Марсианская одиссея

Ярвис устроился с максимальным комфортом, который позволяла тесная каюта «Ареса».

— Какой воздух! — ликовал он. — После этой разряженной дряни снаружи будто суп хлебаешь! — И он взглянул на марсианский ландшафт за стеклом, плоский и унылый в свете ближайшей луны.

Остальные трое разглядывали его с сочувствием — инженер Путц, биолог Лерой и астроном Гаррисон, он же капитан экспедиции. Дик Ярвис был химик этого знаменитого экипажа экспедиции «Арес», того самого, члены которого первыми из всех людей ступили на почву ее таинственного соседа — планеты Марс. Конечно, это было давным-давно, всего около двадцати лет спустя после того, как этот сумасшедший американец Догени ценой собственной жизни решил проблему ядерного двигателя, а не менее сумасшедший Кардоза с помощью такого двигателя добрался до Луны. Эти четверо с «Ареса» были настоящие первопроходцы. Если не считать полудюжины экспедиций на Луну и злополучного полета де Ланси в сторону заманчивой Венеры, этим людям первым пришлось ощутить гравитацию, отличную от земной, и, уж разумеется, им первым удалось вырваться за пределы трассы Земля-Луна. И они заслужили это счастье, если учесть все трудности и неудобства, которые им пришлось перенести: месяцы, проведенные в камере акклиматизации на Земле, когда они привыкали дышать в атмосфере, сходной с разреженной атмосферой Марса, затем вызов пространству в крохотной ракете с примитивным двигателем двадцать первого столетья, и самое главное — встреча с абсолютно неизвестным миром.

Ярвис потянулся и потрогал саднящий и шелушащийся кончик носа, обожженный морозом. И снова довольно вздохнул.

— Ну, — вдруг взорвался Гаррисон. — Мы когда-нибудь услышим, что произошло, или нет? Ты отправляешься честь честью в подсобной ракете, мы о тебе целых десять дней ничего не знаем, и вот наконец Путц извлекает тебя из какой-то идиотской муравьиной кучи, а за приятеля у тебя какой-то дурацкий страус. А ну, голубчик, шпарь!

— Шпарь? — изумленно протянул Лерой. — Кого шпарь?

— Он хочет сказать «шпиль», — рассудительно объяснил Путц, — «spiel» — означает ковори, расскасофай. Играй свой пластинка.

Ярвис взглянул на развеселившегося Гаррисона без тени улыбки.

— Все правильно, Карл, — мрачно обратился он к Путцу. — Сейчас проиграю свою пластинку.

Он удовлетворенно хмыкнул и начал свой рассказ.

— Как было приказано, — сказал он, — я проследил как Карл стартовал в северном направлении, затем взобрался в свою душегубку и отправился к югу. Помнишь, капитан, приказ был не приземляться, а только разведать, где что есть интересного. Я включил обе камеры и шлепал на приличной высоте, так около двух тысяч футов. Во-первых, так больше обзор у камер, ну и, кроме этого, в этом вакууме, который почему-то здесь называют атмосферой, если лететь ниже, двигатели поднимают ужасную пылищу.

— Мы все это знаем от Путца, — буркнул Гаррисон. — Хотя пленку ты бы лучше сохранил. Она бы окупила твою эту прогулочку. Помнишь, как публика ломилась на первые фильмы, снятые на Луне?

— Пленка цела, — отпарировал Ярвис. — В общем, — продолжал он, — как я уже сказал, шлепал я довольно быстро. Как вы и предполагали, при скорости выше ста миль в час подъемная сила плоскости крыльев в этой атмосфере невелика, и мне пришлось подключить аварийный двигатель.

В общем, из-за скорости и высоты видимость была не очень хорошей. Однако достаточной, что бы разобрать, что я лечу точно над такой же серой равниной, как та, что мы изучали целую неделю после высадки. Такая же пузырчатая растительность и такой же вечный серый ковер этих ползучих растений — животных, которые Лерой зовет биоподами. В общем, я летел и каждый час, по инструкции, сообщал свое местонахождения, хотя понятия не имел, слышите вы меня, или нет.

— Слышал я, — огрызнулся Гаррисон.

— Ста пятьюдесятью милями южнее, — невозмутимо продолжал Ярвис, — равнина сменилась чем-то вроде плато, сплошь пустыня и оранжевый песок. Я прикинул, что мы были правы, когда предположи, что эта серая равнина, — Киммерийское море, а тогда эта оранжевая пустыня — то, что мы называем Ксантус. Если это так, то через пару сотен миль должна была появиться еще одна серая равнина, море Хрониум, а затем еще одна пустыня, Тайль I или II. И так оно и было.

— Путц уточнил наше местонахождение еще десять дней назад, — пробурчал капитан, — давай ближе к делу.

— Уже близко, — ответил Ярвис. — В Тайле я через двадцать миль пересек канал!

— Путц их сфотографировал сотню. Давай что-нибудь поновее!

— А город не видел?

— Целых двадцать. Если, конечно, можно считать эти кучи мусора городами.

— Ну ладно, — продолжал Ярвис, — теперь я вам расскажу кое-что, чего Путц не видел. — Он потер свой зудящий нос и продолжал:

— Я знал, что в это время года светло бывает шестнадцать часов, так что через восемь часов — отсюда восемьсот миль — я решил возвращаться. Я был еще над Тайлем I или II, не знаю, но не больше чем милях в двадцати пяти от границы пустыни. И именно в этом месте драгоценный мотор Путца отказал.

— Как отказал? — забеспокоился Путц.

— Ядерная тяга ослабела. Я сразу же начал терять высоту и шмякнулся прямо в песок. И нос разбил об иллюминатор! — И он горестно потер пострадавший орган.

— Можеть быть, пытался мыть камера сгорания мит серная кислота? — осведомился Путц. — Иногда свинец тает вторичная радиация…

— Ну да, — сказал Ярвис с отвращением. — Никогда бы не подумал… ну, во всяком случае, не больше десяти раз! Кроме того, от удара сплющило шасси и смяло аварийный двигатель. Даже если бы мне удалось запустить двигатель — что дальше? Выхлоп прямо из дна. Да через десять миль пол бы подо мной расплавился! — Он снова потер нос. — Счастье, что фунт здесь весит только семь унций, а то бы меня в лепешку расшибло.

— Я б мок бы чиниль! — воскликнул инженер. — Тержу пари, это не быль серьесно.

— Может, и нет, — саркастически усмехнулся Ярвис. — Только летать все равно было нельзя. Ничего серьезного, только мне нужно было или ждать, пока меня найдут, или пытаться идти обратно пешком восемьсот миль, а до отлета только двадцать дней! Сорок миль в день! Ну, — заключил он, — я предпочел не сидеть на месте. Шансов, что найдут, столько же, зато при деле.

— Мы бы тебя нашли, — сказал Гаррисон.

— Не сомневаюсь. Как бы то ни было, я смастерил из пристежных ремней лямки и привязал на спину бак с водой, взял обойму и револьвер, часть продуктов из неприкосновенного запаса и отправился.

— Бак с водой! — воскликнул Лерой. — Да он же весит четверть тонны!

— Неполный. Двести пятьдесят фунтов земного веса, значит, восемьдесят пять. Кроме того, мои собственные двести десять фунтов на Марсе весят только семьдесят, так что вместе с баком на пять фунтов меньше, чем я обычно вешу на Земле. Я как раз на это и рассчитывал, когда решил делать в день по сорок миль. Да и, конечно, я захватил спальный термомешок, ночи-то на Марсе прямо зимние.

Ну и поскакал я довольно-таки быстро. За восемь часов дневного света можно пройти не меньше двадцати миль. Это было довольно-таки утомительно — топать по пустыне с грузом, а вокруг никого и ничего, даже ползучих лероевских биоподов. Примерно через час я добрался до канала — просто сухая канава футов четыреста шириной, прямая как рельс.

Но в ней когда-то была вода. Канава была покрыта чем-то зеленым, вроде как лужайка. Только когда я подошел поближе, лужайка уползла из-под ног.

— Как? — спросил Лерой.

— Да-да, это были родственники твоих биоподов. Я поймал одного — маленькая такая былинка с палец длиной и две тонкие суставчатые ножки.

— Он есть где? — загорелся Лерой.

— Он есть там! Мне нужно было идти, так что я потащился дальше, а живая трава расступалась передо мной, а потом смыкалась. А потом я опять очутился в оранжевой пустыне Тайль. Я все топал и топал и отчаянно ругал песок, из-за которого так трудно было двигаться, и, между прочим, Карл, твой идиотский двигатель. Как раз перед сумерками я добрался до края пустыни и стал рассматривать это серое море Хрониум, которое лежало внизу. И я знал, что мне предстоит пройти еще семьдесят миль по нему, а затем миль двести через Ксантус, а затем, наверное, еще столько же через Киммерийское море. Думаете, приятно? И я стал ругать вас всех за то, что вы меня не находите!

— Но мы же пытались, ты, чучело! — сказал Гаррисон.

— Но от этого было мало толку. Ну я подумал, что, пока еще светло, можно спуститься со скалы, граничащей с морем. Я нашел удобный спуск. Море Хрониум — точно такое же место, как и вот это, — дурацкие растения без листьев и куча ползучих тварей. Я только взглянул на них и вытащил свой спальный мешок. До этого мне, понимаете, не приходилось видеть в этом полумертвом мире ничего такого, из-за чего можно было бы беспокоиться, ну ничего опасного.

— Ничего? — осведомился Гаррисон.

— Ничего! Ты об этом услышишь, когда я до этого дойду. Ну я уже совсем собрался в него залезть, когда вдруг услышал какой-то дикий тарарам.

— Что такое тарарам? — спросил Путц.

— Он хочет сказать «Та дерар зеню», «Tasde rares ennuis», — объяснил Лерой. — Это значит «просто не знаю какой ужас».

— Верно, — согласился Ярвис. — Я не знал, какой ужас, и вылез посмотреть. Шум был такой, как будто стая ворон расправляется с канарейками: свист, кудахтанье, карканье, щелканье, все что хочешь. Я обогнул кучу обломков. Тут-то я и увидел Твила.

— Твила? — повторил Гаррисон.

— Тфила? — повторили Лерой и Путц.

— Этот чудной страус, — объяснил рассказчик. — По крайней мере точнее мне связно произнести не удается. Он это произносил так что-то вроде «Т-р-р-р-в-и-и-р-р-л-л-л».

— А что он делал? — спросил капитан.

— Не давал себя есть. И визжал, конечно, невероятно.

— Есть? Кому?

— Я это понял позднее. В тот момент мне удалось разглядеть только клубок черных щупалец, обвившихся вокруг чего-то, что, как вам Путц правильно сказал, было похоже на страуса. Естественно, я не собирался вмешиваться. Если обе твари опасны, одной останется меньше.

Но эта штука, похожая на птицу, дралась отлично и между воплями наносила приличные удары своим длинным, дюймов в восемнадцать, клювом. И кроме того, мне удалось разглядеть, что было на конце этих щупалец. — Ярвис содрогнулся. — Но решающим доводом было то, что я заметил на шее у птицы маленькую черную сумку, или футляр. Это было разумное существо! Или ручное, может быть. Так, или иначе, это помогло мне. Я вытащил свой пистолет и выстрелил в клубок щупалец.

Щупальца всплеснулись, хлынула какая-то черная мерзость, и чудовище с отвратительным свистом скрылось в норе вместе со щупальцами. Второе существо испустило какие-то трескучие звуки и, шатаясь, повернулось ко мне — ноги у него были толщиной с палки для гольфа. Я держал оружие наготове, и мы оба уставились друг на друга.

Марсианин на самом деле не был птицей. Он даже и не был похож на птицу, разве что с первого взгляда. Клюв-то у него был и что-то вроде перьев, но это был не настоящий клюв. Он был вроде как бы гибкий. Видно было, что кончик медленно изгибается то в одну, то в другую сторону; что-то среднее между клювом и хоботом. На ногах по четыре пальца, и четырехпалые такие штуки — можно назвать их руками, и маленькое округлое тело с длинной шеей, а на конце крохотная головка и этот клюв. На дюйм выше меня и… ну, Путц его видел!

— Ja, я видал!

Ярвис продолжал:

— Итак, мы разглядывали друг друга. В конце концов эта тварь затрещала, защебетала и протянула руки, пустые. Я решил, что это признак дружелюбия.

— Может быть, — предположил Гаррисон, — увидев твой нос, она решила, что ты ее родственник?

— Ха! Тебе обязательно открывать рот, что бы сойти за умника. В общем, я спрятал пистолет и сказал что-то вроде «ах, что вы, не стоит благодарности», и эта тварь подошла поближе, и мы познакомились.

К этому времени солнце стояло уже совсем низко, и было ясно, что пора или развести огонь, или влезть в спальный мешок. Я предпочел развести огонь. Я выбрал местечко у подножия скалы, с которой спустился, чтобы тепло отражалось от скалы и попадало мне в спину. Потом начал ломать куски этих сухих марсианских растений. Мой компаньон понял, в чем дело, и принес целую охапку. Я полез за спичками, но марсианин покопался в сумке и вынул какую-то штуку, похожую на тлеющий уголек. Он только прикоснулся к веткам, и пламя запылало — а вы ведь помните, чего нам стоило развести огонь в этой атмосфере!

А эта его сумка! — продолжал рассказчик. — Это было, друзья, не кустарное изделие. Нажмешь сбоку — открывается, нажмешь в середине — она закрывается так плотно, что и не видно, где было открыто. Лучше всякой «молнии».

Ну смотрели мы, смотрели на огонь, и я решил попробовать с марсианином пообщаться. Я показал на себя и сказал: «Дик». Он понял сразу же, протянул свою когтистую лапу и повторил: «Тик». Затем я показал на него, и он издал свист, который я обозначил «Твил», потому что не мог усвоить его произношения. Дело шло на лад; что бы закрепить достигнутое, я повторил «Дик», а затем, указывая на него, — «Твил».

Тут-то мы и застряли! Он защелкал вроде бы отрицательно и произнес что-то вроде «П-п-про-от». И это было только начало; я всегда был «Тик», но что касается его — иногда он был «Твил», иногда «П-п-про-от», а остальное время — еще целых шестнадцать разных трескучих названий.

Мы просто не могли найти общих точек. Я пробовал «камень», и «звезда», и «дерево», и «огонь», и бог знает что еще, и, как я не пытался, я не мог добиться от него ни единого названия. Ни одно название не повторялось два раза подряд, и если это называется языком, то тогда меня можете звать алхимиком. В конце концов я потерял терпение, стал звать его Твилом, и вроде бы сошло.

Но Твил некоторые мои слова понял. Несколько из них он усвоил, и я считаю, что это большое достижение, если вы привыкли к языку, в котором названия придумываются на ходу. Но я не мог его понять: то ли я чего-то основного не мог уловить, то ли мы просто думали по-разному. Думаю, последнее вернее.

У меня есть основания так думать. Через некоторое время я бросил это дело с языком и попробовал математику. Я нацарапал на земле «дважды два — четыре» и продемонстрировал это на камешках. И снова Твил понял, в чем дело, и сообщил мне, что трижды два — шесть. Опять дело пошло на лад.

Теперь, когда я выяснил, что у Твила есть хотя бы среднее школьное образование, я начертил на земле кружок, обозначающий Солнце, перед этим указав на него. Затем нацарапал Меркурий, Венеру, матушку-Землю, Марс, а затем, указав на Марс по схеме, провел рукой вокруг себя, показывая, что сейчас мы находимся именно там. Я собирался как-нибудь дать ему понять, что мой дом на Земле.

Твил, будьте уверены, отлично понял мой чертеж. Он ткнул в него клювом и с кудахтаньем и щебетанием добавил к Марсу Деймос и Фобос, а к Земле пририсовал Луну!

Вы понимаете, о чем это говорит? Это говорит о том, что его раса использует телескопы, у них цивилизация!

— Необязательно, — фыркнул Гаррисон. — Луну отсюда видно как звезду пятой величины. Ее вращение можно видеть невооруженным глазом.

— Луну да, — сказал Ярвис. — Ты меня не понял. Меркурий не видно. А Твил знает о Меркурии, потому что он нарисовал Луну у третьей планеты, а не у второй. Если бы он не знал о Меркурии, он бы сделал Землю второй планетой, а Марс не четвертой, а третьей. Понятно?

— Хм! — произнес Гаррисон.

— В общем, — сказал Ярвис, — я продолжал урок. Все шло хорошо, и мне казалось, что я смогу объяснить ему свою мысль. Я показал на Землю на своей схеме, затем на себя, затем, чтобы было убедительнее, на себя и на нашу Землю, которая светилась ярко-зеленым почти в зените.

Твил так раскудахтался, что я был уверен, что он понял. Он подпрыгнул, потом указал на себя, потом на небо, потом опять на себя и опять на небо. Потом себе на живот, а затем на Арктур, потом на Спику, потом себе на ноги и еще на полдесятка звезд, а я смотрел на него в изумлении. Потом ни с того ни с сего он подскочил. Ну и прыжок это был, скажу я вам! На семьдесят пять футов в высоту, ни дюйма меньше. Я увидел его силуэт на фоне неба, затем он перевернулся и свалился вниз головой, клювом в землю, как стрела. Вонзил клюв прямо в центр моей схемы, как в мишень!

— Чушь, — сказал капитан, — просто чушь!

— Я тоже так подумал. Пока он вытаскивал голову из песка и становился на ноги, я смотрел на него разинув рот. Потом я подумал, что он меня не понял, и начал объяснять всю эту ерунду с самого начала, а закончилось все это точно так же, и Твил опять лежал, уткнув нос в центр моей картинки.

— Может, это религиозный обряд? — предположил Гаррисон.

— Может быть, — сказал Ярвис с сомнением. — Ну вот так оно все и было. Мы могли обмениваться идеями до определенной степени, а затем — фьють! — что-то такое было у нас разное, несовместимое. Я уверен, что Твил считал меня таким же чудным, как я его. Просто наши разумы видят мир с разных точек зрения, и, может быть, его точка зрения так же верна, как и наша. Но мы не могли найти общий язык, вот и все. И все же, несмотря на все эти сложности, мне Твил нравился, и у меня какая-то странная уверенность, что я ему тоже.

В конце концов мы подошли к подножию утесов Ксантуса, когда день уже был на исходе. Я решил, если возможно, ночевать на плато. Я считал, что если поблизости и бродит какое-либо опасное существо, то скорее в зарослях моря Хрониум, чем в песках Ксантуса. Не то чтобы я видел вокруг какой-либо призрак опасности, ничего не было, кроме того черного чудовища с веревками-щупальцами, которое схватило Твила, а оно явно красться не умело и как-то завлекало свои жертвы. Меня оно завлечь не могло, пока я спал, тем более, что Твил, по-моему, вообще не спал, а терпеливо сидел поблизости всю ночь. Мне хотелось узнать, каким образом эта тварь могла завлечь Твила, но спросить его об этом я не мог. Позже я и это узнал, и это было просто жутко.

Пока что мы бродили вокруг подножия утесов, ведущих на Ксантус, в поисках более удобного подъема. По крайней мере я. Твил легко мог туда прыгнуть, потому что утесы были гораздо ниже, чем Тайль, так футов шестьдесят. Наконец я нашел удобный путь и стал взбираться, чертыхаясь оттого, что на спине у меня был привязан бак с водой. Он мешал мне только при подъеме. Как вдруг я услышал звук, который показался мне знакомым: вы уже знаете, как в этом разреженном воздухе искажаются звуки. Выстрел звучит как выхлоп пробки из бутылки. Это было явно гудение ракеты. И точно, милях в десяти к западу, между мной и заходящим солнцем летела наша вторая подсобная!

— Это пыл я, — сказал Путц. — Искать тебя.

— Ну да. Я это знал, но что толку? Я уцепился одной рукой за утес и орал, и махал свободной рукой. Твил ее тоже увидел, и раскудахтался, и вспрыгнул на вершину утеса, а потом в воздух. Но машина, жужжа, скрылась в южном направлении.

Я вскарабкался на вершину утеса. Твил все еще возбужденно щебетал, подпрыгивал и зарывался клювом в песок. Я указал на юг, потом на себя, и он сказал: «Да-да-да»; но каким-то образом я все же понял, что он считает этот летающий предмет чем-то вроде моего родственника, может быть, даже родителем. Возможно, я недооценил его интеллект; сейчас я именно так и считаю.

Я ужасно расстроился, что не сумел просигнализировать. Вытащил спальный термомешок и залез в него, потому что ночной холод уже давал о себе знать. Твил сунул клюв в песок, подобрал ноги и руки и выглядел ну точно как вот этот голый куст. Наверное, он всю ночь так и просидел.

— Защитная мимикрия! — заликовал Лерой. — Вот видите! Это существо из пустыни!

— Утром, — продолжал Ярвис, — мы снова отправились в путь.

Я устал и был расстроен тем, что Путц меня не заметил, а кудахтанье Твила и его прыжки действовали мне на нервы. Так что я просто молча шагал час за часом по этой однообразной пустыне.

Ближе к вечеру мы увидели на горизонте темную линию. Это был канал, я его пролетал в ракете. И это означало, что мы прошли только третью часть Ксантуса. Приятная мысль, да? И все-таки я шел, как наметил себе.

Мы медленно приближались к каналу. Я вспомнил, что по краям этого канала есть широкая полоса растительности и что именно там этот город — куча мусора, как вы его назвали.

Как я уже сказал, я порядком устал. Шел и мечтал о вкусном горячем ужине, а затем я стал думать о том, что после этой сумасшедшей планеты даже на Борнео будет приятно и уютно, а потом мои мысли перескочили в старый милый Нью-Йорк, а потом я вспомнил о знакомой девушке, которая там живет, — Фэнси Лонг. Знаете ее?

— Которая по телевизору выступает? — спросил Гаррисон. — Видел я ее. Приятная блондинка. Танцует и поет в программе «Ерба Мэйт».

— Она самая, — сказал Ярвис. — Я ее хорошо знаю. Просто друзья, понимаете? Хотя она нас и провожала, когда мы улетали на «Аресе». Ну, думал я о ней и чувствовал себя ужасно одиноко, и в это время мы подходили все ближе к линии кустарника.

И затем я сказал: «Какого черта?» — и вытаращил глаза. И она была там — Фэнси Лонг. Стоит себе как ни в чем не бывало под этими идиотскими деревьями, улыбается, рукой машет — ну точно как я ее видел в последний раз, когда мы улетали.

— Ну, теперь ясно, ты тоже рехнулся, — заметил капитан.

— Старик, я и сам так подумал! Я смотрел и смотрел, и ущипнул себя, и глаза закрыл, и снова посмотрел — и все время она там стояла, Фэнси Лонг, улыбается и рукой машет! Твил тоже что-то увидел. Он защебетал и закудахтал, но я его почти не слышал. Я двигался к ней по песку, настолько пораженный, что ни о чем себя даже не спрашивал.

Я был от нее уже футах в двадцати, когда Твил нагнал меня этим своим летающим прыжком. Он схватил меня за руку и пронзительно закричал: «Нет-нет-нет!». Я пытался его стряхнуть — он легкий, как бамбук, но он вцепился в меня когтями и вопил. И в конце концов разум вроде бы ко мне вернулся, и я остановился футах в десяти от нее. Она стояла там ну совершенно наяву, ну как ты сейчас, Путц!

— Наяфу? — спросил инженер.

— Она улыбалась и махала, махала мне, и улыбалась, а я стоял там дурак дураком, как вот Лерой, а Твил пищал и кудахтал. Я знал, что этого не может быть, но она же была!

В конце концов, я позвал: «Фэнси! Фэнси Лонг!». А она все улыбалась и махала мне совершенно наяву, как будто не осталась на Земле, в 37 миллионах миль отсюда.

Твил вытащил свой стеклянный пистолет и прицелился в нее. Я схватил его за руку, но он пытался меня оттолкнуть. Он указал на нее и сказал: «Нет тышит! Нет тышит!». И я понял, что он хочет сказать, что эта штука, которая Фэнси Лонг, не живая. Голова у меня шла кругом! И все-таки мне было не по себе, когда он в нее целился. Я не знал почему, я стоял и смотрел, как он тщательно целится, но я стоял. Потом он сжал рукоятку своего оружия, появилось маленькое облачко пара, и и Фэнси Лонг исчезла! Вместо нее там была та ужасная извивающаяся тварь вроде той, от которой я спас Твила!

Бредовое чудовище! У меня голова закружилась. Я стоял и смотрел, как оно умирает, а Твил щелкал и свистел. Наконец он дотронулся до моей руки, показал на эту корчившуюся тварь и сказал: «Ты один-один-два, он один-один-два». После того как он повторил это раз восемь, десять, до меня дошло. А до вас?

— Oui! — закричал Лерой. — Moi — je le comprends! Он сказал — ты думать о что-то, эта зверь знает, и ты видишь! Un chien — голодная собака, она бы видеть кость с мясом! Или чуять — нет?

— Верно, — сказал Ярвис. — Эта бредовая тварь использует желания своих жертв и заманивает их в ловушку. Птица весной увидела бы себе пару, лиса на охоте увидела бы беззащитного кролика!

— Как это он делает? — спросил Лерой.

— Почем я знаю? Как на Земле змея завлекает себе в пасть птицу? И потом есть какие-то глубинные рыбы, они тоже завлекают жертву прямо в пасть. Господи! — Ярвис содрогнулся. — Вы понимаете, насколько это чудовище коварно? Мы уже предупреждены, но отныне мы не можем доверять собственным глазам. Вы можете увидеть меня, а я одного из вас — и это может оказаться такая вот черная пакость!

— Откуда твой приятель это знал? — резко спросил капитан.

— Твил? Сам не знаю. Может, он думал о том, что меня явно не могло заинтересовать, и, когда я побежал, он сообразил, что я увидел что-то другое, и все понял. Или, может быть, эта тварь может проецировать только одно изображение, а Твил увидел то, что видел я, или вообще ничего не видел. Я не мог его спросить. Но это только лишний раз доказывает, что он равен нам по разуму, а может быть, и выше нас.

— Он просто ненормальный, говорю я вам, — сказал Гаррисон. — Почему ты думаешь, что его интеллект не ниже, чем у человека?

— Я не мог усвоить ничего из его языка, а он из моего усвоил слов шесть-семь. А ты представляешь себе, какие сложные мысли он сумел выразить с помощью этих нескольких слов? Одной фразой он сумел мне объяснить, что передо мной смертельно опасный гипнотизер. Это как, по-вашему?

— Хм, — сказал капитан.

— Хмыкай, хмыкай! Ты бы сумел это сделать, зная только шесть слов по-английски? А смог бы ты пойти еще дальше, как Твил, и сообщить мне, что еще одно существо обладает разумом, настолько отличным от нашего, что взаимопонимание невозможно — еще менее возможно, чем между Твилом и мною?

— Да? Это еще что?

— Потом. Я хочу сказать, что Твил и его раса достойны нашей дружбы. Где-то на Марсе — и вы увидите, что я прав, — существуют цивилизация и культура, равные нашим, а может быть, и больше, чем равные. И между ними и нами возможна коммуникация, Твил это доказал. Может быть, понадобятся годы терпения, потому что их разум, который мы встретили, разумеется, если это был разум.

— Встретили? Кого еще встретили?

— Люди из этих грязевых городов на каналах. — Ярвис нахмурился, затем продолжал: — Я думал, что невозможно представить себе что-либо более странное, чем это чудище из пирамиды и бредовая тварь, но я ошибался. Эти существа еще более чужды нам, их еще меньше можно понять, найти с ними общий язык, чем с Твилом, с которым можно дружить, а если иметь терпение, то и обмениваться мыслями.

Ну, — продолжал он, — мы оставили черное чудовище умирать у его норы и пошли вдоль канала. Там был этот зеленый ковер живой травы, которая расступалась перед нами, и когда мы дошли до берега, то увидели, что по дну течет желтая струйка воды. Город, который я заметил с ракеты, лежал справа в миле от нас, и мне было любопытно взглянуть на него.

Когда я его впервые увидел, мне показалось, что он заброшен, ну а если там кто-нибудь есть, мы с Твилом оба вооружены. Кстати, его стеклянный пистолет — интереснейшая штука. Я его разглядел после того случая с черным чудовищем. Он стреляет стеклянными шипами, наверное отравленными, и там их в обойме не меньше сотни. А вместо взрывчатки — пар. Просто пар!

— Пар? — повторил Путц. — А откуда?

— Из воды, разумеется. Через прозрачную рукоятку ее видно, и около пинты какой-то другой жидкости, желтоватой и густой. Когда Твил сжимал рукоятку, курка там не было, в барабан просачивалась капля воды и капля желтой жидкости, вода испарялась — п-ш-ш! — это несложно. Мы бы тоже могли создать оружие по такому принципу. Концентрированная серная кислота нагревает воду почти до кипения, и негашеная известь тоже, и натрий, и калий…

Конечно, его оружие не так далеко стреляет, как мое, но в этом разреженном воздухе оно действовало бы совсем неплохо и в нем большая обойма — как у ковбойского пистолета в вестерне. И он эффективный, по крайней мере для марсианских условий. Я его попробовал на одном чудном растении, и будь я проклят, если это растение не испепелилось. Разлетелось на мелкие куски. Поэтому я и думаю, что стеклянные шипы отравленные.

Ну, шли мы, шли к городу, и я стал размышлять о том, зачем строители города выкопали каналы. Я показал на город, потом на канал, и Твил сказал: «Нет-нет-нет!» — и указал на юг. Я это понял так, что каналы выкопала какая-то другая раса, может быть, соплеменники Твила. Я не знаю, может на планете есть еще одна разумная раса, а может, и десяток. Марс — очень странное местечко.

Мы вышли на дорогу и наткнулись вдруг на фантастических тварей. Представьте только себе — на четырех ногах топает бочка, а у этой бочки еще четыре не то руки, не то щупальца. Головы нет, зато туловище опоясано цепью глаз. Да еще эта бочка толкает перед собой тележку. Вслед за ней показалась вторая, точно такая же.

На нас они не обратили никакого внимания. Так что когда появилась третья, я просто встал перед ней, вытянув руки вперед, и сказал: «Мы друзья». И что же, по-вашему, эта тварь сделала? Неожиданно проревела: «Мы тр-р-рузья», — и толкнула тележку прямо на меня. Я еле успел отскочить. Через минуту показалась следующая тварь. Она не остановилась, а пробарабанила на ходу: «Мы тр-р-рузья», — и понеслась дальше. Может быть, все эти существа общались между собой? Может, они часть какого-то общего организма? Не знаю, но думаю, что Твил знает.

Ну эти твари пронеслись мимо, и каждая нас приветствовала той же самой фразой. Это становилось забавно, я никогда не думал, что найду столько друзей на этом богом забытом сборище. В конце концов я обратился к Твилу и жестом выразил удивление, думаю, он понял, потому что сказал: «Один-один-два — да! Два-два-четыре — нет!». Дошло?

— Ну конечно, — сказал Гаррисон. — Это марсианская колыбельная.

— Ну да! Ладно. Я уже немного привык к его способу выражаться, и я это понял так: «Один-один-два — да!» Существа разумны. «Два-два-четыре-нет!» Значит, их разум не такой, как у нас, что-то иное, и логика совершенно иная, не дважды два — четыре. Может быть, он хотел сказать, что у них мозг более примитивный, что они могут понимать только простые вещи — «Один-один-два — да!», но более сложные вещи — «Два-два-четыре — нет!» Но из того, что мы увидели дальше, я думаю, верно первое предположение.

Через несколько минут эти твари стали возвращаться: сначала одна, потом вторая. Их повозки были полны камней, песка, кусков местных деревьев и прочей подобной ерунды. Они прогудели свое дружеское приветствие, которое было не таким уж и дружеским, и помчались дальше. Третья показалась мне той, с которой я пытался завязать знакомство, и я решил с ней еще поговорить. Я опять остановился у нее поперек дороги и стал ждать.

И вот она приблизилась, бубня свое «мы тр-р-рузья», и остановилась. Я поглядел на нее. Четыре или пять глаз глядели на меня. Она снова пустила в ход свой пароль и толкнула было тележку, но я стоял твердо. И тогда это чертова тварь протянула одну из своих рук, и две клешни, похожие на пальцы ущипнули меня за нос!

— Ха-ха! — захохотал Гаррисон. — Должно быть, у этих штуковин есть чувство прекрасного!

— Смейся, смейся, — проворчал Ярвис. — А у меня и так уже на этом треклятом носу и шишка была, и ожог. Короче, я завопил: «Ой-ой ой!» — и отпрыгнул, а эта тварь умчалась. Но с этого момента они все приветствовали нас так: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» Странные существа!

Мы с Твилом шли по дороге до ближайшей кучи. Эти твари приходили и уходили и, не обращая на нас никакого внимания, таскали свой груз. Дорога уходила прямо в глубину по откосу, похожему на заброшенную шахту, и эти люди-бочонки сновали взад и вперед, приветствуя нас этой своей вечной фразой.

Я заглянул вниз. Там, где-то в глубине, был свет, и мне захотелось увидеть, что это такое. Это не было похоже ни на костер, ни на факел, как вы понимаете, а скорее какой-то искусственный свет, и я подумал, что, может быть, удастся что-нибудь разузнать о степени развития этих тварей. Ну и я стал спускаться вниз, а Твил за мной, хотя, однако, не обошлось без щелканья и кудахтанья.

Свет был странный. Он брызгал искрами и переливался, как наше северное сияние, но исходил из единственного черного стержня, укрепленного в стене коридора. Несомненно, это было электричество. Эти твари, следовательно, были достаточно цивилизованы.

Затем я увидел еще огонь, отражавшийся в чем-то блестящем, но, когда подошел поближе, оказалось, что это куча сверкающего песка. Я повернул к выходу, и черт меня побери, если он не исчез!

Наверное, в коридоре был поворот, или же я свернул в боковой ход. Короче, я пошел обратно в направлении, откуда, как мне казалось, я пришел, но увидел всего лишь еще один плохо освещенный коридор. Это был настоящий лабиринт! Вокруг не было ничего, кроме запутанных и пересекающихся переходов, местами освещенных, а порой мимо сновали эти твари, иногда с тачками, иногда без.

Ну, вначале я не очень-то обеспокоился. Мы с Твилом ведь совсем недалеко ушли от входа. Но с каждым шагом мы, казалось, уходили все глубже и глубже. Наконец я попробовал было пойти за одной из этих тварей с пустой тачкой, думая, что она выведет нас из этой чепуховины, но она слонялась совершенно бесцельно из одного перехода в другой. Когда она стала носиться вокруг столба наподобие челнока, я наконец потерял терпение, швырнул бак с водой на пол и уселся.

Твил был так же растерян, как и я. Я поднял палец, и он сказал: «Нет-нет-нет!» — как-то очень уж беспомощно, и от этих туземцев помощи нельзя было добиться никакой. Они не обращали на нас внимания, только заверяли нас, что они — друзья, ой-ой-ой!

Господи! Я и не знаю, сколько часов или сколько суток мы там бродили. Я два раза спал, потому что вконец измучился. Твилу сон вроде бы вообще был не нужен. Мы пытались идти только по тем коридорам, которые вели вверх, но они сначала шли вверх, а потом вниз. Температура в этом идиотском муравейнике была постоянная. Нельзя было отличить день от ночи, и, после того как я в первый раз уснул, я уже не знал, проспал я час или тринадцать часов, потому что по часам не мог определить, день это или ночь.

Мы видели очень много странного. Там были какие-то машины, они ездили по коридорам, но вроде бы ничего не делали — просто колеса крутятся. И несколько раз я видел двух этих бочкообразных тварей с маленькой, которая росла посередине, прикрепленная сразу к обеим.

— Партеногенез! — возликовал Лерой. — Партеногенез почкованием, как les tulipes!

— Пусть так, французик, — согласился Ярвис. — Эти штуки нас вовсе не замечали, если не считать, как я уже говорил, их приветствия: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» У них вроде бы нет никакой домашней жизни, слоняются себе со своими тележками и тащат всякую чепуху. И тут я обнаружил, что они с ней делали. Нам наконец немного повезло — мы нашли коридор, который довольно долго поднимался кверху. Я чувствовал, что мы, должно быть, уже близко к поверхности, и наконец проход вышел в пещеру с куполом первый раз. И — братцы! — я чуть не заплясал, когда увидел через трещину в крыше что-то похожее на дневной свет. В пещере было что-то… что-то вроде машины, такое громадное колесо, и оно медленно поворачивалось, и одна из тварей как раз бросала свой мусор под него. Колесо все это с треском размололо — песок, камни, растения, все в порошок, и он куда-то ссыпался. Пока мы смотрели, пришли другие и делали то же самое, и вроде бы больше ничего. Никакого ритма, никакой цели у этого всего, но для этой сумасшедшей планеты это очень типично. И было кое-что еще, во что и поверить трудно.

Одна из тварей, опустошив тележку, с шумом отодвинула ее в сторону и спокойно нырнула под колесо! Я смотрел, как ее размололо, ошарашенный настолько, что не мог издать и звука, а минуту спустя еще одна сделала то же самое! И у них был даже в этом какой-то порядок: тварь у которой тележки не было, брала освободившуюся.

Твил вроде бы не удивился. Я указал ему еще на одно самоубийство, а он только пожал плечами, совсем по-человечески, как будто хотел сказать: «Что же я могу с этим поделать?» Наверное, он кое-что знал об этих существах.

Затем я увидел кое-что еще. За колесом было что-то блестящее, вроде бы как на низком постаменте. Я подошел поближе. Это был маленький кристалл, размером с яйцо, и он испускал яркое сияние. Его свет обжигал мне руки и лицо, прямо как заряд статического электричества, и затем я заметил еще что-то странное. Помните, у меня на левой руке была бородавка? Глядите! — Ярвис вытянул руку. — Она высохла и отпала, только и всего! А мой бедный нос! Боль моментально исчезла, как по волшебству! У этой штуки свойства жестких рентгеновских лучей или гамма-лучей, только лучше. Она уничтожает больную ткань, а здоровую оставляет нетронутой.

Я подумал о том, какой это будет подарок матушке-Земле, как вдруг начался ужасный шум, мы побежали к другой стороне колеса и увидели, что перемалывается тележка. Наверно, какое-то самоубийство было слишком небрежным. И вдруг все эти твари зашумели и загудели вокруг нас, и шум был явно угрожающий. На нас надвигалась целая толпа. Мы отступили в проход, который, как мне показалось, был тот самый, через который мы вошли, а они с грохотом помчались за нами, с тележками и без тележек. Бешеные твари! Поднялся громкий хор: «Мы тр-р-рузья! Ой-ой-ой!» Это «ой-ой-ой» мне не понравилось. Звучало как-то угрожающе.

Твил вытащил свой стеклянный пистолет, я сбросил бак и достал свой. Мы отступали по коридору, а эти бочкообразные за ними — штук двадцать. Странная вещь — те, которые входили с полными тачками, проходили мимо нас, не обращая внимания.

Твил, должно быть, это заметил. Неожиданно он выхватил свой уголек-зажигалку и прикоснулся к лежащим на тележке стволам растений. Пфф! Всю тележку охватило пламя, а эта безумная тварь продолжала двигаться все с той же скоростью. Однако среди наших «тр-р-рузей» это вызвало некоторое смятение — и затем я заметил, что дым втягивается где-то сзади нас, и точно: там был выход!

Я схватил Твила, и мы помчались наружу, а за ними два десятка преследователей. Дневной свет был совершенно божественным, но я сразу заметил, что солнце садилось, и это было плохо, потому что марсианской ночью я не мог существовать без своего термомешка или, по крайней мере, без огня.

А дело становилось все хуже. Они загнали нас в угол между двумя кучами, и там мы и стояли. Я не стрелял, и Твил тоже, потому что ни к чему было дразнить этих тварей. Они остановились поблизости и начали галдеть насчет друзей и ой-ой-ой.

Затем стало еще хуже! Появился еще бочонок с тележкой, они все кинулись к ней и стали вытаскивать медные дротики около фута длиной, острые на вид — и вдруг один просвистел мимо моего уха — дзинь! И тут, хочешь не хочешь, пришлось стрелять.

Некоторое время мы справлялись хорошо. Мы выбирали тех, кто был рядом с тележкой, и нам удавалось свести количество дротиков до минимума. Но вдруг послышалось громовое «тр-р-рузья» и «ой-ой-ой», и из дыры поползла их целая армия.

Братцы! Нам пришел конец. Это было ясно! И вдруг я понял, что для Твила это было не так. Он легко мог перепрыгнуть кучу, у которой мы стояли. Он оставался из-за меня! Ей-богу, если бы у меня было время, я бы прослезился. Мне Твил нравился с самого начала, но способен ли я был сделать то, что делал он… ну конечно, я спас его от первого бредового чудовища — но ведь и он меня тоже, правда? Я схватил его за руку и сказал: «Твил!» — и указал вверх, и он понял. И ответил: «Нет-нет-нет, Тик», — и опять пустил в ход свой пистолет.

Что я мог поделать? Мне бы все равно пришел конец после захода солнца, но я не мог ему это объяснить. Я сказал: «Спасибо, Твил! Ты настоящий человек!» И подумал, что это не такой уж комплимент. Человек! Мало кто из людей способен на такое.

Ну и я продолжал стрелять из своего пистолета, а Твил из своего, а бочонки швырялись стрелами, и готовились до нас добраться, и бормотали, что они друзья. Я уже совсем отчаялся, как вдруг прямо с небес спустился ангел в образе Путца, и его двигатель размолол бочонки на мелкие части!

Ух! Я завопил и кинулся к ракете. Путц открыл дверь, и я ввалился внутрь, и смеялся, и плакал, и вопил. О Твиле я вспомнил только в следующий момент. Я оглянулся и увидел, что он перепрыгнул через кучу и исчез. Как я уговаривал Путца последовать за ним! Пока ракета поднялась, уже стемнело. Вы же знаете, как здесь темнеет — как будто повернули выключатель.

Мы поплыли над пустыней и пару раз снижались. Я орал «Твил!» не менее сотни раз. Мы не смогли его найти. Он путешествует как ветер. И ответом мне было — или мне только показалось? — слабое щелканье и кудахтанье откуда-то с юга. Он ушел, проклятье! А лучше бы… Лучше бы не уходил.

Четверо с «Ареса» молчали, даже насмешливый Гаррисон. Наконец маленький Лерой нарушил тишину.

— Я хотел бы смотреть, — пробормотал он.

— Да, — сказал Гаррисон. — И это лекарство от бородавок. Жаль, что тебе не удалось его раздобыть. Может, это и есть то самое средство от рака, которое уже полтора столетия не могут найти!

— Ах это, — мрачно пробормотал Ярвис. — Из-за этого все и началось! — Он вытащил из кармана сверкающий предмет. — Вот оно!

 

Лихорадка

— Идиоты! — взвыл Грант Кальторп. — Дураки, полоумные дебилы!

Высказать что-либо более вразумительное он оказался не в состоянии, и поэтому дал выход своему раздражению со злостью пнув корзину с мусором, стоящую на земле.

Удар получился слишком злой; он опять забыл, что сила тяжести на Ио в три раза меньше нормальной, и Грант пролетел в направлении удара над поверхностью футов двенадцать.

Он шлепнулся на землю и четыре шизика захихикали. Их огромные, идиотские головы, больше всего напоминавшие раскрашенные под клоунов надувные шарики, которые продают детям по воскресеньям, закачались в унисон на шеях длиною в футов пять, таких тонких, как запястья Гранта.

— Прочь! — вспыхнул он, с трудом поднимаясь. — Пошли вон, катитесь, убирайтесь! Нет шоколада. Нет конфет. Нет, пока вы не запомните, что мне нужны листья фервы, а не хлам, который вы прихватываете по дороге. Проваливайте!

Шизики — Lunae Jovis Magnicapites, или буквально «большеголовы с луны Юпитера» — поплелись назад, заунывно хихикая. Без сомнения, они считали Гранта полным идиотом, так же как и он их, и были абсолютно неспособны понять причин его злости. Но они, конечно же, поняли что сладостей, за которыми пришли, они не получат, и в их хихиканьи послышались нотки острого разочарования.

Действительно острого, потому что глава этой маленькой группы, искривив нелепое голубое лицо в слабоумной усмешке, дико хохотнув напоследок, бросился головой на дерево с блестящей каменной корой. Его компаньоны небрежно подобрали тело и поплелись дальше; голова шизика волочилась по земле за ними, словно тюремное ядро на цепи.

Грант протер рукой лоб и устало повернулся к своей лачуге сложенной из стволов каменного дерева. Пара крошечных сверкающих красных глаз привлекли его внимание, шести-дюймовый шмыгун — Mus Sapiens — перескочил через порог дома, унося под своей крошечной, тощей ручкой что-то очень похожее на медицинский градусник Гранта.

Грант завопил, схватил камень и бросил не целясь. На краю полянки шмыгун повернулся своим получеловеческим крысиным лицом, пропищал что-то невнятное, потряс микроскопическим кулачком в почти человеческом гневе, и исчез, кожная мантия, такая же как у летучих мышей, развивалась на нем словно накидка. Шмыгун и в самом деле, был очень похож на черную крысу одетую в плащ.

Это была ошибка, Грант знал, что нельзя было кидать в него камень. Теперь крошечные бесы не оставят его в покое, а их маленькие размеры и почти человеческий разум сделают их чертовски опасными врагами. Однако ни эти размышления, ни самоубийство луника не обеспокоили Гранта особенно; он довольно часто наблюдал подобные события, и, кроме того, чувствовал, что вот-вот должен начаться второй приступ белой лихорадки.

Он вошел в хижину, закрыл дверь и уставился на своего любимого паракота.

— Оливер, — пробурчал он — ты тоже хорош. Какого черта ты не смотришь за шмыгунами? Для чего ты здесь?

Паракот поднялся на своей единственной, мощной задней ноге, цепляясь передними лапами за колени Гранта.

— Червовый валет на пиковую даму, — спокойно заметил он. — Десять шизиков кого угодно сведут с ума.

Грант легко рассортировал оба утверждения. Первое, конечно же, было эхом от его последнего вечернего солитера, а второе — от вчерашней встречи с шизиками. Кальторп неопределенно хмыкнул и потер ноющую голову. Опять белая лихорадка, без всяких сомнений.

Он проглотил две таблетки ферверина и вяло присел на край кровати, раздумывая, будет ли этот приступ «бланки» сопровождаться бредом.

Грант проклинал себя за глупость, что взялся за эту работу на третьем обитаемом спутнике Юпитера — Ио. Крошечный мир был совершенно сумасшедшим, ни пригодным ни для чего, кроме выращивания листьев фервы, из которых земные химики делали столько же эффективных алкалоидов, как когда-то из опиума.

Конечно, они неоценимы для медицины, но ему-то что от этого? Какая разница, если, даже при самой щедрой оплате, после года работ в экваториальном районе Ио, он вернется на Землю бредящим маньяком. Грант твердо поклялся, что когда самолет из Юнополюса прилетит в следующем месяце за фервой, он отправится в полярный город на нем, хотя его контракт с Нейланом Драгом заключен на полный год, и он не получит ничего, если нарушит его. Но что толку психу от денег?

Вся маленькая планета была сумасшедшей — шизики, паракоты, шмыгуны и Грант Кальторп — все безумны. По крайней мере, всякий, кто рисковал выбраться из двух полярных городов — Юнополиса на севере и Гераполиса на юге — был сумасшедшим. Там человек мог не бояться белой лихорадки, но где-то ниже двадцатой параллели было хуже чем в джунглях Индокитая на Земле.

Грант развлекал себя воспоминаниями о Земле. Всего два года назад он жил там счастливо, известный как богатый, популярный спортсмен. Именно таким он и был; до двадцати одного года Грант охотился на ножевиков и ниточных червей на Титане, и на триопов и безногов на Венере.

Так было до «золотого» кризиса 2110-го года, который разбил его удачу. Ну что ж, если он хотел работать, то казалось логичным использовать его межпланетный опыт, чтобы добывать средства к существованию. И Грант с настоящим воодушевлением связал себя с Нейланом Драгом.

Раньше он не бывал на Ио. Этот дикий маленький мир с идиотскими шизиками и злобными, смышлеными, крошечными шмыгунами не интересовал спортсменов. На лихорадочной маленькой луне, купающейся в тепле гигантского Юпитера на расстоянии только в четверть миллионов миль от него, охотиться было не на кого.

Если бы случилось побывать здесь раньше, говорил себе Грант печально, он никогда бы не взялся за эту работу; он представлял себе Ио похожим на Титан — холодный и чистый.

А здесь оказалось жарко как на Горячих Землях Венеры, из-за собственного тепла и полудюжины различных форм парящего дня — солнечный день, юпитерианский день, день Юпитера и Солнца, день Европы, и иногда настоящая, мрачная ночь. И все это сменяло друг друга во время сорокадвухчасового вращения Ио, совершенно безумная пляска света. Грант ненавидел головокружительные дни, джунгли и Идиотские Холмы, поднимавшиеся за его лачугой.

В данный момент, был день Юпитера и Солнца, и это было хуже всего, потому что далекое Солнце добавляло свою капельку жара к юпитерианскому. И в довершение всего, приближался приступ белой лихорадки. Грант выругался, когда голову пронзила ноющая боль, и проглотил еще одну таблетку ферверина. Он заметил, что его запасы таблеток истощились, надо не забыть заказать еще, когда самолет… нет, он же улетит с ним.

Оливер потерся о его ногу.

— Идиоты, дураки, полоумные дебилы… — заметил паракот нежно. — Зачем я поехала на эти дурацкие танцы?

— А? — сказал Грант. Он не мог припомнить, говорил ли что-нибудь о танцах. Должно быть, решил он, что-то из последнего лихорадочного бреда.

Оливер скрипнул, словно дверь, затем хихикнул, как шизик.

— Все будет хорошо, — заверил он Гранта. — Папа наверняка скоро придет.

— Папа! — эхом отозвался Грант. Его отец умер пятнадцать лет назад. — Откуда ты этого набрался, Оливер?

— Наверное это лихорадка, — безразлично заметил Оливер. — Ты красивый котик, но как бы я хотела, чтобы ты понимал, что говоришь. И что бы папа пришел. — Он закончил сдержанным бульканьем, что могло означать рыдание.

Грант потрясенно уставился на него. Он никогда не говорил ничего подобного; в этом он был уверен. Паракот, должно быть, услышал это от кого-то еще. Кого-то еще? Где здесь в радиусе пяти сотен миль есть кто-нибудь еще?

— Оливер! — взревел он. — Где ты услышал это? Где ты это слышал?

Испуганный паракот попятился назад.

— Папа — это идиоты, дураки, полоумные дебилы, — повторил он взволнованно. — Червовый валет на красивый котик.

— Иди сюда! — зарычал Грант. — Чей папа? Где ты ус… Иди сюда, чертенок!

Он рванулся к зверьку. Оливер согнул свою единственную заднюю лапу и мигом забросил себя на трубу дровяной печки.

— Наверное это лихорадка! — взвыл он. — Нет шоколада!

Он прыгнул словно трехлапая молния в открытый дымоход. Оттуда раздалось скрежетание когтей по металлу и паракот вырвался наружу.

Грант вышел из лачуги. Голова заныла от напряжения, все еще здоровой частью сознания он понимал, что весь этот эпизод был несомненно лихорадочным бредом, но все же побрел за животным.

Он двигался как в кошмаре. Длинные шеи шизиков раскачивались над высокой травой-кровопуской, их идиотское хихиканье и дурацкие рожи усиливали общую атмосферу безумия.

Облачка вонючих, несущих лихорадку испарений вырывались при каждом шаге из топкой почвы. Где-то с правой стороны пищали и бормотали шмыгуны; Грант знал, что у них там крошечная деревенька, однажды он увидел мельком опрятные маленькие постройки, сложенные из отлично пригнанных камешков, совсем как игрушечный средневековый город, вплоть до башенок и укреплений. Говорили, что они даже воюют между собой.

Голова Гранта гудела и кружилась от воздействия таблеток и лихорадки. Начался приступ «бланки», и Кальторп понимал, что только полоумный псих мог уходить сейчас от дома. Он должен лежать на койке; сама лихорадка не так страшна, люди гибли на Ио в бреду, ведомые галлюцинациями.

Теперь это началось у него. Он понял это, как только увидел Оливера. Оливер безмятежно взирал на привлекательную молодую леди в эффектном вечернем платье в стиле второй половины двадцать второго столетия. Совершенно очевидно, что это — галлюцинация, поскольку девушкам нечего делать в тропиках Ио, а если уж по воле какого-то дикого случая она и появилась бы тут, то конечно же не в вечернем платье.

У галлюцинации, по-видимому, была лихорадка, ее лицо было бледным до белизны, откуда и взялось название «бланки». Серые глаза совершенно без удивления наблюдали как Грант подошел через траву-кровопуску.

— Добрый день, вечер или утро, — заметил он, бросив беглый взгляд на поднимающийся Юпитер, и заходящее солнце. Или, может быть, просто здравствуйте, мисс Ли Нейлан.

Девушка пристально посмотрела на него.

— Знаете, — сказала она, — вы первая из галлюцинаций, которую я не узнала. Тут были все мои знакомые, а вы — первый незнакомец. Ведь мы незнакомы? Вы знаете как меня зовут — значит вы, должны быть моей галлюцинацией.

— Не будем спорить о том, кто из нас галлюцинация, предложил Грант. — Давайте попробуем так. Кто первым исчезнет, тот и есть иллюзия. Держу пари на пять долларов, что вы.

— А как же я их получу? — удивилась она. — Со своих видений.

— В самом деле, — нахмурился он. — Но это моя проблема, а не ваша. Я-то знаю, что я реален.

— Откуда вы знаете мое имя? — поинтересовалась девушка.

— О! — пояснил Грант. — Из-за регулярного чтения светской хроники в газетах, которые привозит грузовой самолет. На самом деле я даже вырезал одну из ваших фотографий и приклеил ее над своей лежанкой. Наверное, поэтому вы мне видитесь сейчас. Хотел бы я встретиться с вами в действительности.

— Какая галантная реплика для привидения! — воскликнула она. — А кто же в таком случае вы?

— Ну, я-то Грант Кальторп. Работаю на вашего отца, торгуюсь с шизиками за ферву.

— Грант Кальторп, — повторила девушка. Она прищурила затуманенные лихорадкой глаза, словно наводя на Гранта резкость. — Как, это вы!

Ее голос дрогнул на секунду, и она потерла рукой бледный лоб.

— Почему вы вынырнули из моей памяти? Это странно. Три или четыре года назад, когда я была романтичной школьницей, а вы знаменитым спортсменом, я в вас безумно влюбилась. И даже клеила в альбом ваши портреты — Грант Кальторп в походном снаряжении на охоте за ниточным червем Титана — Грант Кальторп рядом с гигантским безногом, убитым возле Гор Вечности. Вы… вы действительно лучшая галлюцинация, из тех что были у меня так долго. Этот бред был бы… приятным, она снова прижала руку ко лбу, — если бы голова не болела так!

«Вот здорово! — подумал Грант. — Хотел бы я, чтобы это было правдой, насчет альбома. Это как раз то, что психологи называют видением осуществленного желания».

Капля теплого дождя шлепнулась ему на шею.

— Надо пойти лечь, — сказал он вслух. — Дождь вреден при «бланке». Надеюсь увидеть вас во время следующего приступа.

— Спасибо, — с достоинством ответила Ли Нейлан. — Взаимно.

Грант склонил голову, которую немедленно пронзила боль.

— Эй, Оливер, — позвал он задремавшего паракота. — Пошли?

— Это не Оливер, — сказала Ли. — Это — Полли. Она два дня составляла мне компанию, и я назвала ее Полли.

— Род не тот, — пробормотал Грант. — В любом случае, это мой паракот, Оливер. Правда Оливер?

— Надеюсь увидеть вас, — сказал Оливер сонно.

— Это Полли. Так ведь, Полли?

— Держу пари на пять долларов, — сказал паракот. Он поднялся, потянулся и прыгнул под куст. — Наверное это лихорадка, — сообщил он, исчезая.

— Наверное, — согласился Грант и повернулся. — До свидания, мисс… или я могу называть вас Ли, все равно ты ненастоящая. До свидания, Ли.

— До свидания, Грант. Только не ходи туда. Там в траве деревня шмыгунов.

— Нет. Она вон там.

— Она з д е с ь, — настойчиво повторила Ли. — Я наблюдала как они строили ее. Но они ведь не смогут ничем повредить тебе, так? Даже шмыгун не повредит привидению. До свидания, Грант. — Она устало прикрыла глаза.

Дождь усилился. Грант пробирался через кровопуску, и ее красный сок собирался кровавыми каплями на сапогах. Надо было поскорее вернуться в хижину, пока лихорадка и вызванный ею бред не сбили с пути. Надо было принять ферверин.

Неожиданно он резко остановился. Прямо перед ним трава была расчищена, и на маленькой полянке, стояли башни, высотой по плечо Гранта, и укрепления деревни шмыгунов — новой деревни, потому что половина домиков были недостроенные, и шестидюймовые фигурки в капюшонах трудились таская камни.

Шмыгуны запищали и затараторили. Грант попятился, дюжина крошечных копий просвистели возле него. Несколько вонзилось в сапоги, но, к счастью, не одно не царапнуло кожу, наверняка они были отравлены. Грант отступил быстрее, но все вокруг в густой, мясистой траве уже шуршало, пищало и оглашалось проклятиями.

Грант развернулся. Шары-головы шизиков торчали над кустами. Они хихикали от боли, когда шмыгуны кусали или кололи их. Грант свернул к группе шизиков, надеясь запутать крошечных злодеев в траве, и самый высокий шизик с пурпурным лицом, изогнул длинную шею, хихикая и показывая костлявыми пальцами в какой-то узел под рукой.

Грант проигнорировал его и свернул к хижине. Похоже, что он ускользнул от шмыгунов, поэтому он упрямо побрел дальше, ему надо было срочно принять таблетку ферверина. Но вдруг он остановился, нахмурившись, повернулся и пошел обратно.

— Не может быть, — бормотал он. — Но она сказала мне правду о деревне шмыгунов. Я не знал, что она там. Как же галлюцинация могла рассказать мне о том, чего я сам не знаю?

Ли Нейлан сидела на стволе упавшего каменного дерева, там же где ее оставил Грант, и Оливер был возле нее. Она сидела с закрытыми глазами, а два шмыгуна резали длинный подол ее платья крошечными, сверкающими ножами.

Грант знал, что их всегда привлекал земной текстиль; видимо, они не смогли воспроизвести очаровывающий блеском атлас, хотя эти бесы со своими крошечными ручками, были чертовски умелыми. Когда он приблизился, они оторвали лоскут от бедра до лодыжки, но девушка не пошевелилась. Грант крикнул, и злобные маленькие создания, посылая Гранту невыразимые проклятия, бросились прочь, прихватив шелковистую добычу.

Ли Нейлан открыла глаза.

— Опять ты, — произнесла она невнятно. — Только что был папа. Теперь ты. — Она побледнела еще больше; белая лихорадка брала свое.

— Твой папа! Так вот где Оливер услышал… Послушай, Ли. Я нашел деревню шмыгунов. Я не знал, что она там, но я нашел ее точно там, где ты сказала. Понимаешь, что это значит? Мы оба реальны!

— Реальны? — тупо спросила она. — Багряный шизик скалится за твоей спиной. Прогони его. Меня от него тошнит.

Грант оглянулся; точно, шизик с пурпурной рожей стоял позади него.

— Послушай, — повернулся Грант, хватая девушку за руку. Ощущение ее гладкой кожи стало еще одним доказательством. Идем в дом за ферверином. — Он поставил ее на ноги. — Ты понимаешь? Я — настоящий!

— Нет, не настоящий, — сказала она изумленно.

— Послушай, Ли. Я не знаю, как черт возьми, ты оказались здесь и зачем, но я знаю, что Ио пока еще не свела меня с ума. Ты настоящая и я настоящий. — Он крепко встряхнул ее. — Я н а с т о я щ и й! — крикнул он.

Слабая тень мысли отразилась в ее изумленных глазах.

— Настоящий?.. — прошептала она. — Настоящий! О, Боже! Тогда забери меня из этого кошмара!

Она покачнулась, упорно пытаясь взять себя в руки, затем упала прямо на Гранта.

Конечно на Ио ее вес был намного легче — в три раза легче — чем на Земле. Грант подхватил девушку на руки и понес к хижине, держась подальше от обоих поселений шмыгунов. Вокруг него раскачивались возбужденные шизики, и то и дело показывался пурпурнолицый, а может другой, такой же как он, хихикающий и жестикулирующий.

Дождь усиливался, и теплые ручейки сбегали по шее, и вдобавок к общему безумию, он по ошибке прошел возле жалящих пальм, и их колючие плети больно ужалили через рубашку. Эти уколы были опасны, если он не успеет вовремя продезинфицировать их; ведь именно из-за этих жалящих пальм люди вместо сбора фервы зависели от шизиков.

Солнце спряталось за низкие дождевые тучи, и воцарился рыжий день Юпитера, который придал искусственный румянец щекам бессознательной Ли Нейлан, отчего ее черты стали еще более прекрасными.

Возможно, Грант слишком пристально смотрел ей в лицо, потому что внезапно снова очутился среди шмыгунов; они пищали и плевались, а пурпурный шизик подпрыгивал от боли, когда шипы и дротики вонзались в его ноги. Но, конечно же, у шизиков иммунитет к яду.

Крошечные дьяволы теперь носились под ногами. Тихо ругаясь, Грант пинал крысоподобные тельца, посылая их футов на пятьдесят в воздух. У него был и огнемет и автоматический пистолет, но не мог ими воспользоваться по нескольким причинам.

Во-первых, палить из пистолета в эти полчища, все равно что стрелять в тучу москитов; если пуля убьет одного, двух или дюжину, это не произведет впечатления на оставшиеся тысячи. А применить огнемет — то же самое что прихлопнуть муху из «Большой Берты». Пламя изрыгаемое им конечно же испепелит всех шмыгунов на своем пути, вместе с травой, деревья и шизиками, но и это не произведет большого впечатления на выжившие орды, а потом трудоемкая перезарядка оружия с установкой другого черного алмаза и другого ствола.

Еще были газовые гранаты, но они остались в хижине, и, кроме того, у него не было запасной маски, а ни один химик еще не смог синтезировать газ, убивающий шмыгунов и не причиняющий вреда человеку. И, наконец, он не мог использовать любое оружие прямо сейчас, потому что не посмеет выпустить Ли Нейлан из своих рук.

Впереди показалась полянка на которой стояла хижина. Все пространство вокруг кишело шмыгунами, но в саму хижину они попасть не могли, по крайней мере на то время, пока бревна каменного дерева сопротивлялись их крошечным инструментам.

Но Грант различил что группа крохотных дьяволов собралась возле двери, и внезапно он понял их намерения. Они накинули веревочную петлю на ручку и пытались повернуть ее!

Кальторп взвыл и бросился вперед. Когда он был в полусотне футов от домика, дверь распахнулась и толпы шмыгунов хлынули в хижину.

Грант ринулся следом. Внутри был настоящий погром. Маленькие фигурки в капюшонах полосовали одеяла на койке, запасную одежду, мешки, которые Грант надеялся наполнить листьями фервы, тащили кухонную утварь и все, что могли утащить.

Грант зарычал и бросился в самую гущу. Поднялся дикий визг и писк, создания скакали и бегали вокруг него. Злодеи были достаточно разумны, чтобы понять, что человек ничего не может сделать, пока его руки заняты. Они увертывались от его пинков, и, пока Кальторп нападал на группу у печки, толпа других раздирали одеяла.

В отчаянии он бросился к кровати. Взмахнул руками на которых лежала бесчувственная девушка, разгоняя шмыгунов, опустил ее на койку и схватив веник стал расчищать домашнее хозяйство. Широкими взмахами он раскидывал шмыгунов, и боевые визги грабителей перекрылись криками и хныканьем от боли.

Несколько шмыгунов прорвались к двери, волоча награбленное добро. Грант обернулся вовремя, что бы увидеть, как десяток бестий суетятся возле Ли Нейлан, срывая ее одежду, часы с руки и атласные вечерние туфельки с маленьких ног. Взревев проклятия, Грант отбросил их прочь, надеясь, что ни один зараженный кинжал или ядовитый зуб не успел поцарапать ее кожу.

Он начинал выигрывать схватку. Большинство созданий заворачивались в свои черные накидки и бежали за порог со своей добычей. Наконец, взвизгнув последний раз, шмыгуны, нагруженные и с пустыми руками, прорвались и побежали спасаться, оставив дюжину пушистых вялых телец убитых или раненых.

Грант вымел их вслед за убегающими, закрыл дверь перед шизиком, который сунулся в проем, задвинул засов, чтобы шмыгуны не повторили свой трюк и в ужасе уставился на разграбленное жилище.

Консервы укатили или утащили. Оставшиеся вещи были захватаны грязными лапами шмыгунов, а одежда Гранта лохмотьями висела на крючке вешалки. Но крошечные грабители не сумели открыть тумбочку и ящик стола, где оставалась еда.

Шесть месяцев жизни на Ио сделали Кальторпа философом: он выругался в сердцах, обреченно пожал плечами и достал из шкафчика пузырек с ферверином.

Его собственный приступ лихорадки закончился так внезапно и окончательно, как это бывает только с «бланкой», но девушка не принимавшая ферверин, была белой, как бумага и недвижимой. Грант взглянул на пузырек: оставалось восемь таблеток.

— Ну, я всегда могу пожевать листья фервы, — пробормотал он.

Это было менее эффективно, чем сам алкалоид, но помогало, а таблетки сейчас нужнее Ли Нейлан. Грант растворил две штуки в стакане с водой и приподнял голову девушки.

Ли была без сознания, но могла глотать, и он влил раствор между ее бледных губ, затем устроил ее как мог удобнее. От ее платья остались только шелковистые лохмотья, и Грант укрыл ее одеялом, которое было не меньше излохмачено. Затем он продезинфицировал уколы пальм, составил два стула и растянулся на них, чтобы вздремнуть.

Он подпрыгнул от цоканья когтей по крыше, но это был только Оливер, осторожно проверявший не горяч ли дымоход. Через минуту он протиснулся внутрь, потянулся и заметил:

— Я настоящий, и ты настоящая.

— Неужели! — проворчал Грант сонно.

Когда он проснулся, светили Юпитер и Европа, что значит, что он спал около семи часов. Он встал и посмотрел на Ли Нейлан, которая крепко спала; румянец на ее лице был не только от рыжего дневного света. «Бланка» проходила.

Кальторп растворил еще две таблетки в воде, потом потряс девушку за плечо. Мгновенно ее серые глаза открылись, теперь совершенно ясные, и она поглядела на него без удивления.

— Привет, Грант, — промурлыкала она. — Это снова ты. Все же лихорадка не так плоха.

— Может быть, я должен был позволить тебе оставаться в лихорадке, — усмехнулся он. — Ты говорила такие милые вещи. Просыпайся и выпей это, Ли.

Она стала осознавать окружающее.

— Как… Где это? Все, как… настоящее!

— Так и есть. Выпей ферверин.

Она подчинилась, затем откинулась на кровать и пристально поглядела на него:

— Правда? — спросила она. — И ты настоящий?

— Думаю — да.

Нахлынувшие слезы затуманили ее глаза.

— Значит… я уже не там? Не в том жутком месте?

— Ну конечно же. — Он видел признаки, что ее облегчение может перейти в истерику, и поспешил отвлечь ее. — Ты не могла бы рассказать, как оказалась там — да еще в шикарном вечернем платье?

Девушка взяла себя в руки.

— Я собиралась на прием. Вечер… вечеринка в Гераполисе. Но я-то была в Юнополисе, понимаешь.

— Не понимаю. Прежде всего, что ты вообще делаешь на Ио? Каждый раз когда я слышал о тебе, это было связано с нью-йоркским или парижским обществом.

Она улыбнулась.

— Значит, не все было бредом, так? Ты говорил, что у тебя есть одна из моих фотографий… о, вот она! — Ли нахмурилась взглянув на вырезку. — В следующий раз, когда фоторепортер захочет сфотографировать меня, я вспомню что не надо ухмыляться так… так как шизик. Ну а как я очутилась на Ио — прилетела с папой, который ищет возможность выращивать ферву на плантациях, вместо того, чтобы зависеть от торговцев и шизиков. Мы здесь уже три месяца, и я страшно скучала. Я думала, на Ио будет интересно, но нет — до недавнего времени.

— А при чем здесь танцы? Как ты все же оказалась здесь, в тысяче миль от Юнополиса?

— Ну, — медленно протянула она. — В Юнополисе мне все надоело. Ни представлений, ни спорта, ничего кроме редких танцев. Меня это не устраивало. Когда были танцы в Гераполисе, я летала туда. Это четыре-пять часов на скоростном самолете. А на прошлой неделе — или когда там — я собралась лететь, и Харви — папин секретарь — должен был меня отвезти. Но в последнюю минуту он понадобился папе и он запретил мне лететь одной.

Грант почувствовал сильную неприязнь к Харви.

— Ну? — спросил он.

— Я полетела сама, — закончила Ли потупившись.

— И разбилась, да?

— Я летаю не хуже других, — отпарировала она. — Просто я полетела другим путем, и внезапно впереди появились горы.

Грант кивнул.

— Идиотские Холмы, — сказал он. — Мой грузовой самолет дает крюк в пятьсот миль, чтобы обогнуть их. Они невысокие, но высовываются над атмосферой этой безумной планетки. Атмосфера здесь плотная, но мелкая.

— Знаю. Я знала, что не смогу пролететь над горами, но подумала, что перепрыгну через них. Понимаешь, набрать полную скорость и кинуть самолет вверх. Он герметичен, и сила притяжения здесь слабая. И кроме того, я видела, такое несколько раз, особенно на ракетных конструкциях. Реактивная струя помогает удержать самолет даже после того, как крылья не опираются на атмосферу.

— Чертовски глупый трюк! — воскликнул Грант. — Конечно, это возможно, но тут надо очень ровно войти в атмосферу с другой стороны. Можно врезаться так, что костей не соберешь.

— Так я и поняла, — печально сказала Ли. — Я почти выровнялась, но не совсем, и врезалась в гущу жалящих пальм. Наверное удар их оглушил, потому что я успела выбраться до того, как они начали хлестать кругом. Но я не могла попасть обратно на самолет, и это… я помню только первые два дня, но это было ужасно.

— Так и должно было быть, — сказал Грант мягко.

— Я знала, что если не буду есть и пить, то есть шанс избежать белой лихорадки. Не есть я еще могла, но вот не пить… ну, в конце концов я сдалась и напилась из ручья. Меня уже не волновало что случится если я сейчас же не избавлюсь от этой пытки жаждой. А после этого все смутно и неясно.

— Надо было жевать листья лихры.

— Я не знала об этом. Даже не знаю как они выглядят, и кроме того, я все еще ждала, что появится папа. Он наверное уже начал поиски.

— Наверное, — согласился Грант иронично. — А ты не думала о том, что маленький Ио — тринадцать миллионов квадратных миль поверхности? И ежу понятно, что ты могла потерпеть аварию на любой из этих квадратных миль. Когда летишь с северного полюса на южный, нету кратчайшего маршрута. Ты можешь пересекать любую точку планеты.

Ее серые глаза начали расширяться.

— Но я…

— Более того, — продолжил Грант, — здесь, возможно, последнее место, куда заглянут спасатели. Они подумают, что никто, кроме шизика, не полезет на Идиотские Холмы, и в этом я полностью соглашусь с ними. Так что, очень похоже, Ли Нейлан, что ты застряла здесь до очередного грузового самолеты, который прилетит в следующем месяце.

— Но отец с ума сойдет! Он подумает, что я погибла!

— Без сомнения, он уже так думает.

— Но мы не можем… — Она замолчала и обвела взглядом единственную комнатку маленькой хижины. Потом покорно вздохнула, улыбнулась и мягко сказала: — Да, Грант, могло быть куда хуже. Постараюсь отработать свое содержание.

— Прекрасно. Как ты себя чувствуешь, Ли?

— Совершенно нормально. Готова приступить к работе. Она сбросила изодранное одеяло, села и спустила ноги на пол. — Я приготовлю обе… О, Боже! Мое платье!.. — Она рванула одеяло к себе.

Грант усмехнулся.

— Мы тут немного побегали с шмыгунами, пока ты была без сознания. С моим запасным гардеробом примерно тоже самое.

— Оно рассыпается! — всхлипнула девушка.

— Нитка с иголкой могут помочь? Они, по крайней мере, остались, так как лежали в ящике стола.

— Как? Из этого и нормальный купальник не сделаешь! отмахнулась она. — Может, что-нибудь из твоих вещей?

Отрезая, латая и заштопывая она в конце концов ухитрилась придать одному из костюмов Гранта приличный вид. В мужской рубашке и брюках девушка выглядела еще прелестней, но Грант обеспокоился тем, что внезапно бледность вернулась к ней.

Это была «рибланка», второй приступ лихорадки который обычно следовал вскоре за первым. Кальторп посерьезнел, когда протянул на ладони две из последних четырех таблеток ферверина.

— Прими их, — приказал он. — И мы попробуем раздобыть где-нибудь немного листьев фервы. Самолет забрал все мои запасы на прошлой неделе, и с тех пор мне что-то не везет с моими шизиками. Они не приносят ничего кроме сорняков и мусора.

Ли сморщила губы от горечи лекарства, затем прикрыла глаза из-за кратковременного головокружения и тошноты.

— А где ты найдешь ферву? — спросила она.

Грант в затруднении покачал головой, наблюдая заходящую массу Юпитера, с его пылающими полосами кремового и коричневого, и Красное Пятно кипящее возле западного края. Около него сиял бриллиантовый маленький диск Европы. Внезапно Грант нахмурился, бросил взгляд на часы и потом на календарь на внутренней стороне дверцы шкафчика.

— Европа будет светить еще пятнадцать минут, — пробормотал он, — и через двадцать пять минут — настоящая ночь первая настоящая ночь за полмесяца. Интересно…

Он задумчиво посмотрел в лицо Ли. Грант знал где растет ферва. Никто не отваживался проникать в джунгли сам, где жалящие пальмы и стрельчатые лозы и смертоносные зубчатые черви делали такое рискованное мероприятие самоубийством для всех кроме шизиков и шмыгунов. Но он знал где растет ферва…

В редкую настоящую ночь Ио, даже открытая поляна может таить опасность. И не только из-за шмыгунов; Грант знал достаточно хорошо что во тьме из джунглей выползают создания, которые иначе оставались бы в вечной глубокой тени — зубастые пулеголовые лягушки, и несомненно много неизвестных болотных, ядовитых, чудовищных существ, которых никогда не видел человек. О которых болтают в Гераполисе и…

Но он должен достать ферву, и он знает, где она растет. Хотя даже шизик не пытается собирать ее там, но в маленьком саду или огороде вокруг крошечных городов шмыгунов росла ферва.

Кальторп включил свет, разгоняя собирающиеся сумерки.

— Я ненадолго выйду наружу, — сказал он Ли. — Если бланка опять нагрянет, возьми еще две таблетки. В любом случае они тебе не повредят. Шмыгуны утащили мой градусник, но если почувствуешь головокружение — прими таблетки.

— Грант! Где…

— Я скоро, — прервал ее он, закрывая за собой дверь.

Шизик, лиловый в синеватом свете Европы, покачивался протяжно хихикая. Грант отшатнулся в сторону и осторожно прокрался в соседнюю деревню шмыгунов — старую, потому что другим было бы тяжело обработать почву за такое короткое время. Он подкрадывался осторожно через траву-кровопуску, но он знал, что его скрытность чистейшей воды оптимизм. Он был в точности таком положении, как если бы стофутовый гигант пытался приблизиться к человеческому городу незаметно трудная задача даже под покровом кромешной темноты.

Грант достиг края поляны шмыгунов. Позади светила Европа, двигаясь так быстро как секундная стрелка на часах, отвесно падая за горизонт. Он замер на мгновение пораженный видом прелестного маленького городка, раскинувшегося в ста футов за крошечными квадратными полями, удивленный светом мерцающим в окошках шириной в ладонь. Грант не знал что шмыгуны используют свет, но свет был — крошечные подсвечники или возможно маленькие масляные лампы.

Он метнулся во тьму. Второе из десятифутовых полей выглядело как… это была ферва. Грант лег, подполз и достал рукой до мякоти, белых листьев. И в этот момент раздался пронзительное хихиканье и треск травы позади него. Шизик! Идиотский пурпурный шизик!

Кто-то пронзительно закричал. Грант сорвал полные горсти листьев, вскочил и бросился к светящемуся окну своей хижины. Он не хотел столкнуться с ядовитыми колючками или зараженными зубами, а шмыгуны конечно же проснулись. Они кричали хором что-то неразборчивое; земля казалась черной от них.

Грант добежал до лачуги, ворвался внутрь, захлопнул и защелкнул дверь.

— Достал! — усмехнулся он. — Пусть теперь побегают там.

Они бегали. Их невнятные крики походили на треск изношенной машины. Даже Оливер открыл свои сонные глаза прислушиваясь.

— Наверное это лихорадка, — заметил паракот безмятежно.

Ли уже не бледнела; рибланка медленно проходила.

— Ух, — сказала она, прислушиваясь к смятению снаружи. — Я всегда ненавидела крыс, а шмыгуны еще хуже. И сварливее и злобнее крыс, да еще и дьявольски разумны.

— Ладно, — сказал Грант задумчиво, — я не представляю, что они могут сделать. Во всяком случае они этого так не оставят.

— Судя по крикам они уходят, — сказала девушка, прислушиваясь. — Шум стихает.

Грант выглянул в окно.

— Они все еще тут. Только перешли от проклятий к планированию, и хотел бы я знать что они придумают. Однажды, если эта маленькая безумная планета станет заслуживать человеческой колонизации, интересно было бы посмотреть на то что здесь будет твориться между людьми и шмыгунами.

— Ну? Они недостаточно цивилизованы, чтобы представлять действительно серьезное препятствие, и, кроме того, они такие маленькие.

— Но они учатся, — сказал Грант. — Они учатся быстро, и размножаются как мухи. Предположим они сумеют использовать газ, или, допустим, придумают арбалеты для своих отравленных дротиков. Это возможно, потому что они работают с металлами уже сейчас, и они знают огонь. Тогда они практически сравняются с людьми, так как против шестидюймовых шмыгунов не годятся наши гигантские пушки и реактивные самолеты? А быть просто в равных условиях с ними может оказаться для нас смертельно; один шмыгун для одного человека может быть адом торговли.

— Ну, это не наша проблема, — зевнула Ли. — Я проголодалась, Грант.

— Хорошо. Это значит, что бланка проходит. Мы покушаем и затем поспим, еще пять часов будет темно.

— А шмыгуны?

— Я не вижу, что они могут сделать. Они не смогут прогрызться через каменное дерево за пять часов, да и Оливер предупредит нас если кто-то ухитрится проскользнуть сюда.

Было светло когда Грант проснулся. Он потянулся распрямляя мышцы, затекшие после сна на двух стульях. Что-то разбудило его, но он не понял точно — что. Оливер нервно расхаживал рядом, и выглядел озабоченно.

— Мне что-то не везет с моими шизиками, — сообщил паракот заунывно. — Ты красивая кошечка.

— Это ты, — сказал Грант, задумчиво. Что-то разбудило его, но что?

Потом он понял, это началось снова — ощутимая вибрация пола, сложенного из стволов каменных деревьев. Грант нахмурился в замешательстве. Землетрясение? Не на Ио, крошечный шарик потерял внутреннее тепло бессчетное число лет назад. Тогда что?

И тут он догадался. Грант вскочил с таким диким криком, что Оливер бросился вбок, безумно взвизгнув. Испуганный паракот прыгнул на печь и исчез в дымоходе. Оттуда донесся его вопль.

— Наверное это лихорадка!

Ли приподнялась на кровати, хлопая заспанными серыми глазами.

— Наружу! — взревел Грант, ставя ее на ноги. — Выходи отсюда! Быстро!

— Ч-ч-что… зачем…

— Выходи!

Он толкнул ее к двери, потом завертелся хватая портупею и оружие, мешок с листьями фервы, упаковку шоколада. Пол вздрогнул опять, и Кальторп рванув дверь, бешено прыгнул к ошеломленной девушке.

— Они подкопали ее! — задыхался он. — Эти дьяволы подкопали…

Он не успел сказать больше. Угол хижины внезапно осел; каменные бревна заскрипели, и вся конструкция разрушилась словно детский домик из кубиков. Грохот стих и в тишине только лениво поднимался дымок испарений, и несколько черных крысоподобных фигур суетились в траве, а пурпурный шизик раскачивался возле руин.

— Грязные дьяволы! — злобно ругался Грант. — Проклятые маленькие черные крысы!..

Дротик просвистел так близко, что слегка коснулся его уха и затем дернул локон Ли взъерошив коричневые волосы. Хор писклявых криков прозвучал из травы-кровопуски.

— Быстрее! — крикнул Грант. — Сейчас они набросятся на нас. Не сюда. К холмам. Там меньше джунглей.

Они смогли обогнать крошечных шмыгунов довольно легко. И через несколько минут, оставив позади пискливые голоса, остановились уныло глядя назад на опавшее жилище.

— Теперь, — сказал Грант несчастно, — мы оба в таком положении с которого начала ты.

— О, нет. — Ли подняла глаза на него. — Теперь мы вместе, Грант. И я не боюсь.

— Мы справимся, — сказал он, придав голосу самоуверенности. — Мы поставим где-нибудь временную хижину. Мы…

Дротик воткнулся в его ботинок с отчетливым «блюп». Шмыгуны догоняли их.

Они снова побежали к Идиотским Холмам. Когда, наконец, они остановились, то глядя вниз со склона холма, увидели руины хижины, и опрятные, шахматные поля и башни ближайшего городка шмыгунов. Но едва беглецы восстановили свое дыхание, как визг и писк донеслись из кустов.

Люди бежали в Идиотские Холмы, область так же неизвестная человеку, как и ледяные пустыни Плутона. Похоже, что крошечные бесы, преследующие их, решили что в этот раз их враги, гигантские топтуны и грабители их полей, должны быть уничтожены окончательно.

Оружие было бесполезным. Грант не мог даже различить отдельные фигуры преследователей, скользящих как укутанные в плащи крысы между растениями. Что толку от пули, даже если она пробьет шмыгуна? Или огнемет? Его сверкающий поток испепелил бы тонны кустов и кровопуски, но не более чем небольшую часть орды мучителей. Единственное оружие, которое могло хоть что-нибудь сделать — газовые гранаты — были потеряны в развалинах хижины.

Грант и Ли уходили все выше. Они поднялись на тысячу футов над равниной. Воздух здесь был разреженным. Зато вместо джунглей только большие области заросшие кровопуской, в которой виднелись несколько шизиков, покачивающих головами на длинных шеях.

— К вершине! — с трудом выдохнул Грант, теперь мучительно вдыхая. — Возможно мы можем оставаться в более разряженной атмосфере, чем они.

У Ли не было сил ответить. Она тяжело дыша упорно шла рядом с Грантом, теперь они брели по голым камням. Перед ними возвышались два утеса, как столбы ворот. Блестящие, черные. Грант заметил мелькание крошечных черных фигур на открытой площадке, и в гневе выстрелил туда. Один шмыгун забился в конвульсиях, его накидка трепыхалась, но остальные бежали дальше. Похоже их были тысячи.

Вершины приближались, оставалось не более нескольких сотен ярдов. Они были отвесные, гладкие.

— Между ними, — пробормотал Грант.

Между утесами зиял голый и узкий проход. Пики близнецы были из одной эпохи; когда-то вулканическая конвульсия расщепила скалу, оставив узкий каньон между скалами.

Грант обнял Ли, помогая идти. Из-за усталости и высоты она тяжело, прерывисто дышала. Мелькнувший дротик зазвенел на камнях когда они достигли площадки перед пиками, но оглянувшись назад, Грант увидел только пурпурного шизика плетущегося вверх и несколько вправо от них. Они побежали прямо в пятидесятифутовый проход, который перешел внезапно в значительных размеров долину — и там, встали как вкопанные.

Там лежал город. Сначала Грант подумал, что они ворвались в огромную метрополию шмыгунов, но присмотревшись, понял, что это не так. Это был не средневековый город из каменных блоков, а поэма в мраморе, классическая по красоте, из человеческих и нечеловеческих пропорций. Белые колонны, величественные арки, совершенные изогнутые своды, архитектурные линии которые моги бы родиться в Акрополе. Хватило секундного взгляда, чтобы увидеть, что город мертв, покинут, разрушен.

Даже падая с ног от усталости, Ли была поражена его красотой.

— Как… как прекрасно! — сказала она задыхаясь. — Это заставляет забыть об этих… шмыгунах!

— Но они не забудут о нас, — пробормотал Грант. — Спрячемся где-нибудь. В каком-нибудь здании.

Но они не сделали и нескольких шагов от входа в долину, как невообразимый шум остановил их. Грант обернулся и замер изумленный. Узкий каньон был наполнен орущими ордами шмыгунов, как будто там постелили тошнотворный, вздымающийся черный ковер. Но они не шли дальше края долины, потому что усмехаясь, хихикая и раскачиваясь, тяжело перебирая трехпалыми ногами, загораживали проход четыре шизика!

Это была битва. Шмыгуны кусались и кололи кинжалами жалких защитников, в чьих пронзительных криках слышалось больше боли, чем хихикания. Но с решимостью и целеустремленностью совершенно чуждой шизикам, их когтистые ступни топали методично вверх, вниз, вверх, вниз.

— Будь я проклят! — воскликнул Грант. Потом идея пришла к нему. — Ли! Они запечатали каньон, весь дьявольский выводок за ними!

Грант бросился ко входу. Он втиснул свой огнемет между тощими ногами шизика, нацелил его прямо вдоль каньона, и нажал спуск.

Адский взрыв. Маленький алмаз, дающий всю свою энергию для единственной вспышки, выстрелил зазубренным потоком огня, который накрыл каньон от стены до стены и извергся из него, веером, сжигая кровопуску на склоне.

Идиотские Холмы отозвались ревом, и когда дождь из обломков успокоился, в каньоне осталось только несколько кусков плоти, да голова несчастливого шизика, все еще подпрыгивала и катилась.

Три шизика выжили. Пурпурнолицый дергал рукой, усмехаясь и хихикая в дебильном веселье. Грант отшатнулся от него и повернулся к девушке.

— Слава Богу! — сказал он. — Во всяком случае, мы избавились от них.

— Я не боялась, Грант. Ведь ты был рядом.

Он улыбнулся.

— Возможно мы сможем найти пристанище здесь, — предположил Грант. — Лихорадка менее докучает на этой высоте. Но… это, наверное, был центральный город всей расы шмыгунов в древние времена. Я не могу представить дьяволов создавших такую прекрасную архитектуру как эта… и такую большую. Эти строения такие колоссальные в сравнении с размерами шмыгунов, как небоскребы Нью-Йорка для нас!

— Но так прекрасны, — сказала Ли мягко, обводя взглядом величественные руины. — За одно это их можно почти простить… Грант! Взгляни туда!

Он проследил за ее жестом. На внутренней стороне портала каньона были вырезаны гигантские изображения. Поражало то что было там изображено. Там, возвышаясь далеко по сторонам утеса, были фигуры не шмыгунов, а… шизиков! Изысканно вырезанные, улыбающиеся более чем усмехающиеся, и улыбающиеся где-то грустно, с сожалением, жалостью — и все же, несомненно шизики!

— Боже правый! — прошептал Грант. — Ты видишь, Ли? Это должно быть город шизиков. Ступени, двери, здания, все в их масштабе и размерах. Как-то, когда-то, они должно быть достигли цивилизации, а потом деградировали из великой расы.

— И, — добавила Ли, — вот почему те четыре шизика заблокировали проход, когда шмыгуны пытались пройти сюда: они все еще помнят. Или возможно, они в действительности не помнят, но хранят традиции прошлой славы, или, еще более вероятно, у них сохранилось суеверное чувство, что это место священно. Они позволили нам пройти, потому что, во всяком случае, мы более похожи на шизиков, чем шмыгуны. Но удивительная вещь, что они все еще обладают даже такой смутной памятью, потому что этот город должно быть лежит в руинах столетия. А может быть даже и тысячи лет.

— Но представить, что шизики могли иметь разум для создания такой культуры, — начал Грант отшатнувшись в сторону от пурпурного шизика, раскачивающегося и хихикающего. Неожиданно он умолк, обратив пристальный взгляд на создание с новой точки зрения. — Это он преследовал меня последние дни. Хорошо старина, чего тебе?

Пурпурный растянулся болезненно забрызганный соком кровопуски и изогнулся, идиотски хихикая. Его нелепый рот скривился; глаза захлопали в мучительном усилии умственной концентрации.

— Феты! — захихикал он победно.

— Имбецил! — вспыхнул Грант. — Полоумный! Идиот! — он оборвал себя, затем улыбнулся. — Не принимай это всерьез. Я думаю ты заслужил их. — Грант бросил упаковку шоколада трем восхищенным шизикам. — Вот ваши конфеты.

Пронзительный крик Ли испугал его. Она вовсю махала руками, а над гребнем Идиотских Холмов ревел ракетный самолет, заходя на посадку в долину.

Дверь открылась. Оливер выступил степенно, заметив к месту:

— Я настоящий и ты настоящая.

А за паракотом вышли люди — два человека.

— Папа! — закричала Ли.

Некоторое время спустя Густав Нейлан повернулся к Гранту.

— Я не могу отблагодарить вас, — сказал он. — Если есть что-нибудь, чем я могу выразить свое уважение к…

— Есть. Вы можете аннулировать мой контракт.

— О, вы работаете на меня?

— Я — Грант Кальторп, один из ваших торговцев, и я по горло сыт этой безумной планетой.

— Конечно, если вы так хотите, — сказал Нейлан. — Если это вопрос оплаты…

— Вы можете заплатить мне за шесть месяцев, которые я тут проработал.

— Если вы позаботитесь остаться, — сказал старик, — вам не придется долго заниматься меновой торговлей. Мы способны выращивать февру около полярных городов, и я предпочитаю плантации ненадежным расчетам на шизиков. Если бы вы отработали ваш год, мы могли бы предложить вам плантацию в качестве оплаты к концу этого времени.

Грант встретился взглядом с серыми глазами Ли Нейлан и смутился.

— Спасибо, — сказал он медленно, — но меня уже тошнит от этого. — Он улыбнулся девушке, затем повернулся обратно к ее отцу. — Могли бы вы рассказать мне, как вам посчастливилось найти нас? Это самое невероятное место на планете.

— В том то все дело, — сказал Нейлан. — Когда Ли не вернулась, я понял, что дело серьезное. В конце концов, я решил, зная ее, что обыщу самые маловероятные места в первую очередь. Мы были на берегах Лихорадочного Моря, а потом Белая Пустыня и, наконец, Идиотские Холмы. Мы задержались у развалин хижины, а на обломках был этот малый, — он указал на Оливера, — который сказал нам: «Десять шизиков кого угодно сведут с ума». Ну, полоумная часть звучала очень похоже в отношении моей дочери, и мы стали кружить там, пока рев вашего огнемета не привлек наше внимание.

Ли надула губы, потом обратила серые серьезные глаза на Гранта.

— Помнишь, — сказала она нежно, — что я говорила тебе там, в джунглях?

— Я мог бы не упоминать об этом, — ответил он. — Я знаю, что ты тогда бредила.

— Ну, может быть и нет. Может ли дружеская поддержка облегчить отработку твоего года? Я имею в виду — например если ты полетишь с нами в Юнополис и вернешься назад с женой?

— Ли, — сказал Грант хрипло, — ты знаешь, что это совсем другое дело, хотя я не могу понять почему ты мечтала об этом.

— Наверное, лихорадка, — предположил Оливер.

 

Очки Пигмалиона

— Так что же такое реальность? — спросил маленький человечек, похожий на гнома.

Широким жестом руки он указал на окружавшие Сентрал Парк высотные здания со множеством окон, сияющих, словно костры в пещере Кро-Маньон.

— Все это — сон, мечта, все — иллюзия. Я — ваше видение, а вы — мое.

Стараясь прояснить мысли, затуманенные парами алкоголя, Дан Берк непонимающе смотрел на крошечный силуэт своего спутника. Он уже сожалел о том, что ушел с вечеринки, чтобы немного подышать свежим воздухом в парке, где и наткнулся на этого чудаковатого старика. Но сбежать ему все-таки надо было, так как он чувствовал, что перебрал. Даже присутствие Клер с ее стройными ножками не удержало его. Страшно хотелось вернуться к себе, не в отель, а домой, в Чикаго, или оказаться в относительно спокойной обстановке Торговой палаты. Впрочем, на следующий день он должен был уезжать.

— Вы пьете, — продолжало подобие бородатого эльфа, — чтобы сделать мечту явью, не так ли? Чтобы вам показалось, что то, чего вы добиваетесь, уже принадлежит вам, или то, что ненавидите, уже побеждено. Вы пьете, чтобы убежать от реальности, и самое смешное состоит в том, что сама реальность и есть мечта, призрак.

«Псих», — опять подумал Дан.

— По крайней мере, так говорит философ Беркли, — заключил попутчик.

— Беркли? — переспросил Дан.

Ясность ума постепенно возвращалась к нему; вспомнились лекции по философии.

— Епископ Беркли?

— Так вы его знаете? Философ-идеалист… не так ли?.. Тот, который утверждает, что мы предмет не видим, не слышим, не осязаем, не обоняем, не различаем на вкус; у нас просто возникает ощущение, что мы его видим, слышим, обоняем, осязаем, различаем на вкус.

— Я… кажется, припоминаю.

— То-то! Но ощущения — это психические явления. Они существуют в нашем сознании. В таком случае, как мы можем узнать, существуют ли предметы не только в нашем сознании? Он снова указал рукой на залитый огнями небоскреб. — Вы лишь испытываете ощущение, имеете зрительное впечатление. А остальное вы истолковываете сами.

— Вы занимаетесь тем же, — возразил Дан.

— Откуда вам это известно? Даже если бы вы знали, что то, что я называю красным, не может быть зеленым, могли бы вы видеть моими глазами? Даже если бы вы это знали и были уверены в том, что я тоже не ваше видение?

Дан расхохотался:

— Разумеется, никто ничего не знает. Через поры пяти органов чувств мы просто получаем информацию, а потом догадываемся… За ошибку расплачиваемся…

Он уже протрезвел, лишь слегка побаливала голова.

— Послушайте! — сказал он. — Можно без конца спорить, говорить, что реальный предмет — всего лишь призрак, это легко. Но если ваш друг Беркли прав, почему нельзя взять да и превратить мечту в реальность? Если это действует в одном направлении, то должно действовать и в обратном.

Бородач разволновался, блестящие глаза гномика как-то странно сверкнули.

— Все художники этим занимаются, — прошептал старичок.

Дану хотелось выразить свою мысль по-другому, но нужные слова не приходили на ум.

— Неправда, — пробормотал он. — Любой человек может отличить картину от действительности или кино от жизни.

— Но чем достовернее, тем лучше, не так ли? — сказал собеседник. — А что если сделать кино предельно достоверным, как вы на это смотрите?

— Да не удастся это никому!

И снова странный блеск в глазах старика.

— А я могу, — выдохнул он. — Я сделал!

— Что вы сделали?

— Превратил мечту в реальность. Дурачье! — воскликнул незнакомец, приходя вдруг в ярость. — Представляете, приношу я свое изобретение в «Вестман» (это киностудия такая), и что, вы думаете, мне говорят? Не доработано… Оно, мол, рассчитано только на одного человека. Слишком дорогое удовольствие, видите ли. Дурачье! Болваны!

— Что?

— Послушайте! Меня зовут Альберт Людвиг, профессор Людвиг!

Так как Дан молчал, старичок продолжал:

— Это вам ни о чем не говорит? Тогда слушайте… В фильме есть изображение и звук. Теперь представьте, что к ним я добавляю вкус, запах, даже осязание, если интрига пробуждает в вас интерес. Представьте, что я ввожу в действие и вас. Вы разговариваете с призраками, а призраки разговаривают с вами. Действие разворачивается не на экране, а вокруг вас, и вы сами участвуете в нем. Разве это не превратит мираж в реальность?

— А как же вы это сделаете?

— Как? Как? Да очень просто! Вначале — моя позитивная жидкость, а потом уж — мои волшебные очки. Снимаю историю в жидкости с примесью светочувствительных хроматов. Приготовляю сложный раствор… представляете? Химическим способом придаю ему вкус, а электрическим привношу звук. И как только история записана, вливаю раствор в мои очки… мой кинопроектор. Подвергаю раствор электролизу. Разбиваю очки. Самые старые хроматы исчезают первыми. И затем уж возникает история: изображение, звук, запах, ощущение вкуса…все!

— А осязание?

— Если у вас появится интерес, ваше сознание даст это ощущение, — заверил старичок. — Не желаете ли посмотреть, господин?..

— Берк, — сказал Дан и при этом подумал: «Нашел дурака!..»

И вдруг среди улетучивавшихся паров алкоголя сверкнули искры любопытства и смелости.

— А почему бы и нет, — буркнул он.

Он встал. Стоявший рядом Людвиг едва достигал его плеча. «Чудак, гном», — думал Дан, следуя за человеком в одну из гостиниц в квартале.

В номере Людвиг порылся в сумке и достал оттуда предмет, напоминавший собой противогаз. Он был снабжен огромными очками и резиновым шлангом. С нескрываемым любопытством Дан стал его рассматривать, в то время как бородатый профессор-карлик размахивал перед ним пузырьком с бесцветной жидкостью.

— Вот она! — ликовал он. — Моя позитивная жидкость, та самая. Снимать очень трудно, адски трудно, поэтому и сюжет самый что ни на есть заурядный. Утопия, только два персонажа, да вы, зритель. А теперь наденьте очки. Наденьте их и скажите, какие болваны эти люди из «Вестмана»!

Он налил немного жидкости в маску, размотал скрученный провод и подключил его к стоявшему на столе аппарату.

— Ректификатор, — пояснил он. — Для электролиза.

— На это у вас пойдет вся жидкость? — полюбопытствовал Дан. — А если использовать только часть, увидишь только часть фильма? Тогда, какую часть?

— Каждая капля содержит в себе всю историю, но сначала надо заполнить очки.

И едва Дан натянул маску на лицо, старичок, запинаясь, спросил:

— Ну! Что вы сейчас видите?

— Абсолютно ничего. Окно да огни на той стороне улицы.

— Вполне естественно. Ну а теперь мы приступим к электролизу. Начали!

Паракосм.

На мгновение Дан замешкался. Жидкость перед его глазами вдруг побелела, и он услышал гул множества голосов. Он поднял было руку, чтобы сорвать маску, но тут в дымке стали возникать какие-то силуэты, что вызвало в нем любопытство. Какие-то гигантские твари ползали и извивались.

Картина стабилизировалась; дымка рассеялась, словно летний туман. Не веря своим глазам, судорожно вцепившись в подлокотники невидимого кресла, Дан созерцал лес. Да еще какой лес! Невероятный, сверхъестественный, величественный! Гладкие стволы деревьев поднимались в ослепительно яркое небо. Своей причудливостью растительность напоминала леса каменноугольного периода. На головокружительной высоте покачивалась листва, и можно было различить ее зеленовато-коричневый цвет. Пели птицы. По крайней мере, Дану казалось, что он слышит удивительный, очаровательный щебет, хлопанье крыльев (хотя вокруг не было ни одного существа), тихий свист, будто где-то играли на волшебной дудочке.

Его охватило оцепенение, парализовало. Но тут его уха коснулись звуки какой-то мелодии; они как будто состояли из чудесных, вызывавших восторг у слушателя, музыкальных осколков, которые то металлически позвякивали, то нежно замирали. На мгновение Дан забыл о кресле, подлокотники которого сжимал руками, о жалком гостиничном номере, о старике Людвиге, о головной боли. Он представил себя среди этой восхитительной растительности.

— Эдем, — прошептал он, и музыка отдаленных голосов ответила ему. Частично вернулось сознание: «Иллюзия!»

«Хитроумные оптические приборы, — подумал Берк, — это не реальность». Он пошевелил ногами и отметил еще одну странность: смотришь на землю — под ногами зеленеющий мох, дотронешься — старый гостиничный ковер.

Тихо играли волшебные дудочки. Дан почувствовал легкий, удивительно приятный запах. Он поднял голову и увидел, как на соседнем дереве распускается огромный красный цветок, а в небе появилось красноватое солнце. Волшебный оркестр заиграл громче, музыка вызывала в нем чувство невыразимой тоски. Иллюзия? Если так, то из-за нее реальность становилась невыносимой.

Дану хотелось верить, что где-то, в каком-то месте по ту сторону грез действительно существует пейзаж такой удивительной красоты. Преддверие рая? Возможно.

А потом вдали сквозь легкий туман он уловил какое-то движение. Нет, это было не покачивание листвы, а серебристое посвечивание. Нечто более осязаемое, чем дымка. Что-то явно приближалось. Он разглядел силуэт, который то появлялся, то исчезал за деревьями, а немного погодя, увидел, что это силуэт человека. И только когда он почти вплотную приблизился к нему, Дан понял, что это совсем еще юная девушка, почти девочка.

На ней было платье из легкой серебристой полупрозрачной ткани, ослепительно яркой, как свет звезды; узкая серебристая лента удерживала на лбу черные блестящие шелковистые волосы. Никакой другой одежды или украшений на ней не было. Она стояла в шаге от него с широко раскрытыми темными глазами. Снова послышалась музыка, и девушка улыбнулась.

Дан попытался собрать воедино свои разрозненные мысли. А это существо — тоже… иллюзия? Она так же призрачна, как красота леса? Он уже хотел что-нибудь сказать, когда чей-то незнакомый и возбужденный голос зазвучал в его ушах.

— Кто вы?

Неужели это произнес он сам? Голос его звучал как-то по-другому, будто в бреду. Девушка снова улыбнулась.

— Английский, — удивительно нежным голосом произнесла она. — Я немного говорю на этом языке. Меня научил… (тут она запнулась) отец моей матери, его зовут Седой Ткач.

В ушах Дана опять раздался все тот же незнакомый голос:

— Кто вы?

— Меня зовут Галатея, — ответила девушка. — Я пришла за тобой.

— За мной? — переспросил голос, который был похож на голос Дана.

— Левкон по прозвищу Седой Ткач велел мне, — улыбаясь, объяснила девушка. — Он сказал, что ты пробудешь у нас до второго полудня, начиная с сегодняшнего.

Она взглянула на бледное солнце, стоявшее теперь прямо над лужайкой, и подошла ближе.

— А как зовут тебя?

— Дан, — прошептал он и опять не узнал своего голоса.

— Какое странное имя! — воскликнула девушка, протягивая обнаженную руку. — Пойдем!

Дан взял ее руку и не без удивления ощутил живое тепло розовых пальчиков. Он уже забыл о парадоксах иллюзий, для него это была не иллюзия, а сама реальность. Ему показалось, что он идет за девушкой по покрытой мхом земле, которая слегка проседала под его ногами, тогда как Галатея почти не оставляла следов.

Он заметил, что на нем тоже серебристая туника, а ноги босые. Внезапно он всем телом почувствовал дуновение ветерка, а под ногами ощутил влажную землю.

— Галатея, — позвал его голос. — Галатея, где я? На каком языке ты говоришь?

Она, смеясь, обернулась.

— В Паракосме, где же еще. И говорю я на своем языке.

— Паракосм, — тихо повторил Дэн. — Пара… косм!

Странно, но он еще помнил кое-что из греческого, который в течение года изучал в университете лет десять назад. Паракосм! Запредельный мир.

В глазах Галатеи заиграли искорки:

— А что? Реальный мир кажется необычным после твоего царства теней?

— Царства теней? — повторил ошеломленный Дан. — Вот этот — тень, а не мой!

Улыбка девушки сделалась иронической.

— Ложь! — сказала она, очаровательно надув губки. — Выходит, что призрак я, а не ты? Разве я похожа на призрак?

Она рассмеялась. Дан промолчал; он задумался, странные вопросы волновали его, пока он шел за своим стройным проводником. Дорога стала шире, а диковинные деревья попадались реже. Ему показалось, что они прошли с километр, когда хрустальное журчание воды приглушило эфирную музыку. Путники вышли на берег быстрой чистой речушки, которая вытекала из сверкавшего водоема, плескаясь стремительными серебряными струйками и искрясь в лучах бледного солнца. На берегу Галатея встала на колени, зачерпнула воды и стала пить. Дан последовал ее примеру. Вода показалась ему необычайно свежей и вкусной.

— А как мы переберемся? — спросил он.

Сопровождавшая его лесная нимфа показала на искрившуюся брызгами отмель под небольшим водопадом.

— Можно там перейти вброд, но мне нравится здесь.

Она с минуту стояла на зеленом берегу, потом серебряной стрелой нырнула в воду. Дан сделал то же самое. Вода подействовала на него, как шампанское. За два-три гребка он оказался в месте, где вынырнула Галатея, ослепив его своими белоснежными ногами, ничем не хуже ног Клер. Мокрая одежда облегала ее тело, как металлический чехол. При виде его у Дана захватило дух. Но каким-то образом серебристая ткань оказалась сухой (капельки стекали с нее, как с промасленного шелка). Они пошли дальше.

Диковинный лес кончался у реки. Теперь они шли по лугу, пестревшему крохотными цветами в виде звездочек. Неземная музыка сопровождала их. Она звучала то громче, то тише, обволакивая их своей мелодичностью.

— Галатея! — спросил вдруг Дан. — Откуда исходит эта музыка?

Девушка посмотрела на него изумленно. Затем рассмеялась.

— Грос бета! Цветы такие! На, послушай!

Она сорвала фиолетовую «звездочку» и поднесла к его уху. И действительно, из чашечки цветка лилась нежная печальная мелодия. Галатея бросила цветок ему в лицо и пошла дальше.

Перед ними возникла роща, где росли не гигантские лесные деревья, а кусты с разноцветными цветами и плодами. Ее пересекал веселый ручеек. Здесь и находилась конечная цель их путешествия — белокаменное, словно из мрамора, строение — низкий дом, покрытый вьющимися растениями, с широкими без стекол окнами. По тропинке, выложенной блестящими камешками, они дошли до сводчатого входа. Там на скамье из резного камня сидел седобородый почтенный старик. Галатея обратилась к нему на каком-то мелодичном языке, напоминавшем Дану музыку цветов, затем обернулась.

— Это Левкон, — представила она старика. Тот встал со скамьи и заговорил с Даном по-английски.

— Мы с Галатеей счастливы принять тебя, так как гости радуют нас своим посещением крайне редко, а уж из царства теней — тем более.

Дан невнятно поблагодарил старика, тот кивнул головой и снова уселся на резную скамью. Танцующей походкой Галатея вошла в жилище, а Дан после минутного колебания сел на другую скамью. И опять его мысли закружились в водовороте. Неужели все это действительно только иллюзия? Может быть, он сидит в заурядном гостиничном номере, глядя сквозь волшебные очки, которые воспроизводят этот мир? А может быть, перенесясь каким-то чудом, он и в самом деле сидит здесь, среди этого чарующего пейзажа? Дан погладил скамью: из камня, твердая и прочная, шероховатая на ощупь.

— Левкон, — раздался его голос, — как вы узнали о моем появлении?

— Мне сказали об этом, — ответил старик.

— Кто вам сказал?

— Никто.

— Но… Кто-то ведь должен был вам об этом сообщить!

Седой Ткач покачал красивой головой.

— Мне сказали.

Дан прекратил допрос, радуясь тому, что может насладиться окружавшей его красотой. Но тут вышла Галатея, неся хрустальное блюдо с диковинными плодами. Они лежали в живописном беспорядке: красные, фиолетовые, оранжевые и желтые, напоминающие формой груши, яйца, виноград, фантастические и нереальные. Дан выбрал бледный прозрачный фрукт в форме яйца, откусил и тотчас был весь облит брызнувшей из плода сладковатой жидкостью, что необычайно развеселило девушку. Она, смеясь, взяла такой же фрукт. Надкусив плод с одного конца, она выжала в рот его содержимое. Дан взял еще один, фиолетовый и терпкий, как рейнское вино, потом еще один со съедобными зернышками, по вкусу напоминавшими миндаль. Галатея не переставала смеяться, видя его изумленное лицо. Даже Левкон позволил себе улыбнуться. Дан бросил в протекавший рядом ручей кожуру, и та, как бы пританцовывая, стремительно поплыла к реке.

— Галатея, а ты когда-нибудь бываешь в городе? — спросил он. — Какие города есть в Паракосме?

— В городе? А что такое город?

— Место, где люди живут очень близко друг от друга.

— А?! — произнесла она, нахмурив брови. — Нет. Здесь нет городов.

— Но где же жители Паракосма? У вас же должны быть соседи?

Девушка, казалось, была удивлена.

— Там, за ними, живут мужчина и женщина, — сказала она, указывая на ряд синих холмов у горизонта. — Далеко-далеко за ними. Один раз я туда ходила, но нам с Левконом больше нравится эта долина.

— Но Галатея! — возразил Дан, — разве вы с Левконом одни в долине? Где же… Что стало с твоими родителями? Твоими отцом и матерью?

— Они ушли. Туда… где всходит солнце. Когда-нибудь они вернутся.

— А если не вернутся?

— Грос бета! Что же может помешать?

— Дикие звери, — сказал Дан, — ядовитые насекомые, болезнь, наводнение, буря, преступники, смерть!

— Никогда не слышала этих слов, — ответила Галатея. — Этого здесь нет… какие-то преступники! — презрительно фыркнула она.

— Даже… смерти?

— А что такое смерть?

— Это… в общем, это вроде как заснуть и никогда не проснуться. Это то, что случается со всеми в конце жизни.

— Никогда не слышала о конце жизни! — решительно заявила Галатея. — Такого не бывает!

— Тогда, что же происходит, когда становишься старым? — не сдавался Дан.

— Да ничего, глупый! Никто не стареет, если только сам того не захочет. Как Левкон! Человек достигает нравящегося ему возраста — и все. Это закон!

Дан растерянно посмотрел в красивые темные глаза Галатеи.

— А ты достигла любимого возраста?

Темные глаза опустились. От смущения у девушки запылали щеки. Она повернулась к Левкону, который, сидя на скамье, задумчиво качал головой, затем снова посмотрела на Дана.

— Нет еще, — прошептала она.

— А когда ты его достигнешь, Галатея?

— Когда у меня будет ребенок, на которого мне дано разрешение. Понимаешь… — (Она потупила взгляд). — Нельзя… иметь детей… после.

— Разрешили? Кто разрешил?

— Закон.

— Закон! Ведь не все регулируется законом! А случай, шанс, несчастья?

— А что это? Случай? Несчастья?

— Непредвиденные вещи. То, чего не ожидают.

— Ничего нет неожиданного, — уверенно сказала Галатея. И медленно повторила:

— Нет ничего неожиданного.

В ее голосе он уловил тоску. Левкон приподнял голову.

— Хватит, — сказал он и повернулся к Дану.

— Мне знакомы слова, которые ты употребляешь. Случай, шанс, болезнь, смерть. Они не годятся для Паракосма. Оставь их для своей мифической страны.

— Но где же вы их слышали?

— От матери Галатеи, которая переняла их от твоего предшественника, призрака, посетившего нас до рождения Галатеи.

Дану почудилось лицо Людвига.

— Как он выглядел?

— Как ты.

— А звали как?

Старик вдруг сжал губы.

— Мы не говорим о нем, — ответил он и вошел в жилище, не проронив больше ни слова.

— Сейчас примется за работу, — пояснила Галатея.

— А что он делает?

— Вот это, — ответила она и погладила серебристую ткань туники. — Он ткет с помощью металлических гребенок на очень умной машине. Я не знаю как.

— А кто построил машину?

— Она здесь была.

— Но… Галатея! Кто же построил дом? Кто посадил эти фруктовые деревья?

— Они здесь стояли. Дом и деревья были здесь всегда, — уверяла она его. — Я же тебе сказала, что все уже было предусмотрено от начала вечности… все. И дом, и деревья, и машины были приготовлены для Левкона, родителей, меня. Есть место и для моего ребенка, который будет девочкой, и место для ее ребенка, и так всегда.

Дан на минуту задумался.

— Ты родилась здесь?

— Не знаю.

Вдруг он с испугом заметил, что в глазах Галатеи засверкали слезы.

— Милая Галатея! Почему ты несчастна? В чем дело?

Девушка качнула своими каштановыми локонами и улыбнулась.

— Пустяки! Все прекрасно! В Паракосме никак нельзя быть несчастным.

Она встала и взяла его за руку.

— Давай нарвем фруктов на завтра!

Как серебристый вихрь, она устремилась вперед и скрылась за домом. Дан побежал за ней. Грациозно, как балерина, она подпрыгнула, чтобы достать до ветки, уцепилась за нее и, смеясь, бросила ему большой золотистый шар. Как только руки Дана наполнились яркими плодами, она послала его за оставленным на скамье хрустальным блюдом. Когда он вернулся, разноцветные шары укрыли уже всю землю. Розовыми пальчиками ног девушка подталкивала их, и они скатывались в ручей. Это ее веселило, тогда как Дан смотрел на нее с гнетущей тоской. Потом вдруг повернулась к нему лицом, и они, застыв, долго смотрели друг другу в глаза. Наконец, она отвернулась и пошла к дому. С фруктами в руках Дан пошел за ней. Сомнения и растерянность опять овладели им.

Солнце уже садилось за деревьями громадного леса, и длинные тени рождали прохладу. В сумерках ручеек казался лиловым, его радостное журчание по-прежнему сливалось с музыкой цветов. Наконец, солнце скрылось; тьма спустилась над лугом; внезапно умолкли цветы, и лишь ручей продолжал петь в этом мире тишины. Так же молча Дан переступил порог дома.

В просторном зале, где пол был выстлан черно-белыми плитами, повсюду стояли скамьи, искусно высеченные из мрамора. В глубине, склонившись над поблескивающей машиной, сидел старый Левкон. Когда Дан вошел в комнату, старик вытянул из машины длинный кусок серебристой ткани; свернул его и отложил в сторону. Дан отметил про себя одну необычную деталь: несмотря на раскрытые окна, ни одно ночное насекомое не порхало вокруг светящихся шаров, размещенных в нишах стен.

Слева от него, опершись в усталости о дверной косяк, на пороге одной из комнат стояла Галатея. Дан поставил на скамью блюдо с фруктами и подошел к ней.

— Твоя, — сказала она, кивнув в сторону комнаты.

Он увидел уютную спальню. В квадрате окна мерцали звезды. На стене слева висела мраморная голова, изо рта которой била струйка воды, бесшумно падавшей в широкий бассейн. Меблировку комнаты дополняла такая же изящная, как и в зале, скамья, покрытая серебристой тканью. Помещение освещал свисавший на цепи с потолка единственный шар. Дан повернулся к девушке, глаза которой оставались чересчур серьезными.

— Лучше не бывает! — воскликнул он. — Но как мне погасить свет, Галатея?

— Погасить? Надо его прикрыть. Вот так.

Тень улыбки мелькнула на ее лице, когда она опускала металлический колпак на сверкавший шар. В темноте они замерли в каком-то напряженном ожидании. Дан ощущал близость девушки. Затем свет вспыхнул снова. Галатея устремилась было к двери, но остановилась и взяла Дана за руку.

— Милая тень, — чуть слышно прошептала она. — Надеюсь, сны твои будут музыкой.

И убежала.

Дан застыл в нерешительности. Потом заглянул в зал, где Левкон по-прежнему сидел, склонившись над машиной. Седой Ткач поднял руку, но ничего не сказал. Дану очень не хотелось быть его молчаливым компаньоном, и он вернулся в свою комнату, чтобы подготовиться ко сну.

Тень

Рассвет наступил как бы мгновенно, и все вокруг мелодично зазвучало. Веселое красноватое солнышко бросало через всю комнату длинные лучи. Дан проснулся с полным осознанием всего происходящего, будто и не спал совсем. Бассейн соблазнительно манил его свежей водой, и он с наслаждением выкупался. Затем вышел в зал. Удивленный тем, что шары по-прежнему горели, соперничая с дневным светом. Дан нечаянно коснулся одного из них: шар был холодный, как металл, и не имел опоры. Дан подержал в руках сверкавшую сферу, затем вышел в нарождавшийся день.

Галатея танцевала в аллее и при этом ела такой же розовый, как ее губы, плод. Она снова была веселой, снова была той встретившей Дана счастливой нимфой. И когда он выбрал на завтрак сладкое зеленое «яйцо», она ослепительно улыбнулась ему.

— Пойдем к реке! — крикнула она и направилась танцующей походкой к диковинному лесу. Дан последовал за ней. Смеясь, они прыгнули в водоем и плескались в нем до тех пор, пока Галатея не вышла на берег, порозовевшая и запыхавшаяся. В голове Дана возник вопрос, который он еще ни разу не задавал.

— Галатея, — сказал его голос, — а кого ты возьмешь в спутники?

Она серьезно посмотрела на него.

— Не знаю. Он будет мне назначен. Это закон.

— И ты будешь счастлива?

— Конечно, — ответила она и как будто смутилась. — А разве не все счастливы?

— Там, где я живу, не все.

— Должно быть, это очень странное место, твое царство теней. Страшный мир.

— Возможно, да, — признался Дан. — Я хотел бы…

Он замолчал. Чего он желал? Разговаривая с призраком, видением, миражом, Дан внимательно рассматривал девушку, ее блестящие черные волосы, глаза, белоснежную кожу. Он улыбнулся и протянул руку, чтобы коснуться обнаженной руки Галатеи, но она, взглянув на него серьезно и как-то удивленно, резко поднялась.

— Пойдем! Я покажу тебе свою страну.

Она побежала вдоль ручейка, и Дан нехотя последовал за ней.

Какой чудесный день! Они шли вдоль реки, которая то звонко журчала, то вдруг умолкала, а вокруг них раздавались негромкие сладкоголосые трели цветов. За каждым изгибом реки возникали новые великолепные картины, с каждым мгновением новое чувство радости. Они то заводили беседу, то вдруг замолкали. Если им захотелось пить, река предлагала свою холодную воду; стоило им захотеть есть, как плоды сами просились в руки. Когда они уставали, всегда находилось глубокое русло с мшистым бережком, а после отдыха их манили новые красоты. Невероятные деревья бесчисленных фантастических видов представали перед ними, а вдоль реки простирался луг, по-прежнему усыпанный цветами-звездочками. Галатея сплела Дану венок из ярких бутонов, и в дальнейшем его шагам аккомпанировала тихая благозвучная песня. Незаметно красное солнце опустилось за лес, и день подошел к концу. Когда Дан обратил на это внимание, они повернули обратно.

Галатея стала напевать какую-то странную мелодию, грустную и нежную, как журчание реки и музыка цветов.

— Что это за песня? — спросил Дэн.

— Ее пела другая Галатея — моя мать. Сейчас я переведу ее тебе, — сказала она, взяла Дана за руку и запела:

Голос ее дрогнул; воцарилась тишина, которую не осмеливались нарушить даже вода своим журчанием и цветы своей музыкой.

— Галатея…

В ее печальных глазах стояли слезы.

— Это очень грустная песня, Галатея, — прошептал Дан. — Почему твоя мать была грустной? Ведь ты говорила, что в Паракосме все счастливы.

— Она нарушила закон, — ответила девушка безжизненным голосом. — Это неизбежный путь к скорби… Она полюбила призрака! Он явился к нам из твоего царства теней, жил здесь, а затем ушел. А когда к матери пришел назначенный спутник жизни, было уже поздно, понимаешь? Но в конце концов она примирилась с законом, хотя на всю жизнь осталась несчастной и теперь скитается по свету… Я никогда не нарушу закон, — с вызовом сказала Галатея.

Дан взял ее за руку.

— Я не хочу, Галатея, чтобы ты была несчастной. Я хочу видеть тебя всегда счастливой.

Она покачала головой.

— Но я и так счастлива, — сказала она с ласковой, но безрадостной улыбкой.

По дороге к дому они больше не обмолвились ни словом. Тени гигантских деревьев падали на другой берег реки. Некоторое время они шли, взявшись за руки, но у выложенной сверкающей галькой тропинки Галатея вырвалась и побежала. Дан бросился за ней. Когда он добежал до дома, Левкон сидел на скамье у входа, а Галатея стояла на пороге. Ему показалось, что в глазах девушки стояли слезы.

— Я очень устала, — сказала она и исчезла в доме.

Дану хотелось броситься вслед, но старик поднял руку, чтобы удержать его.

— Друг теней, — промолвил он, — выслушай меня.

Дан не без колебаний присел на соседнюю скамью.

Чувство тревоги охватило его: он не ожидал услышать что-либо приятное.

— Я должен сообщить тебе кое-что, — продолжал Левкон, — скажу это, ничуть не желая тебя огорчить, если только фантомы способны огорчаться. Так вот. Галатея любит тебя, хотя мне кажется, что она пока сама об этом не догадывается.

— Я люблю ее тоже, — сказал в ответ Дан.

Седой Ткач устремил на него изумленный взгляд.

— Не понимаю. Субстанция, разумеется, может любить тень, но как тень может любить субстанцию?

— Я люблю ее, — повторил Дан.

— Тогда горе вам обоим! Потому что в Паракосме это невозможно, это противоречит законам. Галатее уже назначили супруга. Возможно, он вот-вот явится.

— Законы! Законы! — процедил Дан сквозь зубы. — Чьи законы? Не мои, не Галатеи!

— Но они есть, — настаивал Седой Ткач. — Не нам их критиковать… только вот интересно, какая сила их отменила и позволила тебе явиться сюда!

— Я не признаю таких законов.

Старик внимательно посмотрел на Дана в сумерках вечерней зари.

— А разве так можно?

— В моей стране — да.

— Безумцы! — воскликнул Левкон. — Жалкие законы, созданные кучкой людей! Какая людям польза от законов, которые предусматривают исключительно наказания, придуманные опять же людьми? Может быть, никакой? Неужели такие, как вы призраки — принимают законы, запрещающие ветру дуть с запада, и разве ветер подчинится?

— Да, принимаем, — с горечью признал Дан. — Может быть, они и глупые, но более справедливые, чем ваши.

— Наши законы, — с гордостью сказал Седой Ткач, — это незыблемые законы Вселенной, законы Природы. Их попрание всегда приводит к несчастью. Я видел и познал это на примере матери Галатеи. Но Галатея сильнее ее… Ты здесь ненадолго, и прошу, не поступай дурно. Прояви милосердие; не заставляй ее страдать еще больше.

Старик встал и вошел в дом. Когда минуту спустя Дан последовал за ним, тот уже доставал из своей машины серебристый лоскут ткани. Дан грустно побрел в свою комнату, где звенела, словно отдаленный колокольчик, водяная струйка.

Когда Дан проснулся на рассвете, Галатея опять появилась с блюдом фруктов. Она поставила еду, чуть грустно улыбнулась и посмотрела на него так, точно ожидала чего-то.

— Пойдем со мной, Галатея, — сказал он.

— Куда?

— К реке. Поговорим.

Они молча шли к любимому месту Галатеи. В окружавшем его мире Дан заметил какую-то незначительную перемену. Очертания предметов стали расплывчатыми, эфирная музыка цветов еле доносилась, и даже пейзаж как-то колебался, будто дымка. Странное дело: когда он привел сюда девушку, чтобы поговорить с ней, то не знал, что сказать, и лишь скорбно молчал, не сводя глаз с очаровательного лица.

Галатея показала на восходившее багровое солнце.

— Так мало времени осталось до того, как ты вернешься в свой мир призраков, — прошептала она. — Мне будет грустно, очень грустно… Милая тень, — сказала она едва слышно, касаясь кончиками пальцев его щеки.

— А если я не уйду? — неуверенным голосом спросил Дан. — Вот захочу — и не уйду! — вдруг закричал он. — Останусь!

Тихая печаль девушки внезапно успокоила его. Он осознал всю смехотворность такой борьбы с неизбежным финалом сновидения.

— Если бы я устанавливала законы, ты бы остался. Но нельзя, мой добрый друг. Нельзя!

И забылись слова Седого Ткача!

— Я люблю тебя, Галатея!

— И я тебя тоже, — шепнула она. — Видишь, милая тень, я нарушаю тот же закон, что и моя мать, и я счастлива, что не боюсь грозящей мне беды. Левкон очень мудрый, — добавила она, ласково беря его за руку, — и я должна его слушаться. Но это — выше его мудрости, он так поддался старости… Поддался старости, — медленно повторила она.

Глаза девушки светились странным блеском. Она встала и повернулась к Дану.

— Добрый друг! То, что происходит со стариками… это смерть, о которой ты говорил… А что потом?

— После смерти? Кто знает?

— Но… Но нельзя же просто исчезнуть! — возразила она дрожащим голосом, — должно же когда-нибудь наступить пробуждение!

— Кто знает? — повторил Дан. — Некоторые думают, что мы просыпаемся в лучшем мире, хотя…

Он покачал головой.

— Наверно, так. Именно так и должно быть! — воскликнула Галатея. — Для тебя наверняка есть другой мир, лучший, чем тот безумный, о котором ты рассказывал. Милый мой друг, — прижавшись к Дану, зашептала она, — предположим, приходит ко мне назначенный возлюбленный, а я отказываюсь от него. Предположим, у меня нет детей и я поддаюсь старости, старею больше, чем Левкои, до самой смерти. Встречусь ли я тогда с тобой в том лучшем мире?

— Галатея! — в смятении воскликнул Дан. — Дорогая моя! Какая ужасная мысль!

— Ужаснее, чем ты думаешь, — все также прижимаясь к нему, шептала она. — Это больше, чем обычное нарушение закона. Это мятеж! Все запланировано, все предусмотрено, только не это. А если у меня не будет ребенка, его место будет пустовать, и места его детей, и детей их детей, и так до тех пор, пока в один прекрасный день весь огромный Паракосм не рухнет и не сможет выполнить своего предназначения. Это — разрушение, но я люблю тебя так, что не боюсь… смерти!

Дан взял ее на руки и прижал к себе.

— Нет, Галатея! Только не это! Обещай мне!

— Я могу пообещать и не сдержать обещанного, — она привлекла к себе его лицо; их губы сомкнулись, и он ощутил в ее поцелуе запах и привкус меда. — Во всяком случае я назову тебя именем, под которым буду любить. Филометрос! Мера любви моей!

— Именем?

В голову пришла фантастическая идея: доказать себе, что все это реальность, а не просто страница, которую может прочитать всякий, кто носит магические очки Людвига. А что если Галатея произнесет его собственное имя? Возможно, тогда он останется, мелькнула дерзкая мысль, но он от нее отказался.

— Галатея! — воскликнул он. — А мое имя ты помнишь?

Не сводя с него грустных глаз, она молча кивнула головой.

— Тогда произнеси его! Скажи, дорогая!

Девушка печально взглянула на него.

— Скажи, Галатея, — умолял Дан. — Имя, милая, только имя!

Она, побледнев, приоткрыла было рот, и Дан мог бы поклясться, что его имя дрожало на ее губах.

— Не могу, любимый! Не могу! Закон запрещает.

Вдруг она встала, бледная, как полотно.

— Левкон зовет, — сказала она.

По каменистой дорожке Дан устремился за ней, но Галатея оказалась проворнее; у входа он увидел лишь стоявшего Седого Ткача, сурового и холодного. Увидев Дана, тот поднял руку.

— У тебя мало времени. Иди и подумай о зле, которое ты причинил!

— Где Галатея?

— Я отправил ее далеко.

Старик загораживал собой вход. В какое-то мгновение Дан чуть было его не ударил, чуть было не оттолкнул, но что-то удержало его. Он повернулся и окинул луг безумным взглядом… Там! Серебристая молния за рекой, на опушке леса. Он бросился вперед. Седой Ткач, не шелохнувшись, хладнокровно смотрел ему вслед.

— Галатея! — звал Дан. — Галатея!

Он перебрался через реку и мчался теперь среди колоннады деревьев, которые кружились вокруг него, словно клубы дыма. Весь мир погрузился в туман. Паракосм вокруг него расплывался. В этом хаосе возникла вдруг девушка, но, приблизившись, Дан ничего не обнаружил и опять стал отчаянно ее звать.

— Галатея!

Казалось, прошла вечность. Он перестал кричать. Что-то знакомое в пейзаже бросилось ему в глаза. В то самое мгновение, когда багровое солнце достигло зенита, он узнал место, где оказался, проникнув в Паракосм. Ощущение пустоты охватило Дана, когда лишь на миг перед ним возникло невероятное видение… повисшее в воздухе темное окно, за которым светились ряды электрических огней. Окно Людвига!

Возвращение

Окно исчезло, но очертания деревьев исказились, небо потемнело, и Дан почувствовал головокружение. Вдруг он заметил, что сидит посреди поляны и руки его цепляются за что-то гладкое и твердое… подлокотники этого чертового гостиничного кресла. И только тогда, наконец, прямо перед собой он увидел ее!.. Галатею, ее печальное лицо и полные слез глаза, смотревшие на него. Дан сделал величайшее усилие, чтобы встать на ноги, и вдруг упал, ослепленный мириадами искрящихся огней.

Он с трудом приподнялся и встал на колени. Вокруг были стены комнаты Людвига. Видимо, он упал с кресла. Рядом валялись волшебные очки. Одно из стекол было разбито, и из него вытекала жидкость, теперь уже не бесцветная, а белая, как молоко.

— О Боже! — прошептал Дан. Он чувствовал себя надломленным, больным, разбитым. Горькая скорбь мучила его. Ужасно болела голова. Комната выглядела жалко и отвратительно. У него было лишь одно желание: поскорее убежать из нее. Машинально он взглянул на часы: четыре часа… вероятно, просидел здесь часов пять. Вдруг он заметил отсутствие Людвига. Обрадовался этому и, тяжело передвигаясь, вышел и вызвал лифт. Но кабина не пришла: видимо, была занята. Дан спустился по лестнице и вышел на улицу. Вскоре он был уже у себя в отеле.

Теперь Дан понимал, что было заключено в имени девушки. Согласно древнегреческому мифу, Галатея — статуя, изваянная Пигмалионом, которую оживила Афродита. А его Галатея — живая, теплая, очаровательная — должно быть, навечно останется безжизненной, ведь он не Пигмалион, не Господь Бог.

На следующий день Дан проснулся поздно и стал бессознательно искать фонтан и бассейн Паракосма. Понемногу память вернулась к нему. До какой степени, до какой степени происшедшие накануне события реальны? До какой степени они являлись результатом действия алкоголя? Или прав был Людвиг, и реальность от сна ничем не отличалась?

Дан снял измятую одежду, переоделся и пошел гулять. Набрел на гостиницу Людвига и узнал, что профессор-коротышка уехал, не оставив адреса.

Ну и что же? Ведь даже Людвиг не мог дать ему то, что он искал, — живую Галатею. Дан обрадовался, что тот исчез. Он ненавидел маленького профессора. Профессора? Гипнотизеры тоже выдают себя за профессоров! Он бродил весь день и всю ночь и на следующий день возвратился в Чикаго.

Как-то в середине зимы, находясь в центре города, Дан заметил впереди себя крошечный силуэт. Людвиг? Окликнуть его? Крик вырвался из него сам:

— Профессор Людвиг!

Гном обернулся, узнал его, улыбнулся. Они укрылись под навесом какого-то магазина.

— Мне очень жаль ваш аппарат, профессор. Хочу рассчитаться с вами за причиненный ущерб.

— А, пустяки… подумаешь, стекло треснуло. А что с вами? Болели? Вы так плохо выглядите!

— Нет-нет, все в порядке, — ответил Дан. — Не фильм — чудо, профессор. Просто чудо! Мне так хотелось сказать вам об этом, но когда он закончился, вы уже ушли.

Людвиг пожал плечами.

— Ходил в магазин за сигаретами. Пять часов с восковым манекеном, как-никак.

— Просто чудо! — повторил Дан.

— Сама реальность? — с улыбкой спросил собеседник. — Только потому, что вы участвовали. Тут определенно был самогипноз.

— Все было так реально, — угрюмо процедил сквозь зубы Дан. — Непонятно только… такая удивительная страна, такая красивая…

— Деревьями были мох и лишайник, увеличенные с помощью лупы, — принялся объяснять Людвиг. — Все это лишь фототрюки, но объемные, как я уже вам об этом говорил, трехмерные. Фрукты — из каучука, дом — летний павильон в студенческом городке… северного университета. А голос был мой. Вы совсем ничего не говорили, только вначале назвали свое имя: для этого я оставил место. Так вот, я проигрывал вашу роль. Расхаживал с закрепленным на голове фотоаппаратом, чтобы точка фотографирования всегда была такой же, как у наблюдателя. Понимаете?

Он лукаво улыбнулся и добавил:

— К счастью, я маленького роста, а то вы бы выглядели великаном.

— Постойте! — воскликнул Дан, у которого все в голове перепуталось. — Вы говорите, играли мою роль. В таком случае Галатея… Выходит, она тоже настоящая?

— Гала действительно существует, — признался профессор. — Это моя племянница, студентка третьего курса Северного университета. Обожает театр. Она мне и помогла снять эту историю. А что? Вы хотите с ней познакомиться?

В ответ Дан что-то пробормотал, чувствуя себя на седьмом небе. Боль ушла, печаль развеялась. До Паракосма, наконец, было рукой подать!