Детектив, которого нанял Карл за очень большие деньги (надо было доплачивать за строгую конфиденциальность при ЛЮБОМ исходе) выяснил, куда исчезает его дочь каждый месяц. Это было нечто неожиданное. Карл был готов ко многому, но не к такому повороту. И Карл попросил Лору провести с ним ближайший weekend в Лондоне. Они с Лорой жили отдельно и договорились пока не обнародовать их помолвку. Лора выговорила себе год, объяснив, что не готова «вот так вот вскочить в брак». Карл согласился.

– У нас впереди вся жизнь, год можно и подождать.

Лора на поездку с радостью согласилась, она обожала Лондон – галереи, бутики, театры, пабы, лондонскую толпу, состоящую в большинстве из русских беглых олигархов, их жен, отпрысков, любовниц, потеснивших арабскую люксовую клиентуру. Истинных британских сэров встретить здесь было так же трудно, как индейца-майори на 5-й авеню Нью-Йорка.

Но действительность, с которой столкнулась Лора в этом путешествии, превзошла все ее экзотические представления об этом городе. Начиная с отеля, в который ее привез Карл.

Это был шикарный отель-тюрьма, то есть буквально устроенный в настоящей бывшей тюрьме. Обычный номер состоял из трех камер. Две камеры – сама комната, еще одна – ванная. Чуть получше – из четырех. А похуже – из двух. Обстановка выдержана вполне в духе. Кровати, прикрученные к полу, железный стол без острых углов, на одной ноге, тоже прикрученной, и холодная плитка под ногами. В дверях решетчатое окно, правда, закрывающееся изнутри номера, а не снаружи. От клиентуры нет отбоя. Особенно от сомнительной. Платят бешеные деньги.

Ностальгия, что ли, замучила? Или, наоборот, предусмотрительно привыкают? Но Карл-то откуда такие места знает?

Сам Карл вел себя тоже более чем странно – «отпросился» на целый день под каким-то дурацким предлогом, отдав в распоряжение Лоры свою банковскую карту и предложив ей не экономить на шопинге.

– Ну хоть в музей вместе сходим, – взмолилась Лора. – В «Виктории и Альберт» чудесная выставка Леонардо.

– Может быть, завтра. Пожалуйста, мне очень нужно. – Вид у него был решительный и растерянный одновременно. – А сегодня вечером мы идем в ночной клуб.

Лора смирилась. И отправилась тратить деньги – гулять так гулять. Она шлялась целый день по городу, пообедала в новом русском ресторане, совершила набег на любимый «Харви Николс» и вернулась в отель, уже после семи вечера. Карла еще не было. Зато все пакеты с обновками прибыли.

Она прилегла на тюремную коечку и задремала. Во сне к ней пришла Беа – говорила что-то ласковое, гладила по волосам, убаюкивала – словом, вела себя как умная подруга или старшая сестра.

Проснулась Лора от легких прикосновений. Она открыла глаза – Карл сидел на постели и нежно потряхивал ее за плечо. Она взглянула на часы – шел двенадцатый час ночи.

– Собирайся, Ло, в полночь начинается представление.

– Какое представление? – не поняла спросонья Лора. – Ночь на улице.

– Бесы именно по ночам и резвятся. А мы посмотрим.

Выглядел ее возлюбленный более чем странно, был болезненно возбужден, и возбуждение это вряд ли было вызвано причинами приятного свойства. Вид у него был встрепанный, в глазах Лора заметила нечто похожее на страх. Он даже подергивал головой в каком-то нервном тике. Лора никогда еще не видела его в таком встревоженном состоянии. Карл всегда отличался завидным хладнокровием, даже при решении самых сложных проблем. Именно за это его и ценили крупные вкладчики и сомневающиеся клиенты помельче. В их профессии хладнокровие было качеством первостепенной важности.

И Лора никак не могла предположить, что довело его до состояния такой болезненной взнервленности. И почему на ночь глядя нужно было переться в какой-то ночной клуб? Она бы предпочла просто поужинать вдвоем. Ну и потом, конечно же, ночь любви. А зачем еще уезжают с любимыми на weekend в другой город?!

Но у Карла на уме было нечто совершенно другое, очень определенное. И притащил он ее в Лондон, и в этот отель, похоже, не просто так. Ну что ж, будем рассматривать это как приключение, решила для себя Лора. Она приняла душ, оделась во все новое и явилась Карлу очаровательной феей. Он даже забыл сделать ей комплимент. Просто схватил за руку и потащил в ожидавшее их внизу такси.

Клуб находился на маленькой улочке где-то в районе Сохо. Он так и назывался «КЛУБ». Никакой зазывающей рекламы, свойственной таким заведениям, на здании не обнаружилось. Они спустились в полуподвальное помещение, где дважды уточнили их резервацию, Карл оба раза назвал вымышленную фамилию. Их в полутьме провели за столик, расположенный в закутке, чуть на возвышении – якобы ложа. Принесли шампанское, разлили по бокалам. Карл даже не пригубил – он сидел в напряженной позе, сцепив руки и уставившись на маленькую пустую сцену.

Лора вгляделась в темноту зала – все столики были заняты, казалось, яблоку негде упасть, официанты с трудом протискивались к клиентам. Публика выглядела вполне респектабельно, хорошо и явно дорого одетые мужчины в возрасте примерно от сорока до шестидесяти. Некоторые с дамами, правда, спутницы были больше похожи на подружек, чем на официальные половины.

Никаких экстравагантных групп не наблюдалось. Потом, когда Лора узнала, сколько стоил подобный вечер, она поняла, почему молодежи это было не по карману.

Началось представление.

На сцену, похотливо виляя бедрами, вышла огромная бабища, почти великанша, в неглиже. На ней было подобие белья из дешевого секс-шопа, нечто кожаное, выставляющее практически напоказ интимные части тела – огромные, размером с дирижабль груди, неохватные трясущиеся от жира ляжки и ручищи мясника с пещерами заросших подмышек. На руках она несла ребенка, которого прижимала к груди. Когда она развернула «дитя» лицом к залу, оказалось, что это взрослый мужчина-карлик. Уродству их обоих могли позавидовать персонажи из фильма-хоррора. Или цирка уродов. Началось действо. Великанша медленно, со вкусом начала раздевать «малыша», пока не оставила в исподнем – грязноватых, когда-то белых трусах и детской маечке с Микки-Маусом. Гномик капризничал, пищал, дрыгал конечностями, всячески показывая свое неудовольствие. Она опять взяла его на руки и, выпростав невероятного объема сиську из кожаного лифчика, прижала к ней «младенца». Тот вцепился ручонками в грудь и, заглотив сосок размером с хороший персик, принялся громко сосать. На лице гренадерши застыло выражение экстаза, она откинула голову, пустила слюну удовольствия и, засунув огромную лапищу между ног, энергично затеребила свой маково-алый орган.

Ее одутловатое лицо скомкалось в нечто отдаленно напоминающее пародию на флиртующую.

Зрелище было настолько омерзительным, вульгарным и тошнотворным, что Лора не в состоянии была смотреть это дальше. Повернувшись спиной к сцене, она залпом опустошила бокал и тут же сама налила себе еще, так как на Карла рассчитывать не приходилось, он вел себя как загипнотизированный – полуприкрыв глаза, он наблюдал за происходящим на сцене как бы в сомнамбулическом сне.

Когда Лора снова повернулась лицом к действу, картинка уже изменилась – теперь карлик висел на теле великанши вниз головой, с зажатым между ее колоннообразных ног лицом и усиленно работал ртом все над тем же органом. При этом он умудрялся босыми ножками теребить ее соски. Она же, обхватив его за талию таким образом, что член упирался ей прямо в глубокий пупок, производила его телом ритмичные поступательные движения.

– Зачем ты меня сюда привел? – зло зашипела Лора Карлу прямо в ухо. – Ты извращенец? Меня сейчас вырвет! Я ухожу!

Карл сжал ее запястье.

– Мне нужно дождаться следующего номера. Во что бы то ни стало. Останься. Ты мне нужна.

Лора ничего не понимала, но в голосе Карла она услышала такое отчаяние, что поняла, бросить его сейчас – значило предать. И она осталась. Томки уверяла, что в мире и в жизни каждого присутствуют одновременно трагедия, фарс и абсурд случая, не важно, дурного или счастливого. И одна из возможностей воспринимать жизнь – это относиться к ней как к театру. При этом можно быть одновременно и зрителем и участником спектакля. Понимая, что всякий раз, когда поднимается занавес, выясняется, что актеры совершенно не готовились к представлению. Не говоря уж о зрителе. И Лора решила воспользоваться советом – отнестись к данному моменту как к театральному действу, не более того.

Нужно заметить, что решение это было принято как нельзя вовремя – то, что ей предстояло увидеть, мог выдержать не каждый.

На сцену вышла женщина в бесформенном суконном балахоне. На лице ее была полумаска. Определить ее возраст было довольно сложно, могло быть между тридцатью и пятьюдесятью. Под серым балахоном в профиль угадывался живот, где-то на последних месяцах беременности. Она вышла на самую середину сцены и, повернувшись лицом к залу, остановилась и стала поглаживать свой вздутый живот, усмехалась кривой сардонической улыбкой. Грянула музыка, неуместность которой в данном контексте была очевидна, – «Реквием» Моцарта. Женщина медленно опустилась на корточки и уселась в раскоряченной позе, как если бы собиралась справить нужду. Потом начала тужиться. По-настоящему. Как это делают роженицы. При этом одной рукой она упиралась в пол, а другой давила изо всех сил на свой живот, как бы помогая ему избавиться от содержимого. Та часть ее лица, которая была видна из-под маски, покраснела от напряжения. Жилы на шее вздулись так, что казалось, вот-вот лопнут. Она подобрала балахон, и стали видны ее голые ноги, до коленей.

Сказать, что зрелище было неэстетичным, – ничего не сказать. Карл застыл по-прежнему в до странности неудобной позе, вцепившись в Лорину руку.

Женщина на сцене рожала под мощные звуки «Реквиема». Между ног у нее появилось нечто кроваво-красное, в пленке, похожее на кусок сырого мяса, с явными очертаниями человеческого или какого-то другого эмбриона. И чем сильнее роженица тужилась и жала на свой живот, тем больше окровавленный кусок вылезал наружу. Наконец, он вывалился полностью и шмякнулся об пол с характерным звуком, различимым даже сквозь музыку. Это «нечто» действительно было похоже на новорожденного младенца, а направленный на него меняющийся свет создавал полное впечатление, что «оно» шевелится.

Музыка затихла. Зато ясно стал различим плач «новорожденного».

Женщина выпрямилась и повернулась в профиль продемонстрировать ставший плоским живот. Затем, порывшись в бездонных карманах своего балахона, она вытащила из одного нож и вилку, из другого солонку и перечницу, какие ставят на стол в дешевых забегаловках.

Склонившись над «дитятей», она тщательно его сначала посолила, потом поперчила и с размаху вонзила в него вилку, держа нож наготове. Затем, подняв лицо к публике, плотоядно облизнулась, издала утробный звук, обозначавший сладострастное предвкушение, и принялась по-живодерски кромсать плод (который напоследок едва слышно пискнул). В конце концов, она поднесла ко рту огромный кусок, издали похожий на младенческую головку, и откусила от него со смаком.

В зале раздался женский визг. Лору затошнило, и она, выдернув руку, зажатую как клещами пальцами Карла, едва успела выскочить из ложи… Зажав обеими ладонями рот, она ринулась в дамскую комнату, а когда, выпотрошенная, выползла из нее и вернулась на место, ложа была уже пуста.

На сцене же происходила потасовка. И главным действующим лицом в ней был Карл. Схватив «роженицу» за волосы и намотав их на кулак, он пытался утащить женщину за кулисы, в то время как она молча отбивалась. На помощь артистке подоспела охрана в виде двух крепких ребят, которые пытались скрутить Карла и высвободить его жертву. Карл был похож на разъяренного Зевса и, казалось, обладал силищей нечеловеческой – свободной рукой и ногами он раскидал охранников, отлетевших в разные стороны, и, накрутив еще одну прядь женской гривы на кулачище, упорно тащил пожирательницу младенцев со сцены. Все это происходило под вновь грянувшего Моцарта, которого врубили то ли по ошибке, то ли, наоборот, по приказу распорядителя, так что происходившее вполне можно было принять за продолжение номера. В этом заведении, похоже, не гнушались ничем, главным было дать публике то, за чем она пришла, – сильные ощущения. В какой-то момент маска у «роженицы» сползла набок, и Лора, к полному своему ужасу, узнала Габриэлу, дочь Карла и жену своего брошенного любовника.

Позже пришлось прямо в клуб вызвать врача – у «артистки» началась буйная истерика.

Наконец, притихшую и покорную, они запихнули Габи в такси и привезли в отель. Оказалось, что она занимала номер прямо под ними. Интересно, откуда обо всем этом узнал Карл, подумала Лора. И зачем ему понадобилось тащить ее на это представление? Другой бы сильно подумал, прежде чем посвящать любимую женщину, будущую жену в подобный семейный позор.

Когда уже под утро они остались, наконец, вдвоем в своей камере-люксе, Карл обнял ее и, как обиженный ребенок, молча уткнулся в шею.

– Я не знаю, что мне делать. Этот кошмар длится уже много лет. И я хочу понять, виноват ли я в этом.

– Ты уже большой мальчик. – Лора изо всех сил старалась не разнюниться, ей было ужасно жалко этого раненого силача. – Как говорит Томки: или вешайся, или освобождай табуретку. Для этого, мой милый, существуют психоаналитики.

– Я! К психоаналитику?!

– Вот именно. В этом нет ничего стыдного, это всего лишь врач. А вот твою дочь, похоже, пора госпитализировать в спецклинику, под серьезное наблюдение.

Карл первый раз в жизни лежал на кушетке психоаналитика. У доктора была смешная фамилия – Тушканчик (да, да, тот самый), – но отличная репутация среди специалистов.

Сеанс начался вполне обычно. «Специалист по придурошным», как Карл называл его для себя, попросил его описать свои чувства на данный конкретный момент.

– По поводу чего? – уточнил Карл.

– По поводу вашей рутинной каждодневности. С каким чувством вы проживаете день?

– Ну, хорошо. – Карл задумался на мгновение. – Каждое утро я просыпаюсь с чувством испытуемого.

– Кем? Кто вас испытывает?

– А я знаю? Ну как вам это объяснить? Я чувствую себя примерно так, как если бы мне приказали испытать оргазм, например. И это было бы еще выполнимо, если бы в качестве условия мой член не был уложен на гильотину – если что, его чик и нету.

Наступила очередь задуматься специалисту.

– Странное чувство, – наконец признался он. – Именно член? Не голова, например, которую принято укладывать на гильотину?

– Именно член, – подтвердил Карл. – Только не начинайте мне тут про детство, там ничего способного вызвать такое чувство не происходило – я из счастливой любящей семьи. Единственный ребенок, которого вырастили в любви и строгости. Никаких порочных отклонений. Никакой загнанной в подсознание вины. Ни у родителей, ни у меня. Всего добился сам. Отец с большим удовольствием профукал все семейное состояние. И правильно сделал – это дало мне стимул пошевелить собственной задницей.

– Вы чувствуете, что хотите причинить зло самому себе?

– Ни в коем случае.

– А другим?

– Если они это заслуживают и это в моих силах, я делаю это наяву, а не в мечтах.

– Вы жестокий человек?

– Нет, я считаю себя справедливым. Видите ли, я какое-то время увлекался исследованием человеческой природы. Однако, обнаружив, что она слишком сходна с моей, а по большей части намного примитивней и безобразней, разочаровался и это дело забросил. Теперь вот посещаю специалистов, чтобы услышать, к какому разряду ненормальных принадлежу сам. Хотя уверен, что у вас, в психиатрии, кто первый надел белый халат, тот и врач.

– Ну, будем считать, что из нас двоих первым все-таки успел я, – с улыбкой отозвался Тушканчик. – И уверяю вас, вы абсолютно нормальны. Просто хотите разобраться с самим собой – это естественное желание «человека разумного». У вас был в жизни какой-нибудь травмирующий сексуальный опыт? Во взрослой жизни, если уж вы считаете, что прожили счастливое детство.

– Однажды, когда у меня не встало. Думаю, слишком налег на коньяк в тот вечер. Но это больше травмировало партнершу, чем меня.

– Откуда же тогда это «чувство гильотины» для детородного органа?

– Это же вы специалист, вам на этот вопрос и отвечать. Иначе чем мы здесь занимаемся, за такие-то деньги.

Доктор кашлянул.

– Но никакой анализ невозможен, если я не располагаю фактами. А вы из тех пациентов, которые рассказывают только то, что хотят, а не то, что мне пригодилось бы для понимания вашего состояния. Вы прячетесь за свой собственный мизинец, не желая поделиться со мной ФАКТАМИ, а не только ощущениями. Должны же быть причины вашего столь глубокого беспокойства, вашей глубоко запрятанной депрессии, мешающей вам наслаждаться жизнью. При ваших-то возможностях и воображении! Вы, похоже, человек не бедный и не без фантазии.

Карл напрягся. Что не ускользнуло от внимательного взгляда врача.

– Вы хотите, чтобы я вам рассказал? – Карл обхватил своей огромной ручищей подбородок, чтобы тот не затрясся, как у ребенка, который готов заплакать.

– Нет, это не я. Это вы хотите мне это рассказать.

– Ну, хорошо. Только не думайте, что я это вам рассказываю, чтобы вы делали какие-то выводы. Или анализы. Я вам не мочу собираюсь сдавать. Я просто скажу вслух то, что до этого момента не озвучивал даже самому себе: все ограничивалось рваными воспоминаниями, тлеющими у меня в мозгу как не до конца потушенная сигарета.

– Считайте, что вы озвучиваете это самому себе. Если хотите, я могу даже выйти из комнаты.

– Останьтесь. Но ведите себя как шкаф.

Доктор молча кивнул.

Карл закрыл глаза и начал говорить.

– Мне нельзя было поддаваться на ее уговоры! Но она так просила! Ей исполнялось шестнадцать. И она созвала весь свой гламурятник – мамочкины дочки, папочкины сынки, все из дорогущей школы, в которую я ее определил. Ее родная мать к этому времени уже семь лет как пребывала в мире ином – овердоза. А неродная холила свои конечности и сбавляла вес в очередном модном заведении на берегу океана. Нужно заметить, что они друг друга не жаловали. Габи меня к новой жене откровенно ревновала. Да и женушка была не лучше – мозги ей заменяли длинные ноги и ангельская мордашка. А я, как и многие мужские особи в этом возрасте, руководствовался больше головкой, чем головой. Потащился на очередную сомнительную тусовку и оставил дом в распоряжении несовершеннолетней дочурки с ее дружками-балбесами.

Вернувшись под утро, в надежде, что молодежь уже рассосалась, я застал полноценную оргию, главной участницей которой была моя дочь.

Воспользовавшись всем, что попалось под руку, я разогнал всю эту банду малолетних алкоголиков и нечестивцев по домам, вызвав полдюжины такси для их развоза. Дочь в совершенно разобранном состоянии отнес в ее комнату и уложил в постель – она была абсолютно неадекватна. Не знаю уж, чем она разбавляла алкоголь, но ее расхристанный вид и идиотская улыбка наводили на самые неприятные подозрения. Сам завалился спать. Через какое-то время меня разбудили руки, шарящие по моему телу и добравшиеся, наконец, до члена, который, естественно, автоматически отозвался на прикосновение. Я вскочил, как ошпаренный. В моей постели лежала Габи, абсолютно голая, все с той же глумливой улыбкой на губах. Я пришел в такую ярость, что схватил ее за волосы и, накрутив их на руку, вытащил дочь из постели. Потом она ползала по ковру, пытаясь поймать меня за ноги, и умоляла «выебать» ее. Так и кричала: «выеби меня, ебешь же ты всех этих шлюх, во главе с этой стервой, твоей женой! Чем я хуже?» И все ползала и ползала, пытаясь поймать мои ноги. Наконец ей это удалось, и я свалился на пол. Я не мог применить грубую силу к собственной дочери, и мы какое-то время катались по полу в яростном клубке. В какой-то момент она умудрилась меня оседлать. Тут-то я ей и закатил затрещину такой силы, что она отлетела в угол и, скрючившись там в позе эмбриона, заскулила совершенно по-собачьи. Валялась там и скулила, как собачонка, пока я натягивал штаны. Потом и вовсе отключилась, то ли заснула, то ли потеряла сознание. Я взял ее на руки и снова отнес в ее комнату, где и уложил в постель.

Естественно, я не спал остаток ночи, а утром вызвал врача. Тот сказал, ничего страшного – алкогольное отравление, наверняка «сдобренное» наркотиком типа ЛСД. Поставил ей капельницу и сказал, что пришлет медсестру, снять капельницу и сделать укол, через пару часов. Габи проспала почти сутки. Проснувшись, объявила, что ничего не помнит. Ну, и я не стал напоминать.

В этом месте своего повествования Карл открыл глаза и посмотрел на врача. Тот молча сидел напротив, по-прежнему не произнося ни слова. Как шкаф.

– Через какое-то время обнаружилось, что Габи беременна, – продолжил Карл. – И я, при всем желании, не смог бы определить, кто из этих сосунков папаша – во время оргии они все друг с другом перетрахались. Это подтвердили практически все участники из тех, кто что-то помнил.

Карл замолчал.

– А вы, – заговорил доктор, – вы точно помните, что не совершили с ней сексуального акта?

Карл вскочил с кушетки как ужаленный и чуть не бросился на собеседника с кулаками. Но в последний момент, увидев, как тот в ужасе откачнулся в кресле, едва из него не выпав, сдержался.

– Да я бы скорее вас трахнул, чем собственную дочь! – выкрикнул он в лицо Тушканчику.

– Очень хорошо, – отозвался врач, быстро овладев собой. – У меня еще вопрос: вы были пьяны в ту ночь?

– Абсолютно нет, я был трезв как стеклышко! Я в тот период серьезно занимался своим здоровьем, ходил в спортзал, дважды в неделю играл в теннис и практически не пил.

– А что случилось с ребенком?

– Это вас не касается. Мы тут на анонимной основе, не забывайте.

– Это не просто любопытство, это очень важно для психического состояния вашей дочери. И, возможно, вашего.

– Из того, что может оказаться в вашей компетенции, вот еще информация: Габи, узнав о беременности, объявила моей тогдашней жене, что это я с ней переспал в ту ночь, «по обоюдному согласию», как она уточнила. И ребенок от меня. И что она будет рожать, так как любит меня больше всех на свете. Причем объяснялись они в моем присутствии. А я был в таком шоке, что оставался нем как рыба. Как вы понимаете, мира в семье это не прибавило. Женушка начала меня шантажировать, угрожая передать дело в суд. Габи заявила, что в суде она будет все отрицать. Но ребенка хочет и собирается его воспитывать сама. С женой я разошелся, откупившись солидной суммой. Дочь же затаскал по подростковым психиатрам. Но те не нашли никаких отклонений – нормальное подростковое желание шокировать и обратить на себя внимание близких, констатировали они.

Доктор Тушканчик снял очки, протер стекла и нацепил их обратно на нос.

Посмотрел Карлу прямо в глаза.

– Не смотрите на меня так! Если бы я до нее дотронулся, ну… в этом смысле, я перерезал бы себе глотку, – чуть не плача сказал Карл.

– Я вам верю. Это ваша дочь, скорее всего, нуждается в серьезном лечении.

– Верите? Тогда почему же я так мучаюсь с тех пор? Ведь вы верите, а я ЗНАЮ, что ничего не было.

– Видите ли, – начал Тушканчик, – иногда подсознание проделывает с нами самые неожиданные фокусы. Все запретное, запрятанное в него веками нашими прародичами, может неожиданно всплыть у совершенно невинного человека.

– Но почему именно у меня? – возмутился Карл.

– Потому что была ситуация, провоцирующая к инцесту, которого вы не совершили. Но могли совершить. Инцест, закодированный как преступление в вашей подкорке, был когда-то совершенно нормальным явлением. Однако подсознание, оно не только прибежище всемирной боли, спрятанной подальше от нас нашим сознанием, – оно может быть благороднее, теплее и душевнее, чем само сознание. Оно умеет не только обвинять, но и освобождать. Мне хватит для этого пары сеансов. И вы перестанете себя казнить за то, чего не совершали.

– А как насчет моей дочери? Она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО считает, что переспала со мной? Откуда это странное поведение уже взрослой женщины?

– Для этого мне бы нужно пообщаться именно с ней. Видите ли, все девчонки обожают интересничать. Малейшее зерно странности в себе им присуще культивировать, пока оно не разрастется до циклопического размера – была бы фантазия. И сами так и норовят грань перейти. В вашем случае – спровоцировать отцовскую любовь и довести ее до крайности, то есть до инцеста. Причем в подавляющем большинстве случаев это происходит у них также на подсознательном уровне, те же издержки древней информации. Эдипов комплекс наоборот. И порой очень трудно понять, где кончается игра и начинается болезнь. Ведь им так хочется быть «не как все», выпрыгнуть из «посредственности». А «посредственность» в их представлении это все скучное, рутинное «как у всех». Им в этот момент нужна или хорошая плетка, или хорошая литература. Я уж не говорю о хорошем наставнике. Дело в том, что за наставника они готовы принять любого дворового кота. Вот и получается, как кому повезет.

– Вы хотите сказать, что все девчонки такие? Все пытаются отцов насиловать?!

– Нет, конечно, детям присуща разная организация психики. Очень важно различать расстройства, связанные с культурным влиянием, от расстройств эндогенных. Например, мягкие, стертые формы шизофрении, которые трудно распознать, многие психологи, особенно детские и подростковые, путают с возрастными неврозами и обходятся с такими людьми как с невротиками. С другой стороны, у девочек, рано потерявших мать, как правило, утрировано чувство, что их в детстве недолюбили. Вот их и колбасит, так сказать, и может доколбасить бог знает до чего.

– А вы встречали людей из тех, кого долюбили? – грустно проговорил Карл.

– Очень мало, – признался доктор.