Удары кулаком и пинки., удушение., царапины, ушибы и защемление запястья, толчки на дверные косяки. Удары молотком и кулаками в область желудка (тяжелым молотком). Я вся была покрыта синяками: на правом бедре, правом предплечье (5 раз по 1 см) и нижней части руки (ок. 3,5 см в диаметре), на правой и левой внешней стороне бедра (слева ок. 9-10 см в длину, от глубокой черной до фиолетовой окраски, ок. 4 см в ширину), также на обоих плечах. Ссадины и царапины на бедрах, на левой икре.
I want once more in my life some happiness And survive in the ecstasy of living I want once more see a smile and a laughing for a while I want once more the taste of someone's love
Запись в дневнике, январь 2006
Мне было 17, когда Похититель принес в застенок видеокассету с фильмом «Плезантвиль». В нем рассказывалось о брате и сестре, выросших в 90-е годы в США. В школе учителя говорят о мрачных перспективах на рынке рабочих мест, СПИДе и угрозе гибели мира из-за глобального потепления. Дома разведенные родители ругаются по телефону, кто займется детьми на выходные, и с друзьями тоже сплошные проблемы. Мальчик окунается в мир телесериала из 1950 годов: «Добро пожаловать в Плезантвиль! Мораль и целомудрие. Сердечные приветствия: „Дорогой, я дома!“ Правильное питание: „Еще кусочек кекса?“ Добро пожаловать в идеальный мир Плезантвиля! Только на TV-Time!» В Плезантвиле мать сервирует еду именно в тот момент, когда отец приходит домой с работы. Дети красиво одеты, и играя в баскетбол, всегда попадают в корзину. Мир состоит только из двух улиц, а у пожарной охраны одна единственная задача: снимать кошек с деревьев — пожаров в Плезантвиле не бывает.
После ссоры из-за пульта дистанционного управления ребята внезапно оказываются в Плезантвиле. Вдруг они очутились в плену этого странного местечка, где отсутствуют краски, а люди живут по правилам, непостижимым уму детей. Если получится войти в это общество, то жизнь в Плезантвиле может оказаться замечательной. Но стоит нарушить его законы, как дружелюбные жители превращаются в свирепый сброд.
Фильм казался мне аллегорией той жизни, которую вела я. Внешний мир для Похитителя был равноценен Содому и Гоморре, где всюду подстерегали опасности, грязь и порок. Этот мир был для него воплощением всего того, в чем он потерпел фиаско и от чего он хотел оградить себя, а также и меня. Наш мир за желтыми стенами должен был быть миром Плезантвиля: «Еще кусочек кекса?» — «Спасибо, дорогая!» Та иллюзия, которую он постоянно озвучивал в своих рассуждениях, как прекрасно мы могли бы жить. В этом доме с отполированными до блеска, слишком ярко сверкающими поверхностями, и с мебелью, задыхающейся от собственного мещанства. Но он и дальше работал над фасадом, инвестируя в свою, нашу, новую жизнь, на которую в следующий момент набрасывался с кулаками. В одной из сцен «Плезантвиля» говорилось: «То, что я знаю, и есть моя реальность». Сейчас, перелистывая свой дневник, я иногда поражаюсь, как хорошо смогла вписаться в полный противоречий сценарий Приклопила:
Дорогой дневник! Пришло время полностью и без утайки излить тебе боль моего сердца, которую ему пришлось испытать. Начнем с октября. Теперь я не могу сказать точно, как все было, но вещи, которые произошли, были не очень хорошими. Он посадил несколько кустов туи «Брабант». С ними все в порядке. С ним же не всегда, а если у него не все в порядке, он превращает мою жизнь в ад. Каждый раз, когда у него болит голова, и он принимает таблетку, начинается аллергическая реакция, вызывающая сильнейший насморк. Но он получил от врача капли в рот. В любом случае, было очень тяжело. Без конца разыгрывались неприятные сцены. В конце октября пришел новый гарнитур для спальни со звучным именем «Эсмеральда». Одеяла, подушки и матрасы прибыли немного раньше. Разумеется, все антиаллергическое и пригодное к горячей стирке. Когда привезли кровать, я должна была помочь ему разобрать старый платяной шкаф. На это ушло около трех дней Мы должны были разобрать все на части, перенести тяжелые дверцы в рабочий кабинет, боковые стенки и полки мы снесли вниз. После этого пошли в гараж и распаковали все тумбочки и часть кровати. Мебель состоит из двух прикроватных тумбочек, каждая с двумя выдвижными ящиками и золочеными ручками, двух комодов, одного узкого высокого с… (прерывается).
Золоченые ручки, отполированные рукой идеальной домохозяйки, ставящей на стол еду, приготовленную по рецепту своей еще более идеальной матери. Если я все делала правильно и не уходила со сцены дальше кулис, иллюзия на какой-то момент становилась реальностью. Но каждое отклонение от сценария, который мне перед спектаклем не дали прочитать, жестоко наказывалось. Его непредсказуемость стала моим злейшим врагом. Даже будучи уверенной, что я все делаю правильно, даже угадывая, какой реквизит понадобится в этот момент, я могла ожидать от него чего угодно. Взгляд, слишком долго задержавшийся на нем, не та тарелка на столе, еще вчера подходящая, могли вывести его из себя. Чуть позже в моих записях стоит:
Жестокие удары по голове, в правое плечо, в живот, по спине и в лицо, а также в ухо и в глаз. Бесконтрольные, неожиданные и внезапные приступы бешенства. Крики, оскорбления, тычки при подъеме по лестнице… Удушения, садится на меня, зажимает рот и нос, задыхаюсь. Садится на плечи, встает коленями на кости рук, отбивает кулаками руки. На моих предплечьях кровоизлияния в форме пальцев, царапина и ссадина на левом предплечье. Он садился мне на голову или, стоя коленями на моем торсе, со всей силы бил меня головой об пол. И это несколько раз и со всей силы, пока не началась головная боль и тошнота. После этого беспорядочный дождь кулачных ударов, кидание предметами и толчки на ночную тумбочку. (…)
Тумбочка с золочеными латунными ручками. И снова он позволял мне вещи, поддерживающие иллюзию, что все делается ради меня. Например, он разрешил мне снова отращивать волосы. Но и это было только частью инсценировки. Потому что я должна была покрасить их перекисью водорода, чтобы соответствовать его женскому идеалу: послушная, трудолюбивая, белокурая.
Я проводила все больше времени наверху в доме, часами стирая пыль, убирая и готовя еду. Как и прежде, он ни на секунду не оставлял меня одну. Желание подвергнуть меня тотальному контролю зашло так далеко, что он даже снял с петель двери во всех туалетах дома — и на две минуты я не могла уклониться от его взгляда. Его постоянное присутствие доводило меня до исступления.
Все же и он стал пленником своего собственного сценария. Запирая меня в подвале, он должен был меня снабжать. Забирая меня в дом, не мог ни на секунду спустить с меня глаз. Методы оставались прежними. Но и его внутреннее напряжение возрастало. Что, если и сотни ударов будет недостаточно, чтобы держать меня под контролем? Тогда он потерпит неудачу и в своем Плезантвиле. Тогда пути к отступлению не останется.
* * *
Приклопил отдавал себе отчет в этом риске. Поэтому и делал все для того, чтобы показать, что мне угрожает, попытайся я покинуть его мир. Вспоминаю одну сцену, когда он унизил меня так, что я ринулась в дом, ища в нем спасения.
Как-то после обеда я работала наверху и попросила его открыть окно — я просто хотела вдохнуть немного свежего воздуха и услышать пение птиц. Похититель накинулся на меня: «Тебе это нужно только потому, что ты хочешь закричать и сбежать!»
Я умоляла его поверить мне, что я не убегу: «Я останусь, я обещаю. Я никогда от тебя не сбегу».
Окинув меня недоверчивым взглядом, он схватил меня за локоть и потащил к входной двери. Стоял белый день, на улице ни души, но, несмотря на это, маневр был рискованным. Открыв дверь, он вытолкнул меня наружу, не разжимая железной хватки на моей руке. «Ну, беги же! Попробуй! Посмотрим, как далеко ты уйдешь в таком виде!»
Я замерла от ужаса и стыда. На мне почти ничего не было, и свободной рукой я попыталась прикрыть свое тело. Стыд, что чужой человек может увидеть меня во всей моей худобе, покрытую синяками, с торчащими на голове короткими волосами, был сильнее, чем слабая надежда, что кто-нибудь, заметив эту сцену, обратит на нее внимание.
Так он поступал несколько раз — выпихивал меня голышом за порог дома и говорил: «Ну, беги! Посмотрим, как далеко ты уйдешь!» С каждым разом внешний мир становился все более угрожающим. Я угодила в эпицентр конфликта между желанием познакомиться с ним и страхом совершить этот шаг. Месяцами я молила о возможности ненадолго оказаться на свободе, но постоянно слышала в ответ: «Чего ты хочешь? Ты ничего не теряешь, ведь снаружи точно так же, как и здесь, внутри. Кроме того, оказавшись там, ты закричишь, и я должен буду тебя убить».
Он колебался между болезненной паранойей, страхом, что его преступление будет раскрыто, и мечтой о нормальной жизни, которая предполагала неизбежные выходы во внешний мир. Он попал в замкнутый круг, и чем больше чувствовал себя зажатым в угол собственными мыслями, тем больше его агрессия оборачивалась против меня. Как и раньше, он делал ставку на смесь психологического и физического насилия, беспощадно растаптывая последние остатки моего собственного достоинства и постоянно вдалбливая мне: «Ты — ничтожество, ты должна быть благодарна, что я тебя взял. Больше ты никому не нужна!» Он рассказывал, что мои родители в тюрьме, а в старой квартире больше никто не живет. «И куда ты денешься, если убежишь? Там ты никому не нужна. Потом раскаешься и приползешь ко мне на коленях». Кроме того, настойчиво повторял, что убьет любого, кто случайно станет свидетелем моей попытки к бегству. Первыми жертвами, объяснял он, возможно, станут соседи. Я же не хочу взять на себя за это ответственность? Или..?
Он имел в виду своих родственников в доме по соседству. С тех пор, как я изредка плавала в их бассейне, я чувствовала что-то вроде своеобразной связи с ними. Как будто это они позволили мне вырваться на свободу из будней дома. Я их никогда не видела, но вечером, находясь наверху в доме, я иногда слышала, как они зовут своих кошек. Голоса звучали дружелюбно и обеспокоенно. Как голоса людей, с любовью ухаживающих за теми, кого приручили. Приклопил старался минимизировать контакт с ними. Изредка они приносили ему пирог или сувенир, привезенный из отпуска. Как-то раз я была в доме в тот момент, когда позвонили в дверь, и быстро спряталась в гараже. Я слышала их голоса, пока они стояли с Похитителем возле дверей, передавая ему что-то, сделанное собственными руками. Такие угощения он тот час же выкидывал — из обостренного чувства брезгливости он ни разу не съел ни кусочка.
* * *
Когда он впервые взял меня с собой, я не ощутила духа свободы. А как я радовалась долгожданной возможности покинуть тюрьму! Сейчас же я сидела на переднем сиденье, парализованная страхом. Похититель дал инструкции, что отвечать, если меня вдруг кто-нибудь узнает: «Сначала веди себя так, как будто не понимаешь, о чем речь. Если это не поможет, скажи: „Нет, это ошибка“. А если тебя спросят, кто ты, отвечай, что моя племянница». Наташи давно уже не было в помине. После этого он завел машину и выехал из гаража.
Мы ехали по Штрасхофу вдоль Гейнештрассе: палисадники, живые изгороди, за ними дома. Улица была пуста. Мое сердце билось где-то в горле. Первый раз за все семь лет я покинула дом Похитителя. Я ехала по миру, который я знала только по моим воспоминаниям и коротким видеофильмам, когда-то записанным Похитителем для меня. Мелькали пейзажи, характерные для Штрасхофа, редкие прохожие. Когда он повернул на главную улицу и влился в поток движущихся машин, я краем глаза заметила мужчину, идущего по тротуару. Он шагал размеренно, без остановок, без лишних движений, как игрушечный робот, который заводится поворотом большого ключа в спине.
Все, что я видела, выглядело нереальным. И как в тот первый раз, когда я, двенадцатилетняя, стояла в ночном саду, меня охватило сомнение в существовании всех этих людей; так обыденно и равнодушно передвигавшихся по местности, знакомой мне, но ставшей абсолютно чужой. Яркий свет, в котором все купалось, казался льющимся из огромного прожектора. В этот момент я была уверена, что все это подстроено Похитителем. Это было съемочной площадкой, его большим «Шоу Труман», где все люди — статисты, а мир — одна большая инсценировка, созданные для того, чтобы ввести меня в заблуждение, будто я на свободе. В то время как я остаюсь заключенной, просто в более просторной камере. То, что это была моя собственная психологическая тюрьма, в которой я томилась, я поняла несколько позже.
Мы покинули Штрасхоф, проехали по сельской местности и остановились в небольшом леске. Я могла ненадолго выйти из машины. Воздух пряно пах деревом, по сухой сосновой хвое скользили солнечные зайчики. Я опустилась на колени и осторожно прижала ладонь к земле. Иголки кусались, оставляя красные точки на подушечках пальцев. Пройдя несколько шагов, я прислонилась лбом к стволу дерева. Потрескавшаяся кора нагрелась от солнца и издавала сильный запах смолы. Так же, как деревья моего детства.
На обратном пути никто не сказал ни слова. Похититель выпустил меня из машины в гараже и запер в застенке, а я почувствовала, как во мне поднимается глубокая тоска. Я так долго радовалась встрече с внешним миром, раскрашивая ощущения, которые испытаю, самыми яркими красками. И теперь, оказавшись в нем, чувствовала себя в иллюзорном мире. Моей реальностью были березовые обои в кухне, привычная для меня среда, в которой я знала, как себя вести. Здесь, снаружи, я растерянно топталась на месте, как будто попала в другой мир.
* * *
Это впечатление начало сглаживаться, когда я в следующий раз оказалась на свободе. Мое безропотное, испуганное поведение при первых неуверенных шагах придало Похитителю уверенности. Уже через несколько дней он взял меня с собой в парфюмерный магазин Штрасхофа, пообещав, что я смогу выбрать для себя что-нибудь приятное. Похититель припарковал машину перед входом в магазин и прошипел: «Ни слова. Иначе здесь всем конец». После чего вышел из машины, обошел ее и открыл дверь с моей стороны.
Он пропустил меня вперед, и я вошла внутрь. Вплотную позади себя я слышала его тихое дыхание, представляя, как в кармане куртки его рука сжимает пистолет, чтобы сразу, как только я сделаю одно единственное лишнее движение, расстрелять всех. Но я буду молодцом. Я никого не подставлю под удар, я не попытаюсь бежать, я не хочу ничего иного, как урвать тот маленький кусочек жизни, который для других девочек моего возраста является само собой разумеющимся — просто пройтись по отделу косметики в парфюмерном магазине. Краситься мне было не позволено — Похититель не разрешал мне даже нормальную одежду, — но мне хотелось вырвать у него хоть крошечную уступку. Он позволил выбрать две вещи, необходимые в подростковом возрасте. В моем понимании тушь для ресниц являлась вещью первостепенной важности. Это я вычитала в журналах для девочек, которые Похититель изредка приносил мне в подвал. Я постоянно рассматривала страницы с образцами макияжа, одновременно представляя, как бы я нарядилась к своему первому походу на дискотеку. Крутясь с подружками перед зеркалом, прихорашиваясь и прыская, примеряя сначала одну, потом все же другую кофточку. Прическа в порядке? Ну, пошли, нам пора!
Теперь же я стояла между длинными полками с невероятным количеством незнакомых мне баночек и флакончиков, магически-притягательных, но в то же время вселяющих неуверенность. Я растерялась от этого разнообразия впечатлений, не понимая, что мне надо и опасаясь случайно смахнуть что-нибудь на пол.
«Ну же! Поторопись!» — услышала я его голос за спиной. Я спешно схватила первый попавшийся тюбик туши для ресниц, потом из маленького деревянного шкафчика с ароматическими маслами достала бутылочку с мятным маслом. Мне хотелось поставить ее открытой в своем застенке в надежде, что аромат масла перебьет затхлый запах подвала. Все это время Похититель не отставал от меня ни на шаг. Это нервировало меня, как будто я была воровкой, еще не застуканной на месте преступления, но которую в любой момент могут схватить за руку. Стараясь сохранять спокойствие, я медленно двинулась к кассе. За ней сидела полноватая женщина лет пятидесяти с небрежно завитыми седыми волосами. Когда она дружелюбно поприветствовала меня: «Добрый день!», я вздрогнула. Это были первые слова за семь лет, обращенные непосредственно ко мне чужим человеком. В последний раз, когда я разговаривала с кем-то, кроме самой себя и Похитителя, я была еще маленьким пухлым ребенком. Продавщица же поприветствовала меня сейчас как настоящую взрослую покупательницу. Она разговаривала со мной на «Вы» и улыбалась, в то время как я молча выложила перед ней обе своих покупки. Я была безмерно благодарна этой женщине за то, что она приняла меня всерьез, за подтверждение, что я на самом деле существую. Я могла бы часами стоять перед кассой, просто чтобы чувствовать близость другого человека. Мысль попросить о помощи даже не пришла мне в голову. Вооруженный, как я была уверена, Похититель находился в сантиметрах от меня. Я бы никогда не стала подвергать опасности эту женщину, на мгновение подарившую мне ощущение жизни.
* * *
В течение следующих дней истязания снова набрали обороты. И опять Похититель в гневе запирал меня, и опять я лежала, покрытая синяками, в постели, борясь сама с собой. Я не имела права поддаваться боли. Я не имела права сложить руки. Я не имела права дать ход мыслям, что заточение было лучшим из всего, что могло случиться в моей жизни. Я без конца вбивала себе в голову, что постоянные внушения Похитителя, как мне повезло, что я живу рядом с ним, не соответствуют действительности. Эти слова были расставлены вокруг меня как силки. Я лежала в темноте, скрючившись от боли, и знала, что он не прав. Но человеческий мозг способен быстро подавлять страдания. Уже на следующий день, поверив его заверениям, я снова охотно поддалась иллюзии, что все не так уж плохо. Но если я все-таки хочу когда-нибудь вырваться из застенка, то должна освободиться от этих силков.
I want once more in my life some happiness And survive in the ecstasy of living I want once more see a smile and a laughing for a while I want once more the taste of someone's love
Тогда я начала писать себе маленькие послания. Мысли, изложенные черным по белому, лучше поддаются осмыслению. В той части мозга, из которой их труднее извлечь, они воплощаются в действительность. С этой минуты я поверяла бумаге все — каждом издевательстве, трезво и без эмоций. Эти записи сохранились до сих пор. Основная часть занесена в простой школьный блокнот А5 аккуратным каллиграфическим почерком. Остальные я писала на зеленом листе А4, строчки тесно прижаты друг к другу. Как тогда, так и сейчас эти записки имеют одно и то же предназначение. Потому что даже по прошествии времени небольшие позитивные события во времена моего заточения остаются для меня более существенными, чем невероятная жестокость, которой я годами подвергалась.
20.8.2005 Вольфганг ударил меня, по крайней мере, три раза в лицо, 4 раза пнул коленом в копчик и один раз в лобковую кость. Он принуждал меня встать перед ним на колени и сверлил связкой ключей левый локоть, отчего образовались гематома и ссадина, выделяющая желтоватый секрет. К этому добавились ругань и избиения. Шесть ударов кулаком по голове.
21.8.2005 Утром ворчание. Оскорбления без причины. Потом бил, растянув на своих коленях. Пинки и толчки. Семь ударов в лицо, удар кулаком по голове. Ругань и удары в лицо, удар кулаком по голове. Ругань и побои, завтрак без мюсли. Потом темнота у меня внизу /без объяснений/ идиотские высказывания. Царапание ногтем по десне. Сдавливание подбородка и сжимание горла.
22.8.2005 Удары кулаком по голове
23.8.2005 Минимум 60 ударов в лицо. 10–15 вызывающих сильную дурноту ударов по голове, удар кулаком со всей силы в мое правое ухо и в челюсть. Ухо чернеет. Удушение, тяжелый апперкот, так что хрустнула челюсть, пинки коленом ок. 70 раз, преимущественно в лобковую кость и по ягодицам. Удары кулаком в поясницу и по позвонкам, по ребрам и между грудями. Удары щеткой по левому локтю и предплечью (черновато-коричневый кровоподтек), а также левому запястью. Четыре удара в глаз, так, что я видела голубые искры. И т. д.
24.8.2005 Жестокие пинки коленом в живот и в область гениталий (хотел поставить меня на колени). А также в нижнюю часть позвоночника. Удары ладонью по лицу, жестокий удар кулаком по правому уху (черно-синее окрашивание). Потом темнота без воздуха и еды.
25.8.2005 Удары кулаком по бедрам и груди. После этого низкие оскорбления. Темнота. За весь день только семь сырых морковок и стакан молока.
26.8.2005 Жестокие удары кулаком по передней части ляжек и по ягодице (лодыжка). А также звонкие, обжигающие, оставляющие красные пустулы удары по ягодицам, спине, бедрам, правому плечу, подмышкам и груди.
Кошмар одной единственной недели, которых было бесконечное множество. Иногда мне было очень плохо, меня трясло так, что я не могла удержать карандаш. Всхлипывая, я вскарабкивалась на постель, в страхе, что кошмары дня накроют меня и ночью. Тогда я говорила со своим взрослым «я», которое ждет меня, чтобы взять за руку, независимо от того, что еще может произойти. Я представляла, что оно смотрит на меня сквозь трельяж, который между тем появился над умывальником в моем застенке. Когда я достаточно долго вглядывалась в него, я могла увидеть мое сильное «я», отраженное в моем лице.
* * *
Я твердо решила, что в следующий раз не оттолкну протянутой мне руки. Я найду силы попросить о помощи.
Как-то утром Похититель протянул мне джинсы и футболку. Он хотел, чтобы я сопровождала его в «Баумаркт». Я начала терять решимость сразу, как только мы повернули на магистраль, ведущую к Вене. Если он проедет по этой улице дальше, мы окажемся в районе, где я жила. Это был тот же путь, но в обратном направлении, который я проделала 2 марта 1998 года, скрючившись на полу грузового отсека. Тогда я дрожала от страха перед смертью. Сейчас, 17-летняя, сидя на переднем сиденье, я дрожала от страха перед жизнью.
Мы проезжали через Зюссенбрунн, совсем недалеко от дома моей бабушки. Меня охватила глубокая тоска по девочке, проводившей здесь выходные у своей бабушки. Это время казалось мне таким далеким, как будто с тех пор прошло несколько столетий. Я видела знакомые улицы, дома, камни мостовой, на которых играла в «классики». Но мне это больше не принадлежало. «Опусти глаза!» — прикрикнул Приклопил. Я моментально подчинилась. От близости к местам моего детства у меня перехватило горло, я отчаянно боролась со слезами. Где-то здесь, справа от нас, дорога на Реннбанвег. Где-то здесь, справа от нас, моя мать, может быть, сидит сейчас за кухонным столом. Сейчас уже, конечно, она думает, что я мертва, а я в это время проезжаю мимо всего лишь в паре сотен метров от нее. Я была совершенно раздавлена и чувствовала, что между нами лежит гораздо большее расстояние, чем это было на самом деле.
Это ощущение усилилось, когда Похититель завернул к стоянке перед магазином. Сотни раз на этом же самом углу моя мать стояла на красном светофоре, ожидая, когда можно повернуть направо. Тут неподалеку находилась квартира моей сестры. Сейчас я знаю, что Вальтрауд Приклопил, мать Похитителя, тоже жила всего в нескольких сотнях метров отсюда.
На парковке перед магазином было полно людей. Несколько человек стояло у входа в очереди перед ларьком с горячими колбасками. Другие толкали перед собой к машинам переполненные тележки. Рабочие в запятнанных синих брюках тащили через парковку деревянные доски. Мои нервы напряглись до предела. Я пристально смотрела из окна. Кто-то из этого множества людей должен же меня заметить, должен понять, что тут что-то не так. Похититель, видимо, прочитал мои мысли: «Сиди! Выйдешь только тогда, когда я скажу. Держись вплотную ко мне и медленно двигайся к входу впереди меня. Чтобы я не слышал ни звука!»
Я шла перед ним к магазину. Он направлял меня, мягко подталкивая — рука на моем плече. Я ощущала его нервозность, кончики пальцев подрагивали.
Я скользнула взглядом по длинному проходу. Мужчины в рабочей одежде стояли перед прилавками группками или по одному, со списками в руках, уйдя с головой в исполнение заказов. С кем из них мне заговорить? И что я вообще должна сказать? Уголком глаза я ощупывала каждого, стоящего в проходе. Но чем дольше я на них смотрела, тем больше человеческие лица искажались в гримасы. Внезапно они показались мне враждебными и угрюмыми. Неотесанные мужланы, занятые собой и слепые к окружающему миру. Мысли скакали. Идея попросить кого-то о помощи сразу показалась мне абсурдной. Кто поверит мне — тощему, растерянному подростку, который даже не может выдавить из себя ни одного слова? Что произойдет, если я обращусь ко всем этим мужчинам со словами: «Пожалуйста, помогите мне!»
«Такое часто случается с моей племянницей. Бедненькая, она, к сожалению, не в себе — ей пора принять лекарство», — тут же найдется Приклопил, и все вокруг закивают сочувственно, когда он возьмет меня под локоть и потащит прочь. В этот момент я чуть не разразилась истерическим смехом. Похитителю вообще не придется кого-то убивать, чтобы скрыть свое преступление! Всё здесь идеально играет ему на руку. До меня никому нет никакого дела. Никому и в голову не придет, что я говорю правду: «Помогите мне, меня похитили». «Скрытая камера», ха-ха, сейчас из-за прилавков вынырнет ведущий с клоунским носом и все разъяснит. Или же милый дядя, сопровождающий странную девочку. Невнятные голоса звучали в моей голове: «О Боже, это же так печально, нести на себе такой крест, с такой… Но как мило, что он так о ней заботится».
«Могу я вам чем-нибудь помочь?» Эти слова издевкой прогремели в моих ушах. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что они выскочили не из гомона голосов в моей голове. Перед нами стоял продавец сантехники. «Могу я вам помочь?» — повторил он свой вопрос. Его взгляд скользнул поверх моей головы и остановился на Похитителе, стоящем сзади меня. Каким же бестолковым был этот дружелюбный мужчина! Да, вы можете мне помочь! Пожалуйста! Я начала дрожать, на футболке проступили пятна пота. Мне стало плохо, разум больше не подчинялся мне. Что я еще хотела сказать? «Спасибо, все в порядке», — услышала я голос Похитителя позади меня. После этого его ладонь ввинтилась под мою руку. «Спасибо, все в порядке». И если мы больше не увидимся: «Добрый день. Добрый вечер. Спокойной ночи». Как в «Шоу Труман».
Как в тумане тащилась я по «Баумаркту». Мимо, мимо. Свой шанс я упустила. А может, его никогда и не было. Я чувствовала себя заточенной в прозрачном пузыре: я бью руками и ногами, увязая в желеобразной массе, не в силах пробить оболочку. Я брела по проходам. Вокруг были люди. Но я уже давно не из их числа. Я лишена всех прав. Я — невидимка.
* * *
После этого случая мне стало ясно, что я не могу попросить о помощи. Что знали эти люди о том запутанном мире, в котором я была пленницей, — и кто такая я, чтобы иметь право их в него втягивать? В чем виноват этот дружелюбный продавец, что я появилась именно в его магазине? Какое право имела я подвергать его опасности, исходящей от Приклопила? Хотя его голос прозвучал нейтрально, ничем не выдав нервозности, но я ощущала, как неистово колотилось сердце в его груди, чувствовала его хватку на моей руке, его взгляд, сверлящий мою спину на всем пути через магазин. Угроза убийства в слепой ярости. И ко всему моя собственная слабость, мое бессилие, мой провал.
В эту ночь я долго не могла заснуть. Нужно было сконцентрироваться на контракте с моим вторым «я». Мне уже 17, срок выполнения договора приближается. Случай в «Баумаркте» показал, что мне придется действовать в одиночку. В то же время я чувствовала, что мои силы иссякают, и я все глубже проваливаюсь в параноидальный, странный мир, созданный для меня Похитителем.
Но как может отчаявшееся, запуганное «я» стать сильным «я», способным взять меня за руку и вывести из тюрьмы? Я не знала. Но я знала, что мне понадобится невероятно много сил и самодисциплины. Не важно, откуда я смогу их почерпнуть.
* * *
Что мне тогда действительно помогло, так это мои разговоры с моим вторым «я» и записи в дневнике. Я начала новую серию листочков; теперь я фиксировала не только издевательства, но и пыталась письменно внушить самой себе мужество. Лозунги выживания, которые я придумывала, находясь в подавленном состоянии, а потом читала вслух. Иногда это напоминало свист в глухом лесу, но все-таки срабатывало.
Не поддаваться, если он скажет, ты тупая во всем
Не поддаваться, когда он тебя бьет
Не обращать внимания, если он скажет, ты ничтожество
Не обращать внимания, если он скажет, ты не можешь без него жить
Не реагировать, если он выключит свет
Все ему прощать и не таить злобу
Быть сильнее Не сдаваться
Никогда, никогда не сдаваться
Не поддаваться, никогда не сдаваться. Проще сказать, чем сделать. Так долго мои мысли были сконцентрированы на том, чтобы вырваться из этого подвала, из этого дома. Теперь это свершилось. И ничего не изменилось. Снаружи я была точно такой же пленницей, как и внутри. Казалось, внешние стены стали более проницаемыми, но мои внутренние были забетонированы как никогда. К тому же наши «выходы в свет» вводили Вольфганга Приклопила в состояние крайней паники. Разрываясь между своей мечтой о нормальной жизни и страхом, что попыткой бегства или своим поведением я могу все разрушить, он становился все более беспокойным и неуправляемым. Несмотря на то, что в доме я была надежно укрыта. Взрывы бешенства учащались, естественно, вина возлагалась на меня, и он впадал в параноидальный бред. Его больше не успокаивало мое робкое, боязливое поведение в обществе. Может быть, в глубине души он считал, что эту неуверенность я только разыгрывала перед ним. Насколько я была не способна к такой инсценировке, показал следующий выезд в Вену, который по идее должен был покончить с моим пленом.
Мы ехали как раз по Брюннерштрассе, когда движение замерло. Полицейский контроль. Машину и людей в униформе, машущих из нее, я увидела еще издалека. Приклопил резко втянул в себя воздух. Он ни на миллиметр не сдвинулся со своего места, но я заметила, как его руки вцепились в руль и как побелели суставы пальцев. Внешне он оставался абсолютно спокоен, когда припарковал машину у обочины и опустил стекло. «Пожалуйста, права и документы на машину!» Я осторожно подняла голову. Лицо полицейского выглядело неожиданно юным, его тон был твердым, но дружелюбным. Полицейский внимательно изучал лицо Приклопила, пока тот вытаскивал бумаги. Его взгляд только коротко скользнул по мне. В моем мозгу сформировалось слово, которое я видела в виде большого комикс-облачка, парящего в воздухе: ПОМОГИТЕ! Оно было таким явственным, что я не понимала, почему полицейский моментально не отреагировал. Но он равнодушно взял протянутые ему бумаги и просмотрел их.
Помогите! Вытащите меня отсюда! Вы контролируете преступника! Я моргала и вращала глазами, как будто подавая сигналы Морзе. Должно быть, со стороны я выглядела как припадочная. Но это было не что иное, как отчаянный сигнал SOS, посылаемый худым подростком, сидящим на переднем сиденье белого автофургона.
В моей голове проносились путаные мысли. Может быть, просто выпрыгнуть из машины и побежать? Я могла бы кинуться к полицейской машине, она же стояла прямо перед моими глазами. Но что сказать? Будут ли меня слушать? А если мне откажут? Приклопил схватит меня в охапку, красноречиво извинится за беспокойство и за то, что его помешанная племянница мешает их работе. А кроме того: попытка к бегству, это то табу, нарушить которое смерти подобно. Если я потерплю неудачу, то лучше не представлять, что меня ждет. Но все же, если получится? Я видела перед собой Приклопила, как он нажимает на педаль газа и машина срывается с места, визжа шинами. После этого его занесет и выбросит на встречную полосу. Скрипящие тормоза, раздробленное стекло, кровь, смерть. Приклопил неподвижно лежит на руле, вдалеке слышен вой сирен.
«Спасибо, все в порядке! Доброго пути!» — Полицейский коротко улыбнулся и протянул Приклопилу документы через окно. Он не имел понятия, что остановил машину, в которой почти восемь лет назад была похищена маленькая девочка. Он не имел понятия, что эта маленькая девочка почти восемь лет содержится в плену в подвале преступника. Он не знал, что был на волосок от того, чтобы раскрыть преступление и стать свидетелем автомобильного суицида. Достаточно было одного моего слова, одной мужественной фразы из машины. Вместо этого я сжалась на сиденье и закрыла глаза, в то время как Похититель тронулся с места. Ведь я потеряла самый большой шанс вырваться из этого кошмара. Только задним числом мне пришло на ум, что у меня вообще не возникла такая простая мысль — заговорить с полицейским. Настолько я была парализована страхом, что Приклопил расправится с тем, с кем я войду в контакт.
Я была рабыней, подневольной. Я стоила меньше, чем домашнее животное. У меня больше не было голоса.
* * *
Во время моего плена я всегда мечтала о том, чтобы зимой поехать кататься на лыжах. Синее небо, сияющий под солнцем снег, одевший ландшафт в девственный пушистый наряд. Хруст снега под ногами, мороз, окрашивающий багрянцем щеки. А после — горячее какао, как раньше, после катания на коньках.
Приклопил был хорошим лыжником. В последние годы моего заточения он часто совершал однодневные поездки в горы. В то время как я упаковывала его вещи и проверяла скрупулезно составленные списки, он уже был взволнован в предвкушении удовольствия. Воск для лыж. Перчатки. Плитка мюсли. Солнечный крем. Бальзам для губ. Шапка. Я каждый раз сгорала от тоски, когда он запирал меня в застенке и покидал дом, чтобы в горах скользить по снегу под ярким солнцем. Ничего более прекрасного я не могла себе представить.
Незадолго до моего восемнадцатилетия он все чаще заговаривал о том, чтобы как-нибудь взять меня с собой на такую лыжную прогулку. Для него это было важным шагом в направлении «нормальности». Возможно, таким образом он хотел выполнить мое желание. Но кроме этого, получить подтверждение тому, что одержал окончательную победу. Если я и в горах не сорвусь с поводка, значит, по его мнению, он все сделал правильно.
Приготовления заняли несколько дней. Похититель осматривал свои старые лыжные вещи и откладывал в сторону разные детали одежды, чтобы я их примеряла. Одна куртка подошла — пушистая штука из семидесятых годов. Не хватало лыжных штанов. «Я их тебе куплю, — пообещал Похититель. — Мы вместе поедем в магазин». Его голос звучал взволнованно, и в этот момент он выглядел счастливым.
В тот день, когда мы поехали в «Донауцентр», у меня упало давление. Я очень исхудала и, залезая в машину, еле держалась на ногах. Это было странное чувство — посетить торговый центр, по которому я раньше часто слонялась с родителями. Сейчас его от Реннбанвега отделяют только две станции метро, тогда это было несколько остановок на автобусе. Похоже, Похититель чувствовал себя очень, очень уверенно.
«Донауцентр» — типичный пригородный торговый центр. Магазины налеплены вплотную друг к другу на двух этажах, пахнет поп-корном и картошкой фри, музыка, хотя и достаточно громкая, не может перекрыть гомон многочисленных подростков, которые за неимением другого места встречи толпятся перед магазинами. Даже люди, привыкшие к таким столпотворениям, вскоре устают от этого и начинают тосковать по минуте тишины и глотке свежего воздуха. На меня шум, свет и толпы людей действовали как стена, как непроходимая чаща, в которой я не могла сориентироваться. Я напрягала память — не тот ли это магазин, где я с мамой?.. На короткий момент я увидела себя маленькой девочкой, выбирающей колготки. Но эта картинка была сразу поглощена картиной настоящего. Повсюду были люди: молодежь, взрослые с большими пестрыми пакетами, мамочки с колясками — сплошная суматоха. Похититель доставил меня в большой магазин одежды. Лабиринт, заполненный вешалками, прилавками с товарами и манекенами, демонстрирующими моду зимнего сезона с безразличными улыбками.
Брюки из отдела для взрослых мне не подошли. В то время как Приклопил протягивал мне в кабинку одни за другими, из большого зеркала на меня смотрело жалкое существо. Я была бледная как мел, белые волосы торчали на голове в разные стороны, и такая тощая, что с меня сваливался даже XS. Постоянное натягивание и стягивание одежды так меня измотало, что я категорически отказалась повторить процедуру в детском отделе. Чтобы подобрать подходящий размер, Похитителю пришлось прикладывать лыжные брюки к моему телу. Когда он наконец остался доволен, я еле держалась на ногах.
Я была чрезвычайно счастлива снова оказаться в машине. По дороге в Штрасхоф я думала, что моя голова вот-вот разорвется. После почти восьмилетней изоляции я была не в состоянии переработать такое количество впечатлений.
Но и остальные приготовления к поездке на лыжах притупили мою радость. Надо всем висела звенящая атмосфера напряженности. Похититель был беспокойным и раздраженным, укорял меня расходами, спровоцированными мной. По карте он заставил меня определить точное расстояние до лыжного курорта и рассчитать, какое количество бензина потребуется на дорогу. К тому же билеты на подъемник, плата за прокат, может, кое-что из еды — для его болезненной скупости это были огромные суммы, которые он выкидывает на ветер. И за что? За то, что я постоянно вожу его за нос и подрываю его доверие.
Когда его кулак грохнул по столешнице, я вздрогнула и выронила карандаш. «Ты пользуешься моей добротой! Без меня ты ничтожество, ничтожество!» Не обращать внимания, если он скажет: «Ты не можешь без него жить». Я подняла голову и прямо посмотрела ему в глаза. И была поражена, увидев на его искаженном лице тень страха. Эта поездка на лыжах была огромным риском. Риск, на который он шел уж никак не потому, чтобы исполнить мое заветное желание. Это представление было поставлено только для него самого, желающего воплотить свои фантазии в жизнь. Как он со своей «подругой» скользит вниз по склону, как поражает ее своим умением кататься на лыжах. Идеальный фасад, самолюбование, подпитанное моим унижением, подавлением и разрушением моего «я».
Мне не доставляло радости принимать участие в этом абсурдном спектакле. По пути в гараж я сообщила, что хочу остаться здесь. Я увидела, как темнеют его глаза, потом он взорвался: «Что ты придумываешь?» — зарычал он и поднял руку, в которой держал металлический прут, служащий запором для входа в мой застенок. Я поглубже набрала в грудь воздуха, закрыла глаза и попыталась уйти в себя. Прут со всей силы врезался в мое бедро. Кожа на нем моментально лопнула.
* * *
Когда на следующий день мы ехали по автобану, энергия из Похитителя била ключом. Я же ощущала только пустоту. В виде дисциплинарных мер он снова оставил меня голодной на ночь и отключил электричество. Нога горела. Но ведь сейчас со мной уже все в порядке, все хорошо, мы едем в горы. В моей голове, перебивая друг друга, гудели голоса:
«Надо как-нибудь добраться до плитки мюсли в лыжной куртке!»
«В его сумке тоже лежит что-то съестное!»
Между ними тихо вклинился тоненький голосок: «Ты должна бежать. На сей раз ты обязана это сделать».
Под Иббсом мы съехали с автобана. Перед нашими глазами из туманной дымки медленно выплывали горы. В Гестлинге мы остановились перед пунктом проката лыж. Этого Похититель боялся больше всего. Ведь ему придется зайти вместе со мной внутрь, где контакта с продавцами не избежать. Они будут спрашивать меня, подходит ли размер лыжных ботинок, а мне придется отвечать на их вопросы.
Прежде чем выйти из машины, он с особым нажимом пригрозил, что убьет каждого, кого я попрошу о помощи — и меня заодно.
Когда я открыла дверцу машины, меня охватило незнакомое чувство. Холодный и пряный воздух пах снегом. Вдоль реки тянулись домики, своими снежными шапками на крышах напоминающие куски торта со взбитыми сливками. Слева и справа ввысь устремлялись горы. Я бы не удивилась, если бы небо было зеленым — таким нереальным показался мне окружающий ландшафт.
Приклопил втолкнул меня в двери пункта проката, и в лицо мне ударил теплый, влажный воздух. Люди, потея в пуховых куртках, стояли у кассы; радостное ожидание на их лицах, смех, треск пряжек при примерке лыжных ботинок. К нам подошел продавец. Загорелый и жизнерадостный, этакий тип лыжного тренера, привычно сыплющий шутками хриплым, громким голосом. Он принес для меня пару обуви 37-го размера и встал передо мной на колени, чтобы проверить пригонку. В то время как я уверяла продавца, что нигде не давит, Приклопил не спускал с меня глаз. Более неподходящего места, чтобы привлечь внимание к преступлению, чем этот магазин, было невозможно себе представить. Все непринужденно, все великолепно, все — сплошная радостная отлаженная эффективность индустрии удовольствий. Я промолчала.
«Мы не сможем подняться на фуникулере, это слишком опасно. Вдруг ты с кем-нибудь заговоришь, — сказал Похититель, когда мы, миновав длинную, петляющую улицу въехали на стоянку лыжного курорта Хохкар, — подъедем прямо к подножию».
Мы припарковали машину в сторонке. Слева и справа от нас круто взмывали вверх заснеженные склоны. Издали мне был виден кресельный подъемник. Из бара на нижней станции слабо доносилась музыка. Хохкар один из немногих лыжных курортов, до которого из Вены можно легко добраться. Небольшой — всего шесть кресельных и парочка коротких бугельных подъемников доставляют лыжников наверх, к трем вершинам. Трассы узкие, целых четыре из них обозначены как «черные» — самая трудная категория. Я судорожно напрягала память. Когда мне было четыре года, мы уже бывали здесь с матерью и семьей наших друзей. Но ничто не напоминало о той маленькой девочке, одетой в толстый розовый лыжный костюм, которая с трудом передвигала ноги, утопая в глубоком снегу.
Приклопил помог мне надеть лыжные ботинки и вставить ноги в крепления. Я неуверенно скользила на лыжах по гладкому снегу. Он потянул меня через сугробы прямо к началу склона и подтолкнул вниз. Спуск показался мне убийственно крутым, и я ужаснулась скорости, с которой полетела вниз. Лыжи и ботинки весили, наверное, больше, чем мои ноги. Силы моих мышц не хватало, чтобы управлять ими, к тому же я давно забыла, как это делается. Единственный лыжный курс в моей жизни состоялся еще во времена посещения мной группы продленного дня. Всего неделя, проведенная в молодежном отеле в Бад Аузее. Я была напугана, отказывалась вставать на лыжи, настолько живы были мои воспоминания о поломанной руке. Но женщина-тренер по лыжам была очень милой и вместе со мной радовалась каждому удавшемуся спуску. Я делала успехи и в последний день курсов даже приняла участие в больших соревнованиях на тренировочной трассе. На финише я подняла вверх руки и ликовала. После этого упала спиной в снег. Такой свободной и гордой собой я не чувствовала себя уже давно.
Гордая и свободная — жизнь, удаленная на множество световых лет.
В отчаянии я пыталась затормозить. Но уже при первой попытке лыжа встала на ребро, и я опрокинулась в снег. «Ну как ты едешь! — ругался Приклопил, остановившись рядом со мной и помогая мне подняться на ноги. — Ты должна ехать дугой! Вот так!»
Потребовалось немало времени, пока я кое-как научилась держаться на лыжах, и мы продвинулись на несколько метров вперед. Видно, моя беспомощность и слабость успокоили Похитителя, и он все же решился купить для нас билеты на фуникулер. Мы встали в длинную очередь смеющихся, толкающихся лыжников, у которых не хватало терпения дождаться, когда же вагончик выплюнет их на следующей вершине. Среди всех этих людей в пестрых лыжных костюмах я чувствовала себя существом с другой планеты. Если кто-то проходил слишком близко, касаясь меня, я вздрагивала. Я вздрагивала, когда лыжи и лыжные палки цеплялись друг за друга, и я вдруг оказывалась зажатой между громогласными чужаками, которые, похоже, не обращали на меня внимания, но чьи взгляды я могла на себе чувствовать. Ты здесь чужая. Тут тебе нет места. Приклопил толкнул меня в спину: «Не засыпай, вперед, вперед!»
Как мне показалось, прошла целая вечность, пока мы наконец очутились в кабине. Я парила над зимним горным пейзажем — мгновения покоя и тишины, которыми я хотела насладиться. Но все мое тело бунтовало против непривычного напряжения. Ноги дрожали, я ужасно мерзла. Когда подъемник въехал на вершину горы, меня охватила паника. Я не знала, как спрыгнуть, и от волнения зацепилась палками. Приклопил, ругаясь, в последний момент схватил меня за руку и вытащил из лифта.
После нескольких спусков утерянная уверенность постепенно вернулась ко мне. У меня уже получалось удерживаться на ногах настолько долго, что я успевала насладиться короткими дистанциями до того, как снова валилась в снег. Я почувствовала, как ко мне возвращаются жизненные силы и ощущение чего-то, похожего на счастье.
При первой возможности я останавливалась, чтобы полюбоваться панорамой. Вольфганг Приклопил, очень гордящийся своим знанием местности, описывал мне окружающие горы. С вершины Хохкара можно увидеть массивный Отчер, за ним тянутся, исчезая в дымке, гряда за грядой. «Это уже Штирия, — вещал он. — А вот оттуда, с другой стороны, можно увидеть Чехию». Снег сверкал на солнце, небо сияло синевой. Я глубоко вдыхала воздух, мечтая остановить время. Но Похититель торопил: «Этот день мне стоит бешеных денег, мы должны использовать его сполна».
* * *
«Мне нужно в туалет!» Приклопил сердито взглянул на меня. «Мне действительно надо!» Ему не оставалось ничего иного, как сопровождать меня к ближайшей хижине. Он решился на нижнюю станцию, так как там туалеты были расположены в отдельных строениях, и нам не пришлось бы вплотную подходить к гостевому домику. Мы отстегнули лыжи, Похититель довел меня до дверей туалета и прошипел, чтобы я поторопилась. Он будет ждать и постоянно смотреть на часы. Я удивилась, что он не вошел со мной. В любой момент можно сказать, что якобы ошибся дверью. Но он остался снаружи.
В туалете никого не было. Но, оказавшись в кабинке, я услышала, как открылась одна из дверей. Душа ушла в пятки — я была уверена, что пробыла здесь слишком долго, и Похититель зашел за мной в дамский туалет. Когда я поспешно выскочила в маленький предбанничек, там перед зеркалом стояла белокурая женщина. С начала моего заточения я впервые оказалась один на один с другим человеком.
Я не помню точно, что я тогда сказала. Я знаю только, что собрала в кулак всю свою решимость и заговорила с ней. Но слова, сорвавшиеся с моих губ, были похожи на тихий писк.
Блондинка дружелюбно улыбнулась, повернулась и вышла. Она меня не поняла. В первый раз я к кому-то обратилась, но это было точно так же, как в худшем из моих кошмаров: люди меня не слышат. Я — невидимка. И не имею права рассчитывать на помощь.
Только после побега я узнала, что та женщина была туристкой из Голландии и просто-напросто не поняла, чего я от нее хочу. Но тогда ее реакция стала для меня ударом.
Мои воспоминания о последних часах нашей поездки очень расплывчаты. Я опять упустила шанс. Оказавшись вечером снова запертой в своем застенке, я впала в такое отчаяние, какого давно не испытывала.
* * *
Прошло некоторое время. Приближался решающий день — день моего 18-летия. Это была дата, которую я с нетерпением ожидала вот уже 10 лет и твердо решила отпраздновать ее надлежащим образом — даже если это должно происходить в плену.
Несколько лет назад Похититель разрешил мне испечь пирог. Но в этот раз мне хотелось чего-то особенного. Я знала, что деловой партнер Приклопила организует праздники в расположенном особняком складском помещении. Похититель показывал мне видеозаписи, на которых были запечатлены турецкие и сербские свадьбы. Из этой пленки он хотел смонтировать рекламный фильм, чтобы презентовать место проведения мероприятий. Я жадно пожирала глазами кадры, на которых празднующие люди скакали по кругу в странном танце, держась за руки. На одном из праздников на столе с закусками лежала целая акула, на другом — теснилось огромное количество тарелок с неизвестными блюдами. Но больше всего меня очаровывали торты. Многоэтажные произведения искусства с цветами из марципана или в виде автомобиля из бисквита и крема. Именно такой торт мне и хотелось получить — в форме цифры 18, символа совершеннолетия.
Когда утром 17 февраля 2006 года я поднялась наверх в дом, торт действительно стоял на кухонном столе: единица и восьмерка из воздушного бисквитного теста, покрытые сахаристой розовой пеной и убранные свечами. Я не помню, какие подарки еще я тогда получила — какие-то точно, ведь Приклопил обожал помпезные торжества. Но в центре моего маленького праздника стала эта цифра — 18. Она была знаком свободы. Она была символом, знаком того, что пришло время выполнить обещание.