Глава 5

Индия: густонаселенный вариант

Миф о толерантности остается в силе. В действительности… мы, несомненно, одно из самых бесчеловечных свободных обществ в мире.

ТАРУН ТЕДЖПАЛ

Двое вооруженных охранников притаились за низкими воротами дома Тисты Сеталвад. Я подхожу. Они скорее расслаблены, чем готовы к бою. Я пришел, чтобы увидеться с одним из самых храбрых в Индии борцов за гражданские свободы, внучкой бывшего генпрокурора, женщиной, решившейся выйти за пределы господствующей идеологии, чтобы разоблачить государственные злоупотребления и тайный сговор в отношении того, что считается самой большой демократией мира.

Журналист по профессии, Тиста Сеталвад издает ежемесячный журнал «Кэмьюнэлизм комбэт». Она учредила его, поскольку ее встревожило то, что национальные СМИ отказались от отображения неприглядных сторон жизни, предпочитая описывать Индию идущей по сияющему пути к современности и процветанию. Например, они прекратили расследование роли политиков и спецслужб в многочисленных межобщинных столкновениях, которые происходили в Индии на протяжении ряда лет. «Медиа молчат о жестокости и кастовой системе», — говорит мне Тиста. Мы сидим на скамейке во внутреннем дворе между домом и ее ветхим офисом. По ее мнению, «отношения между читателем и газетами превратились в товар. Сегодня протесты и реальная политика не попадают в новости».

Я спрашиваю, зачем нужна вся эта охрана вокруг дома. Оказывается, ей по несколько раз в неделю звонят с угрозами. Сотрудники Центральных сил промышленной безопасности (это одно из государственных военизированных формирований) круглосуточно охраняют ее, особенно в Мумбаи и во время ее поездок по родному штату Гуджарат. Это несколько подбадривает, но не более. Телохранители, которых обеспечивает индийское государство, не относятся к числу самых надежных в мире. Ее охранники стараются изо всех сил, но не смогли предотвратить по меньшей мере шесть нападений на ее автомобиль. Многие во власти рассматривают Сеталвад как источник неприятностей. Ряд розничных торговцев периодикой больше не берут ее журнал: их предостерегли, и они послушались.

Совершив путешествия по странам, которые предположительно относятся к авторитарному лагерю, я хочу проверить, как Пакт действует в условиях демократии, причем уникальной демократии. Конституционные достижения Индии за 6о лет независимости впечатляют. Эта страна с населением, превышающим 1 миллиард человек, с 2 тысячами этнических групп и 200 языками неуклонно, за исключением короткого периода, следовала путем многопартийной демократии, разделения властей, независимого правосудия и защиты свободы выражения. Теоретически она отвечает чуть ли не любому критерию демократии. Но кроме ритуала голосования, какие именно свободы она обеспечивает — и кому? Обеспечивает ли она людям, как намекали мне некоторые в Китае, действительную возможность жить так, как они хотят?

Сеталвад начала издавать журнал после ряда столкновений на религиозной почве между индуистами и мусульманами в начале 90–х годов. Ее сотрудники не только описывали случаи насилия, но и интересовались реакцией на них спецслужб. В одном из первых номеров своего журнала Сеталвад обратила внимание на то, что в районах, где заправляли индийские националисты, полиция поощряла преследование мусульман и других меньшинств:

Полиция в Индии, при всем своем бездушном пренебрежении гражданскими свободами и грубом нарушении прав человека, в прошлом не прибегала к дискриминации… После 1990 года, с растущей «коммунализацией» политиков и полиции, мусульмане в ряде штатов стали мишенью произвольного задержания, жестокого обращения и пыток.

Сеталвад и ее команда потратили много лет на расследование одного из самых жестоких моментов истории независимой Индии. В феврале 2002 года неподалеку от города Годра в штате Гуджарат на западе Индии 58 индуистов, многие из них женщины и дети, были сожжены заживо, когда бандиты подожгли поезд. Они возвращались из Айодхьи, центра конфликта мусульман и индуистов по поводу сооружения храма на территории разрушенной могольской мечети. Десятки мусульман арестовали, им были предъявлены обвинения. В ответ они заявляли, что индуисты издевались над ними. Главный министр штата Гуджарат Нарендра Моди объявил день траура, чтобы провести похороны в самом большом городе штата — Ахмадабаде. Толпы людей, многие из которых были одеты в темно–оранжевые шарфы и короткие брюки цвета хаки (униформу индуистских националистов) и вооружены мечами, взрывчаткой и газовыми баллонами, неистовствовали в своем стремлении отомстить. Они лили керосин в горло мужчинам, женщинам и детям, а после поджигали его. Как показало расследование, руководители полиции и политики из правящей Бхаратия джаната парти безучастно наблюдали за происходящим либо даже помогали погромщикам, снабжая их компьютерными распечатками с адресами. Были убиты более тысячи человек, большинство — мусульмане. Около 230 мечетей и святынь разрушили до основания. На призывы осудить насилие Моди цитировал третий закон Ньютона: «Всякое действие равно противодействию». Он не извинился и не выразил сожаление о случившемся.

У Сеталвад много врагов, однако Моди особенно не одобряет ее попытки добиться правосудия. Он не один из тех колоритных полевых командиров, что заправляют в разоренных, разваливающихся странах. Это один из самых известных в стране политиков, лицо современной Индии. Спустя считанные месяцы после беспорядков Моди был переизбран на пост главного министра штата. В 2007 году он победил снова, оставшись (беспрецедентный случай!) на третий срок. Моди — скромно одевающийся мужчина, которого считают образцом финансовой дисциплины и который обладает вызывающим симпатию ораторским даром, — уже стал ключевой фигурой на национальной сцене. Многие наблюдатели говорят, что его приход на пост премьер–министра — вопрос времени. Его привечает индийская деловая элита — главы таких гигантов, как «Тата», «Релайенс», «Эртел» и «Инфосис». Эти люди, чьи портреты многие годы украшают обложки журналов «Форбс» и «Форчун», указывают на роль Моди в обеспечении в штате Гуджарат неуклонно высоких показателей роста бюджетной дисциплины, эффективности и предпринимательского духа. Гуджарат известен как новаторский штат, маяк для остальной части страны, индийская версия Сингапура. У дверей Моди всегда очередь западных предпринимателей. Его штат привлекает больше внутренних инвестиций, чем любой другой. Говорят, что, в отличие от остальной Индии, поезда в Гуджарате действительно ходят по расписанию.

Тем не менее в течение нескольких лет Моди отказывают во въезде в Соединенные Штаты из‑за нарушений прав человека. Это решение индийская деловая элита считает оскорбительным и незаслуженным. Индийские бизнесмены пытались оказать давление на Вашингтон, чтобы он изменил свое решение, и были уверены в своем успехе. Они утверждают, что деньги в конце концов все решат. В течение ряда лет после обретения независимости для элиты было характерно сильное чувство ответственности за развитие страны в целом. Сейчас все, что ей нужно — это зарабатывать деньги и хорошо жить. «Я сама из той же привилегированной элиты. Но если мы не можем принять вызов таких, как Моди, то в чем же смысл нашей демократии?» — интересуется Сеталвад.

Почему так важны именно эта личность, этот случай насилия среди множества других и этот штат? Все, с кем я разговаривал, неравнодушно относятся к Моди. Для одних он — спаситель, для других — диктатор (иногда и тот, и другой). Многие обычные избиратели, не только в Гуджарате, и многие международные и местные лидеры бизнеса явно намерены пренебречь любыми его проступками, поскольку видят в нем шанс прогресса для Индии. Они считают, что он создает благоприятные условия для бизнеса, оазис предпринимательства в стране, где многолетним чаяниям препятствовали наличие огромного, в массе своей бедного и необразованного населения, плохая и разлагающаяся инфраструктура, политический хаос. Это напоминает образ мыслей тех, кто приветствовал приход к власти Владимира Путина в России и поддерживал Коммунистическую партию в Китае. Хаос — это слово, которое используют многие россияне для описания времен Горбачева и Ельцина, а также китайцы, чтобы предостеречь от того, что могло бы случиться, если бы манифестанты с Тяньаньмэнь добились своих целей.

Моди — последний из политиков, с кем связывала свои надежды индийская деловая элита. Страна прошла длинный путь от замысла отца–основателя Махатмы Ганди — уроженца штата Гуджарат, человека, который сделал прялку символом движения за независимость. Ганди представлял себе Индию страной, в которой ликвидация нищеты, религиозный плюрализм и защита меньшинств от произвола индуистского большинства стали бы постоянными приоритетами. Джавахарлал Неру и его дочь Индира Ганди расширили рамки влияния государства, национализировав банки и проведя земельную реформу. Несмотря на рост экономики, отставание Индии от развитых государств увеличивалось. Серия финансовых кризисов привела в 1991 году к внезапным радикальным переменам и принятию правительством ИНК Нарасимхи Рао и его министра финансов Манмохана Сингха мер по экономической либерализации. Рао объявил, что болезненное состояние экономики благоприятствует тому, чтобы «вымести паутину прошлого и осуществить перемены». Рынок капитала был частично выведен из‑под контроля государства, рынки труда стали доступными, и кредит превратился в обычное явление. Гурчаран Дас в своей авторитетной работе по исследованию экономических реформ сравнивает ослабление государственного влияния на финансы с открытием Дэн Сяопином Китая миру. Дас утверждает, что революция Рао была, если уж на то пошло, важнее, чем политическая революция Неру 1947 года.

Современная Индия родилась в 1991 году — по крайней мере, это последовательно утверждают апологеты свободного рынка. Она примкнула к глобализированным государствам, предложив новый и потенциально привлекательный пакт народу — или скорее всем тем, кто оказался бы способен присоединиться к нему. Согласно его условиям, десятки миллионов людей предоставлены сами себе и зарабатывают деньги. Государство не мешает им и смотрит сквозь пальцы на уклонение от уплаты налогов и другие нарушения. Новые богачи вольны принимать участие в политической деятельности (это в конце концов демократия!), но, делая это, они попусту потратили бы силы. Богатые, не занимаясь политикой и государственной деятельностью, уверены, что политики всех уровней будут заботиться об их интересах, пока они будут заботиться об интересах политиков, то есть — об их кошельках.

С этого момента трата денег превратилась в национальное хобби. Экономический рост рассматривался как символ национальной зрелости. В 1999–2008 годах экономические показатели Индии утроились. В июле 2006 года американский журнал «Форин эффэйрс» провозгласил Индию «историей успеха процветающего капиталиста», сбрасывающего оковы на пути к благосостоянию. «Индийская мечта» превратилась в притягательную смесь древней «духовности», отчасти романтического взгляда на ее демократию и возможности для иностранцев найти «Старбакс» почти на каждом углу. Газета «Таймс оф Индиа» публиковала ежедневные сообщения о поглощениях и сделках под заголовками вроде «Индия наготове» и «Индия захватывает мир». Политикам из Бхаратия джаната парти больше всего пользы приносил ее лозунг «Сияющая Индия». «Слуги рынка», как их назвали, вундеркинды информатизации, новый честолюбивый работник колл–центра в Бангалоре и Хайдарабаде — все работали на идею: мы присоединяемся к мировому клубу.

Идеал национальной самодостаточности Ганди уступил полному открытию глобального рынка и союзу с Западом. Множество проблем, касающиеся прав человека и социальной справедливости (от Мьянмы до Тибета и Палестины), больше не рассматриваются индийским правительством как приоритетные. Идея неприсоединения была оставлена. В свою очередь, администрация Буша в июле 2005 года сумела убедить колеблющийся Конгресс позволить Индии стать ядерной державой. Индия получила специальное разрешение. Буш верил, что содействие экономическому и военному подъему демократической Индии поспособствует сдвигу баланса сил в мире в сторону «свободы». Так же, как Сингапур, ОАЭ и Китай, Индия достигла договоренности с Америкой: все должны соблюдать аналогичные экономические правила в обмен на тактичное сотрудничество и готовность всех сторон смотреть сквозь пальцы на неприглядные действия государства.

Восторженное описание в зарубежных СМИ Индии как подающего надежды государства, успешно конкурирующего с Китаем, пробудило патриотизм и ослабило межобщинную сплоченность, характерную для первых лет независимости. Бхаратия джаната парти воспользовалась обеими этими тенденциями для того, чтобы превратить хиндутву, чувство принадлежности к индийцам, в национальную идею.

В течение 20 лет либерализации бедные, живущие менее чем на 2 доллара в день и составляющие 75% населения, жили как бы в параллельном мире. Их положение, такое же бедственное сейчас, каким оно было всегда, неразрывно связано с недоеданием и неграмотностью. Уклад угнетенных индийцев и их унижения отражены в резко критических текстах Панкаджа Мишры, Арундати Рой и других. Книги и фильмы описывают сотрудничество владельцев трущоб с полицией и политиками, вымогательство и рэкет, побои, постоянные угрозы переселения и сноса, беды, которые приносят муссоны. Исследовательские учреждения предоставляют путаные статистические данные, характеризующие уровни неравенства. При впечатляющем экономическом росте на здравоохранение тратится менее 1% бюджета. Показатели детского недоедания остаются выше, чем во многих странах Африки, расположенных к югу от Сахары. Исследования ЮНИСЕФ показали, что половина женщин и три четверти детей младше трех лет страдают анемией. Проблема не в недостатке информации или прозрачности, а в недостатке воли.

Амартия Сен спросил однажды, как Индия придет к процветанию, если она является наполовину калифорнийской Кремниевой долиной, наполовину Черной Африкой. Но это случилось, причем с легкостью. В городах вроде Мумбаи близость имущих к неимущим представляет неудобство для первых, и они делают все, что в их силах, чтобы избежать такого соседства. Городские трущобы, от Джуху до Дхарави, находятся в пределах видимости пассажиров кроссоверов.

Они располагаются вблизи аэропортов, железнодорожных путей и основных автострад. Кондиционированные торгово- развлекательные центры помогли отсеять людей, с которыми в противном случае покупатели бы сталкивались на уличных базарах. Один из самых популярных центров для мумбайского среднего класса — «Атриа». Он открылся в 2006 году в округе Ворли. В нем первый в Индии салон «Роллс–ройс», магазин «Эппл» и фудкорт. Он расположен всего в нескольких ярдах от гофрированных навесов, завода по переработке отходов и от других примет трущобного быта.

В эти годы в структуре расходов индийских богачей и только добивающихся богатства не было ничего необычного. Они делали то же самое, что и их коллеги от Сингапура до Москвы и Шанхая, от Лондона до Милана. Потребительские пристрастия были универсализированы и обезличены. Возможно, единственным отличием является индийское ощущение дискомфорта при необходимости выдерживать неприятные взгляды бедняков, когда богатые следуют к своим герметически укрытым радостям.

Паван Варма изучал развитие среднего класса в течение двух десятилетий экономической реформы. Он делит эту группу на четыре сегмента: а) очень богатые (около 6 миллионов человек), б) потребляющий класс (эквивалент среднего класса в развитых странах), в) карьеристы (добившиеся определенного успеха, но настойчиво стремящиеся еще более увеличить свой доход), г) соискатели (они не очень богаты, но надеются, что их детям когда‑нибудь удастся разбогатеть). Первые два сегмента наиболее важны в политическом и экономическом отношении, тогда как последние два усиливают их уверенность в себе.

Парадокс заключается в том, что все эти группы рассматривают себя как заложников сил, находящихся вне их контроля. Теоретически это так. Они являются субъектом беспрецедентного демократического процесса, в котором сотни миллионов неграмотных или малограмотных людей определяют исход выборов. Какая еще страна может похвастаться системой универсального права участия в выборах национального, региональных и местных правительств в таком крупном масштабе? Как и прежде, имеют место покупка голосов и подтасовка, но даже самые суровые критики признают, что избирательный процесс отражает волю народа. Это означает — волю сотен миллионов бедняков. Удивительно ли, что буржуазия усвоила психологию осажденной крепости? Состоятельные люди приходили на избирательные участки настолько реже бедных, что газетам пришлось зазывать буржуазию к урнам. Последняя кампания «Таймс оф Индиа» прошла под лозунгом «Индия, пробудись». Это означало: богачи, проснитесь, не отдавайте свою судьбу в чужие руки.

Мини–крепость Сеталвад расположена неподалеку от пляжа Джуху, в северном Мумбаи, который является синонимом Болливуда. В стороне от магистралей стоят длинные ряды побеленных вилл, многие с вооруженной охраной. Отель «Мариотт» — любимое место деловых встреч актеров, продюсеров и финансистов. Я беседую здесь о демократии с режиссером Шекхаром Капуром, одним из немногих индийских голливудских, а не болливудских, кинодеятелей. Его последним проектом является фильм о нехватке воды, сильно отличающийся от его предшествующих «глянцевых» произведений. Капур рассказывает:

Экономическое процветание является здесь главной силой. Только богатые и обладающие властью обладают в Индии реальной свободой… Здешние системы извращены. Например, судебная система работает на высоком уровне, но не для бедных.

Я спрашиваю, как вышло, что у Индии такая речистая интеллигенция и такая низкая политическая культура?

Единственный способ продвижения в политике — участие в коррупции. Политики думают, что имеют право на компенсацию после того, как потратили столько времени на то, чтобы быть избранными.

Создание коалиций — прибыльный бизнес. Национальные министерства, подобные министерству телекоммуникаций и транспорта, обеспечивают наилучшие возможности для того, чтобы снимать сливки с контрактов. Аналогичная система действует на каждой ступени лестницы.

Но иногда кто‑нибудь ломает стереотипы. Одной из наиболее привлекательных характеристик выборов в ряде демократических стран является их способность поощрять «выскочек». Адольф Д'Соуза из их числа. Когда я спросил адрес, он ответил, что его окружной офис расположен рядом с храмом, в «гараже номер один». Окруженный пластиковыми креслами, упаковочными ящиками, водяным кулером и стопами бумаги, он рассказывает о своем маленьком политическом эксперименте. Д'Соуза (активист в католической церкви Джуху со школьных времен) в 2002 году основал квартальную политическую группу «Платформа сознательных граждан», которая должна была наблюдать за действиями кандидатов для Муниципальной корпорации (совета) Мумбаи. Рейтинги кандидатов были такими низкими, что они решили в следующий раз предложить собственных, что и помогло ему пробиться наверх. На местных выборах 2007 года Д'Соуза получил на 600 голосов больше, чем кандидат от партии Индийский национальный конгресс, и стал представителем района 63. Его команда истратила на избирательную кампанию всего 57 тысяч рупий (около 8оо ф. ст.). По его оценке, противники истратили гораздо больше.

«Я не давал во время кампании особенных обещаний. Я просто сказал людям, что если они хотят что‑то изменить, они должны не просто голосовать, но и участвовать», — говорит Д'Соуза. Его районный комитет собирается дважды в месяц, чтобы принять коллективные решения. Их он должен выполнить. Большая часть его времени посвящена безотлагательным проблемам округа: плохим дорогам, мусору, который не убирают, трудностям с канализацией и грязной воде. Для того, однако, чтобы сделать что‑нибудь, например, побудить подрядчиков двигаться быстрее, неизменно требуются деньги, а если их нет, то у тебя, скорее всего, ничего не получится: «Здесь ты можешь выйти из любой ситуации, заплатив деньги. На этот счет есть неписаное правило».

Д'Соуза живет с отцом и передвигается по району на рикшах. Ему ежемесячно платят 10 тысяч рупий (около 140 ф. ст.), что было бы достаточной суммой для большинства индийских граждан, но смехотворно для индийского политика. Оценки коррумпированности трех уровней индийской политики разнятся. Считается, что значительное большинство политиков, независимо от их профессионализма, использует пребывание в должности, особенно на муниципальном уровне и уровне штата, для обогащения. Люди указывают на чудака — Манмохана Сингха, которого можно было бы назвать «незапятнанным». На ужинах, где о политике говорят со смешанными интересом, презрением и безразличием, такие вопросы вызывают только смех.

Для множества потенциальных кандидатов политика представляет собой способ расстаться с бедностью — с собственной бедностью. Писатель Панкадж Мишра говорит:

Тысячи людей выбираются из массы обездоленных и занимают места в парламентах. Они не имеют специальной подготовки, иногда даже недостаточно грамотны. Среди них много преступников.

Даже если они не относятся к криминалу, им нравится внешний блеск. Политиков называют «самыми компетентными людьми». Если вы хотите, чтобы что‑то было сделано, член местного парламента или совета может помочь решить вопрос — за определенную цену. Наличие просителей перед их офисом свидетельствует о том, что они продвинулись дальше коллег. Они могут пользоваться автомобилем и могут позволить себе путешествие за границу. Д'Соуза говорит, что отказывается брать взятки: «Мои коллеги в совете считают меня наивным, но я не обращаю внимания на то, что являюсь единственным, кто плывет против течения». Я спрашиваю его, сколько он мог бы получить в виде взяток. Он отвечает: «Пять миллионов рупий [70 тысяч ф. ст.] Я мог бы за эти пять лет сделать то, на что в противном случае понадобилась бы вся жизнь. Можете рассматривать это как упущенную возможность».

Мои встречи с Сеталвад, Капуром и Д'Соуза (на расстоянии мили одна от другой, и все же эти люди обитают в различных мирах) напомнили мне о стычке, которая произошла в мой прошлый приезд в Джуху двумя годами ранее. Тогда все только и говорили, что о «китайском чуде». Помню, как я встретился с группой молодых предпринимателей, мужчин, которым было чуть за тридцать, живших в Кремниевой долине. Эти зачинатели индийской ИТ–революции указывали мне на ветхий мумбайский аэропорт и трущобы Джуху и Санта–Крус неподалеку. Почему, спрашивали они, ну почему Индия не может просто воспользоваться теми же методами, что и китайцы? Почему бы просто не убрать все эти уродства и преграды на пути прогресса? Дайте этим местным жителям какую‑то компенсацию, если она им положена, переселите их куда‑нибудь, если власти действительно должны сделать это, но почему Индия обязана мириться со всей этой грязью? Проблема состояла в том, что в этих трущобах жили избиратели членов парламента, жаждущих переизбрания, а процесс планирования здесь является самым громоздким в мире. Модная теория рассматривала демократию в качестве препятствия росту. «Можем ли мы позволить себе демократию в этом чрезвычайно конкурентном мире?» — этот вопрос задавался довольно часто. Я слышал его и в самом Китае от молодых предпринимателей, которые бывали в Индии и с пренебрежением говорили о тамошнем «хаосе». Сравнительно недавно этот аргумент обсуждался применительно к спорту. Индийцы восхищались темпом и эффективностью подготовки к китайской Олимпиаде. Они сравнивали этот процесс со злополучными попытками сооружения новых стадионов для гораздо менее значимых Игр Содружества в Дели. Некоторые даже предлагали пригласить на помощь китайцев.

Итак, является ли препятствием для такого прогресса не столько наличие демократии в качестве политического механизма, сколько качество этой демократии как средства его обеспечения? Является ли неспособность прошлых правительств улучшить инфраструктуру и коммунальное обслуживание результатом проведения выборов — или объясняется тем, что голосование не было преобразовано в действия? Паллави Айяр, пекинская корреспондентка газеты «Хинду», провела сравнительное исследование китайской и индийской систем. Она предлагает следующее сравнение:

В то время как Коммунистическая партия Китая обеспечивает себе легитимность благодаря обеспечению подъема, в Индии легитимность правительства связана только с результатами голосования… Легитимность демократии во многом избавляет индийские правительства от необходимости действовать. КПК не может позволить себе такую роскошь.

Если выборы не рассматриваются как основной показатель эффективности, как в Сингапуре, не лишаются ли тогда они цели?

В случае Индии выборы, возможно, являются просто началом координат для всего населения: богатых и бедных, мусульман и индусов. Трудно отрицать чрезвычайную интенсивность предвыборных кампаний. Когда в 2009 году были назначены всеобщие выборы, СМИ были переполнены сведениями об участниках гонки и перспективах двух основных партий, Индийского национального конгресса и Бхаратия джаната парти, и о различных махинациях по созданию коалиций. Соня Ганди, рожденная в Италии наследница великой династии, Моди, несколько других лишь чуть менее противоречивых фигур… короче говоря, индийская политика не испытывает недостатка в сильных личностях. Еще одним кандидатом, который возбуждает страсти, является премьер–министр штата Уттар–Прадеш Майавати Кумари. Она неизменно вызывает насмешки у «соискателей» из среднего класса. Она — далит, то есть принадлежит к касте неприкасаемых. Она очень амбициозна и призывает к кастовой лояльности, что остается значимым для распределения голосов избирателей. Средний класс считает ее бесстыдно вульгарной. Один из анекдотов, звучащих о ней на нескромных вечеринках, гласит, что Майавати как‑то пожаловалась, что на одном из многих плакатов с ее изображениями в Лакхнау, столице штата, не виден ярлык «Гуччи» на ее сумочке. Они смеются над одним из ее предвыборных лозунгов: «Я принадлежу к низкой касте. Я — не замужем. Я — ваша». Они с пренебрежением относятся к данному ею народу обещанию, что когда она в конце концов доберется до резиденции премьер–министра в Дели, простые люди смогут жить так же, как она. Ее критики, возможно, не так уж неправы, осуждая ее склонность к шику, но они умышленно выделяют именно эту черту политика. Элита боится Майавати, поскольку та непредсказуема. Они еще не приняли ее в клуб, но уверены, что в конце концов сделают это.

Майавати приукрасила свои успехи. Ее деятельность на майских выборах 2009 года была неплодотворной, как и у глав других группировок, сделавших ставку на кастовый подход. Бхаратия джаната парти, руководимая 80–летним Л. К. Адвани, также не оправдала надежд, оставив поле битвы свободным для великой партии династии Ганди — ИНК, которая обеспечила перевыборы с наилучшими для себя показателями за 20 лет. Многие ученые мужи приветствовали этот результат как победу умеренности и «исторический момент» для индийской демократии. У Конгресса теперь не осталось права на ошибку. Его способность улучшить экономическую ситуацию и укрепить социальную справедливость должно было подвергнуться испытанию; кроме того, ему предстояло выполнить свое обещание по проведению Центристской политики. Бхаратия джаната парти пропустила удар, но ее потребительская и националистическая целевая аудитория продолжила рост.

Явка избирателей в день выборов была традиционно высокой, независимо от того, насколько высок уровень взяточничества или насколько низок уровень работоспособности парламентариев: Лок сабха, нижняя палата, в 2008 году собиралась всего 46 дней. Такие историки, как Рамачандра Гуха, приписывают это влиянию самой демократии. Они утверждают даже, что именно демократия обеспечивает единство Индии, страны с десятками языков и национальностей, с таким географическим разнообразием и таким резким имущественным разделением. Гуха задается вопросом, существовала бы Индия вообще без демократии? Ее сохранение, без сомнения, поразительно, учитывая межобщинную напряженность, сепаратистские движения и враждебных соседей. Демократия для большинства индийцев является местным вариантом американской мечты, объединяющей силой нации, отбросившей свое колониальное прошлое. По мнению многих из тех, с кем мне довелось разговаривать, Китай распался бы, если бы хватка Коммунистической партии ослабла, и Индия точно так же потеряла бы смысл своего существования, если бы отказалась от демократии. Обозреватель Мувашар Явед Акбар заявил: «Идея Индии сильнее, чем индийцы». Он перечисляет три свободы, которые скрепляют страну: демократия, светские права и тендерное равенство (последнее весьма спорно). Он сравнивает Индию с другими государствами региона, возникшими там, откуда ушли британцы, особенно с Пакистаном, где крошечная и сокращающаяся элита существует рядом со становящимися все более радикальными массами. Успех Индии, настаивает Акбар, можно приписать чему‑то большему, чем тому факту, что Неру прожил долго после 1947 года, а Джинна — нет.

И все же, несмотря на то, что Пакистан называют несостоявшимся государством и одним из наиболее опасных мест на земле, число погибших от террористических атак в Индии больше, чем в Пакистане. Об этом редко упоминают в Индии или на Западе, поскольку это не соответствует описанию успешной демократии. По данным Национального антитеррористического центра в Вашингтоне, в Индии из‑за взрывов и обстрелов в 2004–2007 годах погибло почти 4 тысячи человек — втрое больше, чем в Пакистане. И это без учета Джаммы и Кашмира. Общий показатель делает Индию вторым наиболее опасным местом в мире после Ирака. От Бихара и Ориссы на востоке до Пенджаба на западе, Карнатаки и Тамилнада на юге практически в каждом штате произошла трагедия. Однако элита в Дели и Мумбаи чаще всего избегала насилия и была уверена, что останется невредимой, пока принимает меры предосторожности. Это относилось даже к нападению террористов на парламент в 2001 году, когда погибли 9 человек. Провал был отнесен на счет упущений в системе безопасности и не повлиял на национальное сознание.

События 26 ноября 2008 года изменили это соотношение. Ночью вооруженные исламские боевики штурмовали отели «Тадж–Махал» и «Оберой», а также центральный железнодорожный вокзал и еврейский культурный центр, убив 172 человека в ходе плохо скоординированной беспорядочной перестрелки. И дело было не в числе убитых (несколько других террористических нападений были более кровопролитными), а в том, кто погиб. «Тадж–Махал», располагающийся на набережной возле знаменитого памятника «Ворота Индии», был не просто самым шикарным отелем Мумбаи. Он был местом, где вопросом престижа было поужинать или выпить у бассейна во внутреннем дворе. Здесь проходили важные деловые встречи. Это был превосходный маркетинговый инструмент для демонстрации индийской элитой своей власти и стиля всему миру. Поэтому индийские телекомпании срочно отправили свои передвижные станции именно в это место, несмотря на то, что большинство людей — обычных людей — погибло на железнодорожном вокзале.

Три дня индийские зрители не отрывались от телевизоров. В стране пять круглосуточных англоязычных новостных каналов. Принцип непрерывной передачи новостей сопряжен с соблазном трансляции информации прежде, чем она может быть подтверждена. Это делалось в азарте репортажа, и ряд журналистов впоследствии упрекали не просто в погоне за сенсационностью, а в том, что они рисковали чужими жизнями и даже способствовали гибели постояльцев, по неосмотрительности показывая в эфире, где именно те могли находиться в отеле. Одной из таких обвиняемых была Баркха Датт, лицо канала Эн–ди–ти–ви. Она прилетела из штаб–квартиры в Дели и поочередно вела репортажи из двух отелей. Она рассказала мне: «Там не было ни одного брифинга, не было пункта координации информации». В течение трех дней государство было дезорганизовано. Журналисты метались, разыскивая кого‑нибудь, на кого можно было бы сослаться. «Все инструктировали — военно- морское ведомство, политики, полиция, — и все же у меня создалось чувство, что никто не понимает, о чем говорит», — рассказывает Датт, являющаяся старшим редактором канала.

Индийские каналы сосредоточились не столько на самих террористах, сколько на некомпетентности властей. Военным понадобилось шесть часов, чтобы прибыть из Дели, поскольку их самолет отправился в Пенджаб по очередному делу и никто не сообразил вызвать его обратно. Местная полиция была плохо вооружена и не имела даже радиосвязи. «Мы показали, что терроризм — великий сторонник всеобщего равенства, — говорит Дат. — Мы показали, что страна полностью неуправляема. Мы даже не узнали бы, каким должно быть правильное наблюдение». Она делает более широкое обобщение: «Люди дошли до крайней небрежности. Но опасность заключается в том, что они трансформируют это в недовольство политическим процессом в целом». Только когда Датт вернулась к себе в редакцию, она поняла, в какой степени стала объектом жесткой критики: «Травля в интернете была потрясающей… Меня превратили в козла отпущения за то, что делали все».

Это может показаться странным, но Эн–ди–ти–ви ведет себя сдержаннее, чем большинство других телекомпаний. Два других канала, «Таймс нау» и «Хедлайнс ньюс», которые принадлежат медиа–группам «Таймс оф Индиа» и «Индиа тудэй», демонстрируют посягательство на разум. Они не отделяют новости от комментария. Они следуют модели «Фокс ньюс»: сначала патриотизм, после — сложности.

Хотя различные каналы следовали собственным, часто ошибочным направлениям расследования в ходе трансляции этой захватывающей и ужасной истории, они немедленно сошлись в том, что случившееся обусловлено происками внешних сил, а именно — Пакистана. Эксперты состязались в том, чтобы превзойти друг друга в страстном осуждении Пакистана и в угрюмости призывов нанести военный удар по соседу. Мало кому из этих вояк пришло в голову, что обе страны обладают ядерным оружием. Реакция правительства была более взвешенной. Министры тщательно выбирали слова, опасаясь того, что провокационные высказывания могут привести к мусульманским погромам. Мусульманские лидеры в Индии осудили теракты, чем помогли успокоить потрепанные нервы.

Но осада Мумбаи явилась переломным моментом для преуспевающих классов Индии. Она побудила многих из тех, кто живет в собственных частных Индиях, не испытывая на себе невыполнения государством своих функций, потребовать от правительства безопасности. В высшей судебной инстанции города состоялось рассмотрение иска к правительству, которое оказалось неспособным выполнить свою конституционную обязанность по защите права граждан на жизнь. Такие судебные иски были важным механизмом защиты прав пострадавших. В этом случае в числе истцов оказались инвестиционные банкиры, корпоративные юристы и Бомбейская торгово–промышленная палата. Впервые она участвовала в судебном разбирательстве в интересах общества.

В ночь после кровавой расправы в Мумбаи тысячи манифестантов собрались у «Ворот Индии» на марш со свечами, где они дали выход гневу, обращенному на выбранных ими лидеров. Аналогичные акции протеста прошли в Дели, Бангалоре и Хайдарабаде. Все организовалось спонтанно, призывы распространялись с помощью эс–эм–эс, электронной почты и «Фейсбука». Я обсуждал события этих нескольких дней с Кальпаной Шармой, журналисткой и писательницей, которая специализируется на проблемах бедноты и других незащищенных групп. Мы сидели в баре «Леопольд», за углом от «Тадж–Махала». В этом баре террористы начали свою операцию той ноябрьской ночью.

Они спокойно закончили ужин, оплатили счет, а после открыли огонь по посетителям и персоналу, убив шесть человек. Управляющий отказался заделать пулевые отверстия в память о тех событиях. Шарма вспоминает о своем удивлении, когда она увидела состоятельных людей на улицах, а не в своих автомобилях. Они призывали к запрету выдвижения преступников на выборах. На плакатах значилось: «Нет безопасности — нет голосов» и «Нет безопасности — нет налогов». Шарма рассказала, что она подошла к мужчине, который нес один из этих плакатов, и сказала: «Вы не платите налоги, но вы скорее всего и не голосуете». Учитывая прежнее неучастие богатых в делах государства, ее наблюдение, возможно, было правильным.

Когда Шобха Де, автор чувствительных романов, индийский вариант Джеки Коллинз, заявила в эфире Эн–ди- ти–ви «С меня хватит», она выразила желание общества, чтобы что‑либо было сделано. Проблема заключалась в том, что никто не знал, что именно. Некоторые обвиняли Де в подстрекательстве к применению силы против Пакистана или против мусульман в Индии. Она решительно отвергала такие обвинения, утверждая, что имела в виду свое нежелание и дальше терпеть некомпетентность правительства. Я захотел встретиться с ней. «Мы в интеллектуальном, эмоциональном и моральном кризисе», — сказала она, когда я приехал в ее шикарную квартиру в «Кафф пэрейд», доме с видом на Аравийское море, подобающем одной из звезд Мумбаи. — Кумиры, кинозвезды, руководители бизнеса — никто из них не осудил должным образом террористические атаки. Первое, что они сделали — призвали правительство обеспечить безопасность их самих, их проектов и предприятий». Де сказала, что элита стала слишком «невосприимчивой, приобрела законный статус в условиях коррупции», что она не в состоянии что‑то сделать и что «сейчас это слишком глубоко укоренилось».

Гнев богатых индийцев после терактов в Мумбаи связан с пониманием того, что Пакт нарушен. Они получали удовольствие от хороших отношений с политиками и государством. Они должны были финансировать политические партии и набивать карманы своих выборных представителей. Они должны были потворствовать коррупции, публично осуждая ее. Они должны были мало требовать от государства и, соответственно, мало получать взамен — кроме права избегать налогов. Они не полагались на находящиеся в плачевном состоянии коммунальные службы. Их кондиционированные джипы ездят по плохим дорогам. Их дизель–генераторы призваны помочь переждать перерывы в подаче электроэнергии (в некоторых городах электричества не бывает 12 часов в сутки). Их домашние цистерны должны обеспечивать постоянную подачу чистой воды. Элита отошла от активной политики и была рада этому. Она не задавала вопросов спецслужбам, когда насилию подвергались менее удачливые. Но чего представители элиты не ожидали, так это того, что их собственные жизни могут подвергнуться риску из‑за некомпетентности МВД, полицейского департамента, армии или разведслужб.

Головы полетели — вопреки традиции, согласно которой чиновников редко выгоняли за оплошности. В главных городах усилились меры безопасности. Аэропорты, авто- и железнодорожные вокзалы, отели и правительственные здания были оцеплены. В произвольных местах соорудили контрольно–пропускные пункты. Но вооруженные сотрудники спецслужб смотрелись так, как если бы снимались в кино. Террористам было бы нетрудно продолжить свои нападения. Состоятельные слои общества сейчас заботит не необходимость ужесточения мер безопасности, а их отсутствие. Они хотят, чтобы защищавший их кокон был восстановлен.

Средства массовой информации не только отражают эти страхи, но и играют на них. В 90–х годах, когда они добивались рентабельности и увеличения тиражей, большинство основных англоязычных газет и журналов, обслуживающих средний класс, оживились. «Негатив» из прессы почти исчез. Материалы из провинции редки, поскольку обеспеченные люди живут примерно в десяти городских агломерациях. Главные национальные скандалы, к числу которых относятся самоубийства десятков тысяч разорившихся фермеров, редко попадают на страницы газет, так же как и репортажи о длительных конфликтах в Кашмире и северо–восточных штатах. Оставшиеся материалы часто упрощаются и огрубляются с целью привлечения массового интереса. Это было обусловлено не вмешательством цензоров или тем более политиков, а прежде всего коммерческими требованиями. Газета «Таймс оф Индиа» ушла дальше всех, учредив в 2003 году службу «Медианет». Это позволило компаниям покупать в газете не рекламную площадь, а тексты, представляющие их, естественно, в благоприятном свете. Казалось, читатели не замечают этого — либо это их не волнует. Затем «Таймс оф Индиа» выступила с идеей «частных соглашений», в соответствии с которыми она приобретала долю в компаниях в обмен на рекламу. В своих официальных маркетинговых разработках газета описывала это как «продукт прогрессивной школы мышления, которая признает тот факт, что любой бренд когда‑то был идеей и любая идея может быть брендом». Тираж «Таймс оф Индиа» рос, и другие газеты поспешили последовать ее примеру. Наиболее популярной рубрикой была «Страница 3»: подборка из слухов и гламурных фотографий индийских знаменитостей — болливудских звезд, победительниц конкурсов красоты, игроков в крикет и промышленников. Они обеспечивали должный имидж новой, уверенной в себе и напористой Индии.

Изредка СМИ действительно борются с несправедливостью, но обычно их внимания удостаиваются избранные. Одним из примеров является печальная история Джессики Лалл. Она была моделью и актрисой и однажды в апреле 1999 года согласилась в качестве знаменитости постоять за буфетной стойкой на некоей светской вечеринке. Поздно вечером к ней подошел молодой человек, Ману Шарма, с другом и попросил налить ему спиртного. Она объяснила, что напитки закончились. Они попытались всучить ей какие‑то деньги, от которых Лалл отказалась. Тогда Шарма застрелил ее. В наступившей панике мужчины скрылись. Наконец Шарма был арестован. Семь лет спустя суд оправдал его, несмотря на доказательства. По какой причине? Он был сыном богатого политика, принадлежавшего к партии Индийский национальный конгресс. Канал Эн–ди–ти–ви вел общественную кампанию за пересмотр приговора под лозунгом «Справедливость для Джессики». Через десять месяцев, действуя по ускоренной процедуре, Высокий суд Дели приговорил Шарму к пожизненному заключению. С одной стороны, это похвально: правосудие свершилось, и все это видели. Но произошло бы это, если бы Лалл не имела связей и не принадлежала к среднему классу? Такой вопрос в Индии могли бы посчитать риторическим. «Все остались довольны, — сказала Минакши Гангули из 'Хьюман райтс уотч'. — Но это классический случай того, как одни правила действуют для избранных, а другие — для масс».

Одной из многих странностей индийской общественной жизни является то, что англоязычная интеллигенция — эта внушительная группа авторов, комментаторов и публичных интеллектуалов — почти никогда не была более шумной и вместе с тем редко когда оказывала такое слабое влияние на политику и экономику. Прямая цензура существует, но она применяется редко и часто успешно оспаривается правовыми средствами. Чаще всего к ней прибегают власти штатов, а не центральное правительство, и действует она в большинстве случаев против киноиндустрии. Центральный совет по сертификации фильмов имеет право запретить все, что сочтет непристойным (секс, нагота, насилие), оскорбляющим религиозные чувства либо имеющим подрывной характер в политическом отношении. Решения совета неизменно оспариваются в судах, и в большинстве случаев его принуждают к компромиссу или снятию запрета. Один из таких случаев относился к фильму «Война и мир» 2002 года, в котором речь шла о ядерном оружии и событиях 11 сентября. Режиссер подал судебный иск (и выиграл) после того, как цензоры потребовали вырезать 21 фрагмент. Недавним получившим широкую огласку примером цензуры стало запрещение «Окончательного решения», фильма режиссера Ракеша Шарма о беспорядках в Гуджарате в 2002 году. Судьи объявили тогда, что показ фильма мог бы привести к межобщинному насилию. Это решение было отменено после продолжительной кампании.

Наибольшим вызовом свободе выражения являются законы, старые и новые, о «языке ненависти». Это проблема, за которую оказались вынуждены взяться другие многонациональные государства, включая Великобританию. Индийская конституция гарантирует свободу слова, налагая при этом «разумные ограничения», в частности требование не причинять ущерб отношениям между религиозными группами. Учитывая сложность межобщинных отношений, некоторая форма защиты могла бы считаться закономерной. Но ряд недавних примеров наводит на мысль, что, как и в других странах, суды в Индии интерпретируют более широко, чем раньше, понятие оскорбления. В феврале 2009 года редактор и издатель «Нью стейтсмен» в Колкате, одной из старейших индийских газет с достойной традицией защиты свободы слова, были арестованы после перепечатки комментария из британской газеты «Индепендент». Статья, которая восхваляла секуляризм и осуждала религиозную нетерпимость, особенно присущую исламу, вызвала ожесточенные протесты мусульман. Газета, которая годами боролась за свободу выражения, поспешно опубликовала извинения. Многие увидели в этой уступке символ более широкой проблемы: массового протеста, влияющего на действия правительства и привносящего в общественную жизнь новый настрой самоцензуры. Зачем создавать проблемы?

Тарун Теджпал — один из тех, кто редко поднимал, если вообще поднимал, этот вопрос. Он оставил традиционную журналистику, чтобы запустить расследовательский сайт «Техелка» (Tehelka). В течение нескольких недель он втянулся в полемику и завоевал известность в пределах страны. Команда «Техелка» разработала операцию внедрения «Вест- Энд», в результате которой были получены видеозаписи, на которых несколько ключевых министров правительства и членов военного руководства получают крупные взятки за подписание военных контрактов. Многие комментаторы отреагировали на эту сенсацию так: что же здесь нового? Но те, кому было что скрывать, оказались менее безразличными: Теджпал едва уцелел при покушении в апреле 2001 года. Тем временем правительство начало кампанию по дискредитации его расследования. После обнародования записей министр обороны ушел в отставку, но позднее был восстановлен в должности. В 2004 году Теджпал также начал выпускать журнал, взяв на работу до 40 журналистов. Тремя годами позднее его команда сделала видеозаписи, на которых ряд политиков, бизнесменов и полицейских бахвалились тем, как они наблюдали за убийствами и изнасилованиями мусульман в Гуджарате в 2002 году (та же бойня, обстоятельства которой расследовал журнал Тисты Сеталвад).

Меры безопасности у Теджпала даже более жесткие, чем у Сеталвад. Его офис на юге Дели охраняется круглосуточно, при нем находятся вооруженные полицейские, работающие посменно днем и ночью. Его офис и дом защищены мешками с песком — от обстрела. Его деятельность часто на грани закрытия. «Это чудо, что мы еще работаем в разных направлениях», — говорит он. Через две недели после того, как он опубликовал статью о событиях в Гуджарате, два спонсора отказались от помощи журналу. Хотя, по словам Теджпала, его никогда не перестает приятно удивлять число богатых, которые хотят помочь:

Люди понимают, что свободная пресса жизненно важна для демократии, и хотят, чтобы эта информация становилась достоянием публики. Но в то же время они не хотят, чтобы что‑то мешало их образу жизни. Это тот компромисс, который по нраву среднему классу.

Теджпал указывает на разрыв между конституционными основами индийской демократии и свободами, которые она обеспечивает. «Люди за рубежом введены в заблуждение гандистскими вывертами, — говорит он, используя неизбежную крикетную аналогию. — Миф о толерантности остается в силе. В действительности из‑за нашего отношения к кастам, гендерному вопросу, детям и классам мы, несомненно, одно из самых бесчеловечных свободных обществ в мире». Бедняки, указывает он, годами жили в страхе перед террористами, преступностью, межобщинным насилием и насилием со стороны государства: «Когда вы на границе жизни и смерти, вы меньше можете потерять при внезапной вспышке насилия и потому меньше беспокоитесь, когда она происходит».

«Столкновение с полицией» — так объясняют чью‑либо смерть от рук полицейских. Каждый раз в качестве официальной версии указывается, что убитые были боевиками или «разыскиваемыми лицами», которых застрелили прежде, чем они сами успели открыть огонь. Эти «столкновения» часто инсценируют, подбрасывая оружие на место преступления. Попытки привлечь полицейских к ответственности редко увенчиваются успехом. В штате Андхра–Прадеш суд первой инстанции постановил, что полицейские расправы должны квалифицироваться как убийство. Постановление было незамедлительно отменено Высшим судом штата. Прежние руководители полиции объясняли, что «расстрельные команды» необходимы для того, чтобы защитить общество от преступников, которых нельзя покарать судебным порядком из‑за их юридических или политических связей. Другими словами, полиция способствует демократическому процессу. Конфликт возникает только в случаях, когда убивают заведомо невиновного. Примерно за 30 лет эти «столкновения» со стрельбой на поражение сделались обычными в главных городах и, согласно опросам, чрезвычайно популярны у населения. Журналистов и телерепортеров регулярно приглашают на место происшествия либо рассылают им подробные пресс–релизы с описанием произошедщего и героизма полицейских. Эти случаи почти никогда не расследуются.

Вскоре после терактов в Мумбаи парламент подавляющим большинством проголосовал за ужесточение антитеррористического законодательства. Наиболее спорные изменения состояли в принятии судами признаний обвиняемых в качестве доказательств и праве удерживать подозреваемых без предъявления обвинения до шести месяцев. На протяжении многих лет правозащитные группы привлекали внимание к тысячам случаев смерти и дурного обращения с людьми, удерживаемыми под арестом, но преуспели всего несколько раз. Спецслужбы получили почти неограниченные полномочия по проведению операций против повстанцев по всей стране. Пограничный спор с Пакистаном из‑за Кашмира и давно продолжающееся восстание коммунистического движения наксалитов в Бихаре и других восточных штатах создали предлог для принятия широкого спектра законов о безопасности: закона «О специальных полномочиях Вооруженных сил», который разрешает стрельбу на поражение и обыски без ордеров; закона «О национальной безопасности», предусматривающего временное лишение права на юридическое представительство и права на судебную защиту; закона «О предотвращении террористической и подрывной деятельности» (1987 г.), который привел к многочисленным незарегистрированным задержаниям, пыткам и арестам родственников в качестве заложников, если разыскиваемый полицией человек скрывается. Политики утверждают, что эти меры необходимы, чтобы защитить индийскую Демократию от тех, кто стремится ее разрушить. Их позиция ослабляется почти полным отсутствием прозрачности и подотчетности.

Юристы и правозащитники настаивают, что спецслужбы давно избрали своей мишенью бедных, незащищенных, а также меньшинства, используя законодательство в качестве прикрытия либо обходясь даже без этого. Они представляют убедительные доказательства «шафранных» предпочтений полиции, особенно в городах, контролируемых Бхаратия джаната парти или связанными с ней группами. Они имеют в виду дискриминацию со стороны индуистских националистов по отношению к меньшинствам. Проблема выходит далеко за рамки демографической. По оценкам групп по гражданским правам, до 8о% преступлений, о которых сообщалось представителями общественности, не расследовались. Предполагается, что полицейских или их начальников подкупали банды. И наоборот, аналогичная доля предъявленных полицией обвинений была шита белыми нитками или основывалась на доказательствах, полученных под давлением. Руководство всех партий проявило мало интереса к решению этой проблемы, несмотря на усилия неправительственных организаций и других, кто пытался убедить их. Минакши Гангули приводит пример из собственной практики, рассказывая мне об аудиенции у крупного правительственного чиновника:

Он сидел передо мной за пустым столом. Я рассказала ему о нескольких примерах проблем и злоупотреблений полиции и спецслужб. Ни он, ни его чиновники не собирались ничего записывать. В конце он поднялся, сказал: «Я разберусь с этим» и ушел.

Дж. К. Гэлбрейт однажды назвал Индию «функционирующей анархией». Террористическое нападение на Мумбаи показало, насколько удачным было это определение. Я задаюсь вопросом: учитывая неудовлетворенность компетентностью полиции, насколько люди были тогда подготовлены к тому, чтобы навести больший порядок? Некоторые обозреватели начали говорить невероятное. «Я начинаю различать… ропот и нытье среднего класса о неэффективности демократии и необходимости авторитарного правления», — заявил влиятельный политический обозреватель Вир Сангхви. Он ссылается на судьбоносный момент индийской истории: введение Индирой Ганди в июне 1975 года режима чрезвычайного положения. Около тысячи диссидентов были схвачены и заключены в тюрьму. Деятельность двух дюжин политических групп была запрещена. Средствам массовой информации приказали не публиковать «несанкционированные, безответственные и деморализующие новостные материалы», в том числе карикатуры и рекламу. Ограничение по сути всех прав человека согласовывалось с конституцией, поскольку Ганди оправдывала его необходимостью раскрыть «глубоко укоренившийся преступный заговор», который мог бы «привести к экономическому хаосу и кризису», сделав Индию «податливой к деструктивным тенденциям и уязвимой для внешней угрозы». Она утверждала, что демократия «дала народу слишком много свободы». Для многих индийцев наиболее наглядным свидетельством той эпохи стала принудительная стерилизация миллионов людей, имевших двоих или более детей либо политически неблагонадежных. Программа ограничения рождаемости, которая раньше основывалась на сотрудничестве, превратилась в инструмент репрессий. В ряде деревень и городов протесты были жестоко подавлены.

И все же богатые и обеспеченные реагировали, как всегда, хладнокровно. Самая густонаселенная демократия в мире была нейтрализована с удивительной легкостью.

Л. К. Адвани, в то время министр информации и телерадиовещания, который позднее возглавил Бхаратия джаната парти, вспоминал, как легко оказалось укротить СМИ. Он рассказывал группе журналистов вскоре после введения чрезвычайного положения, что кое‑кто «сопротивлялся этим драконовским мерам по подавлению инакомыслия и пострадал за это». Что касается остальных, то «когда вас только попросили нагнуться, многие из вас предпочли ползти».

Большинство историков и современные обозреватели предпочитают останавливаться на положительных аспектах. Чрезвычайное положение было отменено спустя 10 месяцев. Ганди обратилась непосредственно к электорату, предполагая, что получит поддержку своей политике твердой руки, и, как ни удивительно, проиграла, после чего оставила пост. Несмотря на свое несовершенство, индийская демократия во время чрезвычайного положения показала себя.

В последние годы Индира Ганди была в значительной степени реабилитирована. Судя по опросам общественного мнения, она — самый популярный индийский политик современности. «Люди помнят, что она была сильной, — объясняет известный обозреватель Свапан Дасгупта. — Она всерьез относилась к враждебным силам внутри страны и так же воспринимала Пакистан». Согласно этому воззрению, Индии с тех пор была навязана череда премьер- министров, у которых недоставало энергии или голосов в парламенте, чтобы настоять на выполнении радикальных программ. Большинство их уходило после одного срока. Дасгупта и многие его единомышленники видят в Нарендре Моди единственного политика, который, будучи способен на жесткое руководство, может пойти по стопам Индиры. Я спросил Дасгупту, есть ли у него на примете иностранные примеры, и он назвал Ли Гуанъяо. Следует напомнить, что во время чрезвычайного положения сын и близкий советник Индиры Санджай Ганди часто рассуждал о сингапурском авторитаризме как образце для Индии. Для многих индийцев Сингапур тогда стал первой зарубежной страной, которую они посетили. Они восхищались успехами Ли в деле снижения межобщинной напряженности, профессионализмом сингапурских чиновников, чистотой улиц и комбинацией рыночной экономики с сильными государственными органами. Дасгупта называет еще одного возможного наставника:

Путин унаследовал разрушенную сверхдержаву и вернул ей честь и гордость. Он вытащил Россию своими силами. Да, есть перекосы, мафия, например, и нетерпимость к инакомыслию. Вы могли бы назвать его деспотом, однако он не диктатор и обладает поддержкой большинства избирателей. Самое важное из этого, что он снова превратил Россию в первостепенную страну.

«Сияющая Индия» и другие лозунги последних двух десятилетий глобализации предполагают, что Индия — это первостепенная страна. Индийский средний класс опьянен разговорами о сверхдержаве. Писатель Панкадж Мишра объясняет, что для того, чтобы эти амбиции реализовались в стране с такой удручающей бедностью и неравенством, элита должна создать параллельную вселенную. Это мир бангалорских колл–центров, ИТ–гигантов, Болливуда и международного стяжательского пыла таких индустриальных гигантов, как «Тата». Этот мир существует рядом с трущобами, зловонными водостоками, болезнями и голодом, но способен удерживать неприятные проявления старой Индии на расстоянии. Мишра согласен с Дасгуптой в отношении сравнения Индии с Россией. Деловая и политическая элиты обеих стран разработали свои проекты модернизации, ориентируясь на Запад. Это отличает Индию и Россию от Китая. По мнению Мишры, это обусловливает «болезни роста»:

Беспокоят фашистские настроения… Но ведь это Индира Ганди способствовала широкому распространению в индийском среднем классе смеси страха, агрессивности, презрения и апатии, способствовала установлению общественного климата, в котором распространенные в Индии проявления бесчеловечности кажутся нездешними.

Тем не менее, несмотря на все предостережения, никто из представителей широкого диапазона политиков, с которыми я общался, не видел перспективы возврата к периоду чрезвычайного положения. Современная, глобализированная сторона Индии — страна за пределами трущоб и бедных деревень — гордится своим бурлящим общественным дискурсом и колоритной демократией. Действительно, некоторые неправительственные и другие организации, реализующие общественные инициативы, предполагают, что здесь может быть повод для осторожного оптимизма. Они указывают на растущее представительство низких каст и женщин в панчаятах, органах деревенского самоуправления, и в городских местных советах. Они указывают на растущий опыт избирателей, включая формально неграмотных. Они указывают на невозможность предсказать исход выборов в стране (так, в 2004 году эксперты предсказывали победу Бхаратия джаната парти — и серьезно ошиблись). Они полагают, что особенности и мотивация голосования изменились. Политическая идентификация по–прежнему зависит от принадлежности к определенной касте или религии, однако в некоторых случаях обусловлена скорее ответственностью. Например, жители Дели дважды выбрали ту же администрацию, признав инфраструктурные улучшения. По их словам, ничего из этого не было сделано сверху и процесс шел снизу.

Проблема Индии заключается не в отсутствии демократических институтов, а в управлении, неспособном обеспечить социальные и экономические свободы подавляющему большинству населения. После государственного социализма в первые годы независимости политики и бизнесмены сосредоточились на интеграции в мировой рынок, используя власть как средство обогащения. Преуспевающие классы — люди, которые за прошедшие 20 лет могли бы воспользоваться новообретенным богатством страны для осуществления улучшений, — смотрели сквозь пальцы на ошибки общества или были причастны к их совершению. Они могли активно участвовать в делах общества: в Индии, в отличие от авторитарных государств, их не наказали бы за то, что они создают правительству проблемы. Однако они предпочли самоустраниться. Поэтому уровень их вины, несомненно, выше.