.

Об остальных жителях поселка это едва ли можно было сказать, часто они пренебрегали элементарными правилами безопасности. Вот и сейчас на вознесенном над оградой насесте, где полагалось, когда ворота открыты, сидеть какому-нибудь мальчишке, было пусто.

Поэтому Лесли беспрепятственно вошла в поселок, помахала рукой вытаращившейся на нее из окна женщине — и, не встретив по пути ни одной живой души, добралась до дома, где жил дядя Мартин. Из вежливости постучала по столбу, на котором когда-то висела калитка, крикнула: «Эгей!» — и вошла во двор.

Воняло здесь премерзко. Оно и понятно — по всему двору были наставлены бочки, в которых мокли змеиные шкуры, и распялки, где они сохли.

Ала чихнула.

— Ты права, — согласилась Лесли и снова позвала: — Э-эй, есть тут кто живой?!

Дядя Мартин, держась за косяк, нарисовался в дверном проеме — высокий и грузный, одна штанина подвернута выше колена.

— Ты?! — и вдруг метнулся обратно в дом, оттуда послышался грохот и неразборчивая ругань.

Не прошло и двух секунд, как он снова показался в дверях, уже с костылем, и быстро запрыгал к Лесли.

— Пойдем… Ты-то и нужна! — свободной рукой схватил ее за запястье и потянул к калитке. — Пойдем скорее. Да оставь рюкзак здесь, никто не тронет!

Рюкзак Лесли снимать не стала, спросила, уже на ходу:

— Что случилось?

— Врач, врач нужен! Давай скорее.

Навстречу им из дома напротив выбежали две женщины — та, которой Лесли на входе в поселок махнула рукой, и вторая, повыше и постарше.

— Мы уже идем! — крикнул дядя Мартин.

Женщины подлетели к ним, старшая схватила ее за локоть.

— Вы правда врач?!

— Ну… — замялась Лесли. Женщина поняла ее заминку по-своему:

— Пойдемте скорей!

Похоже, на кухне собралась чуть ли не половина жителей поселка. Из распахнутой двери комнаты тоже слышались голоса.

При появлении Лесли все обернулись. Не обращая ни на кого внимания, женщина провела ее в комнату, подвела к кровати:

— Вот, — сглотнула и повторила, еле сдерживая слезы: — Вот…

На кровати лежал мальчик лет десяти. До синевы бледный, с запавшими глазами и заострившимся носом, он даже не плакал — еле слышно скулил на каждом выдохе, как умирающий щенок.

— Что с ним? — спросила Лесли.

— Живот. Болит очень сильно. Дня три назад начал жаловаться — я подумала, съел что-то, дети — они ведь такие, всякую дрянь в рот тащат. А ему чем дальше, тем хуже. И… вот… — махнула рукой на безмолвную фигурку на постели. — Со вчерашнего дня так.

— Рвота была?

— Нет.

Лесли положила ладонь мальчику на лоб. Температура? Нет, непохоже…

От этого прикосновения он открыл глаза.

— Сильно болит? — спросила она.

— Да, — еле слышно выдохнул мальчик. — Очень.

— Мне нужно его осмотреть, — обернулась Лесли к женщине. Она уже почти точно знала, в чем дело, и догадка эта ее не радовала. — Пускай все выйдут. И… откройте окно, пожалуйста, — духота в комнате стояла — не продохнуть.

— Давайте, давайте, ну! — дядя Мартин замахал руками, будто выгоняя кур. Люди, сталкиваясь в дверях, заспешили к выходу. Вскоре в комнате остался лишь он сам и мать мальчика. Она намертво вцепилась в спинку кровати, глаза, казалось, прожигали насквозь.

Осмотр длился недолго; через пару минут Лесли выпрямилась.

— Где бы нам поговорить? — взглядом дала понять, что ребенку не стоит слышать то, что она собирается сказать.

— Пойдемте, — кивнула женщина.

Соседняя комната явно принадлежала мальчику — в углу узкий топчан, на стене — выцветший плакат с изображением Спайдермена и полка с несколькими игрушками. Все это до боли напомнило Лесли ее собственное детство, только у нее на стене долгое время висела реклама тура в Грецию — синее море, зеленая трава и белые мраморные колонны без крыши.

Дядя Мартин вошел следом за ними, прикрыл дверь.

— Итак? — мать мальчика изо всех сил старалась держать себя в руках, но губы дрожали и слово получилось невнятным.

— У него аппендицит, — без предисловий сказала Лесли. — Возможно, уже начался перитонит… это когда нарыв внутри прорывается и гной попадает в брюшную полость…

— Прошу вас, — женщина положила руку ей на запястье, — не старайтесь объяснять примитивнее. До… всех этих событий я получила неплохое образование, была адвокатом. И я знаю, что такое перитонит.

— Хорошо. Тогда вы понимаете, что в наших условиях это… — Лесли зажмурилась и помотала головой, чтобы не произносить и так понятное слово.

— Но ведь можно же что-то сделать! — голос женщины дрожал, готовый сорваться на всхлип. — Операцию… — добавила она умоляющим шепотом.

«Операцию? Кем она меня воображает — дипломированным хирургом?!» — про себя мрачно усмехнулась Лесли. За последние годы ей не раз приходилось извлекать пули, вскрывать нарывы, вправлять вывихи и лечить переломы, но с аппендицитом она ни разу дела не имела. Правда, в свое время она несколько раз ассистировала маме при подобных операциях… но делать полостную операцию в примитивных условиях, без инструментов, без антибиотиков? Нет, это безумие!

Внутри у нее все сжалось от неприятного ощущения — сейчас придется сказать «нет», начнутся слезы, крики… Подумала, что, наверное, стоит предложить матери маковых головок — пусть заварит, даст малышу, чтобы не мучился перед смертью — и сказала, неожиданно для самой себя, словно что-то изнутри толкнуло:

— Можно попробовать.

— Что попробовать? — вскинулся стоявший у стены дядя Мартин.

— Операцию, — бросила ему Лесли и снова обернулась к женщине: — Только поймите меня правильно — у меня нет ни антибиотиков, ни инструментов, ни рентгена. Я не знаю, начался ли уже перитонит — если да, то мальчика не спасет ничто. Если не начался, тогда есть шанс, небольшой, но есть. Решать вам — но решайте быстрее, потому что если воспаленный отросток прорвется, то шансов не останется.

Женщина кивала, сглатывала, снова кивала — глаза ее сияли страшной, почти фанатической надеждой, как если бы Лесли была спустившимся с небес ангелом.

— Да… да, конечно, — не дослушав, перебила она. — Конечно, будем делать операцию, да!

— Тогда мне нужен стол, салфетки… ну, чистые тряпочки, — показала руками, какого примерно размера, — все это нужно горячим утюгом прогладить, кипяченая вода, спиртное — самогон лучше всего. И еще нужен человек, который будет мне помогать при операции.

— Я!.. — подалась вперед мать.

— Нет. Мне нужен человек, который не побоится вида крови, — Лесли обернулась к дяде Мартину. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом он пожал плечами.

— Ну… ты же знаешь — у меня нога…

Пока поселковые женщины готовили все необходимое для операции — кипятили воду, мыли комнату, которая должна была послужить операционной, и проглаживали тяжелыми чугунными утюгами салфетки и бинты, Лесли сидела на крыльце, закрыв глаза и мысленно повторяя будущую последовательность действий.

Одна из женщин подошла, предложила ей поесть — она отказалась, попросила лишь воды. Выпила полкружки, остальное споила с ладони Але. Собака сидела, привалившись к ее ноге, и тяжело дышала — она не привыкла, что вокруг так много людей.

Подошел дядя Мартин, сказал:

— Лидия говорит, что все готово.

Лесли стиснула зубы и встала, приказав самой себе не бояться.

В комнате действительно все было готово к операции: пол помыт, мебель и занавески — источник пыли — убраны. Остался только стол, накрытый выглаженной простыней, и столик поменьше, на котором лежали бинты и стопка салфеток.

— Что-нибудь еще нужно?

Мать мальчика — дядя Мартин назвал ее Лидией — стоя перед ней, ломала сжатые под шеей руки. Лесли когда-то встречала это выражение в романах, но видела впервые: женщина стискивала одной рукой пальцы другой и крутила, словно пытаясь оторвать их или стереть с них какую-то грязную пленку; болезненно морщилась, но не останавливалась, лишь порой меняла руки.

Надо бы ее занять чем-то…

— Здесь все в порядке, пойдемте, я скажу, что еще надо сделать.

Толпы на кухне уже не было, остались лишь две женщины — одна, стоя у плиты, следила, чтобы не выкипели варившиеся в маленькой кастрюльке маковые головки, вторая сидела за столом. Сбоку на плите стояла кастрюля с кипятком.

Лесли достала из рюкзака мешочек со своим почти универсальным снадобьем — целебной ромашкой, обернулась к Лидии:

— Заварите, пожалуйста — примерно чайную ложку на кружку, — подошла к плите, ловко перехватив тряпкой, сняла кастрюльку с маковым отваром с огня. — А это нужно процедить в чашку. И поставьте еще воды — нам с дядей Мартином перед операцией нужно как следует вымыться.

Дяде Мартину Лесли перед мытьем велела раздеться до пояса, сама осталась в майке.

— А ты чего — никак сиськи стесняешься показать? — он сощурился, демонстративно приглядываясь к ее груди.

В другую минуту она бы огрызнулась, но сейчас была благодарна за то, что у него еще хватает сил балагурить, хотя — в этом Лесли не сомневалась — нервничал старик не меньше нее.

Поэтому она лишь добродушно отмахнулась:

— Брось, не до того сейчас! Давай мыться.

Домылась Лесли первой. Кивнула лившей ей на руки теплую воду женщине: «Хватит!» — и взяла у нее полотенце. Вытираясь, обернулась — дядя Мартин все еще мылся, фыркая и растирая по плечам и груди мыльную пену — и застыла от удивления.

Хотя лет старику было не меньше шестидесяти, руки у него все еще были мускулистые; плечи и грудь покрыты редкой седой шерстью. Но не это привлекло ее внимание, а татуировка на его левом бицепсе, настолько похожая на татуировку Джедая, что в первый момент она не поверила своим глазам.

Она шагнула ближе, вглядываясь. Нет, разница все же была: и эмблема внутри щита другая, и надпись… Но сам щит с тремя зубцами и заостренным низом был точно такой же, и находился он на том же месте — дюймов на шесть выше локтя.

— Чего смотришь? — дядя Мартин в последний раз ополоснулся и потянулся за полотенцем.

— Да нет, ничего, — Лесли мотнула головой. — Пошли, время дорого.

Мальчик лежал на топчане в своей комнате. Мать сидела рядом, держа его за руку, и при появлении Лесли подалась вперед, словно пытаясь заслонить сына своим телом.

Затравленные, лихорадочно блестевшие глаза не говорили — кричали о том, что ей невыносимо страшно и она охотно отказалась бы сейчас от операции, если бы не понимала, что этим лишит малыша последнего шанса выжить.

— Вам пора идти, — сказала Лесли. — Дядя Мартин… — указала глазами на дверь, давая понять, чтобы он увел ее. — И попроси, чтобы нам никто не мешал.

Старик обхватил женщину за плечи и повел к выходу. На пороге та обернулась.

— Его зовут Джимми, и он… он хороший мальчик… пожалуйста…

Старик потянул ее за собой, и дверь закрылась.

Лесли, как давеча, положила руку мальчику на лоб. Он открыл глаза.

— Выпей, — поднесла к его губам чашку. — Это немножко горько, но зато почти сразу болеть перестанет, — погладила его по голове. — Не бойся, малыш. Все будет хорошо…

Когда она вышла на крыльцо, солнце уже клонилось к закату. Подумала, что до стоянки, похоже, удастся добраться лишь затемно, и присела на ступеньку, бессильно опустив руки. Ала тут же подошла, прижалась боком к колену.

Рядом кто-то тяжело плюхнулся. Она через силу повернула голову — так и есть, дядя Мартин.

— Хочешь? — протянул флягу с остатками самогона.

Лесли сделала глоток и вернула.

— Да пей больше!

— Мне еще идти.

— Ты что, не останешься ночевать?

— Нет. Меня ждут к вечеру, — качнула она головой, не уточняя, что ждет ее дюжина собак и беспамятный мужчина, неспособный даже еду себе сам приготовить. — Да, и мне еще шкурки надо с тобой поменять.

— Шкурки?

— Ага. Я целый рюкзак сушеных принесла.

— Деловая ты, я смотрю, — усмехнулся он.

Лесли отвечать не стала — когда человека, что называется, «отпускает», у него частенько начинается словесный «понос». А старик во время операции держался молодцом — делал все, что она говорила, и ни разу не замешкался.

— Как думаешь — выживет? — кивнул он назад, на дом.

— Не знаю. Я сделала, что могла, а дальше как бог рассудит. Я вот что… я тебе оставлю маковых головок. Если увидишь, что дело совсем плохо, — завари. Если давать ему по столовой ложке каждые два часа, то он будет дремать и боли не чувствовать. А если все сразу дать, то… сам понимаешь…

— Хорошо. Но лучше бы, чтобы он все-таки выжил. Пацаненок уж больно хороший, про таких говорят — светлая душа. И Лидию жалко — у нее никого, кроме него, не осталось. Она сюда пришла одна из первых, с мужем и двумя ребятишками — красивая была, веселая. Джимми уже здесь родился. Н-да… — старик вздохнул. — А потом старший сын при налете погиб — после этого мы забор и поставили. Средний ушел, сказал, что здесь себя гробить не хочет. А муж позапрошлой зимой умер — простудился, кашлять начал… до весны и не дожил. Так что, кроме Джимми, у нее никого нет.

— Я очень надеюсь, что мальчик выживет. Это уже завтра-послезавтра ясно будет. Только пусть она ему до завтра ни есть, ни пить не дает, даже если очень просить будет. Чайную ложечку воды, чтобы губы смочить, и больше ничего.

— Хорошо, я послежу.

— Да, я еще спросить тебя хотела: татуировка у тебя на плече, что она значит?

— Эта? — старик покосился на плечо, шевельнул им. — Это значит «Чарли два-один», иными словами рота «С» второго батальона первого полка второй дивизии Корпуса морской пехоты США, — четко отбарабанил он на одном дыхании. — «Морские демоны», так мы себя называли, — провел пальцем по надписи.

— А если в щите написано «Джедай» — что это значит?

Дядя Мартин взглянул удивленно.

— А ты что, видела человека с такой надписью?

— Да.

— Значит, это тоже кто-то из наших, из морпехов. У нас в каждом батальоне свое прозвище было: первый батальон нашего полка, помню, «перехватчиками» звался, мы — «морскими демонами», а «джедай»… сейчас с лету и не припомню. Но наш, точно наш!

— А что вообще значит «джедай»? — спросила Лесли.

— Это из фильма… был такой фильм — «Звездные войны». Ты когда-нибудь в кино ходила?

— Нет. Телевизор в детстве, помню, смотрела, а про кино только в книгах читала, — вздохнула она.

— Да… так вот… Сколько тебе было, когда все это началось?

— Пять.

— Пять лет, — повторил старик задумчиво. — Выходит, ты прежней жизни и не помнишь… А я до сих пор иной раз глаза закрою, и кажется, что вот открою — и все это, — повел перед собой рукой, — как кошмар рассеялось. Снова машины по шоссе несутся, города… живые. Идешь вечером по улице — народу вокруг полно, реклама подмигивает, музыка где-то играет… Н-да… жили мы, жили и не понимали, как это все… хрупко…

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

До стоянки Лесли добралась без приключений. Разве что один раз Ала остановила ее, дав понять, что впереди опасность; через секунду она и сама услышала шорох ползущей по камням змеи.

Сегодняшний разговор с дядей Мартином растревожил душу. Она слушала старика, и хотелось возразить, воскликнуть: «Это неправда, я тоже помню прежнюю жизнь — мою прежнюю жизнь!»

Ее прежняя жизнь — Форт-Бенсон… Пока она не ушла оттуда, она даже не понимала, каким островком мира и покоя было это место.

Мама писала, что они собираются основать новое поселение, где-то «неподалеку от воды». Но где же оно, почему о нем никто не знает? В Форт-Бенсоне была почти тысяча человек, неужели они все погибли? Ведь если бы эти люди просто рассеялись, разбрелись по стране — то хоть где-нибудь, хоть когда-нибудь она бы встретила кого-то из них!

Может, стоит пойти на север, в Айдахо или в Монтану — там она еще не была. Не опускать руки, не думать о том, что все безнадежно, а искать — ведь где-то они должны быть!

Собаки встретили ее в полумиле от стоянки — налетели радостной толпой, подтявкивая и подвывая. Все вместе они дошли до стоянки; стоило опустить руку, как под нее непременно подсовывалась чья-то морда или мохнатая спина.

Джедай сидел на прежнем месте, рядом с волокушей. В полутьме трудно было разобрать, есть ли у него в глазах какое-то выражение, но смотрел он на нее не отрываясь, это точно.

Подойдя, Лесли потрепала его по голове.

— Привет! Ну вот я и пришла. Сейчас костер разведу, будем ужинать. И я тебе рубашку принесла и штаны — будешь теперь нарядный. Пить хочешь? — отцепила от пояса флягу — источник находился всего шагах в двадцати, но едва ли он догадался сходить и попить, скорее всего, так и просидел весь день без воды.

Меньше всего она ожидала, что вместо того, чтобы взять флягу, Джедай вдруг подастся вперед и ткнется лбом в ее бедро.

— Эй, ты чего?! — опешила Лесли. От звука ее голоса он вздрогнул, даже как-то сжался, словно боясь удара. Но не отодвинулся — наоборот, притиснулся лбом еще ближе.

Сентиментальной Лесли себя никогда не считала, но тут к горлу аж комок подкатил, так растрогала ее эта неуклюжая попытка приласкаться. Бедняга, наверное, каким-то остатками ума понял, что ее долго нет, и соскучился — а может, испугался, что она его бросила.

— Ну что ты, что ты! — она похлопала его по плечу. — Видишь, я уже вернулась, я здесь. Ну… все в порядке.

А ведь когда-то этот человек служил в армии, вспомнила Лесли. И не просто в армии — в морской пехоте. И был здоровым, и все понимал — слабоумных туда уж точно не брали. И говорить мог…

Сил не осталось никаких, в том числе и готовить ужин. Поэтому в виде исключения Лесли решила один раз обойтись без горячего. Достала из рюкзака буханку хлеба, из мешка — остатки бекона и сделала два больших сэндвича.

В поселке Лидия уговаривала ее остаться поужинать, но она отказалась — торопилась, да и идти на полный желудок куда тяжелее, чем на пустой. Тогда женщина и отдала ей эту буханку. За операцию Лесли с нее ничего не взяла — что там брать, если люди сами едва концы с концами сводят. Да и неизвестно еще, выживет ли мальчик…

Должен выжить — обязан просто! Операцию она сделала хорошо, и он еще ребенок — на них все куда быстрее, чем на взрослых, заживает.

Она протянула Джедаю сэндвич.

— Знаешь, а я сегодня, кажется, спасла одного ребенка — малыша совсем, ему лет десять от силы…

Вспомнила глаза Лидии и благодарность в них. И дядю Мартина вспомнила — как он отыскал у себя где-то штаны и рубаху и не хотел брать ничего взамен, но она все же одарила его в ответ копчеными окунями.

Слова теснились, ища выход; хотелось рассказать все подробно… хотя чего рассказывать, если сидящий напротив человек ни черта не понимает. Но хоть смотрит внимательно, слушает.

— В общем, да, спасла… — повторила Лесли.

Обидно, что о том, выжил ли Джимми, она узнает лишь через несколько месяцев…

День шел за днем, похожие один на другой. Несмотря на то, что уже наступил май, теплее не становилось — сказывалось приближение к горам.

В следующее поселение Лесли решила взять Джедая с собой — раз уж он так боится оставаться надолго один. Тем более что торговля в этом месте всегда шла бойко, а значит, и товара туда стоило захватить побольше.

Буря застала их в двух днях пути от поселка. И застала в на редкость неудачном месте — в пустыне.

Это была песчаная полоса шириной миль в двадцать, протянувшаяся поперек пути — ни одного источника, ни даже деревца или травы. Кое-где из песка выступали гряды каменных обломков, похожие на гребни прячущихся под землей драконов. Порой эти гряды тянулись добрую сотню футов, некоторые из камней достигали человеческого роста; приходилось их обходить.

Тем не менее пустыня эта была вполне проходимой — Лесли не раз пересекала ее и в одну и в другую сторону и знала, что если выйти с утра пораньше, взять с собой побольше воды и не делать долгих привалов, то к закату можно без особых усилий добраться до противоположной стороны.

Поначалу все шло гладко, даже погода к ним, казалось, благоволила: в спину поддувал приятный свежий ветерок. Миль через шесть Лесли устроила первый привал — вволю напилась, дала попить Джедаю и налила полную миску воды собакам, опустошив две из пяти взятых с собой фляг.

Неприятности начались незадолго до полудня.

Первыми забеспокоились собаки — ускорили ход, принялись тревожно оглядываться. Лесли тоже обернулась. Позади, на горизонте, виднелась темная полоска низких облаков. Казалось, она стоит на месте — и в то же время неуловимо движется, расширяется и разбухает, наливаясь чернотой.

— Давай! — Лесли дернула Джедая за привязанный к запястью поводок. — Быстрее пошли, быстрее!

О том, чтобы убежать от бури, конечно, смешно было и думать. Но укрытие, хоть какое-то укрытие бы найти! Незадолго до привала они обходили каменную гряду… Нет, поворачивать назад, навстречу буре, нельзя ни в коем случае.

Чернота позади на горизонте вздымалась все выше и выше; ветер усиливался с каждой минутой. Сбившиеся в тесную группку собаки поджимали хвосты, оборачивались и огрызались, словно холодные порывы, дыбившие им шерсть на спине, были осязаемыми врагами, способными испугаться оскаленных зубов.

Джедай, наклонив вперед голову, шел широким ровным шагом, Лесли, чтобы поспеть за ним, приходилось чуть ли не бежать трусцой.

— Ала! — сделав на конце поводка петлю, она кинула ее собаке. — Веди! Веди его туда! — махнула рукой вперед, а сама побежала к высившейся слева дюне.

Джедай потянулся было за ней, но, повинуясь рывку поводка, вновь зашагал вслед за стаей. Вести осла в нужном направлении Ала выучилась еще много лет назад.

Вскарабкавшись на дюну, Лесли огляделась. Слева, ярдах в трехстах, виднелась каменная гряда — ответ на ее молитвы.

Вихрем слетев с дюны, она понеслась к стае, крича на ходу:

— Ала, стой! Стоять!

Добежала, отобрала у собаки поводок.

— Туда, — махнула налево. — Вперед, бегом, быстро!

Старая собака рванулась в ту сторону, Стая — за ней.

Чернота залила уже полнеба. Вот-вот должно было стать темно, как ночью — темнее, чем ночью, ведь сквозь тучи не пробиться серебристому свету с неба.

Лесли прикинула расстояние до камней — нет, с грузом не успеть! Взмахом ножа она рассекла ремни, крепившие мешки к волокуше, и сбросила их на землю, выхватила лишь один, где были одеяла и тент.

Схватила Джедая за руку.

— Ходу! — рванула вперед. — Бегом давай! Скорее! Ну шевелись же ты, осел Господа бога!

Он не сразу понял, чего Лесли хочет, а она все тащила и тащила его вперед, крича:

— Ну беги же ты! Беги!

Наконец побежал и он — сначала тяжело и неуклюже, но чем дальше, тем увереннее; оглобли тащившейся за ним пустой волокуши шуршали по песку.

До камней оставалось еще шагов сто, когда щеку обжег ударивший сбоку заряд снега. Еще минута-другая — и здесь разверзнется настоящий ад, если, конечно, в аду может быть холодно, а не жарко.

Когда они добежали до гряды, стемнело уже настолько, что едва удавалось различить очертания камней. Лесли притормозила, вглядываясь в обломки, пока не заметила две стоявшие под углом друг к другу глыбы чуть выше человеческого роста — между ними получилось нечто вроде ниши.

— Стой! — она рванула поводок. — Стой! — Джедай замер как вкопанный.

Выхватив нож, она рассекла лямки волокуши, безжалостно откромсала покрышку и кинула ее в нишу.

— Сядь там! — подтолкнула его к покрышке; выдернула из мешка водонепроницаемый тент, остальное кинула ему на колени. — Держи! Крепко, двумя руками!

Теперь — скорее! Оглобли от волокуши одним концом воткнуть в песок по обе стороны ниши, вторые концы — оба вместе — обмотать краем тента и заклинить между глыбами; накинуть на получившийся треугольник тент — сделать это удалось лишь с третьего раза, ветер рвал ткань из рук.

Придавить камнями край тента, иначе снесет… черт возьми, где же они, эти камни? Смешанный с песком снег хлестал в лицо, выбивал слезы из глаз — приходилось действовать почти вслепую. Стоя на четвереньках, Лесли яростно шарила вокруг себя окоченевшими пальцами. Неожиданно повезло — она наткнулась на плоский обломок камня и все так же, на четвереньках, поволокла его к укрытию. Дотащила и оперлась на ладони, переводя дух.

В бок ударило плотное тяжелое тело. Она на ощупь ухватила собаку за загривок и подтолкнула влево, туда, где край тента еще не был закреплен: залезай, прячься! Сама поползла в другую сторону, шаря перед собой, и наткнулась на целую кучу небольших, с кулак, камней. Но как их взять, унести?! Стащив с себя камуфляжную куртку, Лесли принялась складывать камни на нее.

Хоть и промокшая, куртка защищала от снега — теперь же, сквозь тонкую футболку, он хлестал ее как кнутом. Тело немело, руки уже еле слушались, но груда камней на куртке все росла.

Наконец, решив, что этого достаточно, Лесли потянула куртку к убежищу. Шаг, еще шаг… на миг она испугалась, что промахнулась, заблудилась, но тут наткнулась плечом на гранитную глыбу и протянув руку, нащупала тент. Проползла, придавливая нижний край камнями, из последних сил нагребла сверху еще несколько пригоршен мокрого песка — и, протиснувшись вдоль глыбы, влезла в образовавшееся под тентом подобие шатра. Все…

Казалось, она возилась под снегом добрый час, хотя на самом деле от силы минут десять. Понимала Лесли и то, что сидеть в мокрой футболке нельзя ни в коем случае, температура здесь лишь немногим выше, чем снаружи — но сил шевелиться не было.

Она с трудом протянула руку, повела перед собой и нащупала собачью морду. Нет, не Ала — у Алы уши мягче. Еще одна собака рядом, еще…

— Ала, — позвала Лесли, — Ала!

Та сунулась под руку, словно только и ждала, что позовут. Мокрая, морда в песке, но здесь, живая! Хоть это слава богу!

Лесли подвинулась вперед, запнулась и приземлилась на колени к Джедаю. Сразу наткнулась на мешок — как и было велено, он сжимал его в объятиях. Ощупала его лицо, спустилась на рубашку — тоже мокрая и в песке. И опирается он спиной на холодный камень.

— Ничего, сейчас! — Лесли похлопала его по плечу, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Сейчас будет тепло!

Вытянула из мешка одеяла — хоть что-то здесь есть сухое! Сняв футболку, она спустила до щиколоток мокрые штаны и обмоталась одним из одеял; снова присела к Джедаю на колени и принялась расстегивать на нем рубашку.

Пальцы еле слушались, одна пуговица оторвалась. Избавившись от рубашки, Лесли накинула второе одеяло ему на спину и запахнула вокруг них обоих. Прильнула теснее, прижалась виском к его плечу, влажному, но теплому. Теперь оставалось только ждать — когда-нибудь буря кончится. Ведь любая буря рано или поздно кончается…

Сон навалился на нее почти сразу, едва перестало колотить от холода, и она не противилась ему — позволила теплой тяжести затуманить голову и навалиться на веки.

Проснулась Лесли рывком. Еще спросонья, в полной темноте, услышала над головой злобный воющий смех, почувствовала, что кто-то держит ее за ноги, а с боков обхватили мускулистые руки — и забилась, остервенело выдираясь и сопротивляясь.

Обнимавшие ее руки разжались так внезапно, что она рухнула на четвереньки на обиженно вякнувшую и шарахнувшуюся в сторону собаку.

Ала! Откуда она здесь?!

Прошло несколько секунд, прежде чем Лесли сообразила, что ноги ей стреноживают ее же собственные, застрявшие на щиколотках штаны, в камнях завывает ветер, а тот, от кого она так отчаянно отбивалась — Джедай. Всего лишь Джедай, и вовсе он ее не обнимал — она сама пристроила его руки вокруг себя, чтобы было теплее…

Она с трудом привстала — все тело болело так, будто ее избили; кое-как привела в порядок размотавшееся при падении одеяло и на ощупь подползла к Джедаю. Дотронулась — он отшатнулся от нее, вжимаясь в стенку.

Бедняга, наверное, он здорово испугался, когда она ни с того ни с сего на него набросилась!

— Извини… — погладила его по плечу и сказала (все равно не поймет): — Это я… в общем, мне показалось, что меня насилуют.

Снова примостилась у него на коленях и свернулась в клубочек, кутаясь в одеяло и стараясь сохранить тепло. Сердце все еще колотилось от непрошенных воспоминаний…

Это случилось давно, когда ей было всего девятнадцать. Именно тогда судьба впервые занесла ее в Айдахо.

Какую религию исповедовали жители того поселка, были это мормоны или члены еще какой-то секты, Лесли не знала, да и не интересовалась. Но почти сразу ей стало ясно, что все они — одна семья: двое пожилых, но еще крепких, похожих друг на друга братьев-старейшин и дюжина мужчин помоложе — их сыновья. Женщин, молодых и не очень, было чуть ли не вдвое больше, чем мужчин — очевидно, вера этих людей допускала многоженство — все в длинных юбках и низко повязанных платках.

Они охотно выменяли у нее вязальные крючки, целебные травы и пряности, взамен предложили муку и копченое мясо. Угощали ее вкусными лепешками с овечьим сыром, то ли в шутку, то ли всерьез предлагали остаться с ними — «вон, Солу жена нужна!» Сам Сол, рослый парень лет двадцати пяти, при этом полусмущенно-полунахально поблескивал черными глазами.

Лесли отвечала, тоже шутливо, что еще не готова осесть на одном месте.

Говорили с ней только старейшины и двое-трое мужчин постарше. Один из молодых парней отпустил было реплику в поддержку Сола — суровый взгляд старейшины мгновенно заставил его стушеваться.

Расстались по-хорошему, попросили Лесли в следующий раз принести побольше цветных ниток, лучше шелковых, для вышивания.

Она отошла от поселка мили на две, когда бежавшая впереди Ала оглянулась, топорща уши. Лесли тоже обернулась и увидела на горизонте всадников.

Что скачут они за ней, Лесли догадалась сразу, и сделала то единственное, что могла: приказала Але бежать вперед, на стоянку, и привести осла. Захотелось уберечь хотя бы собаку — добра от преследователей она не ждала.

Сама тоже пошла вперед, и лишь когда всадники оказались совсем близко, обернулась.

Это были молодые парни — те самые, из поселка, где она побывала. Пятеро, включая Сола; веселые, улыбающиеся, дружелюбные — поначалу.

«А тебе не страшно идти одной?» «Хочешь — проводим?» «А чего это ты за меня замуж не захотела?» «Да нет, куда же ты, постой!»

Они изнасиловали ее — все пятеро. Избили, хотя она даже не особо сопротивлялась; насиловали, били и снова насиловали. Забрали все — рюкзак, ботинки, оружие и одежду. Добивать не стали, оставили лежать на песке — наверное, подумали, что умрет сама; даже если бы Лесли не была так избита, без еды, воды и одежды человек на пустоши долго не выживет.

Очнулась она оттого, что Ала лизала ей залитое кровью лицо и скулила. С трудом повернула голову — рядом стоял осел; остальные собаки тоже суетились поблизости. Она кое-как встала, вскарабкалась на осла и направила его к горам — туда, где можно было найти укромное место, чтобы отлежаться.

Вернулась Лесли через три месяца.

Нет, она не стала заходить в поселок, искать виновных и выяснять отношения — к чему?! Просто дождалась подходящего ветра и пустила пал на созревшее пшеничное поле, а потом издали, с холма, смотрела, как мечутся среди дыма и языков пламени маленькие черные фигурки, как машут руками, пытаясь погасить разрастающийся пожар…

Больше она в те края не возвращалась.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Несколько раз Лесли просыпалась, слышала шум бури и вновь заставляла себя уснуть. Наконец, проснувшись в очередной раз, она не услышала воя ветра. Тишину нарушало лишь дыхание собак да тихие шлепки капель.

Она проползла к выходу из укрытия, отодвинула тент и выглянула. Небо было ясным — ни облачка; о пронесшейся буре напоминал лишь мокрый песок, испещренный островками тающего снега.

Отпихивая ее боками, собаки дружно полезли наружу. Лесли тоже выползла из-под тента и натянула штаны — бр-р, до сих пор сырые!

Снаружи было куда теплей, чем внутри; воздух, свежий и чистый, казалось, сам вливался в легкие — только теперь стало ясно, какая промозглая духота царила в укрытии. Ну еще бы — два человека и шесть собак на площади меньше кровати! Всего шесть… Что с остальными?!

Она откинула тент и кивнула Джедаю:

— Эй, можешь вылезать! — подобрала с земли куртку, отряхнула от песка и кое-как натянула, морщась от прикосновения к телу влажной ткани.

Судя по положению солнца, до заката еще оставалось часа два. За это время нужно успеть найти мешки, там есть запасная одежда.

Но прежде всего — Стая, это сейчас самое главное! Лесли свистнула, объявляя всеобщий сбор. Собаки, бывшие с ней в укрытии, радостно заскакали вокруг: а мы уже здесь! Прошедшая буря их ничуть не расстроила: она же уже прошла!

Лесли свистнула снова — из-за кучи камней у дальнего конца гряды появились две собаки. Подбежали, резко тормознули — и тут же рванулись обратно, оглядываясь и всем своим видом призывая ее следовать за ними.

Бежать пришлось недалеко. Едва Лесли обогнула каменную горку, как перед ней открылась ниша наподобие той, в которой она пережидала бурю, и рядом — еще две собаки, целые и невредимые, в том числе — Дана. Обе суетились возле узкого проема между камнями; увидев Лесли, кинулись к ней и обратно к проему, словно показывая: «Смотри, вот!»

Она подошла и присела на корточки — из щели донеслось отчетливо различимое поскуливание; позвала:

— Собаченька! — поскуливание перешло в отчаянный визг.

Все ясно — кто-то из собак застрял и не может выбраться…

Лесли оглядела камни: здоровенные глыбы выше человеческого роста, попробовала шевельнуть их — стоят как влитые. Едва ли собака, вползая в щель между ними, могла их сдвинуть. Да и сама щель узковата… Хотя нет, книзу она немного расширяется.

Хватило копнуть у подножия глыб несколько раз, чтобы понять, что снизу проем действительно расширяется. Скорее всего, прячась от бури, собака заползла туда, а теперь к подножию нанесло песка, и ей никак не выбраться: развернуться мордой к выходу, чтобы прокопаться наружу, не удается, а вытолкнуть мокрый песок задом тоже не получается.

— Ну что ж, ребятки — давайте копать! — обернулась Лесли к собакам. Показывая, что именно от них требуется, копнула пару раз рукой и отступила. На ее месте тут же оказалась Ала и заработала передними лапами как заведенная — из-под расставленных задних лап летели комья песка.

Вскоре и она отошла в сторону — вместо нее, морда к морде, к прокопанной ямке подступили сразу две собаки. Работа пошла еще быстрее.

Уловив какое-то движение сбоку, Лесли обернулась — и с удивлением увидела Джедая. Он стоял совсем рядом и вроде бы даже с интересом глазел на роющихся в песке собак. Смотри-ка ты, сам, по собственной инициативе пришел!

Две копавшие собаки вдруг отскочили в разные стороны и тут же снова сунулись носами к яме. В самой глубине, сбоку, из песчаной стенки рывками выдвигалась собачья задница со взъерошенной шерстью. Лесли нагнулась и потянула, помогая собаке вылезти — та в ответ бешено забила хвостом, съездив им ее по лицу, как пробка из бутылки, вырвалась из ямы и огромными прыжками понеслась по песку.

Итого — одиннадцать собак в сборе; не хватало лишь кобелька-двухлетки с забавным белым кольцом вокруг носа. Может, он отбежал дальше, к следующей гряде? Если так, то вернется.

Лесли обвела собак взглядом:

— Ну что, ребятки — пошли вещи искать!

Мешки нашлись на удивление быстро. Стоило ей дойти до места, где, по ее прикидкам, она избавилась от поклажи, и приказать собакам искать, как через полминуты одна из них, призывно взлаивая, начала рыться в песке неподалеку. Выяснилось, что мешки лежат совсем рядом, прикрытые лишь тонким слоем песка — подходи и бери.

К тому времени, как зашло солнце, Лесли уже сидела у костра, разведенного в той самой нише, где они с Джедаем пережидали бурю. Сам Джедай в сухих штанах и накинутом на плечи одеяле сидел напротив; мокрые вещи сушились на воткнутых наискось в песок оглоблях волокуши.

На костре кипел подслащенный стевией клюквенный отвар, рядом с костром, в прикрытом крышкой котелке, «доходила» щедро сдобренная сушеным луком каша из крупки — так называлась крупа, секрет приготовления которой знали лишь в двух поселках в верхнем течении Арканзаса.

Жили в них мусульмане — выходцы из Восточных штатов, жили замкнуто и отстраненно, чужаков к себе пускали нехотя и не разрешали им оставаться в поселке на ночь. Из товаров они охотнее всего брали пряности и ткани и расплачивались вот этой самой крупкой.

Делали они ее вроде бы из пшеницы, но ревниво хранили свой секрет, и никому не удавалось узнать, как получается, что золотистая, мелкая, как песок, крупа почти не нуждается в варке: стоит засыпать в кипяток пару пригоршен, минуту поварить и, сняв с огня, дать постоять под крышкой — и через четверть часа котелок уже полон густой вкусной каши.

Свои запасы крупки Лесли берегла и старалась расходовать экономно, в основном когда уставала и хотелось побыстрее поесть горяченького. Сегодня был именно такой случай.

Собаки расположились вокруг. Здесь, в пустыне, да еще после бури, охотиться им было не на кого — ящерицы и те попрятались, так что Лесли пришлось раздать им почти все запасы вяленого мяса. Хорошо хоть воды было вволю: набившийся между камней снег таял, тут и там с них стекали тоненькие струйки.

Прошедшую бурю Лесли, как и собаки, воспринимала как данность и не особо о ней задумывалась. Да, она могла замерзнуть или заработать воспаление легких, но не замерзла же! И даже не простудилась; повезло — гряда эта подвернулась.

Бывало и хуже, например в позапрошлом году: бешеный ветер, горячий песок, который проникал сквозь одежду — и никакого укрытия поблизости. В тот день она потеряла двух собак; каким чудом уцелели остальные, до сих пор непонятно.

Сама Лесли лежала, закутавшись с головой в тент и прижимая к себе Алу; порой давала ей попить из горсти, вытирала мокрой ладонью лицо и делала один-два глотка из фляги.

Воды оставалось все меньше и меньше, дышать становилось все труднее и труднее — и тянулось все это без малого десять часов…

Так что по сравнению с той бурей эта была вполне сносной…

Перед тем, как идти в поселок, Лесли решила сделать дневку и поохотиться — нужно было восстановить запасы вяленого мяса. Тем более место было на редкость удачное — поросшая редким сосняком и кустарником равнина между двумя притоками Пергатуара, где круглый год водились чернохвостые олени.

Вместо одного дня, как рассчитывала, она провела там целых четыре — уж очень успешной оказалась охота. В первый же день ей удалось подстрелить двух оленей фунтов по полтораста каждый, пять зайцев и молодую дикую индейку. Оставшиеся дни она не покладая рук занималась заготовкой мяса: резала его на полосы, втирала соль и развешивала на ветерке; на ночь снимала, а с восходом солнца снова распределяла по вешалам из жердей. Отходить от вешал надолго было нельзя — собаки поглядывали на висящее мясо с большим интересом, хотя за эти дни наелись до отвала.

Похоже, она все время недокармливала Джедая, потому что сейчас, дорвавшись до мяса — вволю, сколько хочется — он ел его и ел. Трудно было себе представить, что даже такой крупный мужчина, как он, в один присест может слопать целого жареного зайца и больше половины десятифунтовой индейки. А он съел, и когда Лесли предложила ему еще ломоть жареной оленины — на всякий случай: неужто его и на это хватит?! — тоже не стал отказываться.

Все эти дни она, если нужно было взять его куда-то, не прицепляла к его запястью ремень — просто говорила: «Пойдем!» — он вставал и шел рядом. Поэтому, когда на пятый день, оставив волокушу в укромном месте и набрав полный рюкзак товара, она отправилась в поселок, то тоже не стала привязывать к запястью Джедая ремень, повела его свободно. И нарвалась: еще до того, как они добрались до поселка, он выкинул номер, в очередной раз показавший, что за человеком с дефектными мозгами нужен глаз да глаз.

Произошло это, когда они переходили ручей. И ручей-то был ничего особенного, глубиной едва по колено — и на таком мелководье он ухитрился мало что не утонуть.

Как? А очень просто: посреди ручья ему вдруг приспичило попить. Опередив Лесли на несколько шагов, он нагнулся, так что задница оказалась выше головы. То, что у него за спиной висит тяжеленный рюкзак, он, разумеется, во внимание не принял. Рюкзак кувырнулся ему на затылок, и недоумок впилился своей безмозглой башкой прямо в воду, забился, пытаясь выпрямиться; подоспевшая Лесли схватила его за лямку и рванула назад. Он вынырнул, выпучив глаза, отплевываясь и задыхаясь, плюхнулся на задницу — и, естественно, искупал в воде нижнюю часть рюкзака.

Она пинком заставила его встать и, ругаясь на чем свет стоит, погнала к берегу. Добравшись до сухого места, дала еще и оплеуху, занесла было руку для второй — и опустила, уж больно жалким он выглядел: шмыгающий носом, со слипшимися волосами и стекающими по физиономии струйками воды.

Вздохнула, достала ремень и снова привязала к его руке. Нет, голубчик, рано тебе еще самостоятельно ходить!

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поселок, в который Лесли шла, был не совсем обычным. Жили там одни женщины — жили все вместе, коммуной, и во всем слушались старейшину, Дженет, высокую, тощую и язвительную особу лет пятидесяти.

Как получилось, что в поселке, не считая двух или трех маленьких детей, нет представителей мужского пола, Лесли никогда не спрашивала — такими вещами, если люди сами не рассказывали, интересоваться было не принято.

Несмотря на отсутствие мужчин — а может, именно благодаря ему — жили женщины здесь весьма неплохо. Обрабатывали землю, сеяли пшеницу и кукурузу, имели стадо молочных коз, несколько лошадей и — один на всех — минитрактор, над которым жительницы поселка тряслись как над младенцем, ежегодно подновляли на его боках желтую краску и ласково именовали машину «Цыпочкой».

Помимо того, что Лесли надеялась получить в этом месте неплохую выручку, главным для нее было пополнить запас стрел для арбалета. Оба ее арбалета были сделаны именно в этом поселке, и Джейнсис, здешний механик, одна-единственная знала какой-то секрет, благодаря которому изготовленные ею стрелы летели точно в цель. Однажды Лесли попробовала заказать стрелы в другом месте — дала мастеру образец, и вроде бы получилось похоже. Но только вроде бы: если стрелой Джейнсис Лесли могла подстрелить влет дикую индейку, то «чужой» стрелой хорошо если по неподвижной цели не мазала.

Поселок был окружен десятифутовой оградой; первые пять футов — толстые доски, выше — натянутая на столбы колючая проволока. У ворот на лавочке сидели две девчонки лет десяти. При виде Лесли обе подскочили, приветственно замахали руками; одна метнулась внутрь поселка — доложить, вторая осталась на своем посту.

Когда Лесли подошла к воротам, девчонка приветливо заулыбалась.

— Здравствуйте! Вы принесли нам краску для шерсти? — было забавно наблюдать, как она стесняется смотреть в упор на Джедая, но когда думает, что никто не видит, зыркает на него глазами.

— Принесла, — кивнула Лесли. — Синюю и оранжевую. И… на вот тебе, — достала из кармана две древние, еще «с прежних времен», карамельки в ярких обертках.

Девчонка осторожно, словно они могли ужалить, взяла конфеты загорелой лапкой, взглянула удивленно; в глазах так и читалось: «А эти красивые штучки — они для чего?»

— Это конфеты, они сладкие, — вздохнув, объяснила Лесли, — только бумажку снять надо.

Улица в поселке была всего одна: два ряда одноэтажных домиков, натоптанная дорожка между ними и, в конце — главное здание, тоже одноэтажное, но длинное и приподнятое над землей на столбах-сваях. Оно как бы отделяло «жилую» часть поселка от «хозяйственной» — позади него располагались конюшня, хлев, амбар и мастерские.

Лесли в этом поселке была гостьей желанной, ее приход был событием и праздником. Пока она шла по улице, ее несколько раз окликали, здоровались. Из одного окна высунулась пожилая женщина, спросила, принесла ли она шелковые нитки — Лесли ответила, что принесла.

Дженет ждала ее на крыльце — высокая, сухопарая, в кожаных штанах и заправленной в них рубашке в красно-синюю клетку; седеющие волосы аккуратно подстрижены, в руке — самокрутка из кукурузного листа.

— Привет! — подходя, кивнула ей Лесли.

Она понимала, что старейшина уже минут десять знает об ее приходе и от нетерпения аж встречать вышла — но спешить по этому поводу не собиралась: пусть Дженет возглавляет поселение, но ей, Лесли Брин, она не начальница! Поэтому она велела Джедаю сесть на ступеньку, не торопясь расстегнула его рюкзак и перевалила на крыльцо. Сказала:

— Сиди здесь! — и лишь после этого обернулась к Дженет: — Ну что, пойдем? Только помоги рюкзак затащить — тяжелый, зараза!

Вместе за две лямки они затащили рюкзак в кабинет Дженет. Лесли освободилась от своего вещмешка и устало плюхнулась в кресло перед столом.

Она ожидала, что старейшина сейчас как обычно предложит ей холодного сидра — уже даже мысленно облизывалась, но Дженет, садясь напротив, вместо этого кивнула в сторону крыльца.

— А кто это у тебя там?

«Осел безмозглый!» — так и подмывало сказать Лесли: она все еще была сердита на него за подмоченный в ручье рюкзак. Но ответила просто:

— Джедай. Я его в Канзасе подобрала. У меня там осел подох, а другого было не найти, вот и пришлось… — тоже кивнула в сторону двери.

— Он что, дебил, что ли?

— Нет. У него была травма головы, с тех пор он не говорит и мало что соображает.

— А ты точно знаешь, что это именно травма, а не от рождения он такой?

— Да, точно. Он в морской пехоте был, а туда дебилов, сама понимаешь, не брали, — немного удивляясь столь пристальному интересу старейшины, ответила Лесли. — И на затылке, под волосами, у него шрам — такой, будто топором рубанули.

— Про морскую пехоту — это он тебе сказал? — задумчиво постукивая пальцами по столу, спросила Дженет.

— Нет. У него татуировка на руке есть. Я случайно такую же у другого человека увидела, спросила — говорит, морская пехота. А чего ты спрашиваешь, ты что, его знаешь?

— Да нет, так просто, интересно, — отмахнулась Дженет. — Ну ладно, сидра хочешь? Холодный, только с погреба!

Дальше все пошло по накатанному пути. Лесли продемонстрировала принесенные семена стевии — в поселке решили попробовать разводить эту траву, — Дженет удивилась, что они такие маленькие. Договорились, что сейчас Лесли получит половину платы за них, а вторую — если семена взойдут.

Потом Дженет спросила, что именно из того, что может предложить поселок, интересует ее в этот раз. Лесли сказала, что в первую очередь стрелы, кроме того — соль, желательно фунтов десять, и твердый козий сыр.

Она знала, что пока они с Дженет сидят тут и разговаривают, женщины поселка торопятся с работы домой — им уже сказали, что сегодня будет торговля; детишки под руководством кого-то из девушек постарше сдвигают в большой столовой столы в два ряда, чтобы было удобнее разложить товар, поварихи готовят яства для праздничного обеда — наверняка там будут пироги с мясом, картошка, запеченная с сыром, и салат. Ну и, понятное дело, сидр — яблоневый сад был гордостью посельчанок.

— А сушеных яблочек взять не хочешь? — словно подслушав ее мысли, спросила Дженет. — Еще с прошлой осени остались, урожай хороший был, и сладкие — просто мед!

— Яблоки? Возьму, конечно! — кивнула Лесли.

Дверь распахнулась без стука; рыхловатая белокожая толстушка с рыжими волосами не вошла — вбежала в кабинет. Имени ее Лесли не помнила — Элис? Эниз? — но знала, что она работает на кухне. Интересно, чего она так запыхалась, что у них стряслось?

Как ни странно, первые слова поварихи были обращены не к Дженет, а к ней:

— Привет! А этот… этот мужик, который сидит снаружи, он что — глухонемой?

— Нет. У него была травма головы, с тех пор он не говорит и мало что соображает, — терпеливо повторила Лесли.

— А-а-а! То-то я ему: «Привет!» — а он не отвечает, только глазами лупает! — зачастила повариха. — Дженет, можно тебя на минутку?

Дженет встала, и они обе вышли, прикрыв дверь.

Лесли покамест прикинула, что яблок стоит взять побольше — их можно выгодно обменять на юге. И, наверное, не помешают несколько пар шерстяных носков — ей и Джедаю…

Дверь открылась, вслед входившей Дженет с улицы донеслось:

— Ну пожалуйста!

— Я же сказала — посмотрим! — через плечо ответила старейшина и прихлопнула за собой дверь. Вздохнула и снова села напротив.

— Проблемы? — сочувственно спросила Лесли.

— Как всегда, — махнула та рукой. — Так чем мы говорили?

— О яблоках. Пожалуй, я возьму фунтов десять… даже пятнадцать.

Дверь снова открылась. Лесли уже приготовилась в который раз объяснять про Джедая, но вошедшая девушка лишь скромно поздоровалась, прошла к шкафу, стоявшему в углу кабинета, и нагнулась, доставая что-то с нижней полки. Высокая, узколицая и худощавая, она явно стремилась во всем подражать Дженет — так же стригла волосы, носила такие же кожаные штаны и клетчатую рубашку. Тонкую талию стягивал широкий ремень с металлическими бляшками.

В следующий момент девушка выпрямилась, повернулась, и Лесли не поверила своим глазам — пряжкой ремню служил начищенный до блеска бронзовый нетопырь с красными камешками-глазами.

— А… красивая у тебя пряжка, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно. — Джейнсис делала?

— Нет, это… — начала девушка, осеклась и взглянула на Дженет, словно спрашивая: «Можно?»

— Ладно уж, похвастайся, — старейшина с любящей улыбкой похлопала ее по боку. — Есть чем! — обернулась к Лесли. — Лучшая охотница, в восемнадцать лет уже отрядом командует!

— В прошлом месяце дело было, — начала рассказывать девушка. — Мы на охоту ездили, на юг — туда дорога идет, еще от прежних времен осталась, и миль через тридцать лес начинается…

История Гарриэтт — так звали юную охотницу — была проста и бесхитростна.

На охоту они поехали впятером, на повозке, запряженной парой лошадей. Доехали до леса, переночевали — и на рассвете четыре девушки разошлись в разных направлениях, пятая же — самая младшая, четырнадцатилетняя Элис — осталась с лошадьми.

Охотиться они собирались до середины дня, с тем чтобы к вечеру вернуться в поселок, иначе мясо могло испортиться.

Поначалу все шло удачно — не отойдя и мили от стоянки, Гарриэтт подстрелила молодого оленя; спустила ему кровь и на сделанной из двух веток импровизированной волокуше оттащила к повозке. Попросила Элис прикрыть тушу еловыми ветками от мух и снова направилась в лес.

На сей раз, чтобы найти дичь, ей пришлось пройти чуть ли не две мили, но зато находка была знатной — стадо кабанов. Рассказывать, как Гарриэтт подкрадывалась к ним с подветренной стороны, как выжидала, пока они подойдут ближе, и как подстрелила двух самок, можно долго — но не об этом сейчас речь.

Она медленно, с передышками тащила добычу к повозке — еще бы, почти триста фунтов! — когда вдруг услышала какой-то стрекот, похожий на шум мотора, и донесся он как раз с той стороны, где остались лошади с повозкой и Элис.

Решение было мгновенным — оставив волокушу, Гарриэтт рванулась вперед. Звук затих, но она не сбавляла скорости. Ярдах в ста от стоянки услышала мужские голоса, затормозила, чтобы зарядить второй арбалет — первый, уже заряженный, висел за спиной — и пошла дальше быстрой бесшумной походкой.

На дороге стояла странная машина — сама маленькая, а колеса большие и толстые, нет ни капота, ни дверей (по описанию Лесли опознала квадроцикл). Пассажиры ее, четверо парней, полукругом обступили Элис, которая, пятясь, отходила к повозке.

Лиц парней Гарриэтт не видела, только бледное перепуганное лицо подруги, но сразу заметила и автомат за спиной у одного из пришельцев, и револьверы в кобурах у остальных. «Мужчины твои что, охотиться ушли?.. Да ладно, кому они нужны… А вот ты поедешь с нами… Стэн, глянь, что там в повозке!» — все эти реплики охотница слышала лишь краем уха; притаившись в кустах и направив на пришельцев арбалет, она ждала подходящего момента.

Один из парней подошел к повозке и, вытащив тушу оленя, понес к машине. Другой протянул руку к Элис, девушка отшатнулась — и тут Гарриэтт выстрелила ему в шею.

Стрела попала точно — ноги парня подогнулись, и он рухнул, где стоял. Остальные не сразу поняли, что произошло — воспользовавшись их замешательством, Элис, не будь дура, нырнула под повозку и, как ящерка, юркнула в подлесок.

Сразу после выстрела Гарриэтт бесшумно метнулась в сторону, вжалась в землю — и вовремя: через секунду кусты, из которых она стреляла, накрыла автоматная очередь. Еще очередь… и вдруг тишина. Девушка осторожно выглянула. Автоматчик, согнувшись в три погибели, ковырял автомат ножом — похоже, его заело. Остальные двое, с револьверами наготове, стояли, настороженно оглядываясь.

И тут один из них вдруг дернулся и, схватившись за бок, упал на одно колено, вскрикнул: «Джош, меня подстрелили… черт!» Гарриэтт поняла, что подоспела еще одна из охотниц и теперь, укрывшись на другой стороне дороги, держит пришельцев под прицелом.

«Не стреляйте, мы уходим! Не стреляйте!» — крикнул автоматчик, опустив свое бесполезное оружие. Они подхватили с двух сторон раненого парня и повели к машине — Гарриэтт, перезарядив арбалет, следила за каждым их движением.

И не зря: в тот момент, когда взревел мотор, оставшийся невредимым парень с револьвером вдруг обернулся. Гарриэтт не знала, случайно дуло оказалось направлено на лошадей, или он действительно хотел выстрелить — рисковать она не собиралась и выстрелила первой, попав ему в правую руку. В тот же миг вторая стрела, с другой стороны дороги, вонзилась ему в плечо.

Машина рванулась с места. На поляне остался лежать парень, убитый первым выстрелом Гарриэтт, и рядом — туша оленя.

Девушки вылезли из кустов, последней — всхлипывающая Элис: мало того, что она напугалась до полусмерти, так еще попала в заросли крапивы. Немного подождав и убедившись, что все тихо, Гарриэтт велела Аните вернуться за брошенным в лесу оленем, сама тоже сходила за кабанами. Охоту решили не продолжать, побыстрее вернуться в поселок.

Перед тем, как уехать, они затащили труп подальше в лес. Гарриэтт обыскала его, взяла револьвер с патронами, выкидной нож и зажигалку. И — вот этот ремень, уж очень понравилась пряжка.

— Здорово! — похвалила Лесли, когда Гарриэтт закончила свой рассказ. — Молодцы, не растерялись! И что — у них у всех на ремнях были такие пряжки?

— Да… то есть не совсем. Летучая мышь была у него и у еще одного, а у остальных… кажется, орел и… — девушка запнулась.

— Сова?

— Да, точно, сова! А откуда вы знаете?

— Да видела как-то похожую пряжку, — улыбнулась Лесли. — Но твоя красивее.

— Ладно, Хэтти, — вмешалась Дженет. — Делу время! Давай-ка сходи выясни, скоро ли будет готов зал. И поторопи их там, чтобы не копались.

Едва за девушкой закрылась дверь, она подалась вперед, напряженно и испытующе глядя на Лесли.

— Ты что-то знаешь про эти пряжки? Только не говори, что нет!

Лесли медленно кивнула. Разрозненные детали складывались в ее голове в картинку — и картинка эта ей очень не нравилась.

— Да. В марте в Оклахоме, к западу от Спрингфилда, я повстречала троих парней на мотоциклах. У них были такие же пряжки.

— На мотоциклах?!

— Да, именно на мотоциклах. Теперь смотри, что получается: я троих встретила в Оклахоме, Гарриэтт — четверых здесь, в Колорадо…

— Это уже граница Нью-Мексико, — уточнила Дженет.

— Вот-вот — и мои с юго-запада шли, и эти опять же на юге. В общем, сдается мне, что все эти парни — одна компания, и я не думаю, чтобы их всего семеро было.

А теперь я тебе другое расскажу. Месяца два назад на Симарроне меня один человек предупредил, что на юге сейчас, как он выразился, «неспокойно». Что там какая-то новая банда появилась, — припомнив слова Калеба, Лесли повторила их в точности: — Большая — то есть они не только путников грабят, но даже на поселки налетают.

— Ты считаешь, что речь идет об одной и той же банде? — медленно, словно все еще сопротивляясь очевидному выводу, переспросила старейшина.

— Да. О большой банде, у которой есть и техника, и горючее… и наверняка база с мастерскими — должны же они где-то мотоциклы свои ремонтировать. Базируются они где-то на юге, оттуда рассылают людей по трое — по четверо.

— Так далеко к нам на север — зачем?

— Не знаю. Может, разведка, может… — Лесли запнулась и помотала головой. — Нет, больше в голову ничего не приходит.

Несколько секунд они обе молчали. Наконец Дженет задумчиво вздохнула, с шипением выпустив воздух между зубами и нижней губой:

— Да, озадачила ты меня. Ну, спасибо, что предупредила, — еще немного помолчала, глядя в стол, и подняла глаза. — Да, а те трое..?

Лесли пожала плечами. Старейшина понимающе кивнула.

Их безмолвное объяснение было прервано в очередной раз распахнувшейся дверью и влетевшей в нее сияющей Гарриэтт:

— У нас уже все готово!

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Торговала Лесли в этом поселке по установившейся раз и навсегда традиции: раскладывала все, что у нее было, на столах, сама же садилась сбоку рядом с Дженет. Женщины выбирали понравившиеся вещи, подходили с ними к столу — Лесли договаривалась с Дженет о цене, и старейшина бисерным почерком записывала сделку в блокнот.

В отличие от поселка на Симарроне, здесь Лесли не боялась, что ее попытаются обмануть или стянуть что-то — до сих пор не было случая, чтобы пропала хотя бы иголка.

К слову сказать, для своих личных нужд жительницы поселка брали не так уж много — куда больше их интересовали вещи, нужные для работы: семена, нитки, инструменты и пряности. Неизменным успехом пользовалась краска для шерсти; восторженную толкотню вызвали несколько пакетиков разноцветных пайеток, которые Лесли нашла в том же свадебном салоне в Расселвилле.

Но и без пайеток одежда жительниц поселка разительно отличались от привычных брюк и рубашек — сегодня вечером на них были кожаные и замшевые юбки, нарядные свитера с вышивкой или мастерски вывязанным узором; некоторые из женщин на испанский манер прихватили волосы нарядными гребешками.

Обычно Лесли, в общем-то, было все равно, во что она одета — главное, чтобы теплое и чистое. Но на фоне этих нарядных женщин она в своих выцветших камуфляжных штанах, застиранной майке и потертой куртке с прожженной на рукаве дыркой вдруг почувствовала себя чуть ли не оборванкой.

Подумала, что, может, стоит потратить часть выручки на что-нибудь нарядное — например, на замшевые брюки. Хотя, с другой стороны, перед кем в них потом красоваться — перед собаками и Джедаем?

И волосы она уже давно сама себе ножом подкорачивает… а ведь когда-то Джерико так любил гладить их, перебирать пальцами густые темно-медовые пряди; называл ее «моя принцесса». Будь он сейчас здесь, он наверняка покорил бы всех своим обаянием…

— Привет! — оторвал ее от воспоминаний веселый голос Джейнсис.

Лесли достала из рюкзака и вручила ей увесистый полотняный мешочек, набитый винтами, шайбами, шурупами и гайками.

— Вот. Как ты просила, разных размеров.

— Ну, Джейнси, сегодня тебе, похоже, всю ночь придется стрелы клепать, — усмехнулась Дженет. — Тут, — постучала ногтем по блокноту, — уже набралось два десятка, и это еще не конец!

— Мне стрел нужно дюжины три-четыре, — вмешалась Лесли.

— Четыре дюжины у меня и так найдется, — сообщила Джейнсис.

«А еще я ужасно хочу замшевые брюки и свитер с вышивкой!» — мысленно сказала Лесли; вздохнула и вслух произнесла совсем другое:

— А еще я хочу четыре пары шерстяных носков — две обычных — мне, и две больших, — кивнула на дверь, — Джедаю.

Праздничный обед превзошел все ожидания Лесли. Насчет пирогов и салата она угадала, а вот запеченной картошки не было — зато было пюре, самое вкусное, какое ей довелось пробовать, и крутые яйца со сметаной. И, разумеется, мясо — тонко нарезанные и натертые чесноком стейки.

Насчет сидра она тоже не ошиблась. Но, помимо кувшинов с сидром и кружек, на сей раз на столы были выставлены бутылки с багряно-красной ежевичной наливкой и толстостенные стеклянные рюмки, из которых эту наливку полагалось пить.

Вообще говоря, спиртного Лесли не любила. Если в каком-то поселении ей предлагали пропустить стаканчик, то она из вежливости не отказывалась, но по возможности алкоголя избегала; позволяла себе пару глотков только если была очень промокшей или замерзшей и хотела согреться. Но эта наливка была чем-то особенным. Ничего подобного Лесли никогда раньше не пробовала — даже крошечный ее глоток теплым комочком пробегал по пищеводу, оставляя за собой во рту ощущение терпкой сладости.

После мяса наступила очередь десерта. Две девочки обнесли всех нарезанным на куски пирогом с орехами и патокой; впереди шел мальчик лет шести и выкладывал на столы сушеные кукурузные листья — на них вместо тарелок полагалось класть пирог. Малыш выглядел столь серьезным от осознания важности своей миссии, что Лесли едва сумела не рассмеяться.

— Теперь я знаю, как питаются в раю, — сказала она, попробовав пирога и пригубив очередную (кажется, уже пятую по счету) рюмочку ежевичной наливки. Обернулась к сидевшей рядом Дженет: — Только Джедаю моему наливки не давайте, — хихикнула, — а то если он разбуянится, я его утихомиривать не берусь!

Перед ужином она сходила проверить, как поживает ее «тягловая сила», и убедилась, что он в полном порядке и не скучает: на коленях у него стояла миска с пирожками, которые он с аппетитом уплетал, рядом, на ступеньке, — кружка.

— Как раз о твоем Джедае я хотела с тобой поговорить, — ответила со смехом старейшина, но тут же посерьезнела. — Слушай, у него как — стоит?

— Что стоит?! — Лесли показалось, что она ослышалась.

Дженет ответила жестом столь недвусмысленным, что все сомнения отпали.

— А я откуда знаю?! — возмутилась Лесли.

— Так ты что, с ним не… — еще один жест, столь же откровенный — очевидно, хорошее воспитание заставляло Дженет избегать неприличных слов, но на телодвижения этот запрет не распространялся.

— Нет, конечно!

— Ну ты даешь! — покрутила головой Дженет, взглянула вроде бы даже с жалостью. — Такой здоровенный, мускулистый…

— Мне нужно, чтобы он за мной манатки таскал, — сердито перебила Лесли. — И только.

— Ну, раз так, это упрощает дело, — усмехнулась старейшина. — Видишь ли, меня девочки просили с тобой поговорить — ты нам его не одолжишь на вечерок? Ну, то есть… на ночь.

— Зачем? — спросила Лесли, в тот же миг догадалась сама и почувствовала себя дурой.

Дженет подтвердила ее догадку все тем же неприличным жестом, добавила еще и на словах:

— Некоторые из наших женщин детей хотят. Думаешь, откуда у нас детишки по поселку бегают? Не от святого же духа! А твой Джедай здоровый, непьющий… а травма головы — она, сама понимаешь, по наследству не передается.

— Но как… он же ничего не соображает! И ни на что не реагирует — я при нем и переодевалась, и мылась…

— Ничего, справимся, — ухмыльнулась Дженет. — Ну так что, ты согласна? А мы тебе за это еще две дюжины стрел дадим!

— Спасибо, у меня стрел теперь достаточно, — полумашинально ответила Лесли, лихорадочно ища повода отказать — душа к этой просьбе не лежала — и в то же время понимая, что, скорее всего, придется согласиться. В общем-то, ничего особенного у нее не просят — ну потрахается мужик, ему же в удовольствие. А хорошие отношения с Дженет тоже дорогого стоят…

— Ну, что-нибудь другое — что бы тебе хотелось? — нетерпеливо спросила старейшина.

Лесли про себя поморщилась: делать нечего, придется согласиться, вслух же сказала:

— Замшевые… нет, лучше кожаные штаны и свитер с вышивкой.

Дженет не усмотрела в этой просьбе ничего чрезмерного, спросила только:

— Какого цвета? — и тут же сама себя перебила: — Ладно, после ужина выберешь.

— Хорошо, — кивнула Лесли. — Только вы мне это… совсем уж его не заездите, а то как он потом рюкзак потащит?! — последнее удалось произнести даже со смешком.

Свитер она выбрала ярко-алый, с красивым широким воротником и белой вышивкой. Он был уже практически готов, оставалось лишь пришить рукава, штаны же поселковым мастерицам еще предстояло сшить — как в читанной Лесли в детстве сказке, всего за одну ночь.

Впрочем, заверила ее Дженет, с этим проблем не будет.

Похоже, у всех, кроме нее, в этот вечер было отличное настроение. Женщины смеялись, подшучивали друг над другом и над ней. Лесли понимала, что все уже знают, какой «товар» идет в обмен на штаны и свитер, и на душе, хотя она и улыбалась шуткам, было весьма погано.

Куда увели Джедая, она не знала — когда после обеда вышла из столовой, на крыльце его уже не было. Самой же ей Дженет на эту ночь предложила свою собственную постель, сказала, что найдет, где переночевать.

Предложение было щедрым — это Лесли поняла, едва зайдя в спальню. Кровать с металлической спинкой была накрыта толстым лоскутным одеялом, в изголовье лежала подушка в белоснежной наволочке. Поставив на стол спиртовой светильник, Лесли присела на постель и поерзала — мягко!

Когда же она последний раз спала под крышей, на настоящей кровати — вот на такой, с простыней, подушкой и одеялом? Ах да, в позапрошлом году, в этом же поселке…

Она разделась, задула светильник и залезла под одеяло — потом вылезла, сняла с ремня нож и сунула под подушку. Хотя никакая опасность ей, по идее, не грозила, но уж очень непривычно было спать раздетой. Непривычно и не по себе — может, поэтому заснуть никак не удавалось.

Из головы не шел Джедай. Вроде бы ничего особенного с ним делать не собирались, но стоило подумать об этом, и на душе вновь становилось неприятно.

Чтобы отвлечься, Лесли, в который раз за вечер, мысленно вернулась к сегодняшнему разговору с Дженет. Была одна вещь, о которой она не сказала старейшине — и которая, если подумать, шла вразрез со всеми ее умозаключениями: у тех трех парней, с которыми она столкнулась в Оклахоме, запас горючего был всего ничего — канистра галлонов на пять.

Так что — выходит, их база не на юге, а куда ближе? Или все ее выводы с самого начала были чепухой, и она зря только Дженет напугала?..

Подожди-ка — а может, у них имеются тайники с горючим? В самом деле, почему бы и нет — если у нее самой есть схроны, почему у других людей их быть не может?

Внезапно в голову ей пришла идея, в первую секунду показавшаяся бредовой, но чем дальше, тем более логичной: а что если это не схроны, а машина?! Грузовик, который идет по шоссе — конечно, на нем и трещины есть, и песком засыпано, но кое-как проехать можно — и, дойдя до нужной точки, выпускает в разные стороны две-три группы мотоциклистов. И ждет, а когда они возвращаются, идет дальше… или обратно. Вспомнился военный термин — «машина поддержки».

С этой мыслью Лесли и заснула.

Проснулась она от колокольного звона, раздавшегося, казалось, прямо над ухом. Еще не открывая глаз, судорожно стиснула рукоятку ножа — и в следующее мгновение расслабилась, вспомнив, где она и что с ней.

Этот звук она слышала и раньше, для жительниц поселка он означал, что наступило утро и пора вставать. Поскольку Лесли никуда особо не спешила, то решила подождать, пока женщины позавтракают и разойдутся на работу, поэтому не торопясь встала, оделась — и, усевшись на пол, принялась разбирать рюкзак и вещмешок, удобнее перекладывая их содержимое и освобождая место для всего того, что вчера к концу торговли значилось в блокнотике у Дженет.

В столовую она попала лишь минут через сорок, и первым, кого увидела, был Джедай. Он сидел за столом и ел кашу. Рядом, прижавшись к его левому локтю, сидела Эниз, та самая дебелая повариха, которая, как Лесли смекнула еще вчера, была одной из главных «действующих лиц» в событиях прошлой ночи. Она что-то говорила ему, одновременно намазывая на разрезанную вдоль булочку мягкий козий сыр из стоявшей перед ней плошки.

«Будто он понимает!» — про себя усмехнулась Лесли; вздохнула с облегчением: вроде бы он выглядел не хуже обычного.

В следующий миг и Джедай заметил ее. Обрадовался ужасно, это было очевидно; вскочил и, даже не заметив, как стряхнул руку попытавшейся удержать его Эниз, заспешил к ней.

— Привет! — Лесли улыбнулась, похлопала его по плечу. — Пойдем, доешь.

Он не двигался с места, переминаясь с ноги на ногу и заглядывая в глаза с таким видом, словно спрашивал: ты больше не уйдешь, не бросишь меня, нет?

Она взяла его за руку.

— Все в порядке! — ведя его за собой, подошла к Эниз и поздоровалась, скрывая за любезной улыбкой ревнивое ехидство:

— Привет! А для меня миска каши найдется?

— Да, сейчас принесу, — кивнула повариха. Нарочито неспешно домазала булочку и, встав из-за стола, протянула Джедаю.

— На, возьми! Такому большому сильному мужчине и кушать надо много.

Вместо того, чтобы схватить булочку, он отступил назад.

— Бери-бери, чего ты?! — рассмеялась Эниз.

Он все же не выдержал и взял; взглянул на зажатое в руке лакомство, словно пытаясь что-то сообразить, и сделал то, что крайне растрогало Лесли — протянул булочку ей.

Она разломила ее пополам, вернула Джедаю половину и слегка подтолкнула его к столу:

— Садись, доедай, — обернулась к Эниз. — Ты когда мне кашу понесешь, если есть, прихвати ему что-нибудь сладенькое — компот там или еще что-то. Он у меня любит сладкое.

— Хорошо, — кивнула та, смирившись с поражением. — Я вам сейчас кофе принесу с патокой.

Когда после завтрака Лесли зашла к Дженет, та уже ждала ее. На столе были разложены четыре связки стрел, плетенка с сыром и все прочее, включая кожаные штаны и красный свитер.

— Привет! Зря ты беспокоилась… — едва завидев ее, начала старейшина и осеклась, взглянув на вошедшего Джедая. — А он?..

— Пускай здесь побудет, — отмахнулась Лесли, — он сегодня нервничает.

Не объяснять же всему свету, что когда она велела ему сесть на крыльце, он послушно сел — но стоило ей отойти на несколько шагов, как вскочил и поплелся сзади! Она решила не возвращать его на место — черт с ним, пусть идет, если ему так спокойнее.

— А, так вот, — снова начала Дженет, — зря ты беспокоилась, что он это, — фыркнула, — ни на что не реагирует. На самом деле стояк у него что надо.

Слова эти лишний раз напомнили Лесли то, о чем она предпочла бы забыть, и вызвали во рту кислый вкус.

— И как раз об этом я хотела с тобой поговорить, — продолжала Дженет.

— О чем? — Лесли подумала, что ее сейчас попросят остаться еще на пару дней, и заранее решила отказаться. Дружба дружбой, но у нее свои дела, свои планы и… нет, категорически нет!

— Слушай, отдай этого мужика нам, а?

— Чего? Да ты что?!

— Понимаешь, — заторопилась Дженет, — для нас он самое то: и стояк есть, и драм никаких не будет — одну бросил, с другой сошелся — и права качать не станет, не заявит, что он, раз мужчина, то якобы умнее всех.

— Нет, — покачала головой Лесли. — И не проси.

— А мы тебе лошадь взамен дадим — смотри, целую лошадь!

— Да нет, не надо!

— Я бы осла предложила, но осла у нас просто нет, — Лесли мысленно вздохнула с облегчением: «Вот и хорошо, а то открутиться от предложения было бы куда труднее!» — Так что, пожалуйста, бери лошадь.

— Нет-нет, мне уже предлагали лошадь. У нее проходимость не та. И с ней возни много. И кормить надо. И пьет много. А этому пару лепешек или кусок мяса сунешь — и сыт на весь день. Ладно, давай мне мои вещи, и я уже пойду.

Она боялась, что Дженет сейчас начнет уговаривать, придется снова отказываться — но та лишь чуть усмехнулась и пожала плечами:

— Ну, дело твое. Ладно, поехали… — взяла в руки блокнотик и принялась перечислять: — Стрелы, четыре дюжины… носки, четыре пары… — Лесли по мере перечисления перекладывала указанные предметы на стул. — Свитер… сушеные яблоки — пятнадцать фунтов…

Из поселка они вышли еще до полудня. Привязывать Джедая на поводок Лесли не стала, лишь когда подошли к ручью, взяла за руку и пригрозила:

— Смотри у меня! Больше чтобы никаких фокусов!

Тот даже ухом не повел — невозмутимо топал рядом.

Она не знала, понимает ли он хоть слово — скорее всего, нет — но продолжала говорить:

— Ладно, не обижайся, на самом деле ты у меня молодец. Скоро привал устроим, я тебя сушеным яблочком угощу. И не бойся — никому я тебя не отдам, как бы ни просили, я бы тебя теперь даже на осла не обменяла!

Еще часа два, и они доберутся до стоянки. Собаки обрадуются — соскучились небось! А на ужин сегодня можно устроить настоящее пиршество: яблочный компот, лепешку с козьим сыром и остатки копченой рыбы.

Лесли взглянула на небо — серебристо-голубое, с полупрозрачными «перышками» облаков, оно сулило теплый, хоть и ветреный вечер; усмехнулась, похлопала Джедая по локтю:

— А все-таки, согласись, жизнь не такая уж плохая штука!

Он, по своему обыкновению, ничего не ответил.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

До Форт-Бенсона они добрались во второй половине июня; милях в двух от базы вышли из леса на растрескавшуюся асфальтовую двухполоску и дальше двинулись по ней.

Лесли внимательно приглядывалась к Стае, но собаки бежали расслабленной рысцой, не настораживаясь и не озираясь — это значило, что людей поблизости не было уже по крайней мере пару недель. Не встревожило их даже то, что сразу привлекло ее внимание: обвалившиеся решетчатые ворота — в прошлый раз они еще кое-как стояли — и, перед самыми воротами, небольшая проплешина в окаймлявшей дорогу траве.

— Стой! — по этой команде Джедай послушно остановился.

Сбросив вещмешок, Лесли присела на корточки, изучая серо-коричневое голое пятно, резко контрастировавшее цветом с окружающей зеленью. Потрогала пальцем, перевернула лежавший корнями вверх пучок травы — под ним тоже была трава, примятая и пожухлая. Сильно примятая… так сильно, что прошедшие за последние недели дожди не смогли до конца смыть след протектора.

— Вот оно что… — протянула она по своей обычной привычке думать вслух, — похоже, ребятки, у нас были гости…

Выпрямилась и огляделась, прикидывая, что же тут произошло.

Похоже, сюда подъехала машина — что-то вроде небольшого грузовичка. Остановилась — водитель не рискнул проезжать по лежавшим поперек дороги воротам, побоялся, наверное, завязить колесо между прутьями решетки. Постояла, развернулась — при этом одно из колес съехало с асфальта в траву — и убралась восвояси. И было это примерно месяц назад.

— Ала! — позвала Лесли на всякий случай. Когда собака подошла, потянула ее за воротник к проплешине, ткнула пальцем: — Понюхай!

Ала понюхала и отошла. Остальные собаки к следам машины интереса тоже не проявили, нетерпеливо посматривали за ворота: еще полмили — и стоянка, нагретая солнцем травяная лужайка и мраморный фонтан, полный дождевой воды.

Дана развалилась на асфальте, вывалив язык и тяжело дыша — чуть раздавшаяся в боках, с сонными осоловелыми глазами; еще недели три, и в Стае появится пополнение. Дураш скакал по траве — ловил кузнечиков. Нет, несерьезный пес!

— Ну ладно, пошли! — подхватив мешок, Лесли двинулась к воротам, собаки дружно потянулись за ней.

Если незваные пришельцы и заходили на территорию базы, едва ли они нашли там что-то, кроме заброшенных пустых зданий. Выбитые стекла, лишайник на стенах, потрескавшийся асфальт и заросшие травой дорожки… наверное, если бы сюда вернулись люди, им потребовался бы не один месяц, чтобы привести все в порядок. Но Лесли знала, что люди не вернутся уже никогда.

На ночевку она, как обычно, расположилась на лужайке перед штабом. Ни бродить по базе, ни заходить в здания на этот раз не стала — ни к чему, только настроение себе лишний раз портить.

Так и просидела весь вечер у костра, чтобы занять чем-то руки и голову, зашила наконец прожженный рукав камуфляжной куртки и сделала новые кожаные шнурки для ботинок взамен обтрепавшихся. Поймала себя на том, что невольно посматривает вокруг, на окна — зачем? Уж не надеется ли она, что в одном из них вспыхнет свет?

Глупо…

Ночью Лесли спала плохо; про себя решила, что пора бросать эту глупую привычку ночевать на базе. Конечно, тут и вода, и лужайка удобная — но слишком уж много воспоминаний, которые не дают спокойно спать.

Поэтому, едва рассвело, она сорвалась идти дальше. Джедай, пока на него навьючивали лямки волокуши, посматривал удивленно — а завтрак?! — но Лесли похлопала его по плечу:

— Пошли!

Ничего, до следующей стоянки совсем недалеко. До следующей стоянки — основной цели ее прихода сюда…

Начинаясь у северных ворот Форт-Бенсона, каменистое плато пересекала асфальтовая дорога. Примерно через полмили от базы от нее влево отходила другая дорога — проселочная, ведущая к невысоким пологим холмам на северо-востоке. По ней и свернула Лесли, и ничуть не была обескуражена, наткнувшись вскоре на ограду из ржавой колючей проволоки на покосившихся столбах.

На воротах висела оставшаяся с незапамятных времен табличка с еле различимой надписью: «Частная собственность. Проход запрещен.»

Открывать ворота Лесли не стала, свернула влево, туда, где два столба рухнули под собственной тяжестью, образовав в ограде брешь. Еще пять лет назад она засыпала лежавшую на земле колючую проволоку щебенкой, чтобы собаки, проходя там, не повредили лапы.

За воротами дорога продолжалась, огибая ближайший холм, и заканчивалась перед заколоченной досками дырой в каменистом склоне — входом в старую сланцевую шахту. На прибитой к ним фанере виднелась затертая, но все еще разборчивая надпись «Осторожно! Опасность обрушения свода!» На самом деле доски были приколочены кое-как, если знать где, вполне можно протиснуться.

Лесли остановилась перед входом:

— Все, пришли!

Завтрак свой Джедай получил довольно скоро — забравшись в шахту, Лесли нашла несколько кусков сланца, развела костер и пожарила лепешек, намешав в тесто мелко наструганного вяленого мяса.

Сама она тоже поела, но через силу — больше оглядывалась по сторонам и присматривалась к собакам: если даже в миле отсюда есть чужие люди, они непременно учуют.

Но собаки не выказывали ни малейших признаков беспокойства — разлегшись вокруг, они грелись на солнце и, щелкая зубами, выкусывали блох.

Ну что ж, в таком случае, пора! Лесли достала из вещмешка связку нарубленных еще вчера, в лесу, смолистых сосновых веток толщиной в палец; позвала, вставая:

— Ала!

Проходя мимо Джедая, увидела, что он тоже готов вскочить, и придавила его за плечо:

— А ты посиди здесь, — подойдя ко входу в шахту, обернулась и, убедившись, что он за ней не идет, протиснулась в щель между досками.

В шахте было зябко и неприятно — куда холоднее, чем снаружи. Отойдя от входа шагов на десять, Лесли зажгла первую из веток и, освещая себе дорогу, пошла по наклонно уходящему вниз коридору. Ала деловито трусила впереди — дорогу она знала не хуже хозяйки. На первом пересекающем коридор штреке они свернули направо и вскоре добрались до небольшого зала.

Хотя Лесли была уверена, что поблизости никого нет, она все же невольно оглянулась перед тем, как, подойдя к стене, нашарить внешне ничем не отличающийся от других выступ камня и повернуть его против часовой стрелки.

Камень открылся, словно дверца — да, собственно, он и был закреплен на металлической дверце, под которой скрывалась панель с утопленным в нее наборным диском.

Лесли сунула пальцы в отверстия на диске и начала медленно вращать его — направо, потом налево, и снова направо и налево. 4… 5… 9… 6.

С последним поворотом каменная стена, казалось, внезапно треснула — в ней образовалась щель. Лесли потянула за край, и перед ней открылась тяжелая металлическая дверь, замаскированная наклеенными на нее пластинами сланца — так искусно, что со стороны они выглядели сплошным сливающимся со стеной зала монолитом.

Это и был один из самых тщательно хранимых секретов Форт-Бенсона: потайной вход в подземные склады базы.

Ала привычно скользнула внутрь, Лесли вслед за ней; прихлопнула за собой дверь — теперь снаружи ее можно открыть, только заново набрав код — и двинулась вперед по узкому, полого спускающемуся вниз коридору. Идти пришлось недолго: еще одна дверь, на сей раз запирающаяся обычным ключом, лестница… Вот и все, пришли!

Оглядевшись, в мерцающем свете факела она увидела два ряда высоких металлических стеллажей, и между ними — уходящие вдаль рельсы. На рельсах стояла ручная тележка с невысоким решетчатым бортиком; Лесли сдвинула ее с места, колеса, проворачиваясь, скрипнули, и этот протяжный звук сразу всколыхнул множество воспоминаний…

Мистер Палмер, старший кладовщик, прихрамывая, ведет по рельсам тележку. Лесли — ей лет шесть — вприпрыжку бежит рядом и завидует: он может водить тележку сколько хочет, а ей разрешает повести только иногда и совсем ненадолго. Порой он говорит что-нибудь вроде: «Ну-ка, маленькая обезьянка, полезай на стеллаж, достань из вон того ящика три бутылки жидкого мыла. А из этого, на соседней полке — четыре пачки зубной пасты. Сколько всего вещей надо достать?» Лесли бойко отвечает: «Семь!» — она уже запросто складывает в уме, если цифры не очень большие; придвигает к стеллажу легкую передвижную лесенку и лезет наверх.

Те вещи, которые лежат на нижних полках, мистер Палмер берет и кладет в тележку сам.

Они идут и идут, тележка постепенно заполняется, а под конец, когда они возвращаются в его кабинет, мистер Палмер говорит: «Вот, возьми — это из сухого пайка высыпалось!» — и дает Лесли сладкий ореховый батончик или маленькую, но очень вкусную шоколадку.

Мистер Палмер умер, когда ей было десять лет — умер от вирусной ангины, эпидемия которой скосила в ту зиму многих жителей Форт-Бенсона. Лесли тогда переболела одной из первых и, едва встав на ноги, помогала ухаживать за больными.

Да, давно это было…

А теперь она сама могла невозбранно вести тележку, подталкивая ее перед собой коленом, и нагружать ее всем, чем душе угодно.

Две пачки карандашей… десяток блокнотов… что еще? Ага, вот и масло для отвинчивания приржавевших гаек…

В который раз она подумала, что надо бы наконец провести здесь денек-другой и собрать все, что осталось на стеллажах, в один зал, поближе от входа. И в который раз сказала себе: «Да, но не сегодня. В следующий раз».

Рулон полиэтиленовых пакетов — их осталось немного: поначалу она не понимала, какая это ценность, и продавала их слишком дешево… четыре бутылки минеральной воды — обтянуть чехлами из змеиных шкурок, получатся отличные фляги… ботинки для Джедая, пара футболок…

Со склада она вышла часа через полтора. Возле самой двери погасила факел и лишь потом чуть приоткрыла ее — снаружи не донеслось ни звука. Нащупав загривок Алы, подтолкнула ее к проему: «Ну-ка, что там?»

Собака не напряглась, не дернулась — значит, чужих в шахте нет. Выйдя, Лесли снова зажгла факел и набрала в припасенный пустой мешок горючего сланца из высокой, почти в ее рост кучи в углу зала.

Именно его она и вынесет сейчас из шахты, второй же, набитый вещами со склада, оставит у входа за досками и заберет ночью. Если кто-то наблюдает за ними издали в бинокль, то увидит лишь, как она зашла в шахту и через некоторое время вылезла из нее с полным мешком сланца.

Паранойя? Нет, разумная предосторожность. Даже почти опустевшие, склады Форт-Бенсона представляли собой сокровищницу, равную которой, пожалуй, едва ли где-нибудь можно было найти. Узнай о ней кто-то попредприимчивее — и жизнь Лесли не стоила бы пустой гильзы… разумеется, после того, как она рассказала бы, добровольно или под пыткой, как найти дверь и войти внутрь.

Остаток дня Лесли провела по большей части на стоянке, разве что побродила с собаками по близлежащим холмам, поохотилась на кроликов. Добычу разделила по-честному: трех отдала Стае, двух взяла себе с Джедаем.

До сих пор для нее оставался нерешенным вопрос, куда идти дальше. На юго-запад, в Аризону — там она давно не была? Или наоборот, на север?

При мысли о южном направлении сразу вспоминались мотоциклисты. Конечно, возможно, это все лишь домыслы — но встречаться с ними снова не хотелось. На север? Проблема состояла в том, что месяца через три все равно придется поворачивать к югу — зимовать под снегом не слишком уютно.

С другой стороны, три месяца — это три месяца, а что там дальше будет — чего сейчас, заранее, загадывать!

— Значит, решено, — вслух подвела Лесли итог своим размышлениям. — Идем на север, — подмигнула Джедаю. — Эй! Там ягоды вкусные растут. Заодно и ботинки твои обновим.

Показалось — или в ответ на ее слова на физиономии у него и впрямь наметилось что-то похожее на неумелую улыбку?