Лет двадцать назад женщина-редактор журнала «Знание — сила» неожиданно спросила меня:

Почему вы, столько лет занимаясь Арктикой, ни разу не упомянули Самойловича? Уже и «Красная палатка» вышла на экраны, а где же главный спаситель Нобиле? Хорошо было бы опубликовать у нас очерк о нем под рубрикой: «Наука. Страницы героические».

Совестно признаваться, но в ту пору я о Самойловиче практически ничего не знал. В 50-е годы на лекциях в университете это имя не упоминалось, даже мы, будущие географы-полярники, ведать не ведали о его деятельности, эта фамилия отсутствовала в главной книге по истории Севера — «Моря Советской Арктики» В. Ю. Визе. В разделе о спасательной эпопее 1928 г. ни разу не был назван начальник экспедиции на «Красине»...

Предложенной темой я увлекся мгновенно. Постарался прочесть все, что написал Самойлович, и все работы о нем. Конечно, сразу бросился в глаза «провал» в публикациях между 1938 г. и концом 50-х гг. Удалось поговорить с немногими оставшимися в живых близкими и соратниками ученого, перелистать доступные мне документы в архивах Москвы и Ленинграда. Слово «доступные» приведено не зря: на протяжении почти двух десятилетий личный архив Самойловича оставался за семью печатями, и это особая история, во многом детективная и весьма мрачная в силу своей безнравственности. Бумагами покойного завладел по воле случая (и чьего-то откровенного попустительства) один сотрудник Арктического института в Ленинграде. Потребовались великие усилия, чтобы в конце концов личные документы, научные отчеты, наброски, переписка, многочисленные фотографии и прочие материалы сконцентрировались в персональном фонде Самойловича, хранящемся ныне в Москве, в Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР, где их может получить для работы любой историк, географ, литератор.

В 1974 г. в двух номерах «Знание — сила» появился мой очерк о Самойловиче, затем мне посчастливилось выпустить две небольшие книги, посвященные ему: «Директор Арктики» и «Вся жизнь — экспедиция», однако ни в одной из публикаций не было рассказано о последних днях ученого, и это не осталось незамеченным. Пошли письма с недоуменными вопросами: почему автор хранит молчание по поводу смерти своего героя, почему в зарубежных энциклопедиях (докопались и до них!) рядом с годом его кончины (1940) стоит знак вопроса? Запальчивое письмо прислал требовательный читатель из Киева:

«Еду на днях к внучке в трамвае номер девять и вижу в руках у соседа журнал, а в нем статью. И о ком — о, профессоре Самойловиче! Так ведь это же о Замечательном человеке из наших двадцатых годов! Он тогда спасал Нобиле, который упал с дирижабля. Сосед мне журнала, понятное дело, не отдал, но я потом себе сам достал и внимательно прочел. Должен вам сказать, что меня кое-что не устраивает. Почему нигде не сказано, чем он кончил? Он что, от скоротечной чахотки умер? Или на финской войне погиб? А может, вы меня извините, он стал жертвой культа одной личности, такое ведь тоже случалось... Или нет?»

Можно теперь сколько угодно корить себя за то, что не смог тогда сказать правды, настоять на своем в споре с редакторами (а они, необходимо заметить, очень сочувствовали автору, но также были бессильны), только это все напрасно: лишь в последние годы появилась возможность говорить о судьбах людей, подобных Самойловичу, во весь голос.

Уроженец Азова-на-Дону, выходец из зажиточной семьи, он получил образование в Германии, в Королевской Саксонской горной академии, где когда-то учился и М. В. Ломоносов. Стал горным инженером, одновременно сделался профессиональным революционером- подпольщиком. Его не раз арестовывали и в Германии, и в России, сажали в тюрьму, высылали на Крайний Север. Там, на Пинеге и в Архангельске, он увлекся полярной геологией и географией ив 1911 г. в тридцатилетнем возрасте впервые отправился в Арктику.

В Архангельске Самойлович познакомился с уже известным северным геологом Русановым, в 1912 г. они вместе побывали на Шпицбергене, обнаружили там несколько угольных месторождений, «застолбили» их для России. И по сей день советские копи на этом норвежском архипелаге служат нашей стране. Самойлович работал здесь и все последующие предреволюционные годы, он также вел изыскания в Северной Карелии, обнаружил там залежи слюды-флогопита, знаменитую «жилу Самойловича», иссякшую сравнительно недавно.

Свершилась революция, и Рудольф Лазаревич полностью отдал себя науке, организации исследований, приведших в результате к всестороннему освоению Советской Арктики. Когда его спрашивали, почему он совершенно отошел от партийной работы и даже формально не состоит в рядах ВКП(б), тогда как в начале века был активнейшим членом РСДРП, Самойлович отвечал:

— Я состоял в партийных рядах тогда, когда это было делом нешуточно опасным. Теперь, после нашей победы, я мечтаю всласть заняться любимым делом, наукой и Арктикой. Заниматься же деланьем карьеры по партийной линии считаю для себя неприемлемым.

Еще шла гражданская война, а Самойлович уже создал в марте 1920 г. Северную научно-промысловую экспедицию, ставшую через пять лет Институтом по изучению Севера, а затем — ВАИ, Всесоюзным Арктическим институтом (нынешний ордена Ленина Арктический и Антарктический институт в Ленинграде). Его первым директором был и до 1938 г. оставался (с кратким перерывом в 1930—1932 гг., когда директорствовал О. Ю. Шмидт) профессор Самойлович.

ВАИ был зачинателем подавляющего большинства исследовательских операций на Крайнем Севере, многих самых громких плаваний, полетов, дрейфующих экспедиций. И одним из первых в этом ряду, безусловно, стал спасательный рейс ледокола «Красин» в 1928 г. Начальник экспедиции Р. Л. Самойлович был награжден только что учрежденным орденом Трудового Красного Знамени, а в 1935 г. за выдающиеся работы в Арктике ему был вручен орден Ленина. Депутат Ленсовета, вице-президент Географического общества СССР, член Международного морского арбитража, почетный член географических обществ мира, Рудольф Лазаревич Самойлович был в 30-е гг. одной из самых заметных и уважаемых фигур в Ленинграде (и, разумеется, в Арктике). Именно о нем академик Е. В. Тарле пустил однажды крылатую фразу: «У нас в стране два Самойловича, один—академик (имелся в виду востоковед А. Н. Самойлович.— 3. К.), а другой — знаменитый!»

Яркая, счастливая жизнь, любимые и любящие люди вокруг, преданные ученики, родной институт, ежегодные плавания в морях Ледовитого океана, посещение высокоширотных островов и архипелагов, мечты о Земле Санникова — чего еще может желать исследователь? Но над страной сгущались тучи...

Впрочем, началось это, как мы теперь знаем, отнюдь не в 30-е гг., и кто из полярников пал первой жертвой беззакония — неизвестно. Известно лишь, что уже вскоре после революции начали карать тех арктических гидрографов, кого судьба связала с Колчаком. В 1930 г. был арестован профессор-геолог Павел Владимирович Виттенбург, товарищ Самойловича по шпицбергенским изысканиям, исследователь Кольского полуострова, Новой Земли, Северной Якутии, острова Вайгач. Он организовал в 20-х гг. в Ленинградском университете кафедру географии полярных стран, начавшую выпускать первых в стране дипломированных специалистов-североведов (после ареста Виттенбурга эту кафедру принял Самойлович).

И повезли Павла Владимировича «из Сибири в Сибирь», на остров Вайгач, в свинцово-цинковые рудники, туда, где он успел уже сделать крупные геологические открытия! Он и теперь занимался там геологией, но на сей раз в роли заключенного, сотрудника местной экспедиции ОГПУ... Времена, к счастью, стояли прямо-таки либеральные десять лет тюрьмы и лагерей Виттенбургу заменили на пять, и в 1935 г. он освободился, предусмотрительно оставшись жить и работать в тех же северных краях (полная реабилитация пришла к нему в 1957 г.).

После того, как 1 декабря 1934 г. в Ленинграде был убит С. М. Киров, началась иная эпоха. Ее становление в Арктике возвестил «первый звонок» — речи руководителей Главсевморпути и реплики с мест на партийно-хозяйственных совещаниях в Москве в январе 1936 г. В них зазвучали зловещие словечки и выражения, надолго вошедшие в повседневную жизнь, отнюдь не только арктическую. Громкие недобрые голоса раздались в адрес ВАИ и его директора, вчера еще «самого уважаемого и любимого». Дескать, в институте полным-полно лодырей и всяческого «чуждого элемента», директор же покрывает бездельников и «чуждых». Последовала цитата из Сталина, вряд ли придавшая бодрости критикуемым: «Наука, порвавшая связи с практикой, с опытом,— какая же это наука?»

Самойлович держался молодцом: ошибки признавал, себя не щадил, но никого из сотрудников в обиду не давал. У нас отличная молодежь, настаивал он, лодыри, конечно, есть, как и всюду, но их не более 10%. А чуждых элементов в институте нет, мы все патриоты.

Вроде гроза прошла стороной, летом 1936 г. директор ВАИ стал членом Совета при начальнике Главсевморпути Шмидте. В этот Совет, созданный решением Совнаркома, вошли шестьдесят самых известных в стране полярников и ученых. Были среди них и академик А. Н. Крылов, и академик А. Е. Ферсман, и академик Н. И. Вавилов, тогдашний президент Географического общества СССР, и десятки профессоров-докторов, арктических капитанов, руководителей портов, строек, зимовок. Но как же стремительно начал редеть этот список, безвозвратно стали исчезать эти люди! К декабрю 1938 г. Совет сократился более чем на треть...

На страницах ведущего полярного журнала «Советская Арктика» в полном соответствии со страницами всех центральных и прочих газет и журналов на долгие годы поселяются «враги народа». Враги в столичном аппарате Главсевморпути, на судоремонтных заводах, в портах, в заполярных шахтах и рудниках, на факториях и в оленеводческих совхозах, враги на суше и на море, в геологических партиях и в северных политотделах. Завершилась к 1936 г. чистка ВКП(б), и «Советская Арктика» публикует результаты по Главному управлению Северного морского пути: «Проверено 880 коммунистов, у 87 отобраны партийные билеты. Скрылись от проверок — 3, белогвардейцев и кулаков выявлено 20, троцкистов и зиновьевцев — 8, аферистов и жуликов — 12, скрывших социальное происхождение — 17». Оказался «засорен» Всесоюзный Арктический институт — «мы до него только теперь добрались»...

В 1936—1937 гг. с берегов Ледовитого океана, с бортов самолетов, ледоколов, транспортных судов, с дрейфующей в околополюсном пространстве льдины с «экипажем» в четыре человека во главе с Папаниным — отовсюду потоком идут в Москву радиограммы с проклятиями в адрес «бандитов и убийц»; «Приветствуем приговор Верховного суда!», «Смерть наймитам из банды Тухачевского!», «Слава верному часовому революции товарищу Ягоде и работникам НКВД!» (последний лозунг звучал недолго и вскоре сменился гневным призывом: «Позор выродку Ягоде, гордимся достойными учениками Сталина — товарищем Ежовым и его соратниками!»).

1937 г. был для Арктики страшен вдвойне: как мы помним (см. главу «Ищу Леваневского»), в ходе летней навигации в морях Северного Ледовитого океана застрял во льдах чуть ли не весь арктический флот. И естественно, в системе Главсевморпути во все возрастающих количествах стали обнаруживаться «враги». «Доказано,— утверждалось на очередном заседании в главке,— что одним из методов врагов было на время удалиться куда-нибудь подальше из центров. А куда? Ясно, что на Север!»

А между тем сами непосредственные участники навигации 1937 г., они же потенциальные «враги народа», ведать не ведали, что их свобода и жизнь в опасности — опасностей им с лихвой хватало и в Арктике! Почти весь цвет полярной науки собрался в то лето 1937 г. на трех ледокольных пароходах — «Садко», «Г. Седове» и «Малыгине». На борту первого судна находилась очередная экспедиция ВАИ во главе с Самойловичем, двадцать первая и последняя по счету его арктическая экспедиция. На трех пароходах насчитывалось 217 человек команды и научных сотрудников, а также студентов-гидрографов, проходивших производственную практику.

Все три судна намертво застряли в тяжелых льдах к западу от Новосибирских островов, и дрейф повлек их на северо-запад, через Центральную Арктику и околополюсный район, примерно по тому же маршруту, что проделал в конце XIX в. нансеновский «Фрам». В Москву на имя О. Ю. Шмидта полетела радиограмма, составленная капитанами трех судов: «Просим назначить Начальником дрейфующего каравана профессора Самойловича как наиболее авторитетного для всего личного состава». Так он оказался руководителем «Лагеря трех кораблей», взвалив на свои плечи бремя невероятной ответственности за судьбу судов и двух с лишним сотен людей.

Исследователь прекрасно понимал, что любая неудача будет стоить ему головы. Он заносил в Дневник горькие слова в адрес некомпетентных и недобросовестных людей, руководивших в то лето навигацией в Западной и Восточной Арктике. «Видя их поразительную нераспорядительность, руководство «Садко» с большой тревогой предусматривало тяжелый итог навигации». И в том же дневнике несколькими месяцами позже появляется запись, как бы впитавшая в себя атмосферу той эпохи: «Уже во время зимовки мы узнали, что их действия были вредительскими...»

Рудольф Лазаревич чуть ли не с облегчением произносит страшное слово, бывшее в ту пору на устах у каждого. Но речь-то ведь идет, конечно, не о вредительстве, а о вполне заурядном, живучем, процветающем и поныне головотяпстве (расхлябанности, халатности, обычной дури, служебном несоответствии и т. п.)! Можно только представить себе, как и в каких объемах искали бы и находили «вредителей» на судах Черноморского пароходства и в Минморфлоте, случись новороссийская трагедия 1986 г. на полвека раньше...

«Лагерь трех кораблей» уносило все дальше, в сердце Центральной Арктики, жизнь на судах шла напряженно и интересно, ученые наблюдали за природой, студенты-гидрографы слушали лекции этих ученых, моряки поддерживали живучесть своих пароходов, в чем им помогали все остальные. Пятидесятишестилетний Самойлович руководил экспедицией (ставшей, к слову, первой в его жизни зимовкой) столь же уверенно, демократично и талантливо, как и всеми предыдущими. Давным-давно, еще на заре своих полярных плаваний, он как-то записал в дневнике: «Во всяком деле, помимо всех прочих условий, обязательно необходима удача». И он был удачлив.

Его миновали жандармская пуля и столыпинская петля. Погиб Русанов, а он блестяще довершил начатое старшим товарищем на Шпицбергене. Разбилась «Италия», а он, вложив все свое знание законов Крайнего Севера в дело спасения ее экипажа, спустя три года осуществил великолепный исследовательский полет на дирижабле «Граф Цеппелин» над всей Западной Арктикой. Во всех его экспедициях ни разу не было жертв, не было тяжких травм или каких-либо крупных ЧП. Счастливчик? Везунчик? Безусловно, но вспомним на секунду восклицание А. В. Суворова по поводу «везений»: «Помилуй Бог! Надо ведь когда-нибудь и умение!»

Весной 1938 г. спасательная воздушная экспедиция на трех тяжелых самолетах приступила к эвакуации зимовщиков, на судах остался минимум команды, чтобы с началом летней навигации вывести пароходы изо льдов. Начальник каравана слал на Большую землю радиограмму за радиограммой, настаивая на том, что он должен остаться на борту «Садко» до полного завершения операции по выводу судов, однако всякий раз ему отвечали, что интересы его института настоятельно требуют возвращения директора в Ленинград.

Это тревожило: он не мог не понимать, что кому-то на Большой земле не терпится возложить на него и таких же, как он, ни в чем не виноватых людей, ответственность за срыв предыдущей навигации. По хмурым лицам пилотов, проводивших эвакуацию, по тому, как избегали они глядеть ему в глаза (а среди летчиков был и его давний товарищ А. Д. Алексеев), по их репликам и недомолвкам Рудольф Лазаревич, несомненно, догадывался о том, что ждет его на материке.

18 апреля 1938 г. он издал свой последний приказ по каравану, передав обязанности начальника капитану «Садко» Н. И. Хромцову. Профессор поблагодарил товарищей по труднейшей экспедиции, пожелал удачи остающимся во льдах. И превратился в рядового пассажира. Два дня спустя он занес в дневник: «Вечером было заседание, на которое я не получил приглашения. И не пошел. Потом вернувшиеся с собрания рассказывали, что меня там чистили. Много клеветы и грязи... Не знаю, как дальше работать... Надо крепко держать себя в руках, чтобы не потерять мужества. Лишь бы только выдержало сердце. Иногда мне кажется, что оно готово выскочить из груди, так сильно болит».

Вскоре Самойлович возвратился в Ленинград и вновь приступил к работе в Арктическом институте. Но взгляните на документ, хранящийся ныне у старшей дочери профессора Софьи Рудольфовны. Это письмо на институтском бланке, датированное 4 июня 1938 г.: «Дирекция Всесоюзного Арктического института просит Вас освободить к 6 июня с. г. занимаемый Вашей легковой машиной гараж, арендованный институтом и находящийся на пр. Кирова, д. № 26/28». Подписан этот воистину уникальный документ заместителем директора по хозяйственной части Беляевым — завхоз требует, чтобы директор убрал свою машину из гаража, да поживее! Не может не сложиться впечатления, что т. Беляев хорошо осведомлен о грозных событиях, неумолимо надвигающихся на директора, может быть, даже принимает в них посильное участие...

В августе Самойлович уехал в кисловодский санаторий. Приняли его там прекрасно, почти ежедневно он встречался с отдыхающими из окрестных здравниц, рассказывал им о том, что происходит в Арктике. Рудольф Лазаревич был прирожденным оратором, он завораживал слушателей, и те в прямом смысле слова носили его на руках, осыпали цветами. В один из дней к санаторию подъехала черная легковая машина и увезла профессора на вокзал. Никаких достоверных (подчеркну это особо) свидетельств о его судьбе с тех пор не появилось.

Об аресте «врага народа» Самойловича, о том, в чем его обвиняют, сообщений не последовало ни тогда, ни позже. Известно только, что в одной из столичных тюрем у его жены, приехавшей из Ленинграда, до ноября 1938 г. принимали передачи и деньги, а потом прекратили. Рудольф Лазаревич Самойлович исчез, ушел в небытие, и сам он, и его дела, и память о нем...

Весной 1957 г. его дочери получили справку о том, что приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 4 марта 1939 г. (расстрел с конфискацией имущества) «по вновь открывшимся обстоятельствам» отменен и «дело прекращено за отсутствием состава преступления». Согласно другой справке, выданной в 1957 г. Сокольническим загсом г. Москвы, заключенный Самойлович Р. Л. умер 15 мая 1940 г. Там, где полагается указать причину и место смерти,— чернильные прочерки.

Доверять дате «1940 г.» нет никаких оснований: соответствующим ведомствам, как теперь выяснилось, для статистики оказалось «выгодным» разбрасывать даты подлинных смертей репрессированных людей, дабы 1937—1938 гг. не столь разительно отличались от соседних лет!

...Питомцев «гнезда Самойловичева» в середине 30-х годов, когда исследования Арктики ширилось с каждым днем, с шутливой уважительностью называли «Сборной Союза». Это был цвет полярной науки и мореплавания, одаренные ученые, искусные ледовые капитаны и гидрографы, те, кто прокладывал первые маршруты по трассе Северного морского пути, по Центральной Арктике, по берегам остовов и архипелагов Заполярья. «Сборная» существовала, покуда оставался на свободе ее «играющий тренер». С его исчезновением началась гибель «команды», гибель в самом прямом смысле слова.