В самом центре южной части Тихого океана, между экватором и тропиком Козерога, на одинаковом расстоянии к востоку и западу от международной демаркационной линии суточного времени лежит несколько групп небольших островов. Их обычно называют островами южного моря, и ленивая тропическая жизнь там постоянно ассоциируется с первобытной романтикой, негой, цветами лотоса и жарким, раскаленным солнцем.

Этнографы, руководствуясь главным образом физическими характеристиками и распределением по местности различных рас, разделили эти острова в соответствии с теми или иными преобладающими характерными чертами населяющих их жителей. Большая часть их, особенно те, которые обитают на таких островах, как Маркизские, Самоа, Тонга, Таити и др., расположенных к востоку от демаркационной линии, имеют темно-коричневую кожу и курчавые волосы. Этнографы обычно называют этот регион Полинезией – «страной многих островов».

К западу от международной демаркационной линии суточного времени лежит другая группа более крупных островов, чем в Полинезии. В нее входят Соломоновы, Новые Гебриды, Новая Каледония и острова Эллиса, включая и множество других, менее знакомых. Из-за того, что большинство обитателей этих островов – чернокожие люди с курчавыми волосами, эти острова получили название Меланезии, то есть «черных островов».

Группа островов, обычно называемых островами Фиджи, насчитывает более трехсот островков. Двойственное положение этой группы островов, расположенных на восточном крае Меланезии и на западном – Полинезии, заставляет антропологов относить их то к Меланезии, то к Полинезии. Опытный этнограф, однако, никогда не совершит ошибки. Он сразу отличит людей с черной кожей от истинных меланезийцев.

Именно в Меланезии каннибализм, отмирая, оказывает наиболее упорное сопротивление. Уже упоминаемые выше островитяне на значительно больших по территории островах, таких как Новая Гвинея, к северу от Австралии упрямо цепляются за свой освященный веками обычай употреблять в пищу человеческую плоть. Нужно признать, что здесь, на этих островах, в горной их части, подальше от побережья, каннибализм процветает и по сей день. По этой причине, на наш взгляд, весьма полезно ознакомиться с человеческими жертвоприношениями по сообщениям и описаниям, приводимым разными путешественниками, которые на протяжении последних одного-двух поколений изучали нравы, царящие в этом регионе южной части Тихого океана, а также сведениям, приводимым купцами, миссионерами или капитанами малокаботажных судов. Однако особую ценность в связи с этим приобретают рассказы таких людей, которые хоть немного разбираются в антропологии.

В многочисленных материалах, накопленных за XIX столетие, основную часть составляют те, что получены от миссионеров.

Вот какой документ направил домой в Англию 22 ноября 1836 года один из сотрудников миссии методистской церкви:

«Призыв к сочувствию со стороны христианской публики от имени жертв каннибализма на островах Фиджи.

Люди, братья! С этим призывом мы обращаемся к вам за сочувствием и помощью от имени самобытной, но удивительно развращенной и растленной народности, жителей группы островов, получивших название островов Фиджи. О них почти ничего не известно цивилизованному миру, кроме той ужасной опасности, которой постоянно подвергаются команды пристающих к ним кораблей из-за непреодолимой склонности местных жителей к убийству и чудовищному каннибализму, в чем они даже по своей свирепости превосходят новозеландцев!

На островах Фиджи каннибализм – это не отдельные случаи, увы, это постоянная широкомасштабная практика, и объясняется она отнюдь не мотивами племенной мести или еще чем-нибудь, а лишь тем явным предпочтением, которое островитяне отдают человеческому мясу по сравнению с любой другой пищей…

От расы каннибалов мы обращаемся к вам. Когда вы будете читать наш призыв, то ни на секунду не забывайте о творимых здесь ужасах. Мы обращаемся к вам от имени фиджийских вдов, которых насильственно душат, когда умирает их муж, от всех фиджийцев, попавших в тиски таких чудовищных пороков, что руки опускаются при попытке точно их описать. Пожалейте этих несчастных каннибалов, соотечественники, и сделайте это как можно скорее. Приезжайте сюда, христиане, научите этих несчастных, бедных идолопоклонников, обожающих войну, пожирающих у своих соплеменников лучшие, по их мнению, части тела…

Не станем приводить детали каннибальских праздников, рассказывать о предшествующих им убийствах, о способе приготовления людской плоти, о разноликой толпе обоих полов, с чудовищным ликованием ожидающей начала такого пиршества, – тут можно увидеть всех: и вождей, и простых воинов, мужчин, женщин, стариков и старух, детей всех возрастов. Это для них настоящее торжество! Кругом соплеменников поедаются вареные человеческие тела – не одно, не два, не десяток, а двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, и все это предназначается для одного-единственного праздника! Мы слышали, что на одном из таких великих пиршеств было съедено зараз более двухсот трупов. Авторы этого призыва сами неоднократно имели возможность поговорить с участниками подобных пиров, которые признавались, что на их глазах съедалось зараз по сорок, а то и пятьдесят трупов, причем без всякого отвращения – напротив, с большим удовольствием и аппетитом!

Для того чтобы поддерживать свое пристрастие к человеческому мясу и все время удовлетворять его, они ведут войны, убивают, захватывают пленников и даже вырывают трупы из могил.

Мы сами видели фиджийцев, виновных в совершении подобного рода преступлений. Они обладают таким ненасытным аппетитом к человеческой плоти, что некоторые из них пожирают даже своих заболевших детей…».

Полное отсутствие родительских чувств, любви, пусть даже примитивной, в семье фиджийцев отмечал и американский антрополог Л.П. Райс, который в своем научном докладе, прочитанном перед Американской антропологической ассоциацией, привел такие сведения: «В группе островов Фиджи каннибализм – это вполне установившийся институт, один из элементов социальной структуры фиджийцев, он считается утонченностью, которой обязан овладеть любой представитель их племени, чтобы таким образом стать истинным «джентльменом». Потребление человеческой плоти – это вполне определенная часть фиджийской религии, но они к тому же получают удовольствие от этого и ради самого удовольствия. Например, мы располагаем сведениями, что один из фиджийцев в Руваи убил жену, с которой прожил несколько лет. И хотя она еще до брака ничем не уступала ему в своем социальном положении, он все равно ее съел. Свой проступок он объяснил непреодолимым пристрастием к человеческому мясу».

Этот призыв к помощи со стороны миссионеров на островах Фиджи не остался без ответа, и в последовавших за этим томах научных записок методистского общества можно столкнуться с описанием множества примеров удивительного мужества и бесстрашия, проявленных миссионерами, несмотря на риск. Среди них можно назвать таких выдающихся христиан-проповедников, как Кросс, Д. Каргилл и Джон Хант, в чьих письмах, присланных в Лондон, приводятся впечатляющие картины повседневной жизни на островах Фиджи, хотя, конечно, это чтение явно не для слабонервных.

«Некоторые обстоятельства, связанные с убийством человеческих жертв, – писал преподобный Дэвид Каргилл в 1838 году, – наиболее отвратительны и просто дьявольские по своему характеру. Страсти, разгоравшиеся среди присутствующих на таких чудовищных обрядах людей, скорее всего, воспламенялись их вселяющей в души леденящей страх свирепостью, затмевающей собой все, что было прежде известно о человеческой порочности и разнузданности в истории человечества.

Когда требовалась человеческая жертва, то ее обычно выбирали среди жителей отдаленных мест или получали в результате переговоров с племенем, которое не практикует человеческих жертвоприношений. Жертву выдерживали некоторое время в изоляции, не жалея для нее пищи, чтобы она обросла посильнее жирком.

Перед убийством человека, посадив на землю, крепко-накрепко связывали, так что он не мог пошевелить ни одним суставом. В таком положении его клали на раскаленные (иногда докрасна) камни в печь, накрывая листьями и землей. Таким образом они его зажаривали заживо. После того как процесс поджаривания завершался, его вынимали из печи и раскрашивали черной краской его лицо и другие части тела, чтобы этот несчастный был похож на живого человека, готового в таком украшенном виде отправиться хоть сейчас в бой или на праздник. Потом несли в храм своим богам, где жертву все в том же сидячем положении, крепко связанную, предлагали божествам в виде очистительной жертвы.

После завершения ритуальной церемонии тело относили за ограду священной земли, где его расчленяли на куски, которые раздавали всем присутствовавшим. И эти люди, которые только что были участниками жестокого жертвоприношения, жадно, как голодные звери, набрасывались на предложенную им человеческую плоть.

Каннибализм принимает среди фиджийцев порой самые дикие формы. Они поедают человеческое мясо, отнюдь не руководствуясь принципом мести или насущной необходимостью, они поступают так сознательно, по собственному выбору. Очень часто они съедают захваченных в бою пленников-чужаков. Туземцы племени такандров ловят мужчин, женщин и детей, чтобы удовлетворить свой ненасытный аппетит, требующий все больше и больше людской плоти. Говорят, что они, подобно гиене, вырывают из могил мертвые тела, даже если они пробыли там уже два-три дня, потом, обмыв трупы в морской воде, они жарят их и съедают. Предпочтение отдается женскому, а не мужскому мясу, а если у них его достаточно, то они оставляют обычно голову впрок. В некоторых случаях сердце жертвы хранится несколько месяцев. Они никогда не зарывают в землю костей съеденных жертв, а из мелких косточек делают иголки. Недавно команда корабля «Активный» подверглась нападению со стороны туземцев, рассчитывавших там разжиться одеждой и прочими необходимыми им предметами. Им удалось захватить четырех матросов, которых они изжарили и съели, а из их косточек сделали иглы для шитья парусов».

Одно из самых известных имен среди сотрудников миссии методистов на островах Фиджи – имя преподобного Джона Ханта. Он основал свою миссию в Рева и некоторое время спустя прислал следующий доклад в Лондон: «Рассказав вам подробно о наших удобствах (хотя такое слово в подобных условиях жизни звучит по крайней мере весьма странно и явно не к месту), теперь я намерен поделиться с вами теми трудностями, с которыми нам приходится здесь сталкиваться в работе, которая нам поручена. Мы прибыли сюда, чтобы христианизировать фиджийцев, и мне хотелось указать на некоторые черты их характера, которые существенно затормаживают весь этот процесс.

Прежде всего в глаза бросается их жестокость, самое естественное чувство у фиджийцев, если так можно говорить о людях, которые начисто лишены каких-либо благородных человеческих чувств. Я очень мало знаю об их религиозности. Нам до конца не известно, совершаются ли те многочисленные убийства в хижинах на каноэ или в их языческих храмах во имя религии или же по политическим соображениям. Но, какими бы ни были мотивы, все эти чудовищные акты варварства и каннибализма способны вызвать глубочайший шок у любого представителя рода человеческого, и, по сути дела, им трудно найти параллели в истории. Рим явил миру своих уникальных чудовищ: Калигулу, Домициана, Нерона и Коммода; греческая история обогатила нас примерами жестокости богов Олимпа, а британская – незабываемыми образами Генриха и кровавой Марии. Но любое проявление невероятной жестокости в Греции, Риме и Англии имеет свое название, и каждый человек на свете с презрением отвергает ее. Если тот человек монстр, то он достоин ненависти, как и те, которые придерживаются подобных принципов.

Но на островах Фиджи именно такие люди пользуются наибольшим уважением, и все повинуются диктату такого монстра. Не только вожди, но и простые люди с восторгом предаются предательским убийствам, после чего пируют, пожирая тела как своих соседей, так и своих врагов. Там нам приходилось слышать просто ужасные, поразительные вещи о вожде Ревы Намуси Матуа, который принял христианство. Если рассказывать все о его преступлениях, то ничего подобного не найти в истории человеческой развращенности.

Говорят, что когда он соорудил для себя каноэ, то убивал по человеку за каждую его доску. Иногда он принимал решение не мелочиться и убивал всех жителей деревни или поселка только ради того, чтобы ублажить строителей своей лодки. Став большим мастером в этом кровавом деле, он предложил свои услуги вождю племени таноа, который был рад ими воспользоваться. Трудно даже предположить, сколько людей это чудовище отослало на тот свет только для того, чтобы удовлетворить свои постоянно растущие аппетиты неисправимого каннибала…».

Джон Хант не довольствовался, как его коллега Дэвид Каргилл, лишь бесстрастным описанием того, что видел. Он старается, насколько это позволяют его способности, дать самый детальный анализ событий. Он заканчивает свое сообщение с островов Фиджи на довольно обнадеживающей ноте: «Все оказалось бы гораздо сложнее, если бы подобные варварские акты они совершали в силу религиозных мотивов или своих религиозных убеждений. Но мне кажется, не в этом причина их человеческих жертвоприношений. Когда я попытался это выяснить, то получил от одного из туземцев исчерпывающий ответ: «Таков наш обычай!» – который исчезает, когда начинает сиять свет Евангелия, когда чувствуется его влияние, пусть даже в очень незначительной мере. Нам не известно ни об одном случае людоедства в Реве с тех пор, как сюда принесли Евангелие».

Это письмо преподобного Джона Ханта, написанное 29 июня 1839 года, заканчивается, как видим, весьма оптимистически. Обратив в христианство туземцев, он считал, что это сделано раз и навсегда. Но, увы, он был, конечно, слишком большой оптимист. Может, в отношении какого-то одного вождя обращение достигло своей цели. Но, как явствует из письма Дэвида Каргилла, такое обращение далеко не было повсеместным.

Приведем несколько записей из его дневника. Он вел его долгое время, несмотря на те ужасные условия, в которых ему приходилось жить. Его записи похожи на записи журналистов, ставших очевидцами душераздирающих сцен в разрываемой на части войной Европе. Его рассказ – это правдивый пересказ «ужасов», которые мало с чем могут сравниться по своей жестокости.

«31 октября 1839 года. Сегодня утром мы стали свидетелями шокирующего спектакля. В Реве привезли двадцать мертвых тел мужчин, женщин и детей в качестве подарка от вождя ганоа. Все они были распределены среди местных жителей, которые их сварили и съели. Но предварительно их таскали по воде и пляжу. Дети развлекались с ними, особенно им нравилось увечить труп маленькой девочки. Толпа людей издевалась над телами седовласого мужчины и молодой женщины. Человеческие внутренности медленно плыли по реке мимо дома миссии. Обезображенные части тела, головы, туловища плавали повсюду, и подобные тошнотворные сцены представали перед нами почти в каждом направлении, куда ни кинь взгляд. Однажды ночью к нам в сад закинули отрубленную голову, чтобы наверняка напугать нас и испортить настроение.

Этих несчастных жертв доставили из Вераты, их убили туземцы племени бау. Победители убили 260 врагов, которые были затем зажарены и съедены. Многие из них были превращены в рабов, в том числе и дети. Около 30 живых детишек были подняты на мачты в качестве своеобразных символов победы. Эти беспомощные создания вскоре все умерли. Кроме них было доставлено еще немало детей, чтобы служить мишенями для воинов-фиджийцев, которые стреляли по ним из стрел и колотили по головам тяжелыми дубинками. Целых четыре дня они рвали острыми зубами человеческую плоть, словно волки или голодные гиены.

2 февраля 1840 года. После того как мы закончили свой английский урок, нас тут же позвали, чтобы мы стали очевидцами одной из самых чудовищных сцен, которые мы когда-либо видели собственными глазами на этой земле. К дому старого вождя притащили одиннадцать трупов – их доставили сюда с соседнего острова Лаутала. Всех их вместе с остальными жителями деревни зарезали в субботу утром по приказу молодого вождя Туиилайлы. Это было сделано потому, что они якобы убили одного туземца из племени бау.

Кровавая расправа была поручена жителям ближайшей к острову Лаутала деревни. Они напали на спящих утром на рассвете и не щадили ни женщин, ни мужчин, ни детей. Убийцы истребили около сорока человек. Их разрубленные на куски тела в присутствии двух верховных вождей были розданы всем желающим, и те, обрадовавшись, потащили их на веревке, как дрова по земле, к своим хижинам».

Хладнокровная жестокость фиджийцев только усиливала повсеместно ледяной страх от их каннибальской практики. Одно дело – убить врага на поле боя, вернуться с победой домой с трофеем, зажарить его и съесть в компании своих боевых товарищей. Абсолютно другое – вести себя так, как ведут жители островов Фиджи, которые проявляют поразительную жестокость и убивают просто так всех подряд, только чтобы полакомиться вкусной едой. Вот что сообщал пару лет спустя другой миссионер, по имени Джаггар: «Несколько месяцев назад от вождя убежала служанка. Вскоре, однако, ее вернули домой и по просьбе ее супруга несчастной отрубили руку по локоть и сварили ее для вождя, который и съел ее в присутствии беглянки. Он также приказал отрезать и сжечь отдельные части ее тела. Эта женщина все же сумела выжить.

Во время войны в Виве были захвачены два пленника и привезены в Камбу. Вождь племени бау рассказал своему брату, который был обращен нашей миссией, о том, каким способом он собирается их убить. Нет, возразил брат, это слишком жестоко. Если ты не убьешь этих людей, а подаришь им жизнь, я отдам тебе свою лучшую лодку. На что вождь ответил: «Оставь каноэ себе. Я хочу съесть эту парочку». Тогда его брат ушел из деревни, чтобы не быть свидетелем душераздирающей сцены.

И вот началась жестокая расправа. Пленников заставили рыть в земле большую яму для печи, а потом велели собирать хворост для огня, на котором им предстояло зажариться живьем. Им приказали пойти и как следует вымыться и соорудить что-то вроде чашки из банановых листьев. Каждый такой сосуд был потом наполнен до краев их кровью из вскрываемых одна за другой вен.

Эту кровь в присутствии страдальцев выпили туземцы племени камба.

Вождь племени бау Серу распорядился отрубить пленникам руки и ноги, сварить их и съесть. Немного такой еды даже предложили жертвам. Потом он приказал, зацепив языки несчастных рыболовными крючками, вытянуть их как можно дальше, а затем отрезать. Их тоже зажарили и съели, подразнивая все еще живых несчастных: «Ну-ка, поглядите, как мы уплетаем ваши языки!» Потом в боку у каждого была проделана дырка, через которую извлекли кишки. Эта последняя пытка завершила их страдания в этом мире.

Отец нынешнего вождя считался одним из величайших каннибалов, когда-либо известных людям. Когда перед ним ставили тарелку с овощами, он обычно спрашивал: «Что нужно есть с ними?» И если ему отвечали, что свинину, он возражал: «Нет, так не пойдет». Если ему предлагали рыбу, он тоже недовольно вертел головой. «А нет ли у вас икалеву?» – спрашивал вождь. Это фиджийское слово, обозначающее «большую рыбину», то есть «мертвое тело человека»».

Вариант такого устрашающего эвфемизма приводится не только миссионером, но и знаменитым бесстрашным путешественником Альфредом Сент-Джонстоном, которому, видимо, нравилось временно проживать среди самых свирепых и кровожадных туземцев. Судя по всему, ему удалось удачно выкарабкаться из всех передряг, так как в конце XIX – начале XX вв. он опубликовал свои мемуары под названием «Лагерная жизнь с каннибалами». В своей книге он писал: «Выражение «длинная свинья» – фраза, изобретенная не европейцами, но ее очень часто употребляют фиджийцы, которые смотрят на мертвое тело как на обычное мясо, пригодное для ножа мясника. Они называют труп «паука балава» – «длинная свинья» в отличие от «паука дина» – «обычная свинья»».

Вот каким образом миссионер Джаггар завершает свое сообщение о каннибализме туземцев племени бау: «Вождь племени бау любил собственноручно ощупывать своих жертв. Если они были достаточно упитаны, он говорил: «Да, у тебя есть жирок. Я сам тебя съем». Если они были худы и сухопары, он отправлял их во двор на откорм. Он предпочитал завтракать по утрам только человечиной, а если его сыновья отказывались разделить утреннюю трапезу с отцом, он их жестоко избивал.

Однажды во время боя вождь, испугавшись ее исхода, бежал. Его поймали, когда он, скрываясь от погони, влез на дерево, и привели к вождю Таноа, его близкому родственнику. Пленнику связали руки и усадили напротив Таноа, который, крепко поцеловав его, сам отрубил ему руку. Выпив немного льющейся из раны крови, он бросил отрубленную руку в огонь, поджарил ее и съел в присутствии ее владельца.

Пленник заметил ему: «Не делай этого. Я тоже, как и ты, вождь». Но Таноа и ухом не повел, он отрубил ему вторую руку, потом обе ноги, а также язык. Расчленив туловище на части, он оставил их сушиться на солнце».

Два года спустя преподобный Джон Уотсфорд писал из Оно, что, по-видимому, война между племенами бау и рева наконец подошла к концу. Он не говорит, почему война завершилась, во всяком случае не из-за влияния, оказываемого на племена со стороны христианской миссии. Ведь довольно часто рядом с домом миссии проходили не только ожесточенные стычки, но и каннибальские пиршества.

Вот что писал Д. Уотсфорд 6 ноября 1846 года: «Трудно сказать, сколько людей было убито. Сотни человеческих трупов валялись незахороненными на земле со всеми их незамоленными грехами. В Бау было слишком много трупов, их просто невозможно было съесть. Их выбрасывали в море, и они плыли по волнам до Вевы, где их выносило на берег. В Бау буквально некуда было деться от сотен и сотен трупов. Их жарили и варили в каждой хижине, их кишки валялись у всех домов, брошенные на съедение свиньям, но и те не могли всего слопать, и внутренности разлагались на жарком солнце.

Здесь, в Бау, даже туземцы племени сомо-сомо, которые пришли в гости, наелись человеческого мяса досыта. Некоторые вожди других племен приносили с собой и пищу: на одном плече – уже готовый к употреблению труп человека, а на другом – тушу свиньи. Но туземцы всегда отдавали предпочтение «длинной свинье», как они называли хорошо приготовленное тело мертвого человека.

Мы не можем, просто не в силах, рассказать вам всего, что знаем о чудовищной жестокости фиджийцев. Каждый новый акт варварства, кажется, вытекает из предыдущего. Так, у вождя племени ракераки есть специальный сундук, в котором он хранит людскую плоть. Для этой цели человеческие руки и ноги обычно засаливаются. Если ему на глаза попадался человек пожирнее других, будь тот даже один из его друзей, он немедленно отдавал приказ убить его, разрезать на части, несколько кусков зажарить немедленно, а несколько отложить про запас. Его соплеменники утверждали, что он ест человеческую плоть каждый день.

В Бау туземцы долгое время хранят человеческое мясо, а потом жуют его, как жуют табак. Они носят с собой жеваное мясо и иногда используют его вместо табака. На днях мне довелось услыхать рассказ о невиданной жестокости – ничего подобного прежде мне не приходилось слышать. Неподалеку от Натавара разбилось каноэ, и все те, кто в нем плыл, сумели без особых препятствий добраться до берега. Но там их сразу же схватили туземцы племени натавар. Их притащили к печам, чтобы зажарить. Крепко-накрепко связав жертв, чтобы те не убежали, их рассадили вокруг печей, которые стали готовить к предстоящей процедуре. Они даже не били пленников дубинами по голове, чтобы не потерять даром ни капли драгоценной крови. Некоторые из туземцев были ужасно нетерпеливы и не хотели ждать, пока печи как следует накалятся. Изнывая от нетерпения, они отрезали уши у несчастных жертв и проглотили их сырыми.

Когда наконец печки накалились как надо, хозяева расчленили жертв на части очень осторожно, подставляя под каждый отрубаемый кусок посудину для сбора крови. Если только хотя бы капля падала на землю, они жадно слизывали ее языком. Когда несчастных пленников живьем разрезали на части, те умоляли сохранить им жизнь, но мольбы не доходили до слуха мучителей. Всех их они сожрали без остатка».

Читая этот рассказ, нельзя скрыть своего искреннего удивления – как порой одна лишь деталь, скажем, жевание плоти, отрывание ушей у жертвы и поглощение их в сыром виде, производит куда более сильное впечатление, чем подробный репортаж о длительном процессе поедания человеческой плоти.

Альфред Сент-Джонстон был не миссионером, а простым путешественником, и поэтому у него абсолютно другое отношение ко всему, что он видел собственными глазами. Он проявлял поразительную наблюдательность, умел схватывать на лету противоречивые замечания как капитанов торговых судов, так и других очевидцев, с которыми ему приходилось встречаться, и, таким образом, собирать самый различный по характеру материал для составления целостной картины.

«Фиджийцы – писал он в 1883 году, – любили человеческое мясо только из-за его вкуса и убивали врага не только из-за жажды мести. Может, отсутствие поблизости достаточного количества животных привело к возникновению такого странного обычая».

Его теория поддерживается американским антропологом А.П. Райсом, который писал по этому поводу: «На островах Фиджи нет местных животных (свинья была завезена сюда лишь в XVIII веке), за исключением крыс. Поэтому каннибализм здесь более понятен и, возможно, даже «вполне оправдан»».

«Членов команды лодок, разбивавшихся на этих берегах, – продолжает Сент-Джонстон, – убивали, а потом съедали. Иногда по просьбе какого-нибудь туземца палкой забивали его соплеменника, вполне пригодного в пищу. Такая «просьба» могла объясняться тем, что у него «болит черный зуб» и только человеческая плоть способна снять ужасную боль. Мужчина в племени обладал такой абсолютной властью над своей женой, что запросто мог ее убить и съесть, если только такое взбредало ему в голову. А это случалось довольно часто.

Необычные обжоры встречались и среди вождей, для которых обычно заготавливался «баколо» целиком, то есть все тело предназначалось только для потребления вождя и больше никого. Время от времени он поджаривал на огне «запасы», чтобы они окончательно не разложились. Как правило, фиджийцы не трогали начинающее разлагаться мясо, но они ни за что не желали расставаться с уже однажды зажаренным и ели даже тогда, когда плоть от времени распадалась на отдельные ткани.

Настолько велико было их пристрастие к этой странной человеческой плоти, что, когда убивали кого-нибудь в стычке или в ссоре, а родственники убитого предавали тело земле, фиджийцы довольно часто, превращаясь в вурдалаков, вырывали тело из могилы, варили или жарили его, а затем съедали. Эта привычка настолько глубоко укоренилась, что родственники человека, умершего в силу естественных причин, имели обыкновение подолгу бдеть у него на могиле, покуда его плоть не превращалась в нечто неудобоваримое даже для такого «луженого» желудка, как у фиджийцев.

Тело жертвы жарилось или тушилось в печах или разрезалось на куски, и из него готовилась мясная похлебка в больших глиняных горшках, специально предназначенных для приготовления пищи. С мясом варились и некоторые целебные травы либо для того, чтобы избежать несварения желудка, либо в качестве вкусной приправы – точно мне не известно. Повара, помещавшие тело в печь, клали также раскаленные камни внутрь его, чтобы таким образом оно как следует все протушилось.

После победоносной битвы воины обычно готовили для себя и ели убитых врагов сразу же, но несколько тел доставлялись в родную деревню, куда их волочили на веревках, привязанных за шею жертв. С городской площади их доставляли потом к храму. Там их предлагали в жертву богам, после чего соответствующим образом готовили и делили между соплеменниками, причем жрецам доставлялись лакомые куски. Возле храмов обычно возвышались большие кучи из человеческих костей, белевших на ярком солнце, – наглядное доказательство, как много человеческих жертвоприношений получили их божества. Женщинам, однако, не разрешалось принимать участия в подобных жутких «банкетах».

Но женские трупы считались куда более пригодными для готовки, чем мужские, а их бедра и руки считались особым деликатесом. Настолько восхитительной казалась фиджийцам человеческая плоть, что у них даже появилась особая фраза для оценки качества другой пищи: «Она так же вкусна, как яблоко».

Некоторые из наиболее знаменитых каннибалов сожрали за свою жизнь несметное количество людей, иногда до нескольких сотен…».

А.П. Райс своим авторитетом ученого подтверждает слова путешественника. Он приводит в качестве примера одного фиджийского вождя, который хвастал, что сумел дожить до столь преклонного возраста только потому, что всегда съедал самые вкусные, самые питательные куски от более чем девятисот человеческих тел. Те, кто хорошо его знал, совсем не считали этого человека настолько «кровожадным», хотя такое определение в данном случае носит несколько зловещий оттенок. На самом деле для многих он был вполне дружелюбно настроенным туземцем, который отличался особым гостеприимством ко всем иностранцам, посещавшим его остров. Может, такое «гостеприимство» было сродни легендарному Прокрусту в Афинах, кто знает? Он тоже, насколько известно, гостеприимно предлагал ночлег путникам. Но у него была отнюдь не гостеприимная привычка отсекать ноги у тех из них, которые были слишком велики для его кроватей, у тех, кто оказывался для них мал, он старательно растягивал ноги. Боже, помилуй нас и убереги от подобных гостеприимных обычаев среди таких «радушных» хозяев!

Как мы уже говорили, самые знаменитые каннибалы на островах Фиджи съедали по нескольку сот человек. Во времена, когда Фиджи были открыты европейцами, для такой цели использовались большие железные горшки, в которых обычно местные торговцы доставляли морских слизняков – этот ценный деликатес – на китайские рынки. Горшки были настолько большие, что в них могли поместиться сразу два человека в сидячем положении. Нужно признать, что последствия такого обжорства не всегда были благоприятными. Когда в 1850-х годах на острова отправился Бертольд Симен, он обнаружил, что двоюродный брат тамошнего царя Курундуадуа только что умер и весь двор его горько оплакивал. Первая жена проводила путешественника на его могилу, причитая по дороге, что если бы не его пристрастие к «баколо» (труп, поедаемый целиком), то он мог бы еще долго прожить. Напрасно все его друзья в один голос убеждали его отказаться от такой пагубной привычки. Сами фиджийцы считали, что «баколо» слишком тверд и неудобоварим. Все они признавались, что после такого пиршества, как правило, страдали от запоров. Но тем не менее практика продолжалась.

Так, А.П. Райс рассказывает нам о Чичиа, одном фиджийском вожде, который захватил несколько пленников из племени бау: «На следующий день он приказал своим соплеменникам исполнять «большой воинственный танец», чтобы ознаменовать победу, а также начать подготовку к последующему за этим празднику. Вскоре на указанном месте показались танцоры с отвратительно размалеванными краской лицами и телом, с дубинками и копьями в руках. Танец их, который длился несколько часов кряду, состоял из многих серий повторяемых воинственных телодвижений и угрожающих, вызывающих поз. После окончания танца принесли хмельные напитки, и праздник начался.

Боже, какой это был праздник! Для пира по этому случаю было приготовлено 200 мертвецов, 200 свиных туш и 200 корзин с ямсом. Процесс приготовления человеческой плоти и свинины был идентичен, и поэтому каждый член племени мог отведать два главных блюда, причем ему не позволялось останавливать свой выбор на чем-то одном. Это делалось для того, чтобы соплеменники не обжирались только человеческим мясом, захватывая все лучшие куски и не оставляя остальным, менее расторопным, ничего другого, кроме постылой свинины.

Некоторые из туземцев на самом деле старались вовсю поднасесть на человеческую плоть, но если такой проступок обнаруживался, то виновника насильно заставляли оторваться от любимого яства и перейти на другое, менее вкусное, чтобы дать возможность полакомиться человечиной и другим. Хотя, казалось, особой нехватки ни того, ни другого не наблюдалось, но когда праздник подошел к концу, на месте пиршества не оставалось ни одного кусочка мяса – одни кости!»

Путешественник Сент-Джонстон продолжает сообщать о своих впечатлениях: «Ни одного сколько-нибудь важного дела обычно в племени не начинали без предварительного убийства одного-двух человек для должной «затравки». Если закладывалось новое каноэ, то в честь этого убивали человека. Если человек, для которого строилась новая лодка, был очень богатым, к тому же еще и вождем, то тогда убивали по человеку за каждое бревно. Но еще больше жертв использовалось при спуске каноэ на воду. Их кровью мыли палубу, а мясо съедали на празднике. Даже после спуска каноэ на воду требовались еще людские жертвы для успешного первого его плавания.

В Бау, например, для подобных кровавых расправ существовало специальное место – что-то вроде арены, вокруг которой устраивались специальные высокие места для зрителей. На этом месте находился большой «камень для мозгов», который использовался следующим образом: два крепко сбитых туземца, схватив с двух сторон жертву за руку и за ногу, устремлялись сломя голову вместе с ней к большому камню, неся ее вперед головой. Приходя в соприкосновение с камнем на такой скорости, череп несчастного раскалывался на части, и из него выпадал мозг. Это считалось наиболее популярным спортивным зрелищем…».

Если вы заметили, то Сент-Джонстон, по-видимому, получает нездоровое удовольствие от таких подробностей. Большинство же свидетелей испытывают панический страх.

Здесь следует упомянуть еще об одном путешественнике, побывавшем на островах Фиджи в конце XIX века. Его зовут Феликс Мейнар. Он был хирургом, французом по национальности, поступил на работу на китобойную флотилию, которая вела промысел в водах южной части Тихого океана. После он написал на эту тему в сотрудничестве с Александром Дюма роман «Китобой». Он обладал свойственной всем врачам склонностью к наблюдению и тонкому анализу и, само собой, далеко не был столь хладнокровным в своих описаниях, чем иногда грешат другие путешественники. В одном его предложении куда больше сострадания к жертве, чем во всей книжке Сент-Джонстона.

«Капитан американского торгового судна Морелл, – пишет он, – чуть было не попал в засаду, устроенную туземцами на островах Фиджи. Сам он уцелел, но четырнадцать членов его экипажа оказались в плену. Все они там погибли. Возвратившись на борт, он рассказал, как у него на глазах дикари расчленили тела еще живых матросов и многие из них видели, как у туземцев в глотках пропадали проглоченные отрезанные руки и ноги их товарищей. Они все это отчетливо видели перед смертью».

На островах Фиджи в бухте Наклер капитан Диллон чуть не лишился жизни. Он отправился со своим отрядом из восемнадцати человек на поиски сандалового дерева, но стоило ему на несколько секунд отдалиться от своих товарищей, как его со всех сторон окружили туземцы. Теперь путь назад к морю был отрезан, и ему с четырьмя матросами удалось найти убежище на отвесной, неприступной скале. «Мы сидели на самом верху впятером, – рассказывал Диллон, – а внизу на земле кишело несколько тысяч туземцев. Там внизу, у подножия скалы, они раскаливали свои печи, чтобы зажарить на них моих несчастных спутников. Их тела, как и тела двух вождей с соседнего острова, туземцы принесли к печам таким образом: соорудив что-то наподобие носилок, водрузили их себе на плечи. Поперек них они уложили трупы так, что с одной стороны свешивались их головы, а с другой – ноги. Потом они с ликованием потащили трупы к печам, где их разместили вокруг в сидячем положении.

Дикари пели, танцевали, веселились, всячески проявляя охватившую их свирепую радость. Они несколько раз выстрелили по трупам из захваченных ружей. Когда торжественная церемония завершилась, жрецы приступили к разрезанию трупов. Куски укладывали в печи. Мы не могли сдвинуться с места, ибо были плотно окружены дикарями со всех сторон, кроме одной, где нас отделяла от морского берега густая роща».

«Двое из спутников Диллона, – продолжает Ф. Мейнар, – один по кличке Дикарь, а второй Китаец, решили бросить на произвол судьбы своего капитана, глупо положившись на обещания варваров не причинить им в случае добровольной сдачи вреда».

«Вскоре мы увидели Дикаря среди них, – рассказывает Диллон. – Они, окружив его, дружески похлопывая по плечам, поздравляли с обретением свободы. Вдруг, издав пронзительный вопль, туземцы схватили его за ноги. Шестеро человек понесли Дикаря вниз головой к источнику, куда его и погрузили. Через несколько минут тот задохнулся. А тем временем туземец, подкравшись сзади к Китайцу, обрушил ему на голову тяжелую дубинку. Только мозги брызнули по сторонам. После этого обоих несчастных парней разрезали на куски и отправили в печи вместе с их товарищами с корабля…».

К счастью для Диллона, вопли дикарей услыхали на другом судне. Его команда приняла смелое решение немедленно предпринять атаку на туземцев с моря. В результате их успешного нападения капитана Диллона и его двух спутников удалось спасти буквально в последнюю минуту.

Рассказы миссионеров, путешественников… Все эти люди либо по собственному желанию, либо в силу сложившихся обстоятельств часто неожиданно оказывались перед лицом такого уклада жизни, который не мог не вселять в их души тревоги, заставлял испытывать леденящий душу страх.

Они не были антропологами, хотя, может, чисто подсознательно приобрели кое-какие поверхностные знания в этой области, что является необходимым условием для любого исследователя. За исключением одного-двух любопытных замечаний, брошенных между прочим, вскользь, они, как правило, не дают ни объяснений, ни интерпретации того, что видели.

Американский антрополог А.П. Райс в своем ученом труде объединил все острова южной части Тихого океана, независимо от того, где они расположены. В обширном исследовании он пишет о жителях Маркизских и Гавайских островов, таитянцах, тонганцах, папуасах, новокаледонцах, новогебридцах, самоанцах и маори в Новой Зеландии. Не оставляет он без внимания, как мы уже заметили, и фиджийцев.

«Каннибализм, – пишет он, – это обычай, который не ограничен исключительно какой-то особой частью мира. Уже греческие классики говорили о нем в своих сочинениях. Древние ирландцы съедали своих мертвецов. У саксов было специальное слово, обозначавшее каннибализм и все то ужасное, что было с ним связано. В Мексике и Перу до испанского завоевания страсть к человеческой плоти была настолько неудержимой, что ради ее удовлетворения начинались войны, чтобы на каннибальских пирах всегда было вдоволь мяса человеческих жертв…».

Когда он пишет о каннибализме на островах Фиджи, он не упускает из виду его религиозный аспект. Как мы уже видели выше, на его взгляд, фиджийцы могли вполне стать каннибалами и в силу того, что еще до недавнего времени на их островах почти не было съедобных животных, за исключением крыс, и в определенном смысле их каннибализм вполне понятен и вполне объясним. К тому же фиджийцы искренне верили, что их племенные божества требовали человеческого мяса в виде приносимой в их честь жертвы. «Головы жертв, – подчеркивает он, – обычно передавались жрецам, чтобы те использовали их в дальнейшем в своих религиозных церемониях».

Впоследствии он более подробно останавливается на этом аспекте проблемы.

«Когда мертвые тела жертв закладывались в печи, то этот момент обычно отмечался особым боем племенных барабанов. Те, кто оказывался неподалеку и слышал эти звуки и этот особый ритм, безошибочно определяли, что там происходит, и, конечно, никогда не могли этого забыть. Обычно трупы с поля боя доставляли на берег на каноэ. Когда лодки вытаскивали на песок, мертвецов сбрасывали в море для мытья и очищения» (такая вера в очистительную силу морской воды была довольно распространенным явлением, и мы еще остановимся на других, более тщательно разработанных деталях ритуалов в связи с этим среди других племен-каннибалов).

«Чтобы трупы не отогнало слишком далеко от берега отливом и они не потерялись, – продолжает А.П. Райс, – их обычно привязывали за левое запястье к лозе. В нужный момент их вытаскивали на берег, а в это время мужчины племени исполняли замысловатый, продолжительный боевой танец прямо на берегу, а женщины были увлечены совершенно другим, наделенным скрытым смыслом вариантом такого танца. Потом трупы волокли вниз лицом от берега к деревне, где их складывали у ног вождя. Тот немедленно обращался к жрецам с просьбой поскорее предложить мертвые тела их богу войны.

На крупных островах этой группы, там, где деревни, как правило, располагаются на большом расстоянии от берега, мертвецов обычно не тащат по земле, опасаясь, как бы за столь долгое «путешествие» не испортилась большая часть столь драгоценной для туземцев плоти. Вместо этого их привязывают к крепким шестам и на этих жутких импровизированных носилках несут на плечах к месту церемонии. Так обычно носят «заколотых свиней» или диких животных, добытых на охоте – сафари».

После завершения религиозной церемонии тела возвращаются назад, на берег, все еще вниз лицом, где опытные мастера расчленяют их на куски своими острыми как бритва бамбуковыми ножами. Главный «резчик» прежде всего отрубает одну за другой все четыре конечности. Их тут же забирают помощники и, аккуратно завернув в пальмовые листья, осторожно кладут в печи. Обычно это глубокие ямы, вырытые в земле, дно и бока которых выложены камнями».

Как утверждает А.П. Райс, в отличие от многих миссионеров и путешественников, трупы никогда не съедались в сыром виде: «Сердце, бедра и предплечья считались знатоками самыми лакомыми кусками. До этого, однако, жертвы, как правило, подвергались страшным пыткам – «вакатотога». Им, еще живым, отрубали руки и ноги, хотя, можно, конечно, предположить, что многие умирали из-за потери крови. Конечности жарились на костре и часто съедались в присутствии еще живых владельцев. Существовала целая система похищения взрослых и детей, которых преподносили в качестве подарка какому-то знатному соплеменнику, причем в таких случаях не делалось никакого различия ни в возрасте жертвы, ни в ее поле. В племени валебсару первым обычно съедали туловище жертвы, но делали это по той простой причине, что туловище не могло долго сохраняться в условиях жаркого влажного климата…».

В связи с этим интересно отметить, что некоторые племена каннибалов обычно хранят запас человеческого мяса и костей в той части своей хижины, которая обращена на север, а если они живут возле моря или озера, то для этой цели роют глубокие колодцы.

«Если, – пишет в заключение А.П. Райс, – в силу тех или иных причин наблюдается «перебор» в трупах и, таким образом, предложение человеческой плоти превышает спрос, то обычно туловища выбрасываются прочь, а для потребления остаются только конечности. Существуют свидетельства об одном особенно обильном пиршестве, на котором было предложено беспрецедентное число трупов, так что каждый участник мог себе позволить не обращать никакого внимания на туловища, привередливо выбирая только самые сочные, самые вкусные куски – вырезки из бедер и плечи».

Этот американский антрополог не устает повторять, что возникновение каннибализма, по крайней мере в Полинезии и, в частности, на островах Фиджи, определялось тем, что любой неразумный человек назовет «неестественным аппетитом», который вызывает у туземцев человеческая плоть. Но он сам придерживается иного мнения, вполне резонно считая, что это вполне «естественный» аппетит к хорошему красному мясу. Мясо – это естественный продукт. Тех каннибалов, которых мы в детстве с ужасом и страхом представляли себе, когда нам о них читали в книжке, нужно было рассматривать – по крайней мере некоторые из их народностей – скорее как несчастных обитателей непригодной для жизни природной среды, не обеспеченной в достаточной степени необходимыми продуктами питания, а не как простых дикарей, которые намеренно делают все, чтобы не подчиняться законам так называемых «цивилизованных народов».

Это вполне объективное замечание бесстрастного, незаинтересованного наблюдателя, и посему оно куда менее живописно и увлекательно, чем, скажем, поражающие воображение страницы книги Альфреда Сент-Джонстона. Это, нужно сказать, трезвая оценка той ситуации, которой, хочется надеяться, в наше время уже не существует. Пусть это станет делом давно минувших дней. И каннибалы должны занять свое место в истории.

Глава 15

Каннибалы живут и в Полинезии

За Меланезией лежит Полинезия, где живут люди с более светлым цветом кожи. Полинезийские острова похожи на треугольник, вершина которого упирается в группу Гавайев, а основание протянулось на расстоянии почти пяти тысяч миль от Новой Зеландии к северо-востоку до отдаленного, стоящего, как часовой, крошечного островка Пасхи. У этих народностей, разбросанных по безбрежным океанским просторам, очень много общего как в языке, так и в религии. Но в тех местах, где существуют человеческие жертвоприношения, общая панорама куда более разнообразна. Здесь можно найти как сходства, так и различия. Далеко не все полинезийцы – каннибалы. Однако на всех этих островах ритуальные убийства мужчин и женщин связаны, как правило, с вождем, местным царьком, которому после смерти обычно приносят человеческие жертвы, а его многочисленные вдовы совершают обряд самосожжения – сати. Почти повсеместно на этих омываемых водами океана островах человеческая жертва уподобляется «большой рыбине». Нужно сказать, что полинезийские боги обнаруживают особое пристрастие к жертвоприношениям детей.

Для описания жертвенных ритуалов на этих многочисленных архипелагах потребовалось бы по тому на каждый, поэтому мы здесь ограничимся только тремя основными группами островов: Гавайскими, Таити и Новой Зеландией. Кроме того, такие крупные острова, как Тонга, Самоа, вполне заслуживают особого упоминания. Если судить по примитивным формам гончарных изделий, найденных археологами за последние годы, то на Тонге, самом западном из этой группы островов, первые люди появились около 1100 г. до н. э., а на Самоа, расположенном к северо-востоку, – около 800 г. до н. э. Тонга – это ближайший к островам Фиджи остров, и хотя в расовом отношении он сильно от них отличается, местное население в результате крепких связей между двумя группами туземцев переняло у фиджийцев многие их обряды и привычки, включая и каннибализм.

Самым важным праздником на Тонга считалось совершеннолетие наследника вождя, когда по такому важному случаю требовалось принести в жертву десять человек. Смерть вождя тоже требовала немало человеческих жертвоприношений, в число которых часто входили и его жены, которые, как правило, сами себя душили. Принесение себя в жертву было распространенным признаком оплакивания утраты. Когда умирал какой-нибудь знатный и богатый человек, то люди отрезали себе в знак траура пальцы, резали руки, прижигали кожу. Ампутация пальцев на руке или ноге ребенка считалась самым надежным способом умилостивить богов, заставить их позаботиться о пропитании вельможи и на том свете. Кроме того, то и дело возникавшие между островами локальные войны приносили богатый «улов» пленников, которых тут же приносили в жертву божествам, а потом иногда и съедали.

Жители Тонга признают, что такие обычаи и привычки к ним на остров завезли первые местные моряки, побывавшие на островах Фиджи.

С островов Тонга и Самоа некоторые из полинезийцев отправились на своих утлых судах на восток еще в 300 г. н. э. и впервые обосновались на Маркизских островах. Эта группа островов служила своеобразным трамплином, с которого начали заселяться и другие архипелаги. Остров Таити оказался среди них, а первые каноэ у берегов Гавайев появились около 600 г. н. э. Заселение Новой Зеландии жителями с Таити началось около 1000 г. н. э. Такую последовательность не следует забывать, описывая островной каннибализм.

Жители Маркизских островов, как и народности на Тонга и Самоа, выходцами с которых они оказались, тоже были жадными до человеческой плоти каннибалами. По сути дела, здесь не проходило ни одного сколько-нибудь значительного события без человеческих жертвоприношений. Зацепив жертву большим рыболовным крючком, сделанным из кости человека, за губу, ее волокли, как большую рыбину, к месту экзекуции. Торжественная церемония сопровождалась песнопениями и танцами. Поводом для чудовищного ритуала могла стать возникшая в деревне эпидемия или даже дурной сон, приснившийся вождю. Как и даяки на Борнео, жители Маркизских островов организовывали «экспедиции за черепами», проводя такие операции открыто, но чаще всего тайно.

Если такой поход осуществлялся тайно, под покровом ночи, то жертвами обычно становились женщины и дети. На этих островах тоже существовал довольно широко распространенный ритуал самосожжения вдов – сати – после смерти вождя. Но кроме сати не меньшей популярностью пользовались и другие формы ритуального самоубийства, так как, по всеобщему поверью, самоубийцы попадали в особый рай, созданный только для знати, погибших на поле брани воинов и женщин, умерших при деторождении. Остальные были обречены на муки в темном подземном царстве Гавайки.

Каннибализм существовал с незапамятных времен на всех этих островах и, по-видимому, кое-где существует, правда, в иных формах, и по сей день.

Но на Самоа, вероятно, для оправдания столь позорной практики в прошлом вам обязательно расскажут легенду, главный герой которой – мифическое существо по имени Манилоа, почитаемое среди местных жителей из поколения в поколение. По сути дела, это мифический каннибал, обитавший обычно в глубоком овраге, через который местные жители и путешественники переезжали, направляясь из одной деревни в другую. У самого своего логова он сплел из лиан хитроумный мост-капкан, словно паук, и теперь поджидал нерасторопного путника. Как только тот, ничего не подозревая, доходил до середины моста, Манилоа выскакивал из своего убежища и принимался что было сил трясти лианы. Несчастный, совершив в воздухе кульбит, ничего не соображая, падал прямо на крыльцо дома людоеда. При этом, как рассказывают самоанцы, он так дико вопил, что водопады отскакивали от гор и деревья выворачивались с корнем.

Каннибал имел обыкновение пожирать свои жертвы целиком, у него не было времени на их расчленение. Тогда жители острова собрались вместе и стали думать, как им одолеть это чудовище. Однажды им удалось выследить, где находится его логово, и вот, проходя как бы невзначай по его лиановому мостику, они сверху бросились прямо на него. Он в это время спал без задних ног, наевшись человечины, и они смогли наконец убить его. Но, к сожалению, дух каннибала вошел в них и там остался навсегда. И теперь им, как и Манилоа, приходилось убивать людей, чтобы отведать человеческой плоти. Так объясняется эта мерзкая практика, существующая на острове и поныне.

Преподобный Джордж Браун обнаружил, однако, вариант этого мифа. Самоанцы рассказали ему, что однажды жил в Аполиме старый дьявол по имени Тупивайо. У него была привычка незаметно протягивать через дорогу возле своей пещеры плетеный линь, один конец которого он привязывал к своему большому пальцу на ноге. Почует он, что кто-то дернул за линь, проснется, если спал, и сразу поймет: ага, кто-то в его сети угодил. Он тут же выскакивал из пещеры, хватал зазевавшегося путешественника, убивал его и съедал всего целиком. Браун считает, что цель этой широко распространенной легенды – оправдать практику каннибализма на острове.

Д. Браун относит самоанцев к «высшей расе», и существуют вполне убедительные свидетельства, что это действительно так. Ему не удалось обнаружить никаких доказательств того, что самоанцы употребляли в пищу человеческое мясо только ради утоления голода, как это делали фиджийцы. С другой стороны, он до конца не выяснил, является ли каннибализм на острове частью ритуального обряда. Если это и так, то подобные случаи здесь весьма незначительны. По его словам, здесь ели человеческое мясо только во времена сильного голода, и Браун рассказывает об одном таком тяжелом для местных жителей периоде в конце XIX века, когда здесь убивали чужаков и съедали их, чтобы утолить муки голода.

Но остатки такой практики все еще бросаются иногда в глаза. Вот что говорит Д. Браун по этому поводу: «Когда группа жителей Самоа хотела вымолить прощение за совершенный поступок, то они обычно стояли, согнувшись в три погибели, перед домом оскорбленного их действиями вождя в ожидании помилования. В руках у каждого была небольшая связка хвороста, листья, камни и земля. Все это были предметы, свидетельствовавшие об их величайшем унижении: «Вот мы перед тобой, люди, совершившие ужасный грех. Возьми эти камни, хворост, листья и землю, вырой печь и убей нас. Зажарь нас и съешь, если будет на то твоя воля». В большинстве случаев оскорбленный вождь выходил из дома с красивой циновкой в руках, которую он отдавал просящим, чтобы «те прикрыли ею свой позор». Д. Браун добавляет, что если необходимы дальнейшие доказательства существования каннибализма на острове Самоа, то можно лишь указать на наличие в их языке специального слова, обозначающего эту позорную практику. Это слово – «файасо». Говорят, так звали одного знаменитого вождя, который прославился тем, что каждый день на протяжении всей своей взрослой жизни лакомился только самыми вкусными частями человеческого тела. Еще одно доказательство – распространенный обычай использовать в обиходной речи ругательства с названиями тех частей человеческого тела, которые хотят в первую очередь отдать на съедение. Иногда, добавляет он, самоанцы, чтобы выразить свое полное удовлетворение победой, вырезали у поверженного врага глаза и язык, которые хранили про запас завернутыми в лист хлебного дерева, служивший им обычно тарелкой.

А.П. Райс неоднократно утверждал, что каннибализм на Самоа никогда не достигал тех глубин человеческой разнузданности, как на островах Фиджи.

Здесь человеческую плоть потребляли в качестве мести. Однако даже сто пятьдесят лет назад каннибализм здесь ограничивался лишь мертвыми телами убитых в бою воинов, и редкие исключения допускались только во времена сильного голода. Но он признает, что, когда наступали тяжелые времена, вожди намеренно выходили на тропу войны, натравливая одно племя на другое, чтобы таким образом добыть необходимое количество «законной» пищи. Если кто-то тем не менее захватывал человека и убивал его, чтобы потом съесть, то навлекал тем самым на себя несмываемый позор. Местные племена всегда аккуратно предавали земле кости своих мертвецов, зарывая их в яме под полом своей хижины, так как если их украдут члены другого племени, то это накличет на всех такую беду, от которой не будет избавления.

На островах Тонга, хотя они и расположены ближе других к людоедским Фиджи, чем к умеренному в этом отношении острову Самоа, и, само собой, могли подпасть под их дурное влияние, нет почти никаких следов каннибализма. Капитан Джеймс Кук, который в ходе своего второго и самого продолжительного путешествия, начавшегося в 1772 году и закончившегося три года спустя открытием Меланезийских островов и Новой Каледонии, откровенно заявлял, что каннибализм практически не известен в этом регионе, хотя и отмечаются отдельные случаи людоедства во времена сильного голода. Он поэтому и дал этим островам другое название: Дружественные острова. Рассказывают, что когда после удачного набега группа воинов острова Тонга вернулась домой в деревню с пленниками, убила их и приготовила из них для себя еду, как это обычно делается в других племенах, то остальные члены их племени с достоинством отвернулись от их пиршества, наотрез отказываясь принять в нем участие.

Некоторые путешественники, однако, утверждают, что культ каннибализма начал здесь недавно возрождаться, особенно среди молодых воинов. Когда их стали допрашивать, они признались, что пошли на такое только под влиянием того, что так делали жители острова Фиджи. Они пытались всех убедить, что, поедая мясо врага, они тем самым приобретали все его мужские достоинства и у них значительно прибавлялось сил для боя.

Если тонганцы и ели человеческое мясо, то прежде они его тщательно мыли и очищали в морской воде. Обычно из трупов удалялись все внутренности до того, как поставить их на огонь. Иногда тела разрубали на мелкие кусочки, которые заворачивали в пальмовые листья, а затем поджаривали на раскаленных камнях.

Можно привести здесь один интересный рассказ очевидца о каннибализме на островах Тонга. Его поведал доктору Джону Мартину один человек по имени Уильям Мэрайнер. Он привлекает не только своими живописными деталями, но еще и красноречивым свидетельством об инстинктивном отвращении, которое испытывали жители этих островов к человеческой плоти и которое им все же пришлось преодолеть под мощным влиянием фиджийцев. Мартин совершенно случайно познакомился с Мэрайнером, который прожил на различных островах Тонга многие годы.

Сам доктор убежден, что жителей Тонга нельзя считать каннибалами, несмотря на рассказ Мэрайнера об одной их вылазке, завершившейся весьма плачевно – пиршеством с употреблением человеческой плоти.

«Такая практика здесь не приняла всеобщего характера, – настаивает он, – и когда некоторые из их соплеменников, вернувшись домой после удачного набега, начинают предаваться такому нечеловеческому занятию, многие жители деревни, узнав об этом, стараются их избегать, особенно женщины. Они обычно кричат громко: «Я-вхе, мое ку-тан-гата!» – что означает: «Держитесь подальше от этих любителей человечины!»».

Сам Уильям Мэрайнер, от которого Мартин узнал эту историю, неоднократно принимал участие в набегах одного племени на другое в начале XIX века, по-видимому, лет через пятьдесят после первой экспедиции капитана Кука. Если до сих пор неясно, существовал ли в этих местах каннибализм во времена Кука, то во времена Мэрайнера такое уже было наверняка.

Он жил с туземцами одного из тонганских племен и в связи с этим рассказывает, что их воины довольно часто падали в отлично замаскированные ямы – «лавоса», на дне которых торчали остро заточенные палки бамбука. Мэрайнер однажды и сам упал в такую яму, но в последнюю минуту его оттуда вытащили оказавшиеся поблизости его знакомые воины…

«Покуда продолжалась потасовка, вождь племени хапай, стоявший на некотором отдалении от своих друзей, начал поединок с другим тонганским вождем. Они немедленно приступили к обмену ударами тяжелых дубинок. Один из них, правда, очень скоро был разоружен, но, к несчастью, их дубинки треснули, и теперь они перешли на кулаки. Наконец, они настолько обессилели, что, крепко схватив друг друга за туловище, оба покатились на землю. Вождь тонга, не имея сил нанести своему сопернику больше никаких увечий, пальцами разрывал ему рот, а тот с ужасной силой пытался их откусить.

Туземцы племени хапай вернулись с победой домой с пятьюдесятью захваченными пленниками. Некоторые из молодых вождей, которые переняли привычки народностей с островов Фиджи, предложили убить их, зажарить и съесть. Такое предложение все с радостью приняли. Одни – потому, что очень хотели попробовать, что такое это человеческое мясо, а другие – только потому, что считали этот акт вполне соответствующим их нынешнему боевому настроению.

Некоторых пленников вскоре убили. Их тела разрезали на маленькие порции, которые затем хорошенько промыли в морской воде и завернули в листья пальмы. Потом их положили жариться на раскаленные камни в печи. Два или три трупа жарились и тушились целиком, как свиные туши. В остов втирали сочную субстанцию бананового дерева, после чего его на несколько минут ставили на огонь. Нагрев каркас до нужной температуры, туземцы сдирали с него остатки мяса с помощью ракушек или ножей, после чего его тщательно вымывали в морской воде. Труп снова клали на спину, и повар, разрезав ему горло, вырывал глотку вместе с пищеводом, насаживал их на вертел, перевязывая его крепко-накрепко жилой. Это лакомство предстояло потом разделить.

Вырезав круглую – от четырех до восьми дюймов в диаметре – порцию мяса из живота, он вытаскивал все внутренности либо просто руками, либо с помощью бамбуковой палки. Вместе с кишками извлекались легкие, желудок и печень, которую откладывали в сторону. Ее полагалось жарить вместе с телом в печи. Все остальное жарилось на раскаленных углях, и, пока еда готовилась, от нее отрезали кусочки для пробы, которые жадно проглатывались присутствовавшими в ожидании главного блюда.

Потом внутрь тела накладывали раскаленные камни, причем каждый из них заворачивался в листья хлебного дерева, а все дырки и отверстия в теле наглухо закрывались затычками из листьев. Затем тело помещали животом вниз в яму, то есть в печь, выложенную раскаленными камнями. Там горел разведенный накануне огонь, но его языки от камней отделяли ветки хлебного дерева. На спину жертве набрасывали ветки дерева и кучу банановых листьев, после чего сверху насыпали большую кучу земли, чтобы не допустить утечки пара. Рядом с телом клали, как мы уже говорили выше, печень и немного мяса. Таким способом труп мог как следует прожариться и протушиться приблизительно за полчаса».

Мартин, как известно, был врачом, и его профессией, скорее всего, объясняется пристрастие к деталям процесса приготовления трупа. То, что он здесь описывает, по-видимому, основано на том же принципе, которым руководствуются все современные повара, испытывающие острую нехватку времени. Следует особо отметить, что тело жертвы уже готово к употреблению всего через полчаса. Это резко контрастирует с каннибальской практикой на острове Новая Ирландия, где, как нам указывает Ромилли, время приготовления трупа в пищу растягивалось на трое суток.

Вот как Мартин заканчивает свой рассказ: «Уже прошло несколько дней, а каноэ из племени хапай все еще не появлялось, к великому отчаянию тех, кто отказался принять участие в каннибальском пиршестве. У Мэрайнера уже больше двух дней ничего не было во рту. Проходя мимо хижины, в которой что-то готовили, он туда зашел. Может, там удастся раздобыть хоть кусочек того, что приемлемо для его желудка, подумал он. Пусть хоть кусок поганой крысы. Когда он осведомился, то ему сказали, что у них есть свинина, и предложили ему кусок печенки, который он с благодарностью принял. Он уже поднес было этот злосчастный кусок ко рту, как заметил на лицах туземцев недвусмысленные ухмылки. В руках у него была человечья печень! С отвращением он швырнул этот кусок в физиономию одного из них. Но тот только рассмеялся, поинтересовавшись, не лучше ли съесть кусок хорошего вкусного мяса, чем медленно умирать от голода…».

Маркизские острова пользуются и всегда пользовались дурной славой из-за процветавшего там каннибализма. В середине прошлого столетия знаменитый американский писатель-романтик Герман Мелвилл (1819–1891) провел здесь в качестве пленника несколько месяцев. По его словам, племена на Маркизских островах отлично знали, что белые неодобрительно относятся к позорной практике людоедства, и посему старались всячески ее скрыть, чтобы только не вступать с ними в открытый конфликт. Но у них и в мыслях не было целиком отказаться от своего приятного занятия.

Однажды Мелвилл стал свидетелем торжественного возвращения в деревню из удачного похода воинов, которые привели с собой множество захваченных в бою пленников. Празднества, посвященные одержанной победе, начались сразу же, но его самого, хотя с ним все хорошо обращались, и близко не подпускали к тому месту, где должно было состояться торжество. Однако он по барабанному бою, по звукам и необычному ритму догадывался, что там на самом деле происходит. Это, по его словам, был особый праздник, в котором принимали участие только вожди племени и жрецы.

На следующий после праздника день запрет на передвижение с него был снят, и теперь он мог идти куда глаза глядят. Мелвилл пошел в том направлении, откуда накануне до него доносился рваный барабанный бой. И там, на этом месте, где, вне всякого сомнения, проходила кровавая оргия, он увидел большое, похожее на перевернутое вверх дном каноэ. Когда он незаметно заглянул под него, то увидел сложенные в кучу свежие человеческие кости.

«Среди жителей Маркизских островов, – пишет американский антрополог А.П. Райс, – считалось настоящим подвигом съесть тело мертвеца. Они обращались со своими пленниками с беспримерной жестокостью. Чтобы те и не думали о побеге, они безжалостно ломали им руки и ноги, но все же не давали окончательно умереть, чтобы те еще поразмышляли о своей незавидной судьбе.

Руки им перебивали еще и для того, чтобы они не могли ничем ответить на дурное обращение. Туземцы имели обыкновение прыгать на грудь своих пленников, ломая им таким образом ребра, куски которых больно втыкались в легкие, и в таком положении несчастные даже не могли хотя бы вслух выразить свой протест. В задний проход им загоняли неотесанные шесты, которыми медленно вращали у них в кишках. Наконец, когда наступало время для праздника и пленников нужно было готовить к чудовищной трапезе, их пронзали насквозь острыми кольями. Пройдя через все тело от промежности, шест выходил изо рта. В таком виде жертв бросали на корму каноэ и везли к тому месту, где должен был состояться каннибальский пир.

У этого племени, как и у многих других, особым спросом пользовались женские тела. Очень часто родителям человека, обреченного на убийство и съедение, разрешалось посещать его, но только всегда обнаженными и разукрашенными черной краской. Были случаи, когда родственники выражали желание заменить жертву. Но, скорее всего, тела таких самопожертвователей превращались в «добавку», когда для этого наступала пора».

Райс отмечает один поразительный факт. У племен, населявших острова, ближайшие к Маркизским островам, он не обнаружил никаких признаков пристрастия к каннибализму. Более того, по его словам, местные туземцы «с ужасом воспринимали его». Он не дает, правда, никакого объяснения сему довольно странному факту, да и не так просто найти какое-то более или менее приемлемое. Ведь эти острова расположены совсем рядом с Маркизскими с их свирепыми каннибалами, да и фиджийцы любили пускаться в странствия по далеким островам, передавая желающим свои жестокие традиции. Несомненно, и об их особом каннибализме могли дойти слухи.

Райс вообще даже не упоминает о далеком форпосте Полинезии, этом крошечном, почти легендарном островке под названием остров Пасхи. Он расположен в океане на расстоянии двух тысяч миль к западу от побережья Чили, которому и принадлежит, и, хотя он находится в акватории Тихого океана, лежит очень далеко от основной группы Полинезийских островов – этот кусок вулканической скалы, территория которого не более пятидесяти квадратных миль, знаменит своими странными каменными изваяниями, которых на острове великое множество.

Известный французский антрополог и ученый Альфред Метро в своей книге, опубликованной в 1957 году, развенчивает немало мифов, окружающих остров Пасхи, в частности в отношении ее статуй. У него также есть что сказать и по поводу существовавшего там каннибализма: «Виктория Рапаханго рассказала нам, что в молодости она была знакома с последними каннибалами на острове. Они вселяли ледяной ужас в маленьких детишек. Все жители острова Пасхи прекрасно знают, что их предки были «кай-тангата», то есть «пожирателями людей». Одни охотно шутят по этому поводу, другие обижаются при малейшем упоминании об этом старинном обычае, который в их глазах является варварским и постыдным. По словам отца Рассела, каннибализм на острове Пасхи исчез только после обращения в христианство всех жителей. Незадолго до этого туземцы съели несколько человек, включая и двух торговцев из соседнего Перу. Каннибальские пиршества обычно устраивались в закрытых труднодоступных местах, и на них крайне редко допускались дети и женщины. Туземцы рассказывали отцу Цумбому, что наиболее лакомыми частями тела они считали пальцы рук и ног жертвы. Пленники, которых предстояло убить и съесть, обычно содержались до дня казни в хижинах перед святилищем. Там они ожидали своего часа, когда будут принесены в жертву богам.

Но каннибализм на острове Пасхи объяснялся не только религиозным обрядом, не только жаждой мести, но и простым желанием отведать человеческого мяса. Поэтому человек мог вполне убить другого человека без всяких на то причин, за исключением одной – желания удовлетворить свой аппетит. Излюбленными жертвами таких закоренелых каннибалов были женщины и дети. Однако за подобными преступлениями следовали, как правило, суровые карательные меры, тем более любой акт каннибализма, совершенный против какого-то члена семьи, рассматривался потом как вызов, как оскорбление, брошенное всему клану. Как это бывало среди племен маори, те, кто принимал участие в каннибальском пиршестве, должны были ощерить зубы перед родственниками жертвы и сказать: «Ваша плоть завязла у меня в зубах». Подобные замечания могли вызвать у тех, к кому они были обращены, приступ гнева такой силы, что он ничем не отличался от малайского безумия, называемого «амок».

А. Метро, который совершил не одну научную экспедицию на остров в 30-е годы нашего века, приводит описание способов выяснения отношений между племенами. Враждебно настроенные местные племена обычно провоцировали друг друга к действиям, осыпая противоположную сторону неистовыми оскорблениями. Война между ними начиналась с того, что они принимались швырять друг в друга камни…

«В руках жителей острова Пасхи было страшное оружие, к которому они часто прибегали. За градом камней летела туча дротиков. Их наконечники из вулканического стекла разрывали кожу, нанося противнику глубокие раны. После такого обмена «снарядами» воины бросались в атаку с короткими плоскими дубинками, похожими на новозеландские «пату». Некоторые, правда, отдавали предпочтение длинной дубинке с заостренными краями.

Сильные, быстрые удары обычно наносились по одной группе воинов, пока они, бросив на поле боя своих павших, не бежали прочь. Победители устремлялись за ними следом, либо убивая их на ходу, либо захватывая в плен тех, кто попадался им в руки. После чего они вступали на территорию противника, где сжигали дотла все их хижины и разоряли посевы на полях. Женщин и детей уводили в плен.

Если в ходе битвы страсти накалялись до предела и возникала непреодолимая жажда мести, то пленников, как правило, подвергали мучительным пыткам. Им проламывали черепа топорами, закапывали в землю живыми, топтались у них на животах, пока те не лопались и из них не вываливались внутренности. Чтобы избежать таких карательных мер, побежденные обычно без оглядки бежали прочь через весь остров и укрывались в пещерах. В легендах можно найти описания окончания подобных битв, в которых полно стереотипных фраз: «Они были изрублены на мелкие куски. Побежденные, охваченные паникой, попрятались по пещерам, где их обнаруживали победители. Мужчин, женщин и детей хватали, убивали и съедали. Если среди пленников оказывался вождь, то его не только съедали, но еще и сжигали голову, чтобы навлечь месть высшего существа на него и на всех членов семьи».

А. Метро заканчивает описание способов ведения боевых действий такой фразой: «Привлекательность подобных военных походов значительно усиливалась перспективой пиров, на которых воинам подавали трупы врагов. В конце концов человек, по сути дела, крупное млекопитающее, чья плоть вполне доступна для других».

Перед тем как расстаться с Полинезией, остановимся на острове Таити. Волшебная красота природы острова Таити (или Отаити, как его когда-то называли) затмевает все самые высокие стандарты экзотического великолепия ландшафтов тихоокеанских островов. Во время своего первого визита в этот земной рай капитан Джеймс Кук был поражен не только его красотами, но и многочисленными признаками человеческих жертвоприношений, а также приготовлениями к военным действиям в широком масштабе. На берегах он увидел три сотни судов, подготовленных и оснащенных для вторжения на соседний остров Моореа, на борту которых находились в общей сложности восемь тысяч прекрасно обученных, превосходно закаленных воинов.

Каннибализма там почти не знали, и пытки проводились довольно редко. Однако жестокости здесь тоже хватало, и известный немецкий антрополог Альфред Кох в своем бесценном исследовании человеческих жертвоприношений в Полинезии приводит живую картину веселой, бьющей через край, счастливо-беззаботной жизни на благословенном острове Таити. Но романтическая эйфория, в которую обычно погружен остров, все расхожие представления о тамошней жизни как непрерывном удовольствии от песен, танцев и секса сильно контрастируют с не известной доселе царящей там жестокостью, непреодолимым стремлением к войне, что выставляет островитян в ином, более мрачном свете. Вторая, неприглядная, сторона уклада их жизни еще более оттенялась порочными контактами с европейцами.

О Таити – особый разговор, так как капитан Кук во время последнего совершенного туда путешествия в 1777 году лично присутствовал при человеческом жертвоприношении и оставил нам превосходный рассказ очевидца об этом акте. Прежде его таитянские друзья хранили гробовое молчание по этому поводу, но все же они «раскололись», отбросили все стыдливые покровы и даже настаивали на том, чтобы он посетил место, где будет проходить эта религиозная церемония. Английскому визитеру вождь Тоуа сообщил, что он отдал приказ убить человека и принести его в жертву своему великому богу, чтобы тот оказал ему поддержку в войне с островом Моореа. Акт божественного поклонения должен был состояться в храме в Аттахоороо. Кук отправился на место события в сопровождении художника Джона Уэббера, который не замедлил изобразить происходящее. Кук пишет, что два жреца произнесли свои напыщенные речи, посвященные жертве, держа в руках по пучку красных перьев. Один из них вырвал у жертвы левый глаз и предложил его на листе пальмы председательствовавшему на сборище вождю. Кроме того, в жертву богу войны были принесены еще и четыре свиньи. Будучи мореплавателем и исследователем, человеком, не имеющим особых религиозных предрассудков, Кук с нескрываемым интересом внимательно следил за происходящим. В его описании этой продолжительной религиозной церемонии чувствуется напряженность, атмосфера экстаза от слияния с высшим существом, достигаемая через принесенную жертву. Ему словно передавалась в эту минуту убежденность вождя в том, что этот обряд непременно заставит невидимые могущественные силы стать на его сторону в грядущей войне.

Картина Уэббера вскоре стала знаменитой, и ее неоднократно воспроизводили. Как видно из иллюстрации, он был отменным рисовальщиком и обладал особой «изюминкой» при передаче как тропической растительности, так и местных нарядов с украшениями, хотя его таитянские жрецы скорее смахивают на итальянских монахов. Кук стоит рядом с вождем Тоуа и его приближенными. Он снял шляпу, но на нем, как обычно, камзол, чулки и еще накидка. Капитан, по-видимому, изнывал от жары, тем более что находился рядом с полыхающим костром, на котором два мальчика жарили свинью, часть общего жертвоприношения. Для пущей контрастности можно указать на жрецов на заднем плане и на двух обнаженных по пояс барабанщиков. Тело несчастного привязано к шесту, словно туша животного, а двое туземцев роют могилу. Картину Уэббера «Жертвоприношение» впоследствии в своих целях использовало Британское миссионерское общество, и они даже попросили художника чуть отретушировать грациозных таитян, чтобы добавить им свирепости, и поярче очертить контуры лежащих на заднем плане черепов.

Кук тогда насчитал сорок девять черепов, находившихся на возвышении перед ним. Все они казались довольно свежими. Капитан был убежден, что все таитянцы – закоренелые каннибалы и что обычай предлагать вождю левый глаз жертвы, который он притворно ел, еще раз напоминал об этом. Наш весьма наблюдательный европейский обозреватель в этом, по-видимому, был прав, так как в каннибальской Новой Зеландии жертве тоже вырывали левый глаз, который обычно съедали до того, как все тело несчастного оказывалось в печи. На Маркизских островах верховный жрец на церемонии получал привилегию проглотить левый глаз жертвы.

Когда я впервые увидел картину Уэббера «Жертвоприношение», на которой художник изображен вместе с капитаном, когда жертва уже была мертва, то не мог преодолеть ощущения, что мрачная сторона такого спектакля была преднамеренно приглушена, чтобы пощадить чувства самого Кука и его спутника. Может, жертву только слегка придушили, чтобы убить потом, после того как «дорогие гости» покинут это место божественного поклонения. Однако обычно при подобных ритуалах этот процесс достигал своей наивысшей точки только тогда, когда жертву умерщвляли на алтаре бога в присутствии того бога, кому эта жертва предназначалась. А церемония, которую проводят в присутствии мертвеца, скорее похожа на простое погребение. Однако как Кук, так и Уэббер не совершили ошибки в интерпретации этой сцены жертвоприношения. Она состоялась за пределами храма, на открытом воздухе, так как убийство человека на территории храма считалось здесь, на острове, святотатством. Такую точку зрения разделял и немецкий антрополог Кох. Гавайцы тоже полагали, что нельзя проливать кровь в стенах храма. Во времена Кука бог войны Оро, который проявлял ненасытную жадность к человеческим жертвам, был верховным божеством в таитянском пантеоне. Его культ возник на другом острове, Райатеа, где стояло святилище Опоа, и позже он стал богом-заступником для всего архипелага.

К Полинезии принадлежит и группа около двадцати крупных, вулканических по происхождению островов, которые Кук назвал Сандвичевыми, но теперь они получили новое название – Гавайские. Они расположены далеко к северу от экватора, и их омывают волны уже не южной, а северной части Тихого океана. Столица страны – Гонолулу. Трудно найти во всем Тихом океане острова, которые были бы настолько широко известны. В самой середине цепи островов находится знаменитая американская военно-морская база Перл-Харбор. Через Гонолулу проходят все морские торговые маршруты в Тихом океане. Капитан Кук открыл эти острова в 1778 году, и именно здесь, на Гавайях, спустя лишь год он встретил свой роковой конец. Единство Гавайев восстанавливалось с помощью оружия.

К 1810 году острова перешли под власть правителей Камехамеха из династии Оаху, которая обитала на том месте, где ныне расположена столица страны – Гонолулу. И хотя у каждого из островов был свой вождь, свой царек, теперь над всеми островами царил один верховный монарх. Правители таких больших, даже по полинезийским стандартам, островов, как Гавайи, пользовались особым, на грани благоговейного страха, почитанием со стороны своих подданных. Даже во времена предков Камехамамха I к царю никто не имел права даже прикасаться, а если, не дай бог, на тело монарха нечаянно падала тень простолюдина, то его немедленно приносили в жертву. Любой подданный, увидавший монарха при дневном свете, должен был умереть, и поэтому он выходил погулять из дворца только по ночам.

Как и у правителей Таити, у гавайской династии был свой особый бог, Кукайлимоку, которому часто приносились человеческие жертвы. Верховный вождь также был верховным жрецом этого бога, а в такой стране, как эта, где правитель сам считался полубожеством, целью человеческих жертвоприношений было сохранение правящей династии и ее «домашнего» бога. Так как он был одновременно и богом войны, то ему приносили множество живых людей в жертву как до сражения, так и после того как военные действия между островами окончательно прекратились. Такие обряды способствовали благополучию семьи верховного вождя, причем достигалось это самыми разнообразными способами. Если вождь заболевал, то убивали людей, чтобы таким образом добиться его скорейшего выздоровления. В таких случаях в жертву могли принести до двадцати человек за один раз, а сколько их было убито в ходе последней болезни Камехамеха I, сведшей его в могилу! Когда он умер в 1819 году, число жертв значительно возросло, и многие из его приближенных были убиты, чтобы стать его слугами в потустороннем мире. Если для этой цели недоставало пленников, захваченных на войне, тогда, как это происходило на Таити, для этого выбирались представители самых низших классов или, иногда, осужденные преступники. Строительство каноэ для правителя тоже требовало немало человеческих жертв. Так, возле того дерева, которое пойдет на строительство, нужно было обязательно убить человека. Другого убивали, когда лодку заканчивали, а еще несколько жертв приносилось в ходе церемонии ее спуска на воду.

На Гавайских островах мясо жертв обычно в пищу не употребляли. Тут тоже во время торжественной церемонии председательствующему вождю предлагался левый глаз жертвы. К тому же там долго существовал обычай, в соответствии с которым любой присутствующий на торжестве человек мог лишиться своего глаза. Достаточно было верховному жрецу ткнуть пальцем в какого-нибудь несчастного «по желанию бога», как у него в ту же минуту выдирали глаз и предлагали его рассердившемуся божеству. Некоторые миссионеры считали, что гавайцы время от времени предаются каннибализму, и их подозрения только окрепли, когда стала известна всем дальнейшая судьба тела Кука, который был убит в стычке на Больших Гавайях в 1779 году. Его голову и конечности отдали вождям, а туловище было разрезано на мелкие кусочки и передано менее знатным людям, которые, как полагают, их потом сожгли. Однако когда по настоянию верховного жреца несколько его костей и около десяти фунтов плоти были переданы его соотечественникам, то на возвращенных кусках чувствовалась соль – по-видимому, кто-то предпринимал попытку засолить мясо капитана. Кук неожиданно стал для островитян воплощением бога Лоно.

Вот как об этом рассказывает капитан Кинг: «Около восьми утра, когда было еще довольно темно, мы услыхали взмахи весел. К кораблю приближалось каноэ. В лодке сидели двое, и когда они поднялись на борт, то тут же пали перед нами ниц и, кажется, были ужасно чем-то напуганы. После долгих стенаний и обильных слез в связи с утратой «Ороно» – так туземцы называли капитана Кука – один из них сообщил нам, что привез нам части его тела.

Он протянул нам небольшой узелок из куска ткани, который он до этого держал под мышкой. Трудно передать, в какой ужас все мы пришли, держа в руках обрубок человеческого туловища весом в девять-десять фунтов. Это все, что осталось от капитана Кука, объяснили они нам. Остальное, как выяснилось, было разрезано на мелкие кусочки и сожжено; голова его и все кости, за исключением костей туловища, теперь, по их словам, принадлежали храму в Терреобоо. То, что мы держали в руках, была доля верховного жреца Каоо, который хотел использовать этот кусок мяса для религиозных церемоний. Он сказал, что передает его нам как доказательство своей полной невиновности в случившемся и своей искренней к нам привязанности».

Как стало известно, капитан Кук попытался было убедить гавайского вождя проводить его на корабль. Но его гостеприимный жест, увы, был неверно интерпретирован. Так открытые Куком прекрасные острова стали местом его ужасной гибели.